Шум аплодисментов оглушает. Бесчисленные вспышки фотоаппаратов ослепляют глаза. Хлопаю ресницами, пытаюсь разглядеть лица в зале, но они всё равно сливаются в разноцветную массу. Чувствую, как пот по спине стекает в трусы, от чего они мокрые липнут к ягодицам, обтянутым узким, душным, нейлоновым платьем, расшитым зелёными блестящим паетками. В нём я похожа на русалку.
- В номинации «Лучший писатель года» награждается Наталия Великая, за роман «Я, я, и снова я».
Зал опять взрывается аплодисментами. Ко мне подходят какие-то люди, что-то говорят, трогают, суют в руки пошлые букеты, отвратительно пахнущих красных роз. У меня всё плывёт перед глазами, кажется, что я вот-вот потеряю сознание...Проснулась.
Навязчивые сны о всемирном признании и славе стали мучить меня с тех пор, как под одним из своих шедевров, опубликованном на лит. сайте в сети появился единственный комментарий: "ваша писанина, дамочка, дерьмо". Я так обрадовалась и разволновалась, когда прочла это. Потом маркером вывела у себя на лбу драгоценные слова поклонника моего творчества. Так и хожу до сих пор. Жаль, зима, и под шапкой никто их не видит. Ну ничего, совсем скоро март. Он исподтишка наблюдает за тем, как умирает февраль, и на его помин уже готовит себе кисель из грязного снега.
За окном провыла сирена. Через щель между газетами, которыми было залеплено моё окно, я наблюдала, как санитары из машины Скорой Помощи ловко выгружают носилки и спешат к подъезду. Наверное, к бабе Люсе - соседке моей. Вечно ей с сердцем плохо. Я тихонько приоткрыла дверь своей квартиры, чтобы посмотреть, как медбратья будут выносить её грузное тело. И внезапно получила сильный удар дверью по лбу. Эти, в белых халатах, бесцеремонно ворвались ко мне.
- Ээээй, куда вы меня? Совсем что ль! Вон соседняя дверь. Я Скорую не вызывала, — орала я на санитаров, которые выкручивали мне руки. - Я жаловаться буду. В прокуратуру. В Союз Писателей Мира. Да что ж вы творите, ироды проклятые! - верещала я. - А, не верите, что я великая писательница? Тогда позвоните моему литературному агенту. Позвоните, позвоните, - тут я ловко вывернулась из их цепких рук, спрыгнула с носилок и рванула к телефону. На ходу споткнулась о стопку газет, которая возвышалась почти в человеческий рост.
- Вот, и в газетах про меня пишут! - я стала швырять периодику в лицо, раскрасневшегося от борьбы со мной санитара.
Газетами была завалена почти вся комната: они лежали вдоль стен, на подоконнике, ими были оклеены стены и окна мой квартиры. Я вошла в раж и стала их разбрасывать. Пожелтевшие и пыльные они взметали к потолку и падали. Медики хватали их на лету, рвали на куски, а те, что оказывались на полу, топтали грязными ботинками. Стоп-кадр: санитары в нелепых позах, зависшие в воздухе обрывки газет, как новогоднее конфетти, светящиеся в свете софитов. Жарко.
Очнулась в палате. За оконными решётками - свободные звёзды. Попробовала пошевелиться. Не удалось. Руки и ноги были крепко привязаны к железной кровати. Я стала смотреть на звезду. Чем дольше я на неё смотрела, тем больше и ярче она становилась, а потом стала извергаться на меня горячей светящейся лавой...
Утром в палату вошёл величественный дядька в высоком белом колпаке. На носу пенсне. "Не иначе, как Коровьев" - подумала я. Так, вроде, у того одно стекло было треснувшее, а у этого хмыря целёхоньки оба. В дальнем углу палаты на стуле сидел кот-Бегемот, лениво почёсывая за ухом. Коровьев недобро посмотрел на меня и улыбнулся так противненько.
- Прочитал я Ваш нашумевший роман «Я, я и снова я», голубушка, - ласково сказал он.
- Ну и как? Скажите же, это гениально?
- Ваша писанина, дамочка, дерьмо. Вот и на лбу у вас это написано.
Я потёрла лоб.
- Ну почему же дерьмо, доктор?
- Потому что сплошная грязь и мерзость.
- Но именно он мне принёс всемирную известность...
- Знаете ли, многие прославились дерьмом, Сорокин, вот хотя бы. Но у него дерьмо органичное, вкусно пахнущее, а твоё воняет.
- Значит, по-вашему, я не гений?
- Хуже, ты больна псевдогениальностью.
- Что-что?
- Хотите полный диагноз?
- Да уж извольте.
- Рубцовый фимоз головного мозга, осложненный графоманией, жаждой внимания к собственной персоне, монополярность суждений, поведенческая пседодевиантность.
- Ооооо, это опасно? Консервативное лечение или операция?
- Учитывая затяжное хроническое течение процесса, прогноз для выздоровления сомнительный.
- Значит умру?
- Зачем же так категорично, с таким недугом живут.
- Спасибо, доктор.
- Да не за что, отдыхайте, поправляйтесь. А кстати, что это у вас в руке?
- Аааа...это статья про меня из газеты «Правдивая правда»
- Позвольте полюбопытствовать...
Я разжала кулак. Разгладила пожелтевший обрывок и протянула его Коровьеву.
Он начал читать вслух: Сибирский бальзам «Егерь». Отзывы читателей:
«Мои нервы были на пределе. Я чувствовала ещё немного и взорвусь. Дошло до приёма антидепрессантов, но и они не помогали. На нервной почве у меня стало болеть всё. Я просто разваливалась на части. Родные уговорили меня начать принимать бальзам «Егерь». Теперь в нашем доме тишина и покой, атмосфера доброжелательности и радости. Я чувствую себя хорошо, бодро, никакие болячки меня больше не беспокоят. Спасибо этому чудо-препарату, вернувшему мне гармонию и спокойствие».
Подпись: Наталия Великая.
- Со своим самоваром в Тулу не ездят, голубушка. Нет у нас тут никакого «Егеря». Лечить будем традиционно, - Коровьев смял газетный обрывок и швырнул в мусорное ведро, поправил пенсне, медленно поднялся и вышел.
- А мне бы валерьянки, - промяукал, до этого тихо сидевший в углу палаты, Бегемот. Есть она в твоём «Егере»? - спросил кот и облизнулся.
Мои губы поползли в улыбку, которая становилась всё шире и шире, и, наконец, я разразилась истерическим смехом, который перешёл в рыданья.
- Ну-ну, не плачь, - кот погладил меня по голове своей мягкой лапой, - успокойся всех вылечили и тебя тоже вылечат.