Туман.
Вращения догмами на эстраде сросшихся телеграфных столбов, диктующих ту, или иную случайность.
- Короче слушай, Шакалич. Он, этот гнусный выродок, взбирается в мою берлогу, тормошит дверную ручку своей чёртовой лапой, врывается в мой покой, в покой моей женщины! В мой, дескать, покой!
- Фамильярничаешь,- сказал Шакалич, скользнув при этом локтем по столу, уловив медведя Мэнсона Иваныча Чикатилкина на чём-то ему не принадлежащем, но, ничего прочего, как спроецировать ещё водки, сам не подумал. А Мэнсон Иваныч не стыдится выпить. Весьма.
- Заткнись,- спокойно пригрозил Чикатилкин, чувствуя вибрации воплощающейся в скором будущем водки,- И я говорю ему: "Слышь, любезный, я сижу здесь, в окружении картин, в фотографиях, а ты убирайся вон, ублюдок"!
Мэнсон Иваныч запросто влил себе водки в кружку.
- Всё помню, Шакалич. Всё помню! Его закружило, и он умер!
- Так чо? - Шакалич, будучи волком с намерениями исключительно добрыми, а поведений кроме как сдержанных, от него и ждать не следовало, всё же, недоумевал напрочь, хотя необразованным его не назовёшь, он при двух университетах специалистом был, даже разным научным открытиям основы надумал, да спился.
- Выходит, я - убийца,- вздыхал Мэнсон Иваныч,- Убийца. Тебе это секрет, что ли?
Шакалич икал, мотал головой, ловко успевая заливать водку в пасть, одновременно булькая какие-то слова, схожие с солидарностью и сопереживанием.
Чикатилкин Мэнсон Иваныч, вдруг, будто чем-то удивившись, даже припрыгнув на месте, схватил пустую бутылку и разбил.
- Давай ещё проецируй водку, Шакалич. И как у тебя это получается?
- Молча,- нотой королевской грации отозвался волк.
Минутку помолчали, пока атомы выстраивались в результат водки, получили желаемого, а Шакалич, задышав папиросным дымом, поднял лапы в описании событий, при которых пришлось стрелять в друга, который был уже несколько лет, как мёртв.