Поэт
1
Этот день для него выдался хлопотным и нервным. Впрочем, как почти и все другие. С утра беспокойный и неугомонный Валерий Константинович ездил в жилищное управление с жалобой на нерадивых работников ЖЭКа, которые вот уже третий месяц, с момента подачи туда заявления, не могут навести порядок на лестнице его дома. А там облупленные и испачканные всякими надписями стены, с потолка свисают, словно шерсть на бездомной собаке, штукатурка, перила покрылись ржавчиной и облупились, электропроводка на стене, – как старая грязная верёвка: вот-вот случится замыкание и – не миновать пожара. В жилуправлении ему сказали: «Ждите, разберёмся». Оттуда он поехал навестить своего давнего друга, с которым вчера договорился о встрече, но того не оказалось дома. Когда, помотавшись по городу, он опять пошёл к нему, то и в этот раз не застал его. В чём же дело? Где он столько времени пропадает? Ведь договорились... И лишь, спустя несколько часов, когда Валерий Константинович позвонил ему из дома, выяснилось: тот ждал его, но этот перепутал адрес.
Вечером, вконец уставший, он попытался сосредоточиться, чтобы написать несколько строк из начатого им сегодня стихотворения. Но мысли, эти проклятые скакуны, куда-то убегали, слова не рифмовались, да и нужных слов не находилось... Нервный, он завалился в кровать, полагаясь на утро, которое, как говорят, мудренее вечера. А ложился он всегда рано. Но уже в два или в три часа просыпался и садился за письменный стол – принимался за сочинительство. Засыпал он, что редко бывает с людьми его, преклонного, возраста, быстро. Веки сами собой слипались, наплывал сон – и всё. Спит обыкновенно без сновидений. В эту ночь он должен хорошо выспаться: завтра ему надо быть в бодром настроении: предстоит поездка к жене на Псковщину. Она живёт в деревне, в доме своих умерших родителей. Домой, в Петербург, приезжает редко, а вот он и сыновья время от времени наведываются к ней, чтобы повидаться и помочь по хозяйству.
2
Валерий Константинович спит. Видит: откуда-та летит к нему бывшая супруга. Вся в бело-голубом наряде, длинные пшеничные волосы, одна прядь свисает на лицо, прикрывая глаз и щеку. А за спиной у неё – нечто похожее на крылья, и голуби вокруг. «Валера, Валера! – зовёт она его. – Я же тебя ждала сорок лет, почему ты не приезжал? Всё, наверное, пишешь и пишешь. Сочини что-нибудь хорошее, светлое, радостное обо мне... Вспомни как мы с тобой весело жили, какие были мечты, грёзы и желания! Всё собирались в Белоруссию. А ты ещё не уехал туда?.. Вот чудак! Эх, ты, горе моё горькое! Зачем привязался к своей Псковщине: глухомань, одни собаки в твоей деревне. И те молчат, потому что лаять разучились: не на кого. А когда ты туда приезжаешь, только твоя Муза радуется, – как баба Яга, когда ей попадается какой-нибудь заблудившийся в лесу добрый молодец, чтобы схватить его и зажарить на лопате в печи». Почему, – сверкнула в сонном мире Валерию Константиновичу мысль, – она назвала её Музой? Ведь мою жену зовут иначе. Вот про Белоруссию помнит, а про жену... – не знает даже её имени. Странно как-то, надо сказать младшему сыну. Вот найду его и скажу... Да, с прежней мы жили не в любви и не в согласии. Раз так, поэтому она и не может назвать настоящем именем мою Музу. Чёрт бы... Ой, не стоит ругаться, ангелы накажут: они у неё за спиной. Э-э, нет, это всего лишь голуби. А там что? Какое-то письмо. Да это младший мой Петя пишет бабушке. «Дорогая бабушка, я тебя очень люблю. Скоро к тебе приеду и стану помогать на огороде, ходить за водой и кормить кур и собаку. А папа с мамой пусть едут в свой белорусский санаторий; они там отдохнут и полечатся». Надо написать ему: как тут без меня вести себя, и чтобы девочек не водил. И Косте – тоже. Хотя он старше, но в отцовских советах тоже нуждается. Ой, и надо стихотворение успеть написать. Начал, а где конец? Конца не вижу, не понимаю. Вот чёрт!.. Опять чёрт. Надо перекреститься. Ай, рука не шевелится. Что с ней? Где она? Не пойму, не вижу. Ой, ах!.. Где рука? Заколотилось сердце. Вот если бы это было в Белоруссии, там бы вылечили. О-о-о-о!..
И Валерий Константинович чувствует, что падает в с высокого дерева, которое рядом с домом в деревне, с того дерева, на верхушке которого поселились аисты, – белые, грациозные, красивые. А они никогда не падают, только сидят в гнезде или летают. Но он падает, земля всё ближе, сейчас разобьётся. Совсем скоро, ещё мгновение и он будет мёртвым... Заколотилось сердце, и Валерий Константинович проснулся. Слава богу: это сон. Ух!..
3
Сначала он потянулся под одеялом, потом повернулся на один бок, на другой, через минуту встал. Прошёл в кухню, приготовил кофе; сыновья, понятно, спят: рано, три часа. Выпив кофе, он прошёл в комнату, сел за письменный стол и начал писать. Сначала младшему, Пете, потом старшему, Косте. Ничего не забыл, всё предусмотрел: что должен сделать один, что – другой, что – вместе. Написал, как обычно аккуратным почерком, некоторые слова выделил красным цветом, другие – подчеркнул. Всё так же аккуратно, как на бумаге, должны исполнить сыновья наказы отца, пока он гостит у их матери. А сыновья-то послушные, добрые, но, как сейчас мысленно ворчит отец, не всегда слушаются его, утром не скажут: «Доброе утро, папа!» Не спросят: «Как ты спал, как здоровье, что ты хочешь?..» Вот какие! А вроде бы положительные. Мы с матерью старались воспитывать их по-науке, чтобы выросли хорошими людьми...
Ну, для сыновей написал. Теперь – это стихотворение. Валерий Константинович положил перед собой начатый вчера текст и задумался. Что же дальше написать-то? Вот вчерашняя строчка: «Провожали взглядом их мы Дети пацаны». Всё как будто правильно. А продолжение? Не получается как у Пушкина: «Минута – и стихи свободно потекут». Не текут они и всё тут, хоть разбей башку. И он, подперев рукой голову, продолжал мучительно думать: каким продолжением должно быть это стихотворение – об отчем доме. Наконец, придумал; аккуратно, мелким почерком написал: «Отчий дом для всех волненье, Радость в детстве вдохновенье». Как будто неплохо. Стал вымучивать дальше стихотворение. Наконец, закончил. Посмотрел на время: скоро надо собираться к поезду.
Инна Васильевна живёт там уже почти год. Нравится ей этот дом, где она родилась, провела свои детские годы, а в полутора километрах, в райцентре, училась в школе. Отец с матерью души не чаяли в дочке, во всём угождали своей любимице. Но не избаловали ребёнка. Выросла она хорошенькой, послушной, окончила школу на четвёрки и пятёрки. Шли годы. Много времени миновало, пока она и Валерий не встретили друг друга. К этому времени он уже был в разводе. Детей от первого брака, как говорят, бог ему не дал. Инне Васильевне – тоже. А выглядела она замечательно: стройная, рослая, с вьющимися пшеничными волосами и голубыми глазами – как два озера: глянеш и утонешь. Брак их оказался счастливым. Сначала появился у них Петя, тремя годами позже – Костя. И оба удались в маму: спокойные, выдержанные, уважающие родителей. Учились хорошо. Теперь – с высшим образованием, но вот никак не женятся. Косте давно пора. Подруга-то есть, а вот любимой девочки, как будто, нет. У Пети появилась – славненькая такая, скромная. Но серьёзно ли это: поди узнай правду? Валерий Константинович посмотрел на часы. Всё, надо будить детей, прощаться с ними и – на вокзал.
4
Через полтора часа поезд увозил его на Псковщину. Лучше бы в Белоруссию, подумал он. Эх! купили бы там хорошую квартиру и жили бы не тужили! А она – никуда из своего родового гнезда. Даже домой, в Петербург, её не тянет...
Вскоре рядом с ним оказалась женщина. Пришла с соседнего вагона, с двумя сумками, уставшая и взволнованная.
– Уф! едва успела. Вошла в последний вагон и почти – через весь поезд, Хорошо, что успела. Ой! ну слава тебе, господи!
– Далеко путь держите? – спросил её попутчик.
– Да на родимую на сторонку, в Гомель, – ответила она.
– В Гомель – это хорошо. Давайте я вам помогу.
И Валерий Константинович взял её сумки, положил на полку. Когда справились с багажом и уселись на свои места, разговор возобновился.
– Ну, что ж, давайте познакомимся. Меня зовут Валерий Константинович.
– А я Дарья Михайловна.
– Значит, вы едете домой, в Белоруссию?
– Да, а сюда приезжала к сыну. Он с семьёй живёт и работает в Петербурге.
Выглядела она лет на шестьдесят. Это было заметно по её морщинам на лице, не лишённом однако приятных черт, и начинающим седеть волосам. Ладони тоже говорили о преклонном возрасте Дарьи Михайловны. Хотя по её подвижности, разговорчивости, приятному голосу ей можно было дать и менее шестидесяти.
– Значит, он в Петербурге, а вы там?
– Он учился здесь в институте. Так и остался навсегда. Нашёл себе жену. Потом родили мне внучку. Меня зовут переехать к ним, но мне нравится дома. Там я родилась и выросла. Работала учительницей, а сейчас на пенсии. И она вопросительно посмотрела на своего любознательного попутчика. Валерий Константинович всё это время, пока говорила Дарья Михайловна, с нетерпением ждал, когда наступит время рассказать о себе.
– А я еду в Псковскую область, в деревню, жену навестить, – начал он, как только замолчала Дарья Михайловна.
И он стал подробно рассказывать о себе, своей жене, которая любит жить в своём «родовом поместье», и которая редко приезжает домой в Петербург, о сыновьях. С особым вдохновением говорил, что любит Белоруссию, и хотел бы там жить. Рассказывал обо всём этом так, словно они давние хорошие знакомые. И, конечно, похвастал: он любит писать стихи. Тут же полез в сумку и достал книжечку.
– Это сборник моих стихов. Я вам сейчас подарю.
Он быстро вынул из кармана авторучку и аккуратно стал писать. Закончив, протянул книжечку Дарье Михайловне.
– Вот, пожалуйста, с моим автографом.
Судя по удивлённому выражению её лица, она не ожидала от этого мужчины столь откровенного рассказа о себе и своей семье, и неожиданно преподнесённого ей подарка – его собственной книги с автографом – от почти незнакомого человека, случайного попутчика.
5
Дарья Михайловна, надев очки, стала листать книгу, пробегая взглядом страницы, на некоторых задерживая внимание. Виталий Константинович начал готовиться к обеду.
– Не хотите ли угоститься? – предложил он своей попутчице. – У меня тут бутерброды, колбаска, огурчики. Могу даже студень предложить. Я, знаете ли, сам готовлю студень. Говорят, что у меня хорошо получается. Вот везу жене, да и себе немного, в дорогу.
– Нет, Валерий Константинович, спасибо! У меня тут своих продуктов достаточно.
– Рюмку могу налить, – настойчиво предлагал он. – А? Немного, всего-то с напёрсток, думаю, можно. По секрету скажу... – Тут он чуть убавил свой громкий голос, хотя до этого в разговоре особенно не стеснялся сидевших чуть поодаль пассажиров. – Это я сам делаю. Крепкий напиток. Я его немного разбавляю красным соком.
– Ой, спасибо, спасибо! Вы еште, пейте. А я пока почитаю ваши стихи. Приятного аппетита!
– Спасибо!
«Наверное, стихи понравились ей», подумал он, и принялся за еду. Выпил «напёрсток» водочки, потом закусил. За этим последовали второй «напёрсток», закуска, потом третий и вновь закуска. После трёх «напёрстков» и еды он налил из термоса кофе и выпил с бутербродом.
– Ну, вот и хорошо! – закончив обед, довольный, сказал Валерий Константинович.
Всё это время, пока он обедал, а Дарья Михайловна читала, он посматривал в её сторону в ожидании одобрительного отзыва: «Всё-таки учительница, с жизненным опытом, должна знать толк в стихах».
Не дождавшись, когда заговорит она, не утерпел, спросил:
– Ну, как, любезная Дарья Михайловна, мои стихи?
– Что ж, по-моему, неплохие, – сказала она, немного подумав. Положила книжку на столик, сняла очки. – Чувствуется: у вас хорошая душа и пишите вы откровенно. Есть мысль. Вы знаете о чём пишите, и пишите неравнодушно. – Потом она вздохнула и добавила: – Я, конечно, не большой знаток поэзии, но, мне кажется, тут есть кое-какие литературные недостатки.
Последние слова пролились на него холодным душем. Он встрепенулся:
– Какие недостатки?
Она замялась, думала: как бы поделикатнее ответить. Потом опять надела очки, взяла книгу, перевернула несколько страниц, остановилась на одной из них.
– Уважаемый Валерий Константинович, ну вот, например, это стихотворение. – И она прочитала несколько строк. – Обратите внимание: вы тут грешите по части рифмы. А вот в этом месте, – и она прочитала четверостишие: – Чувствуете? Не ладно с ритмом. Но, насколько я понимаю, стихи – это не только рифма и ритм, это ещё, что очень важно, образ, художественный образ, мысль. Вы, конечно, извините меня за столь откровенные замечания. Вы, как я думаю, поэт-любитель?
– Да, любитель. Но я давно пишу.
– Валерий Константинович, вы покажите стихи профессионалам. Они вам помогут дельными советами. Вы, возможно, посещаете какие-либо собрания, вечера, где собираются поэты? Как-то общаетесь с ними?
– Нет, а зачем? Пишу, показываю своим родственникам, товарищам, знакомым. Им нравятся. Говорят: «Хорошо, замечательно!»
– Валерий Константинович, дорогой, вы только не сердитесь, я же хочу вам добра: не стесняйтесь, покажите стихи знающим людям, профессионалам. Это пойдёт вам только на-пользу. Уверяю, на пользу; вы лучше будете писать.
– Да я показывал. Многие из них читали, и все только одобряли, – возбуждаясь, переходя на более высокий тон, ответил он. – Я давно пишу, и это у меня не первый сборник. И никаких замечаний раньше не было. А профессионалы... Что они? В поэзии ведь никаких законов нет. Это вам не математика или физика. А стихи, поэзия!.. Понимаете, поэзия!.. – Тут он резко повысил голос и многозначительно показал пальцем вверх.
Дарья Михайловна скрестила руки на груди, откинулась к стенке; вопросительно смотрела на своего попутчика, как бы изучая его характер, неожиданно открывшийся с другой стороны. «Ну и тип, странный какой-то. Обиделся. Гм... Говорят, обида – одна из самых вредных и разрушающих эмоций...» – подумала она. Он, всё более горячась, раскрасневшись, стал объяснять ей достоинства своего литературного труда.
Другие пассажиры, их было по соседству четверо, обратили внимание на этих двух, тоже включились в разговор. Валерий Константинович теперь уже стал к ним обращаться, искать в них поддержки, всячески подчёркивая своё поэтическое дарование. Со всеми познакомился, и одному из них, – который был солидарен с поэтом в том, что стихи это не математика или физика, – подарил свой сборник.
6
Вечером у поезда Валерия Константиновича встретила жена Инна Васильевна. Он всё ещё находился в возбуждённом состоянии от разговора со своими попутчиками. Хорошее настроение жены, встретившей мужа, её улыбка, красота местного пейзажа, этот очаровывающий взор солнечный закат – ничто не пробуждало в нём радости.
– Ты что ж такой сумрачный, сердитый? – спросила она.
– А, ничего, – отрывисто сказал он, продолжая думать о чём-то своём. Потом, как бы спохватившись, спокойней добавил: – Ладно, всё хорошо. Как ты? Что новенького? Соскучилась, думаю?
Жена вовсе не была в радости от того, что Валерий приехал такой насупленный и чем-то озабоченный. Попыталась развеять его дурное настроение. Мало по-малу, он успокоился, а когда вошёл в дом и собака, ласкаясь, встретила его, с сердца Валерия Константиновича как будто окончательно слетел налёт ржавчины.
Во время ужина, муж, выпив свои положенные три «напёрстка», разговорился. Рассказал о том, что в вагоне познакомился с Дарьей Михайловной, которая ехала в Белоруссию, что подарил ей сборник стихов, который она, неблагодарная, раскритиковала. И что поступила она неподоброму. А вот другие пассажиры его поддержали. Они добрые и вели себя по-товарищески.
Инна Васильевна не усмотрела в поступке его попутчицы ничего дурного и стала говорить ему что она обо всём этом думает. Валерий Константинович начал сердиться. Потом разгорячился, лицо пошло красными пятнами, он стал громко и визгливо доказывать жене, что он прав, что некоторые люди ничего не понимают, а пытаются его учить как писать стихи. В запальчивости некстати упомянул Белоруссию, куда бы он хотел переехать. Напомнил жене, что там, в санаториях, где они каждый год бывали, на встречах с отдыхающими его стихи всегда принимались «на ура!»
Она же, стараясь быть сдержаннее, втолковывала ему:
– Валера, ты живёшь словно в каком-то нереальном мире. Не твоё это дело – писать стихи, да ещё в зрелом возрасте. Тебе уже за семьдесят. Стихи пишут в молодости. Остепенись, опомнись, сбрось этот сон наяву. Лучше бы занялся хозяйством. Смотри, у нас с тобой дом; он нуждается в умелых руках, как и сад, огород. Тут дел невпроворот. Дома, в Петербурге, тоже всякие заботы. Сыновья, хоть они и воспитанные, но всё-таки во внимании и наставлениях отца нуждаются. – Тут она сама не заметила как перешла на более строгий и сердитый тон, временами срывалась почти на крик, на глазах навернулись слёзы. – А ты всё толдычешь о Белоруссии. И ночи не спишь – всё пишешь стихи. Кому они нужны? Никому. Брось валять дурака. Ну, сколько можно?! Стихоплёт. Графоманствующий рыцарь. Дон Кихот...
Она ещё некоторое время продолжала свою обличительную речь, вразумляя упрямого мужа. Он молчал, не возражал ей. Слушал и не слышал её: на него наплывал сон. Он прошёл в спальню; усталый, повалился на кровать, веки его сомкнулись, и вскоре он уснул.