ПАМЯТЬ
Когда уехали наши соседи и друзья Дима и Ира, мы невольно думали о том, кто же переедет в соседнюю квартиру. Оказалось, что это Валера, которого мы немного знали и его мама Анна Васильевна.
Каким интересным человеком она была, предстояло узнать, но позже. Неизгладимые воспоминания о ней остались не только в моей памяти, но и в памяти моих детей. Даже внуки не раз слышали от нас воспоминания о ней.
- «Мам, как это Анна Васильевна ругалась туркменскими деньгами, - спрашивала буквально вчера меня моя дочка?»
- «Идыя раманд».
- «А почему «калики маргалики» она говорила?»
- «Так, это она в калий-марганец ругалась, в марганцовку, она ж медичка», - смеясь, уже не впервой объясняла я.
- «А еще какое-то было у нее интересное ругательство, смешное»?
- «Моб твою ять », - неизвестно в который раз отвечала я на те же вопросы. Видите, и ругалась вроде, но с юмором, не материлась. А сейчас маты эти можно слышать от всех. Можно жить без них, ведь я живу и не могу себе позволить произносить их, хотя слышу и знаю. Это ж самодисциплина и требовательность к себе», - в который раз говорила я своим детям и внукам. А одновременно всегда вспоминала свою соседку, пусть земля ей будет пухом, и помнили ее мои дети.
В воскресенье, еще много лет назад, вскоре после переезда новых соседей, я постряпала традиционно пирог, и отправилась к соседям.
- «О, да тут - стряпуха, - воскликнула Анна Васильевна, встречая свою новую соседку, - а пирог, то золотой, словно солнышко»!
Так состоялась наша первая встреча и знакомство.
Анна Васильевна была ровесницей революции и могла очень много рассказать о самом разном. Слушать ее было одно удовольствие. Погружаясь в ее образные рассказы, я побывала и в Туркмении, и в старой деревне Чесноковка, что рядом с нашим городом, и в разных других местах.
По образованию и опыту работы она была медицинской сестрой, и это наложило на нее определенный отпечаток.
Внешне она была привлекательной, а когда-то давно возможно и красивой. На портрете над кроватью была молодая женщина в шляпке очень похожая на Любовь Орлову. Уже с утра она была красиво причесана и одета с определенным изыском, например, в строгое платье с кружевным воротничком, даже в самом преклонном возрасте.
В те годы она еще работала и только собиралась уходить на пенсию. Работала в детском садике, поэтому часто рассказывала что-нибудь о детишках. О них можно говорить много и долго. Такой чудный это народец!
Она много рассказывала о своей жизни.
- «Когда я была маленькой, и мы еще жили в Чесноковке, из которой потом получился город Новоалтайск, - говорила она как-то, - я много фантазировала. Сижу как-то на столбике, ногами болтаю, и думаю. Здорово, если бы кино мы могли смотреть прямо дома, а не ездить в город в кинематограф! Разве тогда в тридцатых годах могла я себе представить, что это может случиться вправду? Когда приходилось мыть посуду или полоскать белье с мамой на речке, мне так хотелось, чтоб дома была вода, холодная и горячая. Такое в детстве и представить было трудно. Ходила на речку с ведрами за водой. Дома на печке всегда стоял чугун с водой, чтоб под руками была горячая вод, тем более что детей у мамы бело пятеро мал-мала меньше, а я был старшей. Печка была просто центром вселенной. Мы на этой русской печке и пищу готовили, и спали, и лечила нас печка. Здесь сушили мы одежду и обувь. А валенки-то были одни на двоих-троих. Носили их по очереди».
Любила я бывать в гостях у своей соседки. Простая обстановка ее квартиры успокаивала и настраивала на хорошее настроение. Над кроватью висел портрет ее и портрет сына, Валерия. Он был для нее смыслом жизни. Родила она его в войну, когда муж был на фронте, а они жили на границе,
рядом с самым южным городом Советского Союза, Кушкой. Поэтому в ее рассказах часто звучали слова «Кушка», «Мары», «басмачи», «шпионы»…
- «Была у нас как-то жиличка (комнату приходилось сдавать, ведь Валерка был маленький, а содержание за мужа-офицера порой приходило с некоторой задержкой), и, вдруг, исчезла. Опер отдел тогда арестовал ее как шпионку. Я ничего и не замечала. Да и некогда было. Все в госпитале пропадала. А вот, Валерка все приметил и даже мне пытался подсказать, но еще толком не говорил и только показывал под кровать в комнате, где жила наш жиличка. Ну, а я от него отмахивалась. Когда сделали обыск, то оказалось, что под кроватью чемоданчик с рацией, и она говорила из нашего дома по ней, не обращая внимания на маленького ребенка. А Валерке это было интересно, вот он и показывал мне на то, что ему было интересно. Игрушек-то у детей тогда много не было».
- «Иногда и ночевать приходилось в госпитале, оставляя ребенка. Как-то захватили госпиталь басмачи, так как надо было лечить их главаря, раненного в перестрелке. Конечно, лечили, говорила она, - отвечая на мой немой вопрос, который виден был по глазам моим, - во-первых, медики обязаны лечить всех, а во-вторых, под дулами оружия все будешь делать. Так несколько дней мы и пробыли там, пока нас свои не отбили».
Я смотрела кинофильмы, читала книги про басмачей, и знала, что к 1933 году считалось, будто басмачи уже разгромлены. Однако грабительские и контрабандные налеты и переходы границы на приграничную территорию продолжались и в последующие годы. А по большому счету они есть и сейчас, только это уже не те басмачи, когда это носило политический характер, и было одновременно с белым движением, а просто перевозчики, переносчики наркотиков или чего-то другого.
Слушала я Анну Васильевну, всегда разве что, не разинув рот, но с широко открытыми глазами. Она приводила примеры разговоров с басмачами так образно, что я будто бы и сама была там и видела все это своими глазами.
- «Мы жили на пограничной заставе, и ко всему нужно было быть готовыми», - говорила соседка.
Разговоров с ней у нас было множество.
- «Ну, а когда муж вернулся с фронта, тогда как», - как-то спросила я.
- «Муж вернулся, но он то ли вообще детей не любил, то ли оттого, что родился Валерка без него и маленьким его не видел, но не признавал сына, не жалел, не ласкал, ревновал меня к нему. Такой ненавистный был. А тут еще Валерка упал и получил заболевание, от которого нога перестала нормально двигаться, начала сохнуть. Видишь же, как он хромает, не сгибается нога теперь совсем. Не могла я видеть такого отношения, и уехала с сыном на родину».
- «А вас-то он любил? Может быть, все дело было в отношении к вам»?
- «Меня любил, он приезжал за мной и звал назад, но я не простила его, уж больно он черствый был. Но мне от этого было не легче, что любил меня. Все оставила и с малым количеством денег и Божьей помощью добралась я до Чесноковки. Стала работать, каким-то маломальским жильем обзавелась. Но такое отношение мужа к ребенку не могла перенести, от стресса я сама стала болеть и месяцами лежала в больнице, Валерка по интернатам и родственникам. Хорошо еще на работе меня поддерживали. С такими главврачами работала, каких и за границей знают: Неймарк, Гаткин… Замечательные были врачи и люди прекрасные. Причем все их династии, все эти семьи».
Я слушала ее с замиранием сердца, ведь все эти фамилии были на слуху. Известные на весь мир профессора от медицины.
- «Как-то меня не было на работе, и один врач, вспомнив, как я ругаюсь, попросил Гаткина напомнить моё ругательство, так тот ему как загнет матом - ведь не вспомнил, что я говорю «Моб твою ять», а такого ругательства и нет вовсе и слов таких нет», - смеясь, рассказывала соседка.
- «Ой, калики-маргалики, что ж мы с тобой болтаем, а про чай забыли! У меня тут варенье отменное, ревнёвое», - встрепенулась моя собеседница.
Она быстро накрыла на стол, где мы с ней уже не раз чаевничали.
- «Слушай, что-то я сережки твои не вижу, что мне так нравятся», - спросила она, внимательно на меня поглядев.
- «Да потерялись они где-то, не могу найти».
- «О, да ты к ножке стола платочек носовой привяжи – они сами найдутся», - сказала с улыбкой Анна Васильевна, - «я сейчас тебе расскажу. У меня как-то тоже именно сережка потерялась и вот эта, - показала она на свои цыганские серьги, - а было это в субботник, когда я жила еще в бараке. Убирали мы на улице, мели, скребли, а вечером вижу, нет сережки. Вот мне и подсказали так сделать. И что ты думаешь? Я толком и не искала их. Иду по двору, остановилась у забора, сама не знаю зачем, и вижу под ногами блестит. Наклонилась, а там серьга моя. И так не раз было. Испытанное средство. А то голову порой ломаешь в поисках, а нужная мысля не приходит, бывало. Да ты пей чай-то, а то остынет», - прервала рассказ собеседница.
Я сидела притихшая, пила чай и вглядывалась в вещи, которые были в комнате. Вот мчится лошадь (каслинское литье), а ещё фарфоровые фигурки: мальчик в зимней одежде, шапка набекрень; хозяйка медной горы. Такая и у нас дома была когда-то. А вот, балерина.… И все это на вышитых, выбитых на машинке или связанных крючком салфеточках.
Остальное все вроде и обычное, как у всех в те годы, но доброжелательность, открытость хозяйки согревали все в этом доме. Ко мне она тоже прибегала, но чаще я, хотя времени у меня практически не было (работа, учебы, дети, муж).
Когда мы переехали в другую квартиру, она приезжала к нам. Но и тогда, когда я с детьми уехала от мужа за многие километры от родного города, она приехала к нам и несколько дней гостила. С нею мы ходили по горам, вглядывались в цветы и корешки, слушали журчание воды в Чарыше, смотрели на горы, которые прекрасны всегда. Хорошо помню, как мы провожали ее на самолет, который тогда летал в Усть-Коксу, а от Усть-Кана ехали через живописные перевалы на автомобиле, любовались нашими Алтайскими горами.
Последние годы она лежала, прикованная к кровати, но, несмотря на мою просьбу, Валерий не сообщил о ее смерти.
Уже много лет ее нет с нами, но я помню ее, ведь память человеческая способна творить чудеса, возвращать нам тех, кого нет рядом и даже тех, кто ушел навсегда.