Повесть Волга и Нева. Часть 2. Сеня

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОШЛО ТРИДЦАТЬ ЛЕТ 
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Я ЕДУ В НИЖНИЙ НОВГОРОД.

  Свою повесть я начала с того, что еду в город, в котором встретила свою первую любовь. Я хотела побродить по знакомым местам, поискать в этом городе то, что ещё сохранилось в моей памяти, вспомнить дорогое и невозвратное время юности. Прошло тридцать лет с того жаркого лета 1972 года, когда наша литературная экспедиция в первом же городе своего маршрута по Золотому Кольцу России угодила в детскую больницу на карантин по дизентерии.
 
  Много воды утекло с тех пор, и было в моей жизни много всякого: и хорошего, и трудного, и разного. Я подумала сейчас о своём сыне, которого я растила одна. Он был моим другом и помощником, когда я развелась с его отцом, он был со мной в те страшные годы, когда в новом браке мой муж, а его отчим, пил, дурил, а иногда и кидался меня убивать. Я рассталась с мужем, но почему-то очень тяжело переживала этот разрыв, и пустила его обратно, хотя радости это не принесло ни мне, ни ему.

  Мой сын просил, чтобы я не разрешала вернуться к нам человеку, под пьяные ночные крики которого прошло его детство. Он так и сказал, мой золотистый мальчик: «Выбирай, мама, или он, или я».

  Я пыталась объяснить своему восемнадцатилетнему повзрослевшему ребёнку, что у него впереди целая жизнь, в которой он будет сам принимать решения, здесь же речь идёт о моей жизни, и я не могу поступить иначе. Почему-то мне было небезразлично то, что у моего несостоявшегося супруга не было своего дома, и во всё время нашего разрыва с ним он жил то у себя на работе, то у приятеля, о чём не забывал мне почти ежедневно, с укором и возмущением на мою подлость, сообщать по телефону. Он вернулся, и начались прежние пьяные безобразия, а мой нежный мальчик ушёл от меня жить к бабушке, и я впервые после его рожденья рассталась с ним. Два года мой сын не хотел со мной общаться, он ушёл от меня так решительно и бесповоротно, что я надолго потеряла его.
 
  Я не стала хорошей и для человека, с которым мы жили теперь в одной квартире, словно плохие соседи, потому что хорошие соседи обычно поддерживают между собой некое подобие дружбы. В этом браке не было ни любви, ни общих интересов, ни взаимопонимания. Мой муж ненавидел меня за всё, что было плохого в его жизни, и будто не замечал того хорошего, что я делала для него. Много лет мы спали в разных комнатах, денег на хозяйство он мне практически не давал, у него всегда была своя жизнь, свои дела, свои друзья и интересы, в его непонятной для меня жизни не было только одного – места для меня. По-моему, больше всего его раздражало то, что ему некуда было уйти. Годы, прожитые с этим человеком, не могли не отразиться на мне самым печальным образом: когда я его встретила, я была молода, привлекательна и здорова. Почему-то я ни разу не пожалела о себе, и результат был теперь, что называется, «на лице». Молодость, здоровье, моя всегдашняя удачливость в делах, которыми я занималась, остались в прошлом.
 
  Но у меня была больная мама, был сын, который теперь жил у неё, и я каждый день заезжала к ним после работы. Я привозила продукты, готовила им еду, стирала, а потом ехала к себе домой, где меня неизменно ждали упрёки и скандалы, потому что приезжая поздно вечером, я не успевала теперь делать по дому многого, что делала раньше. Но это было не главным, потому что когда я ещё делала всё, муж всегда находил другие поводы для конфликтов. Бывали случаи, когда я среди ночи брала машину и приезжала к маме, пару раз мне приходилось заезжать по пути в «травму». Тем не менее, моя мама всегда настаивала на том, чтобы поздно вечером, после моего ежедневного визита к ней, я всегда возвращалась к себе домой. Аргумент для этого у неё был один:

   - У тебя есть своя квартира, - место для меня в маминой квартире не было предусмотрено, - ты что, собралась подарить свою жилплощадь этому бандиту?

   В эти последние годы дома у меня не было.

   Наверное, я бы и дальше продолжала жить с мужем, который меня не любил, но жизнь рассудила иначе. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», - гласит народная мудрость. Тяжело заболела моя мать, а вскоре я узнала, что она умирает, и мне пришлось быть около неё всё это мучительное для нас обеих время. И снова я потеряла работу, которая значила для меня тогда очень много, ведь теперь мне надо было находиться при моей умирающей маме неотлучно. И я поселилась у неё на время её болезни. Так закончились мои отношения с человеком, рядом с которым, не смотря ни на что, я оставалась долгие тринадцать лет.

   О том, что у мамы рак в запущенной форме, я узнала в конце лета, а в ок-тябре бывшая жена моего брата, а ныне моя близкая подруга, сказала:

   - Я недавно проходила со своей матерью весь этот нелёгкий путь, у тебя он, похоже, ещё в самом начале. У меня есть свободная неделя, я побуду с твоей мамой, а ты поезжай куда-нибудь развеяться. Тебе необходим сейчас глоток свежего воздуха, иначе будет непросто справиться с тем, что тебе предстоит.

   Но куда я поеду? Я почти никогда не выезжала из своего города. Так уж сложилась жизнь, что всегда в нашей семье кто-то болел, а мне нужно было ухаживать за больным до самого его конца. В юности я пару раз ездила с подругами на юг, два года жила в Москве, летом навещала на даче сына. У меня нет никого в других городах, куда я поеду?

   - Но была же ты когда-то молодой? - продолжала настаивать невестка Ира. - Вспомни, где ты бывала, где тебе было хорошо? Поезжай в то место, с которым у тебя связаны самые лучшие воспоминания. Пусть ты пробудешь там всего только день, погуляешь, вспомнишь о прошлом, а вечером поедешь обратно, всё равно ты вернёшься оттуда другим человеком.

   - Но надо же собраться, купить билет, денег тоже почти нет.

   - Сейчас я покажу тебе, как это делается, - сказала Ира, беря в руки небольшую дорожную сумку, с которой приехала из Латвии, - берёшь зубную щётку, полотенце, пасту, смену белья, тапки. Что ещё нужно в дорогу? Ведь ты уезжаешь  ненадолго.

   Меня мучили сомнения о том, как я оставлю свою больную маму и сына, которые оба нуждались в моих заботах, несмотря на то, что иногда бывали  по отношению ко мне жестоки.
 
   - Нужно узнать расписание поездов, – сказала я.

   - Мы узнаем об этом на вокзале. Да не волнуйся ты так! Возможно, сегодня ты ещё никуда не уедешь.

   - Доченька моя, - говорила мне Ира, когда мы ехали с ней в метро. Она всего на три года старше меня, но всю жизнь считает себя более опытным и взрослым, чем я, человеком, потому что когда мы с ней подружились, она была уже замужем за моим братом, а я ещё училась в школе, - пойми, это очень важно для тебя. Эта поездка нужна сейчас не только тебе, вы все тут уже изрядно надоели друг другу, твоих забот всё равно сейчас никто не ценит, слишком все привыкли к тому, что ты всегда рядом. За эту неделю вы все успеете соскучиться друг по другу, и многое будет видеться по-иному. Самое главное, ты вернёшься из поездки отдохнувшей, это я тебе гарантирую. Ты нужна всем здоровая, бодрая и весёлая. Посмотри на себя: ты же сейчас, как выжатый лимон, такая ты не нужна никому. Как только поезд тронется, тебе станет легче.

   На вокзале Ира вела себя так же решительно:

   - Давай возьмём тебе билет в совсем незнакомое место. Это будет классно! Представляешь: завтра ты приезжаешь в город, в котором ты всё видишь впервые.
 
   - Я поеду в Нижний Новгород, - сказала я, - давай узнаем, есть ли туда билеты на сегодня.

   Пока я ещё не вышла из дому, я очень надеялась, что Иркина авантюра провалится с треском, и я смогу вернуться к своим обычным делам. Теперь же мне, как настоящему путешественнику, очень хотелось, чтобы билеты были, и моя поездка в город, о котором я всегда вспоминала с особенной теплотой, состоялась прямо сейчас. Похоже, Ира была права: я уже начинала отрываться от дома, во мне уже загорелся азарт. «Охота к перемене мест им овладела понемногу», - припомнились мне слова великого поэта.

   - У кого ты собираешься остановиться в Нижнем Новгороде? - деловито расспрашивала меня Ирина, - денег у тебя – кот наплакал, о гостинице даже не мечтай.

   - В Нижнем Новгороде живёт однокурсница моей подруги Вали, которую я  немного знаю, и, если возникнет необходимость, я позвоню Валентине оттуда, узнаю адрес и телефон. - На самом деле я была знакома с Валиной подругой чисто формально – один раз в жизни видела эту подругу на Валиной свадьбе.

   - Это хорошо, - уверенно сказала Ирина, - считай, что самая главная проблема, с жильём, у тебя решена. - Ну что ж, желаю тебе удачи. И помни: твоя задача продержаться в Нижнем Новгороде хотя бы неделю. Дольше – будет сложно для меня, ты ведь знаешь, мне надо искать здесь какую-нибудь работу, иначе мне не на что будет вернуться в Латвию.

   Но я продержалась в Нижнем Новгороде дольше недели, только об этом тогда не знали ни моя бывшая невестка Ира, ни я…

ГЛАВА ВТОРАЯ. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С БАБУШКОЙ.

   Я сижу в поезде, увозящем меня из города, в котором я прожила безвылазно более двадцати лет! Заботы действительно отступили от меня в ту минуту, когда тронулся поезд, и я почувствовала, что все они остались там, откуда я благополучно отбыла, провожаемая храбрыми напутствиями Ирины. Вагон поезда, ритмично раскачивался на ходу, его колёса мерно стучали на стыках рельс, пахло каким-то железнодорожным запахом, хотя в этом поезде было  на удивление чисто. Мне достался билет на нижнюю полку, и я устроилась у купейного столика, глядя в окно, за которым пейзажи осенних предместий сменяли друг друга. Я просто смотрела в окно и отдыхала. Я очень люблю осень, с её дождями и листопадами, с её буйством красок и ревущих стихий…

   - Далеко ли, красавица, едешь? - отвлекла меня от моих мыслей соседка по купе, пожилая женщина, одетая в шерстяную кофту домашней вязки и ситцевый платок.
 
   - Я еду в Нижний Новгород, - сказала я и снова отвернулась к окну.
 
   Впервые за много лет я вырвалась на свободу, оторвалась от своих домашних дел, и мне очень хотелось насладиться одиночеством, хотя раньше, дома, я страдала именно от него. Только сейчас я начинала понимать, что самое страшное одиночество мы испытываем именно среди людей, которые не хотят или не могут заполнить собой эту брешь в нашей жизни. Этот новый взгляд на предмет моей постоянной печали так удивил меня своей новизной, что мне захотелось подумать ещё о чём-нибудь таком же важном, поэтому мне не хотелось вести пустых, ничего не значащих разговоров. Моя соседка продолжала беседовать со мной, как будто не замечая моих односложных ответов.  Я подумала, что выйду в коридор, если это мне совсем надоест.

   - Я ведь тоже туда еду, - говорила старушка, разворачивая какие-то кулёчки и раскладывая дорожную снедь на столе, - у меня в Нижнем Новгороде живёт внучка, она уже замужем, деток нарожала. Живут они с мужем – так себе, хвастать особо нечем. Он-то сам мужчина самостоятельный, водитель автобуса в прошлом. Если бы не водка проклятая, жили бы они и вовсе неплохо, оба молодые, здоровые – чего ещё надо?

   - Я ещё не хочу есть, - решительно отказалась я от её угощения, - я недавно обедала дома.

   - Поешь, когда захочешь,- миролюбиво согласилась со мной старушка, - А ты к кому едешь, к родственникам или к друзьям?

   - Я еду просто развеяться, - сказала я, - хочу передохнуть от домашних дел, сменить обстановку.

   - Дело хорошее, - согласилась со мной старушка, почему-то она меня совсем не раздражала, даже наоборот, её спокойная, неторопливая манера разговора успокаивала меня так же, как стук колёс. - А кто у тебя есть в этом городе? Где ты, к примеру, собираешься остановиться? 

   - Там живёт однокурсница моей подруги, - сказала я, - правда, я ей ещё не звонила, но, думаю, она примет меня, мы с ней немного знакомы.

   - Значит, остановиться у тебя негде, - спокойно констатировала старушка, - не горюй, что-нибудь придумаем.

   - Я и не горюю.

   - Вот и я говорю: везде хорошо, где нас нет. От себя, стало быть, убегаешь?

   - От себя, - согласилась я, - но и от других убегаю тоже. По крайней мере, на время.

   - Ты сама-то замужем, милая?

   - Была замужем, а сейчас в разводе, - сказала я, - у меня есть сын, студент колледжа, и мама, я сейчас с ними живу, потому что мама серьёзно заболела.

   - Выходит, девонька, что помощи и поддержки тебе ждать неоткуда, по крайней мере, пока сын на ноги не встанет. А и встанет когда – тоже многого от него не жди, свою жизнь устроит, с детьми так всегда бывает.
 
   - Я же свою маму не бросаю.

   - Ты – дочка, дочь завсегда ближе к матери. У меня тоже сыны, трое их. Езжу помогать, а душа за внучку болит – нехорошо они с мужем живут, не по-людски, да сама скоро увидишь: у них отдельная квартира, там и остановишься.

   - Спасибо за приглашение, - поблагодарила я, - но это неудобно. Они меня совсем не знают, да и вы тоже. А может, я какая-нибудь аферистка?

   - Никакая ты не аферистка, а просто одинокая женщина, горемыка. А хочешь, мы тебе и мужа в нашем городе найдём? Ты ещё ничего выглядишь, вполне даже симпатично. Тебе сколько годков-то?

   - Много.

   - Неправда, женщина ты ещё – в самом соку. Не годится в твоём возрасте одной куковать.

   - Вот этого не надо, - невесело улыбнулась я, - всё это у меня уже было, я ведь, бабушка, давно на этом свете живу.

   - Мария Ивановна меня зовут, - сказала старушка, намазывая на булку паштет из маленькой баночки. – Правда, чаще меня называют просто Бабушкой, я не обижаюсь, это правильно, у меня ведь и внуки уже большие, есть и правнуки, - А тебя как зовут? Ася? А как это по святцам будет? Анастасия? Вот и выходит, что зовут тебя Настей. Хорошее имя, а главное редкое.

   Я улыбнулась на бабушкину болтовню, которая напомнила мой любимый фильм «Ирония судьбы».

   - Значит, была ты, девонька, замужем, а счастья нет. Отчего так получается? Не задумывалась над этим?

   - Ещё как задумывалась! Только эта доля, видимо, не для меня: то ли я для этого дела не гожусь, то ли оно для меня. Невезучая я, наверное, или мне не те люди попадались. Возможно, есть во мне какой-то изъян, поэтому жизнь со мной так ни у кого и не сложилась.

   - Это ты хорошо про изъян сказала, - похвалила меня Бабушка, - мало кто в этом деле причину в себе ищет. Но тебе об этом и думать не надо, ты ведь женщина терпеливая, душевная, это сразу видно. Я думаю, тут в другом дело: не там, где надо, ты счастье своё искала, - спокойно сказала мне Мария Ивановна, - А вот, к примеру, помнишь ты свою первую любовь?

   - Конечно, помню, - сказала я.

   - Он-то, твой первый, тоже неподходящим был?

   - Он был во всём подходящим, - улыбнулась я Бабушке, - честно говоря, такого, как он, я больше ни разу в жизни не встретила.

   - И что же у вас с ним не сладилось? Может, он тебя не любил?

   - Он любил меня очень сильно, так мне, по крайней мере, казалось. Только я  была тогда ещё совсем девочкой, а он – уже взрослым, самостоятельным человеком. Ничего у нас с ним тогда не могло получиться, к тому же мне сказали, что у него есть другая женщина, не жена, правда, но старая любовь. Я узнала про другую женщину не от него…

   - А сам он что тебе об этом говорил?

   - А я его больше не видела после того, как узнала, что я у него не одна. Я ведь в тот же день уезжала в Ленинград.

   - Уехала, стало быть, не попрощавшись, не спросив у него, чего же он сам хочет?

   - Не попрощалась и не спросила. Мне сказали, что нельзя мне к нему идти: у него было больное сердце, и я побоялась, что расстрою его ещё больше.

   - А так, стало быть, не расстроила? Просто сбежала без всяких объяснений, и всё?

   - Я ведь тогда совсем молоденькая была, в школе ещё училась. Наверное, сейчас я бы поступила иначе, да ведь и время теперь другое, все вопросы намного проще решаются. Одним словом, была я тогда совсем ещё глупой.

   - Раз  любовь у вас с ним тогда сложилась, значит, ты для неё созреть успела, в жизни ничего просто так не бывает. А он тебя не искал потом?

   - Не искал, да у него и адреса моего не было, не успели мы с ним ни о чём договориться, думали, ещё увидимся перед моим отъездом, да не получилось.

   - Жалеешь о нём?
 
   - Конечно, жалею. Только это дело давнее, с тех пор много лет прошло.

   - А это значения не имеет. Иногда любимого человека и дольше ждут.

   - Я не думаю, что он помнит обо мне. У него уже, наверное, есть и взрослые дети, и внуки.

   - Ничего мы об этом не знаем. Может, и он свой век один куковал, а может, как ты, маялся без любви и понимания. Ведь такую женщину, как ты, забыть нелегко.

   - Да откуда вы это знаете? От меня, прежней, ничего уже не осталось.

   - Неправду говоришь. Ты осталась такой, как была, только стала мудрее и старше, больше теперь понимаешь в этой жизни, больше можешь. Ты бы теперь к нему совсем иначе подошла, всё бы по-другому видела, всем бы дорожила. У тебя ведь теперь есть с чем сравнивать. Я права?
 
   - Правы, Мария Ивановна, только…

   - Никаких «только». Пойдёшь к нему, вместе всё обсудите, вместе и решите.
В тот-то раз вздумалось тебе всё одной решать, а ведь и он человек, тоже право голоса имеет.

   - Всё вы правильно говорите, Мария Ивановна. Вашими устами бы да мёд пить.

   - Это ты хорошо сказала, - опять похвалила меня старушка, - а теперь давай я  попотчую тебя своими домашними харчами. Это тебе не то, что в вагоне - ресторане, здесь всё свежее, вкусное, с душой приготовленное.

   - Спасибо вам за всё, Мария Ивановна, - сказала я, беря из её руки аппетитную куриную ножку, зажаренную до золотистой корочки, аккуратно завёрнутую в бумажную салфетку.
 
   Я вдруг подумала о том, что Мария Ивановна очень похожа на добрую бабушку из какой-то сказки, например, из «Красной Шапочки».
               
   Я боялась, что старушка заболтает меня своими скучными разговорами, надоест мне своей болтовнёй. А она весь вечер говорила о моих проблемах, да так в них умело разбиралась, точно заправский психолог.

   Ложась спать, я пожелала Марии Ивановне спокойной ночи. Она подошла к моей полке, подоткнула мне под спину одеяло, погладила по голове, словно свою внучку:

   - Спи, беспокойная душа, сил набирайся, у тебя и правда, глаза усталые, грустные. Правильно сделала, что из дому уехала, заездили тебя там, некому пожалеть да заботы поделить поровну.

   - Вы меня пожалели, Мария Ивановна, - с благодарностью сказала я. - Бог вас за это наградит.

   - Это я знаю, - спокойно согласилась со мной Мария Ивановна, и вдруг добавила, - если уж такую сироту, как ты, не приголубить, каким тогда волком надо быть?

  Я очень быстро уснула, и хорошо выспалась в эту ночь.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОБИТАТЕЛИ БАБУШКИНОЙ КВАРТИРЫ.

  Я действительно остановилась у Марии Ивановны, вернее, у её внучки. Это была толстая и ленивая деваха на вид лет тридцати, а может, и меньше. Её звали Нюрой, а мужа Нюры – Славиком. Парочка, конечно, была ещё та: сильно беременная Нюра целыми днями спала в своей неприбранной постели, в неубранной комнате, Славик пил со своими друзьями водку, а иногда и портвейн, в общем, что придётся. У обоих супругов были основания ругаться друг с другом: она не вела хозяйство в доме, он нигде не работал и болтался целыми днями где попало с такими же, как он, бестолковыми и пьющими дружками. Этими нехитрыми разборками молодая пара и занималась в то время, которое проводила вместе. Приезд Бабушки, как они оба называли Марию Ивановну, внёс в их однообразную жизнь некоторую живую струю.

  Мария Ивановна прямо с порога отправилась на кухню готовить обед, достала из своих многочисленных котомок гостинцы, разные съестные припасы и дачные, домашние заготовки, сделанные ею на даче у старшего сына. Нюре Бабушка приказала делать уборку, а я вызвалась вымыть полы, очень уж они были грязными. Вскоре всё в этом неуютном доме преобразилось и приняло вполне жилой вид, а там уже и вкусным домашним обедом запахло.

  После обеда Бабушка засобиралась навестить свою старшую сестру, сказала, что там и заночует, и я с тоской подумала о том, что ожидает меня вечером в этой квартире. После вкусного семейного обеда, за которым была выпита бутылочка бабушкиного домашнего вина, Славик засобирался куда-то. Нюра сразу же улеглась спать, не удосужившись даже вымыть посуды, я же хотела пойти прогуляться по городу, посмотреть, как он изменился за прошедшие годы, поискать места, где я бывала в свой прошлый приезд. Я вышла в переднюю типовой «хрущёвки», и сразу попала в поле зрения Славика, который сосредоточенно шарил по карманам пальто и курток, висевших на вешалке, по-видимому, в поисках случайно завалявшейся там мелочи.

   - У тебя есть деньги? - деловито осведомился у меня хозяин дома, и я ему честно ответила, что есть немного. Хотя весь ход его дальнейших мыслей был для меня уже, в общем, понятен: мужику явно не хватило выпитого в кругу семьи некрепкого бабушкиного «плодоягодного» вина, и теперь ему срочно надо было «добавить». - Сколько будешь платить за постой?

   Я сказала, что собиралась спросить об этом у Бабушки или у Нюры.

   - Я в этом доме хозяин, - нетерпеливо сказал мне Славик, - со мной и договаривайся, Нюрка даже по магазинам теперь не ходит, совсем разленилась. Так что все деньги я держу у себя.
 
   - Понятно, - сказала я, вспомнив, как он только что искал мелочь по карманам.

   - У тебя, что ли, дома не так заведено?

   - Мой бывший муж давал мне деньги только на питание, а когда он начал пить, мы все жили на мою зарплату, конечно, жили трудно.

   - Ладно, кончай мне голову дурить. Ты на сколько дней приехала?

   - Да я ещё сама не знаю. Может, пробуду неделю, может, уеду раньше.

   - Меньше, чем за неделю, брать за постой не согласен, здесь не гостиница, чтобы по два дня жить, а дальше смотри сама, можешь и раньше уехать. Так что гони тысячу.

   - Что-то больно дорого, - удивилась я, потому что совсем незадолго до этого я сама сдавала студенту комнату точно в такой же квартире, где жил теперь только мой муж. Я брала со студента полторы тысячи в месяц, это были нормальные деньги по тому времени, о котором я пишу, - таких цен за комнату даже у нас в Питере нет. Меня пригласила сюда Мария Ивановна, и я хотела бы сначала с ней обсудить этот вопрос. Разве это не её квартира? Она мне говорила…

   - Гони тысячу, – грозно сказал Славик, надвигаясь на мены своим высоким и плотным телом. Такие пассажи мне хорошо знакомы из моей прошлой семейной жизни, ничего хорошего они обычно не сулят. Сначала такой здоровяк наплывает на тебя своей широкой грудью, чтобы продемонстрировать свою силу и мощь, после этого обычно следуют тычки разной силы и направленности, в зависимости от обстоятельств. Мой прежний супруг, когда бывал не в духе, обычно таскать меня за волосы по квартире, благо, что волосы у меня длинные.
   
   - Я дам вам сейчас половину, - сказала я, - после беседы с Бабушкой – остальное. А то мне придётся платить за постой дважды, а для этого денег у меня не хватит.

   Да, я не ошиблась, он был именно таким, как мой бывший муж: устрашение и решительный натиск представляли его жизненную позицию. После короткой, неожиданной для меня в чужом доме, потасовки, где меня успели потаскать за волосы, пригнув головой к полу, Славик выхватил у меня из рук мою сумку. Высыпав из неё всё содержимое на пол, здоровяк Славик сгрёб из бумажника в огромную красную лапу всю мою наличность, и уже с лестничной площадки, гремя ключами, сказал:

   - Сейчас я вас запру, второго ключа всё равно нет, все перетеряли, ключа оставить не могу, и не проси. Нюрка меня пьяного домой не пустит. Так что слушай мою команду: всем оставаться на местах, лежать, бояться. Приду пьяный, всех убью.

   «Ну, это мы ещё посмотрим, - подумала я, - видали мы и не такое». Мой муж ломал двери, если я его, невменяемого и пьяного, боялась впускать в дом. Правда, денег он у меня никогда не отбирал, пил строго на свои. Зато по голове и другим частям тела мне попадало довольно часто, и всегда он пугал меня, что убьёт. Это бывало очень страшно, иногда - даже убедительно, но в итоге он меня так ни разу и не убил.
 
   Что же мне делать? Обидно проторчать остаток дня дома. Очень досадно провести свой первый за двадцать лет отпуск в обстановке, так сказать, максимально приближённой к своей, домашней. Стоило для этого ехать в другой город, да ещё в такой!

   Когда позвонила от своей сестры Бабушка, я пожаловалась ей на свою горькую участь, сказала, что жалею, что не остановилась у подруги моей подруги, там мне было бы намного спокойней.

   - Не горюй, молодица, - бодро сказала мне Бабушка, - что ни делается, всё к лучшему.

   - Куда уж лучше, - с досадой сказала я, - я ведь приехала сюда, чтобы многое посмотреть и узнать, а вместо этого должна сидеть запертой в этой квартире. И деньги у меня забрал Славик.

   - Деньги эти к тебе вернутся, и все свои дела ты сделаешь очень скоро. Тебе, девонька, сейчас двойная удача идёт, так что не пропусти её на этот раз.

   - Вы когда вернётесь, Мария Ивановна?

   - А я тебе сейчас не нужна. Сиди спокойно и жди, как дела повернутся.

   - Вы бы хоть сказали, в какой комнате я буду спать, - с укором сказала я Бабушке,- хочется расположиться, достать вещи из сумки, принять душ. А может, мне захочется полежать. Где я смогу это сделать?

   - Душ прими, - деловито посоветовала мне Бабушка, - располагайся, где хочешь. Если тебе надо будет переночевать в этой квартире, место само найдётся. Вообще-то разлёживаться тебе сейчас ни к чему, сегодня вечером тебе  скучать не придётся.

   - Спасибо за пожелание, - поблагодарила я Бабушку, и она, не прощаясь, повесила трубку.
 
   Будем ждать дальнейшего развития событий, другого выхода всё равно нет. Нюра спала в большой проходной комнате, и я решила поискать для себя места в квартире. Ирка дала мне в дорогу какую-то книжку, придётся её читать, пока моё положение не прояснится.

   Первая комната, находящаяся справа от входной двери, являла собой пыльный чулан, заваленный ненужными вещами. Ни сесть, ни лечь там было решительно негде.
 
   Вторая, самая маленькая комната, «пятиметровка», имела вполне жилой и презентабельный вид. Правда, там было тесновато, но в комнате стоял нормальный диван, покрытый белым пушистым пледом, напротив него - письменный стол с компьютером, настольной лампой и стопкой книг по программированию. Кроме всего этого великолепия в «пятиметровке» помещались ещё стул и небольшая тумбочка, стоявшая в изголовье дивана. Прямо за дверью была развешена на «плечиках» мужская одежда, вполне современная.

   Топография типовой «хрущёвки» знакома мне очень хорошо. Большая часть моей жизни прошла именно в такой квартире, по крайней мере, до тех пор, пока я не ушла из неё жить к своей маме. Кроме большой проходной комнаты, «залы», в такой квартире есть ещё одна комната, смежная с ней. По неписанным правилам малогабаритного житья в этой комнате обычно помещается спальня хозяев. Так и есть, в этой комнате, несомненно, спали хозяева квартиры, или её хозяин. Стиль убранства спальни вполне соответствовал милой парочке. Та же неприбранная кровать с несвежим бельём, повсюду высились горы одежды и белья, чистого и грязного вперемешку, закрывающие подступы к трёхстворчатому «ждановскому» шкафу, в котором, по определению, всё это барахло и должно было храниться, если бы у хозяев была возможность свободного доступа к нему. Мне приходилось бывать в таких квартирах.

   Под конец совместной житья с моим последним спутником жизни моя квартира выглядела тоже не здорово, к сожалению, наше бытие во многом определяет наше сознание.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, В КОТОРОЙ Я ЗНАКОМЛЮСЬ С СЕНЕЙ.

   Я успела принять душ, вымыть посуду, и устроиться в единственном пригодном для жилья месте в этой квартире, когда ключ во входной двери начал поворачиваться.

   Дверь в «пятиметровку», в которой я прилегла с книгой на диван, оставалась открытой, поэтому мне не надо было выходить в переднюю, чтобы увидеть, кто пришёл. В маленькой передней стоял парень спортивного вида, высокий, довольно плотный, но стройный и подтянутый. Одет он был в рыжую замшевую куртку, чёрные джинсы, свитер и кроссовки. Я с сожалением спустила ноги с дивана, на котором мне удалось довольно уютно устроиться с Иркиной книжкой. Появление нового действующего лица в квартире меня не удивило, я уже догадалась, что хозяева квартиры сдают комнату какому-то одинокому молодому мужчине. Всё в этой «пятиметровке» свидетельствовало о том, что в ней живут не Нюра со Славой.

   - Здравствуйте, - поздоровался со мной парень, который выглядел вполне прилично, - меня зовут Сеня, я здесь снимаю комнату. А вас привела сюда Бабушка?

   - Как вы догадались? 

   - Я знал, что сегодня она должна приехать из Питера. Бабушка часто знакомится в поезде с какими-нибудь симпатичными людьми и приводит их сюда на постой.

   - Интересно, зачем она это делает? - не удержалась я от вопроса.

   - Обычно она это делает, желая им помочь. Вам нужна помощь?

   - Пока не знаю, - довольно сдержанно ответила я, - вообще-то я ни о чём у Бабушки не просила. Я даже собиралась остановиться в другом месте, и теперь жалею, что не поехала туда.

   - Жалеть ни о чём не надо, - парень уже успел снять уличную одежду и вымыть руки, разговаривая со мной – в такой квартире всё расположено рядом, очень компактно, - Бабушка никого к себе зря не приводит. Меня она тоже привела сюда когда-то, и я живу здесь уже третий год. И знаете, мне здесь нравится: тихо, спокойно, плата за комнату очень умеренная.

   - Скажите, Сеня, а не может ли быть такого, чтобы мы сейчас говорили про две совершенно разные квартиры?

   - Это вы про Славика, - догадался Сеня, -  напрасно вы так, парень он неплохой, только в последнее время как-то потерялся в жизни, утратил надежду, что ли. А раньше он был классным водителем, пил только по праздникам.

   - Что же случилось с этим неплохим парнем?

   - Это длинная история,- сказал Сеня, по-прежнему приветливо глядя на меня, - пойдёмте в кухню, я приготовлю ужин, очень проголодался сегодня.

   Потрясающая меня своим здоровым и крепким сном Нюра всё ещё пребывала в стране грёз, когда мы с Сеней после нехитрых приготовлений устроились в маленькой кухне, собираясь поужинать. Он оказался очень приятным парнем и собеседником, и скоро я уже знала, что он тоже приехал в Нижний Новгород из Петербурга, но родился в небольшом подмосковном городке. В Питере осталась бывшая жена Сени, с которой он прожил почти десять лет, женившись сразу после возвращения из армии, в Тарусе – приёмная мама, которую он очень любил. В Нижний Новгород Сеня приехал по приглашению своего армейского друга, учится здесь на программиста, работает в частном сыскном агентстве. В нашем городе Сеня выучился на юриста, поступив в Университет сразу после армии.

   - Наверное, вы мне и нужны, - сказала я, с улыбкой глядя на Сеню, парень располагал к себе своей открытостью и дружелюбием.

   - У вас какие-то проблемы? – деловито поинтересовался он, разливая по чашкам крепкий горячий чай, - кстати, вы ещё не сказали, как вас зовут.
 
   - Меня зовут Анастасия Сергеевна, - сказала я, - и мне надо найти одного человека, который жил в этом городе тридцать лет назад. К сожалению, я не знаю его фамилии и адреса. Когда-то я помнила, как пройти к его дому, но много лет не была здесь и боюсь, не смогу сама найти дорогу. Возможно, что дома, в котором когда-то жил мой знакомый, давно уже нет. Это была довольно старая деревянная постройка из двух этажей с большим балконом наверху. Я не помню названия улицы, по которой мы с подругой когда-то ходили к этому дому, но в первый раз мы шли к нему довольно долго почти по прямой линии от Чкаловской лестницы. Улица, по которой мы шли тогда, выходила прямо к углу того дома, под его балкон, две другие улицы уходили лучами назад. Таким образом, этот старый дом стоял на перекрёстке трёх дорог, возможно, что этот дом был разрушен в период массовой застройки города.

   - Как вы интересно сказали: на перекрёстке трёх дорог! Звучит очень романтично. Вы, Анастасия Сергеевна, часом, не пишите стихов?

   - Да, это так, - меня почему-то смутил его прямой вопрос на эту немного щекотливую для меня тему. Дело в том, что люди, с которыми мне приходилось общаться, обычно стихов не любили, не читали и не понимали, к тому же относились к моему занятию, как к затянувшемуся детству или к очередному увиливанию от действительно важных и нужных в жизни дел. Выяснилось, что Сеня являет собой довольно редкое исключение из этого правила: приветливо глядя на меня, он сказал, что стихи любит с детства, сам пробовал писать, довольно безуспешно, но чужие стихи слушает с удовольствием.

   Этот простой симпатичный парень нравился мне всё больше и больше, с ним было легко и приятно общаться. Он даже напомнил мне моего сына, только Сеня был старше и выше ростом, к тому же он был от природы розовощёк и голубоглаз, а волосы у него топорщились кверху пушистым пшеничным «ёжиком». У моего сына, как и у меня, светло-русые волосы и серые глаза.

   - Что ещё вам известно про этого человека? - серьёзно глядя на меня, вернулся Сеня к неоконченному разговору, было видно, что он уже сосредоточился и начал работать. Приятно иметь дело с профессионалом.

   - Дядя моего давнего знакомого был художником, его фамилию я помню. В то далёкое время этот художник не был знаменит, и его картины висели на стенах в квартире его племянника, а также хранились в виде свёрнутых холстов. Сейчас имя этого художника стало известным на западе, совсем недавно я случайно узнала, что несколько его ранних работ было продано на частном парижском аукционе за весьма значительные деньги. Сразу же возник вопрос: куда исчезла основная часть художественного наследия?

   - Ваше дело может быть связано с довольно большими по нашим понятиям деньгами.

   - Возможно, - согласилась я, - но хочу вас сразу предупредить, что лично я  никакого отношения к наследникам художника не имею. Я просто хотела бы способствовать тому, чтобы имя этого художника и его картины, которым он отдал всю свою жизнь, заняли бы, наконец, достойное место…

   - Правильно ли я понял, что ваш интерес к этому делу не ограничивается только поиском картин ставшего знаменитым художника?

   - Вы правильно поняли, - согласилась я. - Я приехала в этот город, чтобы разыскать человека, который много лет назад рассказывал мне о жизни и творчестве своего дяди, художника. Ещё школьницей я пришла к нему писать свой первый ученический очерк, но материал, представленный тогда, оказался достаточным для написания романа или повести. Записи, сделанные в моём репортёрском блокноте по этим весьма интересным и подробным рассказам сохранились, и я думаю, что теперь самое время исполнить своё обещание.

   - Вы писательница?

   - Нет, я инженер, но в юности я занималась в литературном клубе, и небольшой опыт работы в литературе у меня есть. Конечно, этот опыт чисто любительского плана, но в клубе, где я когда-то занималась, преподаватели учили нас очень добросовестно и разносторонне, мы ездили за сбором интересного материала в литературные экспедиции. Словом, я попробую написать эту книгу, а там увидим, что получится у меня из этой затеи. Правда, прозу мне приходилось писать реже, чем стихи.

   - Вы пишите стихи с детства?

   - Вы угадали. Когда-нибудь я вам их почитаю, но сейчас я хотела бы поскорей заняться поисками.

   - Человек, которого вы ищете, был для вас очень дорог?

   - Да, Сеня, он стал тогда очень важным человеком в моей жизни.

   - Почему же вы с ним потерялись на столько лет?

   - Это долгая история. Я была девочкой, школьницей, а он - уже взрослым человеком. Из этих отношений ничего не могло получиться, по крайней мере, в то время.

   - Напрасно вы так говорите, - серьёзно глядя на меня, сказал Сеня. - Моя родная мать родила меня в шестнадцать лет, она оставила меня в родильном доме, когда мне было всего несколько дней отроду. Как видите, из романтических увлечений девочек-подростков иногда получаются новые люди. И я благодарен тому счастливому или несчастливому случаю, который позволил мне появиться на  свет.

   - Да, конечно, - согласилась я с ним, - поэтому не судите вашу маму слишком строго, наверное, ей было нелегко в то время, когда вы надумали появиться на свет.

   - А я и не сужу, - весело глядя на меня, сказал Сеня. - Пойдёмте в мою комнату, там, на компьютере, мы попробуем пробить по базе данных те сведения, которые известны вам о вашем знакомом. А посуду мы вымоем потом.

   Нашему благому намерению не суждено было исполниться в этот вечер. Как только мы с Сеней встали из-за стола, в передней этой неспокойной квартиры послышались шум, возня и громкие крики.

   - Славка пришел «на бровях», - сообщил мне Сеня, выглядывая в переднюю, - похоже, программа вечера претерпевает изменения. Вы, главное, не пугайтесь, Анастасия Сергеевна, вас здесь никто не обидит. Разогревайте борщ, второе, Славка пришёл не один. И водки они с собой принесли достаточно много, так что попробуем нейтрализовать действие горячительных напитков сытной домашней едой.
   
  Сценарий вечера был прост и известен наперёд, как много раз прочитанная книга. Сначала визжала не своим голосом Нюра, похоже, она весь день спала и копила силы, чтобы вечером достойно встретить своего мужа. Потом Слава таскал её за волосы по квартире, тыча носом во всё, что ему попадалось под руку – таким нехитрым способом он показывал своей жене, что её женские дела по дому не были выполнены должным образом, впрочем, так же, как и его мужские. Потом они орали оба одновременно и примерно в одних и тех же выражениях о том, чего каждый из них мог достичь в этой жизни, если бы они не встретили друг друга. Во время всего этого домашнего театра Сеня то разнимал дерущихся супругов, то дирижировал ходом пьесы, пытаясь направить её в более спокойное русло. За это время, проявляя хладнокровие и выдержку, я начистила полную кастрюлю картошки, и даже успела её отварить.

   Наконец вся честнАя компания, включая двух подвыпивших мужиков, растрёпанную Нюру, и вполне спокойно и доброжелательно настроенного ко всем присутствующим Сеню, втиснулась вокруг небольшого стола на кухне. За едой наступило, наконец, долгожданное перемирие. К концу ужина Нюра даже задремала на плече у мужа, и я подумала, что Бабушка не случайно приводит в этот дом «симпатичных» людей – было бы опрометчиво оставлять Нюру надолго наедине с её  супругом.

   Меня тоже немного разморило от обильной еды и тепла. Поэтому я порадовалась, когда Сеня достал из кухонного шкафчика банку кофе. Этот бодрящий напиток мы пили уже как вполне приличные люди, которые собрались вечером в кругу своих близких друзей для приятной беседы.

   - Вовка, а правда, что ты раньше работал в такси?, - как бы между прочим, спросил у Славкиного друга Сеня.

   - А ты как думал, - солидно согласился с ним Вовка, мужчина довольно видный, но, при ближайшем рассмотрении, пьющий, и довольно регулярно, - пятнадцать годков оттрубил, от звонка до звонка. А ты почему об этом спросил, тебе в парк устроить кого-то надо? Так ты только скажи, меня там все знают.

   - Я вот о чём подумал, - серьёзно сказал ему Сеня, - ты ведь должен знать наш город, как свои пять пальцев.

   - Я и знаю. Спроси у меня любую улицу, любой дом – всё, что хочешь, найду без запинки.

   - У нас с Анастасией Сергеевной как раз перед вашим приходом зашёл разговор про один интересный старинный дом. Она когда-то бывала в нём, только это было давно, много лет назад. Вот мы и поспорили, уцелел за столько времени дом или нет.

   - А на что вы спорили, на пузырь? - поинтересовался у меня любознательный Вовка, и я, не зная, что ему ответить, вопросительно посмотрела на Сеню.

   - На пузырь, на пузырь, - отмахнулся от Вовки Сеня, - так что выручай меня,  друг Вовка, очень мне  хочется этот спор у Анастасии Сергеевны выиграть.

   - А ты за что спорил, что я найду этот дом или против?

   - Я, конечно, спорил за тебя, - уважительно сказал Вовке Сеня, - я так и сказал Анастасии Сергеевне: наш Вовка в этом городе знает каждый камень, не то, что дом.

   - Конечно, знает, - поддержал товарища Славик, - он вам этот дом в два счета найдёт.

   - Нет ли у вас, Анастасия Сергеевна, какой-нибудь старой фотографии, на которой был бы изображён дом, который вы хотите разыскать?

   Я принесла фотографию. На ней я когда-то сфотографировала Наташку у дверей дома Николая Николаевича. Все собравшиеся за столом смотрели на старый любительский снимок, склонившись вокруг него, голова к голове.

   - Мелко очень, и дом целиком не видно, - сказал Славик, очевидно, желая сгладить неудачу своего друга, - и улицы тоже совсем не видать.

   - Анастасия Сергеевна рассказывала мне, что этот дом стоял на перекрёстке трёх дорог. Расскажите ему сами, у вас лучше получится.

   - Этот дом был старым, деревянным, с большим балконом на втором этаже, - стала я объяснять Вовке. -  Когда мы шли к нему от Чкаловской лестницы, то шли довольно долго, и почти всё время прямо. Правда, потом я ходила туда с другой стороны. Получается, что улица, ведущая к нему, упирается прямо в дверь дома, а балкон – справа от двери. И ещё, дом этот стоит углом к улице, не фасадом. А за домом, прямо от небольшого пустыря, который был когда-то то ли садом, то ли частью другой улицы, отходят в разные стороны ещё две улицы, вот и получается, что дом этот стоит на перекрёстке трёх дорог…

   Сидя напротив меня за столом, Вовка спал, упершись своими большими руками в разрумянившиеся от выпитой водки щёки, которые от упора этих огромных грязноватых ручищ сдвинулись чуть не до самых бровей.
               
   - Не расстраивайтесь, Анастасия Сергеевна, - утешал меня Сеня, - Когда Вовка проспится, он всё вспомнит и расскажет нам про ваш загадочный дом. Вы сегодня ложитесь спать в моей комнате, я дам вам чистое бельё.

   - А вы где будете спать?

   - Я лягу спать на диване в большой комнате. Сегодня Славка отвёл свою жену в спальню, и сам туда пошёл. Это значит, что с вашей лёгкой руки они помирились. А Вовка прекрасно выспится и сидя - как все водители, он привык спать, что называется, за рулём.

   - Спасибо вам, Сеня, за всё. Желаю вам хорошо выспаться на новом месте.

   - Для меня это место не новое. А вы обязательно загадайте перед сном: «Сплю на новом месте, приснись жених невесте». Так наша Бабушка обычно советует всем новым постояльцам, она таких прибауток знает великое множество.

   - Спокойной ночи, - сказала я Сене, радуясь, что, вопреки моим опасениям, место для моего спанья в бабушкиной квартире действительно нашлось, к тому же такое удобное и спокойное.

   В эту ночь я заснула сразу, и спала так крепко, что не видела снов. Правда, под утро мне всё-таки приснился господин с бородкой и тростью. Как обычно, он звал меня вернуться к нему и вспоминал про жену Лота.

ГЛАВА ПЯТАЯ. МЫ ИДЁМ ПО СЛЕДУ.

   Когда я проснулась, было ещё довольно раннее, по-осеннему тёмное утро. Сеня сидел за компьютером, деликатно повернувшись ко мне спиной.

   - Доброе утро, Сеня - поздоровалась я, - спасибо, что уступили мне на ночь свою комнату, я сегодня выспалась просто на славу.

   - Доброе утро, Анастасия Сергеевна. Извините, что потревожил вас так рано,  но работа ждать не будет. Я сейчас выйду, а вы одевайтесь, мойтесь и приходите на кухню. Я пока разогрею завтрак.

   Мы ели гречневую кашу с сосисками, пили кофе, в доме стояла мёртвая тишина.

   - А где Вовка? - поинтересовалась я. Я очень надеялась на то, что утром удастся ещё раз расспросить бывшего водителя о доме, который мне нужно найти.

   - Мужики с утра убежали разгружать хлеб, - сказал Сеня. - Им ведь надо добыть денег на опохмелку. Я просил Славика привести потом Вовку к нам, но оба они люди ненадёжные, они уже и думать забыли про наш разговор, у них сейчас другие заботы. Однако к вечеру они, скорее всего, заявятся сюда вместе. У нас тут благодаря Бабушке полный холодильник еды, а эти друзья, как и многие другие любители выпить, жалеют тратить деньги на закуску.

   - Я хотела побродить по городу, посмотреть, что я смогу вспомнить и найти.

   - Ничего не найдёте, - обнадёжил меня Сеня, - город сильно изменился за годы, что вы здесь не были. Поэтому я предлагаю поездить по городу на машине, чтобы поискать знакомые вам места.

   - Мне не хочется отрывать вас от дел, к тому же, гуляя одна, я буду чувствовать себя намного свободнее.

   - А тут вы неправы. На машине мы с вами сориентируемся гораздо быстрее, к тому же у меня есть достаточно подробная карта города. Но сначала ненадолго заедем ко мне на работу, мне нужно там кое-что сделать, в том числе и по вашему вопросу. Я познакомлю вас с Максом, это мой шеф, у него на поисковые дела нюх, как у ищейки.

   - Вы забываете, Сеня, что я приехала сюда как частное лицо, и оплатить услуги вашего агентства вряд ли смогу, денег я взяла с собой мало, да и те у меня вчера забрал Слава.

   - Платить вам ни за что не придётся, - сказал мне Сеня. - А ваши деньги я ещё вчера отобрал у Славки, конечно, за вычетом того, что они с Вовкой потратили на водку. Ваши деньги лежат у меня в комнате, напомните, чтобы я вам их отдал.

   - Спасибо, Сеня. Мне бы не хотелось, чтобы вы рассказывали кому-то про картины. Поэтому у меня к вам только одна просьба: помогите разыскать человека, о котором я вам вчера рассказывала, возможно, он всё ещё живёт в том доме, о котором я говорила. Если, конечно, этот дом сохранился.

   Довольно скоро мы с Сеней уже располагали некоторыми сведениями. Ни в одной базе данных найти Николая Николаевича не удалось – либо у него другая, не как у его дяди-художника, фамилия, либо его нет в городе, либо – но об этом мне, как вы понимаете, думать не хотелось. Зато Сеня связался с кладбищенским архивом, и теперь мы знали, где и когда был похоронен ныне известный художник.

   - Очень вероятно, - объяснил мне Сеня, - что именно на кладбище нам удастся установить фамилию вашего друга, ведь его родители могут быть похоронены рядом со своим родственником, художником.

  Мы довольно долго бродили по кладбищу, отыскивая известные нам ориентиры в виде названий дорожек и номеров участков. Как часто бывает в таких местах, нашлись какие-то люди полубомжового вида, которые за весьма умеренную плату вызвались помочь нам в наших поисках. На подступах к искомой цели нас ждала неожиданность: незадолго до нас кто-то уже побывал у надгробья художника, мы даже видели спину человека, выходившего из ограды семейного захоронения. Сеня попробовал было догнать незнакомца, но тот очень быстро проскользнул в боковой проход между могилами, и был таков.

   - Жаль, что не получилось с ним потолковать, - искренне огорчился Сеня, который еле сдержался, чтобы не побежать вслед за незнакомцем. – Возможно, ему что-то известно о том человеке, которого вы ищите.
   
   - Сомневаюсь, что этот человек смог бы нам чем-то помочь, - заметила я, - обычно люди, пришедшие навестить могилы своих родных или знакомых, не скрываются так поспешно. 

   - Как знать, как знать,- загадочно произнёс мой спутник, вероятно, он уже начал входить в роль сыщика.

   - Дедукция, Ватсон? - спросила я, улыбаясь на эту хитроватую и одновременно очень простодушную физиономию с копной довольно светлых волос на голове и нежно-розовым румянцем на лице. Определённо, он был похож на моего сына. Не лицом, не фигурой, а чем-то другим.

   На участке земли, огороженном металлической оградой, стояли в ряд каменные надгробья, вокруг них были убраны опавшие листья, никакого мусора, увядших цветов – по-видимому, кто-то регулярно ухаживал за могилами. Памятник, установленный над прахом умершего художника, возвышался над простыми каменными крестами, под которыми покоились его родные. Судя по надписи на чёрном мраморе памятника, здесь действительно покоился тот художник, о жизни и творчестве которого я когда-то прослушала целую серию рассказов Николая Николаевича.      Меня, конечно, больше, чем сам художник, интересовали его родственники, похороненные рядом с ним – это были, несомненно, родители Николая Николаевича и его младшая сестра, умершая ребёнком.

   Я знала про этих людей не так уж и мало, даже видела когда-то их фотографии в семейном альбоме моего знакомого. Но сейчас я ощутила какую-то трепетную нежность к этим молодым и красивым лицам, ведь это были близкие люди человека, которого я когда-то так хорошо узнала. Я принесла с собой на кладбище букет белых хризантем, которые очень люблю. По-моему, хризантемы подходят к такому случаю больше других цветов. На каждую из могил пришлось по длинной ветке кустовой хризантемы, горьковатый запах которой, как нельзя лучше, сочетался с запахом осенней листвы и дыма, которым тянуло откуда-то издалека.

   Начал накрапывать дождь. «Настоящая поздняя осень, - подумала я, стоя под дождём, падающем нам на головы, на каменные силуэты надгробий, на хризантемы, свежие и яркие упругой белизной цветов и тёмной зеленью листьев.

   - Вы можете вложить в эту вазу записку, - предложил мне Сеня, - будем на-деяться, что ваш знакомый появится здесь в ближайшее время, и эта записка поможет ему с вами связаться. Оставьте ему номер нашего телефона.

   Какое-то подсознательное чувство опасности удерживало меня от этого опрометчивого поступка, мне всё время казалось, что чьи-то недобрые глаза внимательно наблюдают за нами, и мне никак не удавалось избавиться от этого неприятного ощущения.

   Сеня достал записную книжку, вырвал из неё листок и написал на нём крупными чёткими буквами: «Николай Николаевич! С вами хочет связаться по личному делу ваша давняя знакомая из Петербурга, которая много лет назад собиралась написать очерк о вашем дяде». В записке был указан  номер «мобильного» телефона Сени и моё имя.

   Мы уже шли по дорожке по направлению к выходу, когда Сеня вдруг обернулся назад и побежал. Я успела разглядеть длинную худую фигуру незнакомца, которого мы видели, когда шли к могилам. Этот человек зачем-то снова заходил в ограду, из которой мы только что вышли, и теперь стремительно удалялся от Сени, петляя между памятниками и могилами. Мне уже не было видно этого человека, когда рыжая куртка моего попутчика мелькнула и растворилась среди осенней листвы. Раздался выстрел, глухой, как хлопок, и я побежала туда, где в последний раз видела Сеню, скрывшегося среди могил и кладбищенских кустов.

   Мой новый друг сидел около заросшей папоротником могилы, прислонясь спиной к её «раковине». Правой рукой Сеня придерживал левую руку, согнутую в локте. Рукав на ней был порван, из небольшого рваного отверстия на замшу успело просочиться алое пятно…

   - Вы ранены! - испуганно смотрела я на Сеню.

   - Немного задел руку, паршивец. Стрелял не из табельного оружия, так, самоделка дешёвая, вроде пугача. Я сначала крикнул ему, чтобы он остановился … побеседовать со мной, - Сеня сильнее прижал рукой место над раной, лицо его исказила гримаса, - но он побежал ещё быстрее, даже не оглянувшись. Я припустил за ним, и там, где он должен был перелезать через ограду, схватил его за ногу, он оглянулся, ощерился на меня, как загнанная в угол крыса, и попробовал вырваться из моих рук. Поскольку я вцепился в него намертво, как бульдог, он достал из кармана эту чёртову штуку…

   - Сеня, вам надо подняться на ноги, я помогу. Пойдёмте отсюда, надо скорей ехать в больницу, там обработают вашу рану.

   Хоть он и храбрился, не желая показывать себя слабым, но на ноги этот взрослый мальчишка встал, довольно сильно опираясь на моё плечо. Непривычно бледный, с закушенной между зубами нижней губой, Сеня вызывал у меня острое чувство жалости, как будто в беду попал один из приятелей моего сына.

   - Я запомнил его лицо! – возбуждённо говорил Сеня, когда мы с ним медленно шли по центральной аллее кладбища, обнявшись, словно влюблённые. – Я уверен, что узнаю его лицо из тысячи других, мы его обязательно найдём, вот увидите. Надо выяснить, для чего он заходил в ту же ограду, что и мы.

   - Конечно, всё это неспроста, - согласилась я с ним, ведь даже с дороги было видно, что наша записка исчезла из металлической вазы - мы с Сеней как раз проходили мимо могилы художника, - возможно, что дело в картинах, я говорила, что никому не надо о них говорить.

   - Я и не говорил никому, - Сеня не без труда залез на переднее сиденье ма-шины, мы договорились, что теперь за рулём буду я, своё водительское удостоверение я всегда ношу с собой в портмоне. - Вы думаете, что визит этого человека на кладбище как-то связан с нашими поисками? Я почти на сто процентов уверен в том, что мы с вами пока нигде не наследили. Может быть, это вы привезли с собой «хвост» из Петербурга?

   - Не знаю, Сеня, - с сомнением сказала я, - о моей поездке в Нижний Новгород знают только самые близкие мне люди, но они здесь ни при чём, в этом я абсолютно уверена.

   Сидя перед своим компьютером, Сеня снова искал в базе данных адрес моего старинного знакомого, теперь нам была уже известна его фамилия. Раненую руку, обработанную и перевязанную по моему настоянию в больнице, Сеня бережно держал около груди, чтобы она не была навесу, её вложили в марлевую повязку. К счастью, пуля кладбищенского бандита задела лишь мягкие ткани, да и то не очень глубоко.

   - В каком году родился ваш знакомый, Анастасия Сергеевна? - спросил Сеня, которого я тщетно пыталась уговорить лечь в постель, по его виду было заметно, что у него поднимается температура.

   - Зови меня просто Асей, и «на вы», - сказала я, глядя Сене через плечо на экран монитора, - у Николая Николаевича нет тёсок, фамилия у него довольно редкая, похожа на польскую. Мне почему-то казалось, что он значительно старше, чем было указано в базе данных, впрочем, в то время, когда я его знала, я сама была ещё так молода, что довольно плохо ориентировалась в возрасте людей, -  Сейчас запишу адрес и телефон. Даже не верится, что задачка оказалась такой простой. Правда, за то, чтобы узнать эту фамилию, тебе пришлось пролить свою кровь, - спохватилась я, глядя на этого большого больного ребёнка.

   - Главное, чтобы это было не напрасно, - чувствовалось, что Сеня устал, он говорил слабым голосом, к тому же ему очень хотелось спать, наверное, в больнице, куда мы заехали по пути с кладбища, ему вкололи какое-то успокоительное лекарство, - и подождите делать скоропалительные выводы, Анастасия Сергеевна…

   - Зови меня Асей, - напомнила я, - так будет намного удобней. У нас на работе все называют друг друга по именам.

   - В нашем деле, Анастасия Сергеевна, не бывает простых задачек.

   - Да ты совсем сонный, дружок, ты меня уже не слышишь. Ложись-ка сегодня спать в своей комнате, а я лягу на диване в гостиной.

   Я помогла Сене раздеться, конечно, только в верхней части туловища. Я надела на него чистую футболку и джемпер с широкими, тянущимися рукавами, помогла ему умыться, уложила в постель.

   - Я не выключил компьютер, -  сонным голосом сообщил мне Сеня, отворачиваясь к стене.

   - Сейчас перепишу данные Николая Николаевича, и выключу его сама.

   По-моему, Сеня уже спал, когда я выходила из комнаты. Я посмотрела на часы – было ещё довольно рано, и я решила попить чаю. Как только вода в чайнике закипела, в кухне появились хозяева квартиры, вид у них был такой, как будто их только что подняли с постели, а разбудить забыли. 

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ.

   - Ты обещал, что приведёте вечером Вовку, - напомнила я Славе. Конечно, он совершенно забыл о вчерашнем разговоре, даже не сразу понял, о чём идёт речь. Зато он нежно обнимал за плечи свою заспанную супругу, перемирие продолжалось, ну и слава Богу. Про Вовку удалось узнать следующее: они со Славой поссорились из-за того, что Вовка звал его пойти к каким-то «девчонкам», а Славка не шёл ни в какую, потому что дома его ждала Нюрка.

   Оставив «сладкую парочку» за столом, я вышла в коридор, чтобы позвонить.

   Номер Николая Николаевича не отвечал, хотя я, рискуя показаться навязчивой, звонила довольно упорно. Сеня был прав: ничего простого в нашем деле не было. Я живу уже второй день в этом городе, и пока ещё не узнала ничего нового. А ведь меня отпустили сюда всего на неделю.

   Я вернулась в кухню, где молодые уже начали ссориться. Славке хотелось выпить пива, а Нюрка ни за что не соглашалась дать ему на это денег.

   - Слышь, Сергеевна, одолжи мне рублей пятьдесят,- обратился ко мне Славка с довольно требовательной интонацией в голосе. Нюра начала протестовать, говоря, что если Славка будет продолжать пить, он уже не остановится, и тогда уже точно уйдёт в запой.

   В этой непростой ситуации лучше всего было уйти от них подальше, хотя это мало что могло изменить. Я снова пошла в переднюю звонить, и долго набирала номер телефона Николая Николаевича, но никто не отвечал. Зато - нет худа без добра – я услышала, как входная дверь отпирается ключом, и вскоре передо мной в передней стояла Бабушка, весёлая, бодрая, как всегда, с большущей сумкой в руке.

   - Ну, рассказывай, как вы тут жили-поживали без меня?

   Я рассказала Бабушке о наших злоключениях, главным из которых, бесспорно, было Сенино ранение.

   - Из-за него, болезного, и приехала, - сказала Бабушка, - лечить надо парня, а то рука загноится.

   - Ему обработали рану в больнице, - заметила я.

   - Да что там говорить, - махнула рукой Бабушка, - поить его нужно травами, мази специальные готовить. Ты-то сама как?

   - Да я-то, как видите, здорова. Поиски совсем не двигаются, а ведь мне скоро уезжать.

   - Сегодня здоровая, завтра, может, уже и больная. Долго ли хворь подхватить, сама знаешь.

   - Вы мне не каркайте, Бабушка, мне сейчас болеть нельзя, я должна вернуться домой здоровой и отдохнувшей, за меня там работать некому.

   - Я и не каркаю, просто говорю, что ты можешь простудиться, здоровье у тебя сейчас подорванное, слабое, его надо укреплять. Но в этот раз мы уже не                успеем с тобой заняться профилактикой – нет, определённо, тебе надо беречься от простуды, грудь у тебя слабая.

   - Со мной всё в порядке, -  сердито сказала я, - я выносливая, а беречься не люблю, тогда ещё скорее заболеешь.

   - Да ты не расстраивайся, девонька, я тебя мучить-лечить не буду, тебя уже есть кому беречь.

   Бабушка разговаривала, как всегда, спокойно, доброжелательно, чуть на-распев, её речи я слушала, как сказки, они действовали на меня успокаивающе, от них даже немного клонило в сон.

   - А вы, Бабушка, откуда всё знаете, вы, наверное, ведунья?

   - Не ведунья я и не колдунья, просто говорю то, что чувствую. Я ведь долго на этом свете живу, - и она, не тратя времени даром, отправилась на кухню. Спустя несколько минут на плите уже всё варилось, парилось, жарилось.

   - Вот отвар для нашего Сенечки. Минут пятнадцать пусть постоит прикрытый крышкой, под полотенцем, потом процеди его в чашку и давай пить в тёплом виде. Эти  травы ему кровь почистят, снимут воспаление в ране.

   - Про этот отвар вы тоже чувствуете? - с улыбкой  спросила я.

   - Нет, - небрежно махнула рукой Бабушка, - про этот отвар всё написано на аптечной упаковке. Я ему сейчас ещё другие травы приготовлю, вот те я сама собирала в горах на Алтае, в тихую погоду, в лунную ночь.

   - Вы и на Алтае были? - удивилась я.

   - А я много где бываю, - спокойно ответила бабушка, насыпая в большую, потемневшую изнутри кастрюлю, травки и корешки из разных матерчатых мешочков.

   - А камни вы зачем в кастрюлю положили? - удивилась я, - они же не сварятся.

   - Много будешь знать, - строго сказала мне Бабушка, - скоро состаришься.

   - Да ведь я и так уже не девочка.

   - Мало, что не девочка, а глупые вопросы старому человеку задаёшь. Старый человек знает, что делает, его учить не надо.

   - Не сердитесь, Бабушка, я больше не буду, – примирительно сказала я, - а умные вопросы задавать можно?

   - На умные вопросы я сама тебе отвечу, так что не переживай, родная, всё, что тебе нужно знать, узнаешь в срок.

   - Мне бы найти человека, о котором я рассказывала вам в поезде. Очень нужно мне с ним увидеться. Понимаете?

   Бабушка уже крошила овощи для борща, всё, что она делала, получалось у неё быстро и аккуратно. Посмотрев на часы, я стала процеживать Сенин отвар. Жидкость, капавшая из бабушкиного холщового мешочка в чашку, была тёмно-коричневого цвета, густая, тягучая, от неё пахло и горько и пряно одновременно. Мне захотелось попробовать её на вкус, и я отпила из чашки немного отвара.

   - И сама попей, милая, - сказала мне Бабушка, - вместе попейте, а если захочешь спать, ляжь и поспи, это пойдёт тебе на пользу.

   - Некогда мне, Бабушка, спать, - сказала я, - дело надо делать.

   - Иди, милая, попои нашего соколика, а оставшееся зелье сама допей. Поспишь на диване, а дела твои сами скоро сделаются, сейчас для них время ещё не приспело.

   Сеня сидел на своей узкой тахте, упираясь спиной в подушки. Пока я была с Бабушкой на кухне, он успел умыться и привести себя в порядок. Не смотря на то, что Сеня был намного старше моего сына, выглядел он совсем, как мой золотистый мальчик, когда ему случалось болеть: те же взъерошенные светлые, немного влажные у корней волосы, те же разрумянившиеся от температуры щёки, тот же серьёзный и важный вид.

   - Спасибо вам за заботу, Анастасия Сергеевна, - говорил мне Сеня, усаживаясь поудобнее в кровати, - я сам буду пить этот отвар. Фу, какой он горький.  Я и без него бы поправился, честное слово. На мне всё заживает, как на собаке.

   - Пей, Сенечка, не капризничай, - сказала я, как обычно говорила своему сыну, - мы вчера договорились, что ты будешь называть меня «на вы» и Асей, это намного короче.

   - Я помню, помню, - морщась от горечи, Сеня пил бабушкин отвар, осторожно дуя в кружку, хотя целебная жидкость в ней была уже не очень горячей. Мой сын тоже не может пить горячее, до сих пор я остужаю его кружку с чаем в холодной воде.

   - А сколько надо выпить этого отвара, Анастасия Сергеевна?

   - Точно не знаю, кажется, такой объём пьют обычно за три раза – сказала я, задумчиво глядя на Сеню. Его здоровье уже не внушало мне опасений, Бабушка не даст пропасть такому хорошему парню, это ясно. Меня беспокоило то, что время идёт, а мои поиски совсем не двигаются вперёд. Правда, Бабушка сказала, что время для решения моих дел ещё "не приспело", что они сами скоро сделаются. Мне бы её уверенность в этом вопросе!

   - А я уже выпил больше, тут осталась всего половина. Это ничего, не страшно?

   - Думаю, что не страшно. А теперь постарайся заснуть, чтобы лекарство лучше подействовало. Я попозже к тебе загляну.

   - Я совсем не хочу спать, - сказал мне Сеня, зевая, - вы включайте компьютер, если вам нужно что-нибудь посмотреть, адресная база находится в папке…

   - Я помню, Сеня, - сказала я, усаживаясь за Сенин стол и включая компьютер, - я справлюсь сама, мне действительно нужно кое-что узнать. Ты спи, спи, если понадобится, я тебя разбужу.

   - Я посплю, - согласился со мной Сеня, - бабушкино зелье такое сонное. Хорошо, что мне сегодня никуда идти не надо.

   - Пока ты спишь, я немного прогуляюсь по городу, так что ты не торопись просыпаться. Хорошо?

   - Хорошо, Анастасия, - Сеня уже пристроился на подушке, как мой мальчик, даже руку подложил под румяную щёку, как он.

   - Не называй меня Анастасией, - негромко сказала я, уже просматривая на мониторе адреса всех Александров Петровичей Воробьёвых, родившихся примерно в одно время со мной, - я этого имени не люблю, оно звучит как-то по - старообрядчески.

   - Я буду звать вас Настей, - сказал сонным голосом Сеня, - так мне привычнее.

   Я распечатала на принтере данные нескольких возможных претендентов на хорошую увесистую оплеуху, которую заслужил от меня Воробей, мальчишка из моей юности, который разрушил мои мечты, а может быть, и всю мою последующую жизнь. Спустя много лет я хотела увидеться с ним, чтобы задать ему один-единственный вопрос: зачем он тогда это сделал?

   Сидя за компьютером, я по привычке отхлёбывать пила из кружки Сенин отвар, я всегда пью за работой воду или несладкий чай – у меня всё время сохнет во рту, как у всех, кто привык много курить.

   Просмотрев распечатанный список, я убедилась, что проверять мне придётся не такое уж большое количество Воробьёвых, ведь я знала о Воробье почти всё, что нужно было знать: например, отчество Воробья я запомнила благодаря тому, что Николай Николаевич иногда называл его для солидности Петровичем.

   Из всех этих тёсок и ровесников я сразу выделила одного: у моего Воробья не могло быть большой и дружной семьи, шикарной квартиры, наконец, я знала имя его матери, и оно присутствовало в адресной базе данных рядом с ним. Итак, Воробей проживал в небольшой «хрущёвской» квартире вместе со своей матушкой. Об этой женщине уже весьма почтенного возраста, которая, если верить компьютерным данным, была почти на десять лет старше человека, которого я надеялась найти в этом городе, я не скажу вам ни одного доброго слова даже под дулом пистолета. Ведь я, ежедневно посещая Николая Николаевича в то далёкое время, часто встречала её на лестнице, и этих встреч мне не забыть никогда: никто в моей жизни не смотрел на меня с такой лютой, всепожирающей ненавистью. У меня была одна догадка по поводу её тогдашнего отношения ко мне, но верить в неё мне было по-прежнему  жутковато.

   Резонно было бы отправиться в гости к Воробью вечером, когда все работающие люди подтягиваются к дому, но я решила сделать это прямо сейчас, полагаясь на свою удачу.

   Я ждала этого дня тридцать лет. Пожалуйста, не забывайте об этом.
 
   Около двери в квартиру Воробья я остановилась, чтобы немного отдышаться. Ведь Урия Хип, как когда-то я называла про себя этого странного мальчишку в память об одноимённом персонаже Диккенса, должен был жить непременно в трущобах, и непременно на последнем этаже дома без лифта. На мой звонок среагировали внутри квартиры -  было слышно, как кто-то идёт к дверям, шаркая по полу тапками.

   - Здравствуйте, - вежливо сказала я через дверь, - мне надо увидеться с Александром Петровичем Воробьёвым по очень важному делу.

   - Александр Петрович дома не принимает, - ответил мне немолодой и совсем не любезный голос, - вы идите к нему в агентство, он там бывает каждый день после пяти часов.

   Я сильно сомневаюсь, что воробьиная мамаша стала бы вообще разговаривать со мной, если бы работа её дорогого сыночка не была связана с людьми, и его заработок не зависел от наличия клиентов, о чём не трудно было догадаться. Тем не менее, на все мои  дипломатичные вопросы о том, как называется агентство, в котором служит Воробей, и где оно находится, она отвечала мне через дверь, что не знает. При такой мамаше не надо держать в доме собаку сторожевой породы – эта милая женщина, если понадобится, и отлает, и даже, наверное, покусает непрошеного гостя. Я извинилась за беспокойство и стала спускаться по лестнице вниз. Дверь за моей спиной на площадке последнего этажа, позвякав засовами, приоткрылась. Очевидно, кто-то решил рассмотреть меня получше. Мы встретились взглядом. Конечно, она постарела с тех пор, эта мать Урии Хипа, но взгляд её тёмных глаз остался таким же злым и колючим. Я не боялась того, что она меня узнает, во мне почти ничего не осталось от той девочки с длинной золотистой косой, какой она видела меня когда-то. И всё же какая-то искра пролетела между её и моими глазами, вероятно, она, словно зверь, почувствовала опасность для себя или для своего единственного сыночка.

    О нет, я не собиралась никого убивать, хотя это было бы, наверное, справедливо. Но я - не убийца. Я немолодая, не очень счастливая женщина, и я знаю, кого мне благодарить за то, что жарким летним днём 1972 года меня разлучили насильственно, грубо и жестоко с тем единственным человеком на свете, с которым мы могли прожить долгую и достойную жизнь. С тем человеком мы бы уже, наверное, растили своих внуков, их у нас должно было быть много, ведь мы оба хотели иметь детей. Для этого человека я родила бы десятерых малышей, и почти все они были бы мальчиками, похожими на него. Только одну девочку я подарила бы ему, потому что когда-то он очень хотел, чтобы у него была дочь - златовласка…

   Чтобы меня не видели из окон квартир, я зашла на улице за торец дома, и закурила. Я всегда курю, когда надо долго ждать, а именно этим я и собиралась заняться. Было около четырёх часов, следовательно, Воробей, если сейчас он находится у себя дома, скоро пойдёт на работу. Я решила дождаться его, и моя интуиция меня не подвела.

   Он почти не изменился. Конечно, Александр Петрович Воробьёв уже не был похож на мальчика, каким я его когда-то знала. Тем не менее, это был всё тот же Воробей, маленький, тщедушный, плохо одетый. Так же, как много лет назад, он шёл неуверенной, подпрыгивающей походкой, втянув голову в воротник видавшей виды куртки, испуганно озираясь. Кого он боялся, этот маленький, никому не интересный человек? Так бывает, когда совесть человека привычно нечиста. Конечно, у Воробья могли быть враги, это было бы неудивительно при его довольно своеобразном отношении к жизни и к окружающим его людям, а в том, что он остался прежним, я была совершенно уверена.

   Я не стала подходить к Воробью около его дома, не хотелось мне так же, чтобы наша встреча произошла на ходу. Он мог сказать мне, что видит меня впервые, и наш разговор был бы на этом закончен.

   Я решила попробовать проследить его путь до работы, тогда бы я знала, где его можно найти, если мне понадобится встретиться с ним ещё раз. Поэтому я двигалась за ним осторожно, прячась за деревьями и домами. Мне повезло, что мой давний враг не сел в автобус, там мы с ним оказались бы лицом к лицу, но для этого время ещё не пришло.

   Такие люди, как Воробей, не ездят в транспорте, они всегда ходят на работу пешком, даже если это далеко. Ещё мальчиком этот странный субъект предпочитал лечь спать голодным в своём доме, где никогда не пахло вкусной домашней едой, чем потратить на продукты деньги, которые под разными предлогами давал ему его старший друг.

   Николай Николаевич давал деньги соседскому мальчишке, чтобы он не голодал, ведь в то время мать Воробья довольно сильно пила и совсем не занималась ни ребёнком, ни домом. Но Воробей копил эти деньги и предпочитал голодать или напрашиваться к соседу на чай. На что он копил деньги? На новую куртку, на джинсы, на магнитофон, как это обычно делали ребята в его возрасте? Нет! Такие люди, как Урия Хип и Воробей, копят деньги лишь для того, чтобы они у них были. Потому, что радость они получают не от мороженого, хорошей электронной техники или красивой и модной одежды. Только сами деньги дают им радость, и им непременно надо, чтобы этих денег у них было всё больше и больше, а вот зачем, об этом вы лучше спросите у них самих.

   Я довольно долго шла за Воробьём, и уже начинала жалеть его за то, что ему ежедневно, в любую погоду, приходится шагать на свою работу в такую даль. Я прозевала момент, когда он исчез среди кустов небольшого сквера. Неужели я упустила его? А может быть, он заметил меня, несмотря на все  мои предосторожности?

   Я побежала по дорожке сквера, надеясь увидеть Воробья где-нибудь невдалеке, но он ждал меня за ближайшим поворотом аллеи, спрятавшись за огромным кустом персидской сирени, не смотря на осень, листья на этом кустарнике были по-прежнему зелены, разве что немного пожухли. Мы стояли лицом к лицу, и на меня, не мигая, смотрели его настороженные птичьи глаза. 
             
   - Я мог бы уйти от тебя в проходные дворы или в любой переулок, и тебе  пришлось бы бегать за мной много дней, потому, что свой город я знаю лучше, чем ты, и мог бы выходить из дому в разное время. Я решил остановиться и узнать, что тебе нужно от меня, потому что подумал: раз уж ты меня нашла, всё равно не отвяжешься.

   - Ты правильно понял, Воробей, я обязательно добьюсь того, что мне нужно. Когда-то я сказала тебе, что если ты меня обманул, я всё равно узнаю об этом, и обязательно тебя найду. И я нашла.

   - Чего ты хочешь? - Воробей не умел смотреть людям в глаза, он всегда отводил свой взгляд в сторону, но я заставила его смотреть на меня, глядя решительно и твёрдо в его птичьи глаза.

   - Я отниму у тебя не много времени, - сказала я ему, - если ты сразу, без обиняков, ответишь на мои вопросы. Бить я тебя не буду, убивать – тоже, я даже обещаю тебе, что никто не узнает о нашем разговоре. Тебя устраивают такие условия?

   - Задавай свои вопросы, а там посмотрим, - сказал Воробей, усаживаясь на скамейку, вид у него был довольно измождённый, наверное, он по-прежнему плохо питался.

   Я села рядом с ним на скамью, и закурила, руки у меня немного дрожали. Меня не удивил тот факт, что Воробей меня сразу узнал, меня узнавали и другие люди, которых я не встречала в течение многих лет – у меня довольно характерный тип лица, я почти не пользуюсь косметикой, не крашу волосы.

   - Вопрос первый, и самый главный: как мне найти Николая Николаевича? Мне нужно увидеться с ним по очень важному делу. Вопрос второй: кто послал тебя в тот злополучный день ко мне с нелепым рассказом о том, что Николай Николаевич не хочет меня видеть, просит у меня прощения за минутную слабость, и что твоя мать – жена Николая Николаевича? И ещё, что из того, что ты наплёл мне тогда, было правдой? Пока вопросов больше не будет, сначала ответь на эти.

   Глядя куда-то в бок, Воробей чему–то улыбался криво и неумело. Выдержав паузу, он сказал, не глядя на меня:

   - Я правильно понял, ты не смогла найти Николаича? - мне не понравился  фамильярный тон Воробья по отношению к человеку, который когда-то делал для него много хорошего, но я смолчала. - Ты его никогда не найдёшь, даже не сомневайся. На второй вопрос я отвечу кратко: в тот день я сказал тебе правду.

   - Как правду? Какую правду? Говори конкретнее. Я никогда не поверю, что  в тот день Николай Николаевич не хотел меня видеть.

   - Ещё бы, - хихикнул Воробей совсем уже мерзко, обнажая в своей гадкой улыбке гнилые передние зубы, - он-то как раз очень хотел тебя видеть, и ждал тебя до конца, до упора, как говорится. А когда понял, что ты не придёшь, помчался на вокзал на чёрной «Волге», я видл из окна, как он совал водителю «чирик», чтобы тот довёз его поскорей. Но было уже поздно. Поезд ушёл, как говорится. Он вернулся домой, и никого не хотел видеть. Через стенку я слышал, как он метался по своей квартире, точно раненый зверь, задевал за стулья, и они летели на пол. А потом он грохнул на кухне что-то тяжёлое, бьющееся, наверное, вазу.

   - Что ты наделал, Воробей? - я сидела, прикрыв глаза, сердце щемило невыразимой словами тоской. Даже Воробей что-то понял по моему лицу.

   - Ну, чего ты разнюнилась? Мне ведь некогда, как говорится, сидеть тут с тобой и смотреть на разные бабские фокусы, - похоже, что Воробей за что-то очень не любит женщин. О «бабских фокусах» обычно говорят мужчины, готовые мстить всем женщинам за то, что сами они по каким-то причинам не могут надеяться на нежные чувства в свой адрес. Видимо, Воробей был с детства закомплексован своей невзрачной внешностью, а может, и чем-то ещё, например, рассказами мамаши о том, что её любовь не принесла ей ничего хорошего. К тому же, Воробей был очень жаден до денег, я слышала не раз от таких жадюг, что они не женятся из-за того, что на жену и детей придётся тратить много денег

   Неужели Воробей никогда не влюблялся? Я посмотрела на него. Трудно представить себе женщину, влюблённую в Воробья. Хотя, чем чёрт не шутит? В любом случае, мне будет трудно найти общий язык с человеком, имеющим, в отличие от большинства нормальных людей, совершенно иную систему жизненных ценностей. Молчание затянулось, и Воробей искоса посмотрел на меня, в его птичьих глазах мелькнуло выражение тревоги, наверное, он не понимал, чего от меня можно ждать, и это лишало его покоя. Не выдержав затянувшейся паузы, он решил перейти из обороны в наступление. - Некого тебе винить, ты сама к нему не пришла, а он тебя ждал в тот день. Ты сама во всём виновата.

   - Ты сказал мне тогда, что он просит простить его, что твоя мать – его жена, что ему вызывали «Скорую помощь» и сделали «сердечный» укол, и он заснул, что из-за меня он может умереть, ведь у него было больное сердце. Ты сказал, что твоя мать не пустит меня к нему, а ему нельзя волноваться…

   - Правильно я тебе сказал – у него было больное сердце.

   - Было? Скажи мне, Воробей, где он сейчас, я специально приехала сюда, чтобы его увидеть. Как мне его найти? Теперь-то тебе зачем меня мучить? И так уж почти вся жизнь пролетела впустую, почти вся.

   - Я сказал тебе русским языком: ты никогда его больше не увидишь. Так что можешь и не пытать меня об этом.

   - Скажи мне только одно, - попросила я, глядя на Воробья, сидевшего, ссутулившись, на скамье, втянув голову в воротник старой, давно потерявшей свой первоначальный цвет, куртки. – Николай Николаевич жив, с ним всё в порядке? - голос у меня начинал дрожать, а плакать перед Воробьём мне не хотелось. Почему-то я всегда теряюсь перед такими наглыми людьми. Вместо того, чтобы сразу же встать и уйти, я позволяю им измываться надо мной, ведь с кем-то другим Воробей вёл бы себя совсем иначе, он умеет быть угодливым и подобострастным, этот Урия Хип.

   - Его нет, и говорить о нём мы не будем. Если у тебя нет больше вопросов, я пойду, я уже должен быть на работе.

   - Скажи, Воробей, что из того, что ты наговорил мне тогда, было правдой?

   - Всё было правдой.

   - Твоя мать была его женой?

   - Они не были расписаны, - небрежно сказал Воробей, - а какое это имеет значение? Они и так провели вместе большую часть жизни, поэтому Николай Николаевич не женился, он даже тёток к себе в дом никогда не водил, мамка бы поотгрызала им носы, побросала с лестницы. Она была очень ревнивой, из-за этого у них с Николаем Николаевичем постоянно происходили скандалы. На тебя она сначала и внимания не обратила, ведь ты была тогда совсем  девчонкой, маленькой замухрышкой, и ходить к нему начала сначала вместе с подругой, и будто по делу. Я дежурил около вас каждый вечер, чтобы сразу заметить, если получится что-то серьёзное. Конечно, это была полная ерунда – Николаю Николаевичу всегда нравились серьёзные и самостоятельные женщины, а ты была ещё совсем дурочкой.

   Я никогда не была ни замухрышкой, ни дурочкой, и Воробью это было отлично известно. Таким людям, как он, чтобы возвысить себя, непременно надо унизить других, сломить их морально, скомкать и растоптать. Но главное удовольствие для таких людей – сделать другому человеку больно, без этого они просто не могут жить, как вампиры, которые питаются кровью. Таким был мой второй муж, отец моего сына, и он, к сожалению, не исключение из правил…

   Я знала, что Воробей больше ничего мне не скажет, и ушла от него, не оглядываясь.

   - Ну зачем вы ходили к нему без меня?, - укорял меня вечером Сеня, которому я рассказала о своём неудавшемся походе. - С такими людьми нужно говорить совсем по-другому. Я бы взял его за шиворот и вытряс из него всю  информацию, которая нам нужна. Не расстраивайтесь, мы обязательно найдём вашего Николая Николаевича, для этого есть немало других способов.

   - В том числе и метод дедукции? - спросила я, глядя на его раскрасневшееся от волнения, расстроенное лицо.

   - Вы напрасно смеётесь, - теперь Сеня явно избегал называть меня по имени.  И я сказала ему, что он может называть меня по-прежнему Анастасией Сергеевной.

   - Я и сам бы хотел называть вас иначе, но ещё не привык. – сказал он, серьёзно посмотрев на меня. - Сегодня Бабушка сделала мне перевязку, промыла рану, наложила какую-то ужасную мазь, похожую по цвету… ну, вы поняли на что. Зато рука уже не болит, и завтра мы с вами поедем, куда вам нужно. Вы по-прежнему не хотите, чтобы я подключил к вашим поискам Макса и его ребят? Все они – надёжные люди.

   - Все люди не могут быть надёжными, - сказала я, - если верить детективам,  в каждой приличной конторе обязательно есть свой «стукач», который продаёт важную информацию плохим людям за приличные деньги.

   - Вы считаете, что дело о картинах может привлечь к себе внимание недоб-росовестных людей?

   - Мне об этом известно не больше, чем тебе, - сказала я. Но если все или многие картины из тех, которые я видела много лет назад, сохранились, речь может идти об очень серьёзных деньгах, которые получат наследники или наследник художника. Не хотелось бы привести за собой по следу волков, которые ради денег готовы на всё, – тут я вспомнила про неуёмную страсть к деньгам Воробья. Конечно, Воробей - слишком мелкая фигура, чтобы заниматься вопросом наследства художника самостоятельно, но за приличное вознаграждение он может пойти буквально на всё, а если понадобится, то и через свою распрекрасную мамочку переступит.

   В тот вечер я опять, раз за разом, без устали, набирала номер телефона Николая Николаевича, но ответом мне были неизменные длинные гудки, а ведь это было время, когда люди обычно бывают дома. Прошёл ещё один день из моей недельной поездки, а воз, как говорится, и ныне там. И опять я почему-то вспомнила Воробья, который выучился за прошедшие годы вставлять в свою речь глупые слова «как говорится». После разговора с ним эти слова подхватила и я, как заразу. Возможно, и Воробей мог перенять их от кого-то ещё. Слова эти смутно напомнили мне о ком-то или о чём-то, но о чём, я никак не могла вспомнить.

   - Не поторопилась ли я встретиться с Воробьём? Ведь этой встречей я невольно обозначила свой приезд в Нижний Новгород. Кто знает, с какими людьми может быть связан Воробей?

   - Не корите себя за этот необдуманный поступок, - сказал мне Сеня. –  Человек, стрелявший в меня на кладбище, возможно, знал уже о вашем приезде в этот город ещё до того, как вы встретились с Воробьём. Но тогда получается, что вы засветились ещё в Петербурге. Вспомните, кто, кроме ваших близких, знал, что вы собираетесь ехать в этот город? Этому человеку, скорее всего, надо найти картины, для этого он и увязался по вашему следу или послал за вами кого-то из своих людей. Вы не помните, с кем вы могли говорить на эту тему?
      
   Вечером я сидела в комнате Сени, который чувствовал себя уже намного лучше. Бабушка продолжала поить его травами и велела ему лежать.

   - Я всё думаю про тот дом, о котором вы мне рассказывали, - сказал Сеня, он лежал на спине и, задумчиво глядя в потолок, грыз карандаш.

   - Я сама всё время думаю об этом, - улыбнулась я, - давай предпримем завтра попытку поискать его, ведь что-то же я должна вспомнить. Я сегодня искала  на карте города улицу, название которой нам указали в базе данных, но на карте этой улицы нет, иначе бы я вместо поездки к этому гадкому типу, Воробью, отправилась прямо к своему знакомому, чтобы там, на месте, всё узнать самой.

   - Я тоже искал эту улицу и на картах, и в справочниках – она точно сквозь землю провалилась. Но ведь где-то же она есть, раз её указали в базе? Чер-товщина какая-то получается, вроде Бермудского треугольника: нам известен точный адрес человека, а поехать к нему мы не можем, потому что не знаем, куда ехать. Вы можете назвать какие-то ориентиры, которые могли бы помочь нашему поиску?

   - Я помню только направление, по которому я ходила туда от Чкаловской лестницы, но чаще - от детской больницы. Выходя из неё, я всегда шла наискосок  в левую сторону, как будто мысленно соединяя противоположные углы квадрата. Ты понимаешь, о чём я говорю?

   - Кажется, понимаю, - сказал Сеня, серьёзно глядя на меня. Тогда давайте  попробуем найти больницу, в которой вы лежали на карантине тем летом, ведь она может стать отправным пунктом для наших поисков.

   - Как мы её найдём? Я не помню даже приблизительно, в каком районе, на какой улице она находилась. Здание больницы могло не сохраниться – оно было довольно старым, дореволюционной постройки, и находилось, если мне не изменяет память, почти в центре города. Наверняка на месте небольшого купеческого дома, в котором в то время находилась детская больница, давно уже высится какое-нибудь здание из стекла и бетона.

   - Как знать, как знать, - Сеня снова грыз карандаш, глядя на низкий, давно не белёный потолок.

   - Уже довольно поздно, - сказала я, - тебе пора пить отвар и укладываться спать. Возможно, завтра мы с тобой сможем куда-нибудь вместе поехать.

   - А вы не могли бы прочесть мне стихотворение про тот дом, что стоял на перекрёстке трёх дорог? Наверняка вы писали о нём, я не ошибся? - мой сын тоже всегда придумывал разные предлоги, чтобы я подольше посидела с ним перед сном, правда, тогда он был гораздо младше, чем сейчас. И тут я вспомнила, что у Сени никогда не было родной матери, что первые годы жизни он провёл в интернате, где его никто не посещал, потому, что родных людей в этом мире у него не было. Так что в детстве этот симпатичный парень был лишён тех маленьких радостей жизни, когда родители балуют своих чад разного рода нежностями. Конечно, я прочту ему это стихотворение. Как много потеряла маленькая дурочка, его мать, оставляя своего новорожденного младенца в роддоме – таким сыном, как Сеня, она могла бы гордиться всю жизнь.

   - Это стихотворение было написано несколько лет назад. Кажется, я никому его ещё не читала:

На перекрёстке трёх дорог
Воздвигли ангелы чертог,
Чтоб он светился, как свеча,
Началом начатых начал.

В окне второго этажа,
Где дверь раскрыта на балкон,
Реальность красок муляжа,
И дождь, и дождь со всех сторон…

   - Можно, я запишу это стихотворение? - попросил у меня Сеня, - в нём есть что-то такое, что я всё время ищу в жизни. Вы меня понимаете?

   - Да, Сенечка, я тебя очень хорошо понимаю, - сказала я, глядя на этого замечательного парня, и мне снова стало жаль, что сейчас его не видят его родители, его родные мама и папа. Ведь был же у той испуганной шестнадцатилетней девчонки какой-то друг, вместе с которым они зачали своё дитя? Возможно, со временем они стали бы вполне добропорядочными людьми, просто тогда, когда Сеня решил появиться на свет, они оба были почти ещё дети. Отвечать за свои поступки – удел более взрослых людей. Иногда мне кажется, что чувство ответственности присуще не всем людям, и дело здесь даже не в возрасте, а в чём – то другом…

   Когда-то и я была такой же наивной и глупой девочкой, как и та, что рожала Сеню в маленьком подмосковном городке. Только я, в отличие от неё, с самого начала решила, что никогда не буду убивать своих детей с помощью абортов. А уж оставить в больнице своё родное дитя, предав это маленькое, беззащитное существо в самом начале его жизни – согласитесь, сможет не всякая, даже очень юная женщина… Что я говорю? Я ведь не знаю ничего о той, которая была Сениной мамой, хотя и недолго.

   "Если получится так, что у тебя… если у нас с тобой будет ребёнок, этот малыш обязательно должен появиться на свет!", - сказал когда-то, глядя серьёзно и строго в мои глаза, очень дорогой и важный для меня человек…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МЫ С СЕНЕЙ ИЩЕМ ДОМ, С КОТОРОГО КОГДА-ТО ВСЁ НАЧАЛОСЬ.

   Мне опять приснился господин, одетый в светлый летний костюм и шляпу. Он звал меня вернуться к нему, и спрашивал, помню ли я, что стало с женой Лота. На это я спросила, нет ли в его словах противоречия: он зовёт меня вернуться назад, и одновременно предостерегает от того, чтобы, уходя, я не оглянулась. Господин с небольшой профессорской бородкой, в очках с золотой оправой, покачал головой:

   - Ты должна точно знать, куда ты идёшь, тогда ты никогда не спутаешь своего будущего с прошедшим.

   С этого сна начался третий день моего пребывания в Нижнем Новгороде, на шестой день я должна была уехать, чтобы не подвести мою бывшую невестку Иру, оставшуюся вместо меня с моими близкими.

   Я проснулась рано. Мы с Бабушкой пили на кухне вкусный, ароматный кофе, сваренный пополам с молоком в алюминиевом кофейнике со специальной вставкой для молотого кофе. Такие кофейники раньше были в любом доме. Я посетовала Бабушке на то, что времени у меня остаётся всё меньше, а поиски мои не продвинулись ни на шаг.

   - Не горюй, милая, - безмятежно сказала мне Бабушка, - на вот тебе лучше бублик, ты разрежь его, как я, вдоль, а серёдку маслом намажь. Время – понятие растяжимое, его можно и передвинуть, и оттянуть, и вообще о нём позабыть, смотря по обстоятельствам.

   - Хорошо вам говорить, Бабушка, вы человек вольный, повсюду ездите, а я впервые за много лет вырвалась из дому на неделю и теперь даже не знаю, когда ещё смогу себе это позволить.

   - И мне не всегда хорошо было, - спокойно ответила Бабушка, - а ты не горюй, милая. Что ни делается, всё к лучшему. Нужно только немного подождать. И ещё нужно верить, без этого никак нельзя.

   - Угостите кофейком раненого бойца, - попросил Сеня, входя в кухню, вид у него уже был вполне здоровый. Он сел рядом с нами, налил себе кофе из кофейника, начал грызть ароматный и мягкий бублик, - я сегодня проснулся и долго лежал, думая о всякой всячине, а потом попробовал вспомнить стихотворение, которое вы читали мне вчера, и у меня довольно быстро сложились первые две строфы. Я сейчас их прочту, а вы меня поправьте, если совру.

   И он прочёл первые два четверостишья моего стихотворения, точь-в-точь так, как это было написано у меня.

   - А дальше там про что? – поинтересовалась у меня Бабушка, - я тоже люблю  слушать стишки, если они душевно написаны.

   И я прочла им обоим это стихотворение до конца. Оно было написано спустя много лет после того, как я уехала из этого города:

…На перекрёстке трёх дорог
Весь мой нелёгкий женский век
Меня ждал главный человек,
Хранитель счастья и тревог.

Я выбрала тогда пути,
Которые уводят прочь,
И вот теперь хочу найти
Того, кто сможет мне помочь.

На перекрёстке трёх дорог
По пустырю одна брожу.
А где же вечный мой чертог
По ангельскому чертежу?

В черте второго этажа,
Где свет ложился на балкон,
Снежинки в воздухе кружат,
И небеса со всех сторон…

   Бабушка сидела за столом, пригорюнившись, вытирая уголки глаз концами ситцевого платка, который, как обычно, был повязан у неё на голове. Торопясь, Сеня записывал текст моего стихотворения огрызком тупого карандаша на какой-то старой квитанции.   
                                                - Ну что ты строчишь, как стенографист? - спросила я у Сени, - я же не радио, я тебе потом специально продиктую стихотворение, и ты запишешь его к себе в записную книжку.

   - А я уже всё записал, - Сеня аккуратно сложил этот немыслимый листок, и спрятал его в задний карман джинсов, - я сегодня куплю специальную тетрадь и буду каждый вечер выпрашивать у вас новые стихи, чтобы записывать их себе на память. Эх, жаль, что вы скоро уезжаете, я бы их все переписал!

   - Милый мой мальчик, - сказала я, ласково потрепав его рукой по светлым, взъерошенным после сна, волосам, - ты такой же славный, как мой сын. Я пришлю тебе из Питера дискету со своими стихами, и ты, если захочешь, сможешь её распечатать на принтере.

   - Не называйте меня милым мальчиком, мне скоро тридцать лет! - непонятно на что рассердился Сеня. Он вышел из кухни, громко хлопнув дверью – это было так не похоже на него, всегда весёлого и приветливого.

   - Это правда? - спросила я у Бабушки.

   - Что - правда? - она посмотрела на меня как-то отчуждённо.

   - Правда, что Сене скоро будет тридцать?

   - Я думала, ты о другом спросила, - отвернувшись к плите, безразличным голосом сказала Бабушка.

   Что они все, сговорились? За что они так со мной?

   Я шла по улице, просто наугад. Какая дождливая нынче осень!

   В памяти возникали события далёкого прошлого. Я помнила каждое слово, сказанное тогда, не смотря на то, что с тех пор прошло много лет.               

   - Опять вы смеётесь надо мной, - сказала я с обидой, - мне очень не нравится, когда вы разговариваете со мной, как с маленькой.

   - А вы, конечно, считаете себя большой?

   Его вопрос немного озадачил меня. Подумав, я сказала, серьёзно глядя ему в глаза:

   - Да, я считаю себя большой.

   - Иными словами, вы считаете себя совсем уже взрослой? И чем вы можете это доказать?
 
   В тот вечер я долго бродила по улицам Нижнего Новгорода. Повсюду была золотая осень, самое любимое время года для меня, наверное, потому, что я родилась осенью. В день моего рождения в доме всегда пахло пирогами, салатами, хризантемами, которые бабушка выращивала в ящиках за окном, а с приходом холодов пересаживала в большие глиняные горшки и расставляла по комнатам. Кустовые хризантемы цвели в нашем доме до Нового Года, их горький осенний запах любим мной и до сих пор. Так пахнет дом, праздник, семейный уклад, добрые руки бабушки. Ничего этого давно уже нет в моей жизни, наверное, потому запах осени для меня так же приятен, как полузабытый запах дома, в котором я росла и была очень счастлива когда-то. 

   Я добралась на автобусе до Чкаловской лестницы, а потом шла всё время прямо, не узнавая ни домов, ни улиц – за время моего  отсутствия в этом городе почти всё изменилось до неузнаваемости. Но я всё шла и шла в заданном направлении, надеясь на свою удачу, ведь именно она когда-то случайно привела меня к моей судьбе…

   Когда я вернулась домой, а вернее, в квартиру, где остановилась, Бабушка уже спала на диване в большой комнате. Где же буду спать я? В комнате Сени горел свет, и я заглянула к нему – прямо посредине белого пледа лежал листок светло-зелёной ксероксной бумаги, на нём чёрным маркером были написаны следующие слова:

   «Вернусь утром. Если не отпала необходимость, продолжим поиски. Спите здесь, ваше бельё в полиэтиленовом пакете под подушкой».

   В ту ночь я долго не могла заснуть. Мысли теснились в голове, не давая мне покоя. Я уже скучала по дому, беспокоилась за больную маму, за сына, а время моего отпуска неумолимо близилось к концу.

   Утром пришёл Сеня, румяный, весёлый, прямо с порога обрадовал: «Есть новости по вашему делу». Уже в машине, когда мы ехали по улицам города, залитого дождём, забросанного сорванными ветром с ветвей осенними листьями, он сказал: «Пришла «эсэмэска», нам собираются сообщить интересующие нас сведения, едем на встречу». Сообщение могло придти только от человека, который забрал Сенину записку из кладбищенской вазы, того, кто убегал от Сени, петляя среди могил, того, кто стрелял в него тогда… Я посмотрела на Сеню вопросительно: мне хотелось знать, что он думает по этому поводу.

   - У меня на душе спокойно, - сказал он, не поворачиваясь от руля, - думаю, нам с вами нечего опасаться - он будет ждать нас в достаточно людном месте.

   Мы напрасно прождали незнакомца, а потом Сеня сам предложил мне поездить по городу в поисках памятных мест. Усталые и голодные, мы вернулись вечером в квартиру, в которой пахло чисто вымытыми полами и вкусным  обедом. У дверей нас встретила Бабушка с разрумянившимся лицом, с закатанными по локоть рукавами. Я уже не раз ловила себя на том, что, возвращаясь из города, мысленно называю место, где остановилась, домом. Мы поужинали, выпили чаю с тёплыми, пышными пирогами. Ложиться спать было рано, и мы втроём поболтали немного о разной чепухе.

   - Спасибо за ужин, Бабушка, - поблагодарил Сеня, вставая из-за стола, - давайте мы сами приберёмся на кухне.

   - Идите, занимайтесь своими делами, я здесь сама управлюсь. Ты, Настя, ляжешь сегодня со мной на диване, чтобы Сеню опять из дому не гнать.

   - А может, мне нравится из дому уходить? - весело сказал Сеня, - я и сегодня собирался поступить точно так же.

   - Да делайте вы, что хотите, только потом не жалуйтесь, - в сердцах сказала Бабушка, с досадой махнув на нас рукой.

   - Вы опять на что-то сердитесь, Бабушка?

   - А что мне на вас сердиться? Вы люди взрослые, сами за свои поступки в ответе.

   Только тут я вспомнила, что давно не видела Нюру и Славика, и спросила у Бабушки, куда они подевались.

   - Анечку в больницу увезли, боюсь, опять родит раньше срока, а Славка, известное дело, запил.

   - А разве у Нюры это не первый ребёнок? - удивилась я, потому, что в квартире не было заметно присутствия других детей.

   - Первый? - Бабушка мыла посуду над раковиной, - нет, не первый. Они со Славкой их чуть не каждый год строгают.

   - А где же остальные дети? - удивилась я.

   - Остальных детей государство воспитывает, им, видишь ли, недосуг.

   - А разве можно, чтобы при живых родителях детей определяли на государственное попечение?

   - Ой, милая, да где ж ты тут родителей видела? Нешто эти охламоны - родители? Да и не расписаны они, так живут уже девятый год.

   - Вот беда-то, - сокрушённо сказала я, - а что же ваша внучка не предохраняется? Сейчас есть много разных средств, чтобы избежать беременности. Хотите, я сама поговорю об этом с Нюрой, когда она вернётся из роддома?

   - Ты её видела? Вот такой кулёмой она у нас уродилась, вся в свою мамочку. Сын-то мой, её отец, рано умер.

   Бабушка помолчала немного, вытирая белой ситцевой тряпочкой в синий горошек крошки со стола, потом продолжила свой невесёлый рассказ:

   - Убили моего Ванечку в пьяной драке, до тридцати годков даже не дожил. Такие дела.

   - Сколько горя вам пришлось пережить!

   - Да уж, милая, всякого в жизни хватало. Я-то сама без мужа рано осталась, одна своих детей поднимала, работала много, вот они у меня по улице цельный день и болтались. Ты иди, милая, к Сенечке, у вас, у молодых, свои разговоры. А я тут пока пол подотру.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. МЫ С СЕНЕЙ СОБИРАЕМСЯ ЕХАТЬ В ВОРОБЬЁВКУ.

   - Я сейчас выходил ненадолго, опять меня незнакомец на встречу приглашал. На этот раз он приезжал почти к самому нашему дому, извинялся за то, что в прошлый раз заставил нас ждать напрасно.

   - Ты его видел? – спросила я.

   - Да. Это был не тот человек, которого мы с вами  встретили на кладбище.

   - Что он сказал?

   - Предложил поехать с ним завтра в деревню, встречаемся ровно в пять, на том же месте.

   - А зачем нам ехать с ним в деревню? – удивилась я.

   - Вы только не волнуйтесь, Анастасия Сергеевна, вы сядьте, сядьте.

   - Да говори уж, Сеня, как есть, - я села на диван, Сеня подал мне пепельницу, сигареты, отошёл к окну.

   - Я открою форточку, вас не продует?

   Я закурила, Сеня стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. В голове у меня было пусто, но кажется, я уже знала, о чём или о ком я сейчас услышу.

   - Ничего определённого пока неизвестно, Анастасия Сергеевна, да и человек, с которым я встречался, не вызвал у меня никакого доверия.

   - Стоит ли тогда ехать с ним завтра в какую-то деревню? Ведь он, так или иначе, связан с преступником или преступниками.

   - Он сказал, что нашёл мою записку на кладбище. Не знаю, можно ли ему верить, странный он какой-то, - и Сеня в нескольких словах описал мне, как выглядел незнакомец.

   - Это Воробей, - с уверенностью сказала я, - но какое отношение он имеет ко всей этой истории?

   - А вы не догадываетесь, Анастасия Сергеевна? О связи его с преступниками у нас пока нет никаких достоверных сведений. Воробей утверждает, что его отчим сейчас живёт в деревне, после какой-то семейной драмы он долго болел, даже лежал в больнице.

   - У него больное сердце? - спросила я дрогнувшим голосом, и сигарета в моей руке задрожала, я закашлялась, потом попробовала снова закурить…

   Сеня сел рядом со мной на диван, забрал у меня сигарету, загасил её в пе-пельнице.

   - Про сердце этот человек ничего не говорил. Я понял так: недавно вскрыли архив родственника этого отчима. В архиве обнаружились сведения о какой-то семейной драме, в результате чего у того человека произошёл нервный срыв, он и сейчас ещё не закончился. Поэтому мы поедем повидаться с ним в деревню, где за ним присматривает какая-то родственница матери Воробья.

   Я сидела, упёршись локтями в колени, обхватив руками голову.

   - Мне кажется, не надо верить всему, что сказал ваш Воробей. Мы поедем туда, и выясним всё на месте. Ложитесь пораньше спать. У вас усталый вид, Анастасия Сергеевна, - Сеня сел за стол, включил компьютер, начал что-то искать.

   - Если ты не собираешься спать, я ещё немного посижу у тебя. Боюсь, не дам сегодня Бабушке покоя, буду долго ворочаться.

   - Ложитесь спать на моём диване, а я принесу от соседей раскладушку.

   - Ты очень хороший, Сеня. Мне повезло, что я встретила тебя в этом городе, - силы оставили меня, я сидела на диване, тупо глядя на то, как Сеня устраивает себе постель на принесённой из соседней квартиры раскладушке. Для этого ему пришлось вынести из своей комнаты в переднюю стул и прикроватную тумбочку.

   - Будет немного тесно, - сказал Сеня, ложась поверх одеяла на заскрипевшую  под ним раскладушку, - но небольшой проход к дверям я для вас оставил.

   - Я создаю тебе столько неудобств, - устало сказала я, - из-за меня, наверное, страдает твоя работа, за время моего пребывания здесь я ни разу не видела, чтобы ты ходил в институт или брал в руки учебник.

   - Я уже большой мальчик, Анастасия Сергеевна, меня не надо контролировать по поводу прогулов и неудов. На работе знают, что я занят расследованием важного дела, а специфика работы у нас такова, что мы не обязаны сидеть в офисе с утра до вечера. Учусь же я на заочном отделении, так что ходить каждый вечер в институт мне не надо.

   Я тоже прилегла, не раздеваясь, на диван, укуталась Сениным мягким, пушистым пледом.

   - Не нравится мне, как вы сегодня выглядите, Анастасия Сергеевна. Вы часом не заболеваете?

   - Я просто устала.

   - Тогда спите, я сейчас погашу свет. Или хотите сначала умыться?

   - Сеня, ты ничего не скрываешь от меня? Может быть, Воробей сказал тебе что-то ещё?

   - Я сейчас пробил по адресной базе данные, полученные от Воробья. Лично у меня нет никаких сомнений, что этот Воробей или чего-то не договаривает, или просто врёт. Не похоже, чтобы человек, которого он называет отчимом, был женат на его матери.

   - Воробей говорил мне о том, что его мать никогда не состояла в законном браке с человеком, которого он назвал тебе своим отчимом, - сказала я, - однако он утверждает, что эти двое большую часть жизни провели вместе. Хотя и тут он может нас путать – ведь, судя по всему, Николай Николаевич жил все эти годы один.

   - Вы сегодня не звонили Николаю Николаевичу?

   - К телефону по-прежнему никто не подходит. Я всё время думаю: что могло с ним случиться? Возможно, он даже не узнает меня, ведь мы не виделись с ним много лет.

   - Он может не узнать вас в силу своего болезненного состояния, - негромко сказал мне Сеня, - будьте готовы к этому, Анастасия Сергеевна. Но у нас ещё остаётся надежда на то, что человек, к которому мы завтра едем – вообще не Николай Николаевич.

   - Спокойной ночи, Сеня.

   - Приятных вам снов.

  А сон был один: мужчина, одетый в светлый летний костюм и лёгкую соломенную шляпу, шёл мне навстречу по аллее, ярко освещённой полуденным солнцем. Не доходя до меня нескольких шагов, он остановился и, предостерегающе подняв руку, точно желая меня удержать на месте, сказал:

   - Тебе будет  трудно, и я ничем не смогу тебе помочь. Запомни совет: не верь глазам, верь своему сердцу.

   - Раньше вы просили меня вернуться к вам, обещали меня беречь, - напомнила я ему. -  Я пойду за вами, только скажите, куда.

   Человек с небольшой бородкой, с тонкими, аристократичными чертами лица, смотрел на меня грустно, качая головой:

   - Это невозможно, дорогая.

   - Почему? – глядя в его глаза, спросила я. - Вы много лет просили меня вер-нуться, но ни разу не сказали, куда я должна идти.

   - Идти никуда не надо, - сказал он, и, повернувшись ко мне спиной, зашагал прочь. Летний ветер раскачивал ветви высоких лип, блики солнца, проби-вавшегося среди их листвы, прыгали, догоняя друг друга, по широкой прямой аллее, уходящей за горизонт.

   - Постойте, - крикнула я ему вслед. - Почему вы уходите от меня?

   - Потому, что меня больше нет.

   Я плакала, уткнувшись лицом в подушку, а Сеня, сидя рядом со мной на диване, говорил мне какие-то слова, которые я не слышала.    

   …Это было в ту ночь, когда я рассказала Сене о том, что произошло со мной летом 1972 года в этом городе, про сны, в которых господин из прошлого века звал меня вернуться к нему. Я не сказала ему только одного, но об этом я не могла пока говорить ни с кем.
 
   Мы с Сеней сидели на диване. Я рассказывала ему обо всём, что было когда-то, точно торопясь расстаться с прошлым, и не замечала, когда по моим щекам начинали течь слёзы, и когда они высыхали сами собой. Сенин платок давно уже был мокрым, хоть выжимай, а он боялся отойти от меня хоть на минуту, чтобы достать чистый платок из тумбочки, где хранились его вещи.

   Когда я рассказывала про своё последнее утро в этом городе тридцать лет назад, Сеня встал с дивана и начал ходить по своей крошечной комнате взад и вперёд, высокий, длинноногий, непривычно взволнованный. Он ерошил рукой волосы и откидывал их назад характерным движением головы. А потом Сеня вдруг встал около окна, прислонясь к его раме плечом, и, глядя на улицу, достал из кармана пачку сигарет, закурил, задумчиво глядя в ночное небо, где мерцали, переливаясь холодным светом, далёкие звёзды. Никогда раньше я не видела Сеню с сигаретой. Передо мной в сумраке комнаты, освещенной неярким светом уличного фонаря и таинственным мерцанием звёзд, стоял Николай Николаевич – это был он, его манера двигаться, стоять у окна, всё точно так, как это было когда-то!

   - Когда ты родился, Сеня? – спросила я его, не узнав своего голоса, - это было не в семьдесят третьем году?

   - Нет, - ответил он, - я родился не в семьдесят третьем году. А почему вы спросили?

   - В том году мог родиться мой мальчик, похожий на него…

   - Я не буду спрашивать у вас ни о чём. Всё, что захотите, расскажете мне потом. А то завтра вы не захотите меня видеть. Так иногда бывает.

   Я плакала, закрыв лицо руками. Мне было жаль того, что наваждение, похожее на сон о далёком прошлом, исчезло, рассыпалось, и я снова осталась одна.

   - Простите меня, Анастасия Сергеевна, за этот глупый спектакль. Но я хотел уберечь вас от более сильного потрясения, поверьте, что это так. Вчера поздно вечером я ездил с Воробьём в деревню, и видел там человека, которого он называет своим отчимом. Вам не надо ехать туда завтра. Судя по тому, что вы узнали характерную для человека манеру двигаться, его привычки, жесты, там, в деревне, действительно живёт человек, которого вы ищете.

   - Я должна увидеть его, - твёрдо сказала я, - что бы с ним ни случилось, я поеду к нему, с тобой или без тебя.

   - Мы поедем вместе, Анастасия Сергеевна, - сказал Сеня, - но вы должны знать, что человек, которого вы ищете, серьёзно болен. Он долго лежал в больнице, и сейчас его состояние стабилизировалось, но улучшения ждать не приходится, так написано в его медицинских документах, правда, эти документы я видел только в руках Воробья.

   - Скажи мне всю правду, Сеня, - попросила я, - ты не бойся, я выдержу всё,   не сломаюсь.

   - Ваш знакомый давно никого не узнаёт, он нуждается в постоянном уходе и присмотре, он… да вы всё сами увидите.

   - Ты сам разыскал Воробья? - догадалась я, - не было никаких приглашений на встречу, ты просто пришёл к нему и вытряс из него всё, что он знает. А я-то ломала голову над тем, почему Воробей решил нам помочь. Ты заставил его это сделать?

   - Вы правильно поняли, Анастасия Сергеевна, - сказал Сеня, - это я разыскал Воробья и принудил его рассказать обо всём, что ему известно по интересующему нас делу. Он сначала поартачился немного, а потом понял, что от меня так легко не отделаешься. Быть может, завтра мы всё узнаем на месте.

   - У таких людей, как Воробей, всегда есть двойное дно, - сказала я. - Никогда не надо думать, что он мог рассказать тебе всё начистоту. Ведь это Урия Хип – он всё делает только с выгодой для себя, в крайнем случае, за выгоду он условно принимает вред, нанесённый им другим людям, ведь это приносит ему странное, противоестественное для обычного человека, наслаждение.

   - Завтра вам понадобятся силы, Анастасия Сергеевна. Надо немного поспать.

   - Мы не могли бы выехать в ту деревню пораньше? - спросила я у Сени. - Насколько мне известно, Воробей работает в своём агентстве во второй половине дня. Откуда же могла взяться цифра «пять»?  В это время года рано начинает темнеть, и пока мы доедем до деревни…

   - Он сказал, что не сможет освободиться раньше пяти часов, у него завтра  сделка с каким-то клиентом.

   - У него сделка с собственной совестью, и давно, - сказала я сердито, - и мы с тобой, Сеня, никогда не должны забывать об этом. Я не устану повторять и тебе и себе: всё, что делает Воробей, он делает исключительно для своей выгоды, в крайнем случае, для того, чтобы нанести кому-то сердечную рану или непоправимый вред. И ты, молодой, но настырный сыщик, должен заранее просчитать все его ходы, иначе мы с тобой станем игрушками в его руках.

   - Мы ещё посмотрим, чья возьмёт на этот раз, - сказал с угрозой в голосе Сеня, - эх, если бы мне не нужно было ваше присутствие в том месте, куда нас пригласил Воробей, я бы урыл этого негодяя завтра в его поганой Воробьёвке.

  - В какой ещё Воробьёвке? - не поняла я.

   - Деревня, в которую мы едем, называется Воробьёвкой, и Воробей, как прирождённый дворянин, называет её своим родовым гнездом.

   Мы немного поспали, каждый на своей постели, и, хотя просыпались часто, к утру выспались вполне прилично.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. «И БЫЛ ВЕЧЕР, И БЫЛО УТРО: ДЕНЬ ШЕСТЫЙ». (БЫТИЕ: 1: 31).

   С утра Сеня уехал на свою работу, а я маялась, стараясь скоротать остав-шееся до поездки в Воробьёвку время. Бабушка позвала меня на кухню месить дрожжевое тесто, и я пинала это тесто руками с таким остервенением, что Бабушка еле отняла его потом у меня. Пока тесто подходило, закрытое чистым полотенцем в большой эмалированной кастрюле, мы с Бабушкой сели в большой комнате мотать шерсть. Она распустила какую-то старую кофту, и теперь перематывала шерсть в клубки, чтобы удобнее было из них вязать.

   Вернулся с работы Сеня, я выбежала навстречу к нему в переднюю, стараясь прочесть по его глазам, нет ли каких-нибудь новостей.

   - Всё идёт по плану, Анастасия Сергеевна, - бодро ответил он мне на мой немой вопрос, - давайте пообедаем на дорожку, у нас как раз есть в запасе немного времени, а путь предстоит неблизкий.

   Бабушка тут же усадила нас обедать, в руках у неё так и мелькали предметы кухонной утвари, пироги и тарелки с борщом и котлетами, лежащими рядом с пышным, воздушным пюре из овощей.

   Воробей ждал нас в условленном месте, стоя у обочины дороги. Мы поехали в Воробьёвку, фамильную вотчину родовитого, но лишённого всех признаков аристократизма, Воробья.

   В дороге мы молчали. Воробей в роли штурмана сидел рядом с Сеней на переднем сиденье, я ехала сзади. Я прикрыла глаза, но не спала - перед моим внутренним взором проходили картины далёких лет. Я не пыталась припомнить черты лица когда-то очень дорогого для меня человека, я их никогда не забывала.

   Мы въехали в деревню под названием «Воробьёвка», когда  осенние сумерки уже стали сгущаться, наполняя синим светом пространство дворов и улицы, идущей вдоль дворов к лесу. Нужный нам дом оказался в самом конце деревни, там, где неширокая дорога дальше уже терялась среди деревьев. Лес, начинавшийся почти сразу за деревней, состоял в основном из высоких, чёрных на фоне синего вечернего неба, елей.

   Мы постучали в дверь указанного нам Воробьём дома, и на низеньком крыльце появилась старуха в ватной безрукавке и чёрном вдовьем платке, завязанном концами на лбу, над неприветливыми злыми глазами. Сеня разворачивал в это время машину, устраивая её поудобнее в просторном и голом, без изгороди, дворе. Воробей пошептался о чём-то со старухой, которая при ближайшем рассмотрении оказалась очень похожей на его мать – вероятно, это была её родная сестра или же какая-то близкая родственница.

   - Николай Николаевич ещё не вернулся с вечерней прогулки по лесу, - сказал мне Воробей, - вы можете пройти в дом или подождать в машине, как вам больше нравится.

   - Покажи мне дорогу, по которой он обычно гуляет, - сказала я, - я пойду к нему навстречу.

   - Воля ваша, гости дорогие, нашим гостеприимством вы, стало быть, брезгуете, - сказала с недоброй усмешкой в глазах старуха, - а то заходите в дом, угоститесь с нами картофелью в мундирах, хлеб у нас привозной, остальное  всё своё, как говорится, чем богаты…

   - «Кушать подано», -  негромко сказала я, отвернувшись от этих малосимпатичных мне людей, – «как говорится»…

   Здесь, в глуши, в этой убогой обстановке, жил он – аристократ духа, тонкий и чувствительный ко всякой фальши и грубости человек…

   - Покажи мне дорогу, - снова сказала я, обращаясь к Воробью. Не вылезая из машины, Сеня крикнул мне вслед:

   - Я пойду с вами, Анастасия Сергеевна!

   - Спасибо, Сеня, - сказала я, проходя мимо него, - я хочу увидеться с Николаем Николаевичем наедине.

   Я шла по лесной дороге среди высоких тёмно-зелёных елей, вдыхая ароматы свежего воздуха, хвои, осенней листвы, дыма, долетавшего сюда из деревни. В лесу было спокойно и тихо, свежесть и первозданная чистота осеннего леса действовала умиротворяюще на усталого от городской суеты человека.

   Я порадовалась тому, что Николай Николаевич не сидит целыми днями в этой неприглядной избе со злой старухой, что им ещё не утрачено чувство единения с природой, и, дай Бог, чтобы она помогла ему залечить его сердечные раны. Эти люди довели его до такого состояния, что он никого не хочет узнавать, но мы ещё посмотрим, чья возьмёт. Если Николай Николаевич узнает меня и согласится на моё предложение, я увезу его в Петербург, мы найдём ему самых лучших врачей, я буду терпелива и ласкова с ним, и он оживёт.

   «Господи, помоги мне! - просила я, глядя в темнеющие небеса, - только бы я смогла достучаться до его сердца, только бы он услышал меня!»

   Дорога уходила всё дальше в лес, и я побоялась идти дальше по ней в сгущающихся сумерках вечера. Я присела на поваленное ветром дерево вблизи  дороги, и стала ждать, когда покажется на дороге, идущей из тёмного бора, знакомая мне высокая фигура…

   Он шёл, опираясь на палку, высокий, прямой, по-прежнему элегантный и стройный, в длинном чёрном пальто и шапке, надвинутой низко на лоб. На тонком лице человека, приближавшегося ко мне по лесной дороге, блеснула золотистая оправа очков. Когда он подошёл ближе к дереву, на котором я сидела, я увидела характерный для Николая Николаевича жест – он слегка откинул голову назад, точно надоедливая прядь волос снова упала ему на глаза.
   
   Я встала с поваленного дерева и пошла к нему навстречу, боясь отвести от него взгляд, не глядя себе под ноги. А он продолжал идти, будто не замечая меня, и тогда я побежала, проваливаясь в ямы, размытые дождём под корнями деревьев, упала, поскользнувшись на скользком еловом корне, поднялась и поспешила снова к нему, боясь, что он пройдёт мимо меня, и я не смогу его догнать… Когда я добралась до лесной дороги, он прошёл так близко от меня, что я могла бы дотронуться до него рукой.

   - Николай Николаевич, подождите, остановитесь, мне надо с вами поговорить! Я приехала для этого издалека, я долго искала вас, я хотела вам рассказать обо всём.

   Он остановился, и, глядя прямо перед собой, сказал безжизненным, лишённым всякого выражения голосом:

   - Я вас не знаю, что вам нужно от меня?

   Теперь я видела его совсем близко: Николай Николаевич выглядел здоровым и крепким, как прежде, он был одет со вкусом и безукоризненно чисто: красивый шёлковый галстук оттенял яркую даже в полутьме октябрьских сумерек белизну его рубашки, хорошо видную над ровно уложенными друг на друга концами дорогого тёмного шарфа.

   - Николай Николаевич, - говорила я, стараясь заглянуть в его глаза, - это я, Ася, я приезжала в Горький летом 1972 года, и вы рассказывали мне историю жизни и любви вашего дяди, а потом вы лежали в больнице, и я навещала вас каждый день, а потом, накануне моего отъезда домой…

   - Я вас не помню, - довольно высоким, капризным, немного дребезжащим голосом повторил он, и я заметила, как сильно изменились у него тембр голоса и манера говорить, - у меня никогда не было знакомой с таким именем.

   Глядя на человека, смотрящего застывшим взглядом прямо перед собой, я заплакала:

   - Я не верю, что вы не помните меня, вы говорили мне, что ждали меня всю  жизнь, что именно такой представляли свою будущую жену, вы очень хотели, чтобы у нас с вами был ребёнок. Но пришёл Воробей и всё разрушил. Он сказал мне, что вы давно любите его мать, что она – ваша жена, и что из-за меня вы можете умереть, а она, – я прерывисто вздохнула, точно мне не хватило воздуха, - она спустит меня с лестницы, если я приду к вам, потому что для вас я была минутным увлечением. Я хотела забыть вас, но не смогла. Я прожила долгую жизнь вдали от вас, и никогда не была счастлива с тех пор, как рассталась с вами.

   - Вы мешаете мне пройти. Я никогда раньше не видел вас, у меня была только одна жена, ей одной я верил и верю до сих пор, она и сейчас заботится обо мне.

   - Вы говорите про мать Воробья? - плача от горя, спросила я.

   - Я говорю про мою жену, мы вырастили с ней её сына Александра, он часто приезжает ко мне сюда.

   И тогда я сказала, глядя в его лицо снизу вверх:

   - Посмотрите мне в глаза. Я всё смогу в них прочесть, - но он по-прежнему смотрел прямо перед собой, на дорогу, только поблескивали золотистые дужки его дорогих и модных очков, - посмотрите мне в глаза, Николай Николаевич, один взгляд, и я уйду, если увижу, что вы действительно не помните меня!

   - Дайте мне пройти, - сердито сказал он, и протянул вперёд правую руку, словно собираясь оттолкнуть меня, чтобы идти дальше.

   - Николай Николаевич, почему вы боитесь смотреть мне в глаза? – плакала я, и тогда он, замахнувшись на меня своей суковатой палкой, закричал пронзительным визгливым голосом:

   - Прочь с дороги, милая барышня! Оставьте меня в покое, глупая, надоедливая девчонка. Возьмите мой носовой платок и вытрите себе нос и щёки, у вас, конечно, нет своего платка, как никогда не было раньше.

   - Один ваш платок я испачкала шоколадом, - тихо сказала я, вытирая свои глаза его платком. Пока нас никто не слышит, я хочу сообщить вам очень важное для вас известие. Я хочу, чтобы вы знали, что ваша давняя мечта сбылась…

   - Ладошка пахла земляникой, но в ней ничего не было, - сказал он вдруг нормальным, спокойным голосом, но в интонации этого голоса было что-то от интонации попугая, и не было в этом голосе ничего, что могло бы напомнить мне чарующий тембр голоса некогда очень любимого мной мужчины. - А теперь уходите прочь, милая барышня. И никогда не возвращайтесь обратно! Моя жизнь сложилась не так уж плохо, годы сомнений давно миновали. И я благодарен женщине, которая была рядом со мной все эти годы. Не смотря ни на что, она - моя жена перед  Богом и людьми, другой у меня никогда не было и не будет.

   - Мне кажется, - сказала я, глядя в эти знакомые и незнакомые мне черты, - что вы, Николай Николаевич всё прекрасно помните. Но я никогда не поверю, чтобы вы могли так разительно перемениться. Это не вы, это кто-то другой разыгрывает передо мной комедию. Всё, что происходит сейчас здесь, придумал и организовал Воробей, – меня вдруг осенила жестокая и страшная догадка, и я закричала, глядя на него, - Вы – не Николай Николаевич! Вы – ряженый в него артист!

   - Убирайся отсюда, маленькая шлюха, - он поднял над моей головой свою палку, точно желая ударить ею со всей силы по моему лицу. - Я просил тебя в то утро, у детской больницы, чтобы ты сохранила, несмотря ни на что, моего ребёнка, и ты поклялась исполнить мою волю, но в тот же день позабыла обо мне и нарушила клятву, и тебе не будет пощады от меня, пока я живой!

   Размахивая палкой, Николай Николаевич придвигался ко мне всё ближе и ближе, в то время как я отступала от него назад. Его седеющие усы страшно ощерились, холодные серые глаза сверкали злобным, словно бы волчьим, огнём. Я стояла, прижавшись спиной к толстому стволу ели, и у меня не было сил бежать и спасаться, и когда палка нависла над моим запрокинутым лицом, я закричала…

   Откуда взялся Сеня на этой лесной дороге? Как я обрадовалась ему! Мой друг со всех ног бежал к этому ужасному человеку, и, добежав до нас, резко, с разбегу, оттолкнул его от меня двумя руками, отчего тот неловко завалился на бок, изрыгая ужасные ругательства и проклятья в мой адрес, хотя ударил его Сеня.

   - Ты цела, Настя, с тобой всё в порядке? – Сеня взял меня за руку, вывел на лесную дорогу, и мы зашагали с ним вместе туда, где между верхушками высоких елей виден был просвет - это кончался лес и начиналась деревня. - Пойдём отсюда, пора ехать домой, нас уже заждалась наша Бабушка. Сегодня на ужин она приготовила мой любимый винегрет с копчёной треской, он тебе понравится, вот увидишь.

   Я начала осознавать происходящее, только когда увидела, что мы въезжаем в город, полный огней, они были повсюду – вдоль широких улиц, в окнах домов, в тёмно-синем небе. И тогда я спросила у Сени:

   - Ты что-то говорил сейчас про треску?

   - Я много про что тебе говорил, пока мы ехали назад, и ты отвечала мне, правда, односложно. Ты что, совсем не слышала меня? Какой я дурак, Настя! Ну ничего, у меня будет время всё исправить.

   Меня почему-то трясло, то ли от холода, то ли от пережитого волнения, когда Сенина машина остановилась около знакомого дома, я не смогла выйти из неё – ноги отказывались слушаться меня. Закрыв машину, Сеня подхватил меня на руки, и через минуту мы были уже дома.

   Бабушка хлопотала около меня, Сеня снимал с моих ног насквозь промокшие ботинки и носки.

   - Снимай с неё брюки и свитер и неси в ванну, делай воду погорячей, а я побегу заваривать для неё алтайскую траву.
 
   Закутанная в Сенин махровый халат, я сидела на его диване посреди подушек и одеял. Бабушка поила меня с ложечки каким-то густым, терпким и горьким отваром, Сеня растирал мне ноги жидкостью, похожей по запаху на скипидар, мне было очень тепло и спокойно среди своих.

   - Не оставляй её сегодня одну, Сенечка, - сказала Бабушка, когда я, напившись её чудодейственного отвара, положила голову на высокую и мягкую подушку, - сегодня ложись рядом с ней, да гляди в оба, ты мне за неё отвечаешь головой. Делай, что хочешь, пляши, песни пой, только не оставляй её  ни на минуту одну. 
 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. УТРО СЕДЬМОГО ДНЯ В НИЖНЕМ НОВГОРОДЕ. «И БЛАГОСЛОВИЛ БОГ СЕДЬМЫЙ ДЕНЬ, И ОСВЕТИЛ ЕГО, ИБО В ОНЫЙ ПОЧИЛ ОТ ВСЕХ ДЕЛ СВОИХ». (БЫТИЕ 2 : 3).

   Утром следующего дня я проснулась спокойной и отдохнувшей. В окно светило неяркое октябрьское солнце, на тумбочке около кровати стоял завтрак, приготовленный заботливыми Бабушкиными руками, рядом со мной на диване сидел умытый и одетый, розовощёкий, немного взлохмаченный после сна, Сеня.

   - Мне снились какие-то странные сны, - сказала я, обращаясь к ним обоим, потому что и Бабушка теперь стояла около меня, точь-в-точь такая, как Бабушка из мультфильма про Красную Шапочку. - Я падала в окно, и ты, Сеня, меня спасал. А потом я была с кем-то, кто целовал меня нежно и ласково, и всё время говорил мне о чём-то, и был такой замечательный, милый, очень хороший.

   Наверное, Бабушка подсыпала мне накануне в своё зелье какой-нибудь сонной травы, потому что я всё ещё никак не могла окончательно проснуться.

   - Куда ночь – туда и сон, - сказала Бабушка, - на то и сны, чтобы их забывать. Сенечка, где ты будешь завтракать, здесь или на кухне?

   - Здесь, конечно, - Сеня улыбался так весело, что мне показалось, что в комнату заглянуло солнышко, хотя на самом деле в это время за окном уже шёл  проливной дождь, холодный и серый. Такие дожди всегда бывают в октябре. Но мне почему-то казалось, что и на улице в это время светило солнце, так бывает летом, когда идут грибные дожди. Наверное, это сон продолжал сниться мне наяву. 

   - Ты не опоздаешь на работу? – спросила я у Сени.

   - Ты теперь моя работа, - улыбнулся он мне, уплетая за обе щёки яичницу с колбасой, - мой шеф приставил меня к тебе в качестве личной охраны, так что я теперь от тебя ни на шаг.

   - Ты рассказал своему шефу про наши дела? – удивилась я.

   - Говоря про шефа, я имел в виду нашу Бабушку, - сказал Сеня, намазывая на булку паштет, - держи бутерброд. Но кое-что мне пришлось рассказать и Максу. Похоже, что в нашем городе орудует целая мафия, уходящая своими корнями далеко за пределы этого города, или даже нашей страны. Получается, что мы с тобой вышли наловить себе на ужин пескарей, а поймали такую крупную рыбу, с которой нам с тобой не справиться. Вернее, мы эту рыбу даже и не поймали, но сильно потревожили, теперь на сцену на смену нам должны выйти настоящие профессионалы, вплоть до «Интерпола», а нам с тобой лучше отойти в сторонку, чтобы им не мешать. Ты понимаешь, о чём я говорю?

   - Очень приблизительно, - ответила я, всё ещё лёжа в постели, - мне кажется, ты уже не в первый раз говоришь мне про рыбу, вчера, например, ты всю дорогу рассказывал мне про какую-то треску.

   Сеня посмотрел на меня с некоторым сомнением: совсем ли я уже пришла в себя после вчерашних волнений. Потом засмеялся: 

   - Ты, Настюха, конечно, дуришь мне голову по своему обыкновению. Вчера у нас с тобой шла речь про копчёную треску, которую я надеялся съесть на ужин вместе с винегретом. Кстати, я сказал про неё только один раз, когда мы выезжали из этой чёртовой деревни, это ты, как оказалось, думала о ней всю дорогу.

   - Ни о чём я не думала, - сердито сказала я, вспоминать про вчерашний ве-чер мне совсем не хотелось, о чём я и заявила Сене в весьма категоричной форме.

   - И правильно, вспоминать всю эту ерунду с ряжеными совершенно ни к чему. Ты только знай: там, в деревне, мы вчера столкнулись с настоящими преступниками, которые точно знают, чего они хотят. Хорошо бы и нам с тобой знать, чего хотим мы. Тогда нам было бы намного проще локализовать круг своих действий, чтобы мы делали своё дело, а они – своё. Наши с ними интересы не должны пересекаться ни в чём, это становится небезопасным. Поняла?

   - Ещё бы, - сказала я, - ведь тогда, на кладбище, в тебя стреляли из-за меня, вернее, из-за того, что мои проблемы случайно пересеклись в чём-то с проблемами преступников. Так или не так?

   - Так, - серьёзно сказал мне Сеня, - чтобы обезопасить себя на будущее от разных неприятных неожиданностей, мы с тобой должны провести тщательный анализ всего, что происходит сейчас вокруг нас, понять, где именно, в какой точке, наши поиски серьёзно обеспокоили этих бандитов. Я хочу предупредить тебя, Настя, что сейчас ты должна быть предельно откровенна со мной. Любая мелкая подробность, или же твоя  личная тайна – теперь уже не твоё, сокровенное, а часть нашего общего плана успешного ведения дела, или, если хочешь, то и наш шанс выйти из игры с наименьшими потерями для себя. Я прошу тебя очень серьёзно подумать о том, не забыла ли ты сказать мне о что-то важное, что касается как будто бы только тебя, а на самом деле является той самой точкой, где мы с тобой, преследуя свои цели, неизбежно будем натыкаться на яростное сопротивление со стороны преступников.

   - Ну и нагнал ты, Сеня, страху на нас обеих. Дай сначала Насте придти в себя после вчерашнего, а потом уже говори с ней о всяких ужасах вроде тех, которые ты сейчас расписал. - Бабушка, всё это время стоявшая рядом с нами в крошечной Сениной комнате, вышла в коридор, и оттуда, уже по пути на кухню, сказала Сене своим обычным спокойным, певучим голосом, – Насте надо умыться, позавтракать, а ты привязался к ней со своими разговорами.

   - Сдаюсь, - Сеня поднял вверх обе руки, отчего чуть не уронил на пол тарелку с недоеденной яичницей, которую временно пристроил к себе на колено, - Извини меня, Настя, за то, что я так насел на тебя с утра пораньше. Ты только поверь мне на слово: всё, что я сказал тебе сейчас, действительно важно, и в первую очередь - для тебя.

   - Для тебя это тоже важно, - сказала я, - ведь именно ты принял на себя первый удар. Слава Богу, всё закончилось благополучно, страшно даже подумать, что этот кладбищенский негодяй мог тогда тебя убить.

   - Не собирался он меня убивать, - Сеня снова выглядел вполне беззаботно, - он только хотел от меня отвязаться, ну, и пугнуть немножко: мол, не лезь, куда не просят.

   - У меня в голове какая-то каша, - сказала я, - не понимаю, чем мы помешали преступникам? Если весь этот сыр бор разгорелся из-за картин, которые они ищут, так ведь я же с самого начала сказала всем: и тебе, и Воробью, и тому Андрюхе, что привязался к нам с Ольгой в Петербурге, что лично я к этим картинам не имею никакого отношения. Ведь я в этом деле - совершенно посторонний человек.

   - Про какого Андрюху ты сейчас сказала?, - Сеня очень внимательно смотрел на меня. Увидев, что я нахмурилась, положил свою руку на мою, лежавшую поверх одеяла,- Мы ещё обсудим эти вопросы. Только запомни, Настя, мои слова: ты должна ещё раз серьёзно задуматься над тем, в чём заключается причина их пристального внимания к тебе, почему преступники так боятся твоей встречи с Николаем Николаевичем.

   - Я подумаю, Сеня, обещаю тебе, но сейчас мне бы хотелось закончить этот разговор.

   - Конечно, - легко согласился с моими словами Сеня, - только не тяни, Нас-тя, помни, пока мы не знаем, с какой стороны нас подстерегает опасность, нам с тобой трудно уберечься от неё.

   - Я всё поняла, - мне очень не хотелось продолжать эту неприятную для меня тему, потому что я уже начинала догадываться, в чём дело, только мне было очень страшно думать сейчас о том, что мои подозрения могут оказаться верными. Но Сеня, похоже, сказал ещё не всё.

   - Нам с тобой, Настя,  не удастся справиться с этими матёрыми преступниками только своими силами, а лезть голой грудью на амбразуру я не собираюсь, и тебе этого не позволю. Теперь я сказал всё.
 
   Сеня смотрел на меня со своей обычной добродушной улыбкой. Но глаза его при этом оставались серьёзными, я бы даже сказала, очень серьёзными. И этот его новый взгляд, непреклонный и жёсткий, немного удивил меня: оказывается, до сих пор мне только казалось, что я уже хорошо знаю этого человека. - Не горюй, Настасья, у нас в фирме «стукачей» нет, а дело требует участия профессионалов высочайшего класса.

   -  Таких, например, как ты, - улыбнулась я ему.

   - Ага, - согласился он, будто не замечая подвоха, но всё-таки добавил ради чувства справедливости, присущего ему, видимо, от рождения, - вообще-то у нас в агентстве есть ребята и покруче меня, ну разве что чуть-чуть.

   - Сенька, выйди пожалуйста из комнаты, мне надо одеться, - сказала я, приподнимаясь на локте, и мой жизнерадостный друг удалился из комнаты вместе со своей тарелкой, измазанной кетчупом и глазуньей. Я откинула одеяло и обнаружила, что Сенин халат, в котором я вчера ложилась спать, лежит подо мной, а я, совершенно голая, сижу на нём.
 
   Какие-то смутные воспоминания по поводу прошедшей ночи, которую я почти не помню, шевельнулись в моей голове.

   Стоя под душем, я думала о том, что этой ночью Сеня не отходил от меня ни на шаг. Я постоянно видела рядом с собой его симпатичную румяную мордаху, то огорчённую и испуганную, то счастливую и  улыбающуюся, то какую-то новую, незнакомую мне, но очень дорогую и близкую, до того близкую, что щемило в груди при одном воспоминании об этом.

   «Как же узнать, что приснилось мне этой ночью, а что было на самом деле? Пожалуй, на этот вопрос сможет ответить мне только Сеня, он один был  со мной от нашего возвращения из деревни до утра. Неужели это я вырывалась из его рук и пыталась выброситься в распахнутое настежь окно? Неужели это я была так охвачена восторгом обладания нежного, волнующего, молодого, прекрасного тела?»
 
   Мысли, связанные с любовью и нежностью, были запретными для меня много лет. Я сама запретила себе думать на эти темы, так безысходно была построена моя прежняя жизнь. Сейчас мне пришлось направить ледяной душ на свою бедную глупую голову, потому что всё запретное, глубоко упрятанное, невостребованное и нерастраченное, вспыхнуло во мне с новой силой, и разгоралось жарким огнём. В ванную без стука вошла Бабушка:

   - Я принесла тебе банное полотенце и Сенин халат, - сказала она, закрывая холодный душ, - ты что это, милая, простудиться захотела? Мы её лечим, бережём, а она тут над собой издевается, виданное ли дело?

   - Бабушка, - сказала я, запахивая на себе широкий и длинный махровый халат, - чем вы меня вчера напоили? Ведь я ничего не помню, а что помню, и вспоминать-то стыдно.

   - Радуйся, что жива - здорова осталась, - сказала мне Бабушка, обиженно поджимая губы, - да Сенечку нашего благодари за то, что вернул тебя к жизни, от лютой смерти уберёг.

   - Неужели правда, что я хотела выброситься из окна?

   - Ш-ш-ш, - Бабушка приложила палец к губам, - повторяй за мной: «Ничего не было, нет ничего, и не будет уже никогда».

   Я послушно повторила за ней эти слова и спросила шёпотом:
 
   - Значит, теперь всего этого ужаса всё равно, что не было? А можно, я ска-жу так ещё про другое?

   - И слушать не желаю, - сердито сказала мне Бабушка – ты на себя в зеркало давно смотрела?

   - Давно.

   - Ты сейчас посмотри и вспомни, какой я тебя впервые в вагонном купе увидела.
 
   Из зеркала на стене ванной, которое Бабушка протёрла полотенцем, чтобы стереть с него капельки пара, на меня смотрела, сияя счастливыми глазами, женщина, которая была мне совсем не знакома. Ни разу в жизни я не встречала её. Неужели это я? 

  - Что теперь будет? – спросила я у Бабушки, - как же я ему в глаза теперь посмотрю? Ведь я старше его, я же ровесница его матери.

   - Прекрати глупости говорить! И запомни: если Бог тебе счастье даёт, ты ему за это благодарной будь, и не швыряй этот подарок обратно, а то в другой раз не предложит. Ты и так уж в своей жизни много чего нагородила, так теперь-то хоть сердце своё раскрой, прими то хорошее, что к тебе в руки само идёт. За одним хорошим другое хорошее потянется.

   - Что он теперь обо мне думает? – спросила я, пряча в ладонях пылающее от стыда лицо.

   - Вот и спроси его об этом сама, - Бабушка посмотрела на меня, будто раздумывая, говорить или нет. -  Любит он тебя, вот что.

   - Как любит? - не поверила я Бабушке.

   - Сильно любит.

   - И давно?

   - Давно, милая. Только меня ни о чём больше не пытай, а то вам между собой ворковать будет не о чем. Эх вы, голуби! – сказала Бабушка и вышла из ванной.

   Я долго сушила феном волосы, приводила себя в порядок, расчёсывая длинные блестящие пряди, пахнущие после мытья Сениным шампунем какими-то цветами и свежесрезанной травой, ухаживала за своими руками и ногами. Когда я вышла из ванной, в квартире было тихо.

   - Вот что, голуби, - раздался из кухни бабушкин голос, - уезжаю я до завтра с сестрой на дачу, дом на вас оставляю, распоряжайтесь здесь, как знаете, не скучайте. Скоро Нюрку с мальцом из роддома привезу, совсем весело будет. А Славика я с собой забираю. Пусть поможет нам на участке всё на зиму убрать, всё лучше, чем водку пить. Урожай-то, небось, все вместе потребляем, а работать не каждый любит. Это уж, как водится.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. «И СКАЗАЛ ГОСПОДЬ БОГ: НЕ ХОРОШО БЫТЬ ЧЕЛОВЕКУ ОДНОМУ; СОТВОРИМ ЕМУ ПОМОЩНИКА, СООТВЕТСТВЕННОГО ЕМУ» (Бытие, 2:18).
 
   Оставшись вдвоём, мы с Сеней сели у компьютера, он поставил диск с каким-то музыкальным фильмом, и мы молча смотрели его.

   - Ты чего сегодня такой хмурый? – спросила я, стараясь заглянуть в его обычно открытое и весёлое лицо.

   - Ты когда уезжаешь, Настя?

   - Ещё точно не знаю, - ответила я, - но скоро должна буду уехать. А почему, ты, Сеня, спросил меня об этом?

   - Я хотел узнать, не захочешь ли ты провести этот день со мной.

   - Захочу, Сенечка, - сказала я, ласково потрепав его по волосам.

   - Я тебя серьёзно спросил, - сердито посмотрел он на меня, - а ты не поняла. Я имел в виду, чтобы в этот день мы с тобой были совсем-совсем вместе.

   - Я тоже это имела в виду, - сказала я, целуя его в душистую розовую шею. У меня кружилась голова от близости этого бесконечно милого мне парня, и я сказала ему об этом, удивляясь своей смелости, - милый мой, золотой, единственный, я так соскучилась по тебе! Иди скорей ко мне, а то я не вытерплю, и сама начну к тебе приставать.

   От этих слов я, кажется, начала потихоньку сходить с ума, потому что мои руки сами потянулись снимать с него всё, что мешало мне его видеть, ласкать, целовать, умирая от восторга. А он уже забился в моих руках, подставляя мне горячие, нежные губы, и я утонула в его поцелуях, забыв обо всём на свете. Я ужасно хотела целовать и любить его сама. А он, мой Сеня, большой и нежный, как зефир в шоколаде, пытался брать инициативу в свои руки. И мы боролись неистово, оглушённо, умирая от нежности и желания обладать друг другом, пока не скатились с низкого дивана на пол, и прохлада чисто вымытого пола ненадолго освежила наши пылающие тела. Но очень скоро и берёзовый паркет под нами сделался горячим и влажным. Утопая в его губах, во всём, что у него было, я совсем забыла, где мы, кто мы, пока острая волна нежности не подняла нас обоих над землёй и не бросила снова навстречу друг другу, обессиленных и влажных от страсти.

   - Милая, славная, самая лучшая на свете, - шептал мне Сеня измученным голосом, задыхаясь, касаясь сухими, потрескавшимися губами моей щеки.

    И тогда зазвонил телефон, но мы и не подумали пошевелиться, храня верность друг другу во всём - каждым миллиметром своего тела, своей души.

   А потом мы, торопясь, ели на кухне, целуясь, смеясь и трогая друг друга. Нам жалко было времени, потраченного на еду, но уже обоих мутило от голода, и мы, похватав к себе в комнату холодных котлет, хлеба, яблок, бабушкиных пирогов, устроились прямо на кровати и ели, кормя друг друга со своих губ, как голуби. Какая умница наша Бабушка! Уезжая к сестре, добрая старушка наварила нам огромную кастрюлю клюквенного морса, и теперь мы с Сеней жадно пили этот морс прямо из стеклянного кувшина, проливая его на сбившиеся  под нами простыни. Сеня потянулся ко мне и лизнул кисло-сладкую струйку густого клюквенного сока, стекавшую у меня посредине груди вниз, на живот и ноги.
 
   - Я сейчас вернусь! – закричал он вдруг и куда-то умчался, как был, голы-шом, до того мне желанный, что я побежала его догонять.

   - Зачем тебе мороженое, иди лучше ко мне, - говорила я, опускаясь перед ним на колени. И Сеня, не тратя лишних слов, показал мне, зачем ему было нужно мороженое. И мы с ним, торопясь, смеясь и целуясь, намазывали ледяную сладость друг на друга, слизывая её языком, захватывая в рот самое-самое сладкое, что удавалось найти друг у друга, сумасшедшее, очень необходимое. Мы даже толкались, когда каждый из нас норовил занять более удобную для наслаждения позицию, ту, что поаппетитнее, и умирали друг подле друга, и не могли умереть, потому, что всё это как раз и была наша жизнь, такая, какой она должна была быть всегда.

   Проснулись мы, всё ещё находясь друг на друге, друг в друге, сразу же почувствовав пульсацию родной плоти на себе и в себе, и снова неистовый танец двух тел, торопящихся проникнуть друг в друга, вжаться, перелиться, сомкнуться, уйти поглубже. Отдыхали мы, переплетясь руками, ногами, животами, головами, и всем тем, чем ещё могли прижаться друг к другу.
- То-то я удивлялся, откуда взялся этот лес в моей комнате, - сказал мне Сеня, открывая глаза, сияющие, как светло-синие не огранённые сапфиры.
- Откуда этот лес? – удивилась и я, глядя на голые стволы, повсюду торчащие  вокруг нас.
- Это мы с тобой завалились на кухне под стол и все четыре табуретки, - смеялся мой Сенька, радостно глядя вокруг себя, – это, когда мы с тобой, Настька, мороженым намазались, и давай его лизать, даже до постели не доползли. Посмотри, всё вокруг в мороженом: и пол, и этот лес из мебели.
- Как много мороженого пропало зря! – искренне огорчилась я, - я хотела ещё раз тебя, сладкого, облизать, ты такой вкусный, что я тебя сейчас съем, вместе со вместе потрохами.
- Подожди, Настенька, не спеши, - умолял меня Сеня, - дай мне до холодильника дотянуться, там ещё целый брикет черносмородинного мороженого остался.
  Уезжая к своей сестре, наша Бабушка намыла до зеркального блеска все полы в квартире. Обычно она это делала ежедневно, а кухонный линолеум протирала после каждой готовки или приёма пищи. Теперь мы с Сеней, оставшись одни в этой стерильно-чистой квартире, наслаждались первобытной радостью людей, бегающих, ползающих, отдыхающих на полу, на диване, любящих друг друга там, где этого захочется. Я испытывала ни с чем не сравнимую радость полного раскрепощения и свободы, незнакомую мне доныне, волнующую и одновременно несущую с собой наслаждение покоем, свободным от всевозможных условностей и запретов. Такого со мной не было даже в детстве.
- Ни за что не пущу тебя, - говорила я, - ты у меня вкуснее всякого мороженого, - и мы, переползая друг через друга, останавливаясь, чтобы пропасть друг в друге, умоляя друг друга не спешить, и всё-таки торопясь опять достигнуть желанного, лишающего мыслей и воли, пространства, всё-таки добрались до мороженого и опять мазали им друг друга, и опять, умирая от страсти, жадно и требовательно добывали друг у друга сладкие комочки мороженого, тающего на горячих телах. И не было всему этому счастью конца, потому что мы сами оттягивали, сколько могли, пытаясь растянуть во времени, немыслимое блаженство. Но он пришёл к нам в своё время,  долгожданный и долго откладываемый нами миг, когда мы, застонав, забились друг в друге и замерли, и стонали друг другу в губы, как все грешники, вместе взятые, на адском, на райском огне нашей любви. Пока не ушли, не затихли волны нежной истомы во всех уголках наших тел, мы оба ничего не видели и не слышали вокруг себя.
 А потом мы проснулись от холода, обнаружив себя всё под тем же кухонным столом и побежали мыться под душем, смеясь и обгоняя по пути друг друга. Стоя под горячими струями воды, мы целовались и гладили друг друга, и снова, под водой, предприняли ещё один забег друг в друга, умирая от сладостной муки и продляя её.
 - Золотой мой, единственный, – целовала я его, куда придётся, но больше всего в его мягкие губы и туда, где без стонов восторга невозможно было продержаться больше одной минуты и не умереть, - я и не знала, что бывают такие сладкие, такие золотые, как ты.
- И я не знал, - говорил он, опрокидывая меня на спину и раздвигая мои колени, – я и не заметила, как мы с Сеней успели переместиться из ванной к нему в комнату, на диван.
- Нет, – закричала я, - я не выдержу больше, иди скорее ко мне! Иди сюда, а то я не смогу дотерпеть.
- Всё это теперь моё, - отталкивал мои ладони Сеня, - ни за что никому не отдам. Подожди, Настька, мне же тоже хочется тебя так, как сейчас, о – о – о, ну, иди ко мне, я то и я не дотерплю. Нет, замри сейчас, не шевелись! Лежи смирно. Вот сейчас шевелись, только медленно, не делай резких движений. - И снова стон счастья и муки тонул внутри нас, на наших неразлучных друг с другом губах, разлетался по комнате, резонируя от стен и потолка, и мы, тяжело дыша, закрыв глаза, были снова насквозь пронзены острой, невыносимой, безумно - сладкой болью, блаженной мукой, горячей и благодарной нежностью друг к другу.

  Поздно вечером, лёжа в темноте на белоснежном пушистом пледе, мы смотрели на звёзды за окном Сениной комнаты.
- Я хочу быть с тобой, - сказал мне строгим голосом Сеня.
- И я хочу быть с тобой, - улыбаясь от счастья, сказала я.
- Ты не поняла, - сердито перебил меня Сеня, - ты нужна мне навсегда, на-совсем, ты согласна?
- Ещё бы! – я смотрела на него, тая от любви, как давешнее мороженое на сладких, безумно вкусных и сокровенных местах дорогого, любимого тела.
- Ты выйдешь за меня замуж? – требовательно и отчуждённо спросил он.
- Конечно, я выйду за тебя замуж – сказала я, - хоть сейчас, пойдём, и распишемся.
- Только надо сначала одеться, а то в ЗАГС не пустят.
- Вот ещё глупости, - недовольно сказала я, - Стоит ли тогда вообще выходить замуж, если для этого надо одеваться и выходить из этой комнаты.
- Я хочу, чтобы у нас с тобой была настоящая свадьба, - мечтательно сказал Сеня, - и ещё я хочу, чтобы ты родила мне дочь.
- А я хочу сына, - обиженно сказала я и чуть не заплакала – я уже видела, каким он будет, этот маленький Сенька, и мне так не хотелось с ним расставаться, как будто он уже был у меня.
- Нет проблем, - согласился со мной Сеня, - сегодня ты беременеешь, и через девять месяцев рожаешь нам двойню: девочку и мальчика.
- Ты думаешь, это так просто? Сам бы попробовал! Для двойни нужна генетика. У тебя  в роду были двойни?
- Откуда я знаю, - сказал мой Сеня.
- Прости, - пожалела я его так сильно, что изо всех сил прижала к себе его, бесконечно дорогого и милого, вместе с его взъерошенной головой и родной, золотой, мордахой, - отлично, так даже лучше. Поскольку у меня в роду  ни одной двойни не было, значит, она была у тебя, потому, что я уже чувствую, что у нас всё получилось, они оба, наши малыши, уже здесь, внутри меня. Попались, голубчики, теперь вам обоим никуда уже не деться от своих родителей, теперь у вас только один путь – рожаться.
- Настенька, ты правда их чувствуешь, этих двух забияк? - доверчиво глядя на меня, спросил Сеня.
- Да, я чувствую их обоих, - уверенно сказала я, - а ты разве их не чувству-ешь?
- Точно, их двое, - тихо, точно боясь разбудить наших малышей, сказал Сеня, осторожно прижимаясь своей светлой, взлохмаченной головой, к моему животу, - Настька, ты у меня чудо! Что ни попроси, сразу исполняешь.
- Попроси ещё что-нибудь, – раздобрилась я, устраиваясь подбородком, упирающимся в две сложенные друг на друга руки, к нему на грудь и глядя с любовью и нежностью в его васильковые глаза.
- Я скажу о серьёзном, - предупредил меня Сеня, сердито насупив брови.
- И я с тобой не шучу, - сказала я и зажмурилась, как от солнышка, встретив его лучащийся мне навстречу взгляд.
- Сегодня уже седьмой день твоего отпуска, Настя, - жалобно сказал он, - можно сделать так, чтобы ты не уехала отсюда хотя бы ещё день или два?
- Можно, мой золотой, - сказала я очень серьёзно, - для тебя теперь всё можно.
- Спасибо тебе, - сказал он мне с чувством, - а то я боялся, что ты сейчас побежишь на вокзал покупать себе билет.
- Никуда я не побегу, - сказала я, -  мне с тобой так хорошо, что и самой уезжать не хочется. А потом ты, Сенечка, приедешь ко мне. Хорошо? А потом мы с тобой вместе что-нибудь придумаем. Мы не пропадём, не потеряем друг  друга, что бы вокруг нас не происходило. Мы всегда должны быть вместе, если только ты не против этого, мой хороший.
- Да, - сказал мой хороший, и, обняв меня за шею, мгновенно и сладко уснул у меня на груди.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ НАХОДИТ МЕНЯ САМ.

  Я мылась под душем, когда опять зазвонил телефон. Испугавшись того, что звонки разбудят моего золотого, который сегодня так вымотался в праведных трудах, и спит как солнышко, завалившееся за тучку, я выбежала из ванной, в чём была, мокрая, к звонившему  в большой комнате телефону.
-  Да, - сказала я в трубку, ногой прикрывая дверь в переднюю, чтобы не мешать моему Сенечке спать. Через щель приоткрытой в переднюю двери я видела в зеркале, висящем у входа в квартиру, как, раскинувшись по-богатырски на белом пледе, спит мой любимый, мой Илья Муромец. Эта живописная, самая лучшая в мире картина, была сейчас у меня перед глазами, и я не могла наглядеться на него, такого желанного и дорогого для меня. Я прижала трубку к своему мокрому уху и не сразу поняла, о чём в ней говорят:
- Здравствуйте. Могу я попросить к телефону Анастасию Сергеевну?
- Я вас слушаю, - сказала я, стараясь не улыбаться, потому что вид безмятежно спящего, бело-розового, как зефир, богатыря Сени и волновал и радовал меня одновременно.
- С вами говорит Николай Николаевич, ваш давний знакомый. Я нашёл на кладбище записку, и сегодня с самого утра пытаюсь до вас дозвониться.
- Но в записке был указан номер мобильного телефона…
- Именно по этому номеру я и звоню, - только сейчас я заметила, что держу в руках Сенину трубку.
- Извините, я всё перепутала, со мной так бывает.
- Ты совсем не изменилась, Асенька, - сказал мне из трубки голос, который я никогда бы не спутала ни с каким другим, - и голосок твой остался прежним. А какая теперь ты сама?
- Вы бы, наверное, меня не узнали, - сказала я, всё ещё глядя на Сенино от-ражение в зеркале, - постарела, подурнела, косы больше нет, ничего больше сказать не могу, годы ведь никого не щадят, а особенно - женщин.
- Годы щадят счастливых и любимых женщин, - сказал Николай Николаевич, - как у тебя со счастьем, жизнь сложилась хорошо?
- Не знаю, что и ответить, Николай Николаевич, - я села на табуретку, как была, раздетая и мокрая после душа, и, стянув с головы большое банное полотенце, обёрнутое вокруг мокрых волос, накинула его себе на плечи, - об этом ведь в двух словах не расскажешь. А что нового у вас, Николай Николаевич – семья, дети? Как всегда, один? Нет, я этого не знала.
- Я очень хочу тебя видеть, - сказал он, и я сразу узнала знакомую, строгую, «преподавательскую» интонацию в его голосе, - я устал звонить тебе сегодня, и решил, чтобы не тратить времени даром, подъехать прямо к дому, наши институтские программисты «пробили» мне телефон трубки и узнали для меня адрес, по которому он зарегистрирован. Я сижу в машине здесь, у парадной, ты сможешь сейчас меня принять? Если это неудобно, так и скажи. На этот случай у меня припасён другой вариант: ты быстренько одеваешься, выходишь на улицу, и мы едем ко мне домой. Не забыла ещё, где я живу?
- Я-то не забыла, да только найти ваш дом не смогла, целую неделю искала.
- Вот и вспомнишь к нему дорогу. Ну, говори, что ты решила?
- Я перезвоню вам в ближайшее время, Николай Николаевич, - сказала я, глядя в прозрачное окошечко Сениной трубки на высветившийся там номер мобильного телефона Николая Николаевича, - подождите, пожалуйста, в машине, я не могу вам ответить сразу, ведь вы позвонили так неожиданно.
- Хорошо, Асенька, я подожду тебя сколько нужно.
- Я обязательно позвоню, Николай Николаевич.
  «Боже мой! - думала я, сидя на холодном кухонном табурете, низко опустив голову, крепко обхватив её обеими руками. - Как много долгих, горьких лет мечтала я, как о несбыточном чуде, о встрече с этим человеком, который был необходим мне, как воздух, без которого мы не можем жить. Он один был нужен мне, когда я была одинока, когда мне было так трудно, что порой не хотелось жить. Почему же только сегодня, когда я впервые за много лет ни разу не вспомнила о Николае Николаевиче, он сам нашёл меня и хочет увидеть? Какие злые насмешки дарит нам судьба...
  Вдруг я почувствовала излучаемое рядом со мною ровное и сильное тепло. Я подняла голову – прямо передо мной стоял в наглухо застёгнутом махровом халате Сеня. Лицо его было серьёзно, брови нахмурены, между ними пролегла прямая складка.
- Я всё слышал, - сказал он, стараясь казаться спокойным, и, надо признаться,  ему это вполне удалось, - Ты собираешься поехать к нему прямо сейчас?
- Я ещё не решила, как поступить, - честно призналась я, стараясь заглянуть в его васильковые глаза, но он упорно отводил от меня свой взгляд. Я закуталась поплотнее в бабушкину махровую простыню, которую стянула со своих мокрых волос, когда говорила с Николаем Николаевичем по телефону. Только сейчас я почувствовала, что уже начинаю замерзать, ведь простыня, которой я прикрыла разгорячённое после душа тело, была совсем мокрой.
- Конечно, тебе надо поехать к нему, - уверенным и спокойным голосом сказал мне Сеня, только при этом он смотрел куда-то в сторону, я не видела его глаз, и это очень мешало мне думать, – ты так давно ждала этой встречи, так долго искала его. Я понимаю, как это важно для тебя.
- Я хочу поступить так, как мы решим с тобой вместе.
- Этот вопрос ты будешь решать сама.
- Я не хочу уезжать от тебя, - сказала я, и мне удалось заглянуть к нему в глаза, но глаза у моего Сени были теперь совсем чужие. - Не хочу переключаться на что-то другое. Сейчас для меня важнее всего то, что касается тебя и меня.
- Тебе надо встретиться с  Николаем Николаевичем, - сказал Сеня, глядя куда-то поверх моей головы.
- Я очень боюсь, - сказала я, глядя снизу вверх на стоявшего рядом со мной Сеню, -  что может разрушиться то, что сложилось у нас с тобой. Я не хочу  потерять тебя!
- Настя, ты поедешь к нему, и сама это знаешь не хуже меня. У вас с Николаем Николаевичем есть, о чём поговорить.
- Нет!
- Да. Николай Николаевич – отец твоей дочери, и ты приехала сюда, чтобы сообщить ему об этом.
- Откуда тебе известно про мою дочь?
- Я работаю в приличном сыскном агентстве, - ответил мне Сеня очень серьёзно, по-прежнему глядя в сторону, мимо меня - И знаешь, Настя, у нас умеют получать информацию о людях, когда это необходимо для ведения важных дел.
- Ты изучал моё досье? – изумилась я, потому что такой поступок никак не вязался с моими прежними представлениями об этом всегда очень простом и добродушном парне.
- Ты задаёшь мне очень странный вопрос. Ты сама просила меня помочь тебе разыскать в нашем городе человека. Ты оговорила одно условие – чтобы я никому не рассказывал о картинах, которые, возможно, находятся сейчас у него дома, и могут быть оценены в очень приличную сумму денег. У нас есть свои правила ведения подобных дел, и я, естественно, действовал в соответствии с ними, правда, действовал не очень проворно. Мы с тобой всё время отвлекались на разные дела, я почти не бывал в эти дни на работе, иначе я бы нашёл  его раньше, чем он нас.
- Ты действительно не нашёл его раньше, чем мы, чем я…??
- Как тебе не стыдно так думать обо мне! Если бы я знал, где его искать, я бы немедленно сообщил тебе об этом.
- И тогда бы, наверное, у нас  с тобой ничего не было.
- Возможно. Но ты, Настя, никогда не должна думать обо мне плохо. Я всегда был честен с тобой, – слово «был» полоснуло меня по сердцу, будто неумолимо-острое лезвие ножа. - Я действительно очень хотел помочь тебе найти твоего Николая Николаевича, по крайней мере, до того, что случилось у нас с тобой сегодня. Сейчас, в соответствии с общепринятыми в таких делах правилами, я должен либо отказаться от ведения начатого мной расследования, либо прекратить с тобой любовную связь. В первом случае расследование всех дел, начавшихся с твоим появлением в нашем городе, Макс передаст другому сотруднику нашего агентства.
- Что же будет в другом случае? - спросила я, и сердце у меня точно оборвалось и упало куда-то вниз.
- Лично для меня этот вопрос решён раз и навсегда – я отказываюсь вести это расследование дальше.
- Спасибо тебе, Сеня, ты настоящий друг, - меня начинало знобить, ведь я всё ещё сидела на холодном табурете, прикрытая лишь мокрым банным полотенцем, но это полотенце совсем не грело.
- Тебе не за что благодарить меня, свои решения я всегда принимаю сам, и в данном случае я тоже поступаю так, как считаю нужным. Ты можешь поблагодарить меня за другое: это я отвёз на кладбище ещё одну записку с номером своей трубки на случай, если Николай Николаевич появится там.
- Зачем ты это сделал? - От волнения я не сразу сообразила, что вторую записку с номером своего телефона Сеня, конечно же, отвёз на кладбище не сегодня и не вчера вечером, после нашего возвращения из злополучной Воробьёвки. Потому что  всё это время мы были с ним вместе, он даже никуда не звонил, по крайней мере, при мне. – Ты поступил так в интересах дела или для того, чтобы мне помочь?
- Мне нужно было повидаться с Николаем Николаевичем, кое-что узнать, и  предупредить его о том, что его положение становится более опасным с приездом в этот город тебя, матери его единственного ребёнка. Психология преступников в данном случае проста: нельзя допустить, чтобы были оформлены брак Николая Николаевича с тобой и удочерение им вашего общего ребёнка после соответствующей экспертизы, подтверждающей родство твоей дочери с её отцом.
- Неужели всё так серьёзно, Сеня? –  спросила я, глядя на его непривычно-хмурое лицо.
- Более чем. Стоимость коллекции картин, принадлежавших все эти годы Николаю Николаевичу, как единственно реальному наследнику ставшего известным в последние годы художника, его родного дяди, по предварительным оценкам может составить чуть не до миллиона долларов. Как только картины ранее безвестного художника обрели свою цену, на сцене неожиданно появились и другие его наследники. Это, главным образом, внебрачный сын самого художника, Иван Рукавишников. Ему, несомненно, придётся доказывать своё родство с художником через суд, понадобятся свидетели, но это дело отнюдь не безнадёжное. Старшего брата Николая Николаевича искусственно довели до нервного срыва, и держат теперь в сумасшедшем доме, всё тот же внебрачный сын художника, он же - основной претендент на наследство, является опекуном и душеприказчиком объявленного недееспособным больного. Такое внимание к персоне старшего брата Николая Николаевича не случайно. По признанию самого художника, найденному и недавно прочитанному в семейном архиве, этот несчастный также является его сыном, рождённым от матери Николая Николаевича, проживавшей со своим мужем в одном доме с его двоюродным братом, художником. Преступники как раз раздумывали, как им поступить с Николаем Николаевичем, когда в Нижнем Новгороде, спустя много лет, неожиданно появилась ты – мать его единственного ребёнка.
- Николай Николаевич ничего не знал о своём ребёнке, - сказала я.
- Если эти сведения смогли получить мы, сыщики, почему ты считаешь, что у преступников меньше, чем у нас, возможностей для получения информации? Борьба за наследство приняла такой серьёзный характер, когда было обнаружено завещание художника, где он заявляет, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, что всё имущество, принадлежащее ему, включая и его художественное наследие, он завещает тому из трёх братьев, который исполнит его последнюю волю. Я забыл упомянуть о том, что, возможно, отцом Николая Николаевича также является его дядя, впрочем, это ещё доподлинно не известно, никаких доказательств, кроме записей художника в его личном дневнике, нет. В случае, если условие, оговорённое в завещании, не будет выполнено, он предлагает своим наследникам решать вопрос о разделе принадлежавшего ему имущества через суд.
- В чём же заключается воля этого человека? - спросила я у Сени.
- Считая себя однолюбом и преданным рыцарем своей прекрасной дамы, он оставляет свои «сокровища» тому из трёх своих сыновей, который повторит его судьбу, но в более счастливом варианте. Будущий наследник художника должен быть женат лишь однажды, на горячо и преданно любимой им женщине, и иметь от неё законных детей. Теперь ты понимаешь, Настя, какой переполох начался здесь, когда в самый разгар борьбы за наследство художника в этом городе появилась ты, единственная любовь Николая Николаевича, мать его родной дочери, и стала упорно искать встречи с ним. Дело в том, что оба брата Николая Николаевича, родной и сводный, согласно завещанию их отца, на роль наследника художника не подходят. По иронии судьбы каждый из них неоднократно вступал в брак, у старшего брата детей никогда не было, он с самого детства отличался довольно хрупким здоровьем и слабой, ранимой нервной системой. Иван Рукавишников, внебрачный сын художника, был женат несколько раз, и этого, как говорится, уже не изменишь. 
- Я не понимаю, откуда этим людям стало известно обо мне и Маше, ведь я не видела Николая Николаевича много лет, никогда не сообщала ему о своём ребёнке.
- Возможно, именно сегодня тебе будут предложены Николаем Николаевичем его рука и сердце, - сказал безразличным, уже совсем официальным и деловым тоном мой белокурый и нежный, но теперь такой чужой, Сеня. – Твоя дочь наконец-то увидит своего родного отца, к тому же богатого, умного, любящего и красивого. По всем мировым стандартам, Настюха, это и называется «хэппи энд».
- Ты совсем не знаешь Николая Николаевича, - сказала я, - он так далёк от всех этих дрязг и потуг стать богатым и знаменитым. Скорее всего, он просто напишет отказ от наследства и заверит его у нотариуса по всем правилам.
- Но зачем он будет это делать?
- Не зачем, а почему, - сказала я. - Потому что ему будет противно толкаться локтями, участвовать в гонке за деньгами, соперничая с преступниками. У Николая Николаевича совсем другие жизненные ценности: всю свою жизнь он занимается наукой и искусством, он пишет картины, потому что творчество – основа его натуры. Он читает интересные и умные книги. А денег, которые он зарабатывает своим трудом, ему вполне хватает на всё, что ему нужно. Это характер русского интеллигента и духовный аристократизм, если хочешь.
- Ты так хорошо осведомлена о привычках и взглядах на жизнь своего Николая Николаевича, как будто прожила с ним вместе все эти годы, - сказал мне Сеня, поглядев на меня неприветливыми, «колючими» глазами.
- Не обязательно жить с человеком так долго, чтобы понять, какой он.
- Я вижу, у вас с Николаем Николаевичем было полное взаимопонимание.
- Да, ты прав, - сказала я, стараясь плотнее завернуться в мокрую махровую простыню, чтобы согреться, - чего-чего, а взаимопонимания у нас с ним хватало. Не надо было даже ничего объяснять друг другу, всё и так было понятно без слов.
- Почему же тогда вы расстались, - спросил с невесёлой иронией Сеня, - если так хорошо понимали друг друга?
- А потому и расстались, - сказала я, - что слишком верили друг другу.
- Как это?
- Очень просто. Я поверила, что он может продолжать поддерживать отношения с этой ужасной женщиной, жалея её загубленную безнадёжной любовью жизнь. Он, наверное, поверил тому, что я сразу ушла с дороги, когда узнала, что другая женщина любит его много лет, с самой его юности, и ему нелегко отшвырнуть её от себя за ненадобностью. Сенька, кончай вредничать! Ты же совсем не такой, каким хочешь сейчас казаться.
- Ты его очень любила? - спросил он, стоя ко мне спиной.
- Да, Сенечка, - ответила я ему. - Я очень любила Николая Николаевича, но ведь ты давно об этом знаешь, для чего тебе нужно сейчас устраивать мне  этот допрос?
- Раз спрашиваю, значит, надо. И что же, Настя, у вас с ним  было всё так, как у нас?
- Дурак ты, Сеня, - сказала я устало, - у нас с ним всё было по-другому. Мы с Николаем Николаевичем общались целый месяц, не прикасаясь друг к другу и пальцем, ты же знаешь, сколько мне тогда было лет. Мои чувства к нему почти на сто процентов состояли из одной романтики.
- Он что, принудил тебя к близости? – голос Сени был мне сейчас совсем  не знаком, но я понимала, как больно моему любимому слушать о том, что было до него.
- Конечно, нет! – ответила я. – Николай Николаевич всегда вёл себя по отношению ко мне безупречно. Если между нами проскакивала какая-то искра, он тут же начинал собираться меня провожать, даже когда по времени было ещё слишком рано.
- Значит, ты сама отдалась ему? Ты ведь такая решительная.
- Этому событию предшествовало много других, я ведь уже однажды рассказывала тебе, как всё это было. Меня заперли на неделю в больнице, потом мне ошибочно сказали, что он умер, потом я прибежала к нему и рассказала ему обо всём. Не забудь, это был наш последний вечер, и времени не оставалось ни на что – мне надо было бежать к себе в больницу, а мы с Николаем Николаевичем не успели ни о чём договориться, ничего решить.
- И он не отпустил тебя в тот вечер?
- Ничего подобного, - сказала я, - он отошёл к окну и молчал, и я могла тогда уйти к себе в больницу совершенно беспрепятственно с его стороны.
- Но ты решила остаться, - сказал мне Сеня жёстко, - и тогда вы с ним…
- Я не смогла уйти от него такого, ведь он даже не простился со мной. А когда я осталась, мы почти всю ночь просидели на разных концах дивана, немного говорили, но больше молчали и даже старались не смотреть друг на друга.
- Почему?
- Ты сам знаешь, почему - нас давно уже тянуло друг к другу, даже когда мы встречались глазами, проскакивала какая-то искра, и мы отводили друг от друга глаза. А потом он уложил меня спать на диване в гостиной, и я сразу уснула, а он куда-то ушёл.
- И кто же из вас не выдержал первым? - спросил меня Сеня. – Это он пришёл к тебе в ту ночь или ты сама прибежала к нему?
- Не то и не другое, - мне было грустно оттого, что Сеня стал таким чужим и немного жестоким, но я знала, как плохо сейчас ему самому. – Я уснула в ту же минуту, как только легла на диван. И мне приснился сон о том, что он умер или я его потеряла навсегда, и никогда уже больше его не увижу. Я проснулась в слезах и побежала искать Николая Николаевича, мне казалось, что его уже нет. Я нашла его на кухне, он курил у раскрытого окна и смотрел в ночное небо.
- И что было потом? Если не хочешь, можешь не рассказывать.
- Я плакала, рассказывая ему свой сон, а он пытался меня утешить. Он предложил мне выпить горячего чаю с мёдом, чтобы я смогла согреться и спокойно уснуть, но я не хотела отпускать его ни на шаг. Мне казалось, что если я отпущу его хоть на мгновенье – я потеряю его навсегда.
- Довольно, дальше можешь не продолжать, - сказал Сеня чужим, незнакомым голосом, - я не желаю слушать, как вы с ним тогда…
- За что ты так мучаешь меня? – спросила я у Сени, глядя на него снизу вверх, - ведь эта история произошла так много лет назад. Нам с тобой нужно думать только о том, что касается нас двоих. Если, конечно, ты ещё хочешь сохранить то, что у нас с тобой есть сейчас.
- Ещё один, последний вопрос. Ты не ответила мне, у вас тогда с Николаем Николаевичем было всё так, как у нас с тобой?
- С ума ты, Сеня, сошёл, - сказала я, глядя на его одинокую и гордую фигуру – он стоял ко мне спиной, скрестив руки на груди, – это же было в самый первый раз, он боялся сделать мне больно, и был очень осторожен со мной…
- Всё, это становится невыносимым! Не желаю слышать больше ничего, – сказал Сеня гневно, как будто не он сам сейчас расспрашивал меня обо всём, что было когда-то. Он даже закрыл уши обеими руками, но я и сама не хотела говорить «об этом», и молчала. И тогда Сеня заговорил снова: – Он соблазнил пятнадцатилетнюю девчонку и бросил её, беременную, одну в другом городе! Негодяй и подлец твой Николай Николаевич, я бы на твоём месте вообще не захотел его видеть, а ты его помнила все эти годы, и приехала сюда, чтобы повидаться с ним.
- Не забудь, Сеня, - сказала я ему, - что только благодаря моему приезду в этот город, где я была во времена своей юности, мы с тобой встретили друг друга. Если, конечно, это ещё что-то значит для тебя. После твоих слов мне начинает казаться, что для тебя всё, что было у нас – не любовь, а просто приятное времяпровождение.
- Думай, как тебе больше нравится, - ответил мне Сеня чужим и сердитым голосом, он всё ещё продолжал стоять ко мне спиной, - если для тебя проще думать так – пусть, всё равно ты сейчас побежишь на встречу к нему, своему первому мужчине. Беги! А то он там, внизу, тебя уже заждался, смотри, как бы не уехал без тебя. Будешь потом винить меня за то, что я тебя задержал.
- Что же нам всем теперь делать? – спросила я то ли у Сени, то ли у себя.
- Одевайся и иди к нему, - сказал Сеня уже более спокойным, хотя по-прежнему отчуждённым голосом, - Тебе и Николаю Николаевичу необходимо встретиться, это нужно не только для вас, но и для вашего общего ребёнка. Найти родного отца – это событие. Предупреди Николая Николаевича об опасности, угрожающей ему, а завтра я сам встречусь с ним, вернее, не я, а другой сотрудник нашего агентства свяжется с ним, я ещё не знаю, кто это будет, но этому человеку можно будет доверять на все сто процентов. Иди одеваться, Настя, наше, сыщицкое дело, предохранить вас сейчас от опасности – за вами поедет наша машина с оперативным работником, и ты сможешь вернуться на ней назад. Иди, ты должна дать шанс отцу увидеться со своим единственным ребёнком.
- Этот ребёнок уже совсем, совсем взрослый. – сказала я - Моей дочери, Сенечка, почти столько же лет, сколько тебе. Она давно живёт в другой стране,  собирается скоро выйти замуж, и ничего не знает о своём отце.
- Пусть твоя дочь решает сама, нужен ей отец или нет. Хотя, на мой взгляд, вопрос этот чисто риторический. Представляю, как обрадуется Николай Николаевич этому известию, думаю, он будет просто потрясён.
- А ты, Сеня, - жалобно сказала я, - ты тоже будешь рад?
- А мне-то чему радоваться? – он посмотрел на меня хмуро, и у меня сжалось сердце от тоски, когда он снова отвернулся от меня.
- Ты уже забыл про наших близнецов? Что я скажу им, когда они спросят меня о тебе? Ведь мои старшие дети не знают, как живётся в семье, где у детей есть родной отец, и я не хочу такой же участи для наших малышей.
- Ты ещё ничего не можешь знать о них, - сказал Сеня, не поворачиваясь ко мне, - один день – это не срок для определения беременности.
- Ты в этом уверен? Но разве ты был когда-нибудь женщиной? Я была беременна два раза, и оба раза я с самого первого дня точно знала, что ребёнок уже есть, и какой он будет, и кто у меня родится.
- Этого не может быть.
- Честное слово, Сеня, я знала тогда, знаю и сейчас: у нас с тобой будет двойня. Я так боюсь, что ты можешь меня разлюбить или бросить! А вдруг у тебя это – только… минутное увлечение, ведь у вас, мужчин, так бывает.
- С ума ты сошла, - Сеня подошёл ко мне и укутал меня полой своего мягкого просторного халата, и я сразу же начала согреваться в его тепле. - Я думал, что это я для тебя – минутное увлечение.
  Я прижалась лицом к его тёплому животу, шмыгнула носом, обняла его обеими руками вокруг туловища:
- Я тебя очень люблю, - сказала я, - ты у меня – самый хороший.
- И я тебя тоже люблю, очень сильно, только мне не с чем сравнивать.
- Ты же был женат, наверное, кто-то ещё у тебя был.
- Меня никто не любил так, как ты, и я сам не умел так любить – всей душой и всем телом.
- А всё-таки чем ты меня любишь больше – душой или телом? – спросила я, начиная успокаиваться от его родного тепла. Было так хорошо, так спокойно сидеть, уткнувшись лицом в сенин живот, водить по нему щекой, легонько касаться губами…
- По отношению к тебе у меня оба эти понятия неразделимы, - сказал Сеня,  обнимая меня за плечи, – как будто ты вся во мне или я в тебе, или мы оба, вместе, срослись, как сиамские близнецы. Говорят, что так бывает только раз в жизни, когда встречаются две половинки одного целого. Вот такое у меня чувство по отношению к тебе, ты не думай, что только сегодня, когда у нас с тобою всё было, я это чувствую уже давно, с тех пор, как впервые тебя увидел, как узнал, - и я посмотрела в его, бесконечно родное и милое для меня, лицо.
- Знаешь, чего я боюсь? А вдруг ты, Сенечка, потянулся ко мне, как к своей матери, ведь я же почти её ровесница.
- А ты ничего не бойся, - сказал мне Сеня, как старший, - у нас с тобой будет всё хорошо, вот увидишь. Только с малышами, смотри, не обмани, я ведь уже успел к ним привыкнуть.
- Не обману, - сказала я, совершенно успокоенная, и снова потёрлась щекой об его живот, сунула нос в душистую теплоту нежной кожи, туда, где сенин бок встречался с мягкой полой его махрового халата. А потом сказала с искренним сожалением, глядя снизу вверх в родные голубые глаза, - мне так не хочется уходить от тебя!
- Одевайся и беги к нему. Чем скорее уйдёшь –  тем скорее вернёшься.
- А ты меня пустишь обратно? - спросила я у Сени, - не станешь потом на меня дуться за то, что я ходила встречаться с ним?
- Беги, я сказал! Нехорошо заставлять человека так долго ждать.

  Я подумала о том, что этого человека я ждала гораздо дольше: почти тридцать лет.
  А сначала было другое ожидание. Пятнадцатилетняя девчонка, пряча глаза от родителей, скрывала, сколько могла, свою беременность, а потом про это узнали все, и она уехала жить к своей бабушке. А потом, с малышкой на руках, эта девочка заканчивала вечернюю школу и вечерний институт, работала, с девяти месяцев таскала свою девочку в ясли, и она там всё время плакала и болела…

"... - Я скажу тебе, - и он на мгновенье прижал меня всю к себе так крепко, что мне стало трудно дышать, - я тебя очень люблю, никому ещё этого не говорил. И поэтому слушай и запоминай: если случится так, что у тебя… если у нас с тобой будет ребёнок, этот ребёнок обязательно должен появиться на свет".

  Я вдруг подумала, что до встречи с Сеней я никогда не испытывала чувства обиды на Николая Николаевича, он был моей единственной любовью, моим божеством, и моя боль была лишь о том, что я его потеряла. Что же изменилось с тех пор, как в моей жизни появился Сеня? Об этом надо будет серьёзно подумать, ведь теперь, я твёрдо знала это, изменилось всё вокруг, и прежде всего, изменилась я сама.