Глава 1. Перемены.
Стук колес, что сопровождал Петра вторые сутки, прекратился. Послышался скрип тормозов. Вагон качнуло вперед — назад, рессоры смягчили качку и, сомкнувшись, замерли.
Также замер и бег мысли, человека, стоявшего в тамбуре. Он сконцентрировал взгляд на перроне железнодорожного вокзала, думая том, что ночь ему придется провести именно здесь.
— Молодой человек, вы, что не слышите? Посторонитесь, говорю, дверь открою, — недовольно буркнула проводница, демонстративно протискиваясь между крепким парнем в землисто-зеленой куртке и стенкой тамбура.
Скрипнула и тяжело раскрылась дверь.
Пахнуло свежестью. Смакуя морской аромат, пассажир скорого поезда Санкт-Петербург—Адлер потянул бодрящий воздух и снова задумался.
— Ну, чего стал как вкопанный, прыгай! — снова процедила женщина, сетуя, просебя, на нерасторопность «здоровенного лба».
Петр поднял голову и, молча, посмотрел в ее уставшие,обрамленные осыпавшейся тушью глаза. Теперь, когда он не скрывал своего лица, в ее взгляде читался нескрываемый ужас, переходящий в смятение, сочувствие и, наконец, стыд, проступивший румянцем на покрытых сеточкой мелких капиляров пухлых щеках.
— Так, может… погоди, лестницу спущу, - стараясь загладить неловкость, пробормотала она.
Петр отрицательно качнул головой и, осмотрев платформу, спрыгнул. Из под бертц, в рассыпную, покатился крупный галечник. На мгновение в глазах молодого человека потемнело, в голове появился навязчивый шум. Совсем недавно прыгнуть с двигающейся БМПшки для капитана Маховицкого было обычным делом, а тут …. Волна неполноценности с новой силой напомнила о себе. Шагая вдоль рельс, Петр почувствовал, как поезд плавно качнулся, тронулся и, словно унося с собой прошлое, скрылся в тоннеле.
***
Стараясь не запутаться в ежевичных сетях, что заплели склон, ведущий к морю, Маховицкий осторожно спустился к кромке волноотбойной стены. Перед ним раскинулся галечный берег и то неистовство морского нрава, с которым Петр прежде не был знаком. Стон чаек, сливаясь со стоном души, погружал его в гипнотическое оцепенение стихией: огромные серые волны с большими белыми гребнями высоко взметались вверх и, подминая под себя камни, с грохотом обрушивались на берег; истерзанное солнце, расплескало по свинцовому небу багряную краску, — выбившись из сил, оно то тонуло в беснующейся пучине, то вдруг вновь появлялось… Казалось, если оно в очередной раз сдастся и не вынырнет, настанет кромешная тьма.
***
Вечерело. До села, на окраине которого стояла хатка бабы Матрены, было километров семь. В былые времена, капитан Маховицкий не задумываясь, направился бы в гору. Но теперь он был другой, он слышал как тот другой, — уставший, одинокий, неуверенный в себе человек, советовал ему не рисковать и вернуться на узловую станцию.
Закурив, Петр почувствовал как горький запах моря, смешиваясь с табачным дымом, раздирает ноздри. Поморщившись, он затушил сигарету, втянул голову в плечи и, сопровождаемый ударами ревущих волн, торопливо пошел в обратном направлении.
***
На станции царила суета. Избегая людских глаз, он бросил рюкзак на скамью, что скрывалась под перистой аркой раскидистой ветви пальмы. Что-то до боли знакомое шевельнулось в сердце. Стараясь продлить минуты трепетного чувства, Петр погрузился в прошлое. Ощущение приятного волнения уносило его в далекое детство: словно наяву он увидел, как поезд замедлил скорость, в окне тамбура промелькнул железнодорожный вокзал, скрипнули тормоза, женщина в синей форме распахнула дверь, спустила лестницу и вот, пассажиры вливаются в толпу встречающих, квартиросдатчиков, таксистов; семейство Маховицких движется в живом потоке радостного возбуждения, подхватив чемоданы, Петя с отцом пробираются к автобусной остановке, они то и дело оглядываются, не затерялась ли в толпе мама, — Мария Ильинична, воздух наполнен густым ароматом магнолии и пением цикад…
То был тысяча девятьсот девяностый год. Год, когда семья Маховицких в последний раз отдыхала на побережье Черного моря. Тогда счастливые, полные жизненных планов и надежд, они еще не знали, что через несколько месяцев выстрелы нохчей, как гордо звали себя чеченцы, унесут жизни майора милиции Ивана Степановича Маховицкого и его супруги Марии. В тот трагический день ноября тысяча девятьсот девяностого года Петра спас сосед, укрывший его от расправы над сыном русского офицера. Он же переправил Петю на юг, где жила его бабушка — травница Матрена.
«Эх, мам, батя, как мне вас не хватает…» — подумал молодой человек, подкладывая под голову рюкзак. Сладкая капелька «медвяной росы» сорвалась и упала на его щеку. В след за ней перекатываясь по густой щетине,скользнула другая, - соленая, скупая.
Заглушив мысли, Петр расслышал отрывистое, частое стрекотание. «Цикады…», — вдруг осенила его догадка. Знакомый звук, запах, кем-то невзначай брошенная фраза, чей-то мимолетный жест, — как мало человеку нужно, чтобы вернуться к событиям давно минувших дней.
Сон не шел, а когда измученный бессонницей Петр наконец, провалился в тревожную дрему, раздались глухие выстрелы: раз, еще раз, взвизгнула собака. У Петра все сжалось в груди, сердце затарахтело. Соскочив со скамьи, он лихорадочно шарил по земле в поисках раненых. Со стороны этот человек походил на безумного, но кто был на войне, знает, — для солдата война никогда не заканчивается. Что это было: сон, реальность? Закурив, Петр перебросил через плечо рюкзак и, настороженно осматриваясь по сторонам, побрел вдоль перрона.
В сотне шагов, у мусорного контейнера, лежала собака. Присмотревшись, полевой военврач стиснул зубы: в кровавой луже бездвижно распласталась кормящая сука, а у ее неостывших сосцов копошился щенок.
Желваки молодого человека нервно задвигались, всматриваясь во тьму ночи, он тщетно пытался рассмотреть убийцу. Послышалось тихое щенячье поскуливание. Тычась в остывающее брюхо, источающее сладкий молочный аромат, малыш пытался разбудить мать.
— А-а-х, т-ты, д-д-руг м-мой, с-с-итцевый! — подхватив щенка за густую холку, проговорил Петр. Первый раз за время путешествия капитан Маховицкий услышал свой голос и нахмурил брови. Со дня контузии он стал замкнут, малообщителен, старался избегать встреч и уж тем более разговоров, доставлявших ему страдание.
Подчиняясь инстинкту, щенок расслабился, подтянул лапы и обвис. «Кобелек», — заключил про себя Петр. Посадив в раз осиротевшего кроху за пазуху, он вернулся к облюбованной скамье. Теперь ему не спалось. Прислушиваясь к тому, как тычась в грудь мокрым носом, под курткой копошится щенок, он терпеливо ждал первых проблесков рассвета.
***
Утро выдалось бодрящим, свежим. Море успокоилось, лишь покачивающиеся корабли, да тонкая пена волн, словно скатертью накрывающая последствия разгула, напоминала о вчерашнем шторме. Петр спустился к берегу. Чайки уже не кричали, расхаживая вдоль кромки моря, они выбирали среди мусора и клубов водорослей рапану, лакомясь нежным мясом малюска.
Придерживая щенка, Петр задумчиво шел по пляжу, как вдруг, заметил выброшенную на берег шляпу: это была настоящая кожаная ковбойка еще не успевшая покрыться тиной и ракушечником.
- Должно быть, какой-то авантюрист-романтик, одурманенный свежестью летнего бриза, плеском морских волн, уронил ее в воду. Петр подхватил нечаянный дар моря, и, театрально склонив голову, направился в сторону гор.
Глава 2. Село.
Село, на окраине которого приютилась хатка бабы Матрены, располагалось на левом пологохолмистом склоне долины горной реки. Круглый год солнце щедро пригревало забытый людьми уголок, где побеги плюща и виноградной лозы, опутывали горстку маленьких домиков, прячущихся в тени инжира, хурмы и каштанов. В детстве, когда Петя вместе с папой приезжал навестить Матрену Ивановну, приходившуюся отцу родной бабкой, мальчику казалось, что именно здесь живут самые счастливые люди.
Треск хвороста, ломающегося под ногами человека, наполнил тишину утреннего леса. Откуда-то издалека, словно приветствуя гостя, послышалась барабанная дробь. Это дятел быстрыми ударами клюва по сухому суку выводил своеобразную весеннюю трель. Петр любовался "стекающими" со склонов ручейками пролесков. То тут, то там, раскрашивая серость пожухлой листвы, красовались золотистые островки лютика. «Чистяк», — говаривала баба Матрена, рассказывая маленькому Пете о цветах, сверкающих солнышком в изумрудно-зеленых листьях, напоминающих крохотные копытца. Слева, на склоне, зеленел некогда богатый ковер черемши. Казалось, буквально вчера, вооружившись ножичком, чья-то рука безжалостно кромсала его вдоль и поперек. Петр тяжело вздохнул и, поднявшись, отщипнул свернутый лодочкой лист: пряный чесночный вкус вызвал в памяти аппетитные пироги Матрены Ивановны. Петру даже показалось, что он ощущает духмяный аромат ее стряпни, почувствовал ее радушный, заботливый взгляд. «Как давно, я не был в этих краях», — подумал он и, словно извиняясь за долгое отсутствие, ускорил шаг.
Спустя час Петр вышел на залитую ярким солнечным светом лужайку. На самом краю, в тени раскидистой чинары, стояла знакомая хатка. Возбужденный радостью встречи с родным человеком, Петр торопливо постучал в деревянную дверь. Ему никто не ответил. Пытаясь рассмотреть комнату, он протер покрытое тонким слоем пыли окошко и, прищуриваясь, заглянул в него. Но, как ни старался младший Маховицкий, увидеть в комнате бабу Матрену, у него не выходило. «Наверное, ушла в лес», — подумал он и направился к погребу, где в условном месте, хранился запасной ключ.
***
В хатке все было как прежде: комнату наполнял мягкий, горьковато-пряный аромат душицы, — ладанки, как называла его знаменитая на всю округу знахарка Матрена; в красном углу небольшая деревянная икона «Господь Вседержитель»; слева печь, на печи лежанка; у окна дубовый стол с полками да три табурета, подаренные Матрене Ивановне местным столяром; напротив, вдоль стены, стеллаж с коробочками и баночками, наполненными сухими травами, настойками, мазями и маслами.
***
Проголодавшись, щенок напомнил о себе беспокойным копошением. Петр извлек его из-за пазухи и поставил на чисто выскобленный пол. Сейчас этот круглый комок шерсти походил на клубок ниток, из которых баба Матрена вязала носки. Раскрыв рюкзак, Маховицкий достал начатую банку паштета индейки и предложил угощение новому другу. Аппетитный запах, исходивший от жестяной банки, был уже знакОм собаке, — опустив морду, рыча и чавкая, пес принялся поглощать пищу, предложенную ему человеком.
Петр разложил продукты по полкам и вытащил овчинную душегрейку, предназначавшуюся в подарок бабе Матрене.
Собирала Матрена Ивановна коренья и травы до четырех часов по полудню, плюс время на обратную дорогу и того, можно было не беспокоиться до первых проблесков вечерней зари.
Бока насытившегося бутуза раздулись, он засуетился и к ногам Петра побежал желтый теплый ручеек.
— А-ах, т-ты, г-г-ллупая щ-щеня! — подняв провинившегося собаченка за холку, Петр легонько тряхнул его и вынес на улицу.
Обнюхав территорию, щенок присел и, справив нужду, послушно вернулся к ноге хозяина. Целый день, малыш неотступно сопровождал Петра, за что получил прозвище Вьюн.
Ближе к вечеру Маховицкий затопил печь и поставил на плиту зеленые щи. Во время дневной прогулки по окрестностям, он нарвал молодых побегов крапивы, а на обратном пути достал из погреба картофель и теперь собирался удивить Матрену Ивановну не только своим присутствием, но и горячим ужином.
С наступлением сумерек, когда Петр не на шутку разволновался, в дверь постучали.
Петр взял со стола свечу и отворил дверь.
— Ну, здравствуй, Петр Иваныч, а я смотрю, дым с трубы вьется, стало быть, гости пожаловали, — не решаясь войти, проговорил коренастый мужик с седой головой.
— А-а-рам? — смутился Петр. — За-а-ходи, — пропуская гостя, он отступил вглубь комнаты. Сельский староста прошел к окну, распахнул зипун и, достав бутылку домашнего вина, поставил на стол.
— С-с-п-а-а-сибо, я н-не, п-пью, — словно извиняясь, проговорил Петр и жестом пригласил Арама к столу.
— А ты не пей, ты Матрену помяни добрым словом.
— Т-т-оесть, к-как?
— А вот так Петро, нет больше Матрены Ивановны. Отправилась на отдых к прадедам нашим Матрена. Я тебе телеграмму отбивал. Видать, не застала?
Петр кивнул:
- Не застала.
— Перед смертью Матрена велела передать тебе, коль появишься, чтобы разыскал в городе нотариуса Дубовцова. Стало быть, завещание оставила.
В свете свечи староста рассмотрел Петра и тень сочувствия легла на его лицо:
— Я смотрю война с тобой не церемонилась, Петро, мда… Ну, об этом мы еще потолкуем, сынок, а теперь давай посуду, косясь на бутылку, убедительно потребовал Арам.
Петр открыл тумбу и, достав две аллюминевые кружки, разлил вино.
— Царствие Небесное Матрене, — с горечью проговорил староста и осушил чарку.
Петр кивнул и тоже пригубил вино.
— Н-не о-о-бес-судь, А-а-рам. М-о-о-жет щ-щей о-отве-е-даешь?
— А почему бы не отведать, поди, старался для Матрены?
Петр кивнул. Вина Арам больше не предлагал и сам пить не сталь. Помянув хозяйку дома, гости молча хлебали щи и думали каждый о своем.
***
Провожая старосту, молодой человек отдал ему душегрейку:
— В-о-озми, А-а-рам, же-е-не!
— А что ж жене, Ларисе, моей меньшой дочери, в самый раз подойдет. В последние годы больно дружна была Лара с бабой Матреной.
Петр одобрительно кивнул. Ему всегда было жаль эту нескладную хромоножку с васильковыми глазами и копной упрямых кудряшек, обрамляющих бледное личико.
— Ну, стало быть, заходи, чего понадобится. Матрена меняла снадобья на молоко да яйца. Так что, коли на долго ты в наши края, познакомлю с кем надо, — пожав крепкую руку Петра, попрощался Арам и скрылся в темноте.
Проводив гостя, Маховицкий убрал со стола, посадил щенка за пазуху и забрался на чердак. В детстве, теплыми летними ночами, он так же забирался на крышу и, лежа на подстилке из сена, любовался звездой, мигающей сквозь небольшую пробоину в черепице. Тогда он слушал отца, а позже, после его гибели, вспоминал его рассказы. Сегодня не было ни отца, ни звезды. Снедаемый тоской и горьчью утрат, Петр зарылся лицом в душистую траву. Щенок, словно сочувствуя человеку, жалобно заскулил.
***
Дневной свет, проникая сквозь узкие щели, щекотал ресницы уцелевшего при взрыве глаза. Петр сладко потянулся и сел. Вьюн, всю ночь спавший рядом с человеком, возился у выхода и, призывая хозяина спустить его вниз, суетливо повизгивал.
— П-п-риспи-ичело? — улыбнулся Петр. Привычно посадив щенка в куртку, он спустился вниз.
Весь день неразлучная парочка провела на свежем воздухе. Петр с замиранием сердца бродил по лесным тропам. Углубляясь в горы, он чувствовал просветление в мыслях, теснящихся в водовороте последних событий.
По возвращении домой, Маховицкий даже решил приобрести в городе учебник, чтобы тренировкой «расплести» непослушный язык. Поездка в город была запланирована на понедельник, а в выходные ему предстояло навестить могилу Матрены Ивановны и высадить проросший картофель.
***
К вечеру субботнего дня, уставший, но довольный видом бурых гряд, скрывающих картофельные клубни, Петр присел на крыльце. Натянув на лицо шляпу, он вытянул ноги, и, поманив Вьюна, потрепал его за холку.
— Вечер добрый! — раздался уверенный женский голос.
Петр поднялся и, плохо скрывая смятение, кивнул. Это была Мила, жена Арама и их младшая дочь Лара.
— Вот, принесли Вам молока и маслица, — живо проговорила Мила, поддерживая беседу.
Петр окинул взглядом гостей. С тех пор как он в последний раз видел тетю Милу, она совсем не изменилась, а вот в кроткой ладной девушке с пучком гладко приглаженных каштановых волос трудно было узнать маленькую Лару. Лариса была в длинной клетчатой юбке и овчинной душегрейке. Петр с радостью отметил, что жилет пришелся ей в самую пору.
Почувствовав, что на нее смотрят, Лариса залилась краской и теперь, ее щеки походили на цветки Марьиного корня, что наполняли пурпурно-розовым цветом сад Матрены Ивановны.
Лара достала из-за пазухи потрепанную книжечку и, одобрительно окинув взглядом огородную делянку, мягко проговорила:
— Возьмите, Петр, ее подарила мне баба Матрена, может сгодиться, коли остаетесь.
Стараясь не касаться пальцев девушки, Петр взял книжечку знакомую ему с раннего детства. В те годы ему не позволялось ее даже трогать, зато, он хорошо помнил, как вместо сказок баба Матрена читала ему легенды и рассказы о местных растениях и приметах.
Нарушая нависшую тишину, воздух наполнило птичье пение. Люди запрокинули головы: на самой макушке, среди обнаженных ветвей чинары сидел дрозд. Слегка подняв клюв, он спокойно выводил колена. Казалось, если прислушаться, среди свиста можно было расслышать, как он старательно выговаривает: «Чай-пить, чай-пить... выпьем, выпьем... ну-ка-кто-скорей, ну-ка-кто-скорей...”. «Даже птицы и те разговаривают», — подумал Петр и смущенно выговорил:
— М-м-о-о-жет ч-а-аю?
Услышав Петра, Лара нервно улыбнулась и поманила щенка.
Принюхиваясь, Вьюн обошел вокруг девушки и, довольный знакомством, потерся влажным носом о щиколотку, обтянутую коричневым чулком.
— В другой раз обязательно попьем, темнеет, а нам еще нужно добраться до дома, отозвалась Мила.
Петр кивнул.
— Я п-п-ро-о-вожу, — подхватив щенка, он решительно шагнул вперед, намереваясь сопроводить до дома близких Арама.
***
— В общем-то, у нас здесь тихо, кутаясь в кофту, проговорила Мила, — Все друг друга знают, волки в село не заходят. Только вот Иван Ковшов стал увлекаться варевом самогона, того гляди, мужики совсем сопьются, — ходят по улице с мутными глазами, а какая муть на душе их поди разбери, посетовала Мила.- Другая беда, пустеет наше село, бегут местные в город: сиротеют без присмотра и человеческой заботы, валятся домишки. Со знанием дела она показывала дворы соседей, рассказывала кто чем живет, да что из себя представляет.
Петр обратил внимание, что не только внешний облик Лары стал другим, ее походка теперь была плавной и статной. Украдкой поглядывая на девушку, он пытался понять, куда ушла ее былая хромота, но задать вопрос так и не решился.
Так, незаметно, добрались они до усадьбы с резным дубовым забором и каменным домиком с причудливыми башнями и арочными оконцами. Это были владения Арама и его семьи.
— Сейчас пора адамового корня, — подойдя к калитке, проговорила Лара. Она была задумчива и за всю дорогу не проронила ни слова — Если будете заготавливать, ищите на южном склоне, — прощаясь проговорила она и протянула свою тонкую кисть.
Словно торопясь, Петр робко пожал пальцы девушки.
***
Вернувшись домой, он решил не лазать на чердак, а спать в хате, на печи бабы Матрены. Без отца на чердаке было одиноко и неуютно, да и ранние весенние ночи не баловали теплом. Спал он глубоким, безмятежным сном. Пряный, терпкий аромат, исходящий от подушки, погружал его в глубокий сон и на утро Петр почувствовал прилив новых сил. Ему снилась Матрена Ивановна. Вместе с рыбаком, словно сошедшим со страниц Святого писания, она сидела в лодке, удаляющейся от берега, и повторяла: «Петров крест, Петров крест».
«Что это могло означать?» — думал Петр, листая книжку, оставленную ему Ларой. Крест он носил исправно, до празднования дня святых апостолов Петра и Павла оставалось пару месяцев. «Может нужно в храм сходить, свечу за упокой поставить?» И тут, перебирая предположения, он наткнулся на потаенницу или, как ее иначе называют — Петров крест. Внуку знахарки Марьи не в новинку было видеть вещие сны, но каждый раз он дивился происходящему как впервой.
***
Выйдя от нотариуса, Петр торопился покинуть город, встретивший его любопытными взглядами зевак.
Остаток дня Маховицкий провел в сумрачном настроении. Успокоение пришло вместе вечерней зарей, когда добравшись до дома, он запустил руку в шерстку своего маленького друга, полюбившего его своей преданной щенячьей любовью. Зверю было все равно, с какой стороны смотреть на лицо хозяина: с той, где оно было мужественно-красиво или с той, что являло взгляду обнаженную полость куцего носа и грубый багровый рубец, резиновым холмом пролегающий от глазницы до подбородка. Организм Петра отверг искусственный глаз и потому, даже самый искусный врач не мог вернуть ему пристойный облик.
Растопив печь, Петр вскипятил самовар и, с дымящейся кружкой чая, вышел на крыльцо.
— Здорово, сосед! — рассекая темноту, послышался голос старосты. — Я баню затопил, коль не побрезгуешь, заходи, попарю тебя дубовым веничком, — обнажая крепкие белые зубы, улыбнулся Арам.
В селе, где воду запасали во время дождей в большие кадки, баня была роскошью, а потому, Петр с радостью принял приглашение.
***
В семье Арама царил мир да лад. В то время когда глава семейства парился в бане, женщины заваривали травяной чай, так напоминающий чай бабы Матрены, да накрывали на стол.
Дождавшись Петра, Вьюн послушно сидел у ног хозяина, но каждый раз, когда Лара манила его чтобы приласкать или угостить лакомством, срывался и, топоча по полу большими мохнатыми лапами, несся навстречу ее голосу. В глубине души Петра колола ревность, стараясь не произносить лишних слов, он сурово хмурился.
— Лара, — ну что ты как дитя малое. Прекрати баловать пса! — заметив недовольство гостя, пожурил дочь глава семейства.
Лариса опустила глаза и залилась краской. В этот момент она показалась Петру такой невинно-трогательной, что ему стало совестно.
— И-ди, по-о-жа-алей, — подтолкнув щенка к Ларе прошептал Петр, коря себя за проявленную слабость.
Виляя хвостом, Вьюн прижал ушки и покорно пополз к девушке.
Губы Лары тронула едва заметная улыбка. Она достала из кармана мешочек и, прикрепив его к ошейнику, ласково проговорила:
— Неси, неси Пете!
Услышав знакомое имя, пес вернулся к хозяину и, неловко размахивая передними лапами, попытался сбросить ношу. Комнату напомнил дружный смех.
— Три раза в день втирайте в рубец, — тихо проговорила Лара. Но даже это ненавязчивое напоминание об уродстве, эта трогательная забота юной девушки, пробудила в Петре отчаяние. Сейчас, в кругу чужой семьи, он понимал, что навсегда лишен счастья иметь собственный очаг, наполненный голосами близких людей.
Так хорошо начавшийся вечер потерял для Петра свое очарование и простоту. Быстро откланявшись, он заспешил домой.
Ночь прошла в беспокойном сне. Вьюн, чувствуя тревогу хозяина, жался к нему своим теплым, пушим тельцем, но это не спасало Петра от озноба, сотрясающего его в нервной лихорадке. Маховицкий даже поймал себя на мысли, что сама собой ушедшая привычка к «Приме», напомнила о себе страстным желанием закурить. Устроив своему маленькому приятелю гнездо из овчиной шкуры, он спрыгнул с печи и, зажав зубами сигарету, вышел во двор.
Пахнуло предрассветной свежестью утра. Перебирая меж пальцев спичечный коробок, Маховицкий запрокинул голову: небо, раскинув звездное покрывало, сияло тысячами огоньков. Потянув ноздрями бодрящий воздух, он переломил сигарету и вернулся в хату.
Глава 3. Петров крест.
Значит, таков мой крест, жить среди природы и отыскивать ее дары для исцеления страждущих, думал Петр, развешивая над печью толстые, крестообразно переплетенные корневища.
Решив не мешать Ларе в сборе адамового корня, он попытал счастье в поиске царь-травы и не ошибся. Поражаясь мудрости и находчивости природы, скрывающей потаенницу в подземелье, Маховицкий находил Петров крест под вскармливающими его дубами, тополями и кленами. Но не все корни брал Петр,ведь прежде чем растение покажется человеку, проходит тринадцать весен. Лишь на четырнадцатый год, вместе с пробуждением леса, Петров корень выходит на свет Божий и рождает малиново-сиреневые цветы. Со временем, если растение продолжает жить, поникшие кисти цветов превратятся в семена и разлетятся по лесу, чтобы продолжить жизненный круг.
***
Шло время. Скромность первоцветов сменило буйство летних трав: сливаясь с лазурью неба, заколыхалось море цикория; пустыри и залежи укрыли белоснежные покрывала ромашки; а розово-лиловые россыпи богородицыной травки кружили голову терпко-сладким благоуханием.
Бродя по умытым росой лугам и опушкам, Петр ощущал, как душа, словно вырвавшись на свободу, распахивается навстречу жизни: когда сердце бьется в такт размеренному пчелиному гулу, голова кружится от цветочных ароматов, когда все кажется простым и понятным.
Непонятными для Петра оставалось лишь одно, — чувства, испытываемые им при встрече Лары. Невольно сталкиваясь с дочерью Арама, он старался не задерживаться. Ища предлог, Петр торопливо скрывался из вида, ложился на землю и, втягивая ноздрями благоухание земли, старался найти в нем успокоение.
Прознав о приезде врача, к домику знахарки Матрены снова потянулись люди, и Петр не мог отказать им в помощи, — до полудня он собирал травы, а после обеда помогал больным. Не мог он, как Матрена да Лара ячмени и ангину заговаривать, каждого больного долго расспрашивал, осматривал, а потом еще и анализы требовал принести. Но народ не роптал. Спустя год его уже просили стать крестным отцом для малышей, появившихся на свет благодаря травам и легкой руке целителя. Петр отсыпал в мешочки местных жен смесь сушеного корня земляного ладана, лавра, полыни, чабреца и разум их мужей светлел.
Вместе с тем, Иван Ковшов, день за днем, становился все более неуправляемым и злобным. При встрече с Петром и его верным спутником, он топал на рычащего пса и, не поднимая головы, крепко стиснув кулаки, проходил мимо.
Глава 4. Вьюн спасает Лару.
Стояли теплые октябрьские дни, когда Петр услышал лязг топора, эхом разлетающийся по притихшему лесу. Маховицкий и раньше видел следы варварского истребления деревьев, которые голыми пнями да обрубленными ветвями свидетельствовали о злодеяниях человека. Чувствуя возбуждение и настороженность хозяина, Вьюн забеспокоился.
— Ти-ише, ти-ише… — успокаивая собаку, проговорил Петр, пытаясь определить, откуда раздается стук.
Пес напряг уши. Заслышав подозрительный звук, он разразился густым, отрывистым лаем и направился к южному склону, где в эту пору Лара собирала корень одуванчика и лопуха.
— М-молодец, м-мальчик, м-м-о-олодец, — перейдя на бег, Петр старался поспеть за собакой.
Вьюн был на середине опушки, когда выбежав из густых зарослей леса, Маховицкий увидел лесоруба. Это был Ковш. Надвинув на глаза фуражку и зажав в зубах папиросу, Иван яростно вонзал топор в серебристый ствол огромного ясеня.
На противоположной стороне, среди багряно-желтой листвы, замелькала фигура девушки в белом платье. Она быстро приближалась к браконьеру, и уже совсем скоро в незнакомке Петр узнал Лару. Разгоряченная, она добежала до машущего топором Ковша и громко крикнула:
— Прекратите! Слышите?! Кому говорю!
В это мгновенье послышался треск. Не в силах пошевелиться, будто завороженная, Лариса глядела как медленно и неуклонно на нее обрушивается светящееся великолепие резного купола. Неужели это конец?..
— Лара, назад! — вскрикнул Петр.
Словно в замедленном кино, ясень наклонился и, заслоняя кроной девушку и собаку, ломая растущие рядом молодые деревца, повалился на землю. Сидящие на макушках деревьев вороны взмыли вверх.
— Нет! — взревел Петр.
«Лара… Вьюн… », — твердил он на бегу.
Последнее, что запомнила Лариса – сильный и стремительный толчок, который опрокинул её навзничь, отбросив от падающего дерева. Лежа на лесной подстилке выстланной мхом, опавшими листьями и сухими веточками, она с трудом перевела дыхание. Дружелюбно виляя хвостом, Вьюн коснулся влажным носом ее щеки и поглядел виновато: «Прости, дескать, не хотел тебя уронить».
— Живы! Слава Богу! — воскликнул подбежавший Петр.
— Если бы не этот герой, — Лара благодарно обняла Вьюна, — от меня бы и мокрого места не осталось.
Петр протянул девушке руку, помогая подняться.
— Он у нас такой! Правда, Вьюн?
Услышав поощрительные нотки в голосе хозяина, пес почувствовал себя настоящим героем. Он весело прыгал вокруг людей, махал хвостом и восторженно лаял.
Отдалённый хруст сушняка, ломающегося под ногами убегающего человека, напомнил о браконьере. Вьюн подался вперед, нервно переступая лапами и навострив уши.
— Нельзя, Вьюн. Ко мне!
Седая борода дыма обвивала сломленный стан погибшего дерева… Не выпуская руки Лары, Петр принялся затаптывать тлеющие листья и вдруг ощутил на себе пристальный взгляд девушки. Он поднял голову. Лариса глядела на него удивлённо и радостно улыбалась.
— Петр, как чисто вы стали говорить! Господи, да как же это случилось?
Маховицкий, словно боясь потерять власть над голосом, отчеканил:
— За тебя испугался.
Переполненная чувствами, она прижалась к его груди.
— Как хорошо, что ты был рядом.
— Со мной был Вьюн! – отозвался Петр и неожиданно тихо добавил: – Спасибо тебе, Лара…
— За что?
— За то, что наконец сказала мне «ты». Стало быть, друзья?
— Друзья! – смущенно кивнула она.
В тот день между Ларой и Петром зародилась настоящая дружба. О Ковше они старались не вспоминать. Каждый из них понимал: сдай они Ковша полиции, гурьба его чумазых детишек, влачившая и без того жалкое существование, лишилась бы кормильца.А наказание, как не крути, приходит к каждому в нужное время, и нужном месте
Глава 5. Жизнь Петра.
После происшествия в лесу Петр уже не дичился нечаянных встреч с Ларой, но сам повода для общения не искал. Так, час за часом проходили дни. Жизнь его текла по вымытому временем руслу: сбор первоцветов плавно перетекал в сбор летних трав и осенних кореньев; одни лица людей сменяли другие.
Благодарности Петр не просил, но каждый страждущий старался расплатиться с ним в меру своего благосостояния и щедрости: сельские жители несли продукты, а горожане оставляли деньги, часть из которых Петр ежегодно отправлял в фонд помощи пострадавшим в Чечне.
***
Вскармливаемый молоком и мясом, Вьюн превратился в холеного, крепкого кобеля. Он возмужал, заматерел, но даже будучи взрослым, уверенным в себе псом, по-прежнему, мягко перебирая лапами и покачивая хвостом, неотступно следовал за своим человеком. Лишь ранней весной и осенью, влекомый зовом природы, он покидал Петра и на несколько дней, уходил в стаю бродячих собак.
В кругу собратьев Вьюн менялся: теперь, он не пригибал головы, его уши были напряжены, а хвост, висевший саблей, величественно расхаживал из стороны в сторону.
Каждый раз, чувствуя силу сородича, собаки принимали его как вожака. Со временем, он действительно стал разбираться, куда и когда вести стаю. Где накормить, как избежать встречи с людьми, которых привозила машина источающая запах страха, крови и смерти. Но ни разу Вьюн не променял почести и благосклонное отношение подруг на дружбу с человеком и, удовлетворив инстинкт, возвращался домой. Вымотанный, полуголодный, он ложился у печи и, погружаясь в сон, подергивая ушами, и перебирая лапами, продолжал «бежать».
После каждого возвращения Маховицкий вел пса к морю, где они, собирали с уходящих под воду волнорезов мидий, разводили костер и, дождавшись, когда жар огня раскроет ракушки, лакомились нежным оранжевым мясом.
На шестой год Вьюн вернулся раньше обычного: всклокоченный, с подранными ушами и разодранным носом он приковылял домой и, словно поверженный забился под порог. Это было его первое поражение. Петр понимал, что сочувствием только испортит собаку, а потому, приказав идти вслед за собой, повел его к морю. В тот день они засиделись допоздна, не заметив за плеском волн и танцем огня приближение непогоды.
Ливень, как это бывает на юге, пришел ни откуда и начался без особого предупреждения. Большие крупные капли, быстро превращаясь в струи, потушили костер и заставили человека с собакой искать укрытие.
Глава 6. Встреча в старом особняке
Петр, окинул взглядом дрожащие очертания старого особняка, из местного серого камня, что стоял на возвышенности, в километре от моря. До сих пор он лишь однажды, побывал вблизи этого заброшенного дома, но тогда он краем глаза взглянул на некогда уютное гнездышко, охраняемое парой туй, жандармами стоящих у парадного входа.
Хватаясь за мокрую траву, Петр продвигался вверх, таща за собой ослабшего Вьюна. Достигнув площадки, он поежился. Вид угрюмого здания, зияющего в темноту пустыми глазницами окон, вызывал неприятное ощущение. Ощетинившись, пес зарычал.
— Тебе чего? — направляя дуло винтовки, проговорил гнусавым голосом мужчина. Цепкий взгляд, загнутый нос и пепельно-белая голова делали его похожим на луня.
— Хотели переждать непогоду, — не сводя глаз с зарубок на прикладе, ответил Петр.
— Да не дрейфь, — обдав Петра винными парами, проговорил мужчина, — Это я чичей, да арабов, уложенных считал.
Мужчина снял прицел, перекинул винтовку в левую ладонь и, прищурившись, протянул Маховицкому правую, испещренную шрамами, руку.
— Снайпер?!. — задыхаясь от волнения, вскрикнул Петр, пытаясь разглядеть в незнакомце Андрея Белова. Он помнил, как в далеком двухтысячном они встретились в таком же полуразрушенном здании, как стонали раненные товарищи, гремели взрывы, свистели пули и, врезаясь в стены, вздымали фонтаны из штукатурки. Андрей тогда протянул полевому врачу Маховицкому руку, усеянную дырочками от осколков ВОГа.
Андрей кивнул и тоже заметно занервничал:
— Я…, а ты? — всматриваясь в изувеченное лицо, он перебирал в памяти всплывающие образы. Наконец, узнав в стоящем перед ним человеке капитана Маховицкого, бросил на пол винтовку и обеими руками вцепился в его крепкие плечи:
— Медицина, ты?..
Глотая соленые капли, Петр кивнул.
Пес, до сих пор неподвижно сидевший позади человека, подошел ближе и ткнулся в колени хозяина.
— Знакомься, это мой приятель, — Вьюн.
— Хороший, — похлопав пса по мокрой шерсти, Андрей кивнул в сторону входа, — Проходите, стало быть, гостями будете.
Внутри помещения царило запустение: стены были ободраны, то тут, то там, словно раны зияла дранка; сердце дома, некогда собирающее у очага семейство генерала Квитки, было безжалостно вырвано; колонны, когда-то поддерживающие крышу дома, напоминали треснувшие от удара кости.
— Не особо уютное место, — вопросительно глядя на сослуживца, проговорил Петр.
— Да уж… Особо выбирать не приходится, а на жизнь хватает. Я тут сутки через двое. Какой-то московский олигарх выкупил, хочет дачу отстроить.
***
Расположившись в укрытом от ветра углу дома, мужчины развели костер и за кружкой чая проговорили до полуночи. Андрей, в глубине души восторгаясь мужеством Маховицкого, так стойко переносившего внешний недостаток, стеснялся своего внутренне недуга, а потому воздержался от дальнейших возлияний и не стал предлагать Петру вина, которое так ценил и понимал хозяин дома, построивший его в начале двадцатого века. В темноте Андрею даже казалось, что Петр и есть тот полковник жандармерии, только что снявший свою черную перевязь с глаза.
Капли дождя, ударяясь о стены, щелкали словно гильзы автоматной очереди. Забываясь в зыбком сне, Петр видел искореженные болью лица раненных и, вздрагивая, хлопал себя по груди, в поисках сумки с медикаментами.
— Медицина, капитан! — пытаясь вернуть Петра в реальность, тряс Маховицкого Снайпер.
— А? Куда ползти? — пробуждаясь, Петр сфокусировал взгляд на лице Андрея.
— И часто ты так?
— Как так?
— Ну, видишь войну?
— Нет, не часто. Было лет шесть назад, когда Вьюна нашел.
Белов понимающе кивнул:
— Ладно, спи.
В предрассветный час Маховицкому приснилась мятущаяся над домом жар-птица. Пробудившись ото сна, Петр глубоко вдохнул: запах тлеющего костра мешался с ароматом преющей листвы и сосновой свежести. Предчувствие беды бередило душу.
Глава 7. Пожар.
Дорога к дому становилась все короче, а запах гари слышался все отчетливей. Вьюн, прижимался всем телом к земле и, тревожно всматриваясь в глаза человека, поскуливал.
Едва они ступили в село, как стало ясно — дым шел со стороны хаты бабы Матрены. Петр ускорил шаг и уже через пять минут завидел людей, толпящихся на лужайке у выгоревшего дома.
— Крепись, Петр, — обняв Маховицкого, проговорил Арам. — Поживешь, сталобыть, пока у меня, а к зиме справим тебе новый дом.
Казалось, Петр не слышал старосту. Вслушиваясь, как тлеющие изнутри стены гудят горестным плачем, он сглатывал, ставшие комом слезы. В этот день все село собралось на расчистку завалов. Не пришел только Ковш, как звали Ивана Ковшова односельчане.
***
С наступлением ночи, Арам взял Петра под локоть и, не терпящим возражения жестом, повел в сторону своего дома. Маховицкий не сопротивлялся.
Войдя во двор, мужчины выждали пока старый хозяйский пес Гамп и Вьюн обнюхают друг дружку, выясняя кто есть кто и чем живет.Почуяв запах старого знакомого, Гамп, широкогрудый, лохматый пес, первым подошел к Вьюну и обнюхал его. От сородича, как от хозяина и его друга пахло дымом, а еще от него знакомо пахло травами и морем. Всем своим видом он как бы говорил: «Давненько не видались, а ты все тот же: счастливый, вольный…». Соблюдая манеры, Вьюн вежливо «поздоровался» и ответно обнюхал Гампа. От хозяйского кобеля пахло домом, кашей и застарелой болезнью почек. Вьюн понимал, что этому пожилому псу, необходимо побегать по лесу, поискать лечебной травы. Ткнувшись в колени своего человека, он заскулил, как бы давая понять, что перед ним больной.
— Арам, Вьюн «говорит», твой пес болен. Ты пусти его завтра погулять, глядишь, найдет себе подходящую травку.
— Арам кивнул и, обеспокоенно глядя на Гампа, полукольцом закинувшего на спину хвост, потрепал его загривок.
В дом доктор не вошел. Получив согласие Арама, он, вместе с Вьюном, обустроился на летней кухне. Этот уютный уголок напоминал ему сгоревшую хатку бабы Матрены: у окна, выходившего на скотный двор, стоял деревянный стол; в углу, напротив входа, по-хозяйски разместилась русская печь; над печью, сухими пучками висел зверобой, чабрец, ромашка, крапива. «Только красный угол пуст», — подумал Петр, сокрушаясь над утратой иконы, что сгорела в пожаре.
Знакомый травяной дух успокаивающе действовал на Петра и уже на утро он, как ни в чем ни бывало, отправился с Арамом делать разметку нового дома. Арам, следуя совету доктора, взял с собой Гампа и, дойдя до поляны, где стояла хатка Матрены Ивановны, четко проговорил: «Гулять, Гамп, гулять!». Услышав знакомое слово, Вьюн завился вокруг хозяина, испрашивая разрешения на прогулку.
— Иди, иди… — поощряя желание собаки, Петр одобрительно кивнул.
— Знаешь, а ведь именно на этом месте Лара впервые пошла ровной поступью. Царствие небесное, Матрене, выправила мою девочку.
— А я все стеснялся спросить, куда девалась ее хромота.
— Ты расспроси Лару, может она еще помнит, что делала баба Матрена, глядишь, кому понадобится твоя помощь. Надеются люди на тебя, Петро.
Приметив греющегося на солнце ужа, Арам прищурил глаз и, измерив расстояние, вогнал первый колышек.
— Там, где греется уж, будет стоять печь, — улыбаясь в кулак, проговорил он. К обеду, натянув между колышками шпагат, мужчины довольно переглянулись. До самой ночи, не разгибая спины, они копали траншею под фундамент, — будущую основу дома.
Стройка продвигалась быстро. Жители села собрали деньги и уже через неделю дружно строили новое жилье для доктора Маховицкого. Разделившись на две бригады, мужики одновременно выкладывали нижнюю и верхнюю части сруба. Так, венец за венцом, рос бревенчатый домик, источающий свежий сосновый аромат и уже к концу октября он был накрыт крышей.
Близилась зима, травы были безвозвратно утеряны и Петру пришлось дважды в неделю подрабатывать разгрузкой вагонов. Молодой, выносливый, жилистый — он сразу снискал уважение бригадира, а потому Баклан, как его за короткие ноги и длинный загнутый нос прозвали работяги, предупредительно сообщал ему о дате и времени следующей разгрузки.
Глава 8. Заточение Петра.
В один из ноябрьских дней, когда Ковш выдал себя продажей самогона, настоянного на травах, а печник выкладывал в доме доктора печь, человек и собака направились на железнодорожную станцию.
Петр отрастил волосы, бороду и теперь, от бродячего человека его отличал только взгляд. Взгляд бродяги, как взгляд бездомной собаки, — ищет руку милующую подаянием или бьющую палкой. У Петра взгляд был другой, — прямой, открытый, как душа.
На этот раз разгружались вагоны с мукОй. Прогибаясь под грузом пятидесятикилограммовых мешков, мужики чихали, бранились, но сопя и подшучивая друг над другом, делали свою работу. К концу смены, уставшие, покрытые слоем серой пыли, — одни торопливо возвращались по домам, другие шли в забегаловку, «промочить» горло.
Петру торопиться было некуда, компания выпивох была ему чужда, а потому, по заведенной уже традиции, он купил молока, булочек и, поманив беспризорников, поджидающих сигнала, раздал угощение. Дождавшись, когда они насытятся, он усладил слух благодарным: «Спасибо, дяденька», и устроился на скамье, в ожидании рассвета.
Маховицкий много думал об этих чумазых, оборванных, голодных детях. Он видел, что для них, свобода и какие-никакие родители, почему-то, были дороже упорядоченной и сытой жизни в детском доме. Мог ли кто-нибудь подарить им столько любви, что они променяют ее на привычный образ жизни? Сложный вопрос. Особенно бережно Петр хранил образ голубоглазой девчушки лет пяти со спутанными каштановыми волосами, что тщательно пережевывала небольшие кусочки булки, норовя, при этом, выделить часть своей доли Вьюну.
***
— Гражданин! — Сквозь сон Петр услышал, как ослепляя фонарем, его кто-то толкнул в бок. Вьюн предупредительно зарычал.
Закрывая лицо от яркого света, Маховицкий опустил ноги и сел.
— Предъявите документы, — прозвучал голос полицейского, патрулирующего железнодорожный вокзал.
Петр запустил руку в нагрудный карман, но он был пуст.
— Видимо, после стирки, вместе с деньгами оставил на столе, — словно извиняясь, проговорил он.
— Ага, заливай! — ехидно усмехаясь, вынырнул из-за широкой спины капитана стажер, низкорослый, щуплый парнишка, в светоотражающем жилете.
— Отставить! — рыкнул на задирающегося юнца капитан. — Кизяков, ты уверен, что именно этого человека видел здесь прошлой ночью?
Кизякову казалось, что именно так выглядит бездомный человек, а потому, стараясь выслужиться, он кивнул:
— Так точно, товарищ капитан, именно его.
— В таком случае, пройдемте, гражданин, — показывая жестом на отделение линейной полиции, обратился страж порядка к Маховицкому.
— Ребят, да вы что, я же тут каждую неделю вагоны разгружаю, спросите у Баклана.
— Ага, все вы тут вагоны разгружаете, — снова вклинился в разговор стажер и, поймав строгий взгляд капитана, стушевался.
— Да вы не переживайте. У нас так: виноват, — ответишь, не виноват, — выйдешь, — по-военному отчеканил капитан и отошел в сторону, давая возможность подняться.
Петр не верил в происходящее. Покорно встав, он бросил взгляд на Вьюна и тихо сказал:
— Жди!
Нервно перебирая лапами, пес послушно опустился возле скамьи и, положив морду на асфальт, долгим тоскливым взглядом провожал Петра. Вьюну никогда не нравилось это место, как не понравились эти двое: трусливо-агрессивный в светоотражающем жилете и тот, равнодушный, с дубинкой и побрякивающими на поясе наручниками.
***
За Маховицким захлопнулась решетчатая дверь. Петр осмотрелся по сторонам и, отыскав среди скопления людей в лохмотьях свободное место, присел. Пахло перегаром и давно не мытым человеческим телом.
— Че, брат, попал в облаву? — обнажая гнилые зубы, прошептал сосед слева.
Петр обреченно кивнул:
— А что за облава?
— Да, нашего брата собирают по городу. Говорят, утром переправят в фильтрационный лагерь, а потом, как ненужный хлам, вывезут в район Шаумяна.
— А что, там приют какой построили?
— Ага, "Вечный покой" называется, зло улыбнулся сосед, оскалив зубы.
«Переваривая» услышанное, Петр замолчал. Его не пугал ни перевал, ни дальняя дорога к дому, он думал об этих несчастных, потерявших человеческий облик людях и Вьюне, дожидавшемся его возвращения.
Глава 9. Поимка Вьюна.
— А этого куда? — кивнув в сторону пса, вытянувшегося у скамьи, вызывающе проговорил стажер.
— Вот удивляюсь я тебе Кизяков, каждого ты хочешь укусить, правду говорят, сейчас не зверя бояться надо, а человека.
«Был бы ты не при исполнении, я б тебе рассказал, как могу укусить», — подумал молодой человек и, стиснув кулаки, опустил голову.
— Мне бы по нужде, товарищ капитан?
— Догонишь, — просвечивая темноту фонариком, отозвался наставник и продолжил маршрут.
***
Спустя час, учуяв запах машины с большим металлическим кузовом, Вьюн занервничал. А когда из-за угла показался щуплый парень, в светоотражающем жилете, он вскочил и напряг уши.
Следом за парнем шли двое.
Вьюн потянул носом. Уловив витающее в воздухе возбуждение и агрессию, он ощетинился и обнажил зубы. Сейчас, с встопорщенной на холке шерстью и налитыми кровью глазами он походил на дикого волка.
— Ага, вот он, — тыча пальцем в направлении Вьюна, быстро проговорил Кизяков.
— Здоровый! А че с ошейником, может, домашний?
— Да, какой домашний, неделю уже тут побирается по помойкам, — соврал Кизяков.
Мужчина с бесцветными широко расставленными глазами безразлично окинул взглядом пса и заправил дротик. На его вытянутом тупым конусом лице проступило выражение сосредоточенности.
— Тарас, погодь, маботь, еще хозяин объявится, смотри какой ухоженный, чертяка, — придерживая покрытую белыми пятнами руку напарника, проговорил второй человек.
— Ага, Зверобой не доделанный, а план ты будешь делать? — высвободив руку, Тарас выстрелил.
Пес взвился, заскулил и, обмякнув, рухнул на перрон.
Щелкнул железный засов старой ЖЭКковской машины. Створки, пронзительно скрипя, распахнулись, и обездвиженное тело пса с грохотом ударилось о металлический пол, взрытый собачьими когтями. Игла прошла едва задев шкуру пса и потому паралич был не полным. Вьюна душил запах предсмертной агонии сородичей. Чувствуя оцепенение, он дрожал от страха, нависшего над ним сачками, удавками и шестами, развешанными вдоль стен.
Глава 10. Предчувствие Лары.
Проснувшись посреди ночи, Лара не могла сомкнуть глаз, а едва небо окрасила заря, вышла во двор. Прогуливаясь по саду, она обратила внимание на оцепеневшего от утренней прохлады махаона. Края его больших потускневших крыльев были изодраны в лохмотья и окроплены росой. Лариса подставила тонкий пальчик под дрожащие лапки бабочки. Высвободив зазубрины из еще сочного листа, махаон перебрался на руку девушки и уцепился острыми коготками за край рукава. «Вот она, жизнь…», — подумала Лара, — «Сначала ты похож на личинку, потом превращаешься в гусеницу, потом становишься коконом, а потом, ты выбираешься из него и, выпорхнув на свет Божий, быстро и уверенно паришь подобно птицам. А потом, потом приходит время, когда вычерчивая в воздухе огромную петлю, тебя подхватывает ветер и трепет твои нежные крылья… Постепенно мысли Лары привели ее к образу Петра. На этот раз чувство было так остро, что она решила оставить гордость и прямо сейчас сказать ему то, о чем молчала все эти годы.
***
Приблизившись к летней кухне, Лара тихонько постучала в дверь. Глухое эхо, наполнив помещение, ответило учащенным биением сердца. Теперь она волновалась не только о том, что ей предстоит сказать, но и о том, что комната была пуста. Лара еще раз постучала в дверь, потом в окно. Тишина, повисшая в округе, «издавала крик» о помощи.
Торопливо вернувшись в дом, Лариса, не медля, разбудила отца.
Арам давно подозревал о чувствах дочери к Петру, да и Маховицкого он ценил как врача и любил как сына, а потому, сбросив одеяло, торопливо встал, оделся и завел машину.
Глава 11. Освобождение Петра.
Арам знал, что Петр по ночам разгружает вагоны, а потому, направил свой старенький пикап к железнодорожному вокзалу.
В этот утренний час на перроне было малолюдно. Дворник мел асфальт. Сновали редкие прохожие. На скамье, болтая ножками, обутыми на босу ногу в резиновые сапожки, сидела чумазая девчушка лет пяти.
При виде девочки, сердце Лары екнуло. Она подбежала к ней и, опустившись на колени, взяла ее за ручки:
— Босоножка, ты как тут, потерялась?
— Нет, — тихо ответила девочка, — папку жду.
— Папку? — поправляя спутанные кудряшки, повторила Лара и оглянулась по сторонам.
Девочка боялась признаться, что ночью, когда полицейские поймали ее старшего брата, ватага беспризорников разбежалась в разные стороны, а она, не зная куда идти, осталась одна. К тому же, ей хотелось, чтобы эта красивая тетя думала, что у нее есть отец и он такой как тот человек, что кормит ее булочками и молоком.
— Его дядьки вон туда увели, — кивнув в сторону полицейского поста, прошептала девочка. — А другие дяденьки застрелили нашего Вьюна и увезли его в большой машине.
Услышав кличку собаки, Лара уткнулась в засаленный подол девочки и, едва сдерживая рыдание, спросила:
— А папку твоего, Петром зовут?
Малышка удивленно посмотрела на Ларису и, кивнув, тихо ответила:
— Не уходи, я боюсь.
***
Полдня ушло на улаживание вопроса с освобождением Петра. Окончилось все тем, что Арам вернулся в село и, отыскав в комнате врача документы, привез их в участок.
Закрыв за собой решетчатую дверь, Петр увидел как на скамье, прижавшись друг другу, сидели дорогие ему люди. Первый раз за все годы он не дичился Лары, а подойдя, крепко сгреб ее в объятия
Маша, так звали девочку, обхватила тонкими ручонками ноги взрослых и расплакалась.
— Арам рассказал мне про Вьюна, — поглаживая плечи Лары, проговорил Маховицкий.
— Езжайте с отцом домой, а я поищу собаку, — Петр отказывался верить, что люди ни за что убили его пса, а потому, надеялся отыскать его в приюте для бездомных животных, что находился в пятнадцати километрах от города.
Глава 12. Вьюн.
— Мы месяца два как не принимаем новых животных, — сочувственно проговорил добродушный старик, наполняя собачьи миски. — Сейчас люди предпочитаю покупать породистых собак, чтоб с родословной и прочими людскими изобретениями были. А то, что животное нужно правильно кормить, воспитывать, об этом мало кто думает: нажива, статус, устрашение, игрушка, вот для чего люди покупают животных. А им, животным, что надо, что б их понимали. Ты, на меня, хороший человек не обижайся, но я думаю, не стоит уже искать твоего пса. Вон, оно, слышал, ловцам план спустили к зиме две с половиной тысяч собак и кошек истребить. Шутка ли?
Петр понимающе кивнул:
— Отец, а куда эти самые ловцы свозят собак? Шесть лет жили с Вьюном бок о бок, похоронить бы…
— Так это на городской свалке, поищи, там яма была специальная, а то, посмотри у нас собачонку, может какая приглянется.
— Посмотрю, отец, позже, посмотрю, — проговорил Петр и, попрощавшись, направился в указанное стариком место.
***
Спустя три часа он стоял на пустыре промзоны. Высокая бетонная стена, освещаемая холодным светом луны, была оцеплена колючкой. Петр прошел метров двести и заметил небольшой лаз. Просунув голову, он позвал собаку. Кучи мусора словно ожили: зашевелились и загорелись маленькими огоньками. «Кошки», - подумал Маховицкий. Нервная дрожь пробежала по спине. «Подумаешь, кошки, не крысы же», - убеждая себя, он протиснулся в узкий лаз. Под ногами что-то юркнуло и, пискнув, бросилось в темноту. Вдалеке послышался протяжный вой собаки.
Ускорив шаг, Петр направился в сторону воя. Запах хлорки, перебивая трупное зловоние, настойчиво заполнял округу. Вой становился все отчетливей. Лунная дорожка, по которой шел Петр, внезапно оборвалась. Опустив голову, мужчина вскрикнул. Там, в трехметровой яме, заполненной околевшими собачьими телами, покачиваясь, сидел Вьюн.
— Живой! — радостно вскрикнул Петр и, распластавшись на земле, протянул руки.
Услышав знакомый голос, Вьюн попытался вскочить, но уже в следующий миг, мир перевернулся и пес завалился на бок. Он приподнял голову и, глядя в сторону своего человека, жалобно заскулил. В свете луны Петр рассмотрел как, проложив две бороздки, по скулам собаки текли слезы.
— Потерпи, Вьюн, я сейчас!
Пес приподнял голову и, собравшись силами, поднялся. Теперь, потеряв Петра из вида, он ощущал его запах, он знал, что его человек не предаст и обязательно вернется.
Порывшись в свалке мусора, Маховицкий отыскал доску, некогда служившую половицей. Она была привалена грудой строительного мусора и с трудом поддавалась извлечению. Петр ее тянул на себя, вверх, вниз; раскачивал из стороны в сторону. Вконец измотанный, он с яростью поплевал на истертые в мозоли ладони и, стиснув зубы, — рванул. На этот раз половица сдалась и, выскользнув из под завала, вместе с человеком рухнула на землю.
— Врешь, не возьмешь, — цитируя Чапая, Петр подхватил доску и стремительно зашагал в направлении зловонной ямы.
Увидев человека, Вьюн завилял хвостом. Он уже не пытался вскочить, а лишь нетерпеливо переступая с ноги на ногу, ждал указаний Петра.
Доска бесшумно опустилась в яму. Проверив устойчивость опоры, Маховицкий торопливо спустился вниз и, едва сдерживая дыхание, подхватил пса. петр так торопился выбраться наверх, что не удержался и повалился в разлагающееся месиво. Взревев, он снова подхватил пса и, балансируя, взбежал наверх.
— Прости! — сквозь слезы отчаяния и горечи прорычал Маховицкий. Чувствуя перед псом вину и за себя, и за того человека, что едва не лишил собаку жизни, он сел на землю и, зарывшись в пропитанную смрадом шерсть, разрыдался.
Горячий шершавый язык пса коснулся его мокрых щек. Поскуливая, Вьюн благодарно облизывал разодранные руки человека. Теперь глаза Петра были сухи, но сердце горестно рыдало.
— Домой, пойдем домой, — не выпуская ослабшее тело приятеля, Маховицкий поднялся и уверенно зашагал в направлении моря.
***
К утру, они добрели до берега, где отмечали свои маленькие праздники. На волнорезах, погрузив клювы в перья, дремали чайки. Перламутровые волны, пеной набегая на прибрежные камни, возвращались в объятия моря, рождающего красное, как новорожденное человеческое дитя, солнце.
— Эх, брат, ты же не знаешь, мы теперь не одни, теперь нас ждут дома, — поглаживая мокрую шерсть собаки, проговорил Петр.
По интонации человека Вьюн понимал, что он говорил о чем-то хорошем. Ему понравилось слово «дом». Он устал, проголодался и хотел поскорее вернуться к привычной жизни.
— Нас ждут Маша и Лара, — гордо произнес Петр.
При звуке знакомых имен, Вьюн напряг уши и, виляя хвостом, поднялся.
— Погоди... — хлопая по широкой груди пса, проговорил человек. — Вот обсохнем и двинемся вверх. Путь то у нас с тобой не легкий.