На этом месте можно было бы закончить мой рассказ о прошлом. Но, прожив это прошлое снова, я не могу не задать себе вопрос: кому нужно было всё, что случилось тем летом? Переосмысливая события тех дней сейчас, я многое вижу не так, как видела раньше, и я хочу понять, что же случилось тогда. Давно нет Веры Алексеевны, иначе я спросила бы об этом у неё, ведь моя преподавательница обещала, что придёт время, когда я смогу сказать: «Теперь я понимаю всё».
Я помню, что в тот день, когда Воробей приходил ко мне в больницу, была ещё одна мысль, крутившаяся у меня в голове, я никак не могла её поймать, прежде чем она исчезала снова, и, когда мне надоело играть с ней в догонялки, я сказала ей: «Уходи! Разве не видишь, что мне сейчас не до тебя?»
Как проста и понятна теперь эта мысль для меня, давно уже взрослого и много видевшего в жизни человека. И когда я вспоминаю тот разговор с мальчиком, пришедшим ко мне в больницу, для меня становится совершенно очевидным, что в тот злополучный день Воробей говорил со мной явно не со своего голоса!
«Николай Николаевич велел кланяться тебе в ноги, и слёзно просить у тебя прощенья за то, что ввёл тебя в заблуждение». Вспоминая эту фразу теперь, я вижу перед собой не лицо мальчика-подростка, а страшные глаза женщины, стоящей за ним. И рассказ Воробья о прошлом звучал явно со слов женщины.
Я готова поверить тому, что Воробья прислала ко мне в больницу его мать. У этой женщины могли быть причины ненавидеть меня. А как быть со словами: «Иди, Саша, к ней, я не в состоянии видеть сейчас её глаза»? За ними мне слышится совсем другой голос.
Почему Николай Николаевич не искал меня в Ленинграде? Даже не зная моего адреса, он уже писал однажды письмо во Дворец пионеров. В нашем Литературном клубе была только одна девочка Настя.
Что произошло после того, как Николай Николаевич простился со мной у ворот больницы?
Что из рассказа Воробья было правдой?
А может, и не было ничего, кроме фантазии девочки из поэтического кружка, которая вместо того, чтобы прилежно выполнять задания, данные ей её педагогами, придумала и своего необыкновенного человека, и свою необыкновенную любовь к нему…
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. МОЙ ОТЪЕЗД ИЗ ГОРЬКОГО.
«Скажи, как жить мне, как мне жить
На этом берегу?
Я не могу тебя забыть
И помнить не могу».
М. Петровых.
Я лежала на койке лицом к стене, обедать я не пошла, хотя наши преподаватели договорились о том, что перед отъездом нас покормят в больнице. У меня почти не было мыслей в голове, просто всё вокруг стало безрадостным и тусклым.
Пришла Вера Алексеевна, удивилась, что я ещё не ушла. Даже с ней я не хотела говорить о том, что случилось. Тем не менее, обняв, как больную, за плечи, она увела меня в сад, на скамью, где нашего разговора никто не мог услышать, и я рассказала ей о визите Воробья ко мне.
- Ты знаешь ли что, Асюшка, такие случаи бывают в жизни не так уж и редко, - Вера Алексеевна сказала это по поводу рассказа Воробья о связи Николая Николаевича с воробьиной матерью, - но это ещё ничего не значит, те отношения, если они и были, наверняка остались в далёком прошлом. Твой Николай Николаевич не похож на обманщика, он скорее принадлежит к числу людей, которым хочется верить. У него на лице написано всё, о чём он думает, такие люди обычно не умеют лгать, их обман был бы сразу заметен. И глаза у него хорошие, и весь он такой открытый, искренний, как юноша из романа прошлого века, с горящим взором и чистым сердцем.
- Я не хочу говорить на эту тему, - угрюмо сказала я, в глубине души я думала то же самое, только всё внутри меня болело от горя, и никто во всём свете не мог мне помочь.
- Ты права, сейчас надо думать не об этом, - сказала Вера Алексеевна. - Вам с Николаем Николаевичем нужно обсудить ваши отношения с глазу на глаз.
- Как видите, это сейчас невозможно, - не глядя на свою любимую преподавательницу, сказала я, – Николай Николаевич спит после укола, рядом с ним сидит эта женщина…
- Обо всём, что ты сейчас сказала, мы знаем лишь со слов того странного мальчика. Ты не думаешь, что он мог сказать тебе неправду?
- Конечно, Воробей мог меня обмануть. Но всё это звучало так убедительно!
- Тебе нужно было не слушать этого мальчишку, а сразу пойти к Николаю Николаевичу, и поговорить с ним самим обо всём.
- А картина? - спросила я у Веры Алексеевны, - как могла попасть в руки Воробья картина, на которой Николай Николаевич изобразил меня в образе Алёнушки? Эту картину он сам собирался отдать мне перед моим отъездом.
- С картиной получается какая-то ерунда, - согласилась со мной Вера Алексеевна, - хотя не исключено, что мальчик мог взять её без спросу. Скажи, почему ты не пошла к Николаю Николаевичу? До сих пор ты вела себя так решительно.
- У меня нет сил на то, чтобы выяснять, что в словах Воробья - правда, что ложь. Я не могу сражаться за своё право любить. Разве вы забыли, Вера Алексеевна? Он просил простить его за минутную слабость!
- Асенька, это всего лишь слова того мальчика. Быть может, всё, что наговорил тебе мальчик, ложь, и Николай Николаевич сейчас ждёт тебя и волнуется, почему ты не идёшь. Беги к нему, и там, на месте, ты увидишь всё своими глазами.
- Да, я пойду к нему, - я встала со скамейки, вытряхнула песок из босоножки, и снова надела её на ногу.
- Не опоздай к поезду, - напутствовала меня Вера Алексеевна, - мы заказали ребятам машину, твой рюкзак отвезут на вокзал, я сама прослежу, чтобы ничего не забыли в спешке. Не забудь номер поезда и вагона!
Словно на крыльях, летела я знакомой дорогой, и день был такой солнечный и погожий. Вот и знакомый дом. Дверь на балкон открыта, но в кресле-качалке никто не сидит. А я так надеялась, что он ждёт меня сейчас, глядя на дорогу, по которой я всегда приходила к нему!
Сколько я ни стучала, ни звонила, дверь в квартиру Николая Николаевича оставалась закрытой. Никто не вышел и из соседней квартиры. Когда я поняла, что стучать в его дверь бесполезно, время было спешить на вокзал…
Стоя на площадке вагона, я смотрела, не покажется ли в толпе провожающих знакомое лицо. Когда дверь на площадку закрыли, я встала у раскрытого окна в коридоре вагона и высунула голову наружу. Поезд тронулся, сначала медленно, словно нехотя, набирая ход, потом пошёл быстрее, и тогда показалось мне, что вдали, из толпы людей, стремительно выбежал человек, до того похожий на Николая Николаевича, что сердце застучало у меня в груди, будто желая вырваться из неё наружу. Этот человек бежал вдоль состава поезда, заглядывая в окна вагонов, высокий, худой, взволнованный, в руках у него были какие-то свёртки и букет цветов, уже сильно растрёпанный. Это был молодой мужчина, он двигался вдоль поезда ещё довольно далеко от нас, и мне никак не удавалось хоть на мгновенье увидеть его лицо, он бежал вполоборота ко мне, стараясь не пропустить в окнах вагонов того, кого искал. Вот сейчас, пробегая между вагонами, он повернётся ко мне лицом, и я увижу, точно ли это тот, которого я так надеялась увидеть сейчас.
- Хочешь семечек? - спросил у меня Мишка Рязанцев. Стоя у соседнего окна, Мишка, как и я, смотрел на убегающий назад перрон вокзала. Он отвлёк меня всего на мгновенье, но и этого оказалось достаточным, чтобы я потеряла из виду бегущего среди толпы людей человека. Иначе бы я, без сомнения, потянула на себя запечатанную металлической пломбой красную ручку «стоп-крана», и попыталась выбраться из поезда, чего бы мне это ни стоило.
«Этот мужчина был одет в белый костюм, я никогда не видела такого у Николая Николаевича», - пыталась я себя успокоить. Но сердце в груди стучало и бухало так тревожно, что я понимала: именно сейчас я потеряла своего любимого навсегда…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
ПРИЛОЖЕНИЕ
РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ
СТИХИ ИЗ СОЖЖЁННОЙ ТЕТРАДИ АСИ
1972 - 1973
***
Любимый мой, моей звездой
В ночи бездонной и пустой
Тебя назвать? Но этих слов
Красноречивее любовь.
Удач привет, моих побед
С тобой пришедший чудный свет...
Лишь быть прекрасною с тобой,
Любимый мой!
***
Рассвет так призрачно прекрасен,
Что страшно нам его вспугнуть,
И день грядущий – вечный праздник,
И он не может обмануть.
Шурша в своих уютных тапочках,
Уходит ночь в свой дом извечный,
И на твоих щеках, как бабочка,
Вспорхнут ресницы мне навстречу.
***
Потеряешь счастье,
Не зови назад.
Ты встречаешь часто
Серые глаза?
Никому не ясно,
Где те берега,
Но своё ты счастье
Не уберегла.
СТИХИ АНАСТАСИИ СЕРГЕЕВНЫ
2002 - 2003
***
Ты снова без устали меришь шагами
Свой дом, завывает за окнами ветер,
И слышно, как между двумя берегами
Пространство реки, самой главной на свете,
Течёт. Это Волга, конечно же, Волга…
Постой, я хочу на тебя наглядеться!
Мы оба прожили в разлуке так долго,
Куда же теперь друг от друга нам деться?
Постой, погоди же, не множь расстоянье
Своими шагами, не бойся разлуки!
Она лишь лекарство от сплина и скуки,
Она – это наше с тобой достоянье.
Такая судьба: две реки, два вокзала,
Две жизни. А звёзды горят, словно свечи.
Меня ты не слышал? «Ты что-то сказала?», -
И руки твои мне ложатся на плечи.
«Ты правда вернёшься? Ведь ты обещала.
Я знаю, как трудно тебе оторваться
От жизни, в которой душа обнищала.
Но самое главное, слышишь, не сдаться!
Решили, и значит, нелёгкое дело
Мы будем с тобой совершать постепенно.
Я знаю тебя очень сильной и смелой.
И помни: нас двое теперь во Вселенной!».
Так было уже, только жаркое лето
Теперь обернулось в дождливую осень.
И снова непросто решиться на это,
Такое простое, решенье вопроса.
Часы отбивают размеренно время,
Часы и минуты, часы и минуты…
И вот мы у двери, одеты, обуты,
И собраны вещи, а время не дремлет.
«Ты мне обещала, что будешь беречься
От новой простуды, тоски и печали».
Стояла и думала: можно ль отречься
От счастья, которое мне обещали?
Так просто, когда ты со мною, так сложно,
Когда я одна против всей круговерти.
Я знаю, что вместе нам быть невозможно.
Но нас не разлучит ничто, кроме смерти.
Подумала так, и сейчас же заныло
В груди: я не в силах с тобою расстаться!
Мы встретились взглядом: «Ты что-то забыла?».
А сердце стучало: «Остаться, остаться!»
Остаться! А кто умирающей маме
Поможет? А кто будет сыну подмогой?
Я помню: светила звезда над дорогой.
Мы шли на вокзал. Так решили мы сами.
Пусть время уходит, оно бесконечно,
Когда больше нечего ждать, больше не с кем.
Решились проблемы, но счастье не вечно.
Все наши причины лишь кажутся вески.
Ты мне говорил про печаль и простуду,
А сам не дождался меня во Вселенной!
Беречься тоски и простуды не буду.
А встретимся мы всё равно непременно.
2003
***
Дом навис надо мной, где кончается дом,
Начинается брюхо продавленной тучи.
Хорошо за стеной, хорошо за углом,
Там, где клевер и солнце, значительно лучше.
Боль сперва растеклась, всё заполнив кругом,
А потом собралась в самом центре артерий.
Тишина возле глаз, тишина за окном,
Тишина жизнь калечит. Довольно мистерий!
Нужно боль переждать, затянувши узлом,
Я сдавалась без боя, мучительно странно.
И когда, наконец, завершится излом,
Мы как будто разъедемся в разные страны.
Чем закончится всё – эта боль, этот мрак?
Вой в норе, где подранком забилась волчица.
Снег нору заметает, под снегом дыра,
Свет и воздух в дыре, время бешено мчится.
Пусть столетние ели гудят, как столбы,
И сочится из раны сукровица долго,
Тяжело не до смерти, и хочется быть
Терпеливей волчицы, бесстрашнее волка.
2003