Выброшенные на берег

               
                Глава 1

         Проснулась Галина от телефонного звонка,  трубку брать не хотелось, воскресенье - ее выходной, а вдруг надо ехать на работу, не хочется. Ведь могла не ночевать дома, уехать куда-нибудь на выходной. Куда?
Все думают, что у нее, состоятельной невесты, отбоя нет от предложений, а реально…  бесперспективный  Пашка: балагур с мужественным телом и, как ему казалось, галантными манерами, которые иногда переходят в элементарную фамильярность; но, в общем, для райцентра, «для домашнего употребления» годится.

   А телефон заливался, захлебывался, наверное, кто-то на другом конце провода был уверен в том, что хозяйка дома.
- Слушаю,- сонным голосом произнесла Галина.
Послышалось легкое всхлипывание, переходящее в плач.
- Манюня, ты? - встревожено спросила Галина.
- Д-да, - и рев.
- Не реви, что случилось?
- Случилось… влетела я, - сморкаясь и икая произнесла Манюня.
- Пойди выпей воды и перезвони, - приказала Галина и положила трубку.

          Манюня, продавец магазина, которым заведовала Галина, страстно желающая выйти замуж, но, будучи настолько доверчивой, что слова своих  "кавалеров" всегда принимала за чистую монету,  часто беременела и, наревевшись, проклиная несостоявшегося мужа, неслась своей подпрыгивающей походкой к гинекологу.               
В голове не укладывалось, что такая маленькая,  болезненная  на вид, хрупкая  девушка  могла вынести более десяти абортов.

          Минут через десять Манюня перезвонила и совсем другим звонким голосом произнесла:
- Гал, я ошиблась, все в порядке. Но  Ким от меня ушел, - и опять всхлипнула.
- Манюня, я понимаю твое  желание выйти замуж, но  мужчины боятся потерять свободу (было бы что терять!), поэтому малейший намек на женитьбу отпугивает их, и они панически бегут без оглядки от брачных уз. А ты, наверно, стала  рассказывать ему, как хорошо было бы, если бы вы поженились, я же тебя предупреждала. Но не переживай, может быть еще придет.

- Нет, не придет, я ходила  на фирму, он уволился и уехал  в Польшу, на заработки - плаксиво сообщила Манюня.
- Найдешь другого, в магазин  ходят не только женщины, - пыталась обнадежить сотрудницу Галина.
- И алкоголики. А я хочу замуж, - снова затянула свою песню  несостоявшаяся невеста.
- Ох, Манюня, ну где я тебе найду мужа, сходи в бюро знакомств.
- Была, там одни разведенные, а я хочу холостяка.   
- Манюня, скажи  Пете-экспедитору, чтобы в следующий раз привез тебе  с оливковым маслом итальянца и обязательно холостого.
- Д-да, тебе смешно, а ты бы помогла.

- Ка-ак?
- Скажи Павлу, пусть меня познакомит с кем-нибудь из заводских, только чтоб непьющий был.
- Все непьющие  жадные, а ты натура широкая, может быть тебе подойдет слегка выпивающий? - произнесла, раздражаясь, Галина.   
- Нет, хочу непьющего, пусть даже жадного - продолжала клянчить Манюня, невзирая на  тон  собеседницы, - я к нему подольщусь и все денежки выманю.
- У жадных не выманишь. Но  Павлу скажу, не оставаться же тебе без провожатого, живешь ведь на краю географии, - пообещала Галина, для того, чтобы закончить разговор.

- Ой, Гал, спасибо, я знала, только  ты и поймешь меня, ты же человек! – сменив тон, авторитетно заверила просительница.
- До вечера, Манюня, я так поняла, что у тебя вариантов нет, и ты придешь ко мне "на чашку чая".
- Приду, приду, а теперь пока. Я тебя целую.

       Галина положила трубку. Утро было испорчено, притом самым вероломным образом, как будто нельзя было подождать до завтра. Не удалось беспроблемно поваляться в постели, понежиться, сварить кофе (кофеварка стояла рядом), лежа,
бездумно, не спеша его  выпить.
               

Глава 2

        Тупикин шел по улице и бессмысленно вертел головой по сторонам.
Скучно! Город надоел, завод надоел, жизнь с родителями в тесной двухкомнатной квартире осточертела, жениться не было на ком.
Вообще-то было, но хотелось жениться с выгодой, так как напрягаться не хотелось, а жить хорошо хотелось.
Когда  заходил в квартиры знакомых, то внимательно оглядывал ее, мебель, люстры, сантехнику и безжалостно завидовал, если кто-то из знакомых  женился на девушке состоятельной.

Тупикин считал себя, если не красавцем, то очень даже интересным молодым человеком, неглупым, умеющим вести себя в обществе, образованным.
На самом деле это был эгоист, любитель на чужой счет "проехать", боялся переработаться и любил себя безмерно.
Эта любовь с годами переросла в страсть и вылилась в желание бесконечно кормить себя. Он ел дома,  в столовой  заигрывал с официантками, на работе - с сотрудницами и все ради того, чтобы ему дали лучше и больше, чтобы угостили.
Наверное, сказывалось хроническое недоедание в детстве, отрочестве, да и сейчас дома было не очень сытно. Да и откуда?
Рос в бедной семье.  Детей было трое, да мать с отцом.
Отец не хотел второго ребенка, а мать хотела девочку, но к досаде отца родилась двойня - мальчик и девочка.
Когда Тупикин стал немного соображать, то очень огорчался, что родился не девочкой. 
 
Если дома никого не было, то он одевался в платьице сестры, брал в руки куклу,
смотрел в зеркало и ужасно нравился себе, при этом всегда боялся, что его застанут за этим занятием.
Еще он боялся старшего брата, который постоянно его высмеивал за плохие оценки и называл Иван-дурак.
Чтобы брат не дразнил, то он  чистил его ботинки, выполнял мелкие поручения.

В школе было не слаще: после упорного приготовления  уроков   
 оценки были "2" и "3" и частенько преподаватели,  после того, как долго бились, чтобы что-то вытащить из него в сердцах бросали: "Вот уж воистину  Тупикин!"
Учителей он тоже боялся, заискивал, если нужно было намочить тряпку или принести мел, то его опередить не мог никто. Мальчишки его били, сдачи он дать не 
мог, поэтому дружил с девочками и только с теми, у кого можно было списать.
Только мать  жалела и понимала, всегда старалась оставить лучший кусок, и когда он шел в школу, то всегда давала с собой завтрак, который торопливо съедался на лестнице, так как в школе надо делиться.
В семье работал только отец, и зарплаты токаря едва хватало, чтобы свести концы с концами.

Отец ревностно следил, чтобы мать ничего лишнего не покупала, наверное, он тоже не доедал, поэтому в семье часто возникали ссоры. Жизнь усугубляли стесненные квартирные условия. У них была однокомнатная  квартира, поэтому  Тупикин со старшим братом спали на полу и он часто ночью просыпался от холода и потихоньку стягивал с брата одеяло и заворачивался в него как улитка.
Это был первый урок борьбы за теплое место, который и определил характер Тупикина: потихоньку, исподтишка проворачивать дела.

Брат ушел в армию, когда он еще учился в школе, вскоре они переехали в 2-х комнатную квартиру, и он уже спал на диване. Сестра еще раньше вышла замуж  и уехала в Харьков.   В школе  она училась на «отлично», сутками просиживала над учебниками, имела незаурядные математические способности.  Благодаря своему классному руководителю, который преподавал в их школе физику и математику, она участвовала во всех конкурсах и математических олимпиадах и почти всегда побеждала. Учитель пророчил ей блестящую карьеру ученого.  Ира каждое лето  ездила в спортивно-молодежные лагеря  и в одну из поездок познакомилась с футболистом, который играл во втором составе и мечтал о мировой  футбольной славе. Она скрыла от родителей, кем является ее парень, сказала, что инженер, потому что отец футболистов на дух не переносил и считал, что у мужика-кормильца должна быть серьезная профессия.
 Получив аттестат зрелости, Ира сказала, что едет в Харьков, поступать в университет на факультет математики и показала вызов на экзамены, а сама приехала к Лене, они отпраздновали свадьбу с командой, и бывшая школьница обрела сразу два статуса: жены и студентки. Когда родители получили письмо с фотографиями и приглашение в гости (у футболиста была трехкомнатная квартира и машина, о чем незамедлительно было доложено, чтобы смягчить гнев родителей), то отец рассвирепел и сказал, что ноги его не будет у дочери. «Я ее растил не для того, чтобы она вышла замуж за футболиста. Наплачется еще…». Но, судя по письмам, которые Ира писала изредка матери, жила она в любви и достатке, мужа  перевели в первый состав, и она с ним ездила на все футбольные матчи, и это приводило ее в восторг.  Вот когда  Иван по-настоящему позавидовал сестре!

Мать, после целого месяца скандалов с отцом, все же съездила к дочери, и все ее впечатления поместились в трех словах: «Живет как в раю»
Брат в армии женился « на местной», и домой не вернулся. Тупикин после двух попыток, благодаря рекомендации завода, поступил в машиностроительный техникум, окончил его и теперь работал на заводе мастером. С рабочими был груб, хотя сам  4 года простоял у станка, к начальству относился с подобострастием и мечтал перейти в заводоуправление.
- Привет, Ванек!

Тупикин поднял голову и увидел  бывшего сокурсника по техникуму Павла, высокого стройного юношу с располагающей улыбкой, любителя веселых компаний, выпить он тоже был не дурак.
- Здоров, Пашка! - с  достоинством ответил Тупикин, так как знал слабость  Павла и поэтому не уважал. Он считал, что пить и курить равносильно тому, что выбрасывать деньги на ветер, хотя сам от выпивки "на шару" никогда не отказывался.

- Ты что нос повесил, - продолжал  Пашка, и Тупикин почувствовал легкий запах вина, - хочешь на вечеринку, у меня знакомая ну просто клад: квартира, мебель, работает завмагом, одним словом, старая дева, ну может быть и не старая, а то, что не дева, так я гарантирую, - и рассмеялся своим добродушным смехом.
- Пошли,  не пожалеешь, посмотришь, как я буду свободу менять на комфорт, - и похлопал Тупикина по плечу.
Тупикин немного подумал, прикинул, во что это ему выльется, мелькнула мысль о том, что может быть там будет еще одна завмаг, с мебелью и квартирой, и согласился.
Зашли в магазин, купили конфеты, шампанское, а по дороге цветы, Пашка хотел купить духи, но у него не хватило денег, а  Тупикин соврал, что у него тоже нет.   
               
                ***               
       Дверь им открыла черноволосая, высокая хозяйка с неправильными чертами лица, прекрасными карими, с лихорадочным блеском, глазами и черными густыми, неестественно изломанными вверху, бровями; высокую упругую грудь хозяйки  обтягивала блестящая с глубоким вырезом блузка, в ушах  сверкали крупные серьги, на левой руке два золотых  перстня. 
Тупикину хозяйка не понравилась: ни в его вкусе - он любил маленьких, светленьких с округлыми большими бедрами.
Пашка, на правах своего человека в этом доме, не спеша, снял куртку,  Тупикин - тоже.
- Рекомендую, это Иван - мой друг, - пытаясь быть церемонным, представил Тупикина Пашка, - а это королева  дворца, Галина.

- Очень приятно, - низким слегка хрипловатым голосом произнесла хозяйка и окинула  Тупикина неприветливым проницательным взглядом, под которым он сразу увидел свой не выглаженный старый костюм, который сзади пузырился, а спереди топорщился, нечищеные туфли и непонятного цвета носки.  Мелькнула мысль, что его, как непрошеного гостя, сейчас выставят.

- Прошу, - и  Пашка жестом левой руки с растопыренными пальцами пригласил всех в комнату,  правой - обнял хозяйку за талию; рука, не успев закрепиться на облюбованном беспечным кавалером месте, была моментально сброшена, но Пашка как бы не заметив недружелюбного жеста,  кивнул Ивану головой, что означало: "Следуй за мной".
В комнате стоял сервированный стол на шесть персон, но никого из гостей не было. Они были первыми.

Пашка с хозяйкой удалились на кухню, а  Иван стоял как истукан.
Он предполагал, что хозяйка поставит дополнительный прибор для него, но ни
хозяйка, ни Пашка не появлялись и  Иван, чтобы как-то сориентироваться в незнакомой обстановке подошел к книжным полкам и взяв первую попавшуюся книгу  бессмысленно стал листать ее, думая только о дополнительном приборе. 
Минут через двадцать (из кухни доносился только смех Пашки  да раздражающий запах сигарет  - Иван никогда не курил) раздался звонок - пришли две девушки и парень.

 Они быстро побросали свои пальто и сразу сели за стол. Ивана, даже не представив, усадили рядом с маленькой остроглазой с жидкими, завитыми как у пуделя волосами, с острым носиком и писклявым голосом, смешливой девушкой.
Она моментально повернулась к нему и повелительно спросила:
- Как тебя зовут?
Иван оторопело произнес:
- Ваня, - и тут же поправил себя, - Иван.
- Маня-Ваня, - запела соседка, все, кроме Ивана, стали смеяться, разливать коньяк, вместо тостов говорили: "будьмо", пить и есть.

Никто больше не пришел. Иван всегда пил мало и, несмотря на уговоры Мани, больше трех рюмок не выпил.  Трезвость он считал одним из своих достоинств.
Пашка включил магнитофон и все пошли танцевать. Маня буквально прилипла к Ивану и он понял, что  Пашка привел его для нее.
Она ему не нравилась, но он старательно танцевал, поглядывая на ее подругу, вот бы с кем бы потанцевать, но ее опекал  здоровенный верзила  с огромными, как лопата руками.
Маня трещала не переставая, без конца приглашая Ивана танцевать. Пашка сидел и пил, а Галина - курила.
Наконец, Галина  со словами: "Манюня, хватит выделываться, пойдемте проветримся", выключила магнитофон.

                ***
             Проводив Маню, а жила она на квартире частного дома в другом конце города - у черта на куличках - Иван приехал домой   поздно.
Не снимая куртку, прошел на кухню.
Жалкая кухня, убогая мебель, дешевая посуда неприятно поразили Ивана. Было такое впечатление, что он первый раз по настоящему разглядел свою квартиру. Зашел в ванную, та же убогость грустно смотрела на него старой покосившейся раковиной, пожелтевшей от старости ванной и ржавыми кранами.
"А Пашка сейчас сидит на кухне с импортной мебелью, а Галина ему чай наливает в китайский сервиз".

Зависть и злость сдавили горло Ивана. Хотелось взять табурет, на котором сидели и с которого ремонт делали, облезлый старый  табурет, и разнести все ко всем  чертям. А ведь он еще вчера гордился своей квартирой и комнатой (ха-ха-ха, восемь квадратных метров), которая являлась его "апартаментами" как он именовал ее перед своими друзьями.   
      Сбросив на стул куртку и видавший виды костюм, Иван растянулся на диване, который показался ему жестче, чем раньше,  и  задумался.

Мысли вертелись вокруг галининой мебели, посуды, закусок на столе.
"Вот бы и мне такую найти. Наверное,  и денег у нее полным-полно. Обвешивает, обсчитывает и живет припеваючи. А я мантулю на заводе, а что имею. Нет, не усну, пойду к  Верке".
Иван одел старые брюки и свитер не первой свежести, пропахший соляркой, керосином и еще чем-то заводским ("От Верки на работу пойду") и тихо, чтобы не разбудить родителей, вышел из квартиры.

        Верка жила через два дома и спать еще не ложилась. Ивану обрадовалась, и удивилась, что он отказался от ужина. Такого раньше никогда не было: во сколько бы Иван не пришел, он всегда ел.
В однокомнатной  квартире  Верки было скромно, но чисто и уютно, пахло  пирожками. Верка была невысокая блондинка с тонкой талией и низкими мясистыми бедрами (рабочие прозвали ее за это "галифе"), грудь была маленькой и она, чтобы скрыть этот недостаток, носила платья и кофточки с густыми рюшами, отчего казалась пышечкой.
 Работала инструментальщицей  на заводе  вместе с Иваном, и всегда для него  у нее было припасено что-нибудь печеное. Иван любил поесть, дома не всегда было сытно и Верка, разглядев в нем эту человеческую  слабость, пыталась проторенным путем завоевать  сердце любимого. И Иван почти сдался, тем более, что родители "достали".
      Но сегодняшний вечер открыл ему глаза на другую жизнь:  на ту, которую он видел по телевизору, о которой часто мечтал, и которую Пашка уже имеет.

Глава 3

Прошел месяц, а Иван беспокойно перебирал в уме знакомых девушек, чтобы сделать выгодную партию. Он бродил по городу, заходил в кафе, но фортуна не хотела помочь ему, а сам он был бессилен.
Верка заметила перемену в отношениях, но на расспросы Иван только рукой махнул.
Дома родители интересовались, когда он с ней (Веркой) распишется. Вечер уже давно решили не делать.
“Расходы большие, а подарки дарят дешевые, невыгодно, - раздраженно говорил  отец”.

Когда мать в очередной раз задала вопрос о Верке, то Иван со злостью бросил:
“Нищету разводить”, -  вышел в другую комнату и долго слышал шипящий шепот родителей, теряющихся в догадках.
Но жизнь непредсказуема и не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
А Ивана она подстерегла в гастрономе, куда он зашел выпить стакан сока (на сок денег не жалел – полезно).

- Ваня, Ванечка, - вдруг услышал он слева тоненький знакомый голос и увидел Манюню.
- Здравствуй, Маня, я вот решил стаканчик пропустить, - и рассмеялся довольный своей шутке. – А ты что здесь делаешь?
- Ванечка, тебя мне  Бог послал, - не отвечая на вопрос,
затараторила  Манюня. – Возьми пакет и следуй за мной.
Иван не успел и глазом моргнуть, как увесистый пакет появился у него в руках.
- Куда следовать, Маня, - ошарашено спросил он.
- Куда, куда? К Галине, пошли быстрей.
-
По дороге Манюня обрисовала ситуацию: у Галины мать заболела, вызвала 
“скорую”, а в магазине ревизия, так что Иван должен выручить: дождаться врача.
Пока Иван переваривал ситуацию, они оказались в квартире Галины, и Манюня скороговоркой представила его:
- Раиса Никифоровна, это Ваня, знакомый Гали, он посидит с вами, пока врач придет, - и, положив ключи и деньги на стол, пулей вылетела за дверь.

Иван остался стоять в чужой квартире с незнакомой больной женщиной и тяжелым пакетом в руках.
Выручил звонок, приехала скорая помощь.
Врач измерила давление (которое оказалось высоким), температуру, медсестра сделала укол, и, оставив рецепты, уехали.    
        Раиса Никифоровна с трудом повернула голову в сторону Ивана и печально улыбнулась.
- И вас побеспокоили, извините. Да вы присаживайтесь.
- Ну что вы, ничего страшного, раз надо помочь, то, пожалуйста, - и с шумом бухнулся на стоящий рядом стул.
- Вы включите телевизор, будет не так скучно со старухой сидеть.
- Ну что вы, мне совсем не скучно с вами, - но телевизор включил.
“Panasonic, - отметил про себя с завистью”.
Вскоре позвонила  Манюня,  и Иван, по ее команде, с рецептами и деньгами не очень охотно пошел в аптеку. Затем он, под руководством  Раисы Никифоровны
разогревал обед и они вместе  с ней обедали, а затем он мыл посуду, вытирал и расставлял по полкам. И как же  завидовал! как завидовал… как хотел жить рядом с этим импортным трехкамерным холодильником, есть из такой красивой посуды, сидеть на таких удобных стульях (он всегда считал, что на кухне должны стоять табуретки, а оказывается – стулья).

             Галина приехала поздно ночью, уставшая с темными кругами под глазами, поблагодарила Ивана и сказала, что у подъезда его ждет оплаченное такси.
Иван предложил подежурить у матери на следующий день, Галина покорно кивнула головой.
Подъехав к своему дому, Иван небрежно хлопнул дверцей машины, как будто возвращаться домой на такси для него - привычное дело, и важно вошел в подъезд.

***
Раиса Никифоровна, после выздоровления, уехала к себе, но адрес и телефон Ивану записала.
- Будете, Ваня в нашем городе, заходите, я буду рада вас видеть.
Иван не заставил себя долго ждать и, не жалея время на электричку, зачастил к матери Галины, так как к самой Галине его никто не приглашал.
Общаясь с матерью Галины,  Иван понял, что с ее помощью он сможет осуществить свою мечту.
 Разговоры вертелись, в основном, вокруг Галины и все-то Раиса Никифоровна на что-то намекала, а последнее время – открытым текстом о том, что ей хочется внуков, а Галина с замужеством не торопится.

Иван вообще любил поговорить, а эта тема была для него слаще меда.
 Дома, лежа на старом жестком диване, мечтал о «роскошной» жизни, которая, как ему казалось сама идет в руки. А утром не верил в свою надежду и был груб с матерью, а на работе – с Веркой; в продмаг, где работала Галина, никогда не заходил, боялся острых языков продавщиц и насмешливых глаз Галины.
Другое дело, когда встречались у Раисы Никифоровны, которая так вела беседу, обращаясь то к Ивану, то к Галине, что создавалось впечатление, что в разговоре участвуют все.

 «Умная женщина, - с уважением думал Иван, глядя на учительский узел седых волос и короткую шею с янтарным ожерельем».
       В одно из воскресений, наколов дров и исправив электророзетку, Иван пил чай со сладким пирогом, который специально для него испекла Раиса Никифоровна (Галина сладкое не любила).
- Ваня, сколько вам лет, - осторожно спросила Раиса Никифоровна и он почувствовал, как у него от волнения стали влажными руки.         
- Двадцать семь.
- Вы были женаты? Не сердитесь, что я задаю такие вопросы, ведь вы приезжаете ко мне как знакомый Галины и я, надеюсь, более чем знакомый.
Иван поперхнулся чаем, не зная, что ответить промычал что-то невразумительное.
- Галочка ведь тоже не школьница, институт окончила, работает, пора бы и меня внуками порадовать.
- Да я, Раиса Никифоровна не против, я только «за», - торопливо, захлебываясь словами и механически кроша печенье согласился Иван, - да не знаю, как ваша дочь решит.

- Безусловно, Галочка девушка строгая, серьезная, я ее так воспитала, - гордо продолжала Раиса Никифоровна, - но вы должны ее завоевать и знайте, я – ваша союзница.
Иван начал молоть какую-то чепуху, Раиса Никифоровна ударилась в воспоминания о детстве  дочери, и со стороны могло показаться, что каждый из них говорит сам с собой, не прислушиваясь к словам собеседника.
 
                Глава 4

Только Галина, сидя в своем гастрономе и ломая голову, как списать товар, срок годности которого истек, не подозревала, что судьба ее решается двумя такими неавторитетными в ее жизненных проблемах  людьми.
Справедливости ради надо отметить, что любила она больше отца, у них было взаимопонимание, с матерью всегда конфликтовала, а сейчас, повзрослев, кроме жалости к ее возрасту, ничего не испытывает.
Иван - пустое место - зачем-то ездит к матери, вроде, как помогает, книги какие-то берет у нее читать, только на лице следов интеллекта не видно.

А мать все намекает, намекает…
До чего же они подходят друг другу, просто из одного теста вылеплены. Взрослые дети…
Безусловно, ее родителям не повезло, разные они были, абсолютно.
Отца  Галина не просто любила, она его обожала. Иногда ей казалось, что они с отцом ровесники, так как их внутренние миры  совпадали и, наверное, как  в каждом мужчине есть женское начало, а в женщине – мужское, так и во взрослых остается навсегда притаившийся ребенок, вследствие чего иногда окружающие, да и сам обладатель поступка не понимают выходки взрослого человека.

У Галины было увлечение ботаникой, она собирала бесконечные гербарии, чем сердила  мать, которая хотела, чтобы дочь училась шить и вязать, так как это всегда пригодится в жизни, а гербарии…
Иногда отец приходил домой с заговорщицким видом и показывал дочери какое-нибудь растение, цветок или листок и они до поздней ночи искали в книгах его название, а если не находили, то сами придумывали и присваивали премии, которые отмечались тут же в альбоме с гербарием.
Счастливое время!
Повзрослев, Галина  поняла, что отец ее глубоко несчастен.
Он был образец натужной порядочности: старался это показать в школе перед педколлективом, перед детьми, техническим персоналом. Эту же порядочность он перенес  в семью. Окончательно разочаровавшись в жене, он по-прежнему оставался в лоне семьи, так как уйти из нее было непорядочно. Тайно имея женщину  старался быть порядочным и с ней (?), но тут вступали противоречия, как,  не ущемляя семью остаться порядочным с любовницей (боже сохрани от этого дурного слова, друг – вот как он называл ее для себя, так как у них было родство душ, вот только плотское удовольствия  как-то не вписывались в чистоту их отношений). Эта постоянная раздвоенность личности и сгубила  его. Будучи с ней  думал о том, что кто-то узнает о его непорядочности, а дома с женой, он думал о   васильковых глазах и душистых длинных волосах.


Глава 5

            Двадцать девятого декабря  Галина получила заказное письмо, с уведомлением. Повертев в руках конверт с незнакомым почерком, вскрыла и, не дочитав до конца, потеряла сознание, очнулась сидя на стуле и первое, что увидела – это усы и  участливое лицо.
- Вам плохо, - тихо спросили усы.
- Да, - прошептала Галина, - очень плохо.
- Наверное, беременная, - услышала за спиной чей-то безапеляционный голос.
- Вы далеко живете? – усы приблизились к лицу Галины так близко, что она увидела брови, густые лохматые, а под ними маленькие добрые глазки.
- Нет, - и помотала головой. Хотела сказать, что ей лучше, но, почувствовав свои ватные ноги, поняла, что без посторонней помощи не дойти.

Усы проводили ее домой, посадили у окна, открыли форточку, напоили лекарством и исчезли. Больше она их никогда не встречала.
Лекарство подействовало, и она встала, чтобы еще раз прочесть злополучное письмо, но ни в сумке, ни в кармане пальто его не нашла.
“Выронила, растяпа, - пожурила себя Галина, и открыла окно».
Зимний ветер с крупой бил по лицу и она чувствовала, что цепенеет от холода. Но очередной порыв ветра захлопнул окно и Галина, так и не заплакав, улеглась, не раздеваясь, на диван, знобило, но так и не встала до утра.
                ________________
      
Будильник звенел настойчиво и долго. Превозмогая разбитость в теле, Галина с трудом поднялась с дивана. В сухих глазах была такая резь, как будто их засыпали песком.
 Тридцатое декабря. Первый день без надежды, без опоры в жизни, наедине с собой… Сколько их еще впереди…
               
                ***
         Как всегда, тридцатого декабря  праздновали Новый год  в кафе с сотрудниками. Галина много пила, а в танце прижималась к Стасу и шептала: “Лучше тебя нет никого на свете”.
- Что с Галиной, - спросил Стас  у Манюни.
- Сама не знаю, а спросить боюсь, она ведь быстро ставит на место тех,  кто лезет к ней в душу и забывает, что она завмаг, а мы продавцы, но думаю, что это серьезно, ведь она не пьет, а сегодня…
Домой шли с песнями, Галина в распахнутой шубе  и  не соглашалась ее застегнуть.
- Жарко,- пьяно хохотала она, - Манюня, где бутылка, давайте вот у этой елки выпьем.
-
И опять шампанское и смех, хриплый, кашляющий от сигареты, которую Галина не выпускала изо рта.
В квартире она пыталась поцеловать Стаса и шептала:
- Останься, Стас, я твоя.
Стас молча ее раздел и уложил в кровать, она рыдала долго и пьяно, а затем уснула.
Он пошел на кухню, сварил себе кофе и, подперев уже лысеющую голову рукой, стал смотреть в темноту окна. Кофе остался нетронутым.      

***
      Стас женился в 25 лет на широкоскулой, сероглазой, с большим ртом и расщелинкой между передними зубами, веселой говорливой девушке. Красавицей Татьяну не назовешь, но ямочки на щеках и постоянная улыбка, по малейшему поводу переходящая в смех, произвели впечатление на Стаса, сдержанного  впечатлительного юношу, который, кроме школьной любви не знал сильных увлечений. Встречались они мало, через два месяца поженились, и Стас до сих пор не может вспомнить, кто из них подал эту идею.

Таня оказалась хорошей хозяйкой, однокомнатную квартиру, которую они снимали, она сделала уютной, истратив небольшие накопления Стаса, о которых он нисколько не жалел. Готовила очень вкусно, по праздникам всегда пекла пироги. Но у нее была одна слабость – украшения. Совершенно не разбираясь в ювелирных изделиях и не имея вкуса она покупала без разбору дешевую и дорогую бижутерию и могла рядом с золотым кольцом одеть дешевую подделку. То же было и с ее нарядами. Вначале Стас не обращал на это внимание, но однажды, приехав к маме в Одессу, его сестра-пигалица буквально высмеяла наедине с братом его жену. Стас как мог защитил Татьяну, но дома, когда они собирались в гости к его другу попросил подделки не одевать, на что она ответила: «Мужики не поймут, а на баб мне плевать». Стаса покоробил ответ жены, но он смолчал, так как она ждала ребенка.

Когда родилась дочь, в семье начались материальные трудности. Татьяна хоть и работала калькировщицей и зарплата у нее была небольшая, но денег хватало. Так как Стас всегда придирчиво относился к своей одежде и на момент женитьбы у него все было, то молодая семья свой бюджет расходовала только на оплату квартиры, питание и наряды Татьяны, включая и ее дешевые украшения. Сейчас все было по-другому: все деньги Стаса уходили на квартплату и ребенка. Татьяну это злило: не такой она представляла семейную жизнь. Начались скандалы, вернее, Татьяна хотела, чтобы Стас больше зарабатывал, а он считал, что достаточно приносит в семью. Но бесконечные упреки заставили Стаса искать подработку, и он по вечерам и выходным дням ходил по квартирам и ремонтировал бытовую технику. «Халява», 
как  говорила Татьяна, была небольшой и она вздыхала о том, что Стас не умеет ремонтировать «телики» и «видаки».
Через год Татьяна договорилась с соседкой-пенсионеркой, что та будет «смотреть» дочку и вышла на полставки на работу. На ставку в проектном институте калькировщице делать было нечего.

 Но после работы домой не торопилась – ходила по магазинам, рынкам, смотрела на новые офисы и завидовала «крутым», их машинам, длинным пальто, «мобилкам», наконец, их сытым  «фейсам». А дома, с появившимся отвращением, глядя на тощую сутулую фигуру мужа, на его усталые замученные недосыпанием, глаза, которые казались еще больше на осунувшемся лице, думала: «Неудачник и что меня в нем привлекло, ведь ни кожи, ни рожи».

Вскоре она завела себе любовника, продавца пивом и сигаретами из ларька рядом с институтом. Ему было лет сорок пять, коротышка с лысиной и животом, но зато у него был «Фольсваген» и они ездили с ним на «хату». Мужик был женат и жадный, да и тот через месяц ее бросил: взял себе молодую девушку-реализатора и стал ее возить на «хату». Таня не осудила ни Яшу, тем более реализатора, теперь работу днем с огнем не найдешь, а жить-то надо.

Приобретя небольшой опыт, и как-то скрашивая опостылевшую семейную жизнь, Татьяна стала искать развлечения на стороне. Так прошло еще пять лет, основным событием которых было получение двухкомнатной квартиры в «спальном» районе города. Асе исполнилось шесть лет, и она пошла в первый класс, Стас по-прежнему работал, а по вечерам подрабатывал, но жизнь в семье не клеилась.   
Давно догадываясь, что жена ему не верна, Стас стал подозрительным, каждый жест, каждое слово казались лживыми, все раздражало, и только любовь к дочери удерживала  в семье.
Однажды он встретил на лестнице, поспешно спускающегося мужчину и интуиция ревнивого мужа подсказала, что тот вышел от его жены. Войдя в квартиру и увидев разрумяненную жену не сдержался и, брезгливо скривившись, кинул:
- Шлюха.
Она не оскорбилась, а с привычной злостью парировала:
- Не пойман, не вор. Лучше бы побольше денег домой приносил, а не жену оскорблял.

Скандал разбудил дочь и Стас, выбежав из квартиры, уже внизу сорвал злость на двери подъезда.  Возле пивного ларька купил бутылку пива и сигареты. У себя во дворе на мокрой после дождя скамейке, выкурив почти всю пачку сигарет и выпив пиво, вернулся к себе и скрючившись на диване,  всю ночь проворочался съедаемый ревностью, проклиная короткий диван и свою безрадостную жизнь.
Утром Татьяна, как всегда суетилась на кухне,  подала завтрак и  говорила с ним,  как ни в чем не бывало. Стас тоже сделал вид, что о скандале забыл.
Через месяц  он  уехал в командировку на десять дней, но справился за неделю  и  днем вернулся домой, когда жена должна была быть на работе. Сложив в холодильник покупки, а школьный рюкзачок в шкаф (Ася  хотела иметь именно такой), Стас с удовольствие вытянулся на диване, предполагая, как удивится Таня, увидев его дома. Последнее время мир воцарился в их семье, да и Стас стал получать прилично, так как после получения квартиры  сменил работу.  Во второй половине дня ни жены, ни дочери дома не было. Подозрения вернулись в душу Стаса и поздно вечером, когда он услышал поворот ключа в двери, то спрятался на балконе.
 Досадуя на густой рисунок гардин, Стас все же увидел, что Татьяна, одетая в черную длинную юбку и красную  блузу,  пришла не одна, а с мужчиной, лица которого он, как не искал щелку в гардине, разглядеть не смог. Не раздеваясь, они прошли в спальню. Через некоторое время, раздираемый ревностью Стас,  застал любовников в своей супружеской постели.  Он кинулся на мужчину, но сразу же получил крепкий удар по лицу, который свалил его на пол,  вместе с туалетным столиком жены.
 Пока Стас поднимался, в спальне осталась только жена, он кинулся на нее и ударил. Татьяна отклонилась, удар пришелся по плечу и не причинил ей особой боли. Но зато злость в ней забурлила, как вода в котле и она, собрав всю ненависть к опостылевшему мужу, крикнула:
- Слизняк. Мало он тебе дал. У-у, не-на-ви-жу…
Стас, увидев обезображенное злостью лицо жены, все понял и пошатываясь пошел в ванную, так как кровь из носа капала прямо на новый ковер. Утром, полюбовавшись на синяк под глазом, Стас собрал вещи и уехал из города.
 
                * * *
Еще Стас вспомнил, как впервые увидел Галину.
Друг  устроил его механиком по эксплуатации и ремонту холодильников. В обязанности Стаса входило обслуживание трех продмагов.
Он все помнил до малейшей подробности: в холодный осенний день у Стаса был утренний вызов, в дороге его застал неизвестно откуда взявшийся дождь (накануне, да и утром было сухо и солнечно).

 Когда он вбежал  в магазин, весь мокрый со слипшимися от дождя волосами и громыхающим портфелем (кроме холодильников завмаги всегда просили его  то сантехнику починить, то элекророзетку отремонтировать),  первую, кого он встретил в только что открывшемся магазине – это Галину. Одетая во все белое, белый костюм, белые туфли она была, как цветущая яблоня весной, и Стасу показалось, что это его сама судьба приветливо встречает. А Галина растеряно смотрела на улицу, не зная, что делать: или заехать домой и переодеться и опоздать на конференцию или же так и ехать в белом.

Стас не знает, какое она приняла решение, но непонятное чувство радости не покидало его в течение всего дня. Стас стал наведываться в продмаг чаще, чем в другие магазины и вскоре стал своим человеком в коллективе, где мужчины огромный дефицит. Он отремонтировал в нем все, что мог, вплоть до одноразового импортного фена Галины, который лежал на полке у нее в кабинете красивой ненужной игрушкой, которую жалко было выбросить.
Иногда они вместе пили кофе, иногда Галина подвозила его домой на своем «Жигуленке» (дядя подарил после окончанию института), а когда узнала, что у Стаса есть права, так передавала ему руль во время их совместных поездок.
Несколько раз ездили к маме: привезти «закрутки». По дороге Стас сказал, что он тоже из этого города и рассказал Галине о своей неудачной женитьбе и попытался осторожно проникнуть в личную жизнь Галины, но напрасно.

Слышал, что у нее был жених, «мент», но она ему отказала.  Говорили, что и сейчас у нее кто-то есть, но она свои отношения тщательно скрывает. Манюня говорит, что холостой и «красавец», работает на заводе. Но на всех  праздниках, которые отмечал магазин в ресторане и каждый имел право привести «кого хочет»,  Галина была одна, что давало возможность Стасу сидеть рядом с ней, танцевать, а после того как  Галина, по просьбе своих подчиненных, спела у микрофона несколько песен, Стас тоже показал свои вокальные данные, чем, еще более, расположил к себе  сентиментальные женские сердца.
   
Однажды, танцуя с Галиной, Стас посмотрел на ее руку, мирно покоящуюся в его ладони, и продекламировал:
       /В моей руке лежит сокровище
       / И ключ поручен только мне…
- Стас, не в руке, а в душе лежит сокровище…
- Конечно же, Галина, безусловно, в душе, - и с надеждой заглянул в ее бесстрастные глаза.
-
                В этот вечер Галина больше с ним не танцевала, а домой, вызвав такси, уехала с Манюней. Стас все понял, и больше подобных выпадов с его стороны не было, так как он считал себя в глазах Галины «второсортным», одним словом, «алиментщик». Галина же вела себя с ним ровно и когда была нужна мужская помощь в магазине или дома, то она, не колеблясь, приглашала Стаса. Надежда снова затеплилась в его доверчивой душе. Но сегодняшняя вечеринка в кафе настолько поразила Стаса, что он не знал, как объяснить поведение Галины. Желание воспользоваться ситуацией  противоречили с элементарной порядочностью, и это раздирало его надвое. И только, вспоминая ненавидящий взгляд бывшей жены, он боялся повторения ситуации. Галина не любила его – это факт, а минутная слабость, выходящая за рамки его понимания, не поправят сложившихся отношений. Нет, не поправят, а только усугубят.
 
***

       Утром Галина, увидев Стаса, ничего не могла вспомнить. Хотела встать с кровати, но вскрикнула от резкой боли в плече.
- Что случилось, - и Стас в позе вопросительного знака склонился над распухшим от слез, измазанном косметикой, лицом Галины.
- Наверное, миозит, ох-ох, даже повернуться не могу.
- Я вызову врача.
- Не надо. Стас, отвези меня к маме, она меня горячей солью вылечит, ну пожалуйста. И дай мне сигарету. Ключи от гаража и от машины в баре.
- Но у меня нет доверенности.
- Господи, да гараж почти рядом, в случае чего, объясни ситуацию.
Стас вышел и вскоре вернулся.
- Ну что? Все ладушки? – Галина продолжала лежать и курить. – А я встать не могу, - с деланным весельем продолжала она. – Помоги мне до ванны добраться.
С горем пополам и с помощью Стаса она оделась, и он отвез ее к матери.
Раиса Никифоровна раскудахталась, уложила в постель, побежала на кухню, что-то уронила, запричитала.

- Стас, извини меня, я наверно вчера надралась.
- Видно причина была серьезной.
Галина отвела глаза от пытливого взгляда Стаса и почувствовала такую жалость, что хотелось вскочить и прижать этого обездоленного человека к себе, погладить по голове, по лицу, поцеловать его руку.
- Ну я пойду, до свидания, выздоравливай, с Наступающим тебя. И вас, Раиса Никифоровна с Наступающим, - и как-то боком, словно нехотя, вышел.
               
Глава 6

           Иван не находил себе места ни дома, ни у Верки. Намеки Раисы Никифоровны совсем выбили  из привычного ритма жизни. Даже есть стал меньше, зато больше спать, а когда просыпался, то думал как ему Галину “захомутать”. Вся надежда была на ее мать.
К Верке продолжал ходить, но и у нее не проходило чувство беспокойства.
- Что ты ерзаешь по дивану, - говорила Верка и поправляла покрывало, - надоело смотреть телевизор так иди домой или куда ты там еще ходишь.
Иван молчал, видел, что Верка переменилась, да оно и понятно, ведь время, когда они должны были расписаться, прошло.

Так как с Галиной ясности не было (мать, конечно, старается, но ведь насильно не выдаст дочь за Ивана, не те времена, так что «бабушка надвое сказала»), поэтому Иван терять Верку не хотел и мутно ей объяснял, что хочет собрать деньги и сделать вечер. Но чуяло любящее веркино сердце что-то неладное.
- Ваня, у тебя кто-то есть, - спрашивала она  в постели и клала его голову  к себе на плечо и щекотала прядью волос его лоб, щеку.
Раньше ему это нравилось, а теперь раздражало.

- Никого у меня нет, это на тебя Вовка заглядывается.
- Никто мне, Ваня, кроме тебя не нужен. Я уже и елку купила, вон на балконе лежит, правда маленькая.
Иван встал и пошел на кухню пить воду.
“С кем Новый год проведешь, с тем и весь год будешь, - мелькнуло в голове”.
     -    Не знаю, Веруня, меня на Новый год тетка приглашала, хочу съездить, ведь три дня отдыхаем, - и стал одеваться.
- Ты что уходишь? – глаза у Верки стали круглыми и казалось, что она вот-вот заплачет.
- Да, пойду, завтра с матерью на рынок надо, - безбожно врал Иван, и она знала это.
                ***
Так и не приняв решения и не находя себе место 31 утром он поехал поздравить(?)  Раису Никифоровну и был удивлен, увидев у нее в постели Галину. Бледная, с поникшими волосами, бесцветным взглядом она была неприятна Ивану, и он старался не смотреть на нее.
Зато Раиса Никифоровна, румяная от возбуждения и печки, из духовки которой так вкусно пахло, увидев Ивана, радостно  заулыбалась  и заговорила о тесте для праздничного пирога, которое плохо подходило, о яблочной начинке, но
 оборвав себя на полуслове, испуганно всплеснула руками.

- Ваня, ведь мы без елки. Вот деньги, идите быстро, возле магазина торгуют.
- Выберите  пушистую, а если пушистой не будет, то купите две.
Иван принес елку, помог Раисе Никифоровне ее украсить и получил приглашение на праздник.   
            Праздновали по-семейному: Раиса Никифоровна суетилась, выставила на стол все свои разносолы, а уж наготовила, напекла с ее же слов: “Как на Маланьину свадьбу” и так недвусмысленно посматривала на Галину и Ивана, что посторонний наблюдатель бы решил, что это она потчует зятя и дочь.

Галина чувствовала себя значительно лучше: горячая соль и  мамины заботы вынудили миозит начать сдавать позиции. За столом говорили  Раиса Никифоровна и Иван, а Галина - на правах больной - молча уставилась в телевизор и мрачно созерцала внутри себя руины  несбывшихся девичьих грез.
Первого января Раиса Никифоровна  домой Ивана не отпустила, и он целый день просидел в глубоком мягком кресле перед телевизором, млея от сытной еды и комплиментов хозяйки. Галина из своей комнаты не выходила, сославшись на плохое самочувствие.

А ночью он решился: крадучись, словно кот в кладовой, зашел в комнату Галины, и она ему безразлично отдалась.
Вне себя от счастья Иван заснул крепким сном здорового мужика.
 Утром встал раньше  Галины и, попрощавшись с Раисой Никифоровной, которая заискивающе заглядывала ему в лицо, повез свою тайную радость домой.
     Вечером, одев старый костюм, пошел к Верке. Она ездила в село к матери и привезла  сумки с продуктами.
Поужинав и поговорив о пустяках легли спать.
“Какая же Верка мягкая, теплая, - думал Иван, вспоминая костлявые плечи Галины”.
А Верка, соскучившись, обнимала Ивана, что-то шептала и целовала, целовала…

                Глава 7      
Проснулась Галина с чувством омерзения, как будто таракана проглотила. Узнав от матери, что Иван ушел, вздохнула с облегчением.
За завтраком Раиса Никифоровна повела атаку, которую она подготовила заранее.
- Такой приличный человек Ваня, не пьет, не курит, вот бы тебе, Галочка, такого мужа. И делать все умеет: смотри - дров наколол, розетку починил.
Галина молчала.
- Доченька, ведь замуж надо, дети нужны, годы идут… А где их принцев-то брать, да и ты, надо сказать, не красавица…
Галина вскочила, не допив чай, и легла на диван, отвернувшись.
“Да уж верно, не красавица, женился  Виктор, а ее три года просто вычеркнул”.
Раиса Никифоровна через час вошла в комнату и села на краешек дивана.

- То, что он простоват, ничего, - решив не отступать, продолжала она прерванный монолог, поглаживая плечо дочери. – Такие и нужны для дома. А красавцы, да умные-разумные, сама знаешь где они…вспомни отца.
- Ты хоть отца-то не трогай…
- Гулял твой отец, доча, гулял,  и ты его не защищай. Почему? Потому что красивый, да умный, женщины так и липнут к таким, а мне-то было что за счастье.
Галина села на диване и обхватила колени руками.

- Чего ты хочешь от меня? Чтоб я замуж за Ивана пошла? Зачем это тебе?
- Во-первых, он здоровый физически, значит и дети у вас будут полноценные;
во-вторых – не был женат, тебя любит, хочет жениться, значит изменять не будет, а это не последнее место в семейной жизни, ох, не последнее…
в-третьих,  он хоть забор мне отремонтирует, да огород перекопает, не то что твои красавцы боятся руки испачкать… А ведь у меня дело не к молодости идет.

- За деньги можно не только забор отремонтировать, а деньги я тебе дам, - закрыв ладонью глаза, устало произнесла Галина.
- На каждую мелочь денег не напасешься, а тут свой мужик.
А затем вкрадчиво:
- Или у тебя кто-то другой на примете?
Галина вспомнила обморок на почте, незнакомые усы и с усилием произнесла:
      - Нет у меня никого.   
            
      - Вот и я об этом толкую. А Стас что? Худой, сутулый, да еще и с “хвостом”.
- Да разве дело в том, что он был женат и у него ребенок…
- Галина, послушай хоть раз в жизни свою мать… Христа ради…
- Мама, мне все равно выходить замуж, не выходить, как скажешь, -  отрешенно промолвила Галина, - только оставь меня в покое… Тошно мне…
-
Раиса Никифоровна шустро вскочила и вышла из комнаты, довольная тем, что почти вырвала согласие у дочери.
       Через месяц Галина обнаружила, что беременна, решила прервать, но Иван сделал предложение и они, к великой радости Раисы Никифоровны, зарегистрировали свой брак.
Не было у Галины ни длинного платья, ни свадебного кортежа, даже вечера не было. Зачем? Ведь радости  эта мишура не добавит, если ее нет.
А вечеринка была, знатная вечеринка! без жениха, то-бишь, без мужа. Должна же была  Галина “выставить”.
                ***
Первое время, после своего скоропалительного замужества, Галина, больше всего на свете  не хотела видеть Стаса, наверное, это чувство было сродни встречи со своей совестью. В душе она негодовала: растяпа, не мог воспользоваться ситуацией, а вот Иван смог. Но покопавшись в душе и не найдя в ней ничего, кроме пустоты, она уже была благодарна ему. Одно дело родить от Ивана («донор», - с издевкой над ним и собой, думала Галина, рассматривая крепкие мускулистые ноги мужа, которого ей послал злой рок), но не от Стаса, не смогла бы она впустить его в свой ледяной ад.

Он, с его врожденным чувством такта  и интуицией понял состояние Галины и если бы воспользовался случаем, то презирал бы себя, так как  на собственной шкуре испытал, что насильно мил не будешь, а стерпится – слюбится, полный абсурд.
Ведь любовь до сих пор не изучена, почему она возникает и почему пропадает. Все говорят: «Чувства, чувства…» и все, а дальше каждый по-своему пускает туман.
Галина тоже об этом думала неоднократно и пришла к выводу, что это вид энергии, который возникает, если «материалы» соответствуют друг другу. Например, дрова и спички; а металл от спички не вспыхнет, он плавится при более высокой температуре, или вода, ведь от спички не закипит и т.д. Отсюда и безответная любовь, т.е., не та энергия у Стаса, чтобы душа Галины закипела, по природе не та и как бы он не любил, и как бы Галина «не старалась»  не получится  у них «стерпится-слюбится».
Единственно, что может удержать такие случайные пары (если они не разрушат друг друга), это взаимное уважение, а если и его нет, то это прямая дорога в семейный ад:  унизительно-безысходный, с душами-инвалидами, нереализованными надеждами   обоих.
А Иван? Иван прохожий, вернее случайный попутчик в вагоне, захочет Галина, то в любой момент может встать и выйти на станции, и все, и забыла…   
И какой же неподдельной была ее радость, когда она узнала, что Стас, по переводу
вернулся в свой город и женился на своей однокласснице. Конечно, ей жаль было в его лице терять такого преданного друга, но уж лучше так, чем встречаться с  печальными любящими, безмерно тоскующими глазами.
    
                Глава 8

    Иван все еще не мог поверить в то, что ему удалось жениться на Галине. Конечно, он думал: будет шикарная свадьба в ресторане или в дорогом кафе,  у завмага денег не меряно, но нет, сжадничала, а может быть, просто сэкономила, а все же жаль, что свадьбы не было.
 Прав оказался Пашка, что счастье это выигрышный билет. И ему, Ивану, а не красавцу-Пашке достался выигрыш.
Когда он был один, то в первую очередь открывал холодильник и проверял содержимое.
«Во, блин, не холодильник, а гастроном» - с неподдельной любовью произносил он, и понемногу пробовал все, особенно сладости, несмотря на то, что недавно сытно пообедал.

Вторая его любовь была к бару. Нет, у него не было пристрастия к алкоголю, – семья была непьющая, - но видеть батарею бутылок и читать на этикетках незнакомые названия вин и коньяков было подобно чувству людей, которые пришли на выставку живописи и получили от нее эстетическое удовольствие. В баре всегда находилась откупоренная и недопитая бутылка и Иван с наслаждением выпивал  бокал или рюмку, в зависимости от напитка, вина или коньяка.
Конечно, Галину он не любил, душа больше лежала к Верке. Но он к ней «ни ногой». Дура она, Верка, что не сделала аборт, ведь он был против ребенка, а теперь по ее милости на него на заводе смотрят как на подлеца. А он разве виноват, что счастье ему подвалило, Верку жаль, но ведь на двух стульях не усидишь, а Галина девка горячая, не посмотрит, на штамп в паспорте. Узнает, бортанет и прощай сладкая обеспеченная жизнь. А другого случая может и не быть.

Но сытая жизнь имела и свою оборотную сторону. Галина постоянно  делала ему замечания: не так сел, не так ест, чмокает, торопится, глотает не пережевывая, не пользуется ножом, рукой, вместо салфетки, вытирает рот, перед сном не чистит зубы, ни принимает душ.
Бросил на стул рубашку – замечание, не убрал в шкаф туфли или тапки – замечание, а если их не почистил или брюки не выгладил (раньше все это делала мать), то целая лекция. А стричься, стричься надо было каждый месяц! Забодала!

И все недовольная, все придирается. Добро бы красавица, а то худая, как жердь, не то что Верка-булочка.
«Э-хе-хе…- вздохнул по-отцовски, - нет в ней тепла, женской ласки». Ивану хотелось, чтобы Галина его на пороге встречая или провожая целовала, обнимала, называла бы как-нибудь ласково (Верка называла его «птенчик»). Но нет, кроме «привет» ничего не услышишь.
Вот мать ее совсем другое дело. Приедешь к ней, поцелует и сразу стол организует. «Покушай, Ванечка, этого, попробуй, Ванечка, того, а это - огурчики сама консервировала, кушай-кушай, не стесняйся».
А Галина сидит, ковыряет вилкой и с иронией посматривает на Ивана.
 
                Глава 9

Прошло  три месяца с того злополучного дня, который чуть не раздавил Галину.  О миозите она забыла, а воспоминания о письме спрятала в дальний угол своей беспокойной души.  Странно, почему она так разволновалась, ведь он не писал  уже  давно,  больше года  и Галина, не выдержав, послала  ему дружеское письмо, на которое получила, сразивший ее ответ.  Ну что ж, по крайней мере,  все ясно. Ей и раньше было все ясно, ведь не зря же она  в последнее время не отвергала поклонников, но ей хотелось доказательства, а, может быть, надеялась на чудо: что ее последнее письмо затерялось и не дошло до адресата, а теперь, получив от нее весточку, он все поймет и…

    Захотелось к морю, которое  всегда напитывало ее красотой, давало наслаждения  телу. Купаясь в море, Галина каждый раз отдавалась ему: неистово, страстно, а, выходя из него, испытывала ту слабость, которую испытывает человек после глубокого плотского удовлетворения.      
 Море всегда помогало гордой душе Галины перенести жизненные невзгоды, разочарования, помирить с собой и окружающим миром.
Но беременность и море вещи несовместимые, слово-то какое – несовместимые –
а что в жизни вообще совместимо, почти ничего, совмещаться приходится искусственно, т.е притворяться, делать вид, что всех любишь, что тебя все любят, а ведь будь воля каждого из нас, то остались бы мы в кругу очень-очень маленького количества людей, с которыми нам было бы приятно общаться, а не совмещаться. 

Жена… жена… ж-ж-жу-жу-ж-жу-жу  жужжало чужое слово в ушах.
Затем добавилось: "Жена да убоится мужа своего". Что я сделала? что я сделала...
"Ничего, ничего… не ты первая, не ты последняя, зато теперь ты не ущербная, а такая как все, - гаденько шептал кто-то на ухо."
"Да, не хочу я как все."
"Хочешь, не хочешь, но уже все…тю-тю твоя свобода и твои убеждения и твоя провороненная любовь. Как все, как все…"

Совсем крыша едет, как все, так как все - а внутри что-то сосало и было противно и сама себе была ненавистна и знала почему,  потому что себя предала, а за предательство всегда платят и уже сейчас поняла, что придется платить по-крупному и от этой мысли сердце сжалось и стало страшно, ох как страшно, как будто заглянула в бездну через которую перекинут жидкий мостик,  по которому ей необходимо пройти на другую сторону. Страшно!
А выход? Какой мог быть выход?

Выйти замуж за Виктора не смогла, от одной мысли о нем  появлялось отчаяние, казалось, что жизнь закончилась, осталась одна раздирающая боль, которая жила своей отдельной жизнью, рядом с телом, с мыслями, рядом с душой. Она всегда подстерегала Галину ночью и как изощренный садист пытала по самым чувствительным местам.

Но иногда ей снился Виктор – красивый, стройный, такой, каким она его помнила в дни их первых встреч. Странно, но он снился в ситуациях, которых никогда не было: то на вокзале, куда она торопилась, чтобы уехать и неожиданно наталкивалась на него – чистого, выглаженного,  неизменно в белой рубашке с накрахмаленным воротником, и она, остановившись, в беседе с ним забывала про  поезд и … просыпалась; то он приходил к ней и ложился на диван, положив голову на ее колени, она почему-то предлагала ему молоко, уходила, чтобы принести и … просыпалась. Но чаще всего ее преследовал один и тот же сон: он стоял у порога, облокотившись о косяк двери, и молча смотрел на нее.

Всегда снился под утро и, проснувшись, Галина долго лежала в постели с ощущением горькой радости в душе. Это ощущение не покидало ее целый день, как привкус рябинового варенья. В такие дни, уединившись, она писала графоманские стихи, которые были не поэзией, а терапией измученной души:
   -Улыбнись мне глазами, /Поведи черной бровью,
      Что случилось с нами, /С нашей робкой любовью.
      Почему не сложилось, /Ведь любили друг друга
      Иль любовь задержалась, /У чужого порога.   
              Отвори свое сердце, /Прогони злую стужу,
               Наш серебряный месяц, / Так бередит мне душу.
               Улыбнись мне глазами, /Поведи черной бровью
               Ты такой же желанный, /Я люблю тебя с болью.
  Да, не смогла она выйти замуж за Виктора, допустила ошибку, но какую?  Все, все, все…о Викторе много думать нельзя… Нельзя и точка.

                ***
               А Денис?  Ну уж нет, он согнет ее пополам, заставит думать как он, жить как он,  растворит  в себе и не отпустит никогда, потому что угадал ее, "раскусил" как говорит мама и не поступится ни одним миллиметром своего понятия о жизни.
А может быть это хорошо, когда рядом человек точно знает, чего он хочет от жизни  и строит ее упорно, по-мужски. Может быть, ей и нужен был такой человек, и рядом с ним она обрела бы душевный покой и реализовала бы те затаенные мысли о мужчине, которые есть у любой женщины и которая мечтает их реализовать с любимым мужчиной.

Галина отогнала видение романтического ужина при свечах в его квартире и постель, усыпанную лепестками роз и его, в тоге, сооруженной из простыни. Умел красиво ухаживать, змей!
После этого вечера от одной мысли о нем кружилась голова.
Голова-то кружилась, а разум с точностью компьютера просчитывал варианты отношений после замужества.
Господи, а поездка к морю… Может быть он и был подарком судьбы, а я не поняла и бог знает что напридумывала, бог знает что…

         С Денисом Галина познакомилась, можно сказать, романтично: была в ресторане на свадьбе сотрудницы, настроение было плохим, единственная радость – новое платье, которое ей очень шло и это, как ни странно, немного согревало душу. После первого танца, а танцевала она с начальником агрообъединения, ее пригласил парень – чернобровый, черноглазый, молчаливый.
Приглашал почти на все танцы, затем, ближе к концу вечера, попросил официанта накрыть стол с шампанским и шоколадом и пригласил всех присутствующих на свадьбе женщин к своему столу. Галина решительно отказалась, чем заслужила одобрение мужчин своего стола.

Люська потом сообщила, что он «бомба», «класс», «супер» и она будет его соблазнять, так как Галина – мокрая курица, размазня и клуша. Люська, после водки, «приняв на грудь» шампанское,  была «дрова».
Денис Галину проводил, номер телефона не спросил, свидание не назначил, сказал сухо, что был в ресторане на дежурстве, что работает следователем МВД.
На работе все значительно поглядывали на Галину, а так как она хранила молчание, то Манюня не выдержала и спросила:
- Свидание назначил?
- Нет, не назначил, - ответила она с вызовом.
- Был бы дурак, если бы назначил. Ведь она его как унизила: он стол накрыл, как человек, а она…- выпалила Люська и пошла к прилавку, демонстративно виляя бедрами.
Галина ушла в подсобку, но обиды  на Люську не испытывала. Любовь к Виктору сидела в ней так глубоко, что все остальное в жизни было, как легкая рябь на поверхности озера. Виктор, где он теперь? Так хотелось узнать о нем хоть что-нибудь…

Мартовский день тянулся медленно, понедельник. Покупателей почти не было, и если кто-то заходил, в холодный,  закованный в  кафельную плитку, зал магазина, то его одиночные шаги звучали, как выстрелы.
К концу рабочего дня у всех появилось игривое настроение, и предчувствие домашнего тепла согревало нелюбимый день недели.
Из магазина высыпали дружной щебечущей гурьбой.

Машина так тихо и близко подъехала к тротуару, что Манюня от неожиданности взвизгнула. Из машины вышел Денис, сдержанно поздоровался со всеми и, чуть коснувшись взглядом лица Галины, слегка наклонив голову, произнес:
 -   Уделите мне минутку внимания.
Галина приостановилась, показывая всем своим видом, что ей решительно все равно присутствие Дениса.
- Я прошу вас сесть в машину, мы немного отъедем, здесь стоянка запрещена.
- Даже для работников МВД?
- Разве я похож на человека, который злоупотребляет служебным положением?
Галина пожала плечами, но в машину села.

                * * *
               
Это было первое незапланированное свидание, вернее дежурство. За ним последовали остальные – ровные, холодные.
Галина не понимала, зачем она ему нужна: подруги донесли, что он «уже со всем городом переспал».
А Денис с размеренностью робота возил ее по городу, когда дежурил, в свободные дни, а их было совсем мало, ходили в театр, на концерты, в кафе. Прощаясь, Денис пресно ее целовал и буднично сообщал, что позвонит на работу или домой. Иногда срывался, и от его жгучих поцелуев и испепеляющих глаз исходила такая энергия, что Галине казалось - на ней сейчас загорится платье. В такие минуты желание просыпалось в истосковавшемся по мужской ласке теле Галины, но любовь не просыпалась.
 Несколько раз Денис устраивал романтические вечера: свечи, вино, постель, усыпанная лепестками роз … Красиво! Ведь близость мужчины и женщины – таинство, и если  мужчина уважает в женщине женщину, тем прекраснее их близость.
В июне Денис предложил съездить на две недели в Крым, ему дали путевку в военный санаторий, и он уже договорился с начмедом о том, чтобы ее разделили на двоих. Галина согласилась, она уже стала привыкать к Денису и, наверное, любила его, но продолжала автоматически думать о Викторе. Что-то похожее на мазохизм было в упрямстве ее сознания цепко держать в памяти несостоявшуюся любовь. 
В это время вода в Черном море еще холодная, но Галине и Денису даже доставляло удовольствие купаться в обжигающей холодом воде. Отдых вдвоем их сблизил, но настороженность Галины не проходила, изредка мелькала мысль о том, чем же закончатся их отношения.

В июле Денис сделал ей предложение, Галина растерялась. Он не торопил с ответом, но свадьбу назначил на сентябрь.
Никому не доверяя тайну, Галина потеряла сон. «Почему, ну почему он выбрал меня?» Вставала, подходила к зеркалу, смотрела на свой нос с горбинкой, на худую шею и черные непослушные волосы.  «Ну, почему?»

В терзаниях прошел еще месяц. И вдруг Галина поняла, что Денис, если будет ее мужем, поставит ее в такие рамки, что от ее свободолюбивой натуры ничего не останется, он подчинит ее своей воле, а ведь она в тайниках души продолжала ждать Виктора. Накручивая себя все больше и больше, она уже видела себя среди кастрюль, детей и постоянно отсутствующего мужа.
В один из таких вечеров она позвонила ему и сказала, что не любит, любит другого.
В сентябре Денис женился, и вездесущая Люська видела его жену, которая, с ее слов, «как две капли воды» похожа на Галину.
       Галина опять осталась одна у разбитого корыта, но откуда-то появился  Пашка, а затем… Иван.
               
                * * *
Довольно, довольно! Опомнись, приди в себя.
Шаг, безусловно, необдуманный, но он сделан и если что-то не так, то все исправимо, подумаешь штамп в паспорте. Но нет, мама не перенесет. Ладно, попробую себя в новом качестве, ведь не смертельно же это. Да и вообще, сейчас главное- ребенок, и с недоумением посмотрела на свой слегка округлившийся живот, со страхом и немного брезгливо. Галина даже представить не могла, что он будет у нее большим, некрасивым.  Материнство в ней еще не проснулось.

               
                Глава 10

Стремительное  замужество Галины заинтриговало ее институтских друзей, но особенно поразило то, что  она никого не пригласила на свадьбу: никому даже в голову не приходило, что никаких мероприятий, по этому знаменательному поводу в жизни каждого человека, не было.  Поздравления Галина принимала по телефону и уклончиво отвечала на вопрос, когда же она рассекретит свою «половину». Длилась эта пытка недолго: каждый был поглощен собственными заботами, и вскоре звонки с провокационными вопросами прекратились.   И вдруг поздно ночью последовал звонок: Софка уезжает в Израиль и по этому поводу собирает всю компанию. Еще в период студенчества, сложилось так, что их группа из всего потока, оказалась самой дружной (в группе были преимущественно девушки, ведь факультет – экономика торговли) и все праздники, и дни рождения отмечали вместе. У всех девушек были поклонники («женихи») – некоторые значительно старше своих девушек-студенток. К концу окончания института многие  «выскочили» замуж, остальные «приткнулись» по магазинам и только Галина «укатила» в район. Но группа, словно предчувствуя «развал» почти фанатично соблюдала старые традиции.
Галина приняла приглашение без особого энтузиазма: не вписывался косноязычный ограниченный Иван в их компанию, но Софка  приглашала «с мужем».

«Может обойдется, - с грустью думала Галина, наблюдая, как Иван, с жадностью первобытного человека, обгладывал куриную ножку. – Проинструктирую, как держаться в незнакомой компании, пьет он мало, предварительно заставлю пообедать, главное, чтобы не вступал ни в какие дебаты, ведь соображает туго и все принимает за чистую монету, а друзья у нее, ох не простые, и  уж позубоскалить не упустят момента, - и вздохнула, разве о таком муже она мечтала?»    
Перед отъездом критически оглядела мужа и обнаружила, что новый костюм почти не застегивается: «Быстро же он наел живот – почти с брезгливостью подумала Галина, одергивая пиджак на покорно стоящем Иване.
               
Иван любил новые вещи и любил ходить в гости. Он даже с Веркой с удовольствием ездил в деревню. А уж как плясал на деревенских свадьбах! Только петь не умел, но всегда подпевал знакомые песни. Вот и сейчас, одетый в новый костюм, рубашку, галстук,  в предвкушении хорошей компании, веселья Иван почувствовал, как «подскочило» его настроение.
- Поедем, Галюня, погуляем, тряхнем стариной, а то сидим все время дома, а надо на людей посмотреть и себя показать, - хлопая ящиками комода радостно констатировал Иван хмурой жене.
- Что ты ищешь? – морщась от стука ящиков, спросила Галина.
- Носовой платок, ты забыла его мне дать.
- Поищи в кармане пиджака, - и отвернулась, скрывая откуда-то набежавшие слезы.

Приехали с небольшим опозданием. Нервничая, Иван посмотрел на часы и раздраженно упрекнул Галину:
- Видишь, копалась, копалась, и опоздали.
- Закрой рот и надолго, пока домой не приедем, и запомни: приходить минута в минуту – это правило плохого тона. Хозяйке всегда не хватает несколько минут, а 15 минут – это джентльменское время. И еще, будешь дергаться, развернусь и вообще уйду. Ты думаешь, мне очень хочется в эти гости, - вырвалось у Галины.

Иван спохватился и, спекулируя беременностью жены, пробормотал: 
- Ну извини, Галюня, я так, не волнуйся, тебе это вредно.
- И никаких Галюнь, понял?  Или ты забыл, как меня зовут?
- Понял, понял…
На звонок в прихожую все вывалили гурьбой: многие давно не видели  Галину, а любопытство, кого же их Галка  выбрала в мужья, сдуло их с кресел и  дивана.
Посыпались поцелуи и возгласы: «Красавица ты наша провинциальная», «Двигатель районной торговли», «Зазналась и не звонит, в гости не зовет» и так далее.
Откуда-то появился Стас(?), ловко подхватил пальто Галины и поцеловал в щеку. На Ивана никто, кроме Софки, внимания не обратил. Она взяла у него куртку и ввела в гостиную, посреди которой красовался сервированный стол.  Так получилось, что в суматохе Галина не успела представить Ивана, а затем было как-то не к месту.
 Все засуетились и, устроившись за столом, занялись бутылками и закусками.

Софка плакала, все пили за то, чтобы ей там было не хуже. Прибежал опоздавший Валентин, которого усадили на, пустовавший  рядом с Иваном, стул. Несмотря на бесконечные вопросы, сыпавшиеся со всех сторон и  прилив положительной энергии, который всегда наступал в кругу дорогих и любимых друзей, сыпавших, как из рога изобилия, только им понятные шутки и недомолвки, Галина краем глаза увидела соседство Ивана и про себя отметила, что добром оно не кончится. В их компании Валентин был самым саркастичным и язвительным. Юмор его был всегда черным, но никто на это не обращал внимания, все были свои.

А вот «чужаки», если они случайно попадали в их компанию и были лишены остроумия, а еще хуже всего – это чувства юмора, на выпады Валентина реагировали неоднозначно, так что конфликт иногда доходил до драки. Но чаще всего это было в кафе или в ресторане, «на дому» подобного не было.
Самое неправдоподобное было то, что внешность у Валентина была ангельская: светлые волосы, голубые, широко распахнутые глаза и доброжелательная улыбка. С ней же он говорил и свои гадости.  Аккуратно сев, и мягко улыбнувшись, он представился:
- Валентин.

Иван, которому было скучно в чужой компании, обрадовался симпатичному соседу и готов был оказать ему хоть какую-то услугу, но не знал как. Валентин быстро набросал в тарелку закусок, налил себе коньяк, выпил и не обращая ни на кого внимания стал насыщать свой организм. Через некоторое время он, поискав глазами что-то на столе, жалобно произнес: «Где горчица, дайте горчицу». Никто, кроме Ивана, не откликнулся на просьбу.
- Дайте Валентину горчицу, - излишне громко, требовательным голосом, почти приказал  Иван.

Глаза Валентина вспыхнули и, чувствуя жертву, он, копируя голос Ивана, так же требовательно повторил.
- Дайте Валентину горчицу.
Получилось смешно, и все отреагировали хохотом. Иван покраснел и усердно принялся есть голубец, который ему положила хозяйка. Галина сделала вид, что не заметила оплошности Ивана. Она, несмотря на беременность, пила и быстро захмелела. Пусть слегка, но напряжение испарилось, и она  поняла, что она – это она, а Иван – это Иван, и ничего общего между ними нет. Некоторые встали из-за стола со своими тарелками, другие – с бокалами, кто-то продолжал есть, сидя за столом. Демократия была полной.
Спустя час все уже расспросили друг друга обо всем, что их интересовало и, разбившись по интересам, курили и спорили.
Женщины, окружив Софку, обещали ей писать, звонить и просили и ее не забывать их. Одним словом, все надрались и мололи, кто во что горазд. Веселье вошло в привычное русло, хотя повод был на то время непривычный.

Стас сел за пианино и запел:
          Призрачно все в этом мире бушующем,
          Есть только миг, за него и держись,
               Есть только миг между прошлым и будущим
               Именно он называется жизнь.
 Стас пел негромко, глядя перед собой,  и не все знали, о его непроходящей любви  к Галине.  Софка жалостливо смотрела то на Стаса, то на Галину и вздыхала. Стас ей очень нравился, и она не могла понять, почему он отвергнут, но привычно соглашаясь с поступками авторитетной однокурсницы считала, что, наверное, Галина рассмотрела в своем муже то, чего они не видят, хоть Стаса и жалко и почти шепотом  вторила за ним, скорее отвечая на свои тревожные мысли об отъезде: «Чем дорожу, чем рискую на свете я/ Мигом одним, мигом одним…».

В гостиную ввалился Валентин и, возбужденно шепча что-то на ухо Стасу, потащил его на кухню, в которой через минуту раздался громовой мужской  смех  и хлопанье ладоней, вероятно означавшие  аплодисменты.
В полупьяной кутерьме слышались звуки магнитофона и в прихожей были танцы, а оставшиеся в гостиной стали просить, чтобы спела Галина.
- Галка, ну спой… спой, Галка.      
Галина  подошла к  пианино и сама себе аккомпанируя спела: «Калитку», «Белой акации гроздья душистые» и «Бессонницу».
С затаенной болью  прозвучали слова:
        Тоска за мною гонится
         За прошлое плачу
         Уйди, прошу, бессонница,
         Забыть его хочу.

Увидев, что все столпились в гостиной, и встретив грустный взгляд Стаса, который услышав пение оставил мужскую компанию, она поняла, что невольно выдала свою тайну, тайну своей души и что друзья  ее поняли и брак - тоже.
Превозмогая подступившие к горлу слезы, она захлопнула крышку пианино.
- Все, концерт окончен. Стас, пошли танцевать.
Музыку включили во всю мощь колонок, но почему-то  все сели за стол и стали пить за Софку.
                * * *
Все это время Иван сидел на диване и не знал как себя вести.
В прихожей танцевали, но все женщины были шикарные и подойти к ним было страшно; мужчины спорили о чем-то непонятном – до него доносились слова  сайт, веб-страница, винчестер, бартер.
Нет, у Верки в деревне он чувствовал себя первым человеком, говорил о заводе, о старых станках, о том, что зарплату начальство не платит, а само «жирует»: разъезжает на иномарках, строит коттеджи. А здесь он вроде есть и вроде его нет. Хорошо, что после поедут к Раисе Никифоровне, там можно будет поговорить, отдохнуть, а то уже поясница разболелась, будто за станком смену отстоял.
Иван сел за стол и с опаской посмотрел на соседа справа. Но стул оказался пустым: Стас усадил Валентина рядом с собой, и они о чем-то спорили. Галина в душе поблагодарила  предусмотрительность Стаса. Боже, но почему она не могла его полюбить? Почему?
Застолье продолжалось почти до утра: никто не хотел уходить, словно понимая, что их ряды редеют и неизвестно, когда они еще встретятся. Но всему приходит конец: стали заказывать такси. Опять поцелуи, слезы, заверения, что придут на вокзал провожать.
                * * *
      Такси  ждали  у подъезда втроем: Галина, Иван и Стас. Когда подъехало такси, Стас зачем-то поправил ремень сумки на плече Галины, и сказав: «Пока», поднял руку в прощальном жесте.
От этой мимолетной ласки и этого «пока» у Галины защемило сердце.
В машине, подвыпивший Иван, с красными от бессонной ночи глазами, тупо глядя на жену, спросил:
- Это твой любовник?
- Какой же ты тормоз…- с горечью произнесла Галина и откинулась на сиденье. Хотелось курить…

                Глава 11

Иван, несмотря на сытую жизнь, приходил с завода недовольным: Верка вышла замуж за Володьку и ушла в декретный отпуск. Его мучила ревность, ведь он думал, что Верка его любит и так быстро не сможет забыть. Особенно злило то, что она вышла за Володьку, которого не уважал за острый язык и неподчинение, да и любитель был в рюмку заглянуть. Хорошо хоть догадался перейти в другой цех. Нет, зря Верка вышла замуж за Володьку… наплачется она с ним.
Но дома, глядя на пополневшую Галину, которая, несмотря на больничный, продолжала ходить на работу, настроение Ивана менялось.

«Во, повезло, - думал он, - сразу двое детей будет, хорошо хоть Верка замужем, а то, говорят, если есть свидетели так можно и в алименты влететь».
Иван удобно усаживался за стол и, с чувством человека, отпахавшего смену, ждал, когда ему подадут ужин. Несмотря на беременность Галины, Иван не утруждал себя никакими домашними заботами: даже ужин  себе не хотел разогреть. На замечание Галины, что мог бы и сам себя обслужить, он с присущей ему грубостью, когда, как ему казалось, ущемляются его мужские интересы, моментально парировал:
- Для чего я женился?
- А я для чего, - суживая глаза, спрашивала в свою очередь Галина.
- Ты женщина, такая твоя доля, - и заметив зло в потемневших глазах жены льстиво добавлял, - Галюня, хозяюшка моя, я ведь не знаю что можно брать, а чего нельзя, да я и привык, у нас мать всегда подавала, а мы даже холодильник не открывали.
- Твоя мать не работала, а я, кстати, с работы пришла.
- Ну, Галюня, ты же в кабинете сидишь, а не за прилавком стоишь.
- А ты вагоны разгружаешь, - кипя от гнева и сдерживаясь, чтобы не запустить тарелкой, Галина со звоном ставила перед Иваном ужин и уходила в ванную.

Иван ел и прислушивался к шуму воды, знал, что там плачет жена, но он считал, что прав, а она пусть поплачет, пусть злость выпустит и от этих мыслей его распирало чувство своей силы, которой  сгибал артачащуюся своей доле жену.  Не понимал он своим неразвитым умом, что этими методами, которые были привиты в  семье родителей, разрушает, с самого фундамента,  свою, недавно созданную по воле провидения, неокрепшую семью.
После ужина ложился на диван и, наслаждаясь домашним уютом, смотрел телевизор. Как же хорошо иметь цветной телевизор! Дома был черно-белый, да и то отец со словами: «Всего не пересмотришь»,    выключал в десять вечера. 

По сути, Иван был домашним существом – ленивым, спокойным (если не заставлять ничего делать) и считал, что муж, как глава семьи должен ходить на работу, а дома – отдыхать.
Так как он не пил и не курил, а на заводе таких было мало, то мать да и Верка внушили ему, что как муж он находка для женщины. И вот результат, Галина выбрала его, а не Пашку…

Интересно, что у них произошло, почему разбежались, надо будет спросить у Галины. Недавно  встретил Пашку «лоб в лоб», свернуть, как раньше делал, издали заметив своего друга «ситцевого», не удалось.
- Ну, что, Ванек, угостишь пивом, ведь с Галкой я тебя познакомил, так что давай выставляй.
- Не могу, Паша, домой спешу, жена к ужину ждет, задержусь, волноваться будет, а ей нельзя  волноваться – и, победоносно улыбнувшись, важно пошел к автобусной остановке.
- Жлоб и шнурок, - выкрикнул в спину Пашка.

Но Иван ничего не ответил и даже не повернулся.
«Завидует. Еще бы, недаром отец всегда обрывал его, когда он в детстве хвастал: «Хвалился, хвалился, да под гору и свалился». Вот и Пашка хвалился, что свободу меняет на комфорт. Какая свобода? В пивнушке с друзьями посидеть, а друзья до хорошего не доведут (это тоже отец говорил).»
После сытного ужина мысли, как бы нехотя,  копошились в голове у Ивана. Интересно, кого Верка родит, мать говорит, что, наверное, хлопец будет, живот острый;  а у Галины - круглый, наверное, - девка. Теща уже и имя приготовила – Светлана.
Ивану хотелось сына, но он об этом не говорил, а лениво думал: «Что будет, то и будет».

Утром Иван, как ни в чем не бывало, с аппетитом ел свой завтрак, не обращая внимания на позеленевшее лицо жены и беготню в ванну.  «Токсикоз, - думал Иван как о чем-то повседневном, - родит, все пройдет. Не она первая, не она последняя (эти житейские премудрости он тоже узнал от матери)».

                ***
               
         Первой родила Верка – пацана. Иван узнал об этом от новой инструментальщицы, которая собирала со всех деньги на подарок. 
Иван чувствовал себя полным дураком: ведь все знали, чей это ребенок. Подошла уборщица и не удержалась: ехидным голосом пропела:
- Поздравляю, Иван Петрович, с сыночком.
- А ты, что, теть Грунь, со свечкой у постели стояла?
- Стоять, не стояла, а Верку валерьянкой отпаивала, когда ты женился…кобель.
- Потише, лучше за своими девками смотри.

- А ты мне на моих девок пальцем не тычь, а то не ровен час, еще сломается.
 У-у, кобелина, какую девку загубил.
- Да не переживай ты, теть  Грунь, она быстро утешилась, а ты все успокоится не можешь.
- Замолчи, Иуда, а то,  неровен час, доведешь до греха.
Еле-еле Иван пережил этот день, а утром пошел к врачу и взял больничный, сказал горло болит и температура ночью была высокая. Так как у Ивана горло почти всегда было воспалено (хроническая ангина), то бюллетень ему дали.

     Через две недели Галина родила девочку: роды были нормальные, разрывов почти не было, и молодая мама быстро поправилась. Приехала счастливая  Раиса Никифоровна и основательно устроилась в спальне вместе с внучкой. Она героически взяла все хлопоты по дому, считая, что роженице необходимо окрепнуть, так как здоровье матери – это здоровье ребенка. Молока у Галины хватало, поэтому детской кухней почти не пользовались.
Через месяц Галина стала на полдня ходить на работу,  а затем -  на целый день.

Раиса Никифоровна завела свои порядки в молодой семье, и теперь в обязанности Ивана входило после работы гулять с малышкой. Ивана эта обязанность не обременяла, наоборот, он с гордостью катал импортную коляску, и встречая знакомых деловито поправлял шелковый розовый комплект, из которого выглядывало крохотное создание. Ему казалось, что все заводские сгорают от зависти, глядя, как счастливо складывается его жизнь.

 Иногда они гуляли с малышкой вдвоем – он и Раиса Никифоровна и невозможно было определить, в чьих лицах было больше гордости: у зятя или тещи.
   Галина с ребенком не гуляла никогда, в этом не было необходимости, да и желания. Общения с дочерью ей хватало и дома, а гулять рядом с Иваном, видеть его самодовольное лицо и пространные разглагольствования о достоинствах Ланы с чужими ей людьми, - воротило с души.

                * * *
После женитьбы Иван редко заходил к родителям, но Галина раз в месяц  вручала ему увесистую сумку с продуктами для родителей и он, скрепя сердцем, тащил ее к ним. Подходил к дому с оглядкой, боялся встречи с Веркой, хотя самому смерть как хотелось посмотреть, кого они  сделали. Мать говорила, что 
пацан «такой же огурец, как ты, Ванька». Тогда Иван прикрикнул на нее: «Ты, мать, не шей мне чужого ребенка, мало ли я с кем валандался, так что они все рожать будут, а я их кормить должен. Где у Верки голова-то была? То-то, не знаешь, нечего и болтать».

- Верно, верно, - поддержал сына отец, - что болтать попусту. Сучка не захочет, кобель не вскочит.
Понравилось отцу, что невестка из своего продмага «паек» им передает, не то что веркины пирожки.
 Мать ставила чайник на плиту, отец выкладывал на стол «паек» и надев очки, причмокивая, читал этикетки и все рассматривал самым тщательным образом, а затем все складывал в холодильник. Он считал, что сын и дома это ест, поэтому к чаю подавались только баранки или дешевое печенье. Скуповат был отец.   
 
- Ну, как? – нетерпеливо спрашивала мать, подразумевая  семейную жизнь сына.
- У меня теперь все есть, - и хвастливо поворачивался на пятках в сторону родителей, сияя, несколько блинообразным от сытой жизни, лицом, - даже жена.
- Да, Ванька, повезло тебе в жизни, - не скрывая зависти, бурчал отец, - отхватил ты золотую рыбку, смотри, не упусти. И не жадай, не жадай…

Но в душе Ивана было не все так гладко, как казалось его родителям: чем дольше жил он с Галиной, тем сильнее была уверенность в том, что женился на ней случайно и что брак недолговечен, и что она его обязательно бросит.
Раньше  Иван считал, что «торгаши» умеют только обвешивать и обсчитывать (так в семье все считали и когда что-то покупали в магазине, то мать обязательно перевзвешивала на кантере и всегда у нее получался недовес), но Галина окончила музыкальную школу, институт, хорошо разбиралась в музыке, много читала, да и в политике ориентировалась, хотя никогда не выпячивала своих знаний, но когда Иван пытался рассуждать о той области, о которой он даже поверхностно не имел представления, а слышал что-то от рабочих или по телевизору, то Галина резко ставила его на место: «Слышал звон, да не знаешь где он».

Неуютно было Ивану с женой, поэтому, когда он приходил к родителям, то мог всласть говорить на любую тему с отцом под одобрительное кивание головой матери, смотревшей с обожанием на  любимое чадо.
В скоропалительно созданной семье  Ивану было скучно, у него была потребность, как у ребенка: он хотел говорить и хотел, чтобы его слушали.
В родительском доме  семья каждый вечер пила чай и говорили, говорили обо всем, особенно много говорил отец (человек он был молчаливый, малообразованный  и только дома мог свободно говорить, не боясь попасть впросак). А Галина только подавала Ивану, а сама никогда с ним не садилась за стол, создавалось впечатление, что она вообще дома не ест.
«Ест на работе вкусное, вот дома и не хочет, - думал с подозрением Иван, принюхиваясь, не пахнет ли от нее коньяком». У него было твердое убеждение, что все «торгаши» пьют. 
 
                Глава 12

Незаметно пролетел год, затем – второй и Галина забеременела опять. Считая, что ей достаточно одного ребенка, Галина хотела прервать беременность, Иван настаивал оставить ребенка (его мать всегда говорила, чтобы жена не гуляла и дом знала, то должно быть не менее двух детей), но Галина криво усмехалась и говорила:
- А ты бы сам попробовал, палец чуть порезал, так целую неделю только и говорил о своей царапине.
- Какая царапина, мне швы накладывали, - обиженно пробормотал Иван и поехал «за тяжелой артиллерией». Раиса Никифоровна незамедлительно явилась и после небольших безуспешных переговоров заключила:
- Ты Ланочку совсем не любишь.
- Что за выводы? – возмутилась Галина.
- Почему же ты ее хочешь оставить одну?
- Как одну?
- Ну ведь мы не вечные, а когда тебя не будет, к кому она голову прислонит? Ведь плохо тебе, что нет родной сестры. Так ведь я больше не беременела, а тебе Бог посылает такое счастье, а ты его гневишь.

        Галина опять сдалась. Беременность была не такой тяжелой, а вот роды – трудные, несмотря, что вторые – пришлось стимулировать. Измучив как следует роженицу, с истошным криком появился на свет головастый новорожденный мужского пола.  Сын! а Галина хотела девочку, однополые дети всегда желательны. Но Раиса Никифоровна заявила, что теперь в семье «золотая пара» и им (Ивану и Галине) «жить поживать и добра наживать». В 2-х комнатной квартире стало тесновато, но Раиса Никифоровна опять «въехала» и с удовольствием спала с Ланой, так как кроватка перешла к Геше – Геннадию Ивановичу, как важно величал «наследника» донельзя довольный Иван. Наконец, на заводе перестанут «подкалывать»  бракоделом, за сына надо хорошую  «накрыть поляну», не жалко.
                _________________

 В народе говорят, что чужие дети растут быстро. Наверное, это так, а вот свои…
Свои дети растут медленно, но быстро съедают молодые годы родителей.
                ________________
   
                Глава  13

 Осенью мать Ивана поломала шейку бедра. Галина, видя беспомощность свекра,
наняла медсестру, которая приходила к ним три раза в день. Она жила в их подъезде, а поликлиника находилась на первом этаже дома, в котором жили родители  Ивана. Но, несмотря на все усилия Галины и Ивана, через полгода мать умерла. Врачи констатировали – отек легкого.
После смерти матери Иван приходил домой озабоченный: отец тоскует, никогда раньше не пил, а теперь пьет в одиночку, это с его больным сердцем. Галина рекомендовала мужу почаще оставаться ночевать в родительском доме. Иван оставался, но ситуация не менялась. Соседи единогласно сошлись в мнении, что он долго не протянет.

В воскресенье после сытного обеда (Иван ел один: теща с детьми уехала к себе, а Галина редко садилась за стол со всеми), он по обыкновению не пошел к дивану, а подперев щеку рукой вкрадчиво произнес:
- Галюня…
- Что тебе? – с досадой в голосе отозвалась Галина, которая мыла посуду и злилась на то положение в семье, в которое попала. Ее отец всегда помогал маме в приготовлении обеда, а когда был дома так часто и сам его готовил, а уж посуду мама никогда не мыла – в семье был неписаный закон  –  кто не готовил обед, обязанность того была мыть посуду.

- Галюня, отец совсем плохой, - не замечая недовольства жены, как-то наиграно-печально начал Иван. – Боюсь, долго не протянет.
- У него что-то болит, - продолжая тарахтеть посудой, нехотя отозвалась Галина, свекра она не любила. -  Если нужно, давай покажем врачу, положим в конце концов в больницу.
- Нет, Галюня, это не поможет, тоска у него.
- Ну, знаешь… 
- Я понимаю, но если он умрет, то квартира пропадет.
- Ах вот в чем дело, - Галина с привычной насмешливостью уставилась на Ивана. – Не темни, к чему клонишь?

Иван оживленно-быстро заговорил.
- Квартиру терять нельзя, брат и сестра в другом городе, претендовать не будут, а у меня есть шанс получить ее. Мы с тобой разведемся, если ты согласишься, теперь модно: фиктивный брак, развод, и я пропишусь опять к отцу. Когда он умрет, квартира будет моя.
Галина, с брезгливостью в голосе, произнесла:
- Поступай как хочешь, только в суд я не пойду.

- Не надо, Галюня, я все узнал. Подпиши только заявление на развод и все.
- И какую же ты выставишь причину?
- Не сердись, Галюня, но по-другому не разведут, я скажу, что ты гуляешь…
- Что-о-о?!
- Ну изменяешь, ну это же фиктивный развод, какая тебе разница, а у меня будет своя квартира.
- А ты знаешь, что фиктивного развода в законе нет, это развод и каждый из нас получит свободу…Свободу…
- Галюня, у нас двое детей, мы все это сделаем понарошку…
- Понарошку…- передразнила Галина, -  и как же ты быстро образовался, наверное, и у юриста проконсультировался?
- Так ты согласна? – и Иван заискивающе попытался заглянуть в глаза жены.
- Мне все равно,  -  безразлично произнесла Галина, вытирая мойку.
Иван поспешно, боясь как бы жена не передумала, принес бланк заявления и ткнув в него пальцем, произнес: «Подпиши вот здесь и напиши «не возражаю».
Галина не спеша вытерла руки и,  взяв в одну руку ручку, в другую – заявление и медленно его прочитав, поставила свою подпись. 

- Оказывается ты не такой увалень, как я думала.
Но Иван, схватив бумагу, уже был в другой комнате.
Галина, глядя на пожелтевшие клены за окном, закурила.
Вскоре Иван показал Галине свидетельство о разводе и в течении месяца прописался в родительской квартире. Все это делалось втайне от Раисы Никифоровны. Это было желание Ивана, боялся уронить свой авторитет образцового мужа в глазах тещи-свахи.

Спустя год отец  действительно умер, квартира опустела, но Иван не хотел в нее никого пускать, боялся, что отсудят. Но пришла «перестройка», все стали лихорадочно приватизировать и торговать квартирами. Иван тоже приватизировал и предложил Галине вновь зарегистрировать их брак. Но Галина поняла преимущество своего положения и решила пока не лезть в петлю брака, а там видно будет. Иван, не получив согласия, как ни странно, совсем не расстроился.  «Двое детей, кому она нужна, - глядя со своей колокольни, рассуждал он». Так и жили они в фиктивно-законном разводе.

Как-то Галина, решив проверить жадность мужа, предложила обмен его квартиры и своей - на четырехкомнатную, с предварительной регистрацией их брака. Но Иван надулся и покраснев, как рак стал нести такую околесицу, что Галина, прервав его сказала:
- Погубит тебя твоя жадность и эгоизм.
- Тебе хорошо говорить, у тебя магазин и ты всегда можешь взять себе деньги, а у меня что… А если ты меня бросишь, так останется  хоть квартира.
- Ах, вот как, - рассвирепела Галина, - так ты себе тыл подготовил для отступления. На каком основании ты это говоришь?

- А что, не так? Я видел, как Стас вертелся около тебя, да и ты…
- Да как ты смеешь? Стас уже три года, как живет в городе, а тебе не к чему прицепиться, вот и делаешь вид, что ревнуешь к нему.  У самого-то рыльце в пушку. Сын от твоей большой любви к инструментальщице растет, а ты хоть раз  купил ему игрушку. Купил?
Иван, даже не спросив, откуда она знает о сыне, огрызнулся:
- То не мой сын и отец у него есть.
- Конечно, не твой, - растягивая слова, с издевкой произнесла Галина. – Наследил, штаны поднял и ушел, а остальное не его дело, - и, накинув плащ, пошла в магазин – хлеб так никто и не купил.
Галина шла и думала, отчего она завелась. Ведь ответ Ивана она знала, а если бы он согласился, то рассмеялась бы и сказала, что пошутила. Оставаться в этом городе (одно название – город!) не собиралась, но ее возмутила сама постановка вопроса: он готов на все, лишь бы сохранить свою собственность и плевать ему на них. Ну ладно, ее он не любит, да она и не претендует на любовь, но ведь дети не только ее, но и его. Да, права Люська, которая одна воспитывает двух детей и всегда пренебрежительно говорит о мужчинах:
- Плевать им на детей, они любят процесс…

Купив хлеб, но так и не успокоившись, Галина села на скамейку чужого двора и закурила. Мысленно вернувшись в прошлое,  стала анализировать свою семейную жизнь. Анализ показал, что с каждым годом ей все тяжелее нести непосильное бремя. В юности  мечтала о том, что у нее будет интеллигентный муж: умный, воспитанный, сдержанный, с чувством такта, что он будет дарить ей цветы, делать неожиданные подарки. Дядя Сеня приучил ее к мысли, что мужчины должны боготворить женщин, говорить им комплименты, водить в театр, на концерты. А что имеет она? Цветы Иван ей никогда не дарил, подарки тоже не делал (Галюня, все деньги у тебя, что хочешь то и покупай, я возражать не буду).

Только еда в доме его интересовала, остальное, хоть трава не расти. Далее, его манера постоянно быть недовольным, его раздражение и приступы беспричинной веселости, которые наступали после воскресного обеда перед экраном телевизора. Особенно раздражающим был смех: смех здорового, довольного жизнью нахального организма. В такие минуты жизнь казалась унизительной, а ежедневный быт – оскорбительным. Но цепи Гименея были укреплены двумя детьми и, сцепив зубы, надо было нести свой крест.
Но почему? Ведь дети, находясь в атмосфере потребления одного за счет другого, отравлены. Стереотип отношений они подсознательно перенесут на свою семью.

«Постарайся получить то, что любишь, иначе придется полюбить то, что получил», - Галина вспомнила слова Бернарда Шоу, которые так часто любила повторять Анжела.
Не хочу… А что можно сделать… Трусишь… Раба… Раба духом, поделом же тебе рабская жизнь… Добро бы была материально зависима, а то ведь экономически свободна… Так в чем же дело… Ах, условности… А кто их придумал… Они… ленивые… ненасытные организмы…

       «Для того, чтобы плыть, необходимо войти в воду», но Галина унаследовала от отца черту характера, которая не позволяла ей самостоятельно разорвать  семейные узы. И дело было не в порядочности,  будучи человеком энергичным она была совсем неспособна к разрыву отношений, бегству,  и бессознательно ждала, что может быть судьба сама,  без ее участия, разрубит этот Гордиев узел.
Забыла Галина слова, которые часто (но не используя в своей жизни) повторял, как назидание, отец, что «судьба помогает тем, кто помогает ей». Ах, отец,отец…

     Николай  Никанорович  считал себя  прогрессивным директором. Организовав в    школе множество кружков на общественных началах, он ухитрялся приглашать в качестве руководителей  работников Дома  культуры, мотивируя тем, что лучшие  из их школы вольются в их ансамбли. Успеху способствовала  молодая энергичная директор ДК – Стелла  Анатольевна Душина. За добрый отзывчивый характер ее прозвали «душка». Она действительно была душой культурного муравейника, доступного всем простым смертным. Если в музыкальное или художественное училище  необходима была определенная подготовка,  знания, плюс талант, то для ДК главным было – желание.

 А желающих было – хоть отбавляй: всем хотелось петь, танцевать, играть на гитаре, в оркестре, рисовать, лепить, фотографировать.  Так что  «душка» успевала только поворачиваться при скромном отчислении бюджета, чтобы ее ДК  был действительно домом культуры не только в документах.               
Стелла  Анатольевна, со свойственной ей отзывчивостью, откликнулась на просьбу директора школы и возглавила почин тем, что сама взялась вести танцевальный кружок, взялась с жаром, воодушевленная  желанием быть чаще в школе, чтобы встречаться с  неулыбчивым знойным брюнетом, от взгляда которого она немного робела, но к которому ее тянуло как магнитом. Да, ей хотелось встреч именно с директором школы, с милым Ник-Ником, как прозвали его дети.

    Целый учебный год, поглощенный школьными заботами, директор не обращал внимания на энергичную Стеллу Анатольевну, и на ее частые посещения кабинета с небольшими, но, требующими неотлагательного решения, вопросами.
И только на следующий год, перед смотром художественной самодеятельности, он зашел в танцкласс и увидел, как  «душка» отплясывает со старшеклассниками зажигательную румбу. Увидел сразу и по-девичьи извивающуюся фигуру, стройные ноги, густые пшеничные волосы, а главное – искрящиеся васильковые глаза.

Заметив директора, танцующие утроили пыл,  Стелла Анатольевна бросала на него такие пылкие взгляды, что он в смущении, не досмотрев до конца танец, ушел в свой кабинет и  ходил в нем по диагонали до тех пор, пока не услышал, как сторож запирает на ночь школьные двери. В тот вечер звезды видели, как высокий стройный мужчина, неестественно ссутулившись, вымеривал аршинными шагами тротуары улиц. И только осенний ветер с дождем загнал его под крышу своего дома, в котором располневшая жена и двенадцатилетняя дочь заждались его, теряясь в догадках.

 Хотелось пить. От ужина отказался и, сославшись на неприятности в школе, ушел в свой флигель. Не усматривая в поведении мужа ничего предосудительного, Раиса, поворчав для порядка, убрала в холодильник, оказавшийся ненужным, ужин и пожелав дочери спокойной ночи удалилась в спальню.
А  Николай  Никанорович долго рассматривал гербарий дочери, чтобы вытеснить из головы васильковые глаза.
 «Утро вечера мудренее» и на следующий день ему показалось абсурдным  необоснованное волнение, но брился он все же тщательнее, чем обычно, и почему-то долго не мог выбрать рубашку и галстук. 
                * * *
 «День да ночь, сутки прочь», часто повторяла Раиса Никифоровна,  когда  муж сетовал на  недостаток времени и на то, как оно быстро пролетает.
Этот учебный год незаметно тоже подошел к концу.
                _______________

Вечер выпускников. Ник-Ник в темном костюме, консервативном галстуке в полоску, торжественно напыщен. Раиса Никифоровна – директриса, в закрытом бордовом платье, ну чистая классная дама, учителя чинно расхаживают между своих «птенцов», выделяясь так, как  выделилась бы серая уточка среди красавцев-павлинов. Да, выпускники блистали нарядами, а  девушки, раздражая молодых учительниц, дорогими украшениями.  Далеко бюджетным преподавателям до своих выпускников.

Среди такой неоднородной толпы выделялась Стелла: открытое, небесно-сиреневое, цвета заката солнца над морем, одновременно подчеркивало ее фигуру и васильковые глаза.   
Официальная часть закончилась и директор зашел в свой кабинет, чтобы немного успокоиться: он всегда волновался, когда школа выпускала своих учеников в большую жизнь. Посидев в своем кабинете Ник-Ник вышел в зал проверить все ли в порядке. Танцы были в самом разгаре.

Раиса Никифоровна после официальной части сразу ушла домой вместе с другими преподавателями, а учителя помоложе, смешавшись с выпускниками, не отставали от них в веселье. Стелла тоже танцевала, периодически вскидывая на партнера густо подкрашенные, ставшими сразу тяжелыми и длинными, ресницы. Увидев директора, «душка» бросила посреди зала партнера, и схватив за руку Ник-Ника  буквально потащила его в круг танцующих. Смущаясь ситуации и боясь усугубить положение отказом,  Николай Никанорович положил руку чуть выше талии Стеллы. Неуклюже перебирая ногами он пытался попасть в такт музыки, а Стелла тихонько смеялась и смотрела на него нежным, мерцающим в полумраке зала, взглядом.

Как только танец закончился он  поблагодарил Стеллу  и  борясь с желанием броситься бегом от упоительного соблазна, укорачивая шаг направился  к себе в кабинет, но едва успев затворить за собой дверь, увидел, как она робко открылась и вошла, побледневшая от своей смелости, Стелла.
- Николай Никанорович, - и подойдя вплотную к директору, положила голову на его грудь и расплакалась.
- Ну, не надо, не надо, - бормотал  ошалевший директор, и вытирал, ставшие уже родными, васильковые глаза.
- Я люблю вас, Николай Никанорович, - и, привстав на носочки своих лакированных туфелек, прижалась губами к его губам.
Ник-Ник, с жадностью голодного птенца, принял желанный поцелуй. Вот и все. Клетка захлопнулась.
                * * *
Так и не решившись проводить Стеллу домой,  остаток ночи Ник-Ник  просидел на веранде флигеля. Вспомнил прекрасные студенческие годы, сторойотряд и тоненькую стеснительную Раичку из педучилища. Студент-Коля  немного побаивался девушек, не умел с ними знакомиться и на факультете был объектом насмешек среди парней, когда они видели, как заливается краской лицо их Ники при общении с прекрасным полом. А с Раичкой  он чувствовал себя свободно, много говорил, острил и как-то  по-мужски окреп и успокоился. Закончили учебу, он в институте, а она в училище, одновременно, тайно ото всех «расписались» и уехали по назначению Ник-Ника в город, где через четыре года его назначили директором
средней школы.

К этому времени Галине было три года, она часто болела и Раиса Никифоровна перешла на 0,5 ставки, в «продленку». Купили дом, мебель, что   
Ник- Ник счастлив, добился в жизни того, к чему стремился. Раиса Никифоровна была хорошей хозяйкой: в доме всегда вкусно пахло борщом и пирогами, чистота была почти стерильной, дочка и муж ухожены, в огороде порядок.
И вот теперь Стелла. За один вечер жизнь показалась серой неинтересной, жена толстой и обабившейся, в доме неприятно пахло кухней.

Неужели он всю жизнь будет обсуждать, что купить и куда делись деньги, слушать о том, что всю рассаду съела медведка и что в классе на детей нельзя повысить голос, так как родители все «как на грех» начальники. Единственно светлое пятно в жизни – это родной вихрастый ребенок, дочка, которая по внешности и живости больше напоминала мальчишку, чем девочку, да и похожа была на него. Конечно, Раиса была симпатичней, как женщина, но все равно льстило, что дочка копия он.
Опять мысли вернулись к  Стелле, к ее необыкновенному имени, опаляющему в танце взгляду, к ее прижавшемуся дрожащему телу и необыкновенно душистых волосах. Что же делать? Что? И опять, сжав ладонями голову, подумал о превратностях судьбы.
                * * *
В то лето, Раиса Никифоровна уехала с Галиной в пионерский лагерь воспитательницей, надо было оздоровить дочь. Николай Никанорович, не выдержав натиска Стеллы, стал видеться с ней три раз в неделю (чаще – неприлично) – вторник, пятница, воскресенье. Те вечера, когда  оставался дома, он чувствовал такую тоску, что не выдерживал и после 11ночи звонил. Стелла всегда радостно отвечала на его звонки и они говорили до 2-3 часов утра. Стесняясь присутствия Стеллы, Николай Никанорович был довольно сдержан, но телефон снимал с него скованность, которая мешала ему сказать любимой женщине все те милые нежные глупости, которые с годами не теряют своей ценности. Поток романтической  нежности лился на счастливую одинокую женщину, как из рога изобилия.

И еще одна, непривычная для патриархально воспитанного мужчины, деталь. У Стеллы был аккордеон и Николай Никанорович не сразу привык к тому, что она играет на нем и исполняет задушевные, забытые современным поколением, лирические песни. Потихоньку она приобщила к пению и своего закомплексованого  возлюбленного, и они вдвоем, сидя близко друг к другу пели:               
«Купите фиалки», «Ивушку», «Песню о любви» и др., которые были в огромном множестве в репертуаре Стеллы. Однажды Николай Никанорович,  немного смущаясь, спел серенаду Смита из «Пертской красавицы», а вот песню Сольвейг из
 «Пер Гюнта» не любил и просил ее не петь, словно предчувствуя что-то.
Любил  он  Стеллу безумно и уже не мог скрывать свое чувство под  личиной сдержанности.
Лето пролетело быстро. И вот его дом привычно огласился женскими голосами: низким грудным – жены и с легким повизгиванием – дочери. Обе приехали посвежевшие, поздоровевшие. Солнце и море подрумянили пышнобедрую Раису, и буквально высушило и так худющую Галину.

 Примечательно то, что Николай Никанорович обрадовался приезду семейства и ночью любил свою Раичку ничуть не меньше Стеллы.  А на другой день опять самокопание: «Неужели я совсем аморальная личность, неужели мне все равно
Стелла или Раичка…». И там, где другой мужчина с гордостью  сказал бы  о себе: «Самец», он произнес это же слово, но с глубоким презрением к своей личности.
       А Стелла, отдавшись во власть чувств, и лишенная с приездом  Раисы Никифоровны, ставших уже привычными, свиданий, почти каждый вечер  писала своему  «милому другу»,  полные грустной   нежности, письма.  И Ник-Нику  казалось, что за эти письма он еще больше любит свою прекрасную Стеллу и от избытка чувств напевал: «Стелла, я люблю тебя, Стелла…».

Но вскоре разразилась гроза: Ник Ник уехал на семинар директоров в Киев, а ключи от подвального помещения никому не передал. А тут, как на грех, пришли с проверкой пожарники, и завуч, человек суетливый, говорливый и мало делающий, никогда не умеющий в работе выделить главное и  уделяющий внимание мелочам, настолько растерялся, что не мог ничего вразумительного сказать. Прибежав в учительскую он сел за стол и  глядя на всех  потерянным взглядом  повторял: «Что же делать… Что делать… Надо определиться…». Узнав в чем дело, Раиса Никифоровна зашла в кабинет директора, и  быстро найдя ключ в столе, отдала его завучу.

 Ник-Ник никогда никому не позволял  входить в его кабинет и тем более  «рыться в его бумагах».  Опустившись в директорское кресло, Раиса Никифоровна  стала просматривать почту, которую принесли два дня тому назад  и сортировать  по датам. В основном, это были  газеты и журналы, одно письмо со счетом  на оплату сантехнических работ (в кабинет по химии подвели воду). Осталось еще одно письмо, в большом официальном конверте, с адресом, напечатанным на машинке. Вместо обратного адреса стоял штамп  какой-то организации, но он был поставлен небрежно и прочесть его было невозможно.

 Раиса Никифоровна, привычным жестом вскрыла конверт, и, не веря своим глазам, несколько раз прочитала его. Затем медленно спрятала в карман платья и грузно вышла из кабинета. Домой она попала не сразу: сердечный приступ.  Техничка, увидев, как  покачнувшись, Раиса Никифоровна,  опершись о стол  дежурной,  с трудом опустилась на стул,  быстро вызвала «скорую». Медсестра сделала укол и они отвезли жену директора  домой.   
Галина, испугавшись, что маму привезли и уложили в постель люди в белых халатах,  все же сбегала в аптеку и принесла лекарства. Раиса Никифоровна, через силу улыбнувшись дочери, сказала, что переутомилась и чтобы она об этом не рассказывала папе, а то он расстроится.
Поздно вечером, когда дочь уснула, она выпила лекарства и, словно не веря в случившееся,  еще раз прочла  ненавистное письмо, затем порвала его на мелкие кусочки, бросила в унитаз и смотрела, как вода кружит их и уносит в самое грязное место – канализацию.

Утром она позвонила в ДК и узнала, что Стеллы Анатольевны  нет, она в  Киеве, получает оборудование для кружка «Шейте сами». Раиса Никифоровна  механически повторила: «Шейте сами» и, сжав упрямо рот, положила трубку. 
Через  неделю приехал довольный  Николай Никанорович, привез жене и  Галчонку  подарки, с удовольствием ел, нахваливая, борщ: «Раичка, ты бы знала, как я соскучился по дому, а еда в столовой, думал, доведет до язвы. Ничто  в мире не может сравниться с твоим борщом».

Раиса Никифоровна, с вымученной улыбкой подавала на стол и тоскливо смотрела на мужа. Ник-Ник, уловив перемену  в лице жены, спросил:
- Рая, что-то случилось? Как в школе?
- Нет, ничего. В школе все в порядке. Просто я немного устала, да и погода неважная.
- У мамы переутомление, - выпалила Галина, - ее из школы «Скорая помощь привезла».
Николай Никанорович подошел к жене, обнял ее и, заглянув внимательно в глаза, еще раз спросил:
- Рая, что случилось?
- Да ничего, переутомление, а тетя Муся сразу «Скорую» вызвала. А те по пути домой отвезли.

Удовлетворенный ответом жены Ник-Ник порекомендовал взять больничный и отдохнуть, а затем со словами: «Пойду систематизировать материал», ушел во флигель.
«Боится растерять впечатления от поездки», - грустно подумала Раиса Никифоровна и стала с грохотом мыть посуду, стараясь выместить на ней обиду.
И потекли безрадостные дни для обоих,  еще недавно довольных своей жизнью, супругов. Николай Никанорович после поездки в Киев и совместного проживания в гостинице со Стеллой понял, что большую часть сердца, а может быть и все,  она забрала,  и властвует в нем хозяйкой. Наблюдая за изменившейся женой и ее внезапными выпадами раздражительности, которые, в основном, обрушивались на дочь, понял, что она что-то подозревает, а, может быть, и знает.
 
Раиса  Никифоровна, как не пыталась держать себя в руках, но нервы сдавали и неумолимо подтачивали ее здоровье. Сердечные приступы участились, и она уже была на учете в больнице, а Николай Никанорович, после очередного сердечного приступа жены давал себе слово  порвать связь со Стеллой, но подходил день «визита» и он «задерживался в школе». Жена никогда не звонила, не проверяла, а когда он приходил, она уже спала или делала вид, что спит,  и он окончательно убедился, что  знает.
Стелла настаивала на том, чтобы  он ушел из семьи к ней, и он обещал поговорить, но дома решительность его покидала и он оставлял все по-прежнему. Галина, повзрослев, видела как мучается ее отец и знала причину, но жалости к матери почему-то не испытывала. Жалела отца. И он, словно чувствуя молчаливую поддержку дочери, все чаще засиживался с ней во флигеле.
                * * *
      Галина уже училась в институте, когда ее срочно разыскали в аудитории и пригласили на кафедру. Ничего не понимая, не имея «хвостов», Галина с тревожным сердцем открыла дверь. Декан факультета, с седой головой и такой же седой козлиной бородкой, с непривычной приветливостью пригласил ее сесть, сам подошел и сев рядом,  слегка дотронувшись до ее руки, произнес:
- Галина, вы взрослая девушка и должны понимать, что жизнь порой бывает жестокой…
- Что  с мамой, - выкрикнула Галина, и слезы брызнули из ее глаз.
- С мамой все в порядке, не волнуйтесь, - сам волнуясь и смешно тряся бородой, произнес декан.
- Говорите скорее, - вытирая тыльной стороной ладони лицо, прошептала Галина, - что случилось.

- Отец…, - и вздохнул.
- Что отец? Умер? – холодея, сама не веря в то, что могла произнести это страшное слово, сквозь туман слез, еле вымолвила Галина.
- Не знаю, - совсем растерявшись от взятой на себя миссии, произнес декан. И опустив глаза на паркет кабинета, добавил, - может быть…
- Как может быть… - хотела вскочить, но жилистая рука декана оставила сидеть ее на стуле.
- Во дворе стоит моя машина, водитель отвезет вас домой, в больницу или куда будет необходимо, она будет целый день в вашем распоряжении. Зинченко, - из угла кабинета появилась коротко стриженая личность, которую Галина не заметила, поедешь вместе с Галиной и водителем. В случае чего – информируй.          
                * * *
Да, сердце Николая Никаноровича не выдержало двойной жизни, а тут еще «телега» в партком, строгий выговор с занесением в личное дело и … инфаркт. Смерть наступила мгновенно в коридоре райкома партии.
Самое странное, что не только удивило, но и обескуражило Галину, это то, что ее мать, за которую она волновалась, вернее за ее сердце, известие о смерти мужа приняла относительно спокойно, по крайней мере, внешне она ничем не выдавала безутешность своего горя. «Все мы под Богом ходим, и только Бог нам судья»- вымолвила она сквозь слезы и принялась хлопотать о достойных похоронах.

Галина не знает, была ли  Стелла на  кладбище, но однажды, в день рождения отца, когда она с матерью приехала на его могилу, то увидели, как кто-то выслал всю ее красными гвоздиками. Кинув взгляд вдоль кладбищенской аллеи, она увидела быстро удаляющуюся женскую фигуру в черном.
- Она ему и мертвому покоя не дает, - с неуместно появившейся злостью, так не вязавшуюся с полным добродушным лицо, произнесла Раиса Никифоровна, но убрать цветы не решилась.
                * * *
Работать  в  школе Раиса Никифоровна не осталась, вообще работать больше не стала: ушла на выслугу. У нее были сбережения, плюс пенсия, да и Сеничка помогал не только продуктами. Вся ее любовь была сосредоточена теперь на Галине  и когда дочь уехала в райцентр, очень расстроилась. Но  Сеничка успокоил, что это временно, необходимо для карьеры, вскоре он заберет ее в город.
Раиса Никифоровна быстро и с этим справилась. Составили график, когда она приезжает к дочери и когда дочь - к ней. Кроме того,  она почти каждый день звонила Галине или домой, или на работу.

Галине иногда даже казалось, что мать довольна тем, как судьба решила ее семейную проблему и даже то, что она раньше времени стала пенсионеркой ее не смущало, а совсем наоборот. Она сблизилась с соседками, по вечерам сидела с ними на лавочке и сетовала только на то, что  Галочка «перебирает», а пора уже  порадовать ее внуками. О муже она никогда не говорила и старалась как бы о прошлом не вспоминать.
               
                Глава 14 
               
В один из февральских дней,  сырой и заснеженный, с холодным пронизывающим ветром, позвонил Галине ее дядя, «родненький дядечка Сенечка», как называла его в детстве.   
После замужества Галина с ним редко виделась, так как брак ее пришелся не по душе практичному  с коммерческим складом ума человеку. Он сразу распознал в Иване ограниченность  и бездарность, наглость, граничащую с хамством, и признаки мании величия. Когда он сказал об этом Галине, она рассмеялась и сказала, что дядя ошибается, хотя в душе считала его ничтожеством, но все же дядя перегнул палку.
 
Дядя потоптался на месте и произнес: «Ладно, Галина, тебе видней, но не делай из него князя, потому что самые подлые люди это те, которые «из грязи да в князи» и единственный способ поставить их на место, так это опять «в грязи».   
Что же случилось, что в такую погоду дядя срочно вызывает ее к себе, притом одну, без Ивана, но по голосу нельзя было угадать, голос был обыкновенный, и тревожных ноток в нем не было.

Галина любила дядю, как любят душеприказчика и по малейшему поводу, а то и без повода, бежала к нему и всегда, после беседы с ним уходила успокоенная с решением, которое, как ей казалось, сама принимала. Особенно нравилось Галине, когда в сумерках в саду, (тогда дядя был холост), он рассказывал ей о себе, о воспоминаниях, которые  вынес из детства и о тех трагических переживаниях, связанных с его появлением в семье ее мамы.


                ***
   Семен  Никифорович  был еврей и в 5 лет, когда его родителей забрали немцы он спасся чудом: заполз под платяной шкаф (шкаф был на невысоких ножках и только страх мог загнать маленького ребенка в такую щель) и,  прижавшись в углу к стене, слышал причитания матери, плач сестер и бормотание дедушки. Когда машина уехала, то мальчик еле-еле выполз из-под шкафа, взял узелок (мама всем заранее их приготовила) и крадучись ушел из города: он направился к далекой родственнице-татарке в Крым.

Ночью шел, а днем прятался в каких-нибудь развалинах.
Мальчик был очень мал и слаб, сухари быстро кончились, адрес потерян, а как зовут родственницу, забыл, да и шел он, куда глаза глядят, не имея ни малейшего представления, где находится Крым. Просто его гнал страх и от него он мог спрятаться только там. Но слово было чужим и холодным, и отчаяние постепенно заполнило до краев маленькое вконец исхудавшее тело. Найдя на окраине какой-то местности разбитую саманную землянку с заваленным входом, он влез в нее через покосившееся оконце, вернее дыру, которое было вровень с землей, он там долго и неутешно плакал, пока не услышал, как кто-то невидимый спросил:
- Ты чего ревешь?

Мальчик затих, но голос опять спросил:
- Ты где? Выходи, не бойся, здесь никого нет. Как тебя зовут?
- Сеня, - тихо ответило подземелье.
- Выходи, выходи, Сеня, у меня горох есть.
Показалась лохматая головка, а за ней и грязный худой мальчик с большими испуганными глазами.
Девочка с интересом рассматривала найденыша, а он не сводил голодных глаз с ее рук, в которых она держала стручки зеленого гороха.
- На, ешь.

И Сеня, не разнимая створок, жадно буквально проглотил все стручки.
Девочка отошла в сторонку и подняла с земли небольшой холщевый мешочек и вынула оттуда серую картофельную пампушку и протянула Сене. Пампушка молниеносно исчезла в маленьком грязном рте.
- У меня больше ничего нет, - с сожалением сказала девочка, а затем спросила, - ты почему здесь, где твоя мама?
- Всех немцы забрали, а я спрятался.
- Всю семью? – переспросила девочка. - У нас в поселке тоже забрали всю семью, но они были евреи. Ты тоже еврей?
- Да, - ответил Сеня и заплакал так горько, что у девочки тоже закапали слезы.

          Затем девочка оглянулась по сторонам и сказала:
- Тебе выходить нельзя отсюда. У нас сейчас немцев нет, а есть итальянцы. Они не злые, но все равно тебе лучше жить здесь. Сюда никто не придет, а я буду  еду приносить, - помолчала, а затем добавила, - меня Лизой зовут. Когда я приду, то посвищу тебе вот так.
И Лиза просвистела мотив песенки: «Крутится, вертится шар голубой…»
Лизе было 8 лет. Это была небольшая, но крепенькая смышленая девочка, выглядевшая старше своих лет:  горе войны научило их по-взрослому смотреть на многие обстоятельства жизни.
Лиза проворно влезла в землянку, обнаружила в нем подпол, нашла ящик со всяким хламом, тщательно все пересмотрела и, пересортировав, соорудила что-то подобие постели;  вместо одеяла они еле втащили полуистлевший тулуп, от которого исходил неприятный запах, но Сеня уже знал, что его жилет и коротенькая курточка ночью почти не спасают от холода и, порывшись в ящике, нашел такую же вонючую огромную шапку, которую он бережно положил на «постель».

Лето пролетело быстро, а за ним и осень – наступила зима. У Лизы заболела сестра Рая и мама стала пухнуть от голода, запасов с огорода не хватало, а корни лопуха, которые Лиза выискивала в окрестностях и приносила домой и которые варили вместе с лебедой тоже исчезли из обеденного стола. Все, что можно было в доме поменять на продукты, было проедено. Лиза, протягивая Сене вялую земляную грушу и маленький кусочек пампушки, вздыхая и морща лоб, рассказала ему об этом. Выслушав внимательно Лизу и кутаясь в тулуп, так как ноги были обуты в летние туфли, а на улице - минус 5, Сеня протянул ей монету и сказал:
- Это золото, мне его  мама дала и сказала, чтобы я в трудную минуту на него только хлеб покупал. Лиза, купи лекарство для сестры и хлеб.

Когда Лиза отдала монету своей маме, та испугалась не на шутку, и Лизе пришлось все рассказать о Сене, чем расстроила мать окончательно: за укрывательство евреев немцы всю семью расстреливали. Но золотая монета давала возможность купить не только хлеб, а мед и молоко для Раи, у которой было воспаление легких, и Ефросинья  вынуждена была рискнуть. В городе ей указали на человека, который за обручальное кольцо (у Фроси язык не поворачивался сказать про монету, и ей казалось, что  маленькая ложь отвлекает подозрение) мог дать муку. 

 Старик-ювелир долго крутил монету в руках, расспрашивал, где она ее взяла, и узнав, что она получена в приданое, принял. Одним словом, монета вылечила Раю и отодвинула голод. Передачи Сани были более сытными, появилась и теплая одежда, которую приносила, надев на себя, Лиза.
Сеня еще не раз давал монеты, вынимая их из стеганой подкладки жилета, но нельзя передать словами тот страх, который испытывал он, когда зимой, лежа в своем подполье, ожидал Лизу,  буквально замерзая от холода, а она не приходила и страх Ефросиньи, когда Лиза уходила и долго не возвращалась.

Но пришла долгожданная победа и, наконец, подросшая Лиза привела домой Сеню, который за три года войны почти не вырос.
Ефросинья плакала, обнимая лохматое существо, которое больше походило на обезьянку, чем на мальчика и называла его «наш спаситель». Только провидению было известно,  кто кого спас.
Сеню вымыли, постригли, одели, как могли и определили в школу. Ефросинья его усыновила и у Сени появилась семья.

Сеня отдал Ефросинье,  которую называл мамой, свой стеганый жилет, с оставшимися  старинными монетами из коллекции его деда, предусмотрительно зашитые матерью в жилет. Ефросинья опять плакала и поклялась, что они пойдут на образование Сени. Так и было: Сеня окончил школу, торговый институт и всегда он был одет и обут лучше всех. И сколько он не сопротивлялся и просил Ефросинью, чтобы она одевала Лизу и Раю, та ни копейки из полученных за монеты денег, не тратила на дочерей, все на Сеню.

Семен Никифорович быстро сделал карьеру: вначале работал завмагом, затем в ОРСе и всегда хорошо помогал семье, ее интересы были для него святы.
Перестройка застала его в ОРСе, он сразу сориентировался: сославшись на болезнь, перешел завмагом в небольшой недавно построенный гастроном. Вскоре его приватизировал, затем по хорошей цене скупил акции у сотрудников (Галина в это время работала завмагом в райцентре, куда он же ее и определил после окончания института).   

Наблюдая за развалом сверхдержавы и учитывая свой предпенсионный возраст, Семен Никифорович съездил  «по гостевой» к дальним родственникам жены в Австралию и понял, что если и есть где-то социальная защита, так только там.
      Детей у него не было, поэтому все свое несостоявшееся отцовство перенес на племянницу: в детстве покупал дорогие игрушки, когда подросла – красивые платья, незаметно следил за ее учебой в школе. Это по его совету Галина поступила в торговый институт, и это он устроил ее завмагом, пусть в районном городе, в небольшом магазине, но это уже карьера. Наблюдая за  Галиной, он видел в ней деловую женщину, но он видел и то, что она типичный продукт социализма.

 Ему надо было в ней кое-что «прополоть», а времени – в обрез.
И вдруг такое замужество.  Почему? По хмурому лицу и тревожным глазам понял, что в племяннице что-то надломилось.
 С рождением ребенка,  после небольших арифметических вычислений,  картина немного прояснилась, да и наблюдая за тем, как Раиса  буквально рассыпается бисером перед зятем, он понял, что мать сыграла определенную роль в замужестве дочери. Но свои заботы отодвинули размышления Семена Никифоровича о браке племянницы.
                ***
Жена Семена Никифоровича (у него она была вторая, молодая красивая еврейка Белла, по паспорту Бетя, кассир в гастрономе,  которым он заведовал; первая жена от него ушла, сказав, что хочет детей, обвинив в бесплодии  мужа) спала и во сне видела Австралию, а уж наяву все ее мысли только и были заняты переездом  «в эту волшебную страну», как она ее называла.  Но Семен Никифорович вначале переезжать не соглашался: остался страх, в котором он даже себе не признавался, от пережитого в детстве. «От добра добра не ищут», - говорил он жене и углублялся в газеты, давая ей понять, что разговор на эту тему окончен. Но вода камень точит, и жена добилась своего. «Перемена места, перемена счастья», как молитву ежедневно повторяла она и говорила о мизерной пенсии, которая ожидает их в этой стране. А в Австралии государство берет на себя заботу о своих гражданах, в том числе и о пенсионерах. И Семен Никифорович согласился на переезд.

Оформление ПМЖ в Австралию оказалось не таким простым делом, как казалось вначале:  требовалось несметное количество документов и справок с разных инстанций, плюс расширенная справка о состоянии здоровья с поликлиники (больных в эту страну не впускали), и   были моменты, когда Семен Никифорович, махнув на все рукой, заявлял, что никуда не поедет, тогда включалась его жена и водоворот предоставления документов продолжал кружить будущих граждан Австралии.  Хорошо хоть мать Бети  Исаевны уже была год  там, и это должно  упростить переезд (объединение семьи), вот именно: должно было…

 Но вызов все же пришел. Поэтому он так срочно в непогоду вызвал племянницу.
Разложив перед ней документы, Семен Никифорович поставил ее перед фактом, что он все подготовил для перерегистрации  предприятия и теперь, после небольших формальностей,  гастроном переходит к ней, и она будет являться его учредителем и директором в одном лице. Кроме того, он оставляет Галине свою квартиру. С Раисой он говорил, она очень довольна: дочь, внуки, зять – все рядом. И в тысячный раз повторила  Сенечке, как она его боготворит (ее мама неоднократно говорила, что благодаря его монетам, она осталась жива), а теперь, когда  ее Галочка будет рядом и того пуще. 
    
Семен Никифорович заставил Галину срочно уволиться из магазина и оформил ее в гастроном своим заместителем.
За месяц, который остался до отъезда, он посвятил Галину в такие торговые махинации, о которых она и не подозревала, работая в государственном магазине. Кроме того, у него было много знакомых, и он без конца выдумывал поводы, чтобы познакомить Галину с ними, так что когда он уехал в Австралию, у Галины появились прочные связи и в налоговой инспекции, и в санстанции, и в пожарной инспекции.

Позаботился Семен Никифорович и о «крыше», хотя предупредил, что в торговле главное – это соблюдать закон, при любой власти. Когда же Галина заикнулась о махинациях, то он объяснил, что дал ей эти сведения «для общего развития», чтобы знала, ведь работать ей придется с разными людьми и не всегда с честными, тем более такой соблазн – торговля.

 Накануне отъезда  Семен Никифорович дал Галине несколько мудрых наставлений, необходимых руководителю торгового предприятия:    
- Продавцов жалей, но спрашивай по полной программе, воровитых – гони в шею.
- На подарки не скупись, праздники все и всех помни и всегда поздравляй.
- С пустыми руками к чиновникам,  не ходи, но своих рук не марай.
- Связи поддерживай материально: найди повод, чтобы можно было отблагодарить, окупится.

                Глава 15

 Переехав в небольшую трехкомнатную квартиру, в свой город, Галина, наконец, почувствовала себя дома. Правда кухня была маловата, да в детскую еле втиснули две кровати и один письменный стол, пианино в гостиной смотрелось большим и неуклюжим. Зато школа была рядом с домом, и не надо было переходить дорогу.

Раиса Никифоровна, из опыта зная, что у Ланы будут проблемы, ведь она на два года младше одноклассников, да еще и ростом не вышла, взяла на себя заботу уладить в школе проблемы детей. Но дети есть дети и Лана часто приходила домой в слезах. В классе ее звали «продвинутая пигалица». Но вскоре конфликт был почти исчерпан: сменился классный руководитель. На эту должность назначили молодую учительницу, преподавателя английского языка, Анжелу Робертовну.

 Галине понравилось, как она провела первое родительское собрание: не ругала даже отстающих, а наоборот, стараясь подбодрить родителей, говорила, что из троечников и двоечников получаются самые ответственные руководители. Если бы кто-то подвел итог родительского собрания, то пришел бы к неожиданному заключению: Анжела Робертовна  несколько пренебрежительно относилась к занятиям в школе и считала ее местом для общего развития детей, и «отсидкой» до получения аттестата, чтобы, повзрослев в школе, они могли полноценно вступить в жизнь.

 Из школы Галина и Анжела Робертовна выходили вместе и чтобы завязать разговор не на школьную тему, Галина спросила, в каком районе она живет. Узнав, что их классный руководитель живет в общежитии и ищет квартиру поближе к школе, Галина сообщила, что на их площадке парень уезжает на заработки в Италию, а свою однокомнатную квартиру собирается сдать «приличным людям».

Через месяц  Анжела Робертовна была соседкой Галины, что положило их приятельским отношениям переросшим, несмотря на разницу в возрасте, в дружбу.
Предприимчивая Раиса Никифоровна по-своему реализовала новое соседство: договорилась с ней о репетиторстве детей, так как считала английский язык международным, поэтому ее внуки должны им владеть непременно. Одним словом, незаметно Анжела Робертовна стала почти членом их семьи,  и теперь не одно событие не обходилось без нее.
 
                * * *
Работа  в гастрономе  у Галины спорилась, она только главного бухгалтера сменила: у дяди Сени была пожилая женщина, компьютера не знала и все делала вручную. Галина позвонила своей однокурснице, которая, быстро сориентировавшись в переменах страны, окончила годичные курсы бухгалтеров и работала главным бухгалтером в маленькой фирме по ремонту бытовой техники. Прикинув разницу в окладе, Тамара перешла в гастроном.
Не находя удовлетворения в семейной жизни, Галина вкладывала в гастроном всю свою неистраченную энергию, а приходя домой буквально валилась с ног. Раиса Никифоровна мужественно несла всю бытовую нагрузку и  почти безвыездно жила у дочери, что вполне устраивало  Галину: Иван был накормлен, дети присмотрены.

А с Иваном было просто наказание: за год сменил два завода и теперь работал в ремонтно-механической мастерской, которая еле-еле держалась и уже три месяца не выдавала зарплату. Вид  у него был, как у побитой собаки, которая хочет, чтобы ее пожалели. И Раиса Никифоровна, жалела: варила, пекла, жарила (где только силы брала?), а когда подавала ему на стол, то выражение лица было таким, как будто угощала дорогого гостя. Галину это злило, она видела, что мать устает, но после нескольких неудачных попыток объяснить ей, что незачем так напрягаться, да и не для кого, она встретила со стороны Раисы Никифоровны такой отпор, что решила молчать.

После ужина Иван, спотыкаясь на каждом слове, но уповаясь своим голосом, читал вслух теще свежие газеты, по ходу чтения комментируя каждое сообщение и безбожно ругая правительство.
Однажды Галина не выдержала и, прервав громогласное обвинение правительства в том, «что оно не платит зарплату» и, сверкнув глазами, раздраженно бросила:
- Кухонный политик, если что-то не нравится, то выставляй свою кандидатуру в депутаты и там борись, на худой конец, собери митинг и выдвини свою программу, а то одно название… мужики, а сами забились на кухне как тараканы и возле женских юбок показываете свою непримиримость…

Но Раиса Никифоровна зашикала, прервав пламенную речь дочери, и когда Галина, с красными пятнами на лице и бурлящими, но подавленными страстями, ушла в спальню, встревоженно произнесла:
- Нервы, очень много работает наша девочка.    
Одним словом, покой в семье сохранялся благодаря Раисе Никифоровне и если ситуация выходила  из-под  контроля, то она, как опытный дипломат, заводила ее в нужное русло.      
 Но случилось не предвиденное: Раиса Никифоровна погибла.
Гибель была нелепой: ее сбил на велосипеде подросток, и она при падении ударилась головой о бордюр. Смерть наступила внезапно.

Похоронив мать, Галина почувствовала, как много она потеряла. Несмотря на то, что духовная близость между ними отсутствовала, но узы родства были настолько сильны и прочны, что их обрыв сказался скрытым стрессом в душе Галины. Она как бы потеряла щит, за которым всегда можно было спрятаться.

                ***
Со смертью Раисы Никифоровны в семье участились скандалы: Галина  пыталась переложить на плечи  Ивана хотя бы часть тех забот, которые были  на ее матери, но нет,  муженек  держался стойко и своих позиций, ничего не делающего трутня, не сдавал. Он  даже не ходил на родительские собрания в школу, единственное, что доставляло ему удовольствие – это командовать детьми, которые по субботам делали уборку в квартире. Каждый раз окрики и бесконечные замечания отца заканчивались слезами Ланы и озлобленными выпадами Геши.

 Готовить  приходилось Галине, которая разрывалась между работой и семьей. Теперь, когда она задерживалась на работе,  Иван устраивал ей скандал, так как терпеть не мог, когда вовремя ему не подавали ужин. Но больше всех доставалось детям, особенно тяжело переносила его ор Лана - хрупкая впечатлительная девочка.
Анжела, которая по-прежнему давала уроки английского языка детям, открыто презирала Ивана и удивлялась, как Галина  вышла замуж за такого тупого эгоистичного мужика.

Иван платил  тем же: терпеть ее не мог, и когда  подруги сидели на кухне  пили кофе и курили, то в его душе бушевало негодование, этакая неприятная поземка.
Но вскоре Анжела вышла замуж и съехала, к великой радости Ивана и к огорчению детей, с этой квартиры и ее приходы в дом Галины стали значительно реже, хотя дружба Галины с ней не только не прекратилась, но стала еще крепче. Они уже были на «ты» и обращались друг к другу «Галка» и «Жека», что подчеркивало  дружбу «закадычных» подруг.

                Глава 16

На заводе, где работал Иван  было с каждым месяцем все хуже.    Убытки… Три месяца не выплачивали зарплату… Сокращение штатов…
И вот наступил день, когда Иван стал безработным.
- Все, Галюня. Сократили, - повесив голову, стоя в прихожей и не раздеваясь, сообщил Иван.
- Ну что ж, пойдешь грузчиком в гастроном, здоровье, я думаю, позволяет, - без сочувствия в голосе, не то шутя, не то серьезно, произнесла Галина, не выходя из кухни.
- Как скажешь, - испугавшись перспективы грузчика, покорно проговорил Иван и обречено с лицом человека, приговоренного к казни стал снимать обувь.
- В общем, так – сказала, закуривая Галина (Иван поморщился, так как не переносил сигаретного дыма). – Пойдешь на  водительские курсы, три месяца обходились без твоей зарплаты, обойдемся еще.

Оценивающе, как будто первый раз видела, осмотрела мужа с головы до ног и вздохнула. Иван понял, что нужно подольститься к Галине, унизиться, может быть, продавцом поставит, а может быть товароведом, ведь она гордая и не позволит, чтобы муж работал   грузчиком. Не понимал Иван, что торговля требует знания и опыта, как любая профессия, у него было свое понятие о торговле.
- Галюня, я буду стараться, смогу продавцом работать, да и товароведа заменить, когда он уйдет в отпуск, - униженно улыбаясь, вкрадчиво произнес Иван, и, увидев в ее глазах презрительность, моментально отбросил мысль обнять жену.   
Галина затянулась и, сощурившись, процедила сквозь зубы:
- Что, не хочешь грузчиком? А придется …

Через неделю Ивана оформили в гастроном коммерческим директором и оплатили курсы водителей.
Через три месяца Галине пришлось еще раз заплатить за своего правоверного, так как он не смог сдать ни теорию, ни вождение.
-       Галина, у твоего мужа замедленная реакция, лучше, чтобы он за руль не садился, - принимая «презент», предупредил знакомый, после вручения водительского удостоверения. 
Галина поблагодарила за совет, а Иван, который стоял в коридоре и через открытую дверь все слышал, на всю жизнь возненавидел ГАИ.

                ***
       Каждое утро за  Галиной, а теперь уже и за Иваном приезжал автомобиль, и новоиспеченный коммерческий директор садился рядом с водителем, а Галина, как всегда, на заднее сидение. Для Ивана это были счастливые минуты: он гордо оглядывался по сторонам и каждый раз сожалел, что поездка так быстро заканчивалась. На работе же было плохо.

Галина освободила одно из подсобных помещений и сделала в нем кабинет, но засиживаться в нем ему не давала: то нужно было в качестве экспедитора получить товар, то помочь грузчикам, а уж вся сантехника была на нем. Он замечал улыбки главного бухгалтера и продавцов, когда он одевал синий халат и шел в туалет чистить засорившийся унитаз или раковину. Однажды вечером он пожаловался Галине на свое несоответствие должности, но она резко парировала:
- Какое соответствие? Я что должна еще и сантехнику платить, когда ты просиживаешь штаны в своем кабинете. Не нравится, иди на завод. Мне тоже многое не нравится.

Больше он с Галиной на эту тему не говорил, а только молча завидовал Василию Ивановичу – товароведу: все его уважали, считались с ним, Галина постоянно  советовалась о ассортименте, потом они пили чай в ее кабинете и смеялись. Василий Иванович был ровесник Ивану и в такие минуты он переживал муки похожие на ревность. Правда он не мог понять – ревнует он его к должности или к Галине. Василия Ивановича он тоже возненавидел, хотя при случае старался показать ему свое расположение.
      
Но нельзя сказать, что Галина не учила его торговле: дома она рассказывала ему азы оптовой и розничной торговли, но Иван плохо соображал – ум у него был не коммерческий. Иван по природе был исполнитель, и Галина это вскоре поняла. Ивану нужна была опора и он как лиана оплетал ее и, питаясь ее соками, пытался подняться все выше и выше.

                ***

Галина была деловым руководителем и не могла смириться с тем, что не может приспособить мужа к своему детищу – торговле. И все же она нашла для него нишу. Рядом с гастрономом, наконец, закончили строительство двух девятиэтажных дома, сделали троллейбусную остановку (незамедлительно появились и «маршрутки»), обороты резко возросли.

     Иван вместе с кладовщицей получали товар, сообщали товароведу, что необходимо приобрести для пополнения ассортимента, то-есть, Иван фактически стал заведующим складом и это было ему по душе. Работа была конкретная, и он почувствовал, что хлеб даром не ест. А главное, когда осматривал склад, то чувствовал себя причастным к людям высшего порядка,  а о заводе вспоминал, как о какой-то низшей субстанции.

Одно было жалко – это то, что бухгалтер каждый день возила выручку в банк. Хотелось в такие минуты схватить деньги и складывать их в сейф, складывать. Его же сейф только место в кабинете занимает. Иван многого не понимал в галининой политике руководства гастрономом.
Несмотря на то, что дела в гастрономе шли хорошо, свободных денег никогда не было.

Магазин требовал то ремонта, то нового оборудования, а Галина была честолюбива, чем раздражала Ивана (подумаешь, на цоколе плитка отвалилась, так что нужно всю плитку  менять?) и старалась, чтобы ее гастроном не уступал современным супермаркетам.
- Не терплю забегаловок, - резко заявляла она на замечание, что окна нормальные и нет нужды менять их на металлопластиковые. А затем, уже мягче, добавляла: - Я сама люблю дерево, но ведь нужно учитывать психологию покупателя. Конкуренция…

Затем в зале гастронома возле кондитерского отдела появились столики, а в отделе кофеварка, микроволновая печь, магнитофон и там постоянно толпились студенты из филиала  института управления. Ивану казалось, что они вообще не учатся, а целый день сидят за столиками пьют кофе, едят и болтают.
Безусловно, магазин с  ассортиментом, отвечающим требованиям покупателя и стабильным товарооборотом, привлекал к себе внимание.

 К нему, как мухи на сладкое,  слетались налоговая инспекция, санстанция, пожарники, но Галина и главный бухгалтер знали «таксу» и те уходили довольные, записав незначительные замечания. Всем жить хочется, хорошо жить! Но сколько Иван не спрашивал Галину, сколько она им «отстегивает» - ответ получал в виде насмешливого взгляда и табачного дыма.
Иван же был человек необидчивый. Ему, конечно, не нравилось, как  Галина относится к нему, но что делать: в чем-то выигрываешь, а в чем-то проигрываешь, философствовал Иван и мечтал о том, как бы сложилась его жизнь, если бы на месте Галины была Верка, ну чтобы Верка была завмагом.

И мечтательно рисовал себе картины семейной идиллии с ней, ее поцелуи (Галина никогда его не целовала, даже под руку не ходила), их  совместные походы в гости. Но тут у Ивана «клинило», он не знал к кому пойти в гости: при мысли о единственном визите с присутствием  галининых  друзьях он чувствовал себя униженным, другое дело, пойти к своим друзьям или к  веркиным. Но своих друзей не было, у Верки … в деревне (нет, уж теперь деревня его не устраивала, не тот уровень, ведь он не какая-нибудь пешка, а коммерческий директор). Нет, не получалось идиллии с Веркой.

                Глава 17

        Как-то незаметно  подкралась к Галине болезнь. Первая обратила на это внимание Анжела: она пришла на день рождения Ланы и перед уходом, глядя на Галину, спросила:
- Галка, что с тобой, ты больна?
- Нет, а что? – недоумевая, в свою очередь спросила Галина.
- Да на тебе все висит, как на вешалке, что у тебя действительно ничего не болит?
- Побаливает желудок или поджелудочная, не знаю, но когда голодаю, то ничего.
- И она это называет «ничего» - возмутилась Анжела. – Я сегодня договорюсь с заведующим гастроэнторологического отделения и ты обследуешься.

Галина села на диван и заплакала.
- Да, Жека, все болит, но это от нервов. Я так долго не протяну.  Иван раздражает все больше и больше, не могу видеть как он ест, пьет, как ходит, как говорит…
- Не надо было в  гастроном устраивать. 24 часа вместе – я удивляюсь, как вы еще не развелись.
- Да нет, дело не в нем. Он старается и дома вроде не путается под ногами. Дело во мне, ну не воспринимаю я его…
Чувствую, что саморазрушаюсь…

- Все ясно, - Анжела взяла за руку подругу. – Тебе надо в санаторий.
- А гастроном?
- Вот-вот, а если сдохнешь…Ну не расстраивайся, ведь Ивана ты чему-то научила, думаю у тебя так все налажено, что стоит только поддерживать ассортимент, ведь не чужой он тебе человек, не обворует. Так что все будет нормально, тем более, что начнем с обследования.               
              Когда Галина  обследовавшись пришла к врачу, та, без обиняков, заявила:
    -     Надо ложиться в больницу, с таким букетом амбулаторно не вылечитесь:  желудок, поджелудочная, желчный, в почках – камни… А все тянет желудок, анацидный гастрит, то-есть, у  вас пониженная кислотность, организм не усваивает пищу, не получает нужных питательных веществ, вот и результат. Все запущено, нужен стационар, затем длительное амбулаторное лечение и обязательно санаторий, как минимум, нужно три года подряд съездить «на воды». Если послушаетесь меня, то организм не старый, но лечиться необходимо и выполнять все рекомендации врачей, даже после улучшения. И самое главное – не нервничать. Склонна думать, что анацидный гастрит вы заработали на нервной почве.

Почти год Галина, под бдительным оком Анжелы, лечилась. Лечение желудка спровоцировало почки и после одного из приступов пришлось согласиться на операцию. Гастрономом стал заведовать Иван, как ни верти, а муж самый близкий человек, остальные – чужие, а в торговле соблазнов много, особенно, если отсутствует должный контроль.
               
                Глава 18

          Руководство гастрономом  высветило  в  Иване самые низменные, спрятанные в недрах его существа, чувства: стяжательство, пренебрежение, вернее грубость, граничащую с хамством, по отношению к людям, которые, по его мнению, стояли ниже его на служебной лестнице. Обращаясь с матами к грузчикам, продавцам он считал, что руководит ими, так как в сознании остался заводской метод руководства, когда крик и мат на планерках подкрепляли выполнение плана в цехах. Считалось нормальным, когда начальник цеха выматерит в присутствии рабочих мастера, а затем, как ни в чем не бывало, может тому же мастеру рассказать новый анекдот. И это считалось производственными отношениями.

Дома у Ивана тоже отец, в присутствии матери,  воспитывал сыновей  с  матерком, и это в их семье тоже считалось нормальным. 
Поэтому Ивану было невдомек, что своим хамством он восстанавливает людей против себя.
Василия Ивановича, товароведа, он просто не переносил и, помня старые обиды, часто думал: «Подожди маленько, уж я найду повод отоспаться на тебе». 
 
И когда он безосновательно выматерил  Василия Ивановича и тот написал заявление на увольнение, то Иван по объявлению нашел себе товароведа «по душе». Полина напоминала ему Верку и это послужило основным аргументом принятия ее на работу. Новый  товаровед оказалась «не промах». Уже со следующего месяца она, пошептавшись с Иваном, организовала выездную торговлю, на которую наняла без оформления «своих продавцов» сомнительной внешности со следами запоя на лице и после закрытия гастронома переделывала накладные и пересчитывала товар.

Появился «черный нал», что особенно радовало Ивана. Полина закрыла «кафе», убрала столики,  товар  для выездной торговли покупала за наличные. Обороты в гастрономе упали, так как ассортимент почти не пополнялся, зарплата выплачивалась несвоевременно, премии от увеличения оборота, установленные Галиной, исчезли. Главный бухгалтер пыталась повлиять на Ивана, но Полина, с помощью «живых» денег влияла сильнее, и Иван отмахивался от Тамары, как от назойливой мухи.
Зная, как серьезно больна Галина, у которой после операции резко упал гемоглобин, соответственно ослабла имунная система, то  никто ей о «новшествах» мужа не доносил.

А Полина с Иваном наглели с каждым днем. Чувствуя безнаказанность, Полина уже не скрывала, а даже подчеркивала свои интимные отношения с Иваном и, похохатывая, отвечала на сальные шутки грузчиков: «Кому нужна больная жена, а я баба то, что надо, съели? То-то и оно».
 
                * * *
Иван всегда мечтал о красивой жизни, мечтал убого: деньги, любовница. И, наконец, его куцая мечта осуществилась: каждый день Ивану «капало», а Полина соответствовала его понятию о любовнице. Развращенная одинокой жизнью,  была наглой,  хитрой,  лживой. Она быстро разгадала Ивана и будучи опытной в любви «на скорую руку» отдавалась ему в машине, кабинете,  складе.  Полина знала, что это нравится женатым мужикам, особенно тем, которые не изменяют женам, и которым осточертело однообразие семейной жизни. Одним словом,  она нравилась непритязательным мужчинам.

Иван буквально млел от  Полины, он не мог пройти мимо нее, чтобы не шлепнуть по угодливо выставленному заду, не прижать к стене и наспех поцеловать.
После обеда, который приносила ему и Полине женщина, готовящая под заказ, и рюмки коньяка, глядя как ловко Полина убирает со стола, касаясь, то руки Ивана, то плеча, то прижавшись к его спине бюстом, Иван не выдерживал  и Полина каждый раз вносила в их  «любовь» что-нибудь примитивно-новое. Иногда она заманивала его к себе домой и Иван, уходя от нее,  светился счастьем и довольством жизнью.

Полина была полной противоположностью Галины, и он иногда думал о том, чтобы  «облапошить»  жену и прибрать себе полностью гастроном. Они часто цинично обсуждали эту тему с  Полиной. Нет, он не собирался бросать семью,  не такой он дурак, чтобы воспитывать чужих детей, но чтобы удержать  Полину около себя как «соратника» в их общем деле,  то  намеками давал понять, что если бы гастроном был его,  он бы бросил жену.
Это подогревало Полину, хоть Иван ей не нравился, но так хотелось жить «по-человечески», надоело «ублажать» мужиков. Да и годы уже не те, ну еще лет пять, а затем…
                * * *

В первый месяц  самостоятельной работы, когда «вожжи были в его руках», Иван, приходя с работы, елейно-ласковым голосом спрашивал о здоровье и, как бы отчитывался о проделанной работе.   
После того, как Галину, по ее просьбе, выписали из больницы   и предписали дневной стационар,  она  попыталась совмещать лечение с домашними заботами, но добавилась гипертония, и хватало сил только на то, чтобы сходить в поликлинику и притащиться домой.
Иван, с появившейся развязностью, и непонятным барством завел свои порядки: Лана готовила и подавала ему ужин в гостиную, чтобы он мог есть и смотреть телевизор. Когда Галина ложилась в больницу, то договорилась, что помогать по дому Ивану будет уборщица из гастронома, добрая,  и не по годам подвижная, тетя Нюра. Она была одинокой, и гастроном для нее - дом родной. Галина позвонила главбуху и сказала ей, чтобы она в виде премиальных каждый месяц доплачивала тете Нюре сто гривней. Но тетя Нюра перестала приходить, и на вопрос Галины Иван, с забегавшими из стороны в сторону глазами, ответил, что ей и в гастрономе работы хватает.
 
- Какая работа, что ты мелешь…
- Думаешь, одна ты такая умная? Здоровая кобыла дома сидит, магнитофон не наслушается, так еще вам и прислугу подавай.
- Замолчи, - Галина приподняла чашку, из которой пила воду, и еле сдержав порыв запустить ее в Ивана, грубо процедила сквозь зубы. – Следи за  базаром, если еще раз ты в подобном тоне скажешь о детях… пеняй на себя, - и, со стуком поставив чашку на стол, ушла  в спальню.
-
На некоторое время Иван присмирел, но не надолго. Дети старались Галину оберегать, а Иван, как будто задался целью, найти повод и поскандалить. С его приходом в квартире слышались окрики, команды, ежеминутные замечания. Лана молча сносила тиранию отца, Гешка – как всегда, яростно сопротивлялся.
Раньше Иван, не позволял себе грубости, а теперь, видя беспомощность больной жены, его холуйский характер стал проявлять свои омерзительные качества.

 Однажды Галина не выдержала и вступилась за Лану, к которой он придрался за то, что она подала ему яблоки недостаточно тщательно вымытые (давно ли ел в цехе вообще не мытые!).
Иван грубо, с вседозволенностью ограниченного человека, зло крикнул:
- А ты болеешь, так и болей. Взвалили на меня все, да еще и рот затыкают, слова нельзя сказать.
- Папа, прекрати, маме нельзя расстраиваться, - тоненько крикнула Лана и заплакала.

Больше всего в жизни Галина не переносила хамства, ведь у него нет границ, так как  формы его самые разнообразные,  и  отпор  может дать только ответное хамство Но ведь после этого себя не будешь уважать. Некоторые, чтобы оправдать хамство, особенно родных и близких (ведь случается же такое!) прикрывают  тем, что называют их эгоистичными.
«Ах, его эгоизм доходит… Ну что взять с эгоиста…»
А они зря времени не теряют и захватывают всю территорию и уже жить трудно, дышать невозможно.

А им хорошо, они наглеют, жиреют, так и стараются пнуть кого-нибудь. Кто-то придумал, что нахальство – второе счастье, а что же этот умник придумал о хамстве? Наверное, он его поставил на первое место.
Но самое загадочное в психологии хама – это то, что он при своем махровом хамстве требует к себе уважения, когда встречается с ответным, более махровым хамством. Он долго будет рассуждать и жаловаться окружающим, как с ним обошлись. Одним словом, с хамством, как и с тараканами, бороться бесполезно.
Тяжело жить в нецивилизованном обществе!

А Иван, чувствуя себя полноправным хозяином положения и не считаясь ни с кем в семье, все вечера проводил лежа на диване перед телевизором, не выпуская из рук пульта управления. Ни просьбы  сына, ни дочери, ни жены не могли сломить его непонятное упрямство. Все должны были смотреть то, что ему нравится, даже тогда, когда он куда-нибудь собирался, а дочь смотрела «Высокую моду» он, с присущей последнее время грубостью, бросал: «Нашла что смотреть. Голых ляжек, да задниц не видела». Дочь краснела, выключала телевизор и уходила к себе в комнату. Галина накидывалась на Ивана, он кричал на нее: «Что я сказал? Что мне уже  ничего и сказать нельзя?»

Сталкиваясь с тупостью Ивана, Галина терялась, не зная, как себя вести с детьми (ведь он все же им отец), с мужем. Она пыталась не обращать внимание на эти выпады хамства и ограниченности, а детям говорила, что их отец много работает и очень устает. А Иван все наглел и наглел… Казалось, что угнетая семью, таким способом он утверждает себя в семье, не понимая, что разрушает ее. Галина же чувствовала, что не только она, но и дети не уважают отца.

Но самое обидное было то, что через полгода Иван почти не давал денег. Он приносил триста грн, молча клал в кухне на стол и только утром перед уходом на работу говорил, что дела в гастрономе все хуже и хуже. У Галины было  полторы тысячи долларов, она их берегла «на всякий случай», поэтому семья не чувствовала особой разницы: детям ни в чем не отказывалось, экономила на питании Ивана. Но ее «золотой запас» иссяк и Галина позвонила главному бухгалтеру, но на свои вопросы получила  невнятный ответ, который ее встревожил не на шутку.
   
Предчувствуя неладное, она приехала в гастроном. Первую, кого она встретила – это незнакомую женщину, которая по-хозяйски ходила по залу гастронома и делала замечания угрюмым продавцам, столиков в зале не было, покупателей – тоже. 
Встревоженная Галина кивнула девчатам, прошла к себе в кабинет и вызвала Ивана. Тот уверенно вошел и, развалясь, сел в кресло.

- Что это за коротконогая утка дает указания продавцам?
- Товаровед, - выпрямившись, с вызовом ответил Иван.
- А где Василий Иванович? – положив руки на стол, сжав кулаки и энергично откинувшись в кресле, сузив глаза, спросила   Галина и почувствовала, как схватила печень.
- Он уволился, - прежняя трусость нехотя проклюнулась на лице Ивана.
- Почему? – и брови Галины сошлись на переносице.
- Не знаю.
Галина  достала  из сумки лекарство, Иван быстро налил в стакан воду и заискивающе забормотал:
- Галюня, тебе волноваться нельзя, иди домой, полежи.
- Нет, мой дыррагой… я сейчас уволю тебя и твоего товароведа, найду Василия Ивановича на твое место, а тогда уйду домой, - и сняла телефонную трубку.
- Галюня, рыбочка моя, не делай этого, я буду теперь с тобой советоваться во всем, я ведь не хотел тебя волновать, а Полина опытный специалист и у нас работа налажена.
-
У Галины теперь разболелось слева  («поджелудочная, черт бы ее побрал!»), она проглотила еще таблетку, вызвала машину и, бросив: «Поговорим дома», уехала.
Отлежавшись и немного успокоившись, позвонила главному бухгалтеру и попросила ее приехать к ней домой. Тамара приехала и Галина, вначале буквально по слову, вытянула из нее всю информацию.

     Картина была неожиданной: Иван неизвестно откуда нашел Полину, устроил ее продавцом, она смогла войти к нему в доверие и «подсказала» как можно работать, обходя налоги. Он уволил Василия Ивановича, а ее назначил товароведом, и они организовали выездную торговлю.  Утром выписывали одни накладные, вечером все переписывали, на наличные покупали «левый товар», а «наличка» шла Ивану. Сколько давал он Полине – неизвестно. Полина держалась хозяйкой и уже уволила двух неугодных ей продавцов. Иван во всем слушает только ее и даже с главным бухгалтером не считается, хотя та неоднократно напоминала ему, что гастроном убыточный, а такие предприятия всегда проверяет налоговая особенно тщательно.

 Галина чувствовала, как в ней закипает злость, граничащая с ненавистью, молча курила сигарету за сигаретой и, наконец, пересилив себя, задала последний вопрос:
- Он с ней спит?
Тамара смутилась и неопределенно ответила:
- Не знаю, но девченки болтают, да и Полина дает всем понять, что если захочет, то приберет Ивана к рукам, прибавляя: «Муж любит жену здоровую».
В голове Галины зрел план, но сформулировать она его пока не могла.
- Тамара, я этот «бардак» прекращу. Как? Пока не знаю, но не скрывай ничего. И пугни его завтра, что скоро будет  проверка налоговой инспекции и хорошо бы увеличить оборот. Усыпи его бдительность, а я тем временем «раскину мозгами».
  Тамара радостно кивала головой в предвкушении перемен.

                Глава 19

На следующий день Галина, размышлявшая весь вечер и утро о том, где же Иван мог прятать деньги, которые они с Полиной наворовали, стала обыскивать все уголки квартиры. Нет, ничего не нашла. Неужели на работе прячет? В сейфе?
Вот дурак… А может быть открыл счет в банке… Едва ли…
Устав от безрезультатных  поисков Галина с невеселыми мыслями прилегла на диван.
       Господи, да он хочет подчинить ее себе, воспользовавшись ее болезнью, ее беспомощностью.  Перекроить, переделать, зачеркнуть то, на что ушли годы скурпулезного самообразования, самовоспитания, он - человек эгоистичный, недалекий, жадный, ограниченный, наглый до хамства. И она  должна терпеть это. Во имя чего?  Во имя того, что в обществе сложились определенные требования к женщине, а кто их сложил, такие же эгоисты.

Жизнь уходит и на что она ее растратила? На то, чтобы вытащить из нужды, серости, безкультурия человека с низменными желаниями, человека отличающегося от животного только внешностью, а по сути - то же животное, к тому же - ленивое животное. А она пыталась что-то вылепить из него. И вылепила? То же мне, несостоявшийся Пигмалион, а кто же я? Кто?  Франкенштейн, горько подумала о себе. 
И кто в этом виноват? Он? Нет,  сама виновата. Взяла не тот материал и ведь сразу видела, что не то. Но билась долго и упорно, пока ее  "произведение" незаметно поработило своего создателя.

Нет, нет, есть, есть способ избавиться от рабства, вернуть назад "материал", избавиться от него.
Но как? Должен  быть способ, должен быть.
И она стала обдумывать варианты, помечая их на бумаге. На это ушел день, на второй   утром  она стала вычеркивать непригодные варианты, анализируя оставшиеся. Затем позвонила знакомым, навела справки, купила газеты и стала разрабатывать бизнес-план. На открытие  частного предприятия ушел месяц.

 Съездила к подруге, которая работала главным бухгалтером коммерческого банка  и  взяла документы, которые необходимы, чтобы взять кредит под залог.
Кадры, вот основное звено, на  которое  надо делать ставку. Но где, где их взять?
Те, кто что-то стоит или сами открыли дело или хорошо устроились, а ведь она начинает, что она им может предложить.  Опять начинает, подумала со злостью.

       Появилась усталость, напряжение последних дней вылилось   
в нестерпимые головные боли. Подумала, что надо выспаться. Уже месяц, как она встает в пять утра, готовит, подает завтрак и как только захлопывается дверь за последним членом семьи, лихорадочно "растыкивает" разбросанные ими вещи и садится к столу или бежит из дома. 
Но недаром говорят, что "на ловца и зверь бежит". "Зверем" оказался однокурсник по институту, он шел, понурив голову, и когда Галина  его окликнула, то не сразу остановился.

Они зашли в кафе и она узнала, что Вильховенко работал  товароведом в фирме по  торговле тканями, которая обанкротилась и с сегодняшнего дня - безработный, конечно работу он найдет, но жалко фирму, людей, ведь они тоже безработные, а в основном, это женщины.
Молнией мелькнула мысль. Галина посвятила Вильховенко в свои планы, пообещала взять всех кого он пожелает в организованное предприятие, даже в устав ни надо ничего дополнительно вносить, так как в нем были предусмотрены оптовая и розничная торговля продовольственными и непродовольственными товарами.
Приняв  решение  торговать тканями (продуктами питания она займется во вторую очередь) Галина перешла к деловой части вопроса.

Она знала, что Вильховенко раньше заведовал ателье и, наверное, у него остались наработки еще с тех времен, поэтому его и взяли в фирму и учитывая его врожденную добросовестность, честность использовали  "на полную катушку".
Вильховенко, как только услышал, что он сможет устроить "своих девочек" (которым, наверное, лет по сорок, подумала Галина), сразу согласился.
Не мешкая, они поехали посмотреть помещение, которое собиралась арендовать Галина. Помещение Вильховенко не понравилось, и он пообещал в течение трех дней  подыскать что-нибудь более подходящее. 
 
Буквально,  на второй  день, в условленное время он позвонил Галине домой и сообщил, что, то помещение, в котором был магазин   не сдано в аренду и если Галина поторопится, то она сможет по сносной цене купить и оборудование, только при условии, что его имя  должно быть в секрете. Он  назвал  покупную стоимость оборудования, включая компьютеры и кассовые аппараты, и Галина галопом помчалась к учредителям обанкротившейся фирмы.

       Ее встретили два молодых человека, на вид одногодки, лет по двадцать семь.
Один (директор) был худой, русый, голубоглазый, с тонкими умными и хитрыми чертами лица и тонкими красивыми кистями рук с длинными пальцами. Глядя на эти ухоженные руки, Галина подумала,  что Геннадий  Иванович частый  посетитель казино, подумала чисто теоретически, так как никогда не была ни в одном игорном заведении.

Второй был полной противоположностью Геннадия Ивановича - крепкого телосложения, неуклюж с грубыми чертами лица и некрасивым  "картошкой" носом, он был больше похож на охранника, чем на коммерческого директора, да так оно, наверное, и было.
Говорил и торговался Геннадий Иванович. Торговались долго и безуспешно.
Геннадий Иванович завысил цену оборудования в четыре раза ("Жадность и сгубила тебя», - неприязненно подумала  Галина.)

Каждый стоял на своем. Геннадий Иванович в последний раз хотел сорвать куш; мало того, что он предложил такую большую цену за саммортизированное оборудование, но предложил, чтобы по документам проходила мизерная, а наличные хотел положить себе в карман.
Галина объяснила, что это основные  средства и она не собирается их  приходовать по такой неоправданно низкой цене. А сама думала, что ей еще нужно ткани закупать, а деньги от кредита  хоть и остались,  но может не хватить - придется  еще что-то заложить…
               
       В последний момент Геннадий Иванович неожиданно согласился, но с условием, что она купит оставшийся товар (ткани).
Галина растерялась, ей нужна была консультация Вильховенко.
- Я подумаю, дайте мне перечень товара с указанием количества и цен, я все просчитаю и дам вам ответ. Но предупреждаю, что если цены высокие, то не нужно мне ни оборудование, ни ткани.
Геннадий Иванович долго перебирал в зеленой папке бумаги, 
потом они вышли, отсутствовали долго, вернулись слегка возбужденные, но  с принятым решением и передали  Галине перечень на трех листах, написанный от руки.   

       Выйдя из своего будущего магазина (Галина уже полюбила его) она позвонила Вильховенко, они встретились, он посмотрел цены, сказал, что приемлемы и вопросительно взглянул на Галину.
- Хватит, хватит, - успокоила она его, так как в уме все подсчитала, только зарплата работников не вписывалась в ту сумму, которой располагала, но это уже не ее забота.
Вильховенко вздохнул и, будучи человеком порядочным, сказал:
- Не нравится Галина, что ты затеяла.

Он имел в виду не кредиты и ее долги,  о которых она ему еще раньше рассказала,  а то, что она затевает в тайне от мужа, и ему тоже придется быть ее соучастником, хоть с Иваном он не был знаком.
- Все будет нормально. Раскрутимся, я изменю форму собственности, сделаю из ЧП  ООО и тебя введу в учредители, а то я смотрю, у тебя в жизни нет никакой социальной защиты.

Глаза Вильховенко увлажнились, лицо приняло добродушное выражение и он с пафосом сказал:
- Спасибо, Галина, за доверие.
- Рано благодарить, надо еще кредиты погасить, да долги отдать.
- Галина, не волнуйся, если будешь прислушиваться ко мне, то мы очень быстро раскрутимся.
- Ну дай-то бог.
                * * *

Как только все формальности были закончены,  Вильховенко предложил сделать косметический ремонт, а сам, не теряя время, заключал договора на поставку ткани с отстрочкой платежа и под реализацию.
       Получив коммерческую свободу,  он  все сделал  на свой лад и вскоре в магазине толпились покупатели, а на складе  отпускался товар  ателье и частным предпринимателям, иногда даже фабрика  перечисляла деньги за ткань, из которой  шили модели сезона.

Галина боялась, что  Вильховенко, при  его мягком характере, отпуская товар иногда большими партиями без оплаты  может поставить предприятие в затруднительное положение, но выяснилось,что он хорошо изучил арбитражное дело и хозяйственный суд всегда может решить вопрос в его пользу. Он показал ей документы, которые необходимо оформлять в этих случаях.
       Все решал Вильховенко: подписывал платежи в банк, заключал договора, подбирал кадры (дополнительно потребовались водители, экспедиторы), Галина осуществляла только контроль, никто не знал, что она является учредителем предприятия, даже  работники, всему свое время.

       Дела шли просто замечательно, и Галина порой удивлялась, что "тряпье" (как она прежде пренебрежительно думала, заходя в пустующие магазины с тривиальным названием "Ткани") может давать такие доходы.
Вильховенко потихоньку стал "крутить"  налом. У него были связи с подпольными цехами, которые шили  "импорт". Они не хотели "светиться", а  Вильховенко  доверяли.

"Ловкачи"  шили в подвалах, привозили из Турции партию товара, оформляли документы, а затем "подкладывали" свои изделия из "цехов". Дело было поставлено на конвейер,  каждый работник  специализировался на деталях, для этой работы нанимались женщины, которым платили нищенские зарплаты за их каторжный труд, кое-что шилось в ателье (эксклюзивное), тоже в тени, без оформления.
Галина удивлялась, что сделало время с правдивым прекрасным человеком. Он отдавал ей все деньги до копейки и боялся, чтобы она не подумала, что он что-то взял, обманывая при этом государство. Но она не была жадной и щедро делилась с 
ним, хоть и подозревала, что эти деньги он не все забирает себе, так как отмечала, с каким уважением относятся к нему экспедиторы и грузчики. Ох уж эти деньги!
               
                * * *
Несмотря на вновь обретенную материальную независимость, мысль о деньгах Ивана не давала ей покоя: она хотела знать сколько же он утаил их от нее.
Безусловно, все ее мысли отделаться от Ивана, были плодом ее больного воображения, которое она же сама и подогревала. Ведь оставить детей без отца, нет на это надо решиться. Может быть уж и не так много он утаил от нее, чуть-чуть приберег, как он выражался на «черный день», но вспоминая его мизерную подачку семье, когда она на лекарства тратила больше, чем он ей выделял поднимали в ее душе бурю возмущения, а мысль о том, что если бы у нее не было своих денег, то она едва бы выбралась из болезни и, будучи беспомощной,  влачила бы с детьми нищенское существование. Эта мысль плетью била по ее самолюбию и она опять и опять принималась за поиски, чтобы раз и навсегда убедиться в степени жадности и эгоизма  мужа, отца своих детей.

И все же Галина нашла тайник Ивана, нашла случайно, когда уже совсем оставила мысль о его деньгах и даже несколько примирившаяся со случившемся. Тем более, что дела у Вильховенко  с каждым месяцем шли все лучше и лучше.
Занятая своими делами она и не заметила запустения в доме. Нехотя стала наводить порядок: убрала разбросанные Гешкой и Иваном вещи, почистила санфаянс, протерла зеркала и окна и приступила к мытью полов. Мелькнула мысль, что в гараже продолжает лежать дубовый паркет на полы, купленный еще дядей Сеней, а она все не выберет время снять старый линолеум, который уже отклеивается у плинтусов и поклеить паркет. Отодвигая тумбочку в спальне  возле кровати  Ивана, Галина увидела, что под ней вздулся линолеум, и принесла из кладовки бустилат,
чтобы подклеить его («когда еще дойдет очередь до паркета?»). Отвернув линолеум, она обомлела, глядя на тоненькие пачки долларов, завернутые в полиэтилен и уложенные по всей площади, которую занимает прикроватная тумбочка. Посчитала количество купюр в пачке и их общее количество, прикинула общую сумму. Она была внушительной, ей не верилось, что за какой-то год можно было так наворовать.
Злости не было, была горечь…
Неужели человек не может оставаться человеком, в любой ситуации, почему нужно обманывать, обворовывать… 

Так вот откуда растут  самоуверенность, хамство…
Поставив назад тумбочку и оставив пол недомытым Галина приняла успокоительное  и, лежа на диване, закурила. Жизнь показалась мелкой, суетливой, зависящей от кем-то проклятых денег.
Иван, который даже мечтать не смел в своем райцентре, рядом со своими малообразованными родителями, получивший  руководство магазином, совсем распоясался, грабил сотрудников, семью и при этом терял… Терял, не замечая того,
совесть, уважение и самое главное… терял семью…
Да, она унаследовала от отца ту слабость, когда необходимо вовремя уйти, но она неизвестно чего ждала. Но теперь все… Последняя капля…

Что можно ждать от человека, который попрал интересы семьи, предал ее в ответственный момент. Галина вдруг,  как бы впервые, увидела все вероломство своего мужа: она серьезно больна, а он развлекается с любовницей на виду у всего коллектива, даже не задумываясь над тем, что унижает жену; они вдвоем воруют, в принадлежащем ей  гастрономе,  домой приносит гроши и его не волнует, чем питаются  дети, на какие деньги покупает жена лекарства.
Так что можно ждать семье от такого отца, мужа?
Ее долг – поставить на ноги детей, оградить их от отца…
Кощунство? А предать семью… Какое определение можно дать такому человеку…
Что ж, дорогой муженек, пора платить по счету…   Уверяю, заплатишь сполна…
 Я верну тебя «в грязи»…

                * * *

       Подстраховав себя материально, Галина стала подчеркнуто много внимания уделять семье: детям, и в первую очередь, мужу. Она тратила больше, чем он ей выделял, покупала ему и детям дорогие вещи, выдавая их мужу за дешевые, фрукты и овощи не сходили со стола, и она говорила, что ездит на рынок и с машин покупает все дешево, хотя отоваривалась в дорогих магазинах, которые зарекомендовали себя отличным качеством.

Стала систематически посещать парикмахерскую и косметический кабинет; красиво уложенные волосы, массажи и маски, дорогая косметика, а главное - уверенность  сделали свое дело: все заметили, что она похорошела, помолодела и даже Иван, придя с работы, сказал:
- Ты, Галюня, красивая стала, у тебя что хахаль есть, скажи  что я  ему ноги выдерну из…
- Не уточняй, и так все ясно, - пренебрежительно скривив губы, остановила Галина.  - А вот ты за этот год сильно постарел, седина появилась, мешки  под глазами, тебе нужно как следует отдохнуть.
- А деньги, где я возьму деньги? - делая возмущенное лицо, но без раздражения (что говорило о его неискренности) заявил Иван.
- Ну может быть дела пойдут лучше и ты как-нибудь наскребешь себе на путевку. Здоровье ведь дороже,- кротко промолвила Галина, и  словами  Вильховенко добавила: - Были бы мы, а деньги будут.

- Надо подумать. Я есть хочу,- и сердито взглянул на жену.
- Мой руки и проходи, все готово, - деланно-униженно, тихо произнесла Галина и быстро скрылась в кухне, скрывая раздражение.
    В своем доме, в своей семье она билась как птица в тесной клетке и чувствовала, еще немного и задохнется, погибнет и вместе с ней все ее мечты, планы, желания. А ведь она еще молодая, полна сил, энергии, красивая, как женщина, умная. А вот это вопрос. Умная не допустила бы, чтобы ее так грубо скрутили  в бараний рог и оставили «с носом».

Из нее сделали кухарку, прачку, поломойку, девку в конце концов, и она должна это терпеть? Во имя чего? Только потому, что ты женщина и чтобы сохранить семейный очаг необходимо твое, именно твое, терпение.
Все бунтовало, протестовало, беззвучно кричало и разрушало ее нервную систему, ее организм. Врачи говорят, что нужно лечить не болезнь, а причину, вызывающую болезнь.
Причину она нашла, и эту причину нужно не лечить, а ликвидировать, ли-кви-ди-ро-вать. Замечательное решение.
Необходимо только придумать безболезненную ликвидацию. Безболезненную для себя, так как нервы ни к черту, соответственно головные боли, спазмы в желудке, пошаливает сердце.   
                ***

 Через неделю  главный бухгалтер сказала Ивану, что соцстрах выделил на их гастроном  санаторно-курортную путевку в Крым, если он не поедет, то у нее
по графику отпуск и по путевке поедет она. Зная жадность Ивана, она была уверена, что по такой дорогой  путевке он не позволит поехать никому,  и оказалась права. Узнав, что санаторий находится в  Ялте,  Иван, дав наставления Полине, с которой  почти целый день шептался в своем кабинете, благополучно отбыл на отдых.

                * * *

    Двадцать четыре дня – это так мало, а успеть надо многое. Галина посчитала наличные – маловато, надо спросить у Вильховенко, сколько ей причитается за прошлый месяц. Если не хватит, опять надо к Анжелке ехать, муж ей из плаванья привез четырнадцать тысяч долларов (хоть и не хотел, а пошел под греческий флаг, так как пароходство на ладан дышит). Она даже с удовольствием даст, не любит, когда деньги дома, а банкам не доверяет. И правильно делает. Господи, будет когда-нибудь стабильность в этой стране, доживут ли хоть дети до нее…
Так, на переезд гастронома в новое здание уйдет две недели, а в этом здании можно начинать  переоборудование в супермаркет. Полину уволить, с Василием Ивановичем она все решила по телефону, через две недели он приступит к своим прежним обязанностям товароведа.

 Хорошо, что она успела найти подходящее помещение для гастронома, правда условия хуже, да и проходимость ниже, но  рядом проходит автомобильная дорога,  да и частному сектору удобно будет отовариваться здесь, добавить надо сопутствующие товары и цены сделать поменьше. Ведь Вильховой берет не ценой, а оборотом. Да и не собирается она здесь долго задерживаться: отремонтируют супермаркет – уйдет туда, а здесь вместо себя оставит Василия Ивановича. Одним словом, поживем – увидим.

Галина, настроенная по-боевому не боялась мужа, он бессилен, ведь всем владеет она, а он работает по найму, тем более, что они уже давно в разводе. Но не хотелось ничего выяснять, объясняться, ведь все равно  не поймет, а зная его жадность, будет кровь пить. На этот случай у нее есть ход – тайник, найденный в его прикроватной тумбочке. Прилично наворовал, хватит на всю жизнь. Хотела забрать половину, но потом решила, что пусть все ему достанутся, только бы развязаться.
Теперь квартира. Давно собиралась переехать в «сталинку» и сейчас мечта осуществилась. Агентство по недвижимости, куда обратилась Галина, предложило отличный вариант: ей трехкомнатную с телефоном, а на ее квартиру нашли покупателя, и Галина доплатила только разницу. Наверное, есть бог на свете!

                * * *
Галина упаковывала с Анжелой вещи и плакала. Подруга ничего не спрашивала, а
проворно бегала по квартире, неутомимо что-то складывая, при погрузке  командуя, что как ставить. Только один раз она остолбенела, когда Галина показала ей пачки стодолларовых купюр.
- И ты ему их отдашь, все? – с возмущением заорала Анжелка (Ивана она не переносила) и получив утвердительный кивок, твердо произнесла, - дура,- и пошла укладывать книги.
Слово «дура» подействовало на Галину, как масло на огонь. Она распределила деньги на четыре пачки, отложив для Ивана одну из них.

 Да, уговаривала она себя, у меня дети их учить надо и не дома, а в Москве – возможностей сделать карьеру там больше.  Да, учиться будут только в Москве, а для этого нужны немалые деньги. Но Галина лукавила перед собой: уж очень сладкое слово «месть», а для оскорбленной женщины - слаще меда. Вернуть Ивана  «в грязи», вот истинная причина.
Прежде, чем отдать ключи они с Анжелкой выстучали все  стены, обследовали пространство за радиаторами, балкон, лоджию.
- Знаешь, Галка, надоело. Позвони ему и спроси, где у него еще спрятаны доллары, а если ты брать не хочешь, ну и бес с ними.
- Ладно, позвоню,- в тон подруги, ехидно ответила Галина и повертела перед ней четырьмя пачками долларов.
Анжела все поняла, рассмеялась и произнесла:
- Правильно, все равно он твоего благородства не поймет, а у тебя дети. Кстати,  где твои-то, они знают, что ты затеяла?
- В Москве, у Родиона. Ничего они не знают, - хмуро ответила Галина, так как не была готова к разговору с детьми. 
   
Особенно ее волновала дочь. Лана была впечатлительной легкоранимой девочкой. Увлекалась фотографией и хотела быть фотохудожником. Галина, рассматривая фотографии, сделанные дочерью часто задумывалась о хрупкости ее внутреннего мира. Глядя на фотографии сухого дерева, ветви которого тянулись вверх, ей казалось что это руки, которые просят всевышнего о пощаде; или одинокая скамейка с поломанной спинкой в заброшенном парке, словно сгорбленная старушка, ждущая  прохожего, чтобы рассказать о своей молодости, о крепком ароматном дереве из которого она была сколочена и о блестящей краске, которой была покрыта в прежние времена; а вот еще дерево с мощным стволом и толстыми, но   обпиленными ветвями, которые смотрелись обрубками,  молодого безрукого солдата; а чахлый,  с редкими цветами колючий шиповник,  просящий, скрюченными ветвями,  воды и много-много подобных фотографий.
   
Иван, однажды, посмотрев их, бросил:
- Только пленку переводит, лучше бы людей фотографировала.
Галина привычно оборвала ограниченного мужа:
- Да, трудно после партии в «козла» судить об искусстве.
 И почти с угрозой в голосе:
- А  свое мнение держи при себе, не смей при Лане давать свои оценки…эксперт.
- Да ладно, ладно, завелась, уж и сказать ничего нельзя, сразу рот затыкают, ну и семейка.

На лето Галина отправляла Лану в Москву к троюродному брату, который работал в фотостудии. Родион был в восторге от фотографий  Ланы, некоторые из них он отсылал в журналы и она  их (журналы) хранила, как самую большую ценность. Лана мечтала о Москве.

Ах, Родион, Родион….
  Родион, еще одна палочка-выручалочка.  Галина  о нем ничего не знала, это Раиса его «выкопала», когда, будто бы случайно, узнала  от Сенечки, что у  нее  есть племянник. Сначала она пренебрежительно бросила: «Седьмая вода на киселе», но узнав, что Родька живет в Москве, написала ему и съездила в гости. Приехав от него, она особенно не распространялась, только сказала, что мальчик очень обрадовался, что у него  есть родня. Галина скорее интуитивно почувствовала, что за всеми  недомолвками матери кроется какая-то семейная тайна, в которую ее не хотят впустить, но то, что у нее появился брат почему-то обрадовало: комплекс единственного ребенка в семье. После смерти Раисы Никифоровны она с детьми ездила к Родиону и он неоднократно приезжал к ним, удивляя Галину тем, что такой симпатичный мужчина живет один. В один из летних вечеров, сидя на балконе, с вином и разговорами Родион и не заметил, как разоткровенничался. И на вопрос Галины, был ли он женат, ответил утвердительно и даже поведал историю своей жизни.
               
- Как я женился?  Банально…
Жили мы с отцом,  матери я не помню, а отец второй раз не женился:  боялся, такое сокровище как я доверить, как он выражался, в чужие руки. Вот так и жили мы с ним вдвоем по-холостяцки. Однажды утром я обнаружил его в постели мертвым: инсульт.  Мне было 27 лет, я окончил юридический институт и работал  в МВД.
Хоронили отца мои и его сотрудники,  родня из деревни, соседи. Я был потрясен и почти ничего не воспринимал: все то что происходило воспринималось нелепым сном. Затем поминки –  9 дней, 40 дней, год. Все по обычаю: опять сотрудники,  родня, соседи; я только деньги давал и выполнял  поручения тети Тони.

 Тетя  Тоня –  сестра моего отца, самый близкий и родной мне человек. Остальные – двоюродные, троюродные, которых я никогда не видел и не знал, родство с ними поддерживал отец.
На год тетя  Тоня приехала со своей дочкой (моей двоюродной сестрой)  Аленкой: смешливой озорной деревенской девченкой.  Боль утраты уже не была столь острой, она как бы немного утихла и, сконцентрировавшись, по-домашнему устроилась во мне.

Тетя Тоня и Аленка без умолку рассказывали мне о своих деревенских новостях, Аленка смеялась, а я  что-то чистил, резал, раскладывал, бегал в магазин и был рад, что они рядом: такие говорливые и беззаботные. Я устал быть наедине со своим горем и в душе был рад, что ни тетя Тоня, ни Аленка не вспоминают об отце, а говорят какие-то незначительные повседневные слова.
Когда все было готово, и приглашенные стали входить и садиться за столы, я заметил незнакомую, ничем не примечательную девушку, лет 17, которая довольно шустро заняла место рядом с Аленкой.

- А это кто? – спросил я тетю Тоню, силясь припомнить, у кого из родственников могут быть дети такого возраста.
- Вероника, - ответила тетя Тоня, проследив взглядом за огромным дымящимся
блюдом ароматного картофеля с мясом, - подруга Аленки, такая же коза, как и моя. Хотим, Родя, после поминок по магазинам побегать, что-нибудь девченкам купить: невесты ведь, а в город  не часто выберешься из нашей тьму-таракани, да и время всегда не хватает.

Поминки были в июне, мне уже исполнилось 28 лет, и я был в чине лейтенанта.
А в октябре в 20 часов 30 минут, в один из дождливых дней (я смотрел программу «Время»), прозвенел робкий звонок в моей холостяцкой квартире.  Открыв дверь, я увидел девушку с круглыми испуганными глазами, мокрую и дрожащую от холода. Волосы были скручены в жидкий узел, а челка прилипла ко лбу. Одним словом, выглядела она довольно жалко.
- Вы к кому? – спросил я равнодушно, уверенный в том, что она ошиблась квартирой.
- К вам, - тихо сказала девушка.
- ???
- Я из Ивановки, подруга Аленки. Опоздала на последний автобус, промокла, замерзла, а в городе никто  из  знакомых не живет, кроме вас, - торопливо продолжала незваная гостья, наверное, боясь, что я захлопну дверь перед ее носом.
-
Я недоуменно смотрел на жалкую фигурку, не зная, что предпринять. Но  Золушка, заметив мою растерянность и не выпуская инициативу из своих рук, сказала более уверенно:
- Позвольте мне согреться и немного обсушиться у вас, а затем я поеду на автовокзал, дождусь утра и уеду первым автобусом.
- Конечно, конечно, - засуетился я, выйдя из небольшого оцепенения, - проходите, пожалуйста. Да вы совсем замерзли, сейчас я поставлю чайник, - продолжал  я  расшаркиваться, силясь вспомнить ее имя, и все  больше входя в роль  радушного хозяина.

Золушка уже стояла в прихожей, топталась на месте и казалась очень смущенной от образовавшейся вокруг нее небольшой лужицы воды, а я лихорадочно думал, что в доме нет ничего женского, во что бы она могла переодеться. И вдруг меня осенило: халат! Конечно же, мой халат! От своей сообразительности я сразу стал уверенным и деловым: почти как на работе.
- Быстро в ванну, - командовал я, - снимите все и примите горячий душ, я сейчас принесу вам полотенце и халат. Кстати, как вас зовут?
- Вероника, - послышалось сквозь плеск воды.

Пока незваная гостья отогревалась в ванне, я поставил чайник, сварил вермишель, открыл консервы (дома я не обедал), немного подумав, поставил бутылку вина и коробку конфет, которая давно неприкаянно болталась в холодильнике, подчеркивая отсутствие в квартире слабого пола.
По-хозяйски оглядел стол:  посредственно, не хватает яркого пятна. Чайник, конечно же, необходимо поставить красный заварной чайник и красные чашки с золотистым ободком. 

Убрал верхний свет и включил бра над столом. В кухне стало уютно,  а  мысль, что вечер проведу не в одиночестве, согрела меня и подняла настроение. Мелькнула мысль, что неплохо бы завести роман с хорошенькой девушкой, а то совсем одичал.
Ход мыслей прервала Вероника, которая, напевая, вышла из ванны. На голове у нее была чалма из махрового полотенца, которая ей больше шла, чем ее собственные волосы.
- О-о! Мы и ужинать будем, вот это здорово, я бы сейчас целого кабана съела, -  слегка шокируя, заявила гостья.
- Кабана (я голосом выделил не понравившееся слово) я вам подать не могу, а      
 вот свиная тушенка вполне его может заменить, - и стал открывать вино.
- А с вином нормально-о-о! – протянула, совсем освоившись, Вероника. – За близкое знакомство! - добавила она с озорством в глазах и залпом опрокинула фужер.
- М-да! – пробормотал я, подумав, что в Ивановке это для них привычное дело.
Романтический вечер не складывался, я полюбовался, как играет вино в бокале, и медленно выпил содержимое.
Несмотря на хрупкость Вероники, она в течение 10 минут почти ничего не оставила на столе.

Я добавил колбасу, сыр, поставил еще бутылку  вина и уже не питая надежды на  непринужденную беседу ел и пил с не меньшим аппетитом, чем моя гостья.
Спать легли поздно: гостья в гостиной, я – в «кабинете»,  во второй  комнате, в которой  стоит письменный стол с кожаным креслом, книжные стеллажи и диван.
Не знаю, сколько я проспал, но проснулся от прикосновения обнаженного дрожащего тела.

- Я замерзла, - прошептало тело и прижалось ко мне.
Одним словом, ночь, вино и одиночество сделали свое дело.
Утром Вероника выпорхнула из моей постели, быстро оделась и исчезла из квартиры.
В душе остался неприятный осадок, я корил себя за малодушие, но работа заставила забыть ночной эпизод.

Через месяц  принарядившаяся Вероника вновь появилась в моей квартире, заявив, что беременна и что если родители узнают об этом, то,  как она выразилась, «убьют ее», а  аборт ей делать нельзя, так как у нее отрицательный резус. Что это такое я не знал, но понял, что попал в силки к этой малопривлекательной девице.
Мы с ней договорились, что я дам свою фамилию ребенку, помогать буду деньгами, но жениться на ней не собираюсь. Недовольно сморщив лоб, она ушла, оставив в моей душе смутное предчувствие, что дело этим не кончится.

Предчувствие меня не обмануло: в один из вечеров, возвращаясь из командировки, я нашел у дверей своей квартиры зареванную Веронику, сидевшую на видавшим виды чемодане.
- Отец  выгнал, - плача сообщила, посиневшая от холода, моя будущая жена.
Я отметил ее старенькое выношенное пальтишко, дешевые ботинки на тоненькой подошве, красные от холода, руки, которыми она беспрестанно размазывала кончиком платка, сползшего с головы, слезы на лице.

- Входи, - коротко бросил я, и первый вошел в квартиру, а затем в свой кабинет.
Утром встал ни свет, ни заря и ушел на работу, предварительно оставив на кухонном столе запасные ключи от квартиры.
Три дня я не виделся с «беженкой», хоть и жили в одной квартире.
На четвертый день она робко постучала ко мне, и стоя в дверях сообщила, что у нее нет денег.

Я ничего не ответил, она потопталась у порога и ушла на кухню. Через тонкие перегородки я слышал, как она плачет.
Чувствуя, что все сильнее и сильнее запутываюсь в  создавшейся ситуации, оставил на столе деньги и ушел, не сказав ни слова.
Вечером, вернее ночью, когда я пришел с работы (не мог же я там ночевать) в прихожей меня встретила Вероника: волосы уложены в короткой стрижке, новые юбка и блузка, косметика на юном лице сделали ее почти неузнаваемой.
- Я ужин приготовила, - робко произнесла она.
Приняв душ, сел к столу – Вероника подала ужин и смотрела на меня с собачьей преданностью.   

 Всю ночь проворочался в постели, думая о том, что же мне делать и решил … жениться на Веронике, ведь она ждет от меня ребенка. Ничего не сказав о своем решении оставил еще деньги
на покупки для новорожденного. Глаза Вероники вспыхнули, но я не понял, радость это была или торжество, но она их быстро опустила  и покорно прошептала: «Хорошо».

Мы с ней зарегистрировали  брак, но не устраивали никаких торжеств. Вероника значительно повеселела, стала покупать наряды, нисколько не заботясь о том, что  ничего к рождению ребенка не приготовлено. Я ей сказал об этом, но она ответила, что заранее нельзя покупать, - плохая примета -   а вот когда родит, то я сам все необходимое куплю и подала список, что надо купить и в каком магазине. Я не стал возражать, так как в деревне полно всяких суеверий и спрятал перечень в свою записную книжку, с которой никогда не расставался.

Беременность Вероники протекала спокойно, у нее не было ни тошноты, ни головокружений,  часто одна ездила в деревню к родным, так как я  не хотел ни к ним ездить, ни их у себя видеть, на что она нисколько ни обижалась, характер у нее был легкий.
В середине декабря, приехав домой, из очередной командировки, я застал дома оглушающую тишину, - я уже привык к бестолковой болтовне Вероники, как привыкают к щебету ребенка, да я и относился к ней как к ребенку, все же разница в  9 лет  что-то значила.

На кухне  обнаружил записку, что ее положили в больницу на сохранение беременности (допрыгалась!), но не успев сообразить что к чему, как раздался звонок  и рыдающая Вероника просила забрать ее из  больницы, я вызвал такси и привез жену домой. Захлебываясь слезами, она объяснила, что у нее выкидыш и теперь ребенка не будет (как выяснилось позже это был спектакль, она вообще не была беременна, а лежала в больнице на обследовании, так как уговорила врача ее подлечить, так как  не может забеременеть, а прописка в Ивановке позволила определить ее на стационар в областную больницу, из которой она и сбежала, позвонив мне).

Утешив жену и приготовив ужин, который она, несмотря на «глубокое горе», съела с обычным аппетитом, я долго курил на кухне.
Что я имею! Жену, которую не люблю, и у которой наверняка не будет теперь детей (я уже знал, что такое отрицательный резус, а ее версии я поверил); ссору с тетей  Тоней, - недавно она прислала мне сердитое письмо, в котором заявила, что ее ноги больше не будет на моем пороге, так как я  «бабник» и совратил малолетнего ребенка(?), а жениться на ней не хочу (?). 
               
Незаметно пролетела зима, и по законам природы пришла весна.  Весна принесла не только обновление природы, но и свежесть желаний, мыслей, стремление к продвижению к томившейся в недрах зимней души, цели. Увлеченный своей работой,  я  все же понимал, что безделье Вероники  ни к чему хорошему не приведет и стал «шерстить» своих  знакомых на предмет связей в каком-либо абсолютно не престижном,  требующим не очень большой подготовки учебном заведении.
Нашлись знакомые, нашлось учебное заведение: техникум, специальность – делопроизводство. Вероника нехотя согласилась  поступать, и только благодаря протекции удалось ее в него «впихнуть».  Училась «спустя рукава», но с помощью моих знакомых, да и моей подготовкой диплом получила. Как ни странно, но работу она нашла сама: секретарь-референт на какой-то отдаленной  галантерейной базе.

Уж  не знаю, в чем заключались ее обязанности, но приходила она с работы всегда поздно, часто с запахом спиртного. Я не придавал этому значения, так как  сам всегда задерживался и был даже рад, что  никто ни перед кем не отчитывается. О детях и речи не было, а, значит, не было и семьи.    
А  Вероника, вкусив плод городской жизни,  сокрушалась по поводу моей маленькой зарплаты и повышений цен на продукты питания и одежду. Тем не менее, обновки  в ее гардеробе  появлялись постоянно.

Не прошло и года, как Вероника стала работать на базе,  но за это время  она  стремительно превратилась в этакую доморощенную «светскую львицу». Она  регулярно читала  желтую прессу и была в курсе всех скандалов звезд, она посещала какие-то сомнительные концерты и с апломбом судила о музыке и модных течениях в ней. Одним словом, она давала понять своему мужу, какая он серость, и как ей неинтересно жить с ним.
Я понимал, что веревочке виться недолго, но, как  ни старался, не мог предвидеть, какой стороной повернется к нам жизнь. Я фаталист и пустил все на волю судьбы, которая вскоре и разрубила наш Гордиев узел.

Однажды я пришел домой довольно поздно: анализировали работу последнего квартала, затем, по традиции, немного «посидели» и когда спохватились, то оказалось, что время позднее. Стараясь не шуметь, открыл дверь и прошмыгнул на кухню: очень пить хотелось. Открыв бутылку с минеральной водой и глотая из горлышка живительную влагу, скосив глаза на стол, увидел на нем лист бумаги, очень смахивающий на записку.   
 
«Уезжаю, уезжаю навсегда. На работе уволилась. Родителям сообщила».
Ни подписи, ни традиционного прощай. Хорошенькое дело, она уехала навсегда, но формально осталась моей женой. Махнув рукой на записку, завалился спать, а утром, положив ее к документам, уехал на работу. Свобода опьяняла, но постоянно боялся, что Вероника может вернуться, и поэтому  вначале вздрагивал от каждого дверного или телефонного звонка. В конце концов, не выдержал и съездил в деревню к ее родителям. Дома была одна мать: она показала фотографию Вероники с новым мужем, которая оказалась в Польше, передала ему копию свидетельства о разводе, заверенную нотариусом. Я облегченно вздохнул и даже не стал уточнять, как  Вероника без моего согласия получила развод: за деньги в наше время можно получить не только развод. 

        Родион замолчал и стал смотреть на небо, которое было густо усыпано звездами.
- Хороший завтра будет денек, - чтобы прервать молчание, произнес он.
- А я и не знала, что у тебя высшее юридическое.
- Это не мое. Просто отец хотел, чтобы у меня был «кусок хлеба», вот я и порадовал его. А как только появились осложнения на службе я и послал все «к чертовой матери». И не жалею…  А женщины… Знаешь, Галина, как на духу, мне комфортно без них, честное слово.
                __________________

Упаковывая вещи, Галина увидела странный рисунок или скорее коллаж: плачущую мышь с лицом дочери, сидящую у крошечного разрушенного домика, а ниже стихи:
                Твой бедный домик разорен,
                Почти с землей сравнялся он…
                И не найдешь ты в поле мхов
                На новый дом,
                И ветер, грозен и суров,
                Шумит кругом.
                Но не с тобой одним, зверек,
                Такие шутки шутит рок!

Галина была потрясена: неужели Лана что-то знала и страдала от затеи матери или это было предчувствие перемен в ее жизни. Анжела, посмотрев рисунок и прочтя стихи, была удивлена другим:
- Откуда она знает Роберта Бёрнса и его «Стихотворения»?
А Галина подумала о том, что обремененная  бытовыми проблемами, работой, безрезультатной борьбой с мужем она так и не смогла стать другом дочери, и только сейчас поняла, насколько ее ребенок был одинок.
   
                Глава 20

- Знаешь, Жека, и все же я – гадость. – Галина достала сигареты, и задумчиво вертела в руках непочатую пачку.
- Нет, Галка, ты счастливый человек, свободна от всего: от любви, инстинктов, экономически независима. У тебя есть что-нибудь выпить?
- Пошли на кухню, там сумки с продуктами и коньячок найдется.
Галина проворно накрыла стол и, проголодавшиеся подруги с чувством удовлетворенности и безнаказанности за содеянное с аппетитом уплетали за обе щеки все, что “ бог послал”.
 Вместо турки использовали кастрюлю и заварив в ней кофе, расслабленные едой и коньяком, закурили, прихлебывая кофе.
- Да, Галка, твое счастье, что ты мужа не любишь, - лениво покачивая ногой и пытаясь колечками пускать дым, что не очень получалось, продолжала Анжела начатый разговор. – Конечно, во всем этом хорошего мало, - и обвела рукой с сигаретой, поставленную как зря, мебель и ящики с посудой, - но у тебя есть будущее.
- Какое будущее, Жека? Мое будущее работать как лошадь, чтобы поставить детей на ноги. Кстати, не знаю, как я им расскажу обо всем. Поймут ли они меня? Нет, Жека, все же я гадость.

Галина налила еще рюмку коньяка и залпом по-мужски выпила.
Анжела тоже выпила, но не одну, а две рюмки и, криво усмехнувшись, почти с пафосом произнесла:
-         А я – стерва. Ох, какая стерва, - и еще выпила. – Галка, ты можешь меня презирать, но я …про-сти-тут-ка., да валютная проститутка, - и, развязно облокотившись на стол, допила остывший кофе.
Галина улыбнулась и произнесла:
- Хватит молоть пьяным языком. Уж как ты любишь своего Сашку, я-то знаю.

Встала и ласково обняла за плечи опьяневшую подругу.
Анжела повернулась к ней и, уткнувшись лицом в живот, заревела.
- Да что  с тобой, Жека, успокойся, - Галина встревожено гладила Анжелу по распущенным волосам и чувствовала, как судорожно вздрагивает ее тело.
Сквозь рыдания Анжела выдавила из себя:”Дай выплакаться, Галка, … дай выплакаться…”

Через некоторое время Анжела успокоилась, умылась и заколов свои роскошные волосы, допила коньяк и, взяв сигареты, сказала озабоченной подруге:
-         Пошли в гостиную, а то здесь душно. 
       Подруги уселись на диван и молча закурили: Галина, резко откидывая вверх голову, а Анжела по-прежнему пытаясь выпускать дым колечками.
Вздохнув, Анжела прервала молчание:
- Ты помнишь, когда я к тебе явилась в пять часов утра летом,   а ко мне в тот день Сашка пришел из рейса, только он появился дома в семь вечера.
- Когда это было …

- Да давно, мы тогда с ним только поженились и это был его, да и мой тоже, первый рейс. Ну, что вспомнила? Ты была заспанная, а я такая расфуфыренная, что даже ты спросонок заметила. Я попросила у тебя серую юбку и батничек синий, а волосы закрутила в узел  и превратилась в ничто, а свое шелковое черное платье в обтяжку и все золото – серьги, кулон, браслет – оставила у тебя. Еще я взяла у тебя пакет и деньги и отправилась “ни свет, ни заря” на рынок.


          Галина морщила лоб, пытаясь припомнить тот день, но как ни старалась ничего вспомнить не могла, да  Анжеле, это и не надо было.
Она с шумом затянулась и, выпустив дым через нос, продолжала:
- Так вот, пришла я к тебе седьмого июля, а шестого – был день моего окончательного падения. Молчи, молчи …
Несмотря на то, что мне было 22 года, я уже была опытной жрицей любви. До Сашки у меня были любовники и случайные связи, ведь я не могу без мужчины и дня прожить (такая конституция!). Когда училась  в инязе, было проще, там все в общаге жили кто с кем, а  на работе, в школе, надо было думать о моральном облике, иначе выпрут, и я нашла  “женатика” с ”хатой”, ну снимал он квартиру для встреч.

 Мы с ним виделись каждый день по одному часу, с пяти до шести. Жена у него ревнивая, но фригидная (с его слов), а ему и гарема было бы мало, отличный партнер. Он и подал мне идею давать частные уроки “девочкам”. Так как я по-прежнему работала на ставку в школе (обещали полторы, но заслуженная пенсионерка  не захотела расставаться со школой, а директор не посмел ее уволить). Короче, получала  гроши.

Мой друг познакомил меня с парнем лет тридцати (сутенером, как позже выяснила я), который объяснил, что я должна  давать уроки английского (бытового) девушкам, которых он будет рекомендовать. Комнату для занятий он арендовал в гостинице, оборудовав ее компьютерами. Работа была легкой, все что-то помнили из школьной программы и заговорили они у меня довольно быстро, я даже их петь по-английски научила. Платил мне Алик вначале 200$, а  затем - 300$ в месяц.

Я прилично оделась, обзавелась хорошей косметикой, но проблема осталась. Мне уже друга не хватало, вернее того часа, который он отводил для любви, особенно в полнолуние и я параллельно стала встречаться с аспирантом университета. Умница большая, но мне не это надо было, а его отдельная комната в общежитии, где мы по его выражению “предавались любви”. Конечно, ни с одного, ни с другого денег я не брала.
Затем мой “женатик” уехал в Израиль, остался только аспирант.   
   
Алик знал, что друг уехал и стал после занятий заходить ко мне справляться, как успехи у его “девочек” и  каждый раз, как бы между прочим небрежно ронял: “Не надоело корячиться с этими телками за 300 баксов, тебе с твоими данными за вечер  выкладывали бы не меньше 1000, а публика - высший эшелон, тебе такая и не снилась ” и так меня оглядывал, что я чувствовала его руки на своем теле. Тьфу, гад ползучий!

Но я молча собирала свои конспекты и уходила, но прежде, чем идти домой заходила в туалет и курила, курила до тех пор, пока руки не переставали дрожать, а затем шла к аспиранту (в это время он был свободен) и обрушивалась на него, что есть мочи. 
Он предлагал мне выйти за него замуж и уехать с ним после окончания аспирантуры в Киев, но я упорно отказывалась: «Давай подождем до твоего окончания».
Однажды я так разволновалась после уроков и слов Алика, что когда вышла из гостиницы, то ноги просто подкашивались; я еле-еле доплелась до бульвара и плюхнулась на первую свободную скамейку. Хотела закурить, но во рту была горечь, да и сигареты закончились, а до киоска  в конце аллеи, не было сил дойти. Я сидела и думала о том, что закончу свою жизнь проституткой, но это я думала не по-настоящему, а со злости. Я считала, что если выйду замуж и буду регулярно жить с мужем, то все пройдет.

Очнулась я от своих мыслей от слов, которые произнес склонившийся надо мной парень: «Вам плохо? Я могу чем-то помочь… на вас лица нет».
Я подняла глаза и увидела скуластое открытое лицо, тельняшку, которая выглядывала из-под рубашки. Конечно, это был Сашка. Ты знаешь наш бурный роман и скоропалительную свадьбу. Сашка оказался неутомимым любовником и, вроде, все у меня вошло в норму, кроме того, что он не одобрял моих уроков в гостинице; видел публику,  с которой я занимаюсь, но он работал механиком, а эта должность много денег не давала.

Прошел год, я забеременела, но был выкидыш, я думаю оттого, что надо было умерить свой пыл, а я не могла. Сашка так хотел ребенка, но мужественно перенес утрату, а я не очень-то и сожалела. Вскоре муж ушел в рейс, в загранку, помощником механика, друг помог устроиться на судно. Я плакала, просила остаться, но он сказал, как отрезал: «Я не хочу, чтобы моя жена давала уроки шлюхам, деньги я тебе с рейса буду присылать, а ты обещай мне оставить это дрянное дело». Да, мужика не проведешь, баб они насквозь видят, - и гадко рассмеявшись, добавила, - кроме собственных.
Я согласно кивала головой, ревела и собирала сумку.

Сашка сел в самолет  и улетел в Киев, а затем в Италию, рейс начинался оттуда. Отсутствовал он семь месяцев, из рейса два раза посылал деньги – один раз три тысячи долларов, второй – четыре, но я деньги со счета не снимала, жила уроками в гостинице. Держалась стойко – в секс-шопе купила кое-какие приспособления и обходилась. Все мысли были только о Сашке.
В то злополучное шестое (фу, как я ненавижу эту цифру!) Алик позвонил мне домой и сказал, что сегодня занятия отменяются, а мне необходимо вечером придти в ресторан гостиницы, там будет прием и я нужна, как переводчица.

 Оплата отдельная: 300$ за вечер. Я спросила у Алика, это действительно так (он меня последнее время «достал»), но он клятвенно заверил: «Ни-ни-ни, Диана».
     -    А почему Диана, - вырвалось у подавленно-притихшей Галины.
- Забыла сказать тебе Галка, что так меня звал «женатик» и добавлял, что Диана это богиня  луны. Теперь проституток зовут «ночными бабочками», но я тогда не поняла и мне очень нравилось это имя, правда богиня  Диана является и покровительницей охотников, что тоже в общем-то соответствует моему занятию, ведь мужчины, которые приходят ко мне являются охотниками, правда дичь у них нестандартная, ну да все равно.
Короче, пришла я в ресторан взволнованная (думаю, в душе мне хотелось связи, но я просто скрывала это от себя), в скромном сером платье с закрытым воротником, но вызывающе подчеркивающем бюст и бедра. Волосы затянула в узел.   
Встретил меня Алик, в смокинге и с бабочкой (официант, ни дать ни взять!), проводил в дальний конец зала за отдельный столик и сказал, что когда будет необходимо, то он меня пригласит.
Столик почему-то был сервирован на две персоны, меня обслуживал парень-официант, которого раньше не видела, а я знала всех официантов, так как часто обедала, а иногда и ужинала в ресторане. Немного выпив вина и закурив, стала наблюдать за движением в зале. Вначале были одни мужчины, исключая меня, которые что-то бурно обсуждали, затем подписывали, пили, ели, смеялись. Я поняла, что заключаются сделки, многие были с охраной, которая стояла по-солдатски вытянувшись.

Меня пригласили за стол, за которым сидели черноволосый мужчина со смуглым лицом, лет 47 (позже я узнала, что он итальянец), и француз с типичным, ничем не выделяющимся лицом без возраста. Итальянец говорил по-английски, француз – на своем родном, хотя по его реакции было видно, что английский он понимает, может быть не в совершенстве, а может быть из-за своих амбиций хочет общаться только на французском.  Я французский знаю, но так как он у нас тогда почему-то не был востребован, а Алик меня не предупредил, что будет синхронный перевод (может быть, и сам не знал), то я с трудом справлялась с поставленной задачей. Разговор касался итальянской обуви и французской косметики. Я не поняла, как они договорились, так как была занята только точностью перевода, не очень вникая в смысл самой сделки, но все же они  что-то подписали. 
 
Когда я очутилась за своим столиком, то кроме учащенного биения своего сердца ничего не ощущала. Лихорадочно выпив почти полный бокал минеральной воды, немного пришла в себя. 
Закурив отметила, что в зале появились девушки, нет не мои ученицы, а девушки с «изыском», прекрасно владеющие английским и непринужденно болтающие с иностранцами. Заиграла музыка, некоторые пошли танцевать, особенно отличился француз, за его столиком сидели две девушки, и он танцевал сразу с обеими, при этом так заразительно смеялся, что я тоже улыбалась, глядя на него, он даже показался мне ничего.

Лучано (так звали итальянца, которому я переводила) не танцевал, и девушек за его столом не было. Иногда он подзывал к себе Алика, что-то ему говорил, слегка жестикулируя, а иногда коротко спрашивая о чем-то или о ком-то и после ответа откидывался назад, показывая что ответом удовлетворен. Алик отходил к барной стойке, продолжая держать в поле зрения итальянца.
Когда веселье было в самом разгаре, а мне было скучно и обидно, и я уже жалела, что не разоделась в пух и прах, ко мне стремительно подошел итальянец и, попросив разрешения, сел напротив.

Я улыбнулась (знала, стерва, что у меня улыбка обворожительная, я ее тренировала перед зеркалом) и спросила, чем могу быть полезной. Он ответил, что ему непонятно, почему такая очаровательная женщина скучает (говорили мы с ним по-английски). Я ответила, что это моя работа, и не каждая работа удовольствие. Итальянец как-то особенно взглянул на меня, вытянул трубочкой губы, словно хотел что-то сказать, но передумал и … разлил вино. Мы выпили, закурили. Я почувствовала себя незаурядной женщиной,  на которую обратил внимание самый лучший мужчина. Я пришла к такому выводу, наблюдая, как все подобострастно перед ним заискивают, а он держится уверенно и даже немного пренебрежительно, совсем немного,  но что красноречиво говорило о его свободе, которую дают  деньги,  богатство.

Лучано довольно непринужденно стал рассказывать о своем бизнесе, который приносит ему большие доходы, о том, что его магазины обуви есть во всех странах и теперь он хочет создать совместное предприятие с сетью магазинов в нашем городе.
- В следующий раз я привезу вам королевскую обувь, - пообещал словоохотливый итальянец.
Я снисходительно улыбнулась и вежливо поблагодарила, зная, что через пять минут он забудет о своем обещании.

Лучано, ссылаясь на духоту в зале, предложил прокатиться по ночному городу, а затем отвезти меня домой. Я посмотрела ему в глаза и не увидела лукавства.
Машина стояла у входа, мы уютно устроились на заднем сидении, Лучано открыл окно, но не почувствовав свежести попросил водителя включить кондиционер. Я отметила, что с водителем-итальянцем он говорит по-английски, что, на мой взгляд, подчеркивало его воспитание. Проезжая по центральным улицам, я пыталась рассказать скудную историю нашего города, Лучано внимательно слушал. Неожиданно он спросил о моем образовании.

Удовлетворив его любопытство, я добавила, что собираюсь самостоятельно выучить итальянский и турецкий языки. Он засмеялся и заметил, что я такая молодая и  этим преимуществом необходимо воспользоваться, а языки оставить на те годы, когда надо будет заглушить тоску о прошедшей юности.
Лучано тронул рукой водителя, и он повернул с главной улицы и, немного проехав, остановился у дома, в котором жили под усиленной охраной наши власти.
-Диана, - вкрадчиво произнес Лучано, - я купил в этом доме квартиру и мне хочется ее вам показать.

Я презрительно вскинула брови и отрицательно покачала головой.
- Вы неправильно меня поняли, - сказал Лучано и прижал обе руки к своей груди, - вечер такой чудесный и мне хочется дополнить его музыкой, ведь я итальянец, у меня стоит прекрасный рояль, и я вам сыграю на нем.
Не знаю, как я решилась, но, согласно кивнув головой, вышла из машины. Водитель вошел с нами и, быстро сервировав стол вином и фруктами, бесшумно вышел.

Лучано показал мне квартиру, я одобрила выбор, он снисходительно улыбнулся (я ведь тогда не знала, что он владеет замками, а в Риме у него особняк восемнадцатого века, напичканный произведениями искусства), затем усадил в кресло, разлил вино, заметив, что оно из лучших погребов Италии. Я чуть-чуть пригубила, он - тоже. Немного поговорив, он сел к роялю и запел по-итальянски, играл и пел  профессионально, изредка бросая на меня взгляды, как бы проверяя мою реакцию. Но  внезапно он взглянул на меня так,  как будто хотел что-то сказать,  и  я услышала:   

«Скажите девушки подружке вашей,
Что я не сплю ночей, о ней мечтаю,
Что всех красавиц она милей и краше…»
Лучано пел по-итальянски, а я в уме вторила ему по-русски, и когда зазвучали слова:

«Когда б я только смелости набрался,
Я б ей сказал:
Напрасно ты скрываешь,
Что нежной страстью
Сама ко мне пылаешь.
Расстанься  с хитрой маской
И сердце мне открой…»

    Я поняла, что меня уличили и в смятении опустила глаза.
Нет, я не могу передать словами  всю вкладываемую в пение сдерживаемую страсть и откровенное желание обладать… Говорят, глаза зеркало души, но мне кажется, что глаза Лучано в тот миг отражали не только душу, мысли, но и всю сущность человеческую, и я бы  сказала, что-то первобытное, нет, не дикое, как принято считать, а восторженно-первобытное, когда человек еще не лгал, не скрывал под лицемерием своих мыслей, желаний, когда он не был развращен цивилизацией, а был продолжение природы…
 
И когда прозвучали заключительные слова:
Очей прекрасных огонь я обожаю / Скажите, что иного я счастья не желаю/
Поверь, что страстью, как цепью я прикован/ Хочу всю жизнь тебе отдать/
Тобой одной дышать…
          я почувствовала предательскую волну желания и поняла, что совладать с собой не сумею, но продолжала держаться.
Мы опять сели к столу и выпили.

Лучано стал говорить мне комплименты, а я сказала, что совсем опьянела от вина и специально тряхнула головой так, что волосы рассыпались по моим плечам. Я деланно испугалась и попыталась собрать их в узел, но они выскользнули из рук.
- Не надо, Диана, их собирать, у вас божественные, как и вы сама, волосы.
Он подошел ко мне и погладил по голове, как ребенка. Я почувствовала, как темнеет  в глазах, Лучано нагнулся и поцеловал меня в губы нежным ласкающим поцелуем.

Одним словом, я отдалась, что и говорить, мужик он классный, а такая длительная подготовка довела меня до предела.
После всего я плакала, плакала искренне: во-первых,  потому, что за семь месяцев, наконец, выплеснула из себя напряжение, во-вторых, что изменила Сашке, которого любила больше всех на свете.
Лучано, утешая, уверял, что я волшебная женщина и  обещал часто приезжать ко мне;  в ответ я бестолково мотала головой и говорила по-русски: «Нет, нет, нет…»
               
               
                * * *   
Сашка пробыл дома три месяца и, оставив мне еще четыре тысячи долларов, опять ушел в рейс. Уроков в гостинице (по требованию Сашки) я больше не давала, остались  ставка в школе.
Через неделю, после того, как я опять осталась одна, позвонил Алик и сказал, что хочет меня видеть. Я отрезала: «Нет!».
Для себя решила, найду врача, и буду лечиться: Сашку я обманывать не хотела, так как знаю, что влюбляться можно бесконечно, а любить только раз, а Сашку я люблю. Но одно дело решить, а другое – сделать. Я откладывала визит к врачу с дня на день.

Однажды, выйдя из школы, я не поехала домой, а пошла на бульвар, посидела на скамейке, на которой познакомилась с Сашкой, затем зашла в «кафешку», заказала кофе, сигареты и 50 г
коньяка. Сидела и думала о том, что у нас с Сашкой есть деньги, мы любим друг друга, но живем почти врозь.
 В кафе посетителей было совсем мало, да и те входили и выходили: забегали выпить чашку кофе и бежали дальше.

ХХI век! Мне бежать было некуда, поэтому я сидела, смотрела в окно и курила, курила, курила…
- Позвольте мне сесть за ваш столик, - услышала я английскую речь и подняла глаза на говорившего, боясь разочароваться, обознавшись голоса.
Ну конечно, передо мной, словно вырос из-под земли, стоял и улыбался Лучано.
- Пожалуйста, - удивленно, не скрывая радости, произнесла я. Безусловно, вычеркнуть из памяти его не могла, а когда уехал Сашка, то воспоминания непрошено вползали в мою душу, и тогда я не могла разобраться, жалею ли  о встрече с ним.

Мы немного поговорили о пустяках, погоде у нас и в Италии, о моей школе, о его бизнесе, но обо всем вскользь, так как думали об одном:  уединении.
Безусловно, я дала возможность Лучано уговорить себя поехать к нему. Он не забыл о своем обещании и привез мне туфли черного цвета, вечернее платье и браслет. Все было по дорогим, недоступным для меня ценам. Обращался он со мной как подданный со своей повелительницей. Умеют, черт бы их побрал этих иностранцев, обращаться с женщинами.
Я сидела в подаренных нарядах и изображала светскую львицу, плюнула на имидж скромницы, и вела себя непринужденно, как со старым знакомым.
Следующий день был пятница, - уроков в этот день у меня не было, - а затем суббота и воскресенье – и все три дня мы не выходили из квартиры. Еще  Оноре Бальзак сказал, что каждой ночи  необходимо свое меню, поэтому мы не скупились на обоюдные ласки и с удовольствием дополняли знания друг друга.
В воскресенье вечером я попросила вызвать такси и уехала домой, Лучано сопровождал меня в своей машине. Конспирация была соблюдена! Кроме подарков, 
я обнаружила у себя в сумке пять тысяч долларов и мобильный телефон.
Так я встала на «этот путь».
Лучано уехал, но вскоре позвонил и сказал, что хочет, чтобы я по турпутевке приехала в Италию. Он меня встретит…

                ***          
            Анжела оборвала свою исповедь и задумалась, Галина подошла к небольшой корзине и достала из нее апельсины, очистила себе и подруге, налила еще конька и выпила, пытаясь переварить только что услышанное. Но коньяк туманил мозг, и в голову лезли мысли о гастрономе, о том, что  необходимо заменить кассовые аппараты, заказать фирменную одежду для продавцов и то, что надо позвонить детям… В этом месте начинало сосать под ложечкой и Галина выпила еще.

Вдруг Анжела, резко повернувшись к Галине и чуть не стукнувшись лбами, неожиданно спросила:
- А знаешь ли ты, Галка, что кроме проститутки, какая  еще профессия считается древней?
- Кажется, актер, - неуверенно ответила Галина, безуспешно пытаясь разрезать апельсин.
- Правильно, актер. Так вот, я с детства мечтала быть актрисой и у меня есть к этому определенные способности. Учитывая, что я окончила музыкальную школу, брала частные уроки пения, танцев, то была уверена, что после школы моя прямая дорога в «Щуку».

 Мама мечтала, чтобы я поступила в театральное училище, она с детства водила меня в театр, мы с ней учили монологи, и в школе лучше меня никто не пел, не танцевал. После окончания школы мама ежедневно (для этого она взяла отпуск) заставляла меня плакать, смеяться, изображать гнев, одним словом, все, что необходимо для поступления в театральное училище, она где-то достала программу и мы с ней до изнеможения занимались по ней. В результате, экзамены я не сдала.

 Нет, не провалила, а просто не выдержала психологически той эмоциональной нагрузки, которая царила в стенах училища. Забрала документы и сдала их в институт иностранных языков. И до сих пор считаю, что поступила правильно. Почему, ты спросишь. Да потому, что я люблю везде быть первой, хочу, чтобы меня все любили, а разве в артистической среде это возможно? Но я себя реализовала и реализовываю вполне.
- Каким образом, ведь ты в театре не работаешь – недоумевая, спросила Галина.   
- Три ха-ха! У меня свой театр! Театр одного актера. Что смотришь так удивленно. Ты, наверное,  не знаешь, что в Японии воплощением образа идеальной женщины всегда была гейша и дословно переводится, как «человек искусства».  Японцы с незапамятных времен привыкли делить женщин на три категории: жена – для домашнего очага, ойран – для тела и гейша – для души. На приемах и вечеринках гейша развлекает гостей пением, танцами, игрой на музыкальном инструменте и умением весело и непринужденно вести беседу на самые различные темы. Секс не входит в обязанности гейши и становится продолжением вечера лишь по ее собственному желанию.

Так и я. Весь свой талант, способности и знания вкладываю в игру.  Я даю представление своему зрителю по разработанному мною сценарию. В одном лице я режиссер, сценарист, актриса.
- Постель тоже входит в сценарий,- заинтересованно спросила Галина.
- Безусловно, секс должен органично вплетаться в сюжет. Это финал и плата за спектакль, ведь в мою программу входит получить не только денежное вознаграждение, но и физическое. И я его получаю! Я разогреваю зрителя пением, музыкой, эротическими танцами и сама довожу себя до экстаза, ведь я не просто играю, я живу этой ролью, пусть коротенькой жизнью, но не похожей на нашу повседневную.

Анжеле показалось, что подруга ее не понимает и, как бы в оправдание, резко произнесла:
- Может быть ты меня осуждаешь, но  посмотри на наш, так называемый, шоу-бизнес, на то что они вытворяют на сцене, на их телодвижения. Это же групповой секс. Они продают себя за вечер не один раз. И это нормально! И это демонстрируют по телевизору и тоже нормально?! А я продаю себя одному человеку с теми же телодвижениями, а иногда гораздо лучше и профессиональнее и это осуждается? Странное общество – оно тебя потребляет, и оно же тебя осуждает.

Галина, в знак протеста, помотала головой, так как  слушала подругу и завидовала.
- Жека, а ты… выступаешь с аккомпаниментом  или нет.
- Когда как. Если танцую, то у меня записи классической и современной музыки,  а если пою, то сама себе аккомпанирую. Если исполняю для Лучано, то – он. О-о!   Лучано любит быть задействованным в представлении и поэтому приходится репетировать очень тщательно, он чувствует малейшую фальш.

     В театре как? Актеры стараются, вкладывают в роль всю душу, а публика вяло аплодирует, да и зал полупустой. Я не беру во внимание звезд, да они все, в основном, за границей, «зелень зашибают». А у меня всегда один зритель, зато благодарный и щедрый. Даже если Алик и оговорил с ним цену, то после моего представления ставка, как минимум удваивается, и не по моей просьбе, а по  инициативе зрителя, ну вроде премиальных.
- И никогда не было неудач, - безуспешно пытаясь затолкать пол-апельсина в рот, недоверчиво спросила Галина,  пытаясь представить Анжелку актрисой.
- Никогда, потому что финал  всегда превосходит самые дерзкие фантазии, так как я оказывалась более изобретательной.
- Ох, Жека, я даже не знаю, как воспринимать услышанное, мне нравится, что у тебя такая разнообразная жизнь и страшно…
- Почему страшно, я что, кого-то обманываю, граблю. Нет, я представительница сферы услуг, а все остальное – сервис. Так что криминала никакого.
- А риск? – не соглашалась Галина.
- Риск чего, СПИДа?
- Да.

- Ну, моя милая, волков бояться, в лес не ходить. Безусловно, я каждые полгода проверяюсь на эту заразу и каждый раз волнуюсь. А разве замужние, так сказать порядочные женщины не рискуют заразиться СПИДом от своих мужей. Где гарантия, что они не спят с другими женщинами. Да хоть и твой Иван, сама говорила, что спит с Полиной, а она что верна ему? Да на ней шкура горит, как на вокзальной шлюхе.
- Ты так думаешь, - задумчиво произнесла Галина и добавила, - наверное, ты права, надо сходить провериться, чтобы не думать об этом.

- Да не бери в голову, а проверяться всегда надо, я ведь  и после Сашки проверяюсь. Говорят же, что у моряков в каждом порту жена.
- Но только не у твоего Сашки, - уверенно заявила Галина.
- Как знать, как знать… - погрустнев, произнесла Анжела, и немного помолчав, совсем мрачно добавила, - мне кажется у него где-то есть ребенок.
- Ты что совсем с ума сошла, - возмутилась Галина, - откуда такие фантазии?
- Думаю, что это не фантазии, - и глубоко вздохнула.

От былого возбуждения не осталось и следа.
Галине стало жаль подругу, она прикурила две сигареты – одну Анжелке, другую – себе и молча ее обняла.
- Ну что ж, бог шельму метит, за все надо платить, - и глубоко, по-мужски затянулась. Лицо изменилось, стало грубым, некрасивым, глаза – тусклыми, было такое впечатление, словно кто-то изнутри выключил свет.

Не докурив, потушила  сигарету и,  обхватив руками колени, дрогнувшим голосом стала медленно рассказывать о том, что в последний приезд Сашка был каким-то рассеянным, часто ходил за сигаретами и долго отсутствовал (Анжела подозревала, что он звонил с почты), а в универмаге, когда проходили мимо  отдела с игрушками, незаметно от жены косил на них глазами. Чтобы проверить свои догадки, Анжела сказала ему, что пойдет в отдел женского белья (Сашка терпеть не мог этот отдел), и договорились с ним через 30 минут встретится у выхода. Сама же тайком проследила за ним. В отделе детской игрушки он быстро выбрал автомат и красивую дорогую машину, написал что-то на листочке из блокнота (наверное, адрес, куда отослать)  и отдал продавцу вместе с деньгами. Анжела ничего ему не сказала, но ее догадка о том, что у Сашки сын – подтвердилась.
Ни единый мускул ее лица не выдал, что она знает его тайну, только когда провожала, плакала так, как будто хоронила  мужа. Сашка ее успокаивал и говорил, чтобы  потерпела, он скоро оставит море и не будет с ней никогда расставаться. А Анжела, видя его виноватое лицо, рыдала пуще прежнего.
 
                Глава 21

Иван, оказавшись  в одночасье уволенным из гастронома, выброшенный из квартиры, из семьи  сидел на кухне, бывшей родительской, а теперь его, квартиры, безмолвно кричащей капающими ржавыми кранами и потрескавшейся на стенах краской о ремонте, за бутылкой дешевого вина. Никогда он не пил, да и сейчас купил больше из традиции «выпить с горя», чем  от желания. Он не мог прийти в себя от того, что Галина могла так поступить с ним. В случившемся обвинил Полину: «Наверное, болтала языком, а Галина ревнивая. Все черные ревнивые».

Иван привык к стабильной семейной жизни, к достатку, гастроному, и все потерял. Он и раньше чувствовал, что ему случайно повезло, и боялся упустить везение, но когда «заарканил» жену двумя детьми, то успокоился «никуда теперь не денется и хвост поприжмет». Нет, зря он с Полиной связался, но ведь он все делал осторожно, после работы, кто же донес? Конечно, было и на работе, но при закрытых дверях… и то совсем редко…

Иван достал из тумбочки деньги, пересчитал, разделил на три части (дурак, раньше не мог догадаться хранить деньги - и какие деньги – не в одном месте) и каждую спрятал отдельно от другой.  Да жалко денег, хотел заявить на Галину, а она сказала, что по нем нары давно плачут. И ведь засадит, не пожалеет. Ох, зря он с Полиной связался, зря.

Прошел месяц, как Иван очутился в родительской квартире, а на работу все не устраивался. На завод не возьмут, да и дела там неважные, зарплату почти не платят, а больше идти некуда. Покупал газеты и читал объявления, а затем звонил. Хорошо хоть Галина родителям телефон поставила, д-да, сделал он промашку, вот уж отец бы посмеялся, если бы был живой. Сказал бы: «Я же тебе говорил Ванька, не жадай». Может быть, Галина решила его попугать, ведь сколько бывает случаев, когда муж и жена после развода сходятся.

Да, напрасно я развелся тогда с ней и все из-за этой развалюхи,  и с ненавистью взглянул на обшарпанные стены и ободранную  мебель. Если бы был  в браке, так все бы поровну с ней поделил. Но вспомнил свою «заначку» и вздохнул. Неожиданно его взгляд упал на объявление, где профтехучилищу требуется мастер токарного дела. Училище было далеко от дома, добираться надо было двумя транспортами, но если бы повезло, и его бы взяли, то на первый случай можно было бы перекантоваться, а затем может быть, что-нибудь подвернется. Ивану повезло, в училище его взяли на 175 грн.  Смехотворный оклад, но выбирать было не из чего.
 Однажды, возвращаясь с работы встретил Верку.
- Здравствуй, Веруня.
- Да пошел ты… - и всхлипнув, быстро пошла прочь.
Ивану стало обидно, что она и поговорить с ним не захотела. Ну было дело, так давно, а вот теперь бы могло быть по-другому. Хотя нет, у Верки ведь есть еще пацан, от Володьки. Со своим бы он взял ее, а вот с «чужим хвостом» она ему не нужна. А сына он видел, ничего хлопец, правда одет бедновато, да и угрюмый какой-то. На Ивана волком смотрит, когда случайно встречаются, наверное, Верка сказала, что он отец. Родительских чувств к сыну Иван не испытывал, разве что любопытство. И еще Иван боялся, что он может попросить у него денег, поэтому при встрече делал вид, что не видит его.

                * * *
Проработав с месяц в училище, Иван отметил, что коллектив, в основном, женский, народ жалостливый и добросердечный. Узнав от «кадровички», что у Тупикина жена «гуляла» и он не в силах терпеть ее пьянки и … (Иван не жалел красок при приеме на работу в училище), одним словом, бросил квартиру, мебель, машину и вернулся к родителям, которые не выдержали такого потрясения и «поумирали один за другим». Опекали его, в основном, одинокие, также разведенные дамы.

 Но ему больше всех импонировало внимание преподавателя истории (в школе это был его любимый предмет), которая с увлечением рассказывала о своем предмете. Симпатичная сорокалетняя женщина  не заметила, как ушли годы, а она так и не успела устроить свою судьбу и вот он … может быть последний шанс. С таким же жаром в сердце и азартом, как раньше в экспедиции, на раскопках, накинулась она на Ивана: все праздники они сидели рядом, как на собрании, так и на застольях (в училище почти ничего не изменилось после «развала» СССР, кроме того, что задерживали зарплату), затем он провожал ее домой, и она так интересно рассказывала о поездках по Союзу, что ему и уходить не хотелось.

Вскоре и не надо было уходить: Дуся оставляла его ночевать, мотивируя тем, что она живет рядом с училищем, а ему далеко ехать. Но Иван не спешил связать свою судьбу с одинокой, случайно оказавшейся на его пути,  женщиной; он все еще надеялся на то, что Галина «одумается». Даже после его последнего звонка ей и ее ответа («Да я лучше под трамвай лягу, чем под тебя»), он не терял надежды на восстановление им же разрушенного союза.

Дуся терпела их двусмысленное положение, как ни как, а мужчина в доме, а то что они не оформляют свои отношения так Ивана понять можно: после такого потрясения надо прийти в себя, чтобы решиться на новый брак. Да и что такое штамп в паспорте, вон молодежь и та живет в гражданском браке и детей рожает и квартиры покупают и ничего, а ей так радоваться только надо: в таком возрасте и такой мужчина – симпатичный, сдержанный, лишнее не выпьет, с уважением к ней относится. Конечно,  любви нет, ни у него, ни у нее, да так оно и лучше.
А Иван, поглядывая на Дусю, вспоминал Полину – горячая была баба, а эта…почти как Галина, только не унижает и не ставит из себя, хотя и умная.
Неожиданно Дусю пригласили преподавать в политехнический техникум, и немного поколебавшись, она приняла предложение. Вскоре и Иван, которому муторно было так далеко работать от дома, в котором спрятана «заначка», тоже нашел работу недалеко от дома, в училище от завода в котором работал раньше, (по объявлению в газете, которую он по-прежнему покупал и «позванивал»  в поисках лучшей работы с большим окладом).
Училище почти ничем не отличалось от прежнего: тот же, в основном женский коллектив, те же оклады и те же балбесы учащиеся.

     Не успел Иван как следует оглядеться, как его «захомутала» преподаватель   
    математики: просто на второй день его работы у нее был день рождения и
    праздновали его в училище шумно - с песнями, танцами, плясками (особенно
    старалась именинница – такие коленца выбрасывала, каких Иван и в деревне
    не видывал).
   Честь провожать именинницу, под хихиканье молодых «училок», выпала на долю
   Ивана. Будучи навеселе он с удовольствием взялся за выполнение своей  миссии и
   используя приобретенный опыт на предыдущей работе, подхватил под руку 
   смеющуюся и изрядно выпившую, именинницу,  отметив, что коллектив его
   «принял».

Лина была из «разводных», держалась со всеми свободно, особенно с мужчинами, видно было, что крест на себе она ставить не собирается. Ивану не очень нравилось ее поведение, но импонировало, что она, несмотря на ухаживания других мастеров (кстати, все были семейными), отдавала предпочтение ему.
Дуся  несколько раз звонила, но Иван ссылался на,  придуманные наспех, неотложные дела, и она все поняла. Так что новое увлечение ему даже нравилось.

Правда, Лину он немного побаивался, хотя причину установить не мог: или остался страх перед «математичкой» со школьных лет, или в этом виноват ее острый язык  и непредсказуемое поведение. Но время шло, и уже не для кого не было секретом, что сформировалась пара, и скоро все повеселятся на славу. Но 
Лина, демонстрируя на людях  их близкие отношения, держала Ивана  именно на той дистанции, которая распаляет воображение мужчины. Уже будучи любовниками она ни разу не оставила его ночевать, а он боялся ее попросить об этом. Она вообще была ему непонятна.

Он считал ее веселой, доброй, но иногда видел в глазах такую неприкрытую злость и язвительную усмешку, что заставляло его пересмотреть свое отношение к ней. Но это было редко, а в основном, кокетничая со всеми, она заставляла мужчин трепетать и желать ее. И Иван не был уверен в том, что она им отказывала, нет, совсем не был уверен, даже совсем наоборот. О себе, о своей  жизни она ему не рассказывала, и ему было обидно, что он-то ей все рассказал, а она как бы не считает нужным  посвещать его в свои дела. И это подхлестывало его любопытство, и он при случае опять пытался навести ее на эту тему, на что она неизменно отвечала: «Оно тебе надо?». Иван пожимал плечами и отвечал: «Ну, просто интересно».
Она же, совсем как их учащиеся, парировала: «Кина не будет, кинщик заболел». Нет, не похожа она на настоящую учительницу, вот Дуся, та да…
«Но вода мельницу ломает, - любил говорить его отец». А Лину сломала не вода, а водка. Седьмого марта (в канун международного женского Дня) в училище была «грандиозная пьянка». Стол накрыли женщины: приготовили множество салатов, из дома принесли консервированные овощи, в столовой им приготовили мясо и картофель, мужчины купили цветы, подарки и подготовили концерт. Водитель Федя принес упаковку водки и две упаковки шампанского. Вино было куплено раньше.   
   
  Праздновали до 12 часов ночи. Смех, шутки, смешные тосты, танец маленьких лебедей, в исполнении мужчин в пачках с голыми волосатыми ногами. Лина веселилась больше всех. И откуда только такая энергия, думал Иван, глядя, как она, подбоченившись, лихо отплясывает «цыганочку». К концу вечера почти все упились, но, несмотря на поздний час домой расходиться не хотели, и ходили по улицам разноголосо распевая песни. Лина и здесь угомониться не могла: она шла, вернее плясала в такт песни перед всеми и, перебивая говоривших, что-то выкрикивала, обязательно обращаясь к кому-то из мужчин. Ей хотелось быть в центре веселья, и чтобы только на нее обращали внимание.

Когда   пришли к ней домой,  Лина  буквально рухнула на диван. Иван помог ей раздеться, а она, будучи в возбужденном состоянии продолжала что-то говорить и смеяться, вспоминая отдельные моменты вечера. Несмотря на поздний час спать не хотелось. Стали пить кофе: Иван с конфетами, а Лина - с сигаретой.
- Хорошо повеселились, - прихлебывая кофе, обронила Лина, лицо которой как бы полиняло.
- Да, хорошо, - как эхо повторил Иван.
- Я только и могу расслабиться на вечерах в училище, - как бы оправдываясь, произнесла она. - Ведь я одна в этом городе, а одиночество – плохая штука.
- А у тебя, что  и родственников нет?

- Да все у меня есть, - нехотя процедила Лина, - только в другом городе, а сын вообще не общается со мной. Больно занят. Знаешь, что-то весь хмель прошел, а душа просит продолжения праздника. Принеси из бара бутылочку коньяка.
Выпьем по чуть-чуть, завтра праздник, на работу не идти, будем спать целый день. Когда-то это был мой самый любимый праздник.
Иван принес коньяк,  нарезал лимон (по ходу вспомнил гастроном и обеды с Полиной) и разлил светло-коричневую влагу по рюмкам.

-Будьмо, - и Лина быстро опрокинула рюмку в рот и не закусывая налила вторую и тоже выпила. Затем небрежно взяла лимон и медленно положила на язык.
Иван еще налил по рюмке, сам он только пригубил, Лина опять выпила и со второй попытки закурила.
- Да, Ваня, одинокий я человек и несостявшийся. Ты думаешь мне нравится моя работа? Черта с два. Мне надо было быть артисткой, я люблю, чтобы вокруг меня были люди, чтобы что-то изображали и я думаю, я бы добилась  успеха.
Не дожидаясь, когда  Иван наполнит ее рюмку, налила сама  и  почти демонстративно выпила. Стряхнув пепел в  тарелку  и,  развалившись на диване, она мрачно глядя перед собой заговорила, вначале тихо и медленно, а затем, озлобляясь от собственных слов и конька, громко и быстро.
- Жили мы  (я и моя сестра) с матерью, которая получала копейки, работая на заводе. Отец нас бросил, когда мне было 12 лет, а сестре – 17. Александра заканчивала сдавать экзамены на аттестат зрелости и мечтала поступить в институт на журфак. Мы и при отце-то жили «от аванса до зарплаты», еле хватало на питание и на то, чтобы не ходить в рванье, у нас даже телевизора не было, а после ухода отца «перспектива на жизнь стала мрачной».

Сестра,  видя как мать убивается, оставила мысль о институте и пошла в ученики каменщика. Вскоре получила разряд и стала приносить домой зарплату, которая была довольно высокой: ей повезло – она работала в  бригаде  коммунистического труда. Мать, привыкшая беречь каждую копейку, стала откладывать деньги и вскоре сестра привезла в дом телевизор, заменила мебель, сама сделала ремонт. Для того, чтобы мы были хорошо одеты, ездила в Москву и все вещи мне и себе покупала там. Я всегда имела право выбора, и зачастую сестре доставалось значительно меньше, чем мне.

Но Александра считала своим долгом обеспечить семью,  совсем не думая о себе. Одним словом – альтруистка. Поступив заочно в строительный институт, перешла работать в производственный отдел своего же управления, оставив мечту о журфаке.  Наверное, ей было тяжело отказаться от своей мечты, так как она, когда я заканчивала 9 класс, сказала, что постарается выучить меня  на стационаре. Видно, таким образом, она хотела реализовать  пробел в своей несостоявшейся студенческой жизни.

Какой стационар, когда я плелась, чуть ли не в хвосте успеваемости класса. Я ненавидела школу, ненавидела учителей (это у меня осталось на всю жизнь: презираю своих коллег), а уж математику так терпеть не могла. В школе  любила только вечера, когда можно было потанцевать, повеселиться, а после вечера целоваться с каким-нибудь старшеклассником у калитки. После окончания школы я даже не пыталась поступать в институт, зная, что «провалюсь»  на экзаменах.

Но освободилось место секретаря в нашей школе и я пошла «зарабатывать стаж», чтобы поступить в педучилище вне конкурса. Вот тут-то и подвернулся случай, который  сыграл решающую роль в моей жизни.  В школе, где я работала, появилась учительница младших классов, у которой была родственница в приемной комиссии университета и которая «по блату» устраивала знакомых, конечно не бесплатно, на матфак. Это сейчас в ВУЗы поступают за деньги и все нормально, а в годы Советской власти, ты же знаешь, только если прйдешь по конкурсу.

Короче, с  Машей мы подружились, так как были самые молодые в школе и она мне «по секрету» сказала о возможности «втиснуться» в университет. Безусловно,  я тут же рассказала  об этом сестре  и Александра заставила мать выложить из сбережений  нужную сумму, так я стала студенткой университета.  Все было прекрасно, пока не было сессии. «От сессии до сессии живут студенты весело». Я тоже жила весело и довольно часто оставалась ночевать в общежитии, где одна студенческая вечеринка сменялась другой.  Сестра «подкидывала» мне денежку и все было О кей.

Из первой  мучительной сессии, когда  несколько раз приходилось пересдавать один и тот же предмет, я вышла с двумя «хвостами» и твердой уверенностью, что университет мне «не светит». Но я не унывала: поклонники, рестораны, вино, сигареты. На вопросы  Александры о занятиях я нагло заявляла, что учиться легче, чем в школе. Но сестра была занята своей карьерой, и не очень вникала в мои дела. Вторая сессия оказалась плачевной: все экзамены я «завалила».

 Дома  рыдала, несла всякую чушь о приставаниях ко мне преподавателей и  требованиях стать их любовницей. Александра молча слушала мои излияния, а через неделю (позже я узнала, что она была в университете, но на протяжении многих лет и слова не проронила о том, что знала о моей лжи) я взяла документы и была зачислена, опять на первый курс, Славянского пединститута на ненавистный мне матфак, так как там был недобор. Так как меня взяли на заочное отделение, то пришлось идти опять в школу, но уже пионервожатой. Но тут меня настигла великая (вторая по счету – первая была в школе) любовь к мужчине.

 К сожалению, он был женат, но быстро развелся с женой, так как я забеременела. Сестра и мать были против этого брака, но я, наперекор им, подала заявление и, забрав у матери обручальное кольцо, кстати, подаренное сестрой, и выпросив у отца немного денег (я знала его адрес), устроила свадебный вечер, который был похож больше на поминки. Мужа своего я вселила в комнату, которую занимали мы с сестрой. Александра была обескуражена моей наглостью, но по привычке уступать мне во всем, ушла в рабочее общежитие.

 Но проблема осталась: я не хотела, чтобы знали, что я вышла замуж «не честной». Тогда это считалось позором. И я приехала к сестре в общежитие и стала плакать, падать на колени, поносить своего мужа, каяться в совершенной ошибке и просить, чтобы она помогла мне сделать аборт, так как я хочу развестись. Александра меня уговаривала не делать поспешных выводов, пугала тем, что я могу навсегда оказаться бесплодной, но если я что-нибудь задумала, то меня ничем не остановишь. В конце концов, она сдалась и позвонила своей сотруднице, у которой муж работал гинекологом. Аборт мне сделали, а через три месяца я опять забеременела и родила сына.

Академический отпуск не брала и на экзамены  ездила с 4-х месячным сыном в сопровождении мамы.
Разочаровавшись в замужестве, которое считала неудачным, я познакомилась с парнем  и не откладывая дело в долгий ящик развелась с первым мужем и вышла за второго, который  тоже не понравился ни маме, ни Александре. Мне же хотелось уехать из нашего города, хоть к черту на кулички, и я, оставив сына, которому не было и 2-х лет на руках у мамы и сестры, приехала в эту дыру, которую называют районным городом.

  Вначале жили у свекрови, но она дала нам деньги на кооперативную квартиру и, наконец, я обрела собственное жилье. Работала в школе, преподавала математику в младших классах и все время боялась, что предложат преподавать старшеклассникам и все увидят мою несостоятельность, как учителя, поэтому  перешла преподавать в училище. Здесь, главное, профессия, математика никому не нужна, поэтому все преподаватели работают  без «напряга».   
   
Институт я закончила, а сын так и остался у мамы, потому что мой муж не хотел, чтобы он жил с нами. Так как мама работала посменно, то сестре приходилось  отводить племянника в детсад, или забирать. Как ей удалось выйти замуж до сих пор не пойму. В тайниках души я надеялась, что она останется старой девой и посвятит себя воспитанию моего сына, а я себе рожу еще кого-нибудь от второго мужа. Но Александра вышла замуж и вышла довольно удачно: красивый умный парень и что он в ней только нашел.

Привычка забирать себе все лучшее сработала и здесь. Я не была верна и второму мужу и, несмотря на  ревнивый характер и тяжелую руку, умудрялась периодически наставлять ему рога.
Свадьба у Александры была по всем правилам: красивое платье, красивая машина, красивые дружок и дружка и гости, в основном друзья жениха, все как на подбор – высокие, стройные, веселые, не то что мой муж, который ссутулившись злобно смотрел на всех, и еще не имея повода, уже ревновал меня.

Но самое обидное было то, что меня как будто никто не замечал, они веселились компанией, а мне приходилось довольствоваться обществом мужа, что не входило в мои планы. Сестра несколько раз пыталась вовлечь меня в сферу их веселья, но это ей плохо удавалось. А тут еще тамада со своими «приколами»… Одним словом, со свадьбы я ушла раздосадованной, чего не скажешь о муже, который весь вечер держал меня за руку и даже пил меньше обычного.

В первый же приезд к сестре (на октябрьские праздники) я приложила все усилия, все свое женское обаяние, чтобы обратить внимание ее мужа на себя.
Видно эксперимент имел успех, так как дома муж меня поколотил. На Новый год Александра меня не пригласила (от ее глаз ничего не ускользнуло), а когда я попыталась сама напроситься в гости она мягко ответила, что у них с друзьями  Бориса (ее мужа) заказан столик в ресторане. Мне пришлось, скрепя сердцем,  праздновать Новый год с родней Пети (моего мужа). На 8-е Марта я тоже оказалась в «пролете», Александра была приглашена на  чей-то день рождения. Неписанный запрет приехать к сестре еще больше разжег мое воображение: я решила во что бы то ни стало добиться расположения ее мужа, вернее переспать с ним и этим как бы сбить с сестры то превосходство, которое она гордо несла по жизни.

У нас в училище часто посылают на курсы повышения квалификации, на которые не очень-то хотят ездить, так как семья остается без присмотра неделю, а иногда и две. Вот я и подошла к директору и сославшись на больную мать, о сыне  умолчала, попросила по возможности посылать меня на эти курсы. Директор, добрая душа, тут же пообещал. И я повела атаку на Бориса.  Надо сказать, он сдался быстрее, чем я думала. Получив желаемое, я разочаровалась в выборе сестры: Петя в постели был лучше.

 Но зато  получила огромное моральное удовлетворение. «Получи и ты пилюлю, моя правильная сестрица, не все же мне быть битой жизнью, прежде, чем поучать лучше за своим мужем приглядывай».   Одним словом, адреналин в кровь.
И знаешь, я считала наше предательство поражением сестры и своей  тайной победой. Иногда я ловила на себе ее взгляд, и мне казалось, что она знает обо всем, и мне бывало страшно этого покорного спокойствия.  Нутром чувствовала, что не пройдет наш грех с Борисом  мне даром, постоянно ждала возмездия.

 Но все обошлось, и я успокоилась, да мне было и не до этого: я опять разводилась, так как  встретила на своем жизненном пути «крутого» мужика. Видишь перстень на руке, видишь камень, видишь какой крупный, так этот перстень с бриллиантом он мне подарил. Одним словом, ушел он от жены и перешел жить ко мне. Петю я выгнала. Как? Сняла побои, я ведь тебе говорила, что он меня бил, и ему грозил срок.

После того, как он написал отказ от квартиры, я забрала заявление из милиции. Вот так-то. Мы купили машину, старую Фрол оставил своей жене, сделали евроремонт квартиры, сменили мебель и я стала жить как жена богатого бизнесмена. К сестре ездила мало, сын учился в строительном институте, к матери, смотреть на ее старость, тоже желания не было Ездили на «острова», в Египет, Анталию. Не жизнь, а сказка. Но скоро сказка сказываеся… Фрол вернулся в свою семью, не знаю, чего ему не хватало, а я осталась ни с чем – деньги были на его счету.

 Ну продала я машину, так сколько тех денег… Оставшись не у дел,  поехала к сестре, но у нее, как всегда, была срочная работа; Борис  -  в командировке, хотела увидеться с сыном, но его тоже дома не оказалось, съездив к матери – надо же было как-то убить время – и поговорив немного с  племянницами (у сестры  две дочери) я развернула оглобли в сторону дома.  А затем события последовали одно за другим. Сын, окончив институт, и проработав семь месяцев на стройке, уехал с другом в Италию,  на заработки. Меня он даже в известность не поставил, не то что попросить совета, новость эту я узнала от матери. Позвонила Александре, а ее дочь сказала, что она ушла в суд, с Борисом разводится. Я обалдела, а затем даже обрадовалась. Я без мужа, она одна, будем почаще ездить друг к другу, праздники вместе встречать…Размечталась…

Приехала я к ней в ближайшие выходные. Она вся как бы преобразилась: стала выше ростом, стройнее, хотела спросить ее о диете, но вовремя промолчала.
- Привет, сестра, - с порога начала я, демонстрируя на лице, заготовленное в лифте сочувствие и потянулась к ней, чтобы поцеловать. От поцелуя она уклонилась и, как мне показалось, насмешливо ответила:
- Здра-авствуй.

Я прошла на кухню, закурила, и усевшись поудобнее сказала:
- Ну, рассказывай… какие у вас новости. 
Александра окинула меня взглядом, как бы измеряя высоту, ширину, толщину и опять мелькнуло на лице насмешливое выражение.
- Расскажу… С Борисом  мы развелись…
- Почему, - не удержалась я от вопроса.
- Потому что предательство противопоказано моему организму. Сама никого не предаю и детей учу, что большей подлости, чем предательство на земле не существует.

Я вся сжалась и молила Бога, чтобы она не знала про нас с Борисом.
- Так вот, терпела я 24 года. Почему? Потому что не хотела, чтобы за предательство расплачивались дети. Я не хотела лишать детей их отца, а своего племянника, твоего сына, дяди, который ему заменил отца. Теперь дети выросли, они не нуждаются в нас и я свободна от обязанностей хранить семейный очаг, почти свободна. Твой сын из Италии не вернется, на днях он женится на однокласснице, своей первой любви, родители которой живут в Риме семь лет, легализовались, открыли свое дело. Моя старшая дочь живет у  молодого человека и через месяц они оформят свой брак, Зайчик, то-есть Зоя тоже собирается уехать из дома. Так что на руках у меня останется только больная мама.

Тебя я тоже видеть не хочу, так как уверена, что инициатором предательства была ты. Я  не упрекаю, хоть и сделала для тебя многое. Просто в жизни есть хищники и есть жертвы. Я твоя жертва с17 лет, но это я поняла очень поздно. Ты не созидатель, ты разрушитель, там где ты появляешься после твоего ухода остаются одни руины, ты просто не можешь видеть людей счастливыми, но я не могла от тебя отмежеваться… Но все… Я закрываю театр…Хочу быть сама собой… Сейчас я ухожу, мне надо отвезти маме 
      лекарства. Дверь просто захлопнешь.

И ушла. Я выкурила еще одну сигарету, но так и не сознавая случившееся до конца,  поехала на автовокзал. Там зашла  в  кафе, заказала сто граммов коньяка. Сидела и думала о бумеранге, который, не думая, запустишь, не зная, когда он вернется к тебе и сможешь ли ты увернуться от его удара. Приехала домой злая. Я завидовала  сестре с детства: завидовала тому, что она старшая,  что хорошо училась, что у нее были красивые руки с длинными пальцами,  длинные красивые ногти, которые она не обкусывала как я, а делала маникюр у своего мастера, завидовала тому, как она приподнимает левую бровь, а у меня не получалось, завидовала ее поклонникам и всегда старалась «перебежать»  ей дорогу, после чего поклонник исчезал. Завидовала, что мать прислушивается к ней, а от меня отмахивается, как от назойливой мухи.

Зависть переросла в ненависть, и чем больше она для меня делала, тем больше я ее ненавидела. Но эта ненависть была, как вспышка злости, она быстро проходила, я спокойно с ней уживалась. А у Александры другой характер: если ее кто-то обидит она и виду не подаст, но сразу вычеркнет этого человека из своей жизни, и вот настала моя очередь. Только дома я поняла, насколько велика потеря. Теперь я по-настоящему одна.   
  - Но у тебя есть я, - просто так ляпнул Иван, глядя, как  Лина перелила через край рюмки, на скатерть, остатки коньяка, и выпила, не поморщившись, как будто это был компот.
            
Ему не понравилось, что она  так много пьет, и он уже решил для себя «сделать ноги». Лина с трудом поднесла ладонь к губам, вытерла их, размазывая помаду,                отчего лицо приобрело смешное выражение, и глядя в упор на Ивана пьяными глазами, спросила:
- Ты? – и расхохоталась. Смеялась долго, до слез.
- Ты ведь для меня пустое место. Вначале я думала, что у тебя есть деньги, ведь в торговле работал, но выяснилось, что ты ничего не имеешь. Ко всему,  еще и жадный. Да-да, жадный. Как вспомню твое приглашение в город на день святого Валентина, так до сих пор тошно. Водил, водил меня по городу, как будто я его не видала, но даже в кафе не пригласил, дорого. В результате купил бутылку дешевого вина, и мы приехали ко мне.

У меня ты сожрал целую курицу под мой коньячок, переспал со мной и был таков. А как переспал? Тьфу! Уж лучше мужик пусть бьет, но и любит как надо. И вообще, что ты здесь расселся, вали отсюда, пока трамваи ходят, урод.
- А ты, а ты …  - с обидой,  тоненьким противным голосом, почти боязливо, выругался   оскорбленный Иван, -  и увернувшись от тарелки, брошенной неточной рукой пьяной хозяйки,  добавил  смачно, со злостью, одно из грязных ругательств, которые на всю жизнь остались в нем сувениром от лет проведенных у станка.

  Вскочил, схватил куртку и, как ошпаренный, вылетел из квартиры. «Ну и ночка, ну и математичка… Хорошо, хоть не влип. Да, это не Дуся. Во, сегодня же Восьмое марта, Женский день. Позвоню-ка я ей и вечерком с тортиком завалю».
Повеселев от перспективы приятно провести вечер с красивой умной женщиной, Иван почти рысцой припустил к себе домой. Но радость оказалась преждевременной: трубку подняла не Дуся, а мужчина с хорошо поставленным голосом. На его « слушаю вас», Иван молчал. «Дусенька, солнышко, это, наверное, кто-то тебя хочет поздравить с праздником». Иван бросил трубку.
«Ишь ты, солнышко, - ревниво думал он, - не успела со мной расстаться, как уж новый хахаль объявился. Наверное, преподаватель из ее техникума. Быстро они снюхались, раз он у нее ночует. Но ничего, найду и я кого-нибудь, - закончил свои домыслы Иван».  Не раздеваясь, он лег на диван и через минуту квартира озвучилась здоровым мужским храпом.   


                Глава 22               

  Жарко… Галина приоткрыла дверь кабинета, потянуло сквознячком и негромким шумом из зала магазина.
“Надо вызвать мастера отремонтировать кондиционер, на дворе конец мая, а жара, как в июле, а что будет в разгар лета?”
И погрузилась в материальный отчет. Но вдруг ее ухо уловило  знакомый, давно забытый голос. Вздрогнув, Галина резко повернулась к окну кабинета, из которого был виден весь зал, да так и приросла к жалюзям.

“Виктор!”- выдохнуло в ней, хотела броситься в зал, но у двери остановилась, увидев свое отражение в зеркале.
Хмуро отошла от двери и прильнула к окну. А он уже выходил. Все такой же стройный, по-военному подтянутый, без единого седого волоска на жестких волнистых аккуратно подстриженных волосах, только что-то чужое появилось в лице. Что? Но кроме спины больше ничего не увидела.

        Сникнув и постарев, от этого еще лет на пять, Галина подошла к зеркалу. Повинуясь неизвестно откуда взявшемуся мазохизму, почти с удовлетворением рассматривала общипанную прическу (давно уже не имела постоянного мастера), платье из синтетики (гладить не надо), босоножки без каблука и лицо, которое  не посещало косметический кабинет, и от этого появились черные точки.
И удивилась тому, как быстро можно потерять форму, лицо, одним словом, махнуть на себя рукой. Да, недаром среди женщин бытует мнение: должен быть стимул, а его-то последнее время и не было у Галины, и постепенно сознанием овладела лень, а оправдание - занятость. Чепуха!  Стимул и только стимул  поддерживает в женщине женшину.

      На следующий день  продавщицы так и ахнули, увидев свою директрису,  появившуюся во второй половине дня совершенно обновленной: салон красоты хорошо поработал  над лицом, прической и руками, а в дорогом бутике ей предложили стильное с неброской расцветкой летнее платье и легкие босоножки на высоком каблуке.         
Спустя неделю он пришел, неделя волнения и страха. Все получилось естественно: она проверяла, как выставлен товар и на всех ли продуктах имеются ценники.
Он подошел к ней сразу, как будто ждал этой встречи.
- Галина, сколько лет, сколько зим.
- Много, - с предательской дрожью в голосе, которая выдавала ее с головой, ответила она и откашлялась.
- Ты что, здесь работаешь? Давно?
- Да.
- Вот как, а я и не знал, ведь иногда, правда крайне редко, захожу в этот симпатичный супермаркет, он мне нравится и дизайном и хорошо вышколенным персоналом, а главное – всегда свежие хорошего качества продукты.
- Спасибо.
- А ты изумительно выглядишь, по-моему ничуть не изменилась. Нет, изменилась… похорошела, - продолжал изливаться Виктор.

Галина зарделась и пригласила  его  в свой кабинет.
Виктор сделал комплимент и кабинету, без внимания не осталась и офисная мебель. В кабинете было прохладно и вкусно пахло ароматным кофе, которое подала  кассир по едва заметному указанию своей директрисы.
Но Виктор пробыл недолго и, сославшись на неотложные дела, ушел, предварительно взяв  телефон Галины и пообещав позвонить. Когда он ушел, Галина долго сидела в кресле и держала в руках его чашку, не решаясь мыть.
Несмотря на короткое свидание, они выяснили, что свободны и ей показалось, что Виктор обрадовался этому обстоятельству, сверкнув карими глазами.

         Через два дня Виктор позвонил по телефону и пригласил ее в  “одно очаровательное место”, которое  оказалось ночным клубом, и где он запросто общался с администратором и был там своим человеком.
Когда немного выпили,  Виктор, опаляя ее взглядом, спросил:   
- Аля, почему ты так неожиданно тогда вышла замуж?
- Разве ты не знаешь? – закурив, и испытывающе глядя на  него, в свою очередь спросила Галина.   
- Не знаю, это загадка для меня.

- Твоя жена мне написала, чтобы я оставила тебя в покое, - и опустив глаза, стряхнула пепел в пепельницу. До сих пор не забыла предательства,  состояния боли, отчаяния,  и …любви.
- Аля, какая жена? Я женился спустя три года, у тебя тогда была уже дочь.
- Боже, кто же так жестоко обошелся со мной?
- Ты страдала? – и провел рукой по щеке.
- Да, - глухо ответила Галина, - и сгоряча вышла за того, кто подвернулся под руку.
«На скорую руку, да на долгую муку», - мелькнуло в голове.

- И давно ты в разводе? – продолжал участливо спрашивать Виктор, нежно поправив ей челку.
- Не очень, но это навсегда, возврата не будет ни при каких обстоятельствах.
Сбиваясь с мысли, Галина рассказала ему все без утайки, иногда  слишком  горячо жестикулируя.
Он не мешал ей выговориться, курил, задумчиво глядя в побледневшее от волнения лицо. Иногда  казалось, что он просто ждет, когда она закончит свою исповедь  и что ему неинтересны все подробности ее жизни, но Галина, будучи человеком правдивым, думала, что подробности помогут ему понять запутанность ее души.

Когда она умолкла, Виктор,  помолчав, немного насмешливо (как показалось Галине)  произнес:
- Да, здорово ты его опустила.
- Это прошлое… - и почувствовала легкий осадок на душе.
- Да, ты права, давай выпьем за будущее, - и, дотронувшись до ее бокала, добавил, - за наше будущее.
Галина выпила, но осадок не прошел. Что-то она сказала не то. Что?

Забыла Галина, как ее учила (довольно цинично) Анжелка:
 “Надо обнажать душу, как  и тело постепенно и лишь после упорной борьбы”.
Но Виктор налил опять и процитировал какое-то четверостишие, и, не видя реакции Галины, произнес:
- Омар Хаям. Рубаи.
Хаяма  Галина  знала, но мысль, что она опять говорит невпопад, и что Виктор ее слова может неправильно истолковать, полностью овладела сознанием, тут уж не до Хаяма.
    В этот вечер Виктор остался у нее. В постели был ласков, предупредителен, но чего-то не хватало в их близости и опять легкий осадок  на душе, который Галина пыталась заглушить, мысленно оправдывая его сдержанность, укоряя себя в   неопытности.       
                *   *    *

- Жека, я выхожу замуж, - и, подойдя к пианино, пробежала пальцами по клавишам.
- За кого? – удивленно спросила Анжела.
- За Виктора, за Виктора… - пропела Галина, - он сделал пред-ло-же-ние.
- Что за Виктор, откуда  взялся?
- Помнишь, я тебе рассказывала про свою большую любовь,
так это он. Виктор случайно зашел в магазин …
- Случайно? – перебила счастливо-кокетливый щебет, так не вязавшийся с серьезной Галиной, озадаченная Анжела и с сомнением покачала головой.

- Да, случайно, - упрямо повторила Галина и с силой ударила по клавишам ни в чем не повинного инструмента, а случайность – это непознанная  закономерность.
- И как долго вы встречаетесь?
- Месяц, - с вызовом ответила Галина, - а что нам встречаться, мы знаем друг друга вечность.
- Чем он занимается? – продолжала допытываться Анжела.
- Бизнесом. Автомобильный бизнес.
- Он толстый, лысый?
- С чего ты взяла? – обиделась Галина. – Стройный, спортивный, элегантно одет, держится непринужденно.
- Сколько ему лет?
- Мы ровесники, - почему-то с еще большей обидой ответила Галина.
- Так-так… красавец при деньгах и ему вдруг стала нужна ровесница, а не молодая фотомодель с ногами от ушей.
- Не будь циником, Жека.
- Ты ему показала свои магазины? Ах, да, ведь вы случайно встретились в твоем супермаркете. А  гастроном,  а «Ткани» показала?

- Нет, не показала, сегодня я его познакомлю с Вильховенко,  а гастроном немного позже, - с непонятной гордостью заявила Галина.
- Ну и зря. Торопишься ты, Галина, не к добру.
- А что тянуть? Я уже один раз его потеряла и что взамен? Иван? А Виктора люблю, всю жизнь…
- А он тебя?
- Если бы не любил, так не предложил бы пожениться.
- Нет, ты не уходи от ответа, ты мне скажи, он тебе признался в любви? – настаивала Анжела.

- Он очень сдержан в чувствах.
- Ясно. Только не забывай, что ты бизнес-леди и для мужчины являешься лакомым кусочком и жениться на тебе – это  жениться на твоих магазинах.
- Прекрати.
- Извини, я тебя за язык не тянула. Итак, область твоих чувств я выяснила, перейдем к официальной, то-есть к юридической, стороне дела. Вы с ним оговорили условия брачного контракта?
- Ты что? Это его оскорбит!

- Почему? Ведь он состоятельный человек и ты только контрактом подчеркнешь, что не претендуешь на его деньги, а то ведь он может подумать, что ты выходишь за него замуж из-за денег. Заодно и детей своих подстрахуешь, ну на случай, если он обанкротится.
- Нет, Жека, если он мне не предложит подписать брачный контракт, то у меня язык не повернется …
- Все ясно, -  не дала договорить ей Анжела. - Вспомни Ивана, он своих детей не жалел, а ты свою судьбу и судьбу  детей вручаешь неизвестно кому.
- Жека, прошу тебя, не порть мне настроения.
- Закрыли тему, последний вопрос. В котором часу  ты будешь у Вильховенко, я все же хочу взглянуть на него. Из лучших побуждений, - предупредила вопрос Анжела.
- В три, - нехотя ответила Галина.
- Чудненько, я буду там, но инкогнито. На меня не смотри  и не подавай вида, что знаешь.

                *    *    *   

 В оговоренное время Галина появилась в  магазине,  где  Анжела, в темных очках и рыжем парике, деловито ощупывала  ткани.  Она видела, как разгорались глаза Виктора по мере того, как он  осматривал магазин и выставленный в нем товар. Затем они спустились в подвальное помещение, где находился склад, заглянули в подсобные помещения и, наконец, скрылись в кабинете директора, Вильховенко.
    На обзор и общение с директором ушло менее часа, и Анжела из своей машины видела довольное лицо Виктора и его предупредительное отношение к  Галине, но любви  ни в лице, ни во взгляде кандидата  в мужья, Анжела  не нашла. Ее опытный глаз отметил полное равнодушие к  Галине.

«Действовать. Срочно навести справки. Но как? Нанять детектива, говорят, такие агентства появились у нас.» 
- Гриш, а ты  что, знаешь этого знакомого Галины, - спросила Анжела, заметив внимательный взгляд своего водителя-охранника.
- Не-е, но часто видел в казино. Он шулер.
- Что-о-о…не может быть.
- Не знаю, но так говорят. Я играю по «чуть-чуть», но люблю потолкаться там, послушать. А он играет по-крупному.
- Послушай, Гриша, напрягись и вспомни, что ты еще слышал о нем. Понимаешь, для меня это очень важно.

Водитель  сосредоточенно крутил в руках сигарету и, наконец, подняв глаза на свою хозяйку,  выдавил:
- Разговоров много, но я не уверен, что  правда, ведь он часто выигрывает, вот людям и завидно.
- Гриша, я сама разберусь, где правда, а где ложь. Если что-то еще слышал, то не тяни, а выкладывай, - проявляя нетерпение, и покусывая губы, произнесла Анжела.

- Говорят, что он в Питере устроился крупье в казино. Где-то через три месяца приехали его знакомые  и сели играть. Они наменяли  много фишек разного достоинства и стали складывать как-то странно их в столбики. Говорят, что так они «записывали» последовательность карт. А  крупье в нужный момент исполнил «фальшивую тасовку». Но менеджер  их «засек» и сообщил начальству. Когда компания выиграла 50 тысяч долларов, игру прекратили, а игроков пригласили к начальству и проверили документы. В другой комнате  подсадному крупье, ну этому… шулеру (я не знаю, как его зовут), сломали ребро и он во всем признался. Игроки хотели просто вернуть деньги и «смыться», но  с ними с охраной отправились нотариусы казино  и у всех отобрали квартиры.


Еще говорили, что он одно время ездил по небольшим городам и выигрывал одним из распространенных  приемов – подставка фишек на рулетке после того, как шарик остановился. Фишку он прятал в галстук, а потом, наклоняясь, ронял ее в нужное место. На видеомониторе самого маневра не видно, только при кадровом просмотре заметна мутная полоска от летящей фишки. А один москвич говорил, что все это ложь, что шулер  честный, но сильный игрок,  который имеет преимущество над казино, и в Москве его занесли в «блек лист».
- Черный список? – Анжела недоуменно подняла брови. – И что это означает?
- Да, «блек лист» - черный список. То есть отказывают в игре. Больше я ничего не знаю, но если порасспрашивать… ну, если надо …  то можно еще что-нибудь узнать…
               
                Глава 23
               
  Галина никогда не была в казино и с интересом озиралась по сторонам. Анжела была непревычно-сосредоточенной и время от времени переглядывалась с  Гришей.
Зайдя в один из залов, они остановились недалеко от столов. Галина, в одном из играющих сразу узнала Виктора, за спиной которого стояла очаровательная молодая девушка.

- Посмотри на сидящего справа, узнаёшь? - спросил рядом стоящий лысый мужчина у своего собеседника, низенького усатенького в полосатом костюме мужичка.
- Нет, я его не знаю.
- Ты присмотрись, присмотрись, ты же с ним в одной комнате жил.
- Меринов, что ли?
- Он самый. Помнишь, ты  еще письмо писал его девушке,  будто бы от имени его жены. Почерк у тебя был женский. 
- Да помню, помню. Он потом меня еще дразнил «жона». Вот, гад, всегда у него были красавицы и опять… Старый козел…

Галина почувствовала, как нервная дрожь прошла по телу, но глаз с играющих не спускала.
В зале стоял гул, кто-то жаловался, что бензин подорожал, кто-то рассказывал сальный анекдот, и в ответ слышалось женское хихиканье, но вдруг, сквозь разноголосую болтовню, до Галины донесся чей-то бас, обращенный к невидимому собеседнику.
- Смотри, шулер за столом. Говорили, что он в прошлый раз продулся до нитки. Откуда у него деньги?
- Аксельруд  дал. Он ему пообещал продать магазин, - ответил тенор.
- Откуда у шулера магазин?

- Говорят, что он нашел стареющую даму с магазинами, так она один из них записала на его имя.
- Так он еще и альфонс? Смотри, выиграл … везет кому зря… Шулер…
В это время Виктор положил выигрыш в карман и повернул победоносно-сияющее  лицо к своей спутнице. На лбу блестели капельки пота.
У Галины закружилась голова, она машинально, чтобы не упасть, оперлась о руку Анжелы; вокруг стояли чужие, неприятные люди и что-то говорили. Она уже не прислушивалась: видела только открывающиеся рты, кривые улыбки и злые ненавидящие глаза.
«Ш-ш-ш-р-р…», - шумело в ушах.
В состоянии омертвения, через весь зал, Галина тупо смотрела на соперницу, на ее прекрасные обнаженные плечи, руки, тонкую талию и округлые девичьи бедра, на ее грудь без бюстгальтера, на роскошные белокурые  волосы, на  холодно-голубые глаза, на дорогое платье.
- Эфирное создание, - выдохнул кто-то рядом, и она поняла, что не одна рассматривает спутницу Виктора.

- Я бы к ее ногам положил свой банк, не задумываясь, - пробасил невидимый собеседник, а затем, вздохнув, добавил, - и свое семейное благополучие.
Галина, наконец, перевела взгляд на Виктора. Она увидела его любящий, обожающий взор, направленный на спутницу, в котором проскальзывала едва уловимая неуверенность, смешанная со страхом потерять. В то же время, она заметила его гордость,  высокомерие обладателя редким сокровищем.

Как заколдованная, повернулась вслед за ними, и проследила, как бережно помог он ей сесть в «Мерседес» и … потеряла сознание.
Григорий  успел подхватить ее у самого пола, Анжела достала из сумочки, заранее приготовленный пузырек с нашатырным спиртом  и собственными силами привела подругу в чувства.

                * * *
     Галина  не вынесла такого удара и почти месяц пролежала в больнице. Анжела поменяла замки в квартире подруги и сказала консьержке, чтобы та не пускала Виктора в подъезд. В супермаркете и Вильховенко предупредила, чтобы гнали «кавалера» как паршивую собаку.
Но Виктор от отчаяния, что его планы рушатся, а еще больше, от преследований кредиторов, упорно пытался разыскать Галину.
Терпение Анжелы лопнуло и в один из вечеров, когда он был в казино, пригласила  к телефону и, обозвав вонючим козлом, сказала, что Галина видела его с любовницей в казино и разгадала его мошенничество. Он грязно выругался, и, сделав еще пару попыток увидеться с Галиной, исчез из города.

                * * *               
После обморока в казино с Галиной случилось самое страшное: она ушла  в себя. Не плакала, не жаловалась – молчала. Изо дня в день неподвижно лежала на спине, глядя перед собой. Анжела старалась вывести подругу из оцепенения – рассказывала о себе, спрашивала, не хочет ли она есть, но ответа не было и приходилось кормить ее с ложки, как маленького ребенка. Галина покорно открывала рот, молча глотала еду и опять ложилась на спину. Анжела смотрела на окаменелое лицо с открытыми глазами и остановившимся взглядом, и не понимала всю тяжесть потери Галины. Расшифровать этот взгляд было невозможно.

А Галина вспоминала юность, как ждала Виктора из армии, его письма: нежные, со скрытым подтекстом. Вспоминала, как долго стояла у его шинели, вдыхая запах табака и улицы, когда он приезжал на побывку, как он поправлял еще недавно ее челку в ресторане, как она целовала его в постели в тот единственный раз. Ничего этого теперь не будет, будущего не будет, будущее заменила боль, неопределенная, ни на что не направленная заполнившее все существо боль, от нее нельзя было никуда деться, ничем нельзя было отвлечься, она давила, раздирала эта удушающая, непроходящая боль, эта тоска об утерянном или просмотренном в жизни.

Но, вопреки всему, она не хотела с этим смириться, и не могла понять, что возврата нет, что старта больше не будет, а впереди финиш – финиш всей жизни: физической и духовной.
«Нет, - отчаянно кричала надежда, - я не хочу умирать, ведь ты еще не жила, все то, что было, это подготовка к настоящей жизни. – Да, - душевной болью отзывалось сердце, - мы не жили и только созрели для полноценной жизни и энергия, которая скопилась за многие годы, разрывает меня на части и требует достойного выхода.» 
 Боль, тоска и опять боль, превращающая тело в вату, а сознание – в липкий туман. Реальность исчезает, все и себя тоже видишь со стороны, все нереально и только боль реальна.

Но все проходит.  Приехала из Москвы Лана  (Анжела ей несколько раз звонила, но приехала она, вопреки  прогнозам  своей крестной, как-то внезапно) и, рыдая на груди  матери, рассказала, что ее  беременную бросил  Никита, и что жизнь  потеряла всякий смысл.
Анжела не ожидала такого оборота и растерянно успокаивала Лану, приговаривая, что она должна взять себя в руки и не расстраивать маму. Но видно слезы дочери, ее горе,  прожгли камень, который навалился на Галину и она, обняв дочь, заплакала вместе с ней теми горькими бабьими слезами, которые недоступны мужчинам, и которые лечат и приносят  облегчение.

                * * *
А у Анжелы новая проблема: Лана целыми днями плакала, сидя у телефона, и ожидая звонка из Москвы. Звонка не было, а у Ланы уже и слезы высохли, все выплакала, просто сидела тихо в кресле и вздрагивала от каждого звука.
Несмотря на то, что Галина и Анжела успокаивали хрупкую женщину, которая больше походила на подростка, чем на будущую маму, говорили, что их магазины прокормят дюжину малышей, а подлеца-Никиту надо презирать, а не слезы лить, Лана с тоской смотрела на них и шептала: «Нет, он не подлец,  он – талант, просто я не достойна его».

Наконец, Анжела не вынесла мук своей беременной крестницы и позвонила в Москву. Наэлектризованная последними событиями, без всяких предисловий высказала Никите все, что накипело у нее на душе. К ее удивлению, на другом конце провода ее выслушали не перебивая. Затем, обвиненный во всех мужских грехах со времен сотворения мира, Никита, попросил адрес и сказал, что выезжает ночным поездом. Обескураженная спокойным тоном  абонента, Анжела продиктовала адрес, и с трудом, стараясь придать мягкость голосу, сказала, что встретит его.

              Никита оказался совсем не таким «мачо», которого нарисовало воображение  Анжелы. Несмотря на низкий голос (который и ввел  ее в заблуждение), он был небольшого роста, тщедушного телосложения, длинноволос. Черты лица были острыми, и только темные восточные глаза (не вяжущиеся со славянской внешностью) излучали теплый глубинный свет. 
Знакомясь с Анжелой, крепко пожал ей руку, и она сразу как-то, почти интуитивно, почувствовала незаурядность избранника своей крестницы.

Проводив Никиту до двери квартиры своей подруги, она  не стала заходить и «сдав» будущего зятя будущей теще быстро удалилась. На улице вздохнула с облегчением  и, некстати произнеся: «Мавр сделал свое дело…» тихонько побрела домой, пытаясь представить, чем завершится визит московского гостя.
       Долго ждать не пришлось. Уже вечером ей позвонила Галина и сказала, что  она проводила Лану с Никитой на вокзал. Оказалось, что Никита не знал ни про беременность Ланы, ни про то, что она уехала к матери, даже про то, что он ее обидел.

Просто Лана застала Никиту с обнаженной натурщицей, которая лежала на тахте, а  он поправлял ее прекрасные длинные волосы, закрывающие плечи и  в беспорядке рассыпанные по спине. Увлеченный работой, он даже не слышал, что сказала,  обезумевшая от ревности  Лана,  не заметил ее ухода и был обеспокоен тем, что она не пришла ночевать. Все дни ее отсутствия он обзванивал знакомых, больницы и уже сообщил в милицию. Поэтому звонок Анжелы был как нельзя кстати. 
   
         С Ланой  Никита немедленно расписался, и, несмотря на сопротивление последней, отвез ее к родителям в Люберцы, где она и родила на радость бабушки и дедушки ненаглядного, черноволосого, крикливого младенца, которого нарекли Егором. Обескураженная Галина, без ее согласия получила статус бабушки, которого она стеснялась. Еще бы:  недавно был статус невесты и судьба, не дав отдышаться, швырнула ее в бабушки. Но приехав в Люберцы и взяв на руки синеглазое, душистое, беззащитное создание почувствовала такую щемящую до слез радость, которую не испытывала даже при рождении собственных детей.
   
                * * *¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬       
Но даже замужество дочери и рождение внука не смогли  полностью излечить Галину от травмы,  с холодным расчетом нанесенную  таким дорогим и безумно любимым человеком.               
 «Всю жизнь любила одного и одного теряю дважды».  Все, в жизни не осталось ничего, кроме самой жизни, без искорки, без огонька. Пусть огонь был обманчив, пусть она даже крылья обжигала, но он манил, как маяк затерявшуюся в жизненном океане душу, и надежда наполняла смыслом жизнь, которая казалась подарком.
А теперь? В чем смысл жизни? «В детях», - робко шепнуло подсознание. «И во внуках», - с иронией мысленно добавила Галина. А мне? Что мне осталось?

                Глава 24
   
 Долго, очень долго – целый год - Галина не могла оправиться от предательства Виктора. В душе не было ни злости, ни ненависти, было одно недоумение: почему? ну почему он выбрал жертвой ее?  ведь знал, как она  любит его. Ах, да! Потому и выбрал.
Ослепленная любовью она не заметит фальши, и он сумеет обобрать ее… Боже, почему близкие ей мужчины хотят ее ограбить, неужели деньги – это все. 
Или прав был дядя Сеня…
Но ведь Бог создал женщину для любви, рассуждала Галина, она должна любить мужа, детей…

 А у нее что? Мужа выгнала из дома, как последнюю собаку, детей отправила в чужие люди, а сама…
Единственное, чего не позволяла  Галина, так это опуститься. Нет, пусть судьба ее гнет, но она не позволит сломать себя, не позволит. Она  будет настоящей бизнес-леди: ухоженной, нарядной – и  черт вас всех возьми – красивой. Красивой на свой лад, назло своей коварной судьбе. Прав, тысячу раз был прав Б. Шоу, что в жизни много интересного, кроме счастья.

 И Галина посещала фитнес-клуб,  где хорошо подкорректировала свою фигуру, укрепила мышцы. Клуб давал именно тот заряд уверенности, которого так не хватает многим женщинам. И результат был налицо: когда  Галина шла по улице своей упругой походкой с фигурой подростка и  вылепленным изнурительными упражнениями бюстом, и гордо посаженной головой, то немногие, ох немногие мужчины могли удержаться от того, чтобы не посмотреть ей вслед. Но к своим магазинам  она как бы охладела: уже не следила за их внешним видом, современным оборудованием, все было отдано на откуп ее помощникам.

 Надо отдать должное – к ним она прислушивалась и при необходимости безоговорочно подписывала счета на оплату работ по какому-либо усовершенствованию или замене старого торгового оборудования. Вот только руки никак не доходили до гастронома (дочернего предприятия супермаркета), в котором она оставила, как и обещала, Василия Ивановича и который неоднократно напоминал ей  хотя бы о косметическом ремонте. Вот и сегодня он нервно разгуливал по ее просторному,  со вкусом обставленному, кабинету, делая вид, что с
интересом рассматривает рыбок в огромном, на всю стену, аквариуме.

- Галина Николаевна, - излишне официально начал свою миссию завмаг гастронома-пасынка, - я понимаю, деньги все в обороте, но нужно  чем-то поступиться и выделить средства на ремонт нашего гастронома.
При мысли, что надо думать, напрягаться у Галины неприятно сдавило в висках, но все же понимая, что уйти от проблемы нельзя вяло произнесла:
- Василий Иванович, у меня нет никаких идей. Ведь просто сделать ремонт, это – деньги на ветер. У тебя есть предложения хотя бы по частичному переоборудованию гастронома?
- Нету… к сожалению я не обладаю художественным вкусом… но у моей жены есть телефон дизайнера, молодого хлопца,  с ее слов, очень талантливого. Он им так великолепно оформил офис, что по результату и затратам получилось почти даром.
- Ну уж, так и даром, - недоверчиво протянула Галина вспоминая свои ремонты и строителей-живодеров, но тут же поспешно согласилась, - хорошо пригласи его, пусть прикинет, что можно сделать (чуть не добавила, «…из твоего сарая», но вовремя спохватилась) и во что это выльется с учетом постоянно растущих цен на строительные материалы и услуги. Да, а у него, что и люди свои?

- Нет, но у него есть знакомый бригадир-шабашник, не волнуйся, с предприятием-«крышей», через которое они «прогоняют» деньги. Все будет сделано по безналичному расчету со сметой и формой-2.
- Какая крыша? Может быть какое-нибудь ЧП, ну я имею ввиду фирму-бабочку, через которую «отмывают» деньги.
- НИ-ни-ни, Галина, бог с тобой – и Василий Иванович перепугано замахал руками, - нормальная строительная фирма.

- А ты неплохо осведомлен о восходящей звезде дизайна, - насмешливо заметила Галина, и покосилась на папку Василия Ивановича, в которой, как она догадывалась, лежала готовая смета, и которую торговый лис ей представит в скором времени, но о своих соображениях промолчала, и чтобы подвести итог обсуждению ремонта, произнесла, - ладно, я разберусь сама, приглашай своего дизайнера.

       Василий Иванович, не откладывая дело в долгий ящик, через три дня позвонил Галине и сообщил, что эскизы и смета готовы. Немного поупрямившись, Галина согласилась приехать в гастроном к концу недели.
В пятницу, нехотя, заранее зевая от скуки она села в свой Джип и поехала в гастроном, который не посещала больше года. Припарковав машину, закурила и облокотясь на капот,  окинула взглядом фасад своей собственности. Да, фасад тоже требовал ремонта, вздохнув и выпустив дым, Галина представила внутреннее убожество гастронома и, с досадой загасив сигарету, поднялась по ступенькам в торговый зал.

Навстречу, суетясь и виновато улыбаясь, засеменил  Василий Иванович.
«Стареет, - глядя на него, подумала Галина. – Боже, что с нами делает время?»
И замерла. Да, в трех шагах от нее стоял Виктор, да, да, тот, молодой, из ее неизгладимого  прошлого, в которого она была влюблена без памяти.
«Неужели сын?» – чему-то испугавшись, мелькнуло в голове.
Не успела Галина опомниться и хотя бы поздороваться, как Василий Иванович торопливо представил молодого человека.

- Это дизайнер, Дима, - и умышленно, как бы забыв, не представил Галину. Не посчитал дизайнера ровней своей начальницы.
Парень, в знак приветствия, слегка наклонил голову и протянул листы бумаги, по всей вероятности эскизы. Галина их не взяла. Про себя отметила, что вблизи сходство с Виктором усиливается.
- Эскизы я посмотрю позже, а сейчас расскажите мне, как вы предлагаете переоборудовать гастроном.
Дима спокойно развернул эскизы и неторопливо, сопровождая свои слова скупыми жестами, стал объяснять, что и как надо переделать. Голос у него был приятного тембра, а лицо и манера держаться – приветливыми. Нет, он не улыбался, не старался понравиться, держался естественно: приветливость была врожденной. От него исходила такая положительная энергия, что в Галине незаметно улеглись тревога и тоска, а вместо них душу медленно заполняла непонятная тихая радость.

Окинув последний раз стройную фигуру в джинсах и джемпере со стойкой и молнией на спортивной груди, Галина, так и не решившись взглянуть в лицо дизайнера, протянула руку к эскизам и со словами: я посмотрю их дома, кивнула Диме и повернувшись всем корпусом к Василию Ивановичу, произнесла:
- Через два дня, после детального изучения эскизов, я позвоню. Не провожай, я тороплюсь, - и быстрым шагом направилась к машине.
В супермаркет Галина не поехала, сразу домой, боялась расплескать радость, заполнившую ее до краев. Вбежав в комнату, она упала в кресло и как девочка засмеялась, закрыв лицо руками. Затем, откинувшись, долго сидела в темноте, не включая свет.

 Нет, она не влюбилась, куда уж ей в ее 44 года, а ему, наверное, не  больше 25, просто она как бы хлебнула глоток свежего воздуха.   
На другой день, бегло посмотрев эскизы, Галина нетерпеливо позвонила  Василию Ивановичу, и когда он приехал, то  безжалостно раскритиковала все: освещение, цвет стен, выбор стройматериалов.
Обескураженный Василий Иванович оправдывался:

- Галина, мы же хотели подешевле.
- Дешева рыбка, погана юшка. Пусть мне позвонит твой дизайнер и мы договоримся с ним о встрече. И скажи ему – если у него есть альтернатива, то я не возражаю выслушать.
- Ладно, как скажешь, но это выльется нам в копеечку.
- Зато в ближайшие 10 лет ты не будешь знать ни горя, ни забот. И нечего прибедняться, прибыль-то у тебя растет, вот и используй.
- Да я хотел мини-пекарню приобрести, - не сдавался расстроенный завмаг, предчувствуя, что ремонт  «разденет до нитки» его гастроном.
- Помогу, дельное предложение – утешила Галина. 

Василий Иванович вышел из кабинета, и Галина отметила, что шаг у него стал тверже. После его ухода,  она, подперев голову рукой, мечтательно подумала о предстоящей встрече.
Через неделю, которая показалась Галине годом, последовал звонок и знакомый голос, который совершенно не изменил телефонный аппарат, произнес:
- Здравствуйте, Галина Николаевна. Это Дмитрий.
- Слушаю вас, Дмитрий – сухо произнесла Галина.
- Я подготовил альтернативу переоборудования гастронома по вашей просьбе.
- А-а… да-да… - словно вспоминая о чем речь, изображая голосом крайнюю занятость, продолжала спектакль Галина, - ну что ж раньше четверга я вас принять не смогу,  приезжайте в четверг в …16 часов.
- Извините, Галина Николаевна, но это время меня не устраивает. Я работаю в рекламном агентстве официально до !7 часов, так что  могу приехать или в 18 часов, или в любое время в субботу.
- Хорошо, - еще суше проговорила Галина. Я передам через Василия Ивановича, когда смогу вас выслушать в удобное для вас время, - и бросила трубку.
«Мальчишка, не может отпроситься, как будто ему каждый день предлагают выгодные заказы, – а затем, более спокойно, - конечно, будь я  лет на 20 моложе, то прибежал бы моментально, а так… состоятельная тетка и подождет».

Галина нервно побарабанила пальцами по столу и с иронией посмотрела на нарощенный, с легкомысленными цветочками, маникюр  и позвонила массажистке.             
               Дома, после массажа всего тела и заново перекрытого бледно-розовым лаком маникюра, Галина расслаблено размышляла о том, почему стареющим (фу, слово-то какое!) женщинам нравятся юноши. Ей и раньше в голову приходили такие мысли, но тогда она рассуждала абстрактно, а теперь…

Теперь все ясно: погоня за несбывшейся молодостью, желание остановить время, или амбициозно доказать судьбе, что, вопреки ее воле, она хочет выхватить у нее свой кусок счастья. Да, многое прояснилось в затуманенной голове Галины, а еще больше запуталось.
В эту ночь она долго не могла уснуть, и, истерзанное бесконечными включениями и выключениями, бра в изголовье кровати не выдержало:  возмущение  выразило перегоревшей лампочкой.
Лежа в темноте, Галина поняла абсурдность своего состояния, встала, выпила рюмку коньяка и уснула беспокойным, не дающим  отдыха, сном.
               
                ***
На следующий день позвонил Василий Иванович и сказал, что Дима договорился на работе и готов приехать в любое время. «А-а, паршивец, понял, что перегнул палку»,  одновременно злорадствуя и радуясь тому, что  диктует она, а не он, подумала Галина, и сообщила  Василию Ивановичу, что приедет в гастроном в четверг, в 16 часов.
И началось… Чтобы не предлагал Дмитрий, Галина отвергала, аргументируя свои требования и Дмитрий с ангельским терпением все переделывал и они опять встречались в гастрономе и опять каждый отстаивал свою точку зрения. Казалось, что конца не будет их спорам и они никогда не придут к общему соглашению.

Спор всегда начинался в зале гастронома, а затем переходил в кабинет Василия Ивановича, который был завален вариантами эскизов и они уже не ориентировались, что отвергли, а что приняли. Со стороны казалось, что это был спор ради спора. Так было и в этот раз. Рабочий день давно окончился, пришел сторож  и в гастрономе приятно потянуло запахом  мяты, и еще какого-то неизвестного сорта травяного чая. А Галина и Дмитрий,   не переставая отстаивать свою точку зрения, и  перебивая друг друга, вошли в кабинет и рухнули на стулья перед столом с эскизами.
Измученные спором, они замолчали, вперив взгляды в эскизы и не убирая рук со стола. И вдруг между их неподвижными руками, прошла искра, - короткое замыкание, - кто был влюблен, те испытали это мгновение, без слов безошибочно указывающее на чувства противоположных полов. 
Дмитрий, взяв за подбородок Галину,  глядя в ее расширенные, растерянные глаза
осторожно поцеловал, а затем, не видя сопротивления, еще и еще, пока не почувствовал ответных поцелуев. И только синие сумерки видели, как истосковавшаяся по мужскому телу зрелая женщина исступленно отдавалась своему молодому любовнику, внешне повторившему черты  коварного возлюбленного,   
который не дал ей обещанного счастья.

Вызвав такси, Дима  отвез Галину домой. Отпустив машину, проводил до дверей, и, видя, что женщина не может справиться с замком, открыл дверь. В квартиру не зашел, сказал:  «Спокойной ночи» и отойдя к ступенькам, поднял руку. Галина в ответ обречено кивнула  головой и захлопнула дверь.
«Все, это конец, ниже некуда». Но в душе было счастье, такое… как будто искупалась рано утром в чистом спокойном море.
     Две недели Галина не появлялась в гастрономе, на звонки Василия Ивановича отвечала, что она с дизайнером все вопросы решила, так что ее присутствие необязательно, да и своих проблем хватает.

Василий Иванович говорил: «Да, я понимаю» и через день опять звонил, и опять получал тот же ответ. И все же она не выдержала натиска завмага, приехала утром, рассчитывая, что Дима в рекламном агентстве, посмотреть на какой стадии ремонт.
И как же она была удивлена, застав там виновника ее почти подпольной жизни.
Он, как бы читая ее мысли, объяснил, что взял отпуск без содержания и лично контролирует работу бригады.
Когда Галина и Василий Иванович зашли в кабинет, то он проворчал: «Еще бы, за такие деньги можно полгода не работать». Галина промолчала.

      Через некоторое время дверь отворилась, и вошел Дмитрий.
- Галина Николаевна, если Вы  едете к себе, то не могли бы меня подвезти. Мне срочно надо выписать счет на жидкие гвозди.
- Хорошо, через десять минут я буду уезжать, подходите к машине, - голос слегка  выдавал волнение, и Галина раздраженно закурила.
                В машине  Дмитрий молчал, молчала и  Галина. Когда до супермаркета осталось  не более семи минут езды,  Дмитрий прервал молчание.

- Вам понравилась отделка стен.
- Да.
- Я бы хотел с вами встретится сегодня.
- Когда.
- Вечером.
- Зачем же ждать до вечера, - Галина не узнавала себя.
- Можно не ждать до вечера, - и приветливый взгляд пытливо скользнул по ее лицу, определяя, не шутка ли это.
       В квартире был приятный полумрак, Галина все лето не раздвигала жалюзи, а сегодня была благодарна своей привычке: нет, ей не надо много света, чем его меньше, тем лучше. Заварила кофе, поставила на стол печенье, коробку  конфет.
Хотела поставить коньяк, но вовремя поняла  неуместность бутылки.
 Дима не спеша выпил кофе и, лаская взглядом лицо, плечи Галины, вкрадчиво спросил:
- У вас днем есть горячая вода?
- Да, - хрипло ответила Галина и откашлялась.
- Я бы хотел принять душ… о-очень жарко.
-    Пожалуйста.

Дима вышел, а Галина обессилено откинулась на спинку кресла и закрыла глаза: состояние было полуобморочное, но вдруг сильные юношеские  руки подхватили ее, и она очутилась в ванне, как была в платье и туфлях. Под сильной струей душа Дима целовал Галину, лаская, снимал с нее мокрую одежду, и когда она осталась голой и беззащитной, без сопротивления опустил  в ванну, наполненную водой.
Близость была настолько острой, что Галине казалось, что она умерла.

       После стремительного спонтанного утреннего свидания они стали видеться каждый  вечер. Иногда Дима оставался до утра, иногда уходил среди ночи.
На вопрос Галины: «Почему», отвечал с неизменной улыбкой: «Боюсь надоесть».
После его ухода, она долго не могла уснуть: ревновала. На следующий вечер она пыталась скрыть свою ревность, что ей плохо удавалось, но как бы хитро она не строила свои безобидные вопросы, ей не удавалось найти удовлетворения в ответах.

                * * *
Галина любила, как любит взрослая женщина: ощущала аромат, цвет, вкус – она дегустировала свою любовь, затем, пригубив, любовалась ее игрой, а затем неспеша  пила ее маленькими глоточками, получая неземное удовольствие. Иногда она  ощущала себя небожителем, которая спустилась на землю именно за земной любовью, которую она много лет наблюдала с высоты.

Конечно, Дима подкупал ее  искренностью чувств, страсть была ненаиграна. Он смотрел на даму своего сердца с обожанием, для него она – королева. Он был неутомим в постели, но это не было развращением. У него не было (как у Виктора ) готовой схемы отношений. И Галина не могла устоять под напором этой чистой любви, несмотря на то, что всегда считала себя сильной женщиной. Да, она понимала бесперспективность отношений, ведь рано или поздно он отдаст предпочтение молодой. А если не думать об этом, а сполна испить чашу, преподнесенную судьбой.

 Пусть это будет год, два, но настоящей любви. Но роман с молодым не бывает без проблем. Но почему? Если быть интересной, богатой духовно… Вспомнила Вивьен Вествуд – королеву моды. Ведь ее любимый муж Андреас Кронталера , бывший студент ее школы, был на 25 лет моложе жены. Будучи главным дизайнером он оказывал на нее огромное влияние, вдохновлял на новые идеи, заботился об организации дела и безупречной обработке моделей.
Галина перевернула весь хлам в шкафу гаража и нашла старый журнал, и долго рассматривала маленький  снимок, где они  вместе, держась за руки, пришли на прием к Тони Блеру. Ей 56 лет, ему – 31, супружеский стаж шесть лет. Галина вглядывалась в волевое лицо Андреаса и руку, крепко сжимающую руку великой женщины и это выглядело так, что он ведет ее по жизни, он ее сделал, а она рядом с ним выглядела милой и беззащитной, отдавшей свою судьбу прекрасному, лучшему во всем мире мужчине.
«Да, - размышляла Галина, - если у нас женщина, в первую очередь мать, то Вивьен – леди».
И еще Галина понимала, что зрелая женщина является для юноши идеалом, кумиром, загадкой.

                * * *         
Закончив  ремонт гастронома,  Дима предложил  поездку в Крым. Галина не соглашалась: одно дело видеться тайком с юношей, а другое – на людях. Дима уговаривал, приводил множество аргументов отдыха вдвоем, говорил о своей любви – все было безрезультатно. Наконец, как показалось Галине, он оставил эту затею, и они продолжали встречаться у нее на квартире.  Но не таков был  Дима, чтобы оставить на полпути то, что задумал. Однажды, уходя домой  поздно ночью, он  положил на стол  раскрытый журнал  и  попросил ее прочесть, отмеченную карандашом, статью, а на следующий день они обсудят ее содержание. Закрыв  за Димой дверь, Галина закурила и почти машинально взяла,  оставленный Димой,  журнал. Не обратив внимание на название статьи, которое осталось на предыдущей странице,  наугад прочла  строчки, и они  ее заинтересовали.

«Помните, у Карнеги  -  «Наша жизнь – это то, что мы думаем. Это не то, что мы думаем о жизни, а просто то, что мы думаем», т.е. наши мысли. Все очень просто – рецепт счастья прост, как самый простой рецепт кулинарии на вашей кухне. Внимание! Методика, технология, которую будем называть «Психотехника счастья», производиться с помощью вашей работы с мыслеобразами.
Начинаем священнодействовать!

Возьмите в руки (образно, конечно) «сосуд своей души», переверните вверх дном, встряхните и высыпьте все его разнообразие, разноцветное, разношерстное содержимое перед собой. А теперь сортируйте. В одну «кучку» отбираем все плохое, темное, тяжелое, мрачное, скверное. Это страхи, тревоги, обиды, сомнения, опасения, зависть, злость, ненависть, гнев, разочарования, печаль, неприятные воспоминания, былые болезни и другие негативные мысли и чувства, вредные, просто ядовитые для вас. (Этот тяжкий груз, накопленный за жизнь, с самого рождения, а возможно и с самого зачатия, и до сих пор очень мешает успешно идти по жизни).

В другую «кучку» складываем все хорошее: приятные воспоминания, светлые планы, смелые мечты, все былые удачи, успехи, удовольствия, веру, надежду, огромную, вселенскую любовь, любовь к себе обязательно, любовь к ближним, к детям и взрослым, к жизни, к животным, к растениям, звездам, цветам, дождю, солнцу, ветру, к каждому вдоху, к каждой улыбке, в общем, к жизни во всех ее проявлениях и все, что хотите еще доброго, светлого, радужного, теплого, хорошего, приятного.
Первую «кучку» - отобранный мусор – «тяжкий груз» - выбрасываем, а еще лучше – уничтожаем (сжигаем) и пепел развеиваем по ветру, или упаковываем и топим поглубже, как говорится – концы в воду (конечно, опять в воображении).

Теперь берем наш хрупкий и нежный «сосуд души». На дно аккуратненько кладем светящийся, как солнце, оптимизм (пусть каждый нарисует в воображении этот образ сам). Сверху на «оптимизм» бережно помещаем все, что отобрали хорошее, приятное, светлое, позитивные мысли, чувства, образы. Полюбуйтесь, как здорово получилось! В душе теперь поселился покой, вера, надежда, любовь, сила воли, уверенность в себе и своем будущем, чувство защищенности. Ничего не забыли?

Добавьте, если надо, свое, личное. Теперь в душе светло, красиво, комфортно». Галина еще раз недоверчиво перечитала всю страницу и задумалась. О чем? О многом, о котором  и не вспомнишь, как не напрягай свой мозг, как нельзя вспомнить запах моря, леса, запах грозы.   
На следующий день  она  дала возможность Диме уговорить себя на отдых
 вдвоем. Но ей  было немного не по себе – отдых «диким» образом -  утешало то, что они поедут на ее «джипе», а это уже не 100 процентные дикари.

Купаясь в море и ночуя в палатке с Димой, Галина сбросила с себя груз обид и разочарований. Сидя у костра, в обнимку с юношей, она не ощущала бремени своих лет: у нее как бы была другая жизнь - в другом измерении.
Нет, они не изводили себя впечатлениями от экскурсий по заведомо известным маршрутам и не смотрели коммерческих достопримечательностей. Они искали живописные уголки, на которые у Димы был просто, как он выражался, природный  «нюх», и неутомимо обживали их для того, чтобы через три дня быть в другом месте. Красота природы наедине с любимым человеком – это земной рай. Никакие острова и новомодные курорты его не заменят.

Галина полностью отдалась во власть природы и мужчины. Первый раз в жизни она любила и была любима. И это было чудесно. Юноша чувствовал себя мужчиной, а она – жрицей любви. Гармония природы плавно перетекала в гармонию двух любящих сердец. Обновление, обновление Галины, обновление чувств и покой.
Будучи  смуглыми  от природы, они загорали быстро и ровно и вскоре их тела стали шоколадными. Дима приучил ее купаться голой и она стала понимать нудистов, потому что, сняв  одежду, человек чувствует себя частицей природы, как бы сливаясь с ней.

 До поздней ночи они наблюдали море с  лунной дорожкой. В Галине проснулось что-то первобытное от ночных теней, ночных таинственных звуков, мир казался нереальным. В такие минуты она умирала от желания, она хотела не просто близости, она хотела любить, любить без фальши и иллюзий. Она была околдована и думала: « Неужели правда, что от звезд зависит наша судьба? А луна? Таинственная луна, влияющая на приливы и отливы, заставляя такие громадины как моря и океаны прибывать и убывать. Может быть, луна таким же образом влияет и на нашу жизнь, заставляя ее прибывать и убывать?»
Когда  у Димы осталась всего одна неделя отпуска, он предложил  Галине провести ее в палаточном городке, в который он ездит ежегодно. Заверял, что ей понравится.
Сказав «А» придется говорить и «Б», думала Галина,  со страхом  соглашаясь на поездку, так как уже попала под власть молодого друга, и упрямиться было бесполезно, все равно Дима, с мягкой настойчивостью, ее уговорит.   
* * *
   Палаточный городок был живописен: рядом с видавшими виды  латаными палатками стояли новенькие, в основном желто-оранжевые, палатки импортного производства;  на импровизированной стоянке было припарковано несколько машин -  старенький «Москвич»,  красные «Жигули» с  ржавыми пятнами на капоте, и  свежевыкрашенный ярко-желтый «Запорожец» (Галине безумно захотелось увидеть его хозяина). Их «Джип» выглядел рядом с ними, как паровоз.  Городок казался безлюдным, но не успели они выйти из машины, как были окружены сборищем, одетым в разнообразие цыганского табора.

- Диментий, привет, - и купеческая борода, с озорными глазами, стиснула руку Дмитрия. – Откуда такой конь?
- Не мой, не завидуй и спокойно езди на своем «Зепоре», я – водитель. Галина, это Тур, фигура серьезная, несмотря на обманчивую внешность. Он – начальник  лагеря.
- Не Тур, а Артур, - широко улыбнулся владелец бороды и желтого  «Запорожца», - приятно познакомиться и будьте как дома.
- Спасибо, мне тоже, - скупо улыбнувшись, ответила Галина и, не зная, куда девать руки, сняла кепку и стала ее теребить.

Дмитрий, слегка повернув к ней голову, произнес:
- Я не буду тебя знакомить с остальными, все равно не запомнишь, будем знакомиться в процессе отдыха… - и не успев закончить фразу до конца попал  в цепкие объятия высокой длинноногой, длиннорукой, почти лишенной бедер и груди, но зато наделенной густой красной гривой волос, которая сверкала и переливалась на солнце чистотой и качественной биохимией, девушки-ровестницы.
- Наконец-то явился, изменник…- и попыталась поцеловать его в губы.

Мягко отстранив плети рук лагерной фотомодели, Дмитрий произнес.
- Привет, Тери. Ты уже успела загореть. Извини, но нам надо устраиваться.
Хищный взгляд скользнул по Галине, и презрительная гримаса испортила миловидное лицо.
 Дмитрий пожал  руки всем собравшимся и со  словами: «Увидимся вечером», обнял за плечи Галину,  и они пошли подыскивать площадку, вернее свободное место, под палатку.
Вечером у костра жарили шашлыки, вернее жарил Тур, а остальные только мешали ему советами. Появилось вино, Дмитрий тоже принес свои «бутылки-заготовки». Ели довольно долго, вино казалось неисчерпаемым, а шашлыки на удивление великолепными. Но, наконец, появилась гитара, и все стали петь. Галина не знала ни одной песни, которые задорно исполняли  туристы-дикари, и молча слушала, удивляясь их задушевности и словам, наполненным глубоким смыслом. Было приятно бездумно сидеть ночью у огня, есть мясо, запивая вином, в этом было что-то туземное, не хватало только ритуальных танцев. Но была и ложка дегтя: вечер портил испепеляющий взгляд Терезы, или как ее все звали, Тери, который Галина время от времени ловила на себе. Дмитрий держал руку Галины в своей, и периодически обмахивал  косынкой, чтобы ее не кусали комары.

 Затем Тур, взобравшись на поваленное дерево, и держа перед собой шляпу, с пафосом продекламировал:
          Этот старый кувшин на столе бедняка
          Был всесильным визирем в былые века.
          Эта чаша, которую держит рука,-
          Грудь умершей красавицы или щека…
  и стал каждому подносить шляпу со скрученными бумажками, и все, разворачивая их, выкрикивали: «Песня, стихотворение, танец, фокусы, загадки…».

Дмитрию по жребию досталось рассказать стихотворение, Галине – спеть песню. Все веселились безудержно,  дурачились – по жребию, а Галину мучил вопрос: что же исполнить? Романсы, которые она раньше пела,  казались ей неуместными в этой разгулявшейся компании, застольные песни могут выглядеть старомодными, ведь как ни крути, а она из другого поколения, да и туристкой никогда не была, нет, зря она согласилась приехать в лагерь…

 И главное, надо же, она оказалась завершающей в импровизированном представлении. «Конец – всему делу венец». И еще кровожадный взгляд этого глиста в корсете… Галина совсем пала духом. Но вот дошла очередь до Дмитрия и он ровным спокойным голосом, глядя на Галину своим приветливым взглядом, продекламировал  любимого Тютчева.
     Люблю глаза твои, мой друг,
     С игрой их пламенно-чудесной
      Когда их приподымешь вдруг
      И словно молнией небесной
      Окинешь бегло целый круг…
      Но есть сильней очарованья:
      Глаза потупленные ниц
      В минуты страстного лобзанья,
      И сквозь опущенных ресниц
      Угрюмый тусклый огнь желанья.

Смущенная откровенными словами стихотворения, так безыскусно прочитанными Дмитрием,  его  неприкрытой нежностью и безразличием к мнению окружающих,  Галина  на мгновение забыла о своих терзаниях, но  голос Тура вернул ее к действительности.
- Галина, теперь ваша очередь, - и озорные глаза с пониманием остановились на лице, - у вас  песня, - и заметив плохо скрываемую растерянность на  лице, дружелюбно добавил, - можете заменить на что-нибудь другое, например, на случай из жизни, свой или выдуманный.
- Или сплясать, - ехидно выкрикнула подвыпившая Тери.
Галина окинула всех решительным взглядом и, обращаясь к Туру, негромко произнесла:
- Жребий, есть жребий, я спою.

И с этими словами демонстративно, гордо выпрямив свой стан, и подчеркнув талию косынкой, которую она повязала на бедра, Галина вышла на середину круга, как на сцену, освещенную костром.
           У любви, как у пташки крылья
            Ее нельзя никак поймать
            Тщетны были бы все усилья
             Но крыльев ей нам не связать…

Выводило ее необыкновенно красивое меццо-сопрано. Горы, море, деревья, люди, сидящие у костра, все  сливалось с арией. Голос звучал чисто и, казалось, нежно обволакивал  всех, а  слова
         Любовь, любовь, любовь, любовь
         Любовь дитя, дитя свободы
         Законов всех она сильней…
органично сплетались с природой, а затем медленно уплывали к небесам. Казалось, что сонм Купидонов парил над сидящими у костра, растерянно вглядываясь во владения, которые, как им казалось, вверены Богами только им.

Эффект превзошел  ожидания: аплодировали стоя, а Тур, припав к ногам Галины в каком-то экстазе повторял: «Кармен, Кармен, …неподражаемая  Кармен…».
А затем, все, как бы сговорившись, стали спускаться к морю и только Тереза   (Галина по-прежнему держала ее в поле зрения) незаметно ушла в палатку, так и не унизив соперницу, и не удовлетворив свою ревность, ушла оплакивать второй безрезультатно проведенный отпуск среди комаров и дыма.

В ту ночь под выкрики напившегося в  «дрибодан» Тура: «Диментий, я тебе завидую» и под аккомпанемент его гитары и неумелое исполнение: «Кармен, красой узорной, обворожила ты всю Севиль..» объятия Дмитрия были более жаркими, а слова – более пылкими.
   Отдых  в лагере был для Галины омолаживающим отдыхом. Завтракали, купались,  обедали и ужинали  все вместе, табором. Смех, шутки, смысл которых теперь уже и Галина понимала, песни у костра, ночные купания в море и сон в палатке в объятиях Димы – все это было из какого-то нереального мира, как будто бы этого не было, просто сон, дивный  сказочно-прекрасный сон.
    Только Тур отсутствовал, просто исчез. Никто не спрашивал о нем, никто не вспоминал, Дмитрий тоже молчал. Галина чувствовала: был какой-то молчаливый сговор.
                ***
В лагере было так хорошо, что не хотелось уезжать, но у Дмитрия заканчивался отпуск, и в субботу они уложили в Джип свои пожитки и стали прощаться.
И неожиданно, словно из-под земли, появился Тур. Галина первой заметила, как кто-то, согнувшись, вышел из кустов с ящиком из-под овощей.
Тур поставил ящик на землю и, встав на него, простер руки  в царапинах и ссадинах  вперед, продекламировал:
- И скучно и грустно, и некому руку подать
               В минуту душевной невзгоды…
   Желанья!… что пользы напрасно и вечно  желать?…
                А годы проходят – все лучшие годы!      

   Любить… но кого же?… на время – не стоит труда,
                А вечно любить невозможно.
   В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:
                И радость, и муки, и все там ничтожно…

   Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
                Исчезнет при слове рассудка;   
     И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
                Такая пустая и глупая шутка… 

Тур опустил тусклые глаза и поплелся в палатку. Воцарилось тягостное молчание, которое нарушил Дмитрий.
      - Тур, я уезжаю, жду тебя осенью, в деревне.
И наскоро попрощавшись  со всеми, отъезжающие сели в машину и …прощай лагерь, прощай кусочек райской земли, чистых отношений, кусочек…- возвратившейся, как сон, - молодости.

Выехав на ровную дорогу, Галина достала зеркало и губную помаду (в лагере губы никто не красил) и осторожно коснувшись ею припухших от морской воды  и Диминых поцелуев губ, спросила:
- Дим, а что с Туром?
- Ушел в запой, а чтобы никто не видел пьяным, исчез. Осталось еще два дня и он будет в норме. Не волнуйся, ребята позаботятся о нем.
- И часто у него… так?
- В три месяца один раз. Но в лагере никогда не срывался. Я думаю, твое пение разбудило в нем что-то.

- Наверное, меня осуждают.
- Лагерь тем и хорош, что никто ничего и никого не осуждает. А Тур великолепный мужик, просто жизнь подставила ему подножку.
- С ним что-то случилось?
- Да, - Дмитрий помолчал немного, словно обдумывая, как лучше изложить историю друга и наморщив лоб, и сделав над собой небольшое усилие, начал рассказывать. – Тур женился в 30 лет на девушке моложе себя на десять лет. Ей было двадцать и жила она в подъезде родительского дома, т.е. в его доме. Он филолог, после окончания университета работал в Киеве, в редакции, но получал мало для жизни в столице, жил на квартире, тогда, как мать жила одна в трехкомнатной квартире.  В своем городе он не был двенадцать лет и когда приехал домой, то почувствовал себя выпускником средней школы,  на пороге получения аттестата зрелости. Но все друзья и подруги обросли семьями, а вокруг дома по вечерам, на скамейках и в подъезде, веселилась «молодая поросль».

Вот тут-то и подвернулась ему Ксюша, стремительная девушка со стрижкой «под машинку», лукавым выражением лица и озорными глазами. Окончив финансово-экономический техникум и не найдя работу по специальности торговала в магазине, где директором было «лицо кавказской национальности», поставки продуктов и спиртное осуществляли тоже           «лица кавказской национальности», а продавцами они брали (естественно, без оформления) молоденьких девушек, которые работали у них по 14 часов и которым платили гроши.

 Кроме основной работы девушки должны были выполнять и интимные услуги. Одним словом – рабство. А так как многим девченкам  деваться было некуда, то приходилось терпеть насилие и издевательства. Тур этого не знал, а так как  Ксюша неделю работала, а неделю отдыхала, то его поддразнивания при встрече: «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша…» закончились постелью, где стриженая девочка проявила незаурядные способности. Короче, как мать его не отговаривала, Тур женился на Ксюше. Молодая невестка и свекровь  общего языка не нашли. Начались ссоры. Тур любил обеих и ни брал ничью сторону.

 Однажды  Тур пошел встречать жену раньше обычного времени и так как на дворе был дождь, то зашел в магазин, в котором, из-за плохой погоды и позднего времени, никого не было. В конце прилавка он увидел, как «хачик» (так Тур пренебрежительно называл всех лиц кавказской национальности) целовал его раскрасневшуюся и смеющуюся жену. Тур подскочил и ударил его в челюсть. Так как Тур в студенческие годы посещал секцию бокса, то удар был точным и  «хачик» моментально «отключился».
Ксюша побледнела и закрыв рот рукой, чтобы не заорать, зловеще прошипела: «Убирайся пока цел, он здесь не один» и обзывая мужа грязными словами, вытолкала из торгового зала и закрыла магазин.

Она привела в чувство незадачливого любовника, который оказался директором (об этом Тур узнал позже, хотя это ничего бы не изменило), и который ее тут же уволил.
             Скандал был грандиозным. Не стесняясь матери, Ксюша обзывала Тура всеми словами, которые почерпнула из лексикона грузчиков, но самое главное, подбоченясь и наступая на Тура выпяченной грудью, орала: - Училка, на что жить будем? На твой  «бюджет», который то платит, то нет? -  Тур униженно оправдывался:  - Ксюша, у меня подработка в редакции, - на что расходившаяся жена  зло выкрикнула, - а ты меня лишил и работы, и подработки.      
 Таких слов Тур не смог вынести, и Ксюша получила внушительную затрещину.   
Но самое ужасное было то, и я считаю, что это и сломало Тура – это унижение в постели. Тур не удовлетворял свою жену, и она каждый раз бесцеремонно унижала его мужское достоинство. «Хачики» были постоянно сексуально голодными  и накидывались на «телок» (так они за глаза, да и в глаза называли наших девушек) с неутомимым остервенением. И Ксюше это нравилось, она привыкла к горячим блюдам. А Тур любил, относился к ней нежно и боялся  уронить ее достоинство ( при этих словах правая бровь Димы вопросительно приподнялась), а ей нужна была только грубая механическая мужская сила.

Оценить любовь Тура ей было не дано – отсутствие интеллекта и элементарного воспитания. И только алкоголь решал их проблему. Тур заметил: после «чарки» Ксюша добрела, была более доступной, а после выпитой на двоих бутылки,  исчезала жесткость, и даже отношения были более гармоничными. Хорошо выпив, они удовлетворяли друг друга, и это было выходом для Тура, выходом с трагическими последствиями. Они, оба не понимая, или не хотели понимать, превращались в алкоголиков.
 
На другой день после скандала Ксюша исчезла. Тур обошел весь город, все магазины, обзвонил все больницы, даже в морг звонил, но жену найти не мог.
Затем он стал «прочесывать» рынки, где, как выяснилось, в основном заправляли тоже  «хачики». И в одном отдаленном районе на рынке он нашел ее: она торговала мясом. По отекшему лицу было видно, что пьет она ежедневно. Понаблюдав  издалека за женой, Тур дождался конца работы рынка и когда она, сложив нехитрый инвентарь в «пирожок», которым управлял жирный «хачик», подошел к ней  и сказал: «Пойдем домой, тебе здесь не место». Из машины выскочил  жирный и заорал:
- Что ты пристаешь к моей жьенщьине, - и схватил Ксюшу за другую руку.
- Поехали, Ксюшья, а то темно будет. 

Тур взял «хачика» за загривок и внушительно тряхнув сказал:
- Она моя жена, понял?
- Понял, - неожиданно миролюбиво ответил тот, сел в машину и только его и видели.
          Ксюша  молча шла за Туром, который по-прежнему держал ее за руку, боясь, что она убежит. Посадив ее в такси, почувствовал резкий запах мяса и немытого тела. «Господи разве так пахла моя Ксюша», - поморщившись, подумал он, с жалостью глядя на измученное лицо жены.
Когда подъезжали к дому, она сказала: «Давай выйдем».

Вышли. Пройдя шагов двадцать, она остановилась возле окошка металлического киоска и сказала: «Купи водку».
Тур молча достал из кармана деньги и купил две бутылки водки.
Дома Тур помог ей вымыться, разогрел ужин (мать демонстративно ушла в свою комнату) и Ксюша в легком халатике, сев  на  «свое» место у кухонного окна, улыбнулась Туру той  улыбкой, которую он так любил, произнесла:
- Надо бы обмыть возвращение блудной жены.
Тур поставил водку на стол и обратил внимание, как дрожат руки у его жены, которая утихла после первой же рюмки. Признаки алкоголизма были налицо. Выпив еще, Ксюша с жадностью накинулась на еду и насытившись ласково посмотрела на мужа.
- Ну что, пойдем спать? – и плеснув остатки водки в рюмку, быстро ее осушила.
Тур медленно встал и пошел за женой в спальню. Ксюша была ласковой и в постели, она могла быть такой, если хотела. Тур ей все простил, но уснуть не мог: прислушивался к беспокойному сну измученной жены – она стонала, всхлипывала, вскрикивала во сне, а Тур думал о том, что же она пережила за это время.

 Затем встал и отпив из горла второй бутылки, судя по вкусу, «паленой» водки, вернулся в спальню и уснул, как и его жена, пьяным сном.
Но через две недели, когда  Тур перестал покупать  водку, она опять исчезла.
И опять Тур ее искал, и опять приводил, и опять покупал  водку, и опять она исчезала. Так прошел почти год, а в декабре она исчезла и он ее больше не нашел. В милиции Туру сказали, что исчезновения людей участились и пусть он сходит в морг, там есть неопознанные. В морге  он тоже свою Ксюшу не нашел и это дало надежду, что она жива и он ее все равно найдет.
 
В феврале, ему позвонил участковый и сказал, что мальчишки в подвале одного дома, где ночевали иногда зимой бомжи, нашли замерзшую молодую женщину без документов и если он хочет, то может придти на опознание. Тур женщину опознал – это была Ксюша.
Мать не позволила хоронить непутевую невестку из их дома, и ее прямо из морга отвезли на кладбище.
И тогда Тур впервые запил по настоящему, пьным шел на кладбище и оставался там дотемна. Напивался он осознанно и  с иронией, как бы глядя на себя со стороны, повторял: «Я человек и это звучит гордо».
 
 Мать пыталась лечить его, но ничего не помогало. Да Тур и сам боролся, покупал антидипрессанты, но …проходило три месяца и … запой.
А твой приезд что-то в нем пробудил. Да это и понятно, такой человек как  Тур не мог не почувствовать  энергетику, магическую силу, которая исходит от тебя.
«Мне бы эту магическую силу лет 15-20 тому назад, - с грустью подумала Галина».
И поняв, что Дмитрий закончил рассказ о Туре, спросила:
- Я не могу вспомнить, чьи стихи Тур декламировал? Пушкина? Нет, не его. Кажется, Лермонтова…

- Да, Лермонтова и они очень точно отразили всю сущность Тура.
Вдали показалась автозаправка, и Дмитрий сказал:
- Надо заправиться, -  они плавно вкатили под тент.
Увидев столики, Галина вышла и села за один из них. Через несколько минут, к ней присоединился Дмитрий. Они заказали мороженное, напитки и блаженно вытянув ноги, неспеша утоляли жажду и, как дети, лакомились мороженным.
Отдых с Димой… лагерь, Тур и это кафе…
Галина хотела все  запечатлеть в своей памяти до малейших подробностей, до малейших…
Она предчувствовала, что это самые лучшие воспоминания, которые ей милостиво подарила судьба.
Поэтому… до малейших подробностей… до малейших…

                Глава 25

Началось с того, что однажды к Галине  «забежала» Анжелка.  Прямо скажем, что «забежала» невпопад. Галина впустила ее в квартиру в тот момент, когда Дмитрий выходил из ванной. Мокрый, с полотенцем  через плечо, с мокрыми взъерошенными волосами он был похож на спортсмена, только что принявшего душ после тренировки.  Загорелое тело выгодно подчеркивало его бицепсы, трицепсы, плавки обтягивали юношеский торс, а босые ноги добавляли ту сексуальность, от которой у Галины всегда слегка кружилась голова.

Почти столкнувшись в прихожей с незнакомой женщиной, Дмитрий извинился и спокойно вошел в кабинет Галины, который был отведен ему как комната, в которой он работа на компьютере  над очередным дизайнерским проектом. У Анжелки от неожиданности  и удивления глаза превратились в две большие пуговицы от демисезонного пальто, а рот, в котором застыл немой вопрос, непроизвольно приоткрылся. Усевшись на диване в гостиной подруги недолго молчали, так как появился, одетый в джинсы и тенниску, тщательно причесанный, что не добавило ему лет, Дмитрий. Приветливо протянув Анжелке руку, слегка наклонив голову, представился:
- Дмитрий.
- Анжелика.
- Приятно познакомиться.
- Взаимно.
 
- Ляля, что вам приготовить, чай или кофе?
- Спасибо, Дима, я сама, - и щелкнула зажигалкой, прикуривая сигарету.
- Ну, тогда я пойду заканчивать свой проект.
- Угу, - буркнула Галина и выпустила дым, хотя в гостиной не курила.
После того, как Дмитрий закрыл дверь и из кабинета полилась тихая мелодия, Анжелка, тоже закурив, спросила:
- Это твой бой-френд?
Галина промолчала.
- Симпатичный мальчик, - одобрительно отозвалась гостья, не понимая, что дружелюбно причиняет боль подруге.
Галина опять промолчала.
- И давно ты с ним…
- Не очень…
- Ну и правильно, а то, что молодой, так для здоровья лучше, не так рано постареешь.
Галина закашлялась от глубокой затяжки.
Анжелка поинтересовалась, как дети, рассказала, что через месяц  приедет  Сашка и чувствуя, что разговор не клеится,  что визит неуместен, и вспомнив, что опаздывает на массаж, поспешно ретировалась. 
Закрыв за Анжелкой дверь Галина курила сигарету за сигаретой и прислушиваясь к «Лунной сонате», которая звучала из ее кабинета и в котором сейчас сидел  в ее кресле за ее компьютером  юноша, ставший  за такой короткий срок частью ее жизни, ее  последней любовью. Тогда она еще не знала, что это начало конца. Просто сидела и курила, не желая ничего анализировать и делать какие-то выводы. 

                * * *

В супермаркете Галина появлялась все реже и реже: фитнес-клуб, парикмахерская, косметические кабинеты, дорогие бутики забирали почти все время. Тяжелый труд любить молодого. Но в пятницу она всегда была на работе – подводила с главным бухгалтером итог работы за неделю. Сегодня она привычно листала «шахматки», которые ей подготовила Тамара. Просмотрев результат внеплановой инвентаризации склада,  обомлела. Вызвав Тамару положила перед ней материальный отчет с подчеркнутыми цифрами и инвентаризационную ведомость.
Тамара, не глядя в бумаги, сказала:
      - Видела, недостача, притом большая. 

      - Может быть ошибка, - неуверенно произнесла Галина.
- Можно проверить, но я думаю, что цифры правильные,  сама присутствовала.
- Кого-нибудь подозреваешь?
- Да, - ответила Тамара, - нового охранника.
- Почему?
- Поговорила с грузчиками, они не могут, так как всегда выходят на перекур вместе, а охранник остается один.
- Это не доказательство. Что будем делать?
- Вычтем недостачу со всех,  притом по отпускной, а не по закупочной цене, тогда они быстро найдут, кто ворует, иначе ничего не выйдет. 

Галина по-мужски стукнула кулаком по столу и произнесла:
      -    Удерживай, черт бы их всех побрал. Зарплата ведь не нищенская, от голода     не помрут.               
Тамара ушла, а Галина почувствовала, как непрошеные слезы наворачиваются на глаза, норовя залить злополучную инвентаризационную ведомость. Стало обидно, что у нее нет мужа, который бы взял на себя руководство всем ее делом, а она бы занималась домашним хозяйством, детьми… Дима? Нет, он не подходит и дело не в его молодости, он творческий человек, хочет созидать, а здесь сплошная рутина: «Купи, продай…Купи, продай…». На душе стало муторно, позвонила Диме и попросила заехать за ней. Через час они уже ехали в  ее «Джипе». У Галины разболелась голова, а сигареты забыла на столе. Дима притормозил у ближайшего кафе. Опустившись на стул, Галина открыла сумочку, достала зачем-то косметичку, но увидела в ней «резервные» сигареты  и неспеша закурила. За столом две девушки откровенно ее разглядывали.
- Как ты думаешь она ему мать или любовница? – ехидно спросила одна из них, не заботясь о том, что ее могут услышать.
- Думаю, что мать, посмотри на разницу в возрасте, - так же ехидно ответила с жестокой интонацией, свойственной молодости, вторая девушка.
- А я думаю, любовница. Давай поспорим на пачку сигарет.
- Да-вай, - лениво протянула ее подруга, - ты что, спросишь у них, или как?
- Спрошу, а что? Если мать, то не обидится, а если любовница… 
Она не успела договорить фразу до конца, как перед ней стояла Галина.
      -   Ты выиграла пари, девочка, вот твой выигрыш, извини, но одну сигарету из пачки я взяла, - и,  круто развернувшись на каблуках, пошла к выходу.
На вопрос Димы, что случилось, ответила, что в кафе душно и села в машину.
                * * *
Как ржавчина разъедает железо, так и душу Галины медленно разъедали слова незнакомых девченок: «Мать или любовница?». Она понимала, что девочки «прикалываются», но от этого утешения было мало. И не помогал никакой аутотренинг, и ни какое: «Да плевать мне на них». Сегодня Дима любит ее, но она пока контролирует (?) ситуацию, а дальше, ведь с каждым годом он  превращается в мужественного красавца, а она стареет: пора расцвета прошла как-то серо, она и не заметила, когда цвела, ей иногда казалось, что цветка и не было, она увяла в бутоне.

Плеснула в бокал апельсиновый сок  и  «Мартини» и, глядя в окно, медленно тянула ароматную жидкость.
Вечером приехал возбужденный Дима и сообщил, что  выиграл конкурс на лучший дизайн журнала, и его приглашают в Киев для вручения премии.
- Ляля, поехали вместе. По Киеву побродим, отдохнешь от своего супермаркета.
- Нет, Дима, сейчас не могу. Как-нибудь в следующий раз,  -  Галина провела влажной от волнения рукой по растрепавшимся волосам, и почувствовала ком в горле.

- Ляля, мне  нужно собраться и еще… забежать в рекламное бюро, «сбросить» на диск кое-какой материал. Вдруг пригодиться.
- Да, Дима, иди, у тебя мало времени.
- Ляля, а ты завтра приедешь на вокзал? Обязательно приезжай.
- Да, Дима, -  как заведенная повторила Галина, первый раз соврав, и пророчески подумала, что Киев проглотит ее милого мальчика.
- Ну, я побежал, - и наспех поцеловал Галину.
- Подожди, дай мне попрощаться с тобой, ведь на вокзале я только смогу рукой помахать, - и  прижалась к нему всем телом, страстно целуя в губы. – Вот и все, а теперь беги.

Дима еще раз чмокнул ее в щеку и выскочил из квартиры.
Галина подошла к окну, но юноша, окрыленный предстоящей поездкой в столицу, забыл, как раньше, помахать рукой своей возлюбленной, которая, заливаясь слезами, прильнула к окну.
На следующий день, сидя у себя в кабинете, позвонила на «мобильник» Диме и сказав, что застряла в пробке и, если не успеет к отходу поезда, то пусть он не волнуется и позвонит ей из Киева. Дима огорчился, но тут же сказал, что, как только устроится, то обязательно позвонит. И, конечно, позвонил, и не только позвонил, но и сообщил, что ему предложили сотрудничество сразу в двух «толстых» журналах, в которых учредителями являются два молодых парня, и что журналы уже «раскручены». Галина его поздравила и посоветовала обязательно соглашаться.
Дима бесхитростно сообщил, что он тоже так считает, что это может быть единственный случай войти в большое дело.

И Галина поняла, что Киев и любимая работа почти вытеснили ее из жизни молодого, подающего надежды, человека.
«Вот и прекрасно. Завтра же уезжаю в Миргород».
 Состояние Галины на курорте можно охарактеризовать словами великого Гоголя:
«Не той  тепер Миргород,  Хорол-рiчка  не та…».
Да, все было по-другому, не так как в детские годы,  когда она сюда приезжала с родителями.
Процедуры  сама себе отменила, бесцельно бродила по березовой роще от завтрака до обеда, от обеда до ужина и все думала, думала… Утром, рано проснувшись, валялась в постели, и мысли сонно копошились в голове, но ни одна не смогла сформулировать свой смысл до конца.

  Интересно, он  уже в Киеве… или все еще увольняется, наверное, звонил мне… О чем он думает… Надо сказать ему…
Что же сказать…Ну можно сказать что выхожу замуж…За кого? М-да… О-о! Есть же Стас, вот за Стаса и выхожу, тем более знает о нем и слышал ее ни к чему не обязывающие разговоры с ним. Правдоподобно. Между прочим, давно его не видела, надо позвонить. Хорошо если бы он встретил ее из Миргорода. Вот и прекрасно, вот и найдено решение, а на душе гаденько, гаденько. Ну, это уж напрасно…  На душе от принятого решения было не очень… но…почти спокойно. Плеснула в бокал апельсиновый сок и «Мартини» и, глядя в окно, медленно через соломинку тянула ароматную жидкость. Хорошо отдыхать в «люксе», никто на мозги не капает и плеснула в бокал еще немного «Мартини», уже без сока.

    Приехав домой, Галина вынула из почтового ящика  письмо от Димы. Он уже работал в Киеве. Письмо было коротким, вернее это бала записка, в которой он просил позвонить и объяснить в чем дело. Никому ничего Галина объяснять не собиралась, от Димы ни писем, ни телефонных звонков больше не последовало.
«Вот и прекрасно, значит, все понял».
  Галина занялась всерьез работой, которая последнее время, как ей казалось, была пущена на самотек. Она вникала во все: ассортимент, поставщики, склад, кадры, смотрела, как выставлен товар, везде ли ценники, даже основные бухгалтерские документы просмотрела, чем несколько обидела Тамару, верой и правдой служившую торговому бизнесу.

Домой идти не хотелось, поэтому искала повод задержаться на работе.  Встретив случайно Стаса, пригласила «на рюмку чая». Ужиная с ним на кухне, с удовольствием слушала о его работе, дочери Асе и поймала себя на мысли, что не надо контролировать свои слова, можно не заботится о внешнем виде и, пыхтеть как паровоз, по-мужски затягиваясь сигаретой.
Вот так потихоньку, с помощью Стаса, Галина, как ей казалось, стала обретать
душевный покой и вписываться в серые будни. Уже не хотелось идти в фитнес-клуб,
приглашать на дом массажистку и все остальное, что делает женщину, именно женщиной, придавая ей особенный шарм.
 
                * * *
Телефонный звонок застал Галину за занятием, который она расценивала как неизбежный признак ускользающей молодости, вернее, - что там душою кривить, - как признак надвигающейся старости: она примеривала очки, без которых  уже не могла читать и писать, и удивлялась тому, что  у нее так рано пошло зрение на убыль.  Взяв телефонную трубку, услышала:
- Ляля, я страдаю.
Присев на краешек тумбочки,  не снимая очки, и, глядя в зеркало на свое отражение,  сухо произнесла:
- Мы на земле все запрограммированы на страдание, и только иллюзия  счастья дает возможность не сойти с ума.

- Ляля, необходимо поговорить, я приеду.
- Нет, а поговорить можно и по телефону. 
Вздох  огорчения на другом конце провода.
- Ляля, милая моя, я тебя люблю и не моя вина в том, что я опоздал родиться. Как сказал Экзюпери: «Любить это не смотреть друг на друга, а смотреть в одном направлении». Ведь то, что было между нами это и есть одно направление. Не отталкивай меня, любимая.

Чтобы не потерять твердость духа, Галина сдвинула очки на кончик носа и, злорадно отметив сходство с обезьяной, стараясь быть спокойной, ответила:
- Дмитрий, у каждого юноши в жизни появляется взрослая женщина, это необходимо, это прививка зрелости…
- Ляля, я делаю предложение.
- Ты хочешь жениться на мне? – и усмехнулась.
- Да, да, тысячу раз, да.
- Ну уж, нет.

- Тогда давай жить вместе, гражданским браком, и у тебя, когда сочтешь нужным, будет возможность расстаться со мной, ведь сейчас ты режешь по живому и тебе тоже больно, ведь больно…
- Дима, я еду в Москву к дочери, у нее родился второй ребенок.
- При чем здесь Москва? Я ведь говорю о нас.
- И я об этом, разве ты не заметил?
- Нет, не заметил. 
- Ты бессердечная.
- Я знаю, - но она знала еще и то, что он не понимает, что это говорит его эгоизм.
- У тебя кто-то есть?
- Да.
- Стас?
- Да, он.
- Так бы и сказала сразу, старая любовь…
- Дмитрий, мне нужно устраивать свою жизнь, а он человек надежный, -продолжала лгать Галина.
- А я нет?
- Это сказал ты, я этого не говорила.

                Глава  26

«В том и прелесть летучей любви, что ее обаяние  кратко»,  повторяла бесконечно Галина, и ходила по квартире из комнаты в комнату, как будто в одной из них был  спрятан ее покой.
«Подарки дарят  только на праздники. Праздник прошел, подарок надо спрятать глубоко-глубоко, на самое донышко души. Неплохо, совсем неплохо. Хуже, когда подарок надо выбросить. А равновесие? Как обрести равновесие, после всего, что было? Где рецепт, нет его, н-ет? Не может быть, ведь дядя Сеня говорил, что счастье – это родительский дом. Ах, да! Есть рецепт – родительский дом, с его неповторимой аурой, излучающей радость, покой и детскую надежду, что жизнь обязательно припасла именно для тебя то счастье, которое ты ждешь».

 Галина нагрузила сумку продуктами, водкой и поехала «к себе домой».
Подъехав к дому,  посигналила (хотя Степана часто днем не было),  но на всякий случай, не хотелось искать ключи и самой открывать ворота. К удивлению, Степан оказался дома и проворно открыл ворота, радостно улыбаясь, недавно вставленными, булатными зубами, предчувствуя хорошую выпивку и закуску.
«Забулдыга-Степан», как называла его Раиса Никифоровна, был когда-то ее одноклассником, в 6 классе (даже не верится, что она когда-то училась в школе, так много воды утекло с тех пор). Но так как он умственно отставал от ровесников, то в каждом классе «сидел» по два года.

В седьмом классе его перевели в какой-то интернат, и Галина  не видела Степана до похорон матери. На поминках, заплаканная Галина, на вопрос соседки, что она собирается с домом делать, только плечами пожала. Соседка указала на край стола, за которым сидел неухоженный мужчина, время от времени опрокидывающий рюмку водки и совсем не закусывающий. Мужчина плакал, не скрывая слез, плакал беззвучно, размазывая слезы по грязному лицу.

- Это Степан – жалостливо сказала соседка. – Вишь, как убивается. Да и как  не убиваться, ведь после смерти твоего отца Раиса Никифоровна его «приютила». Жил он на кухне во флигеле и дом сторожил лучше всякой собаки. Мать-то твоя все время с внуками возилась, а он и огород посадит  и забор починит. Твой-то не очень работящий…А теперь как ему жить-то, ведь у него «ни кола, ни двора», вот и убивается, сердешный.
- Почему же я его никогда не видела? – недоумевая спросила Галина.
- Раиса Никифоровна запрещала, не хотела, чтобы вы знали, что ей помогають по хозяйству, а у нее-то здоровье тоже было не железное, война у нас у всех его забрала, ведь все голодали, мерзли, а она-то совсем тогда махонькая была. Но терпеливая, царство ей небесное, уж такая терпеливая… Бывало, прийдешь к ней, а она плачет, так суставы болять..
-
Не успев, как следует все выспросить у соседки, Галина увидела перед собой беззубое лицо Степана. Храбрясь (он побаивался «крутых»), стараясь не шататься, оперся рукой о краешек стола, запинаясь спросил:
- Дом когда продавать будете?
- Не знаю, жалко.
- Д-да, жалко, хороший дом и с-сад хороший.
- Без присмотра разворуют все.
- Хот-тите, - и закашлялся от волнения, - я буду смотреть за домом, д-даром.
- А ночью? Может быть пока квартирантов пустить?
- А что ночью? Я и ночью стеречь буду. А жить буду в кухне флигеля, Раиса Никифоровна, Царство ей Небесное,…- и заплакал.

- Хорошо, - сказала Галина, пусть остается так как есть, а дальше видно будет.
Степан наклонился, хотел поцеловать руку Галине, но потерял равновесие и упал на колени, уцепившись обеими руками за стол.
- Ну, все, Степан, иди спать, сказано, иди, - прикрикнула на него соседка, вздохнув с облегчением. И ее, сердобольную старушку, волновала судьба неприкаянного мужика.
Галина посмотрела вслед Степану, который, сгорбившись, поплелся к флигелю, служившему  последнее время  рано овдовевшей хозяйке летней кухней.

                * * *
 Непрошеные воспоминания вернули в детство.
Когда родители решили купить дом, то отец сразу обратил внимание на флигель и сказал, что в нем  оборудует рабочий кабинет. Отец уже был назначен директором школы и работал над «кандидатской», что еще больше подняло его авторитет в семье (кстати, диссертацию он так и не защитил, причину не знали ни жена, ни дочь). Но в то время отец был полон оптимизма и видно для того, чтобы мысли четче работали, пристроил к флигелю огромную веранду, на которой они вечером в летнее время пили чай.

Во флигеле была плита, но он не позволял на ней ничего готовить, кроме чая. Летом, в период консервирования мать неоднократно просила отца уступить кухню и веранду, так как в доме было слишком жарко, но он был непреклонен. Так как в доме и во флигеле было газовое отопление, то засидевшись допоздна он оставался ночевать  в своем кабинете, чем вызывал постоянное недовольство матери. Галина тоже обожала флигель, и они часто с отцом сидели на веранде и говорили обо всем, после того, как чашки давно были вымыты и убраны в шкаф. Раиса Никифоровна ворчала, что поздно и детское время вышло, но отец шутливо отвечал, что у них «воспитательный час», который прерывать не рекомендуется. Повзрослев, Галина ему стала задавать такие вопросы, на которые должна бы отвечать мать, но у дочери с матерью контакта не было. Отец отвечал не сразу, а иногда совсем не отвечал и они подолгу молчали, думая каждый о своем.
Дважды  «провалившись» отец охладел к  диссертации и кабинету.  Галина эгоистически обрадовалась и недолго думая, заняла освободившуюся территорию.

Она тогда заканчивала школу, начала пользоваться косметикой, а уж красить волосы себе и подругам, так это «медом не корми». А лучшего места, чем флигель и придумать было нельзя. Да и Раисе Никифоровне было спокойнее, как никак переходной возраст, а дочь  у нее на глазах.
И к выпускным экзаменам она готовилась с подружками  во флигеле и к вступительным в институт. Так как Галина родилась в мае, то и дни рождения праздновали на веранде, вот уж где пригодился отцовский размах. Да прекрасные, незабываемые времена…
                * * *
Прошло сорок дней со дня смерти Раисы Никифоровны, и Галина приняла решение:
«Дом продавать не буду». О своем решении  сказала Степану, поставив жесткое условие: чтобы ни одна нога не ступала во двор. Затем оговорила условия: продукты он будет получать два раза в месяц и немного денег. Степан попросил, чтобы в «тормозок» Галина включила и водку. Вот так Степан стал «дворецким».

Когда Галине было муторно, она бросала все и приезжала в дом. Степан знал свое место, и получив «тормозок», уходил во флигель. Без приглашения в дом не заходил. Иногда уезжая, она заходила к нему поболтать. Во флигеле было чисто и опрятно. Однажды, Галина отдала ему все вещи отца, которые Раиса Никифоровна свято хранила, мотивируя тем, что никто не достоин носить вещи такого незаурядного человека, как ее муж, время обид прошло, осталась только благодарность за годы проведенные вместе.  Кроме того, дала ему деньги на протезирование зубов. Вставив зубы, Степан преобразился: стал чаще одевать костюмы отца и уходить днем из дома.

Одним словом, родительский дом превратился в прибежище Галины в хмурую минуту жизни, и она была благодарна Степану, что он своим присутствием в нем решил для нее такую важную проблему. Иван вначале был недоволен таким оборотом дела (он хотел продать дом, так как не понимал, что деньги это сиюминутное явление, а недвижимость…), но когда увидел аккуратно уложенные в ящики фрукты из сада, которые водитель гастронома привозил в их гараж, прикусил язык. Степан же  «не жалея живота своего», не только ухаживал за домом и садом, но и сажал грядки, а осенью консервировал овощи для Галины и себя. И когда она отказывалась, то  обижался.

После того, как Галина «разделалась» с мужем, а дети уехали в Москву, она стала чаще навещать дом и Степана в его флигеле.
       Выпив «по-маленькой» Степан рассказывал ей о своем горьком житье-бытье.
Галина его не слушала – думала … В сущности, думала она в те нелегкие времена о том, что они оба  обездолены: он в силу своей вредной привычки, а она …      
Да, она сама виновата: бездумно распорядилась своей молодостью, пошла на поводу обстоятельств. Так сразу бы и исправить ошибку, нет, ей надо было израсходовать молодость, чтобы решиться на разрыв с мужем, когда с первого дня было видно, что они совершенно не подходят друг другу.  В ней  даже проснулся непонятный мазохизм: вот так мне и надо – сижу за одним столом с бомжом, которого приютила, пью с ним водку и закусываю консервами. Эти мысли иногда даже  веселили, и она опрокидывала рюмку с особым чувством самобичевания.

                * * *
Кивнув Степану, Галина молча отдала сумку и прошла в дом. Зажгла камин и села в кресло, лицом к огню. Сухие дрова весело трещали и мысли постепенно упорядочились: через неделю она уедет в Москву, а оттуда…некуда оттуда ехать и не с кем, а говорят, если есть деньги… О, Господи…
 Резко встала и стремительно, сбив на ходу стул,  пошла к Степану. Он переоделся в белую рубашку и сидел  за столом, сервированным консервами (его слабость), колбасой и сыром,  с плейером в ушах. На краю стола, в эмалированной  миске лежали помидоры, украшенные пучками петрушки и укропа.
 
Бутылка водки была открыта, и  из нее немного отпито – явно надеялся, что  зайдет его благодетельница. Увидев вошедшую Галину, сморщил губы, что должно означать  счастливую улыбку, и стоя, с поклоном, протянув радушно руки к столу, почти торжественно произнес: «Прошу к нашему шалашу».
Галина  села, но не выпила, а только чокнулась, и чтобы не обижать Степана, сделала себе бутерброд из колбасы и кружочков помидора.
- Как жизнь, Степан, - задала она традиционный вопрос.
- Хорошая жизнь, Галина Николаевна, - как всегда почтительно, ответил Степан. – Знаете, я думал, что пропаду, но вы моя спасительница. Я ведь теперь в церковь хожу, все о вашем здравии свечку ставлю.

- А пьешь много?
- Нет, не очень. Водку пью только вашу, а так пиво покупаю. Да и работы по дому много.
Галина пожевала бутерброд и подумав, что от одной  рюмки ничего не сделается, а запах  ей есть чем перебить, выпила, под одобрительный взгляд Степана, водку.
Бутерброд сразу стал вкуснее. Затем выпила еще и еще.
Счастливый Степан стал рассказывать о  проповеди батюшки, которую он слушал в субботу, а Галина разглядывала комнату, которая почти не изменилась с времен ее молодости и думала о быстротечности жизни.

               Ночевать она осталась в доме;  в таком состоянии, в котором она вышла из флигеля, за руль садится было нельзя.               
Лежа в своей комнате, в своей девичьей постели прислушиваясь  к треску обоев и ночным шорохам сада, Галина пыталась постичь, что же такое любовь. Да, она знала, что над этим вопросом уже много веков бьются поэты, но  что она означает для нее?  Проворочавшись с час, встала и пошла в гостиную, в которой  находились стеллажи с книгами. Перебирая знакомые корешки,  обратила внимание
на книгу Н.А.Бердяева  «Смысл творчества». Вспомнила, что отец ее держал у себя в письменном столе. После его смерти, Галина сама  поставила книгу на стеллаж, собираясь на досуге почитать, но после первых строк поняла, что философские рассуждения не для нее.   
Галина взяла книгу, взвесила на ладони и, почувствовав тяжесть в руке, улеглась в постель, надеясь, что серьезное чтение  быстро утомит и она уснет. Но чем дальше она читала, тем непонятнее  казалось произведение, а спать все равно не хотелось. Вскоре стало ясно, что без соответствующей подготовки ей не осилить сей труд.
 
Она механически  листала пожелтевшие от времени страницы, думая о том, что отец, наверное, тоже искал ответ на мучившие его житейские вопросы, и увидела газетную вырезку  «Н.А. Бердяев», посвященную его дню рождения. Галина, потерявшая интерес к книге нехотя  стала читать статью, вкратце освещавшую  творчество ведущего философа ХХ века. Но статья ее тоже быстро утомила и она уже хотела отложить ее вместе с книгой в сторону, когда увидела абзац, начинавшийся словами: «Любовь всегда нелегальна…». Удивленная таким выводом, Галина вчитывалась в статью, все более не понимая ее.   По Бердяеву, легальная любовь есть любовь умершая. Легальность существует лишь для обыденности, любовь же выходит за ее рамки.

 Он отмечает, что церковное и общественное сознание признает существование трех видов половых отношений: законного брака, разврата и аскетизма, которые определяют по их отношению к сексуальному акту. А какое же место занимает любовь? Она не вмещается не в одну из этих категорий. Дело в том, что связь любви с сексом – косвенная. «Тайна пола совсем не есть сексуальный акт, совершаемый для добродетельного деторождения или для развратного наслаждения», - в любви он происходит «стихийно, по страсти, для призрачного самоудовлетворения».

Обывательская психология бессознательно господствует над человеком. Общество не считает любовь мировой проблемой и предоставляет ее исседовать поэтам. Любовь вне науки и вне закона.  «В ней есть что-то аристократическое и творческое, глубоко индивидуальное, внеродовое, не каноническое, не нормативное, она непосильна сознанию среднеродовому», отмечает Бердяев. Для продолжения рода любовь не требуется. Она остается где-то в стороне – «тайна половой любви как абсолютная тайна двух недосягаема для общества». Разврат можно как-то ограничить и упорядочить. Любовь не поддается никаким ограничениям, в ней есть роковое семя гибели. Ромео и Джульетта  без колебаний выбрали смерть.

 По мнению Бердяева, «семя разложения любви заложено уже в сексуальном акте», брак от этого не предохраняет. Как не предохраняет и от разврата (имеется в виду половая связь между мужем и женой, которая теряет свое «неземное» содержание и приобретает характер чувственного удовольствия). Иначе говоря, брак разделяет сердца влюбленных. Правда, при этом рождается новая любовь – любовь к детям.
Семья – это хозяйственная ячейка прежде всего. «Половые отношения людей никогда не вмещались в форму семьи, всегда переливались через все границы».
Однако, подобно тому, как государству необходимы законы, в семье – этом маленьком государстве – должны существовать нормы и ограничения. Бердяев отмечает лицемерное отношение церкви и общества к половым отношениям (сексуальный акт греховен, а рождение детей – богоугодно). Но «Новый Завет по глубокой мистической своей сущности отрицает семью», так как отрицает грех сексуального акта. Недаром Булгаков отправил Мастера и Маргариту, которые так и не стали мужем и женой, в иной мир. Чтобы не померкла их любовь.
«Поразительно, почти страшно это молчание православия и всего христианства о любви… Можно сказать, как относится к сексуальному акту и его последствиям христианское богословие, и этика, и научная биология, и социология, но неизвестно, как они относятся к любви». «Послушание любви выше, духовнее послушания семьи», а так как любовь выше людей, любви неразделенной быть не может, убежден Бердяев.

Мужчина и женщина переживают любовь по-разному – Она растворяется в этом чувстве безраздельно, а  Он лишь выдвигает любовь на первый план, сохраняя всю «мизансцену». «Есть глубокое, трагическое несоответствие между любовью женской и любовью мужской… Женщина… гораздо менее человек, гораздо более природа… в стихии женской любви есть что-то жутко страшное для мужчины, что-то грозное и поглощающее, как океан… На этой почве вырастает безысходная трагедия любви». Видимо это погубило Анну Каренину.

Галина в ту ночь так и не уснула, но настроенная  философскими размышлениями под совершенно иным углом зрения на свою проблему, она  почувствовала, вернее укрепилась в правильности принятого решения и  даже скорректировала свою дальнейшую жизнь.  Бессонница была права: надо думать, а не спать. 
 
                Глава  27

 В Москве Ланы не оказалось и Никита, пожурив тещу, что она не предупредила о своем приезде, отвез ее в Люберцы, к своим родителям, которые, не успев отдышаться от одного младенца, получили второго. Но ведь более сладкой тирании, чем от собственных маленьких внуков не бывает, поэтому они со счастливой обреченностью и готовностью служить до последнего вздоха своему единственному, да еще и талантливому сыну, приняли с распростертыми объятиями невестку с маленьким сыном, их внуком – вторым по счету,  которого по настоянию Ланы, назвали Тарасом.

В Люберцах Галина пробыла недолго, так как позвонила Тамара и сказала, что супермаркет проверяет налоговая инспекция. Проверка была плановой,  бухгалтерия была «белой», но на душе все равно неспокойно. Ежедневно в конце дня она звонила Тамаре и узнав, что все нормально, успокаивалась. Так как у ее сватов уже был опыт в уходе за младенцем, то Галина была как бы не у дела, поэтому, сославшись  на проверку в супермаркете, тепло распрощалась с дочерью, внуками и новыми родственниками, отбыла  домой.
                * * *
- Ну, что они в акте написали? – спросила Галина, войдя в кабинет главбуха?
- Да так, мелочи. Я им сама подсказала, они ведь не могут уйти, не выписав штраф, у них план на штрафы. 
- Система… - процедила сквозь зубы Галина, пытаясь скрыть плохое настроение.
- Да, система, - подтвердила главбух. – А ты знаешь, что они сказали? – и глаза ее оживленно заблестели.
- Что? – нехотя отреагировала на вопрос Галина.
Тамара вышла из-за стола, и облокотившись на сейф, перекосив лицо в недовольной мине, копируя кого-то из проверяющих, произнесла: «Представляю, сколько вы имеете в своем магазине, если такую зарплату показываете».
- Что она имела ввиду, - недоумевая, спросила Галина.

- А то, мой правильный директор,  что реальную зарплату никто, - и ехидно, -  кроме  тебя, не показывает. Вот и они считают, что при такой зарплате по ведомости плюс неподъемные налоги, ты имеешь бешеные деньги. Никто, понимаешь, никто не платит таких налогов. Я каждый месяц готова рыдать от общей суммы налогов… И что мы получаем… Разве это деньги… А ты… Ты приходишь каждое утро с черными кругами под глазами. Добро бы от любви, а то ведь сразу нас вызываешь и начинаешь выкладывать по своим ночным расчетам, как улучшить работу супермаркета.

    «Ну сижу по ночам может быть не только ради прибыли супермаркета, а чтобы дождаться утра, так как тяжело ложиться в постель, которую не назовешь супружеской.  Раньше  засиживалась за полночь, чтобы избежать супружеских обязанностей с Иваном, а теперь…- горько прервала провокационные мысли, измученная бессонницей,  Галина».
- Ну страна, - продолжала сокрушаться Тамара.
- Не страна, а правительство. Журналисты пишут, что даже итальянская мафия капитал не вывозит за пределы своей страны, а наши… Возьмем первого президента. Не успел сесть в кресло, как «хатынку» в Швейцарии купил, за какие шиши? Так еще нагло об этом по телевизору объявил, хоть бы уж молчал: мы бы думали, что это сплетни, - Галина обвела взглядом белые стены кабинета главного бухгалтера и  закурила.

- Да, разворовали страну, - вздохнула Тамара. – Недавно слушала по телевизору передачу «Цена успеха» называется. Выступал врач (фамилию не запомнила), так он сказал, что в Китае ежегодно прилюдно расстреливают 60 человек – чиновников, за взятки, воров и еще кого-то не помню. Он бывает в Китае довольно часто – несколько раз в год – так что это не выдумка. И я считаю, что мера правильная. А ведущие, так не знали как себя вести, видно не рады были, что пригласили его на передачу. Молодец мужик! Сказал то, о чем народ думает и на остановках обсуждает.

- Ну, это наверное, жестоко. Вообще у наших граждан исчез патриотизм, начиная с правительства. Я человек аполитичный, но хотела бы знать, почему Прибалтика поднялась? Я думаю, основной двигатель их подъема – патриотизм. Возьмем Паульса. Появились у него деньги, так он не в  «хатынку» их вложил, а в благотворительность: в деревне построил музыкальную школу. А у нас только и слышно про мошенничество и куда уходят бюджетные деньги.
А  производство? Все развалили, а бюджет поддерживают за счет непосильных налогов и штрафов. Эх, правительство…
- Да, Галина, нам нужна в правительстве Тэтчер. Женщины не допустили бы 
такой деградации населения, а мужики… ты только посмотри, депутаты совсем обнаглели.

- А пенсионеры? – Галину как прорвало. – Когда приезжаю в родительский дом, 
     так не   знаю куда глаза девать. Навстречу идут буквально оборванные 
     старики и старухи, - соседи. Дети разъехались на заработки или вообще 
    пропали, а они бедствуют на свою пенсию. Ведь поселок шахтерский, обе
    шахты закрыли, завод почти не работает, работоспособное население выехало,
    оставив стариков, да и куда их брать, когда сами мыкаются, отопление печное,
    с углем проблемы, газ только по одной улице. Последнее время мать и та стала
    сторониться соседок, потому что те с завистью смотрят на нее и при встрече
    подчеркивают, какая у нее счастливая судьба, потому что дочь
    «коммерсантка».

Галина замолчала, вспомнив не по годам серьезных девочек с «кварталов», которые побираются, и старушек, делящихся последним.
Абсолютно не разбираясь в политике, да и в экономике страны, Галина представила советское время с аппаратом защищенности (с карающим аппаратом ни ее семья, ни знакомые семьи, не сталкивались) – райкомом комсомола, райкомом , горкомом, обкомом партии, уверенность людей в том, что пойдут туда и их защитят, с правом на труд (не на бумаге – каждого после окончания средне-технического, высшего образования направляли на работу) и в очередной раз подумала об ошибке, которую опять совершили, не додумав чего-то.

                Глава  28               
                               
   Галина, незаметно для себя, пристрастилась к алкоголю, который нельзя было назвать  нормой жизни, но ежедневная порция коньяка  стала составной частью ее «бытия», закономерностью, как то, что после ночи наступает утро.
Вначале это случалось по вечерам «для сна», а затем… затем повседневным рационом. Она не могла отправиться на работу не «пропустив пять капель». После того, как сознание слегка затуманивалось, и реальность не была такой реальной, она была «в форме» и спокойно отправлялась управлять своим супермаркетом  (Вильховенко и Василий Иванович, которым она полностью доверяла, и которые за долгие годы их совместной работы никогда не поставили под сомнение ее доверие, управлялись самостоятельно и отчитывались перед ней только раз в месяц).

Вечером опять вино. Выпив и закурив,  подолгу рассматривала штопор, его примитивное устройство. Такой тоненький и безобидный внизу, он постепенно входил в пробку, которая, не подозревая о его коварстве, спокойно впускала  в свое тело, а затем, когда он (штопор) вытаскивал ее из привычной среды и она была выброшена на помойку, сожалеть было поздно.
Галина не могла выбросить пробку, она опять вставляла ее в бутылку, приговаривая: «Подруга, не все так плохо, даже с дыркой (уж не знаю, что там штопор у тебя продырявил, тело или душу), можно жить», и пила, а когда начинала перед глазами плыть комната, быстро ложилась в постель и проваливалась в спасительный сон.
Иногда по вечерам, в основном в праздники, Галина устраивала встречу с самой собой. Она зажигала свечу (одну!), ставила шампанское и анализировала свою жизнь, она была на грани суицида, но… но что-то останавливало ее. Дети? Не уверена. Это «что-то» шло из космоса, видно она еще не испила до конца свою чашу. Каждый вечер встречи «сама с собой» заканчивался слезами.

Иногда она пыталась избавиться от алкогольной зависимости, но увы… надвигалась беспощадная реальность и желание уйти из жизни усиливалось. Получалось, что алкоголь стирал грань между реальностью и мечтой, то-есть давал возможность фальсифицировать свою жизнь, давал возможность некоторое, отуманенное время, пожить в той намечтательной жизни, а свеча, свеча была жертвоприношением свету, который еле-еле брезжил вдали,  и к нему, падая и спотыкаясь, надеясь на природные инстинкты, влачить бренное тело.
               
Отправив детей в Москву, Галина понимала, что лишила себя чего-то жизненно важного, но вернуть их домой, ради себя она не могла, так как не смогла бы объяснить им, что они нужны ей для утешения. Каждый из них жил своей жизнью и даже между собой сестра и брат  редко виделись.
Перед  праздником всегда звонил Стас. После неудачного второго брака на своей однокласснице, которая работала в горбольнице медсестрой и которая его вскоре сменила на водителя «Скорой помощи»,  больше не делал попыток устроить  семейную жизнь. С первой женой он так и не помирился, хотя та неоднократно предлагала ему «сойтись ради дочери». Ася, дочь Стаса, окончив школу и поступив в институт, переехала к нему.

 Галина иногда видела их вдвоем. Ася была такой же высокой и большеглазой, как ее отец, но Галине что-то не понравилось в ее лице и только приглядевшись поняла: несоответствие между большими печальными глазами и маленьким смеющимся ртом – улыбка казалась искусственной. Когда Ася не улыбалась, то была похожа на газель: стройная с длинными ногами и большими грустными и влажными глазами.
Стас ни по телефону, ни при встрече никогда не задавал никаких вопросов, но Галина видела, что если бы дала хоть малейшую надежду … но сколько ни ворошила душу ничего в ней, как и раньше, не находила. Пусто, совсем пусто.
   
Однажды к  Галине прибежал, запыхавшийся с бледно-зеленым лицом, Стас. Было воскресенье и Галина, не зная куда деть себя от тоски и непрошенных мыслей, валялась на диване с пультом от телевизора в руке. Звонок был резким и требовательным. Так ей никто не звонил и она была вдвойне удивлена,  увидев перед дверью Стаса с таким потерянным лицом, какого она никогда у него не видела. Войдя в прихожую, забыв поздороваться,  запыхавшись или волнуясь, деревянными губами произнес:
- Галина… мне срочно, очень срочно нужны  пять тысяч долларов. Не спрашивай… ни о чем… И еще, если через час не позвоню, сообщи в милицию…Вот адрес, куда я поеду с деньгами…
Галина молча вышла на лоджию и, открыв тайник, взяла деньги. Стас схватил деньги, и даже не поблагодарив, буквально выпрыгнул из прихожей, оставив в тревожном недоумении хозяйку. Вернувшись к дивану и пытаясь осмыслить поведение сдержанного во всех ситуациях друга, поняла, что у Стаса несчастье. Но какое? Последнее время они редко виделись, но звонили друг другу довольно часто, и вроде у него не было особых поводов для волнения. Так считала Галина, а на самом деле все обстояло иначе.
                * * *
Два года тому назад  Ася, дочь Стаса, познакомилась с  парнем, в которого влюбилась до безрассудства. Встречались они  раз в месяц, у него был  «свой бизнес» (со слов Аси). Какой, как не пытался узнать Стас, она не знала. Это настораживало его, но видя счастливые глаза дочери, решил не допытываться, в конце концов, молодой человек, это не муж. Однако смущало, что убирая в квартире или стирая, Ася, воспитанная на классической музыке (ее отчислили из политехнического института за неуспеваемость, она, нисколько не расстраиваясь поступила в  музыкальное училище и, окончив его, преподавала в школе пение) стала напевать песни явно криминального содержания, отдающего зоной.

Когда он удивленно спросил ее об этом, она смущенно, пряча глаза от отца сказала, что их передают по радио «Шансон», но при отце их больше не напевала. Вскоре Ася сообщила, что ждет ребенка от любимого мужчины. Стас,  как  ошпаренный, уставился на дочь, но взяв себя в руки, спросил:
- А кто отец?
- Его зовут Яков.
- Когда вы собираетесь пожениться?
- Он противник брака. Говорит, что брак убивает любовь.
- ?
- Мы будем жить в гражданском браке.

- Но ты хотя бы познакомила меня с ним, - так и не придя в себя от неожиданности взглядов дочери, пробормотал  Стас.
- Безусловно, но он так редко бывает в городе, его бизнес требует длительных командировок по стране.
- Ты до сих пор не знаешь какой у него бизнес?
- Нет, он мне не говорит, да и какая мне разница?

Обеспокоенный Стас  не знал  о чем еще  говорить с бесконечно любимой дочерью, которая мгновенно оказалась на недосягаемой дистанции.
На протяжении всей беременности Ася так  и не познакомила Стаса с отцом будущего ребенка. В роддом  дочь также отвез Стас. Но когда приехал забирать из больницы дочь и внука, то в приемном покое столкнулся с бритоголовым «качком», который оказался любимым  мужчиной  Аси и который не хотел  на ней жениться, чтобы не убить их любовь.
Яша поцеловал Асю, крепко пожал руку Стасу и  отдав ему малыша, возле машины в которой приехал Стас, отозвал Асю,   что-то ей сказал и поцеловав еще раз, сел в стоящую  на противоположной стороне дороги  «Ауди» с затемненными стеклами.
Осчастливленная Ася, села в автомобиль и взяла из рук Стаса конвертик с ее плотью и кровью.
Нехорошие мысли  Стаса забили тревогу, но он только грустно смотрел на дочь и на внука, который при живом отце уже был «безотцовщиной».
  Дома Ася сообщила, что  Яша снял квартиру, сейчас в ней делают ремонт и после командировки он их заберет. Стас промолчал.

Прошло два месяца, а Яша был все в командировке. Раз в неделю он звонил Асе и долго ей что-то говорил, после чего она ходила веселой и счастливой. В конце концов ребенка надо было регистрировать. Посоветовавшись по телефону с Яшей, молодая мама согласилась на регистрацию. Малышу дали имя Стас (в честь деда), фамилию и отчество тоже записали деда.
Стас понимал своим трезвым техническим умом, что его дочь попала  в какую-то историю, «влипла», но не хотел ее волновать, как никак кормящая мать. Постепенно он приучил себя к мысли, что ничего страшного не произошло, и что он и Ася вполне могут справиться сами с воспитанием маленького Стасика.

Яша по-прежнему приезжал на некоторое время в город, Ася по-прежнему бегала к нему на свидания, оставив сына на сиделку, которую подыскал Стас, на которую он рассчитывал в будущем как на постоянную няню. Ася не хотела терять место и 
через полгода собиралась выйти на работу, но Яша возражал, и Ася не посмела его ослушаться.
В хлопотах пролетело время, и когда  Стасику исполнился год, Яша неожиданно забрал их к себе, чем  вызвал  тревогу  Стаса за судьбу дочери и внука. Он снял квартиру с мебелью и телефоном, купил сыну манеж, а жене - золотой браслет.

По-прежнему Ася оставалась одна, а Яша все ездил по командировкам. Полгода все было хорошо, но затем глаза  Аси погрустнели, лицо побледнело и вытянулось, уголки губ опустились. Стасу она напоминала Пьеро. На вопросы отца  отмалчивалась или, прижав к груди сына,  глотала слезы. Переезжать к отцу не соглашалась, и Стасу казалось, что его дочь запугана,  но Ася хранила молчание,  и Стас не знал, что и думать. Так прошло еще три месяца.  Последнее время Ася вообще не приходила, а на звонки отца односложно отвечала, что у них все хорошо, просто ей некогда и обещала как только выберется свободная минутка – забежать.
Стас, чуя неладное,  решил сам навестить дочь, но вскоре последовал звонок и чужой голос, в котором он еле-еле узнал Асю, хрипло попросил его приехать.

Дверь открыл Яша. Изменился он неузнаваемо: похудел, волосы отросли и почти закрывали глаза, лицо было небритым, с неаккуратно подстриженными усами. Было такое впечатление, что его недавно выпустили из зоны. Противно оскалясь, произнес:
- Здравия желаем, папаша.
- Где Ася?
Псевдомуж  посторонился  и Стас увидел прижавшуюся к стене  поникшую дочь с кровоподтеками  на лице.
- Ася, где Стасик? – мрачно спросил Стас, оценив ситуацию.
- Не знаю, - скорее догадался Стас по шевелящимся разбитым губам дочери.
- Папаша, будет вам и белка, будет и свисток, - развязно сказал Яша и закрыл широкой спиной Асю, - то-есть,  будет вам и дочка и внук, только заплатить надо.
- Сколько?
- Пять тысяч зеленью.
- Но у меня нет таких денег.
- Ничего, папаня, найдешь, не вчера родился. Мне терять нечего. Зато тебе придется хоронить троих, меня ведь тоже под забором не оставишь. Жду два дня. И не вздумай идти в милицию… Понял…, - и захлопнул дверь.

Придавленный свалившимся несчастьем,  Стас бросился к Галине и, получив доллары, вернулся к дверям злополучной квартиры. Яша, довольно ухмыльнувшись,
Крикнул в глубину квартиры:
      - Вот видишь, принес, а ты говорила, что  дома ничего нет. Стоило из-за такого                пустяка доводить меня до бешенства… Собирайся… - и толстыми пальцами, с грязными ободками под ногтями, стал пересчитывать деньги. – Все как в аптеке.  Папаша,  не дергаться,  ждать у подъезда, мотор сам вызову.
               Минут через пятнадцать езды, такси остановилось возле частного дома и  Яша вынес на руках  чумазого Стасика, который увидев мать, радостно заулыбался, протягивая к ней  грязные ручонки.   Отдав ребенка матери, Яша сел в такси, небрежно бросив: «Остановка за углом». Стас проследил взглядом за автомобилем, запомнил его номер.   
   
 К счастью, на остановке  был телефон-автомат и Стас, дрожащей рукой вставив чип-карту, стараясь быть спокойным, сообщил Галине, что все в порядке и вечером он ей позвонит из дома.
Приехав домой  он созвонился с теткой, которая жила  Таганроге и наскоро собрав дочь и внука, отвез на вокзал. Посадив Асю и Стасика в вагон  поезда и, дождавшись его отправления, прямиком, хоть было поздно, поехал к Галине. Рассказав коротко о случившемся и выпив рюмку коньяка немного успокоился. Решили, что утром пойдут к знакомому Галины,  к следователю.

После сбивчивого рассказа в милиции, следователь достал фотографии и разложил их перед Стасом, который не сразу определил среди них Яшу, и неуверенно, показав на одну из них, поднял глаза на следователя. Тот, сбросив с лица маску непроницаемости, выложил еще несколько фотографий. Просмотрев их, Стас уверенно сказал: «Да, он»,  и положил перед следователем клочок бумаги, на котором был записан номер такси, увозившего из переулка его несостоявшегося зятя,  и как выяснилось убийцу-рецидивиста, который последнее время «промышлял» наркобизнесом,  и которого три года не может поймать милиция.

Кличка его Янус, за хитрость и неуловимость.   
Стас так никогда и не узнал, поймали его или нет.
Ася в Таганроге вышла замуж, за парня, который жил на квартире тетки Стаса, бабушки Нюси.  Ее муж усыновил ребенка, и по желанию жены они переименовали Стасика  в Толика (в честь мужа), так что Станислав Станиславович стал Анатолием Анатольевичем. Жили они по-прежнему у  бабушки Нюси, так как дом был большой, и места всем хватало. После ее смерти дом с садом, огородом и любимой овчаркой Трезором  унаследовала  Ася. Ездил Стас к дочери редко, а она так  никогда и не приезжала в родной город: страх отбил в ней охоту вообще без особой нужды выходить из дома.
 
                Глава 29

Галина разбиралась с покупательницей, которая возмущенно показывала ей тубу майонеза,  наполненную клейстером. Она утверждала, что приобрела его в их супермаркете. Галина пыталась объяснить, что она ошибается, они не работают с этим предприятием, а майонез  получают непосредственно с маргаринового завода, и показала ей накладные. Галине не жалко было дать ей другую тубу своего майонеза, - дорога была  репутация магазина.  Но пожилая женщина орала на нее, что все они частники и пьют кровь  народа и что на них нужен 37-й год. Галина была оскорблена, но она  видела изношенную кофточку и разбитые туфли на ногах истеричной пенсионного возраста женщины и сама пошла в зал и, положив в пакет тубу майонеза из своего ассортимента, под неодобрительный ропот продавцов, отдала его так и не успокоившейся женщине. Зашла в кабинет и чтобы снять  нервное напряжение стала поливать цветы на подоконнике.

Прозвенел звонок, и Галина, будучи суеверной (а день начался скандалом), нехотя сняла трубку.
- Галка, Галка… - и истошные, леденящие душу рыдания, в которых она с трудом узнала голос Анжелы.
- Жека, что случилось, где ты… ну ответь, - почти уверенная в непоправимом, просила  Галина, но кроме плача  ничего не слышала.
- Жека, Жека,  успокойся, возьми себя в руки, где ты, - беспомощно хватая себя за голову, повторила вопрос  Галина.
- В областной… хирургии… Сашка…- еле разобрала сквозь рыдания Галина.
- Я еду, Жека, еду, - и бросив трубку села в свой «Джип» и, не сказав никому ни слова, уехала к совсем потерявшей голову подруге.

Безостановочно плачущую Анжелу она нашла на подоконнике возле операционной.
- Сашка…Сашка…- бормотала сквозь плач Анжела и показывала рукой на дверь операционной.
Галина увидела в глубине коридора стулья и почти силой увела подругу и усадила на них. Рядом был какой-то кабинет и, заглянув в него Галина попросила санитарку, которая вытирала со стола пыль дать ей стакан воды. Влив почти силой в Анжелу воду, в которую санитарка предусмотрительно накапала  валерьянку, Галина, сама трясясь от страха, пыталась выяснить у подруги, что же произошло. Но вода не успокоила Анжелу и тогда санитарка позвала медсестру, которая с помощью Галины завела ее в кабинет и, уложив на кушетку, сделала укол. По лицам удалившихся, медсестры и санитарки, и их предупредительному отношению, Галина поняла, что они знают причину и что случай тяжелый. Допив воду с валерьянкой, которая осталась в стакане, Галина взяла почти безжизненную руку Анжелы в свою. Минут через десять Анжела перестала плакать, только изредка всхлипывала:
- Сашка бросился с балкона, - первое, что она произнесла,- …сейчас делают трепанацию черепа… положительный результат никто не гарантирует.

Галина перепугано смотрела на подругу и боялась задавать вопросы, но Анжела, еле разжимая губы, чуть слышно продолжала:
- Он приехал три дня тому назад, без предупреждения, сказал, что прервал контракт. Я спросила почему, на что он ответил: «Всех денег не заберешь». Он очень изменился, искал уединения, молча смотрел на меня и когда я его целовала, не отвечал на мои ласки. Я думала, что он уйдет от меня к другой, ведь там сын. Стала его упрекать, но он молчал. Ночью он не выдерживал моих атак, но затем вставал, курил и до утра лежал на диване в гостиной. Когда я подходила к нему и пыталась прилечь, он говорил с непонятной угрозой в голосе: »Уйди».

Сегодня, под утро, на его «Уйди», я устроила скандал, вспомнив и его сына, на что он буквально озверев схватил меня за руку, крикнул: «Не трогай святое… проститутка».
Анжела показала руку, на которой красовался огромный синяк.
- Затем, не выпуская руку и оскорбляя меня так, как только можно оскорбить женщину, выплестнул в лицо то, о чем я даже не догадывалась. Кто-то снял обо мне порнофильм, в котором смонтированы несколько моих так называемых спектаклей с сексом в финале. Там был и групповой секс (а я ведь этим никогда не занималась) и видно столько черной порнухи, что психика Сашки не выдержала. Наверное, это сволочь-Алик поставил видео камеру у меня, а затем продал, а те доработали.

Фильм назывался «Диана-богиня луны» и его пустили по интернету и команда судна, на котором плавал Сашка развлекалась тем, что часто его смотрела. Однажды Сашка зашел к помощнику капитана и застыл на месте: он увидел меня.
Я клялась и божилась, что это не я, но он, саркастично улыбаясь, говорил: «Проститутка, я ведь все твои приемы знаю, видно ты их на мне отрабатывала. А ведь я тебя боготворил. Чего тебе не хватало… Ну теперь я знаю чего… Но самое страшное, что я тебя ненавижу, и …люблю. Я не могу жить без тебя… и с тобой не могу. Какой может быть выход…Выхода нет… вернее есть один выход… Он всегда есть…Хорошо, что мы смертны…Да-да, любимая…смерть…Там мы будем вместе и ты будешь принадлежать только мне».

 Он совсем обезумел, глаза побелели и стали косить, его трясло, как в лихорадке и улыбка… дьвольская улыбка… Затем Сашка открыл балкон и потащил меня на него.  Страх парализовал меня, я не могла сопротивляться, даже кричать не могла и в мозгу пронеслось: «Все, сейчас он меня сбросит с балкона». На какое-то мгновение силы вернулись и мне удалось ухватиться за стойку балконной решетки. Я крикнула: «Убей, убей меня и иди к сыну и к ней чистой нет у меня сына, умер. Никого у меня нет… Будь ты проклята…»  и наклонившись, решетка разошлась, наверное он заранее ее подпилил, потянул меня за руку. От страха я покрылась потом и, отчаянно вцепившись в стойку балкона, рванула руку, она выскользнула, а Сашка, потеряв равновесие, и не удержавшись, полетел вниз. Я только слышала глухой стук об асфальт. «Скорую» вызвали соседи с первого этажа. Галка, если он умрет и я умру, - и Анжела опять зарыдала в голос. Сразу же вошла медсестра и повернув ее лицом к стене сделала укол и попросив немного полежать на боку жестом вызвала Галину за дверь.
- Умер, сердце не выдержало, в сознание не приходил, - и заплакала, - красивый…, - зачем-то добавила она. – Я ей вколола сильнодействующее успокоительное, но ей нужна медсестра… все время, она не выдержит.
                * * *
Галина оплатила все расходы в похоронном бюро,  медсестру и поминки.
Анжела безучастно смотрела на процессию, сидя рядом с гробом, подчинялась приказаниям медсестры и Галины, но оправиться от стресса не смогла. Она сошла с ума и ее, как буйную, поместили в психиатрическую больницу. От былой красоты Анжелы ничего не осталось: волосы остригли, в глазах появилось безумие, на губах – полуулыбка. Кроме всего, она потеряла речь и только мычала. Беря грех на душу, Галина иногда думала о том, что лучше бы было, если бы…

                Эпилог

Галина и Стас медленно брели вдоль берега моря. Они  изменились: Галина постарела и поседела, Стас почти не изменился, вернее, изменился, но с поправкой на возраст,  в лучшую сторону, поправился  («не от котлет, а от лет», - шутил он), полнота ему шла, он не казался долговязым, морщины почти разгладились. Для своих лет он выглядел очень неплохо. Их отношения переросли в прочную дружбу, они уже не первый год отдыхали вместе, знакомые считали, что у них гостевой брак, да, наверное так оно и было: виделись каждый день, все праздники встречали вместе, к знакомым всегда приходили вдвоем, а после вечера Стас нередко оставался ночевать у Галины, спал в кабинете, который хозяйка переоборудовала из детской.

Рядом со Стасом ей было так покойно, что иногда хотелось погладить  по сутулой спине, как гладят домашнюю преданную собаку.
Глядя на Стаса,  Галина неожиданно поняла себя, свое отношение к жизни: она все воспринимала слишком серьезно, отсюда и мучения. А надо легко, поверхностно.
Ведь не бывает абсолютного счастья? Бывает, «но его обаяние кратко».
Бывает, когда смотришь глаза в глаза, смотришь на расстегнутую пуговицу рубашки под галстуком и паришь… паришь… свободное парение… 

Рассуждения  ее сводилась к одному: почему мы не можем жить спокойно, как птицы, деревья, как трава? Нет, мы должны измучить себя к концу жизни, чтобы понять, что смысл жизни заключается в том…чтобы жить.
Как жить? Просто быть счастливчиком? Нет, Бог дает несчастия, испытания, чтобы человек состоялся и чтобы оставил след на земле. А она, в чем она состоялась? Мечтала в детстве о том, что всю жизнь будет петь, но ее убедили, что торговля дает деньги и сытую жизнь. Да, она живет безбедно, но уныло. Магазины ее не привлекают и то, что они прибыльны уже не ее заслуга. Молодость прошла, и с нею
 ушли страсти, желания. Механическое продолжение жизни без цели, без стремлений,  довольствуешься тем, что есть. Даже утром вставать не хочется,
потому что день будет такой, как вчера, и завтра будет такое, как сегодня.
            
                * * *               
        Галина шла, глубоко засунув руки в карманы куртки и ежась от холодного ветра, Стас – с палкой, которую он подобрал на пляже, и которая от длительного путешествия в море была, как бы отполирована. Ночной ураган похулиганил на славу: тут и там валялись разбитые лежаки и сваленные «грибки», дальше за пляжем они обнаружили полоску выброшенных из моря рыб, некоторые били плавниками, пытаясь нащупать спасительную воду.

- Выброшенные на берег … -  философски промолвил Стас, бросая в море, как ему казалось, еще живую рыбу.
- Да, выброшенные на берег,- повторила Галина, которая поняла, что имеет ввиду Стас.

Всплыли картины из детства: одиноко сидящий в саду отец с глазами полными немого отчаяния; мать, вытирающая несуществующую пыль с мебели, молча глотающая слезы. Бесстрастно Галина вспомнила Сашку в гробу, стриженную Анжелку в психушке, опустившегося Ивана, Манюню, которая так и не вышла замуж, Виктора… со взглядом из сплава страсти, нежности, любви,  преданности и… неуверенности, заглядывающего в холодно-безразличные молодые глаза …   
 А она сама… а Стас…

«Все, все мы – выброшенные на берег, выброшенные из жизни, бьем плавниками, ища воду, а ее нет… нет ее…воды, а раз нет воды… нет жизни… Но ведь есть что-то… Что-то ведь должно быть…Или ничего… Одиночество… Одиночество души…Бездна…»