Дань уважению

Николай Пропирный
«Какой же у вас Александр Израйлевич работящий, — с восхищением говорила соседка Роза Федоровна, доверительно наклоняясь к бабушке, и добавляла, деликатно понизив голос: — Несмотря, что еврей…»

Другие наши соседи по дачным участкам выражали свое отношение к деду более емко и лапидарно: «еврей, а хороший человек». В общем, уважали. Завоевал он такое уважение не только неустанными трудами на восьми сотках, но и долгими годами добросовестной работы бок о бок с соседями — участки были ведомственные, нарезанные от Министерства связи, поэтому большинство осчастливленных угодьями знали друг друга по службе.

«Ну-у, да…» — негромко говорила бабушка в ответ и чуть демонстративно поводила плечами — не в том смысле, что не согласна, а в том, что могли бы и как-то поаккуратнее делать комплименты. Впрочем, была при этом очевидно довольна и дедом горда.

Александр же — на самом деле Азрильевич — ничего не говорил, поскольку вообще говорил крайне мало, даже имел в семье прозвище «Штилер» — молчун. А мы, внуки, звали его «дед Шура». Так вот, дед Шура, молча, гордился и дорожил приобретенным уважением. Конечно, для него это было важно — после всей той далекой от понимания злобы, с которой ему пришлось столкнуться за долгую жизнь. В детстве, во время петлюровского погрома в местечке, в войну, когда нацисты расстреляли всю его семью, и уже после победы над нацистами, когда его, фронтовика, стремительно вышибли с работы, попутно сорвав погоны…

Особенно коллеги-земледельцы ценили кристальную честность деда. В силу чего избрали его казначеем садового товарищества. Но за всякое уважение приходится платить. Ибо потерять его, как известно, куда легче, чем приобрести.

Что касается общего уважения, то с этим проблем не возникало — дед, если и выпивал, то очень умеренно и в кругу семьи, не курил и посторонним противоположным полом не интересовался. Детей и внуков любил чрезвычайно и баловал последних сверх меры. Работал добросовестно — и на своем узле правительственной связи, и на выданном щедрым правительством наделе. То есть был в наблюдаемой окружающими жизни тем самым «хорошим человеком», и ничего, что лишило бы его этого звания, не делал в силу натуры. С казначейством же вышло сложнее. За эту дань уважения ему пришлось заплатить буквально. Вина в том на нас — его внуках, в то время семи-восьмилетних.

Как-то в выходные, когда к деду и бабушке на даче присоединились наши родители, мы с двоюродным братом решили поиграть в гангстеров. Что-то такое увидели по телевизору и взалкали. Натянули на лица носовые платки, надели старые дедовские сетчатые шляпы, взяли игрушечные пистолеты, мешок какой-то стащили у бабушки и пошли грабить взрослых. Те сперва напряглись, но когда дед, улыбнувшись, снял с руки часы и бросил в мешок, дело пошло. Мой отец, вынув деньги из бумажника, отдал его нам, мама с теткой сдали модные тогда пластмассовые клипсы, еще что-то посыпалось…

Кузен, распаленный успехом, отвел меня в сторону и, выпятив челюсть, зашептал телевизионным голосом:

— Пора браться за настоящее дело.

— Чего?

— Чего-чего… Я знаю, где дед Шура прячет деньги. В столе письменном на втором этаже, в среднем ящике. А ключ от ящика в избе, в буфете. Я подсмотрел.

Мы взялись. Прокрались в избу, изъяли ключ. Взлетели на второй этаж, открыли ящик… Добыча была богатейшая — пачка разноцветных хрустящих бумажек, перетянутая черной резинкой. Сунув деньги в мешок, поспешили к взрослым — хвастаться.

— Сегодня мы взяли банк, — киношным голосом сказал я.

— Банк? — живо заинтересовался мой отец и посмотрел на лестницу, ведущую на второй этаж.

Проследив за его взглядом, дед побледнел.

— Покажи им, брат…

Кузен красивым жестом высыпал содержимое мешка на стол. И остолбенел. Все остолбенели. Из мешка выпал только пустой отцовский бумажник. Больше там ничего не было. Кроме дырки… В которую бумажник не пролез… Дед, застонав, бросился вверх по лестнице.

Потом мы нашли все — и выпавшие часы, и даже клипсы. Все, кроме денег, собранных членами садового товарищества на какие-то срочные нужды. Хрустящая разноцветная пачка пропала бесследно.

Взрослые были настолько ошеломлены, что нас даже не наказали. Деньги нужно было сдать завтра, и если бы дед рассказал людям, что случилось, скорее всего, ситуация разрешилась бы. В конце концов, когда внук Розы Федоровны Мишута случайно спалил стену сторожки, народ скинулся, отремонтировали. И когда ухажер петраковской Ольги, приехав на самосвале, свалил столб и лишил участки электричества, тоже решили всем миром. И уж ни в чем недостойном деда Шуру наверняка бы не заподозрили.

Но дед, как было уже сказано, ценил уважение окружающих и не захотел испытывать его на прочность. И денег у наших родителей не взял. «Я начал игру…», — только и сказал. Занял у приятеля с дальних участков и, как ничего и не было, на следующий день использовал по назначению.

Когда эта история стала известна соседям, уважение к деду стало абсолютно неколебимым. И, кстати, фразы про «хорошего человека» мы больше не слышали. Возможно, соседи решили, что никакой дед не еврей, а просто наговаривает на себя из скромности. Или наоборот — для форсу. Чтобы вызвать их уважение.