Неожиданно раздался звонок. Резкий, пронзительный и длинный. Словно человек, нажавший на кнопку, был заранее уверен в своём праве на что-то. Мать с дочерью не пошевельнулись. Звонок повторился. Они – ни с места. Звонок третий раз прозвучал с минуту – требовательно и категорично.
— Света, подожди меня здесь, — мать в своей нетвердой решительности поднялась по направлению к двери.
— Мама, прошу тебя, не открывай, - с мольбой в голосе произнесла дочь.
— Я быстро, Света.
— Умоляю, не открывай! – Света встала перед матерью на колени, взяла ее за руку.
— Не бойся. Будет всё хорошо, – мать поднялась, выправила свою ладонь из рук дочери и пошла в прихожую. Открыла дверь.
— Зинок, привет. Я уже подумал: наверное, тебя нет, — говорил, улыбаясь, тот же краснощекий мужчина.
Он деловито расстегнул «молнию» на сумке и вытащил за горлышко поллитровую бутылку водки.
Мать молчала, но взгляд её потеплел.
«Кавалер», довольно усмехнувшись, шагнул к ней, спокойно, по-хозяйски обнял и бросил пустую сумку на пол.
В прихожую вошла Света:
— Зачем вы пришли? – она решительно взяла мужчину за руку и потянула к порогу. — Спаивать мать? Сколько можно? Стыд у вас есть? Хоть что-то человеческое? – и продолжала тянуть, выталкивая за порог.
— Чего прицепилась? Да, сильная какая. Как пиявка. Брысь! — краснощекий выдернул свою руку.
— Мам, ну скажи, чтобы он убирался вон. Мать молчала.
— Ну что ты как воды в рот набрала? — Света сорвалась на крик.
Она отчаянно рванула краснощекого за рукав пиджака, но мужчина снова резко вырвался, со злостью выпалил:
— Пошла ты…
Он с силой толкнул Свету. Та полетела в заданном направлении, пытаясь удержать равновесие, но… споткнулась о брошенную им сумку и теперь уже, окончательно и безнадёжно падая, в какой-то смешной позе, хватая руками воздух и сама удивляясь: как это у неё не получается его схватить? — ударилась виском об угол тумбочки.
Жалобно звякнули стоявшие в верхнем ящике стеклянные пузырьки, что-то хрустнуло… Девушка обмякла и закончила своё падение, медленно оседая по стене на пол…
Мгновение спустя тишину двора прорезал отчаянный крик матери. Чуть позже, как бы вторя ему, отозвался звук сирены «скорой помощи». А вскоре рядом с медицинской скрипнула тормозами и мили- цейская машина…
Ибо так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий верующий в Него не погиб,
но имел жизнь вечную.
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир,
чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него.
Верующий в Него не судится,
а неверующий уже осужден,
потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия.
Суд же состоит в том, что свет пришел в мир;
но люди более возлюбили тьму,
нежели свет, потому что дела их были злы;
ибо всякий, делающий злое,
ненавидит свет и не идет к свету,
чтобы не обличились дела его,
потому что они злы,
а поступающий по правде идет к свету,
дабы явны были дела его,
потому что они в Боге соделаны. (Ин.3:16-21)
Зинаида протрезвела. Хмель как рукой сняло. Ясность сознания, которым просветилось вмиг всё её естество, испугала бы её ничуть не меньше, если бы… её девочка не лежала бы перед ней в столь неестественной позе с покрывавшимся мертвецкой бледностью лицом. Крови не было.
Вскрикнув, мать подбежала к дочери, непривычно послушными руками обняла её, принимая как данность обмякшее тело её. Села здесь же, рядом с тумбочкой, и беззвучно зарыдала, не смея выпустить из себя ни звука, будто они, эти звуки, могли наделать горя больше, чем уже есть... Она гладила дочь по голове, проводя пальцами по неестественной вмятинке, и никто в целом мире не догадался бы сейчас, что плач этот исходил от уже исцелённой женщины.
Краснощёкий, видя подобное развитие событий, и также сразу, но по-своему, поняв всю тяжесть произошедшего, быстро ретировался, надеясь на то, что никто его здесь больше никогда не увидит.
«Скорую» вызвала выбежавшая на крик соседка, выглянув и правильно истолковав открывшуюся взору картину: распахнутая настежь входная соседская дверь, сидящая на полу в коридоре Зинаида и Света, с прижатой к материной груди головой, с безвольно висящими, безжизненными руками и раскинутыми в неестественном положении на полу ногами.
Зинаида Лазаревна сразу поняла, что произошло нечто непоправимое, что перевернёт всю её жизнь. С некоторых пор каким-то внутренним чутьём, на трезвую голову, она ждала приближения некой развязки. В ближайшие дни, может быть, месяц. И сама женщина толком не знала: хотела отдалить она или убрать эту развязку вовсе, или же некое внешнее вмешательство необходимо, раз все её самостоятельные попытки «начать новую жизнь» ни к чему не приводили.
Много раз она принимала решение взять себя в руки, убрать из своей жизни спиртное, чем исключить саму нужду надвигающихся извне перемен, но на деле, не имея сил справиться с собой, Зинаида Лазаревна оказывалась всё в той же компании, всё с теми же лицами около себя. Её крепко держал липкий поток разогнавшейся жизни, где пьянки, быстрые знакомства и не менее быстрые ссоры и расставания сменяли друг друга по, казалось бы, совсем не зависящим от неё обстоятельствам.
А развязка приближалась. В редкие минуты трезвости это ощущалось все сильнее и сильнее. Хотя какая там трезвость?! Так, передышка перед новым хмельным угаром… и во время тех передышек чуяло сердце матери, что долго так продолжаться не сможет.
И вот сейчас — развязка произошла. Все отодвигаемые в своём решении проблемы, все невыполненные обещания и произнесённые проклятья вдруг соединились в одной временной точке. Весь копившийся страх и ужас расплаты материализовался в бездыханности Светиного тела.
И Зинаида как-то враз смирилась с этим, поняв неотвратимую закономерность случившегося своим вмиг просветлевшим рассудком. Она поняла, что сама лишила себя, но прежде всего дочь, иного исхода. Сама своими действиями дала возможность случиться неотвратимости, подстерегавшей, прежде всего, её саму. Но на пути у этой неотвратимости оказалась её доченька.
Зинаида, знакомившаяся каждой клеточкой своего тела с открывшимся ей пониманием произошедшего, сидела, и слёзы беззвучно лились из её глаз.
Как ей хотелось самой взять на себя страдание и расплату, чтобы выворачиваемой животным криком наизнанку исчерпать умноженное ею в этом мире горе! Но притихшая на руках дочь как будто говорила: «Эта мера испита уже мною. И тебе, мамочка, я ничего в этой чаше не оставила…»
Ибо так возлюбил Бог мир,
что отдал Сына Своего Единородного,
дабы всякий верующий в Него не погиб,
но имел жизнь вечную.
Когда-то давно, «в позапрошлой жизни», Зинаида Лазаревна работала бухгалтером. И неплохо работала. С девяти до шести, час перерыва на обед, имела доброе имя и достаточное уважение. Впрочем, как у всех. Но когда пришла проверка, вскрылось очень неприятное упущение начальства, которое случайным образом вывело сперва на Зинаиду.
Начальство обрадовалось такому первичному выводу и уговорило Зинаиду Лазаревну принять данное упущение на себя в обмен на последующую компенсацию. Зина согласилась, не обнаружив в своём характере твёрдости противостоять начальственной, пусть и незаконной просьбе. На Зинаиду наложили взыскание, проверка ушла, а вместе с ней растворились и обещания начальства.
Начался непростой период внутренней борьбы, к которой, как оказалось, Зина совсем не была готова. Чувство справедливости требовало удовлетворения обещания, но та же слабина, что не позволила изначально отстоять свою правоту, и тут вышла в Зине на первый план. Вечерами, после окончания рабочего дня, она была готова пойти и потребовать своего.
Но утром, придя на работу, решимость улетучивалась, оставляя в душе горький осадок собственной немощи.
Пытаясь избежать неприятных приступов немощи, стала принимать «для храбрости» перед работой. Но вылилось это лишь в косые взгляды коллег. Рассказать им истинную причину своих внутренних терзаний не позволяла гордость. Дойти до начальства всё равно не хватало духу.
Тогда, приходя вечером домой, Зина добавляла и высказывала всё дочери: и как её несправедливо обидели, и как она «им всем покажет», и много чего ещё начало появляться в её речах. Света предлагала матери пойти в церковь, исповедоваться, рассказать всё батюшке, но Зинаида Лазаревна боялась и решила справиться сама.
Кончилось, конечно, всё совсем не так, как представляла Зина. Однажды, придя на работу с сильного похмелья, у неё сдали нервы, и она закатила истерику, вследствие которой ей быстро предложили уволиться. Обида на весь мир, что её не поняли и несправедливо обвинили, надолго поселилась в Зинином сердце.
Когда окончательно начала скатываться в безмолвную, хмельную пропасть, ей казалось, что это вынужденная передышка для зализывания ран перед новым серьёзным шагом, которым удастся наверстать упущенные «в зализывании» дни. Дочка почти выросла – восьмой класс, а то, что с работы пришлось уйти, – так найдёт себе новую. Бухгалтеры везде нужны. А пока устроилась уборщицей. На этой должности кое-как и дожила до сегодняшнего дня…