Клеймо

Аарон Комель



Мистическая фантасмагория




                «Свобода! Сколько преступлений совершается во имя тебя!»
                М. Роллан

Воинская часть № 2345 располагалась в верховьях быстрой своенравной реки Грива. В восьмидесяти километрах выше города Гривинска. Раньше здесь располагался полк ракетных войск. Теперь же остался один мотострелковый батальон.
Однажды утром рядовой Марг;н пришел после утренней зарядки в ванную комнату казармы. Он машинально посмотрел в зеркало и оторопел. Дыхание, учащенное после интенсивных физических упражнений, вдруг прервалось. Рядовой вдохнул и долго не мог выдохнуть. Он приложил, смоченную холодной водой, ладонь к глазам, чтобы убедиться, что это не сон. Несколько минут он стоял в оцепенении, держа в одной руке зубную щетку в другой тюбик с пастой. Когда он все-таки, преодолел страх и смятение, взгляд его был прикован к возникшему ниоткуда шраму округлой формы на левой груди. Это был именно слабо взбугренный красноватый шрам – след от ожога. И рядовой с ужасом подумал о том, что над ним опять издевались во время сна. Придя в казарму, рядовой пытливо вглядывался в лицо своего единственного друга – рыжеволосого Артура Дрозда.
- Ты что так смотришь на меня? – Дрозд усмехнулся.
- Да так. Ты ночью ничего не слышал?
- Нет. Начальства не было. Они ездили в город на гулянку.
Маргин облегченно выдохнул. Да и не мог он так крепко спать, чтобы не почувствовать боли от ожога.
- Что-то ты сегодня какой-то не такой. – Артур внимательно посмотрел на друга.
- Да снилась всякая ерунда, просыпался несколько раз.
Маргину приснилось, что он стал вороным длинногривым мустангом. Сновидение было настолько мимолетным, что он сразу не смог вспомнить его. Рядовой направил взгляд на стену, где над кроватью висели картинки, вырезанные из журналов, на которых были изображены любимые им лошади. Лошади были разных мастей и в разных ракурсах: купающиеся, бегущие, несущиеся, целующиеся, бунтующие, спокойно пасущиеся, стоящие на краю пропасти…
И он вспомнил то, что ему снилось. Он попытался найти причину этих сновидений, и он нашел ее. Последние две недели его мучила и угнетала тоска по дому – он скучал  по любимому вороному скакуну по имени Демон, по гитарной музыке далекой Испании, записанной на магнитофон.
Последний, перед появлением шрама на груди, был отчетливый подробный сон, даже не сон, а туманное воспоминание о далеком детстве. Димке шел тогда восьмой год. Его самый близкий в ту пору человек – дед Кондрат, взял мальчика с собой на конюшню, где происходило клеймение молодых жеребца и кобылы. Димка видел, словно наяву, все детали происходящего действа. Он хорошо ощущал все душевные переживания, которые ему пришлось испытать тогда. Он вспомнил, как был сильно напуган надсадным, невыносимым ржанием лошадей в момент прижигания – прикосновения раскаленного до бела куска железа к шкуре бедного животного. А когда запах паленой лошадиной шкуры ударил ему в нос, Димка чуть не потерял сознание – его бросило в жар. Тогда это было настоящее потрясение для маленького мальчика, а может даже, это была настоящая психологическая травма! Целую неделю после этого Димка плохо спал ночами, просыпаясь по несколько раз за ночь, покрытый испариной. Утрами у него шла носом кровь. И тогда мальчик услышал, произнесенные дедом Кондратом слова, которые запомнил на всю жизнь:
- Клеймение для лошади – это экзамен, испытание, ломка. После клеймения лошадь начинает принадлежать человеку – хозяину, а до этого она принадлежит самой себе, природе, сотворившей ее. Клеймом определяется ближайшее будущее лошади, а может, и ее судьба…
Рядовой Маргин все это хорошо помнил, особенно сейчас, в условиях постоянно испытываемого депрессивного стресса и после участившихся ночных побоев и издевательств во время караулов.
Шел 12 месяц службы рядового Дмитрия Маргина. Терпение кончалось. Страданию, несправедливости, казалось, не было конца. Его главные истязатели – командир взвода Иродов и его друг, заместитель, старший сержант Издевкин остались на сверхурочную контрактную службу.
Весь день Димка был сам не свой. Что-то происходило с ним. Он точно не знал что. Но, кажется, он переставал бояться. Кого? Ненавистных ему сержантов?
Его начала обуревать, подчинять себе стихия дерзости и гордости.
«Может, это рождающееся чувство –  решительное намерение сделать шаг в бездну – покончить со своей униженной, растоптанной жизнью?! В бездну свободы! Чувствуемой и ощущаемой свободы! Свобода – такое крылатое, напоенное ветром, топотом копыт и ржанием лошадей, слово»
«Нет! Нет! Нет!!»
«Мертвый, смогу ли я ощущать и чувствовать свободу? В смерти найду ли я покой? Нет! Даже смерть не погасит разгорающийся внутри огонь!»  - Непрерывно спрашивал и сам себе отвечал Димка.
Димка мучил себя самокопанием. Он задавал себе вопросы, на которые не в силах был найти ответы. «Значит, я уже вырос? Значит - это знак! Этот знак – призыв к действию! Это символ другой жизни! Но какая жизнь здесь? Когда еще долгих двенадцать месяцев мучиться! Нет! Нет!».
Третий, четвертый день с клеймом, как в бреду.
И все же Димка, совсем по-детски еще, гордился клеймом. Ночью, засыпая, он долго поглаживал его рукой. Оно было для него живым существом, которому он мог доверить свои самые сокровенные мысли и чаяния. Но в тоже время Димка стал бояться сновидений. Просто он подметил странную закономерность. Чем явственней, отчетливее во сне он видел свое чудесное превращение в вороного скакуна, тем все отчетливее на груди проступало клеймо. В ночь с субботы на воскресенье он с ужасом подумал, что если сегодня ему приснится сон о его превращении, то утром во взводе во время зарядки обязательно увидят это клеймо. И, конечно, будут расспросы, смех. Но каждую ночь с субботы на воскресенье взводный командир ездил развлекаться в город, оставляя за себя кого-нибудь из своих верных «шестерок». К таковым относился друг Димки – Артур. Это обнадеживало. Артур мог бы освободить друга на один раз от выполнения обязательных физических упражнений, выполняемых в это время года с голым торсом.
Но одно событие, произошедшее в воскресение вечером, стало последней каплей терпения.
Димка спокойно сидел в библиотеке, в читальном зале. Читал, в который уж раз, свою любимую книгу «Дымка» В. Джемса. Эта книга была для Димки лошадиной библией - Книгой книг!
Вдруг он услышал, как из громкоговорителей, развешанных по фонарным столбам, полилась его любимая музыка. Гитарный перезвон пленил его душу и перевернул его сознание.
Димка испытал такой прилив сил и бодрости, что на какое-то время забыл, где он находиться, забыл все унижения и обиды. Он, кажется, воспарил над землей и кружил вместе с музыкой, с каждым звуком поднимаясь, отрываясь все выше и выше, прочь от земли!!
По воскресениям Димка приходил в войсковую библиотеку и долго сидел там с одной целью: любоваться библиотекаршей Ритой, Маргаритой Сергеевной. Это была рыжеволосая, веснушчатая девушка, лет двадцати, дочь командира части. Длинная челка ее свисала прямо на глаза. Но когда она убирала со лба волосы, плавным и легким движением, то миру являлась Мадонна, как земле является небо после грозы, как святому является бог во время молитвы. Димка любовался девушкой. Это занятие отвлекало его от мрачных мыслей о самоубийстве и о бесконечном преодолении себя в противоборстве против ненавистных сержантов.
Ребята сослуживцы говорили, что за Ритой ухлестывает сам командир взвода Иродов.
Артур, знавший о Димкиной «неразделенной любви», смеялся над ним:
- Ты ею любуешься, а он ее «трахает» прямо в библиотеке, как последнюю шлюху.
Музыка стихла. Сердце защемило у Димки. Он сжал скулы, заиграл желваками, ком привалил к горлу…
 В читальном зале, кроме Маргина, сидели еще два солдата и листали какие-то цветные журналы, периодически посмеиваясь во весь голос.
Димка резко поднялся и пошел в коридор, опустив голову, глядя в пол, чтобы не встретится глазами с Ритой. Он вышел в коридор, сделал два шага и чуть не столкнулся лоб в лоб с сержантом Иродовым. Командир взвода был, как всегда по выходным дням, «навеселе». Рядовой Маргин козырнул, как положено.
- А-а, ты, доходяга. Ты что здесь ошиваешься?
Как обычно, сержант поднимал свою широкую ладонь, замахивался, резко бросал руку, останавливая ее перед самым лицом подчиненного, мол: «Если, мол, пикнешь - придушу». Так он заставлял себя уважать и бояться. Этот любимый жест сержанта был резким, ошеломляющим, что молодые сержанты пугались и машинально одергивали со страхом голову. И в этот раз Иродов замахнулся, чтобы в очередной раз, почувствовать и получить удовлетворение от власти, чтобы вознестись и унизить. Но Димка даже не шелохнулся и не моргнул глазом. Ни один мускул не дрогнул на его каменном лице. Он продолжал стоять, застыв на месте, играя желваками, направив свой дерзкий взгляд  прямо в глаза потрясенного командира взвода. Такой наглости и прыткости Иродов, конечно, не ожидал.
- Ты что это, щегол, давно кровью не ссал, портянки слюной давно не стирал?
Димка молчал. Он весь напрягся и сжал кулаки. И здесь более сильный физически Иродов, исподтишка, снизу нанес левой рукой легкий, резкий удар в подбородок подчиненному, следом, правой рукой, ударил рядового в солнечное сплетение. Это был давно отработанный и излюбленный прием сержанта, владеющего боксерской практикой. Пока Димка, присевший на корточки, боролся с приступом острой боли и не мог вздохнуть, сержант поливал его бранной речью:
- Говнюк! Салага! Тварь! Мразь! Ты на кого ощетинился? Не забудь, что сегодня в ночь ты идешь в караул. Там я поговорю с тобой конкретно. Быдло вонючее. Лошадник хренов. Говнюк!... Молокосос!...
Иродов умолк только тогда, когда за своей спиной услышал радостный, восторженный и трепетный возглас библиотекарши Риты:
- Саша! Саша! Я тебя заждалась.
Иродов обернулся и зло улыбнулся. Когда влюбленная парочка удалилась, Димка долго еще сидел, опустив голову, беззвучно плача, отирая слезы не разжатыми кулаками. Отпор был дан – первая маленькая победа! Но отчего она так горька на вкус?

…В караул ходили по двое. Цель караула состояла в том, чтобы охранять склады с оружием и боеприпасами. Караульное помещение находилось за колючей проволокой, в три ряда по периметру обволакивающей складские здания. В двух углах этого периметра стояли старые, полуразвалившиеся смотровые вышки. Обход совершали по очереди. По одному часу.
В эту ночь дождь лил как из ведра. Он начался еще поздно вечером, с внезапной, возникшей ниоткуда грозы. Гроза перешла в непрерывный поток. Димка любил дождь. Во время дождя ему всегда становилось легче и светлее. Он вспоминал свой дом. Оставшись один в караульном, слабо освещенном помещении, он отвернул лацкан гимнастерки и подошел к маленькому окошку. Шрам на левой груди совсем округлился. Все его мелкие, разрозненные части срослись воедино, и Димка увидел внутри шрама первую заглавную букву своего имени: «D». Димка погладил шрам, так как он гладил своего коня Даймона.
… Когда Димка в очередной раз пришел в «караулку», чтобы смениться, Артур, похлопав друга по плечу, сказал:
- Отдыхай, Димон! Уже никто не придет, тем более в такой дождь. А я пойду на вышку.
Димка скинул с плеча плащ и сел на длинную лавку возле печки, выставив вперед ноги. Он просидел так недолго. Едва лишь по телу прошла первая волна живительного тепла, рядового свалил сон. Он лег на лавку, выпрямился и расслабил окоченевшее тело. Кто-то позвал его: «Даймон! Даймон!». Гнедая молодая кобылица с глазами библиотекарши Риты подошла к нему и прикоснулась губами к загривку. Конь встрепенулся и помчался сквозь ветер. Пламя от клейма обжигало все тело. Оно горело. «Что-то должно произойти. Только что?».
Дверь с визгом распахнулась. На пороге появился командир взвода Иродов со своим закадычным подпевалой Издевкиным. Сержанты были изрядно пьяны. Их качало из стороны в сторону. Шел третий час ночи. Димка вскочил с лавки. Выпрямился, приветствуя старших по званию согласно уставу. И тут же получил несколько ударов ногой в пах и в лицо. Рядового откинуло назад.
- Ты знаешь, Дева? (это было прозвище командира взвода). Этот слизняк сегодня в библиотеке огрызнулся на меня. – Сержант зло прищурил глаза. - Хватит ему в девственниках ходить, пора ему «ломать целку».
- Этим мы сегодня и займемся, - поддакнул Издевкин.
 И оба п;шло загоготали.
Когда Димка, отдышавшись,  спокойно поднялся и сел на лавку, отирая с лица кровь, Иродов бросился к нему словно зверь и, взяв за грудки, заорал:
- Принеси ведро воды и нагрей на печи. Подмываться будешь. Козел! – Сержант ехидно и высокомерно заулыбался, скривив губы.
Димка, не говоря ни слова в ответ, взял ведро и вышел. Артура не было видно. Он продолжал спокойно спать на вышке. (В части между солдатами давно ходил слух, что склад давно пуст. Идущим в караул выдавали автомат и один «магазин» с тридцатью патронами. Когда охранники менялись, они передавали оружие друг другу. Единственная пригодная для укрытия вышка находилась в противоположном от караульного помещения углу охраняемой территории).
- Бежать! – мелькнула первая мысль.
И что-то бросило Димку вперед. Выбежав в ночь, под проливной дождь, он долго не мог вздохнуть. Ком слез привалил к горлу. Он с яростью бросил ведро в дверь «караулки».
- Вот вам! Козлы!!! – сказал про себя рядовой. Сказал спокойно, без страха, как можно громче.
И выплюнул изо рта горечь обиды и унижения! Взбрыкнул, как дикий вороной мустанг!  Зло и непокорно ухмыльнулся, глядя исподлобья на дверь «караулки», лихорадочно перебирая варианты дальнейших действий.
За дверью послышалась матерая ругань. Клеймо воссияло таким пламенем, что кажется, еще чуть-чуть бы и гимнастерка вспыхнула огнем. Адская боль пронзила тело, так что Димке, в момент промокшему под проливным дождем, стало нестерпимо жарко и душно! Он не помнил, как добежал до вышки. Слепая, смешанная с яростью волна ненависти захлестнула его. Подбежав к вышке, Димка истошно заорал:
- Артур!! Артур!! – Это уже был не то клич, не то рык зверя.
Друг спокойно спустился, позевывая, совершенно недоумевая, что может случиться в столь поздний час, да еще в столь ненастную погоду. Оружие Артур держал в руках.
- Автомат! Дай автомат! – Орал возбужденный Димка. Глаза его горели огнем.
- Ты что?! Димон?! Ты что?!
Не успел Артур опомниться, как Димка быстрым резким движением выхватил из рук изумленного сослуживца автомат и бросился обратно к караульному помещению. Он пробежал всего несколько метров, как в тусклом свете прожекторов, с трудом пробивающих ночную дождевую завесу, перед его глазами выросли две человеческие фигуры. Времени на раздумье не было. Димка опустил предохранитель и нажал на курок. Грянули выстрелы!!!
…Фигуры исчезли, растворившись в темноте. Артур, испытавший шок от страха, бросился к Димке.
- Ты что? Димон! – Губы его затряслись. Он испугался так, что даже не мог шевельнуть ногой. Артур упал в грязь, не добежав до стрелявшего несколько метров.
- Это конец! Это конец! – Беспрестанно причитал, периодически вскрикивая, бившийся в истерике, Артур.
Димка постоял несколько секунд в раздумье. Он начал понимать, что произошло. Но отчего-то в душе его вдруг стало легко и спокойно. Он не испытывал никакого страха. С достоинством и отвращением бросил автомат к лежащему в грязи Артуру и сплюнул. Тряхнул головой и рванулся назад к вышке.
Димка легко вбежал на площадку «скворечника» и, не раздумывая, прыгнул вниз. До земли было метров пять-шесть не более. Он пролетел над трехрядным колючим забором и, приземлившись на траву, покатился по земле, сделав несколько кувырков; быстро поднялся и побежал в потоке дождя, сквозь порывистый ветер.
Димка бежал легко, вдохновенно. Не бежал – парил. Падал, поднимался и опять бежал. В голове крутилась одна и та же мысль: «До утренней проверки еще три часа, еще три часа, три часа. Успеть уйти как можно дальше, дальше, дальше…».
Пока он бежал, дождь постепенно начал утихать, пока не кончился совсем.
Но силы постепенно покидали его. Тот первоначальный запал, который был в нем, таял, как снег на солнце. Пламя клейма холодело. Оно уже не согревало мокрое, измотанное тело…
Димка, в очередной раз упал, запнувшись обо что-то, ударился головой об дерево. И вдруг словно прозрел: «Река! Река!». В городе можно было укрыться, найти прибежище. Эта вера, наивная вера в спасение овладела им так, как навязчивая идея овладевает сознанием умалишенного.
Вниз по реке до города каких-то семьдесят-восемьдесят километров со всеми изгибами.
Он бежал по холмистой местности, через редкие подлески, сквозь высокую траву. На этих полях, служивших пастбищем для небольшого армейского подсобного хозяйства, обычно проводились боевые учения со стрельбами и марш-бросками. Поэтому местность была ему знакома. Он бежал до тех пор, пока не начало светать. Портянки сбились. В сапогах хлюпала вода. И каждый шаг доставался с болью - болью от стертых до кровяных мозолей ступней ног. Боль с левой груди всецело переместилась в ноги. Но жажда свободы была сильнее и выше этой боли.
Дорога от военного городка шла вдоль реки, пересекая ее по броду, выше которого находился широкий плес – излюбленное место городских рыбаков и просто любителей отдохнуть на природе.
Ниже плеса река начинала петлять, на пути ее вставали отроги невысоких, сглаженных гор. На этом отрезке река иногда протекала между высоких, отвесных скал. Многократно увеличивая скорость своего течения, вырвавшись из гор на свободу, к городу она подходила прямая и спокойная.
Река носила странное имя: Грива. И небольшой провинциальный городишко, расположенный по обоим берегам реки, носил имя Гривинск. В городе проживало не более тридцати тысяч человек. Единственным большим градообразующим предприятием был оборонный завод. Река делила город на две части: старый – деревянный, и новый – каменный, благоустроенный. Части соединялись красивым, железобетонным арочным мостом – главной достопримечательностью города.
В то время как Димка, добежав до реки, обессиленный упал на берег, в комендатуре уже начался переполох. Быстро ушла в штаб округа телефонограмма. Военная часть была поднята по тревоге. Димка, как ему показалось, даже услышал оглушительный вой сирены в военном городке. Он съежился весь, собрался в комочек, притянув ноги к груди, закрыл уши ладонями.
Беглец поймал себя на мысли, что с ним, вернее с клеймом, происходит что-то странное: как только он готов был испугаться, расплакаться от безнадеги, расписаться в своем бессилии, впасть в истерику, клеймо начинало гореть таким пламенем, что тело пронзала боль такой остроты, что страх и любые другие слабости забывались в момент. Клеймо стало его наставником и проводником.
Димке показалось, что он слышит рев солдатских машин. Эта, внезапно возникшая слуховая галлюцинация, вернула его к жизни из забытья. Он пополз к реке. Он слышал ее ласковое журчание и плеск волн, набегавших на берег. Он слышал спасительный шелест воды. Но когда он увидел на берегу лодку, привязанную веревкой к вбитому в землю колышку, сердце его затрепетало, как птица в ладонях. Он увидел лодку потому, что туман начал медленно подниматься над рекой. Солнечный свет и легкий теплый ветерок обнажали реку, также как вспыхнувшая в груди надежда обнажала и воскрешала Димкину душу. Его опять повлекло к свободе, да он и не сопротивлялся этому влечению.
Лодка была дюралюминиевая, с небольшими подкрылками. Когда Димка подполз к лодке, он увидел лежащие на дне ее весла и старые рыбацкие прорезиненные куртки. По всей видимости, где-то недалеко были рыбаки.  Мотор в целях предосторожности они утащили с собой. И, действительно, через несколько минут, Димка увидел в метрах ста от себя среди редких берез зеленоватую провисшую крышу, вымокшей за ночь палатки.
- Наверное, спят. Много водки было. – С улыбкой подумал Димка.
Он скинул с колышка веревку и оттолкнул лодку от берега.  Осторожно, бесшумно поднимая и опуская ноги, пошел к стремнине реки. Как только дно реки сделало резкий скачок вниз, он еще раз оттолкнулся ногой и забрался в лодку. У него еще хватило сил стянуть сапоги, портянки, брюки и гимнастерку. Он взял две куртки сухие изнутри и укрылся ими. Больше он ничего не смог.
Лодку потащило, повлекло по течению вниз по реке!
Погруженному в музыку и агонию душевного порыва, Димке казалось, что он сам извлекает эти волшебные звуки. Сердце его, казалось, стучало в такт музыке. На утреннем небосводе еще горели две звезды, но уже первые солнечные лучи достигли земли. Свет  лучей, отражаясь от воды, превращал реку в сверкающий поток звезд. Река становилась похожей на млечный путь…
Димка не мог понять, сколько прошло времени с того момента, когда он начал свое одиночное плавание. Солнце уже клонилось к закату. Лодка стояла на отмели посреди реки…
Где-то на горизонте заблестели огни города.
Димка наслаждался свободой и дышал свежим речным ветром.
До города оставалось плыть не более двух-трех часов…
………………………………………………………………………………………………………......
…В жаркое июльское утро Аркадий Семенович Бобков вышел из своей квартиры, находящейся в старой деревянной «двухэтажке» барачного типа и пошел, как обычно, на утреннюю планерку. Он совершал свой вояж ежедневно.
Майор Бобков, а среди  горожан просто Семеныч, был уже десять лет как на пенсии, но службу в органах не бросал. Когда-то он был самым лучшим сыщиком, а теперь работал простым участковым. У майора был самый тихий и лучший участок в городе. Хотя на его территории находилась, давно надоевшая милиции, Старая пристань – деревянное полуразрушенное здание.
… Полковник Демин – начальник городского отдела внутренних дел - был в плохом настроении, с суровым выражением лица.
- Итак, товарищи офицеры, я должен довести до вас, что сегодня ночью пришло извещение из военной прокуратуры – очередной беглец из военной части. Двухдневные поиски силами военных результата не дали, поэтому беглец объявлен в федеральный розыск. Хотя этим делом будет заниматься розыскной отдел, прошу также подключиться к розыску ППС и участковых. Все следы ведут в город, поэтому возможно беглец будет искать прибежища в нашем городе. Прошу все службы отнестись к данному инциденту ответственно и серьезно. После планерки прошу всех взять ориентировки. Особая просьба у меня к вам, Аркадий Семенович. На твоем участке самое большое количество злачных мест, где может укрыться преступник. Одна только старая пристань чего стоит. Сколько уж раз говорил мэру, что надо снести или сжечь этот сарай. Так нет, все руки не доходят. Вам в помощь я дам еще несколько сотрудников. Дезертир представляет опасность для общества и безоружный, он готов на все. При обнаружении преступника прошу принять меры по задержанию. Разрешено применение табельного оружия.
Семеныч погладил свои седые пышные усы и погрузился в раздумье. Семеныча уважали, но недолюбливали за честность и принципиальность. Эти качества, бывшие когда-то лучшими для милиции сейчас были не в моде. Семеныч это знал.
- Что, майор, озадачил я тебя. – Полковник прочитал неуловимым взглядом на лице Семеныча недовольство.
- Сколько их ты переловил на своем веку?
- Да помню – двенадцать, если память мне не изменяет. Причем за последние пять лет семь или восемь человек. Что-то стали часто бегать из армии наши сынки.
- Вот тебе еще одна возможность отличиться. Уже второй год хлопочу о твоем звании, но думаю, скоро будет у тебя две звезды. Если в этот раз подфартит, то уйдешь на заслуженный отдых подполковником.
- … Старая пристань, старая пристань… - тихо бурчал себе под нос Семеныч, неторопливо возвращаясь к себе домой.

Старая пристань – это старое деревянное полуразрушенное здание барачного типа, бывшее ранее речным вокзалом. Теперь же, когда новый современный город начал разрастаться,  в двух километрах ниже по течению построили бетонный причал и новое кирпичное здание речного вокзала. Здание же Старой Пристани было без стекол, кое-где и без рам, без дверей. В весенне-осенний период Старая Пристань была надежным прибежищем для разного рода неформалов и другой вольнолюбивой публики.
Помещение барака было поделено на зоны влияния. И никто никогда не пытался нарушить целостность той или иной занятой территории. На первом этаже расположились фанаты рока, металла и джаза и других стилей и направлений музыки. На втором этаже тусовались любители травки и легких наркотиков, а также «толкиенисты» и неоязычники. Также сюда наведывались «конченные» - наркоманы, плотно подсевшие на иглу. «Конченных» недолюбливали и всячески старались от них избавиться. От них попахивало мертвечиной. А Старая Пристань имела в городе репутацию приюта, своего рода обители для свободолюбивых людей. Может, это свободолюбие выражалось странным образом, но это не главное. Как бы и в чем бы свобода ни выражалась, она всегда остается свободой - в своем главном предназначении – делать человека человеком. Пристань была отдушиной для безумной элиты города Гривинска.

…Участковый Семеныч был довольно частым гостем на Старой Пристани. Его знали и уважали. Принимали, как своего. Приглашали и звали посидеть, предлагали выпить, покурить. Все знали некоторое обостренное пристрастие Семеныча к алкоголю, появившееся в последние годы. Семеныч не брезговал, пригублял, но только во время вечерних визитов, когда возвращался домой. Наркоманы, едва завидев Семеныча, выбрасывали и прятали наркотики. Система оповещения была налажена четко. На каждый вечер назначался наблюдатель, который сидел на чердаке и, едва Семеныч появлялся на мосту, по зданию раздавалось: «Ата-а-с!!!».
Особо пышных безобразий, конечно, никто не учинял. Шумные сборища происходили обычно  по выходным дням.
Иногда на Старую Пристань заглядывали барды – авторы собственных стихов и музыки, вечно немного грустные и одинокие. Они пели свои песни под гитару. Один из бардов даже сочинил своеобразный гимн, который скоро подхватили и другие обитатели теплого заброшенного приюта.
Старая Пристань – новые люди,
Пусть нас никто за любовь не осудит.
Старая Пристань – в час расставанья
Ты утешенье и оправданье.
Прости за разлуку, за новые дали,
За то, что друг друга, увы, не прощали.
Мы расстаемся и уезжаем,
Только потом нас никто не встречает.
Старая Пристань – рассыпаны звезды,
И возвращаться, наверное, поздно.
Старая Пристань – когда возвратимся,
Старая Пристань – за все ты прости нас.
 …………………………………………………………………………………………………………………

…Лодка с изможденным телом рядового Маргина подплывала к городу. Уставший за бессонную ночь беглец, выбившись из сил, тихо и безмятежно спал, укутавшись в рыбацкую куртку. Сон опять унес его в родную деревню. Он слышал ветер, который как в детстве напевал ему тихую, ласковую песню…
…Димка проснулся от толчка. Он открыл глаза и понял, что его судно куда-то причалило. Клочки молочного тумана висели над рекой. Земля еще была укутана в утренние сумерки. Истомившийся по земле странник услышал какие-то голоса, крики, шум магнитофона. Где-то издалека уже доносился рев моторов первых машин, едущих по мосту. Река и туман многократно усиливали это рычание моторов. Привыкшего к тишине, Димку эти звуки испугали. Они заглушали музыку, которая сопровождала его в плавании.
Он  приподнялся и увидел недалеко от причала очертания старого, полуразрушенного здания. Димка  бросил веревку и застегнув куртку, начал выбираться из своего дюралюминиевого убежища, сделавшегося ему родным за три дня отчаянного путешествия. Он спрыгнул на берег и пошел, шатаясь из стороны в сторону, но, сделав всего несколько шагов по земле в направлении Старой Пристани, упал в высокую траву. Беглец протяженно застонал от боли и пополз вперед. Оказавшись в самой гуще травостоя, Димка опять погрузился в сон. Его разбудил крик:
- Эй, пацаны! Тут кто-то лежит. Парень какой-то. В куртке, в трусах. Портянки все в крови.
Кто-то бережно поднял его, и обессиленное тело понесли крепкие руки. Потом положили на единственную в этом бараке мягкую, пружинистую кровать.

…Рассвет полыхнул над землей всей своей мощью. Димка почувствовал на своем теле что-то очень мягкое, теплое. Это был пушистый плед леопардового окраса. Он слышал еще чей-то вкрадчивый, низкий женский голос, когда внезапно все потонуло в заливистом, конском ржании и ласковом шуме воды.

… Тишину разрезал мужской писклявый голос:
- Леська, сходила бы за пивом, башка с похмелья болит.
Димка попытался пошевелиться, к нему кто-то обратился.
- Что, проснулся, пацан? Кантовали его, кантовали, а он даже глаза не открыл. Что притомился?
Димка попытался улыбнуться в ответ. Он несколько раз тяжело вздохнул и тихо попросил:
- Мне бы попить немного, и поесть.
- Леська, сходи за пивом, а то побью.  – Громко приказал мужик.
- Да, куда тебе, сморчок, - огрызнулась женщина за занавеской
Так, переговариваясь друг с другом на повышенных тонах: какой-то мужчина с тонким голосом и женщина с русыми волосами, перешли на откровенную матерную ругань.
- Ну и пошел ты. … Видишь, человек вышел из тайги. Заблудился. Ты что не знаешь, сколько сюда рыбаков приезжает?
- Да какой это рыбак? Ты что не видишь? Это, похоже, солдат беглый. Вон и шрам на груди. Кто-то видать его сильно поколотил.
- Я этот шрам уже обработала и залепила пластырем.
Женщина негромко ругнулась и пошла вниз по скрипучей лестнице.
Димка понял, что он неожиданно стал причиной семейного раздора.
Когда Леся ушла, мужик успокоился. Он закурил и, глубоко затянувшись несколько раз, спросил учтивым голосом:
- Эй, ты откуда будешь?
Мужик докопался не на шутку.
И Димка начал добросовестно и убедительно врать:
- Я из центра. Приехали с приятелями на рыбалку. Слегка перепили. Я уснул в лодке, а проснулся уже здесь на пристани.
- С приятелями. Может с сослуживцами? – съехидничал мужик. - Да ты не дрейфь. Если не хочешь, тебя здесь никто не выдаст. Эти «конченные» только бы не проболтались. А музыкантам все по барабану. Они от своей музыки торчат.
Мужик засмеялся.
- Ты это, поднимайся. Я сейчас спирт разведу. У меня тут заначка нашлась.
Едва только Димка, с трудом преодолевая ломоту в суставах и боль в ногах, приподнял свое обессиленное тело, как занавеска распахнулась и из-за нее показалась голова «занудливого» мужика.
- Ну что, чертяка, ожил? Сейчас еще лучше станет. Заодно и подлечишься. А то все разбежались кто куда, даже выпить не с кем.
- А как вас зовут? – вежливо спросил Димка.
- Меня-то? – мужик улыбнулся. – Да вчера все Ванькой кликали. Иваном.
- А меня зовут Даймон.
- Э-э. Странное имя. Иностранное.
- Так звали моего коня в деревне. И меня так начали звать, - пояснил Димка.
(Да! Именно так Димка ощущал себя здесь, в этом бараке - больной и изможденный - он ощущал себя вороным скакуном. Гордым, непокорным, оторвавшимся от стада. Он очень хотел, чтобы его так именно и воспринимали).
Беглец впервые за все время своего свободного существования испытал чувство гордости и самоудовлетворения за себя.
- Чудной ты, ей богу. – Иван хитро улыбнулся. – Я дружка своего Димку Кукушкина Димоном звал.
Иван был одет в полосатую десантную майку и измятое трико, в сандалиях на босу ногу.
Иван поставил табурет перед Димкой и начал выкладывать поочередно: пластиковую бутылку с белой, мутноватой жидкостью, соленый огурец, надкусанный с одной стороны и корку ржаного хлеба, покрытого плесенью. Последним на импровизированном столе появился граненый стакан.
- Ты не дрейфь. Кроме меня и Леськи о тебе знают еще два братишки, но они будут молчать.
- Я все же думаю, вы меня не за того принимаете, - серьезно, с обидой в голосе сказал Даймон.
- Да, ладно, Димон, - по-свойски весело сказал Иван, словно оправдываясь и извиняясь за свою подозрительность. - Сейчас время такое – никто никому не верит, никому верить нельзя. Да и мне-то лапшу на уши вешать не надо. - Иван посерьезнел. - Одежонку мы тебе найдем. И лекарства достанем. За нами не пропадешь…
Иван налил полный стакан «шмурдяка». Так на местном наречии назывался разведенный водой технический спирт - любимый напиток всех, кто не мог купить хорошую водку в магазине.
(Спирт продавали нелегально, но об этом все знали. Милиционеры сами следили за тем, чтобы «точки» спиртоторговли не закрывались. Как никак это лишний заработок).
Ложь была высшим верховным законом. И те, кто хотел спастись от лжи, приходили на Старую Пристань, чтобы заглянуть правде в глаза. Они приходили, чтобы встретится с самими собой.
…Иван взял налитый стакан, и, резко выдохнув, залпом выпил. Утерев ладонью рот, он закрыл глаза и тихо проговорил:
- Фу-у, полегчало маненько.
Иван закурил. Его тут же потянуло на разговор.
- У нас сегодня проводы. Ингу будем пропивать – замуж выходит. Завтра свадьба. – Иван глубоко затянулся сигаретой, помолчал. -  За «мента» выходит. Он ее вроде, как спас. Избавил от позора. А то она хотела заняться, сам понимаешь чем. А «мент» приютил ее, квартиру снял, работу временную нашел. В общем, живут помаленьку.
Иван взял сморщенный огурец и, откусив от него не большой кусочек, проглотил, почти не разжевывая.
- В общем, мы рады за нее.  Все же это лучше, чем в этой параше прозябать. – Иван закончил со злостью и обвел глазами помещение. - Инга два года подряд поступала в цирковое училище. Не поступила. Теперь она собирается в «театральное». Вообще уморная деваха, скажу тебе. Рассмешит кого угодно. Мертвого из гроба поднимет. Жених ее, - Иван немного сконфузился и поморщил нос. – Жених ее – «ментяра». Какой-то скользкий. Не поймешь то ли мент, то ли бандит, то ли и то, и другое. Инга зовет его Сержем. Я лично его считаю сволочью.
Иван нахмурил брови и опять закурил. Видно было, что спиртное ударило ему в голову. И потянуло на разговор. Видимо на Старой Пристани было принято посвящать незнакомцев, вновь прибывших, в самые сокровенные тайны происходящего здесь. В старых стенах, повидавших, пожалуй, все, что может чувствовать и ощущать человек – здесь была другая жизнь.
- Мы живем здесь с Лесей, как бы отдельно от всех. Компания, компанией, а если не обособиться, задергают, затаскают. Не дадут иной раз просто посидеть, помолчать в одиночестве, подумать о жизни, о смерти.
Иван замолчал и долго еще сидел молча, думая о чем-то своем.
- А ты что не хочешь пригубить за знакомство?
Иван заполнил треть стакана мутноватой жидкостью и протянул беглецу. Димка не противился, взял уверенно стакан и без выдоха выпил.
Даймона вдруг потянуло в сон. Тело обмякло, и он опустил голову на подушку. Четверо суток падения в бездну забрали у него почти все силы.
Сон его был тревожным, некрепким, мятущимся:  он несся сквозь ветер на вороном скакуне. Конь привез его к высокому берегу реки. На месте реки простиралось узкой полосой ночное звездное небо. Конь весь напрягся в порыве сделать прыжок в бездну…
И Даймон проснулся.
Над землей уже сгущались сумерки. Барак ходил ходуном. Он был наполнен невообразимым шумом, грохотом, обрывками музыки, возгласами, смехом, бренчанием гитар, звоном стаканов.
Во время общих празднеств обитатели Старой Пристани объединялись за общим столом. Такие сборища назывались «Сабантуями». Алкоголики и «выпивохи» угощали всех разведенным спиртом, «травники» притаскивали папиросы забитые дурманящим «зельем»; музыканты что-то пели под гитару. Иногда на огонек заглядывали дешевые уличные проститутки. При всем своем необузданном размахе и импровизированной хаотичности, тем не менее, все сборища всегда заканчивались мирно в атмосфере доверия, дружбы и общечеловеческого братства.
Даймон почувствовал, что он начинает задыхаться, потому что лилово-синий сигаретный туман начал переполнять здание. На улице стояла жаркая, безветренная погода, и потому даже в помещении, не имевшем  окон, дым долго стоял густой пеленой и забирался в нос и глаза, вышибая слезы.
Даймон повернул голову и увидел на табурете, который был недавно столом, аккуратно сложенные рубаху и штаны.
- Молодец, Ваня! – Даймон поблагодарил про себя своего нового знакомого.
Едва он успел натянуть на тело старую штопанную - перештопанную одежду, как с чердака раздался пронзительный свист и вопль: «Идет! Атас, братва!!»
Даймон понял, что это предупреждение о приближающейся опасности. Он выглянул в окно, занавешенное пленкой, рядом с которым стояла кровать – до земли было метров пять. Под окном росла пышная, густая трава. Недолго думая, Даймон рванулся вперед. Перед тем как испытать шок от боли, Даймон успел подумать о том, что он так и не успел насладиться, надышаться свободой. Он услышал истошный вопль, перепуганного до смерти, лежащего в грязи Артура: «Это конец! Это конец!!»
Даймон не помнил как дополз до реки. Он нашел укромное надежное место, похожее на неглубокий колодец. Весенним половодьем, высоким бурным течением воды от деревянной стены причала оторвало и вывернуло наружу несколько бревен, так что они образовали нечто вроде колодца да еще с небольшой, удобной для лежания, площадкой внутри. Из барака это место совершенно не просматривалось.
Даймона вернул из небытия низкий бархатный голос: «Ну, что набегался, сынок?»
Первая мысль, промелькнувшая в голове: «Кто-то сдал меня». Он просто не мог знать, даже предполагать, насколько опытен и мудр участковый майор Бобков, в прошлом один из лучших сыщиков в городе Гривинске. У Семеныча был какой-то особенный обостренный нюх на дезертиров. Может потому, что он откровенно их презирал. Он отдал Советской Армии 8 лет своей жизни – самые лучшие годы…
Даймон лежал притаившись, в оцепенении, казалось, целую вечность. Он настороженно вслушивался во все звучащие, наполняющие мир шорохи, шуршания, шелесты, стрекотания, пение, дребезжание…
Голос раздался почти над самой головой.
- Эй, там кто есть?
Узкий луч света, выпущенный из фонарика, остановился и застыл на правой щеке Даймона.
- Ты живой там? Прошу предъявить удостоверение личности.
Милиционер сделал несколько шагов по направлению к лежащему между бревен Даймону.
- Если есть оружие, не дури! Бросай сюда!
Луч фонарика прыгал из стороны в сторону, вверх-вниз, пока милиционер, со свойственным пожилым людям покряхтыванием, спускался к реке вниз по тропе.
- Вот где притаился. Ты что не убегаешь?
- А кого мне бояться? Я ни в чем не виноват. Я не преступник. Я здесь рыбачил недалеко, – соврал (в который раз) легко, без дрожи в голосе Даймон.
Семеныч присел на бревно в трех метрах от полулежащего дезертира.
- Значит, говоришь, ни в чем не виноват? А что ж тогда так спрятался, забился, как таракан.
Из-за темных облаков взошла на небо яркая полная луна, осветив мир своим бледно-желтым таинственным светом. Теперь Даймон мог разглядеть своего Охотника. Он только один раз поднял глаза и увидел седые пышные усы, и что-то обожгло его душу. Такие усы всегда внушают доверие.
Участковый молчал. Курил в раздумье. Потом, выбросив окурок, глухо, виноватым тоном произнес:
- Придется мне вас задержать, молодой человек.
Обратился на «Вы», верно для того, чтобы расположить к себе испуганного беглеца. Знаки уважения и почтения всегда располагают к себе и притупляют чувство страха.
Милиционер не поворачивал головы, но легкий ветерок реки донес до Даймона запах водки.
«Значит, выпивший. Наверное, на пенсии», – подумал Даймон.
- Что бежал-то? Домой, что ли, захотелось? – Спросил дружественно-сердитым тоном Семеныч, будто у старого знакомого, без угрозы в голосе.
Даймон привстал и ответил:
- Не смог больше терпеть.
Семеныч тяжело вздохнул.
- Да, в наше время такого не было. – Голос Семеныча задрожал и стал мягче, тише и добрее. Неожиданно для самого себя, Даймон начал рассказывать про свою службу. С молоком матери впитал он в себя слова, которые говаривал часто дед Кондрат:
«Правда, лишь одна правда спасет, когда судьба прижмет тебя в угол. Говори правду себе или кому угодно, и победишь. Не бойся правды, она не подведет».
Даймон говорил отрывисто, быстро, неохотно, через силу преодолевая чувство скованности, робости и отвращения к самому себе за свою беззащитность. Иногда прерывая рассказ тяжелым вздохом, от периодически возникающей боли в ступнях ног. Когда Даймон умолк, Семеныч повернулся к нему и сделал жалостливую гримасу на лице и сказал:
- Все понятно.
В его голосе слышалось извинение за то, что он пришел сюда, чтобы задержать, практически больного, не ходячего человека – задержать и лишить свободы, того единственного, что наполняло жизнь Даймона смыслом.
- Как же ты оказался-то здесь?
- Часа четыре бежал, пока не вышел к реке. Вот пока бежал, все ноги стер. Сыровато было. Дождь лил всю ночь, как из ведра. А потом по реке на лодке - вынесло на эту пристань.
- Ох, отчаянный! – Семеныч достал пачку сигарет и протянул Даймону.
- Куришь?
- Да, не откажусь.
Собеседники закурили. Долго молчали в тишине, слушая переливистую мелодию реки.
Из окон и дверей барака доносилась забойная музыка.
- Что-то разгулялись ребятки. - Семеныч махнул головой в сторону Старой Пристани. - Что дальше-то делать собираешься?
Вопрос застал Даймона врасплох. Беглец поднял наполненные слезами глаза и Семеныч, посмотрев в них, понял, что парень еще не задавал его себе. И все же смог увидеть во взгляде Даймона безысходную тоску, безнадежную тревогу и жалось к самому себе.
- Тебя как звать?
- Рядовой Маргин.
- Да имя как?
- Дмитрий. Но мне больше нравиться Даймон. Так в деревне я коня своего называл. Он у меня черный, как уголь. Из-за этого окраса его поначалу звали Демон,  а как дедушка его взял и привел к нам в дом, то я стал его звать Даймон. Вот и меня потом стали так обзывать, – почти скороговоркой проговорил Димка.
- А меня зовут Семеныч.
Не зная почему Даймон вдруг проникся к милиционеру такие доверием, какого наверно у него не было к собственному деду. Семеныч умел расположить к себе не только простого человека, но и самого закоренелого, убежденного преступника.
После очередной выкуренной сигареты Семеныч сказал:
- Ты парень не волнуйся. Я могу в военной прокуратуре за тебя словечко замолвить. А лучше всего тебе с повинной явиться. Это поможет тебе скостить срок, много не получишь. Максимум 4-5 лет. А может, дослужишь остаток в дисбате. Там хоть и тяжело, зато такой дедовщины нет.
Даймон ответил не сразу. Словно бы раздумывал, стоит ли говорить или нет, о том, что он уже решил для себя.
- Нет, батя, - с ухмылкой, твердо произнес Даймон, - в армию я больше не пойду. Хоть, что со мной делай! Я лучше здесь сдохну, чем опять туда.
Семенычу стало стыдно и обидно за свою страну, допустившую такое безобразие, что молодые здоровые парни лютой ненавистью ненавидят службу во благо отечества. И он весь позор страны принял на себя. Отвернув голову, он сказал куда-то в пространство:
- Да, видно, что-то не то творится на этом свете. Все не так.
Помолчал немного, что-то вспомнив, участковый с мольбою и прощением в голосе заговорил:
 - Я знаешь, сынок, обязан тебя задержать, а вот рука не поднимается. Ты объявлен в федеральный розыск – понимаешь?
Семеныч мучительно искал оправдание своей странной сострадательности и жалости, в тот момент, когда они просто запрещены, просто преступны.
- А ты поищи меня, Семеныч, еще три дня. Хотя бы три дня! Дай, хоть мои раны заживут, - взмолился Даймон. - Дай мне надышаться свободой! Я ведь так долго бежал…
Семеныч покачал головой, изумляясь своей собственной доброте:
- Эх, парень! Это ведь должностное преступление! На что ты меня толкаешь? – скорее про себя спросил участковый и вслух добавил:
-  Никогда бы не подумал, что под старость лет буду в сговоре с преступником. Хотя какой ты преступник? Пацан. Преступники-то по сути дела те, кто довел тебя до срыва.
Семеныч встал.
- Ты, шел бы в барак, а то ночами уже холодать стало.
- Да ничего. Там душно. А мне теперь надо успеть надышаться вольным ветром.
- Ладно, сынок. Три дня тебе. Больше не могу. Если узнают, из органов выпнут. А мне еще охота пару-тройку лет поработать. На пенсию, сам понимаешь, не проживешь. Не охота опозориться на старости лет. Ну, ты смотри, раньше не попадись, тут пэпээсники снуют кругом. Они тебя не пощадят. А если попадешься, про меня молчи. – Участковый понизил голос.
Семеныч все время пытался что-то мучительно вспомнить, что-то очень важное, но от волнения так и не вспомнил.
- Сегодня пятница. В понедельник утром я приеду за тобой. Ты уж не подведи меня. Услуга, как говориться, за услугу. - Семеныч постоял еще и, повернувшись, начал подниматься по узкой тропе на пологую террасу реки. Освещая темноту тусклым лучом своего фонарика.
Поднявшись, и немного отдышавшись, Семеныч негромко крикнул из темноты:
- Считай, я тебя не видел. С этими «сдвинутыми» из барака будь осторожен, а то они тебя мигом сдадут. Там доверять можно только Ивану с Лесей. К ним иди.  Ну, пока.
Даймон с облегчением выдохнул, будто тяжелый груз с плеч скинул. Он посмотрел на круг одинокой луны в темном небе и лег на спину, вытянув больные ноги. Расслабился. Сон повлек его в далекое, светлое марево. Туда, где он слышал ржание молодых коней, где ловил снежинки ртом во время снегопада, где слушал на рассвете как поет ветер…
…………………………………………………………………………………………………

Даймон проснулся от холода, но еще раньше до него донесся странный звук. Кто-то плавал в реке, весело с придыханием фыркая и осыпая мир междометиями восторга. Река была холодна. Даймон сам бы не рискнул в ней искупаться в столь ранний час. Над рекой едва-едва занимался рассвет. Даймон с трудом разлепил глаза. Сквозь разряженный, проплывающий над рекой туман он увидел обнаженную фигуру девушки. Фигура была прекрасна, грациозна, изящна, обворожительна, как и сама девушка. Она шла к берегу, рассекая воду сильными стройными ногами, на ходу выжимая свои свисающие до плеч, искрящиеся черные волосы. Взгляд парня застыл; он на мгновение перестал ощущать время и это «неощущение» времени позволяло ему провожать каждую каплю воды, стекающую по волосам девушки и ниспадающую на хрупкие загорелые плечики. Капли воды на теле, искрясь на солнце, походили на рыбью чешую.
Даймон любовался женской наготой не испытывая  при этом ни страха, ни стыда. Девушка казалась ему русалкой, нереальным сказочным персонажем. Нет! Это была Богиня! Само воплощение Любви!
Богиня вышла на берег, слегка дрожа, и стала быстро надевать на себя джинсы и мужскую рубашку, прямо на голое тело, что-то приговаривая про себя. Даймону нестерпимо захотелось, чтобы девушка заметила его. Для этого надо было как-то обозначить свое присутствие в поблекшем перед красотой девушки мире.
Даймон чуть слышно кашлянул в кулак. Девушка вздрогнула и оглянулась, поспешно застегивая самую непослушную пуговицу на уровне допустимого сексуального декольте.
- Кто здесь?
Даймон поднял руку.
- Это я!
После стремительного пристального осмотра местности девушка, наконец, увидела вскинутую руку Даймона. Она быстро подошла к тому бревну, где несколько часов сидел участковый. Ловко оседлав бревно, словно коня, девушка, сверкая глазами, с улыбкой сказала:
- Так вот ты где! А мы тебя потеряли. Леська сказала мне, что у нас появился новенький. - Быстрый мимолетный обмен взглядами и девушка стала родной - барьер настороженности и скованности был преодолен. Даймону понравилось это «у нас» - так говорят как о родном, близком человеке. Даймон сел как можно удобнее, оперев всю тяжесть тела на бедра, не подавая вида, что ему больно, оставив ступни ног вне зоны видимости девичьего взгляда.
- А ты что ни в бараке, там ведь теплее и веселее? – легко спросила девушка.
- Там душно и дымно. Тесно. Я не переношу тесноты. Люблю свободный простор. Люблю слушать, как поет ветер.
- Странный ты какой-то. Все слушают рок, «металл», попсу, а ты слушаешь ветер. Мне казалось, видела я странных, но до такой степени?!
- А тебе не холодно купаться в такую рань? – вопросом на вопрос ответил Даймон, чтобы перевести разговор в другое русло.
- А я люблю плавать на рассвете… - мечтательно сказала девушка. - Тогда в первых лучах восходящего солнца кажется, что окунаешься в звездную реку. Свет солнца отражается от волн  и когда держишь глаза на уровне воды кажется, что на ней  искрятся звезды. А если помочить глаза водой, тогда звезды кажутся крупнее, ярче и ближе…
Даймону очень понравилась эта романтическая феерия, сорвавшаяся с губ девушки.
Она пытливо вглядывалась в глаза Даймону, а он, смущаясь, отводил взгляд.
- Меня зовут Инга.
- А меня – Димка, - как-то по-детски, смущаясь сказал Даймон.
- Значит, ты сбежал со службы?
- С чего ты взяла?
- Иван нам с Леськой сказал. Он тебя сразу раскусил. Он, насчет этого, знаток.
- Откуда он это взял?
- Да он ведь воевал 5 лет.
- Воевал? – Даймон немного заволновался.
- Да у него ордена и медали имеются. Он у нас настоящий герой! - восторженно воскликнула Инга. – Только не помнит ничего. Дважды контужен был. Иногда по-тихому с ума сходит! Если бы не это проклятая война! У него ведь и семья была и друзья… Только не помнит он ничего и никого. Болезнь такая. Когда выпьет, говорит, что в памяти всплывают и жена и дети, та прошлая, счастливая жизнь. – Инга едва не заплакала.
Даймону понравился этот каскадный перепад настроения - с беззаботно-веселого до беззаботно-романтичного, а от него до скорбяще-ностальгического.
Тело Даймона занемело, и он решил поменять его положение относительно бревна, на котором сидел. Он вытянул свои ноги, перевязанные портянками, покрытые сплошь кровяными пятнами. Инга, увидев это больное зрелище, испугалась.
- Что это? Ты болен?
- Да вот, копыта сбил, пока бежал, - пренебрежительным тоном, как можно спокойнее ответил Даймон, чтобы не вызвать жалости к себе.
- Тебя надо перевязать и обработать лекарством. У меня есть такая мазь.
Инга резко вскочила.
- Подожди меня здесь. Я приду через час. Принесу еду и чистую простынь для перевязки.
- И еще, Инга, - заговорил Даймон умоляющим тоном, - если сможешь, принеси магнитофон и кассету с гитарной музыкой.
Инга недоуменно посмотрела на беглеца.
- Магнитофон у Леськи есть… А тебе что, не нравиться наша музыка?
- Нет, ни рок, ни «металл», ни попсу я не люблю. Только гитарную музыку без слов предпочитаю.
- А ты, что не можешь без этой музыки?
- Да она мне вроде лекарства. Я вот когда ветер слушаю, отчетливо слышу звон гитары.
Даймон помолчал и, опустив голову, добавил:
- Не говори никому, что я здесь.
Когда Инга взошла по тропинке на береговую террасу, Даймон посмотрел на нее, и что-то оборвалось внутри у него. Внезапно, неожиданно, как озарение, возникло чувство, что он теряет человека навсегда. Нет, теперь это был не просто человек, это была родственная ему душа – душа его тела. Можно ли вырвать душу из тела? Можно ли оторвать, отделить душу от того, в чем она вечно рождается и живет?!
Ему захотелось броситься вслед за девушкой и прижаться к ее обнаженной груди. Обнять ее и согреть себя теплотой ее распахнутой души. Даймон, как мог, подавлял в себе этот порыв. Клеймо воссияло таким огнем, что в пору было броситься в реку. Но трехдневное плавание, кажется, надолго отбило охоту, иметь какой-то бы ни было контакт с водой. Даймон долго смотрел вслед девушке. Как только Инга скрылась из виду, Даймон начал анализировать то, рождающееся в нем, странное, еще неизвестное чувство. И тогда ему стало стыдно за свою беспомощность.
… Инга вернулась быстро.
Улыбка не сходила с ее лица. Она была легка, воздушна и тот свет, который исходил из ее души, поднимал ее от земли, делая ее похожей на Мадонну, сошедшую с небес. Она даже будто бы и не ходила по земле, а летала над ней.
Смех ее звонкий тонул в переливистом журчании реки. Она была земной, но одновременно совершенно неземной. И до боли, до слез родной и близкой…
- Курить будешь?! Я купила сигареты.
Она протянула пачку сигарет и спички. Инга была скора на руку. Все у нее горело и спорилось.
- Пока куришь, я тебя перевяжу.
Присев на корточки возле ног Даймона, девушка стала быстро разматывать окровавленные портянки.
Даймон запрокинул голову и стиснул зубы, чтобы не застонать, оперся на локти, держа спину на весу.
После перевязки Инга, неожиданно вспомнив о чем-то важном, спохватилась, засуетилась.
- Вот тебе и музыка.
Она достала из кармана рубашки кассету. Даймон улыбнулся и засветился от счастья.
- А магнитофон у Леси возьмешь. Ты иди в барак. Там сейчас никого нет. Один Ванька пьяный. У меня почти не осталось времени.
- Куда ты торопишься?
- Я сегодня выхожу замуж. – Она сказала это как-то буднично, без особого подъема в голосе, даже с легкой грустью, словно бы выходила замуж каждый день. - Регистрация в три часа.
Даймон враз сник и погрустнел.
- Ты его любишь?
- Не знаю. Я еще не поняла. Вроде люблю, а вроде нет. Он много для меня сделал. Не люблю быть в долгу. – Инга засмеялась. - А ты, что так расстроился? Если бы не он, неизвестно, что бы со мной стало. Я ведь… - она замолчала, неожиданно и прямо посмотрела в глаза беглецу. Даймон увидел в глазах девушки безысходную грусть.
Даймону хотелось говорить и говорить с Ингой без конца. Ему хотелось слушать ее низкий, бархатистый голос, видеть, как развеваются на ветру шелковистые, искрящиеся на солнце, волосы; как опускаются вверх-вниз ее большие ресницы, под которыми большие, синие, бездонные глаза – глаза, изучающие свет другой жизни…
Даймону не хотелось расставаться с девушкой, и он спросил:
- Ты  здесь каждое утро купаешься?
- Да нет, не каждое. Здесь заводь, и летом вода хорошо прогревается. Я это место люблю. – Инга мечтательно улыбнулась.
- Мне тоже здесь понравилось. Ветер как-то по-особому поет. Пока я спал, мне опять приснилось, что я превратился в черного скакуна, которого загоняют в стойло, а он все рвется куда-то на свободу.
- Чудной ты. – Инга отвернула голову, сверкнув кокетливо глазами.- А мне часто сниться последнее время, что я плыву в лодке по звездной реке на рассвете. Вода тихая, и вся поверхность воды усыпана звездами. Такие звезды обычно падают к счастью. Я плыву в лодке, а там за горизонтом, где восходит солнце, лежит неведомая, прекрасная, сказочная страна…
Внезапный порыв ветра скинул с плеча Даймона большую, не по размеру рубаху, обнажив левую грудь, на которой был налеплен пластырь.
- Что это у тебя? – встревоженно спросила Инга.
- Это мне Леся налепила, думала, что это рана. А это…- Даймон взял за торчащий краешек одной из полосок пластыря и с силой рванул ее вниз.
Перед взором изумленной Инги появилось синевато-розовое клеймо.
- Что это? Тебя пытали?
- Нет, - усмехнулся Даймон. – Это клеймо. Такие делают раскаленным железом на теле у лошадей, чтобы знать, кому принадлежит лошадь, какой она масти и на что годится.
- И тебе не больно!? Ты его сам выжег?
- Выжег?! – Даймон опять несколько цинично усмехнулся. – Силой мысли.
Потом серьезно добавил:
 - Оно теперь мой учитель. Невидимый проводник. Если соврать хочу или струсить, оно начинает гореть так, что терпеть невозможно. Тяжело. Только подумаю, что оно есть - сразу легче становится, и откуда-то силы берутся. Дедушка мой говорил, что если бы лошадям не ставили клеймо, они были бы глупые и непослушные. Он говорил, что клеймо для лошади, что совесть для человека. Как бы ни изворачивался, ни прятался, а оно все про тебя знает, и все видит. И никуда от него не деться.
 Легким, едва уловимым движением плеча Даймон прикрыл клеймо отворотом рубашки и застегнул самую верхнюю пуговицу.
- Выдумщик ты и фантазер, - без упрека, мечтательно произнесла Инга. Она посмотрела прямо в глаза Даймону. И он начал тонуть в этом бескрайнем, бушующем океане нежности и любви.
Инга вдруг погрустнела на какое-то мгновение.
- Хорошо с тобой. Но мне бежать надо в парикмахерскую, приготавливаться. У меня такое обалденное платье будет, со шляпкой, с перчатками до локтей. На прокат взяли. Жаль, что ты не сможешь увидеть. Я буду самой красивой невестой на свете!
- Я рад за тебя и поздравляю от всей души, - сказал с еще большей грустью в голосе Даймон. Казалось, что даже слезы проступили на его глазах. Но Инга не увидела их, потому что резко подхватилась с места, подобно тому легкому ветерку, что сорвал две слезинки с глаз Даймона.
Она быстро пошла по тропинке вверх. Взойдя на прибрежную поляну, девушка обернулась и махнула рукой. Даймон проводил ее тяжелым, задумчивым взглядом. Душа его разрывалась на части. Он опять готов был кинуться вслед за своей спасительницей. Он шел бы за ней на коленях по острым камням, разрывая их  в клочья до крови.
Даймон выкурил подряд еще две сигареты. Собрался  с силами, встал и побрел, ковыляя и прихрамывая на обе ноги, к бараку. Ему нестерпимо хотелось услышать любимую испанскую музыку, чтобы, погрузившись в ее стихию пережить мгновения восхитительного и гордого полета – полета верхом на скакуне. Даймон вошел в прохладную обитель и начал осторожно подниматься по ветхой, шатающейся, скрипучей лестнице. Леся встретила его широкой приветливой улыбкой.
- А мы тебя потеряли. Проходи, садись за стол.
- Да я немного струхнул, когда закричали «Атас».
Леся заулыбалась, и начала доходчиво пояснять:
- Это Семеныч к нам заходил.  Дезертир в городе. Объявлен в федеральный розыск. – Леся с некоторым подозрением посмотрела на Даймона. – Вот он и пришел с проверкой. Это даже хорошо, что он тебя не видел. Он хоть и старый, а в прошлом опытный сыщик.
Даймон в ответ лишь скептически улыбнулся, вспомнив ночной разговор с участковым.
Леся поспешно выложила на стол сало, хлеб, огурцы, помидоры. Вскипятила воду для чая.
- Чем, богаты…
Даймон жадно начал жевать незатейливую пищу. Силы возвращались к нему, но еще стремительней его полонило в сон. Чтобы как-то встряхнуться Даймон спросил:
- А где же Иван?
- Иван, как всегда, пьян. – Рифмой ответила Леся. - Куда ему деться? Выпил с утра и свободен весь день.
Пока Даймон ел, Леся жалостливо смотрела на него. Когда беглец закончил трапезу, Леся приказным тоном скомандовала:
- А теперь ложись, отдыхай. – Она по глазам Даймона прочитала, что он хочет поспать.- Здесь тебя никто не тронет и не найдет. Ваньку-то моего здесь все боятся. Он если узнает, что кто-то проговорился, башку оторвет. С десантником, тем более контуженным, шутки плохи.
Даймон в ответ лишь кивнул головой. Едва он лег на самодельную кровать и коснулся подушки головой, сон окутал его и повлек в свою беспросветную, темную бездну.
…………………………………………………………………………………………………………...
… Даймон проснулся от разорвавшего тишину надсадного крика изрядно подвыпившего барда:
Ночь, помоги мне выжить -
Я любовь на сердце выжег!

Сердце запрыгало в груди у Даймона. Он опять почувствовал на себе добрый и суровый взгляд участкового. Он приоткрыл занавеску на окне, чтобы посмотреть, что творится в мире. С высоты второго этажа хорошо просматривался мост через речку Гриву. Даймон обвел унылым сонным взглядом окрестность… и вдруг на той стороне моста, где начинался новый город, он увидел знакомый силуэт. Да и предчувствие его не обмануло. Он мгновенно понял причину своей двухдневной хандры и маяты – Инга. Инга! Девушка шла, размахивая руками. На правом боку болталась, набитая до отказа, дорожная сумка. Инга нервно оборачивалась через каждый пять-десять шагов. Она остановилась на мосту и посмотрела вниз. Было такое ощущение, что она собирается прыгнуть. То место на мосту, где стала девушка, приходилось на дорогу, идущую вдоль реки. И от перил до земли было метров двадцать – достаточно, чтобы разбиться.
Даймон быстро вскочил с кровати. Забыв про боль и про всех на свете, ринулся вниз через окно. Он перевалил тело через подоконник и повис на руках. Потом оттолкнулся коленями, разжал пальцы и мягко приземлился на землю. Даймон побежал. Он вложил в свой бег всю ту страсть, какая у него только и могла возникнуть. Это был не бег. Это был полет на крыльях влюбленной души! Леся лишь с сожалением недоуменно смотрела вслед. Она также увидела в распахнутом окне Ингу и поняла причину такого внезапного порыва.
Пока Даймон бежал, конечно, если это ковыляние можно было так назвать, на улице уже совсем стемнело. На мосту не было прохожих, лишь редкие легковые машины проносились мимо. Вбежав на мост, Даймон замедлил движение. Сгорая от нетерпения быть замеченным и услышанным, негромко крикнул:   
- Инга! Инга!
Девушка, вздрогнув, повернула голову. Заплаканное лицо девушки озарилось улыбкой. Инга еще немного постояла в нерешительности и, отпрянув от перил, пошла навстречу летевшему к ней возлюбленному.
Даймон замедлил шаг и почти остановился. Инга же шла постепенно ускоряясь. Подойдя вплотную к беглецу, девушка удивленно спросила:
- Это ты? Ты что так запыхался?
- Я увидел тебя из окна барака. Мне показалось…
- Зря показалось! - резко с раздражением оборвала Инга.
Девушка вся дрожала от пережитого нервного потрясения.
- Идем, нам нельзя здесь долго оставаться. Я сбежала со свадьбы. Я не смогла…
По щекам потекли слезы - Инга плакала беззвучно.
Даймон лишь с жалостью посмотрел на нее, не решаясь прижать к груди. Невероятным усилием воли он подавлял в себе это страстное желание. Инга сделала шаг вперед и, не поворачивая головы, громко прошептала:
- Лишь представила, что мне с ним жить. Я поняла, что не люблю. Это пришло, как озарение.-
Это была ложь во спасение.
Он понял, что девушка сбежала из-за него. Чтобы как-то приободрить девушку, Даймон начал восторгаться поступком Инги.
- Ну, ты, настоящая клоунесса! Там, наверное, переполох?
Инга быстро шагала вперед, увлекая за собой, прихрамывающего Даймона.
- Там все нажрались, как свиньи. Особенно мой женишок. Мне было весело. Но когда его друг начал в туалете целовать меня, я не вытерпела. Два-три часа они не кинуться. У них невест часто крадут – такая традиция в городе.
- Куда мы пойдем? – спросил Даймон упавшим голосом.
- Только не в барак. Серж первым делом приедет туда. Я знаю одно место, недалеко от пристани, вверх по течению. Там обрывистый, высокий берег, Тихая заводь, густой лес на берегу. Так что, там нас никто не найдет. Там и костер можно разжечь – никто не увидит.
В глазах Инги вспыхнул яркий бесноватый огонь. Трудно было представить, что творится у нее в душе. Но выставлять напоказ свое внутреннее состояние было не в характере Инги. Она по сущности своей внутри себя была подлинной клоунессой. (Известно, что Клоуны, самые грустные на земле люди).
Инга немного сбавила шаг, заметив, что Даймон начал сильно хромать на обе ноги. Он почувствовал как мозоли закровоточили. Ногам стало тепло.
- Ты уже неплохо ходишь, - сказала, улыбнувшись, Инга.
- Да, стараюсь, - Даймон тоже в ответ улыбнулся.
Через несколько минут беглецы уже сидели возле барака и также как и Леся слушали хрипловатый, надрывный, выворачивающий душу наизнанку, голос:
- Если смогу –  доползу, доберусь,
Чтоб уменьшить, отнять твою грусть.
Шепот ли, крик или стоны в бреду – не дойду.
Останется в ком-то любовь навсегда – как мечта…
Инга нарушила молчание.
- Ты хотел послушать гитарную музыку. Я возьму у Леськи магнитофон. А где кассета?
Даймон бессловесно хлопнул по карману своих штанов и просиял от счастья, как и утром.
- Подожди меня немного. - Инга прошла несколько шагов и, остановившись на пороге у входа в барак, крикнула из темноты:
- Ты лучше иди по тропе, мимо своего убежища, чуть выше. Здесь тебе опасно находиться. Там жди меня. Я скоро.
Когда Инга ушла, Даймон закурил, чтобы перевести дух и собраться с силами для очередного марш-броска. Он услышал доносившиеся из окон радостные возгласы Леси, сменившиеся вдруг на уничижительный приговор:
     - Он не простит тебе этого никогда!
Голоса потонули в гитарном перевозне.
Даймон резко выдохнул и пошел в темноту, наугад, к тому месту, куда его вынес поток реки два дня назад и где он слушал ветер.
Ему хотелось скорее сесть или даже лечь: ноющая боль в ногах стремительно переросла в постоянную, острую боль. Все тело пронизывала дрожь.
Даймон сделал еще несколько шагов, и, глухо застонав, упал на землю. Немного так пролежав на траве лицом вниз, беглец перевернулся на спину. Первым делом он закурил. И несколько минут лежал, глядя в бездонное звездное небо, ни о чем не думая, наслаждаясь табачным дымом, к которому так привык за последнее время. Никотиновый дым немного успокаивал и уменьшал боль.
Даймон скинул калоши и осторожно размотал мокрые от крови портянки, которыми его перевязала Инга ранним утром этого долгого дня. Даймону показалось, что этот день длится целую вечность. День длинною в вечность…
Даймон совсем уже и забыл, что бежал из армейского ада и что он объявлен в федеральный розыск. Он забыл, что послезавтра, если не завтра, за ним приедет участковый и его повезут в следственный изолятор, а далее в военную прокуратуру, а потом еще куда-то…и еще…
Как только в голове Даймона возникла мысль, связанная с его тюремным или дисбатовским будущим клеймо воссияло обжигающим пламенем. И чем острее и продолжительнее была мысль и связанное с ней предчувствие, предвкушение скорого конца, тем больнее и жарче было жжение.
Даймон сел на бревно и опустил ноги в воду. По глади реки плыли первые звезды, переливаясь и отражаясь бликами различных цветов.
Даймон еще немного метался, дыша прерывисто и тяжело… 
Сердце его заполнили беспредельная, бесконечная нежность и трепетность зарождающегося чувства – чувства любви к Инге. И боль отступила. Мысли о девушке вернули его в реальность – ту реальность, с которой он до сих пор не смирился; реальность, которая еще не покорила его, не превратила его в своего покорного раба и жалкого холопа…
…Музыка возникла из космоса, из тишины. Это были звуки гитары. Музыка звучала все громче и громче. Она надвигалась стремительно, подобно грозовой туче. Вслед за музыкой в темноте возникла светящаяся точка – огонек сигареты. И только потом тишину разрезал окрик Инги:
- Димка, ты где?
- Я здесь.
Инга весело хохотнула.
- Ты заждался меня? – И девушка опять кокетливо хохотнула.
Даймон понял по интонации ее пересмешек, что Инга немного пьяна.
- Я слушал ветер, - как бы подхватывая игривое настроение подруги, ответил Даймон.
- Димка, собирайся. Иди за мной, на звук магнитофона, здесь недалеко. Лови ботинки, сорок четвертый растоптанный - Ванькиного друга -  Громилы, оба напились и спят, как цуцики. Считай, что тебе повезло. Вот здесь на тропе лежит плед – прихватишь. – Инга звонко засмеялась.
Даймон быстро по-солдатски надел старые ботинки с пришитыми еле-еле подошвами и двинулся вслед за музыкой. Этот голос из темноты он готов был слушать вечность. За этим голосом он готов был идти, лететь, бежать до изнеможения, ползти хоть на край света…
Беглецы прошли около километра по тропинке, идущей вверх-вдоль берега реки и, спустившись по крутому обрывистому откосу, вышли на песчаный берег, недалеко от воды. Инга скинула сумку и выхватив из рук Даймона плед, раскинула его на песке.
- Садись. Отдохнем. – Девушка села на мягкий, ворсистый материал. Даймон присел рядом. Закурили. Даймон неотрывно смотрел на Ингу – любовался. В свете луны лицо девушки казалось еще прекраснее. Он считал ее Мадонной, сошедшей с небес, даже Богиней – Богиней, ниспосланной всемогущими силами природы – далеким космосом для спасения одного единственного человека.
- Ох, и жизнь у меня! – Инга говорила, не глядя на собеседника. – Замуж выходила за одного, а первую брачную ночь провожу с другим. Как ты это понимаешь? – Девушка повернула голову к Даймону и села поудобнее, подогнув ноги под себя – так обычно садятся во время молитвы мусульмане. Немного помолчав, Инга ответила сама себе, безжалостно:
- Я, наверное, подло поступила. Меня Леська так ругала – материла...
Даймон потупил взгляд и замер. Он не знал о чем говорить. Инга взяла в свои холодные ладони его руку и погладила ее.
- Хороший мой. Спаситель мой. У нас с тобой вся ночь впереди. – Инга сделала многозначительную паузу. – И вся жизнь.
Музыка далекой и неведомой Испании заполнила пространство ночи и покачиваясь на волнах, слившись с лунным светом, уносилась вниз по звездной реке…
Так же резко, как села, Инга вскочила с места, встала перед Даймоном и скомандовала:
- Ты разжигай костер. Накрывай на стол! Там в авоське кой-какие продуктишки, выпивка. А я сейчас переоденусь и покажу, какая я была невеста.
Инга стремительно расстегнула дорожную сумку и начала осторожно и бережно вытаскивать содержимое. Даймон поднялся и побрел, не спеша в лес за дровами. Через несколько минут темноту ночи осветили всполохи костра. Даймон увидел перед собой белое видение. Это была Инга.
- Прибавь музыку, я буду танцевать, - крикнула, смеясь, девушка.
И она, слившись с музыкой, закружила по теплому песку в грациозном танце. Это был танец упавшей с неба звезды – космический танец вечности в ритме человеческой жизни в тональности свечения души…
Даймон не мог еще до конца поверить в то, что ради него это бойкая, огневая, чистая, открытая девушка решилась на такой смелый, отчаянный, дерзкий поступок. Ему казалось, что все это происходит во сне. Но он точно знал, что это не сон.
Далеко на горизонте полыхнула зарница, словно над сценой театра загорелись прожектора и рампы, одним единственным софитом в этом театре был костер, единственным зрителем - Даймон, а квакерской публикой на галерке были речные «барашки», «ветер», березки и ели.
Танцовщица вся светилась изнутри. Свечение было естественным продолжением грациозных и вихревых аккордов фламенко. Свечение, сливаясь с музыкой, еще более усиливало ее невыразимую величественность, неудержимую грациозность и таинственную, неуловимую возвышенность.
Даймона разрывала страсть и жажда броситься в стихию танца, чтобы растворить в ней без остатка ностальгическую хандру и ощущение неотвратимости злого рока. Он закрыл глаза, погрузившись в сладкую, несбыточную грезу…
Он открыл глаза вновь, когда услышал над собой звонкий голос Инги и ее прерывистое дыхание. Белое видение обрело голос и материализовалось в женский образ. 
- Ну, как тебе платье? – Инга засмеялась.
- Ты просто прекрасна! Оно тебе так идет! – Даймон помолчал и с грустью добавил, как будто человек, проживший десять жизней и переживший так много. – Вот только жених у тебя, как бомж.
- Разве в одежде дело, Димка? – Инга поддержала грустную интонацию возлюбленного, усилив ее потоками светлой ностальгической иронии.
Девушка засмеялась звонко - так, что смех перешел в долгое раскатистое эхо, покатившееся каскадными волнами по реке.
 Им казалось, что они остались вдвоем на этой огромной земле – одни во всей Вселенной. На этом пустынном берегу быстрой реки они были одним целым. Они жили, но совсем другой жизнью! Они играли пьесу под названием «Любовь!» на сцене одного из самых грандиозных и величественных театров –  Вселенной. И чем нереальней и фантастичней был сюжет этой пьесы, тем отчаянней и фанатичней была вера в то, что все происходящее на таинственной сцене происходит на самом деле, а не во сне.
- Хорошо как, Димка! Свобода. Я – невеста, ты – жених. Ты мой муж.
Так же, как и прежде, легко и импульсивно, Инга откинулась на спину, распахнув свои руки, словно крылья – птица.
- Димка ты поешь чего-нибудь. Нет! Надо сначала выпить.
- Да! – Даймон улыбнулся, встрепенувшись, будто очнулся от сна.
Водка была терпкой и неприятной на вкус, если не сказать отвратной. Едва жидкость проникла в тело и покатилась по пищеводу, в голове зашумело. Даймон испытал необычный прилив сил и какую-то неизвестную до этого легкость в душе и в сердце – неистовую легкость, какой переполняется душа птицы перед самым взлетом в небо!
К Даймону пришел зверский аппетит. Он ел, ел и ел, словно не делал этого тысячу лет. А Инга курила и смеялась. А то, сделав музыку погромче, кружилась в танце по берегу.
Тело Даймона вдруг охватила волнительная дрожь. Он воспылал какой-то звериной страстью. Такое чувство, иногда возникало у него в библиотеке, когда он любовался библиотекаршей Ритой, представив ее, на одно лишь мгновение, обнаженной в своих объятьях. Чтобы как-то подавить свои волнения, Даймон налил полстакана водки и, резко выдохнув, выпил.
Через мгновение его душа вдруг вырвалась из плена скованности и оцепенения и он… Полетел! Полетел, несомый звуками музыки. В глазах встал легкий туман, сквозь который мир стал казаться еще более таинственным и манящим. А жизнь в этом мире становилась похожей на один бесконечный, несбыточный сон…
Даймон, также резко и молниеносно, как Инга, попытался встать и пойти к беззаботно танцующей девушке, но,  сделав несколько тяжелых шагов, упал на песок смешно и неуклюже – почти как в цирке. Инга подскочила к опьяневшему жениху и, схватив его за руку, потащила обессиленное, обмякшее тело к реке.
- Димка, ты что это, Димка? Суженый мой! Напился? Сейчас я тебя искупаю. Тебе легче станет.
Возле самой воды Даймона стошнило. И все, что он с таким аппетитом, почти не пережевывая, запихивал в свой пустой желудок, в несколько приемов вылилось из него.
- Бедненький! Господи! Да что ж ты такой слабенький оказался? Ну и мужики пошли!
Все смешалось и слилось в одну расплывчатую картину. Но странно – Даймон все хорошо слышал. В этом ему помогал ветер. Ветер, который он слушал и понимал, вселился в него и стал его духом.
- Ой, дурачок ты мой хороший! – Инга смеялась от души.
-ЛЮБИМЫЙ МОЙ!!!- во весь голос кричала ошалевшая от счастья девушка…
Клеймо пылало жаром! Но этот жар, сливаясь с горением тела и кружением головы, практически не чувствовался. Живительный холод реки подействовал не сразу. Но шок прошел также внезапно, как и возник. В глазах и в голове что-то прояснилось. И тогда Даймон почувствовал, что задыхается, вернее захлебывается. Он тонул и пытался спастись, вяло размахивая, отбиваясь от воды руками. Тело коченело и с каждой минутой покрывалось все большим и большим количеством пупырышек.
Когда сознание на мгновение полностью овладело Даймоном, он ясно увидел обнаженную фигуру девушки – русалки. Он почувствовал прикосновение ее пылающего страстью тела. И он обнял девушку, так крепко, чтобы не утонуть. Инстинкт самосохранения – первое, что возникает в момент опасности и страха. Но это был другой – не животный страх – страх потерять близкого человека, страх потерять веру в возникшего внутри тебя Бога.
Инга кое - как вырвалась из цепких объятий жениха - почувствовала, что сама начинает тонуть вместе со своим возлюбленным.
Да, они действительно тонули, но не в реке, как им казалось, они тонули в бездне страсти, в бездне неземной любви, в бездне музыки и Вселенского одиночества.
Даймона разобрал идиотский смех, и они смеялись вдвоем, совершенно не опасаясь, что их может кто-то услышать. Обнаженные, они были пьяны от свалившегося на них счастья. Они были пьяны от любви, от свободы!.. Совершенно потерявшие рассудок, они были, как дети. Они были похожи на первозданных Адама и Еву, только сошедших от любви с ума.
Даймон поднимался, делал не более двух шагов и снова падал в воду, увлекая за собой Ингу. Брызги воды, искрящиеся в лунном свете и отсветах далеких зарниц, были похожи на фантастические фейерверки и салют – салют в честь победы человеческого Духа – Духа Свободы и Любви.
Весело смеясь и беспрестанно падая, влюбленные, наконец, выбрались на берег и теперь протрезвевший Даймон, словно заново родившись, оглянулся вокруг и пошел к костру. Впрочем, костер давно уже прогорел и на месте бушевавшего недавно пламени тлели немногочисленные головешки.
Даймон бросился искать дрова. Он приволок огромную корягу – комель вывернутого и принесенного откуда-то рекой дерева.
Они сели с Ингой на одну половину мягкого пледа, а другой половиной укрыли себя, прижавшись друг к другу. Это был тот самый мягкий, пушистый плед, которым заботливая Леся укрывала беглеца в первый день его пребывания на Старой Пристани.
Инга тоже вся тряслась от холода.
 Постепенно огонь начал разгораться, и влюбленные начали согреваться теплом костра, но еще более теплом разгорающейся и не покидающей их тела, страсти. Над миром повисла тишина. Мир еще продолжал качаться и вибрировать в глазах Даймона.  Качалась и тишина, то отрываясь, то возвращаясь в мир. Качались звезды…
Даймон не понимал, что происходит. Да он и не хотел ничего знать.
Они молчали. Они разговаривали друг с другом без слов. Они говорили что-то друг другу прикосновениями. Это был самый понятный всем язык на земле – язык человеческого тела, язык человеческого тепла. Он слышал в тишине, как бьется девичье сердце.
…Когда родственные души тянутся друг к другу, нет в мире такой силы, которая могла бы остановить и прервать это стремление. Нет в мире преград, которые бы не смогли  преодолеть эти души в своем порыве – быть вместе! Их не останавливает даже смерть – когда они, найдя друг друга, сливаются в объятии по ту сторону бытия…
Первой молчание нарушила Инга.
- Ты зачем бежал?
- Я знал, что встречу тебя. – Твердо ответил беглец.
Почти без паузы Даймон спросил:
- А ты зачем бежала?
Инга смутилась.
- Когда я посмотрела в твои глаза вчера на рассвете, я поняла, что ты из другой жизни. Может, из той, что часто снится мне. Я поняла, что можно жить по-другому. Надо лишь сильно захотеть. Сначала я подавила этот порыв. А потом увидела, сидя за свадебным столом, как Серж поцеловал взасос Светку. Я вышла в коридор покурить и увидела, как муж Светки лапает какую-то подъездную шлюху.  Мне сделалось противно и тошно на душе…
- А что это такое – другая жизнь?- несколько наивно спросил Даймон.
- Это жизнь, где миром правит любовь, – недолго думая, ответила Инга, а потом с грустью и глубоким сожалением добавила:
- Мне было одиноко без тебя. Просто я никому не показывала этого одиночества.  Наверно, я ждала только тебя.
Инга еще плотнее прижалась к Даймону, подобно окоченевшему на морозе воробышку, что жмется к теплому стеклу...
- До 14 лет я тоже считал себя чуть ли не сиротой, беспризорником. Отца нет. Мать день и ночь на ферме. Дед Кондрат всегда чем-то занят…Но когда появился жеребенок – мой вороной друг – жизнь моя стала другой. Да и я стал другим…
- А я стала другой, когда увидела тебя, - очень тихо, почти неслышно, проговорила Инга. Даймон продолжал свой монолог, сгорая в огне исповедального бреда.
- Последние три ночи подряд мне снилось, что я стал дикой лошадью. Дикую лошадь ничем нельзя удержать. Я тоже не вытерпел и сбежал.
- А ты и вправду дикий. Необъезженный еще, - сказала Инга тоном наездника, собирающегося объездить дикого непокорного скакуна и кокетливо хохотнула.
Она повернулась к Даймону и сказала шепотом:
- Поцелуй меня.
Даймон, словно много лет ждал этой просьбы кинулся обнимать девушку, повалив ее навзничь, он начал осыпать лицо, шею и грудь девушки неумелыми, мальчишескими поцелуями.
Инга не сопротивлялась. Она была старше и намного опытнее. Девушка нежно, по-матерински гладила одной рукой Даймона по голове, приговаривая тихо:
- Хороший мой. Дурачок ты мой. Любимый мой.
Даймон целовал и целовал Ингу, упиваясь этим, доселе неизвестным ему, действом. Стремление к обладанию было безмерно.
- Иди ко мне, дурашка.
Инга раздвинула ноги и согнула их в коленях. Даймон смешно повис на животе девушки, почувствовав, как вся боль и весь жар тела концентрируются и стекаются в одну точку, внизу живота.
- У тебя, поди, и женщин-то еще не было…- с ухмылкой заговорила Инга.
И в тоже мгновение сладкая истома прокатилась по ее телу. Она с силой прижала голову Даймона к своему плечу и слабо застонала. Инга вся выгнулась и, напрягшись, застыла в ожидании боли и блаженства…
Замерзшие тела влюбленных слились в одном огненном объятии. Влюбленные растворились друг в друге. Во всей вселенной не было трепетнее, взволнованнее и нежнее дыхания; во всей вселенной не было желанней, возвышенней и благостней боли; не было выше и божественнее наслаждения, во всей вселенной не было светлее и искреннее порыва; во всей вселенной не было теплее прикосновения…
Их объятья были настолько крепки, что, кажется, они стали одним целым. Они притягивали друг друга с такой силой, какой хватило бы сдвинуть горы или разжечь вулкан!
Два сердца сливались в одно. Начиналось свободное общение сердец. Возникало Высшее Единение!!! Единое сердце сияло огнем бессмертной, безумной Любви! Так сильно, кажется, еще никто никого не обнимал во всей вселенной!
И все становилось единым: сердце, боль, радость, восторг, блаженство и все достигало своего высшего предназначения. В этом едином порыве! И не было такой стихии, таких стихий, которые способны были нарушить это Единение и Родство чистых душ! Так только, верно, две свечи могут слиться, что не отличишь. Они стали неделимы, как Музыка, как Поэзия, как Природа, как Вселенная!
Они стягивали объятия так, словно их кто-то вечно пытался разъять, разлучить. Словно прощались друг с другом… Словно стараясь отпечататься друг в друге – оставить след своих сердец друг в друге. А Даймон еще хотел оставить след своего, пылающего огнем, клейма на теле Инги, чтобы усилить родство. Они обнимали друг друга так, будто это было последнее объятие человека с человеком в  последний миг существования земли и всего живого во вселенной…
Время перестало для них существовать, и они погрузились в вечность…
…………………………………………………………………………………………………………..
- Ничего не делай. Побудь во мне несколько секунд, – прошептала Инга.
Даймон повиновался. Но каким усилием воли далось ему это спокойствие?!
В одно мгновение Инга оттолкнула любовника и перевернула Даймона на спину, оказавшись, словно наездница, верхом.
- Не открывай глаза только! Прошу тебя! – Взмолилась Инга.
Она начала извиваться – вверх-вниз, продолжая свой тантрический танец, начатый на берегу. Еще через несколько мгновений Инга издала слабый протяжный крик, долго висевший над тишиной костра. Крик девушки плавно перерос в стон Даймона. Он начал тонуть в океане блаженства и наслаждения. Стон его превратился в победный клич настоящего воина-мужчины… Инга склонилась над ним: вобрав тонкие губы партнера в свои, припухшие от поцелуев, и принялась высасывать из них живительную влагу и свежесть.
Влюбленные плыли сквозь миры и пространства; падали в бездну высочайшего и бесконечного благоговения, таинственного и необъяснимого экстаза, переходящего в сладкий сон…
…………………………………………………………………………………………………………..
…Первой подхватилась Инга. Ветер распахнул плед, которым были укрыты молодожены и холод заставил девушку подняться. Костер почти догорел. Принесенный Даймоном комель дерева медленно и мерно тлел. Но его тепла было недостаточно.
Первым делом Инга оделась в джинсы и рубашку. В этой предрассветной тишине, напоенной гулким журчанием реки и заполненной молочной дымкой тумана, ей захотелось излить кому-то свою душу. Ей захотелось, чтобы кто-нибудь увидел и понял, что она совсем другая – не такая, какой себя выставляет. Вечная хохотунья, клоунесса и отторва, как иногда ругательно говорит Серж. Внутри себя, для самой себя она была совершенно другая. И ей нестерпимо захотелось это кому-то доказать. И она поверила в то, что этот молоденький пацан, которого она полюбила с первого взгляда, окажется тем самым внимательным и понимающими слушателем. И только этот юнец увидит в ней совсем другую Ингу. Девушка, обуреваемая жаждой исповеди, тронула за плечо, спящего Даймона.
- Димка! Хороший мой, просыпайся. Мне страшно одной надо разкочегарить костер.
Даймон с трудом оторвал свинцом налитую голову от пледа.
- Иди, окунись и оденься. Одежда твоя высохла. Ты был невменяемым. Пришлось тебя немного охладить. – Инга нежно и ласково притронулась своей теплой ладонью к измятой щеке Даймона и осторожно провела по ней, опустив руку на плечо.
- Я ничего не помню. И башка просто чугунная.
- Ничего, ничего не помнишь? – кокетливо улыбнувшись, по-детски обиженно спросила Инга.
Даймон поднял на нее свои большие глаза и, смущаясь, проговорил:
- Помню, что было холодно, и чуть не захлебнулся, а потом хорошо было. И твои объятья помню и запах волос.
- Вот видишь – значит, не забыл.
- Это было, как во сне. И я не могу понять, что было сном, а что на самом деле.
- Я и сама не пойму, - грустно ответила Инга.
Даймон быстро оделся и пошел к реке. Он опустил голову в реку и долго держал ее в прохладной воде. Потом долго пил воду.
- Ветер начинается. Что-то он принесет, - сказал обеспокоенный Даймон, вернувшись с реки. Он принес охапку сухих сучьев и деревяшек.
- Садись рядом со мной. Обними меня. Я никак не могу согреться, - попросила Инга.
Объятые пламенем сучья, образовали высокий столб огня. Даймон обнял девушку. Теперь это было объятие уверенного в своих действиях мужчины. Он обнял близкого и родного ему человека. Это было объятие сильного, крепкого духом мужчины-рыцаря, завоевавшего и покорившего сердце возлюбленной принцессы.
- Димка! Рано или поздно тебя поймают. Тебе не страшно?
- До встречи с тобой, наверное, было страшно, а теперь – нет.
- Знаешь, с тобой я тоже ничего не боюсь. Если тебя осудят на долгий срок, я буду ждать тебя. Мне никто не нужен кроме тебя. Раньше со мной так не было. За эту ночь я стала совсем другой.
Даймон еще крепче прижал Ингу к себе.
- Мы будем вместе всю жизнь и проживем долго. Правда? – Вопрошала возлюбленная.
Даймон просто не узнавал Ингу. Из прежней легкомысленной, беспечной, дрянной девчонки она превратилась в мудрую и ласковую Мадонну.
- Ты любил когда-нибудь?
- Не знаю. Нет, наверное. В деревне мне нравилась девчонка Лиза. Она была старше меня на два класса. Когда я учился в десятом классе, она вышла замуж за агронома. В армии мне нравилась библиотекарша Рита…Когда я увидел тебя, со мной что-то случилось. Я понял, что не зря бежал. Если бы я знал, что встречу тебя, я бы сбежал еще раньше…
…………………………………………………………………………………………………………
Внезапно ветер принес звук, напоминающий дыхание загнанной собаки. Инга повернула голову, и лицо ее расплылось в улыбке.
- Это, ты дедушка? – спросила у темноты Инга.
- Да я, это я, не пугайся, - раздался глухой, сдавленный, старческий голос из темноты, которой Инга задала свой вопрос.
Девушка подскочила к Даймону и пояснила:
- Это наш дедушка Странник. Он тоже живет на Старой Пристани. Люди между собой называют его Белым Странником, потому что он и летом и зимой ходит в белом. Он у нас настоящий колдун и волшебник. Он знает все травы, лечит ими людей и разговаривает на языке животных.
Едва Инга успела скороговоркой представить раннего гостя, как в свете костра появился сгорбленный старик с длинными седыми, непричесанными волосами, с седой жидкой бородой и в длинном, почти до земли, светлом плаще с откинутым назад капюшоном. Второй раз в эту ночь перед Даймоном возникло белое видение. Он потряс головой, чтобы убедиться, что это не продолжение сна. Его легко можно было бы принять за приведение, если не знать, кто это.
Даймон пристально посмотрел на Странника: лицо обветренное, скуластое, нос прямой, почти орлиный, тонкие губы, слегка заостренный подбородок раскосые японские глаза. Ухмылка, казалось, не сходила с губ старика, он и говорил слегка улыбаясь.
- Долго слушал музыку – по реке ее далеко разносит. Красивая музыка, бодрая, жизненная…- Старик сделал паузу. - А кто это там, возле костра?
- Это мой любимый, - немного смущаясь, ответила тихо Инга.
Старик недоуменно, но без укоризны посмотрел на Ингу.
- Вчерась вроде бы ты замуж выходила за Сергея Саклакова.
- Не вспоминай, дедушка. Я уже и забыла про него, - требовательно и серьезно прореагировала Инга.
- Ну, ладно, ваше дело молодое.
Старик подошел к Даймону.
- Ну, здравствуй, добрый человек.
Даймон вскочил и почтительно слегка поклонился. Старик кивнул головой в ответ. Его добродушное выражение лица тут же сменилось на хмурое и сердитое. Он быстро осмотрел  Даймона и с недовольством проговорил:
- Э, дочка! Ты что это своего мужчину не лечишь. Он ведь совсем больной.
- Да, я уж поправляюсь, - застенчиво улыбнувшись, отозвался Даймон.
Старик снял котомку, достал из нее какой-то бумажный сверток и маленький котелок. Положил котомку на землю, сел рядом с ней, подогнув под себя одну ногу.
В его движениях была какая–то располагавшая к себе умиротворенность. Старик никуда не торопился.
Даймон тоже сел.
- Вы, друг мой, возьмите котелочек и сходите за чистой водичкой. В пяти минутах ходьбы отсюда вверх по течению, в реку впадает родник. В нем живая вода. Не удивляйся, Грива тоже чистая река. Но не всякая вода может быть лечебной. Воду вскипятим и травку заварим.
Старик поймал на себе пытливый, любопытный взгляд Даймона. 
- Да, травку, живую. Она тебе поможет, - улыбаясь, пояснил Странник.
Ветер усиливался. Откуда-то из-за далеких гор доносились слабые, еле слышные раскаты грома.
По времени уже должно было бы светать, но светлеющее небо затягивало огромной свинцовой тучей.
- Наверное, гроза будет, не к добру это, - пробормотал старик себе под нос.
Даймон начал осторожно наматывать портянки. Со стороны реки раздался голос Инги:
- Дедушка, давно хотела тебя спросить: почему ты собираешь траву перед самым рассветом?
Старик хитро и мечтательно ухмыльнулся и, погрузившись в раздумье, заговорил, глядя в огонь:
- Растения ведь, как и люди. Они живые. Они все наливаются соком в ожидании их величественного повелителя – Солнца. В этот самый момент, перед восходом солнца, растение обретает родство с космосом, и живая ткань растения обретает космическую структуру. Клетки и ткани растения начинают дышать как-то иначе. Растение перестает быть самим собой, оно становится маленьким космосом. Оно начинает жить и существовать иначе, не по законам земли, а по законам Вселенной. Поэтому гибель этого растения для него самого желанна и в высшей степени необходима. Важно ведь еще как сорвать растение. Надо обрести родство с растением, чтобы не разрушить появившуюся в нем космическую структуру. Это значит, нужно обрести родство со всем космосом. Для этого нужны какие-то неземные чувства, какой-то неземной порыв, иначе сорванное тобой растение погибнет и никого не излечит. Так что обычное, казалось бы, собирание травки превращается в магический обряд, - старик хрипло покашлял в кулак.
Даймон от удивления забыл и про боль, и про котелок, и про ботинки. Он слушал, не сводя глаз со старика.
- А мы вот с Димкой сегодня решили искупаться на рассвете в реке. Говорят, это приносит удачу и счастье. Я почему-то в это верю. В это время, когда солнце только-только появляется из-за горы, кажется, что  по реке плывут миллионы звезд и она как живая – дышит.
- Это ты верно, дочка, подметила – в эти предрассветные часы вода действительно становится живой. Она обретает родство с космосом, поэтому она оказывает такое влияние  и приносит удачу. В реке тогда оживают звезды. Ведь на небе они словно неживые, а сошедшие в реку – они дышат - переливаются, мерцают…- старик закурил.
- А ты ведь, дедушка, когда-то рассказывал легенду о звездной реке, - сгорая от любопытства, продолжала допрос Инга.
Старик ответил не сразу. Сделал паузу, окутывая свой несказанный монолог ореолом таинственности и правдивости.
- Да, есть такая легенда. Это старинное, древнее предание. Если сможешь увидеть отражение далеких звезд в реке, загадаешь желание, и оно сбудется. Мне еще ни разу не приходилось видеть такое. Такое может только присниться. Но сон - это не то. Вон, Инга, невеста твоя, купается на рассвете и говорит, что видит звезды в реке, - старик повернул голову в сторону Даймона, - это она убеждает себя. То, что она видит, это отражение солнечных лучей, а вот звезды нужно наблюдать чуть раньше восхода. Тогда сила излучения звезд очень велика. Волхвы древних племен, обитавших по берегам этой реки, были язычниками. Они утверждали, что со светом звезд в реку опускается Богиня. Вернее, со светом заносится образ, а уже в воде этот образ обретает телесность. Поэтому и река кажется живой и звездной, что в ней живет дух Богини.
- Мы будем ходить с Димкой каждую ночь, может нам повезет увидеть звезды в реке.
- Не знаю, не знаю, - пробурчал старик, явно рассердившись на девушку. - Ладно, Димитрий, ты все же сходи за водой, а то говорить-то можно длинно.
- Конечно, - Даймон вышел из оцепенения и, наконец, закончил процедуру обувания.
Как только прихрамывающий Даймон скрылся за поворотом реки и звук его шагов растаял в шуме речных волн, Инга подошла к старику вплотную, буквально встала перед ним на колени и взмолилась:
- Дедушка Странник, я его очень люблю. Поколдуй над нами, как ты колдовал над Лесей и Иваном, чтобы мы были счастливы, чтобы все было хорошо у нас. Ты ведь знаешь какие-то заклинания?!
 Белый Странник усмехнулся:
- Да тогда я просто играл, слегка выпил. Эх, дочка! – Странник посмотрел прямо в глаза, жаждущей чуда, Инге, что он делал крайне редко, всегда держа голову немного опущенной и пряча под нахмуренными бровями глубоко посаженные глаза:
- Если бы все зависело от заклинаний… - пробурчал себе в усы старик.
- Но я тебя очень прошу. Мы хотим быть вместе, неразлучно. Но ему и мне грозит опасность.
- Эх, детки, детки, - Странник грустно вздохнул. - Зло на земле многократно – в миллион раз – превышает добро всех, кто его желает кому-то, как желает себе.
Ветер усиливал свой напор, готовый в любую минуту превратиться в стихию. Когда Даймон вернулся с полным котелком чистой воды, старик сказал торопливо:
- Ставь воду на огонь. Когда закипит, я заварю тебе травку. Сделаешь компресс и выпьешь стакан отвара.
Видно было, что старки начал куда-то торопиться. Взгляд его все время поднимался в небо.
Вода закипела через считанные минуты. Старик взялся голой рукой за ручку котелка совершенно спокойно и поставил его рядом с костром. Он развернул бумажный сверток и взял из него несколько горстей какого-то пахучего вещества. Старик что-то прошептал про себя и бросил содержимое в кипяток.
- Пусть настоится с полчасика.
Старик встал, походил немного.
- Ты, парниша, откуда  сам будешь? –  неожиданно, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, спросил Странник  Даймона.
- Я из Алькино.
- А-А. Слышал, но не бывал. Это верст 100 от города.
Старик постоял еще и сел на прежнее место.
Так они и сидели возле костра: Инга, Даймон, Белый Странник между ними с ветреной стороны, откуда летел, усиливая свой напор, теплый ветер. Он раздувал пламя костра, стремительно вздымая над землей всполохи огня, возносящего в черное небо множество искр. Старик вдруг нарушил молчание:
- Один мудрец говорил: «Магия есть великая сокрытая мудрость, то же, что обыкновенно именуется умом, есть великая глупость. Чтобы проявить мудрость, не требуются заклинания и впечатляющие церемонии».
Он знал настырность своей любимицы: если что задумала – не отступит.
Инга поняла, что старик обращается к ней, пытаясь все же уклониться от исполнения просьбы, с которой к нему обратилась Инга, пока Даймон ходил за водой.
Но девушка не унималась:
- Все это понятно и все же я поверю во что-то, если будет совершено магическое действо.
Старик, больше не говоря ни слова, встал и пошел к реке. Он любил Ингу, она была ему как дочь, и поэтому он не хотел стать препятствием для исполнения ее прихоти и каприза.
Проходя мимо Инги, он замедлил шаг и сказал:
- Иди, помоги сделать ему компресс. Пусть снимет ботинки. Отлей в кружку отвар, а потом смочи в котелке портянки. Обмотай раны, как можешь крепко. Пусть посидит так с часок.
Инга улыбнулась в ответ и бросилась к возлюбленному.
Пока Инга лечила Даймона, Белый Странник очертил своим посохом круг на песке диаметром около 2 метров. А потом сел на песок и долго курил, ожидая пока голубки наворкуются.
- Идите сюда, - закричал грозно старик.
Тишину теплой ночи разрезал глухой раскат грома. Мрак ночи разрезал первый несмелый лучевой разряд молнии.
Даймон и Инга, взявшись за руки, пошли на зов.
- Сядьте спинами  друг к другу в центр круга и прижмитесь как можно сильнее.
Влюбленные исполнили просьбу.
Старик обошел прижавшихся Даймона и Ингу три раза по кругу, встал над ними, поводил руками, а потом, вскинув руки кверху, заговорил низким грудным голосом:
- Призываю все силы природы! Призываю всех богов. Во имя Любви! – старик вошел в транс. - Пусть свидетелем моего заклинания станет звездная река Вечности. Пусть река приносит Радость и Доброту, а уносит Боль и Злобу. Вы будете вместе, только вместе - на этом свете, - старик помолчал, - и на том и никогда не расстанетесь. Пусть ваши сердца стучат в унисон, а души, подобно свечам, сливаются в одно пламя! Заклинаю! Призываю всех богов и стихию…
Удар грома был такой силы, что Инга, вздрогнув, вся сжалась, сгорбилась и закрыла уши ладонями.
Даймону стало нестерпимо душно, словно кто его душил, взявшись цепкими пальцами за горло. Он подумал, что теряет сознание, и он действительно бы его потерял, если бы не услышал отчаянный вопль Инги:
- Пожар!! Смотрите, пожар!! Боже мой!!!
Девушка сидела лицом к Старой Пристани, и ей хорошо было видно, как вспышка молнии, последовавшая за страшным раскатом грома, перешла в сполохи  земного пламени.
Инга стремительно вскочила и, пробежав несколько метров,  крикнула:
- Подождите меня здесь, я скоро вернусь! Может это просто старый хлам горит,- скорее для самоуспокоения добавила Инга.
Даймон метнулся следом.
- Подожди, Инга! Не ходи туда, прошу тебя! Пойдем вместе!
- Да, я издалека, посмотрю. А тебе нельзя, вдруг там менты, - Инга улыбнулась ласково и  открыто.
И сорвалась, слившись с порывом налетевшего ветра. В одно мгновение она растворилась в темноте, уносимая воздушным потоком. Ветер поднимал с земли старые листья, сучья, раскачивал лес, гнул к земле молодые деревца. С берега реки ветер поднимал и нес песчаную пыль. Слепая и неподвластная никому стихия овладевала земным пространством и душами людей.
Когда Инга подбежала к бараку, пламя, стремительно раздуваемое ветром, уже охватило большую часть здания. Ярче всех полыхал угол, где на втором этаже, отгородившись занавесками, жили Иван и Леся.
В эту ночь в бараке ночевало совсем немного народа. Возможно, несколько человек, бардов, что так долго ласкали слух, пьяной от счастья, молодой женщины Леси.
Сквозь ветер и треск сгорающих бревен и досок Инга услышала крик:
- Горим, братцы! Горим! Подъем! Бежим! Скорей!! Гори-им! Пожар! По-о-жа-а-ар!!
- …………………………………………………………………………….
Серж Саклаков, самый молодой майор милиции, города Гривинска, сидел в своих «Жигулях», вальяжно откинувшись на сиденье, и курил. Довольный совершенным действом, он благоухал на вершине своей безнаказанности и всесилия. Он был властью.  В экстазе самодовольства, постепенно остывала, и все-таки продолжала саднить, как кровоточащая рана, самая жгучая за всю его жизнь жажда мести.
Серж был пьян. После случившегося только изрядное количество спиртного могло хоть как-то убавить эту прорывающуюся изнутри ненависть и злость.  В его глазах бесновалось пламя, звериной жажды наживы. Зверь с нетерпением поджидал свою жертву. Он был весь напряжен перед схваткой. Инга сквозь серую завесу ливня и Серж через узкий проем лобового стекла увидели друг друга практически одновременно. 
Они смотрели друг другу в глаза. Это были глаза хищного зверя и его беззащитной жертвы.
Серж выскочил из машины, распахнув дверцу с такой силой и ненавистью, что она едва не оторвалась. Это была ненависть, смешанная со злобой настоящего зверя. Волк оскалил пасть и зарычал:
- Шлюха подзаборная! Ты что решила опозорить меня? Меня? Сука позорная! Ты ведь сдохнешь без меня. Кому ты нужна? Мразь!
Инга постояла немного в нерешительности. Она сделала несколько несмелых шагов вперед - навстречу смерти - с готовностью, с какой шла на костер Жанна Д’Арк. Какая-то неведомая сила тянула, притягивала ее. Она словно смирилась с той ролью, которую уготовила ей судьба, с ролью безвинной жертвы.
Остановившись в нескольких метрах от ощетинившегося зверя, поливающего бранной речью свою жертву, словно дождь землю, Инга закричала исступленно:
- Зачем ты это сделал? Там ведь люди!
- Какие люди?! Отребье, рвань всякая, нищета! – Серж чуть не разрыдался от смеха. – Я же обещал сжечь этот гадюшник. Су-…!..Б…ть!..
В тоже мгновение раздался удар грома, заглушивший «многоэтажную» брань милиционера. Вслед за громом последовала вспышка молнии, ослепившая на мгновение зверя и его жертву. Всего лишь на одно мгновение в свете молнии исчезло все, все, что могло напоминать жизнь людей на земле. Повсюду был только один свет…
Удар грома был такой силы, что в здании что-то обрушилось. Еще через мгновение старая развалина начала медленно со скрежетом и стоном заваливаться.
Ослепленная восхитительным фейерверком и оглушенная продолжительным грохотанием стихии, Инга не слышала выстрелов. Она еще легко, открыто улыбнулась, ощутив на лице крупные отдельные капли дождя. Дождь был соленым на вкус. Инга ощутила острую боль в животе. Она приложила ладонь к тому месту, откуда хлынула стремительным потоком кровь. Может, она пыталась удержать жизнь внутри себя, новую жизнь, зародившуюся этой ночью?..
Инга еще успела услышать истошный вопль Леси:
- Ваня, Ванечка мой! Господи, боже мой! Господи, помогите!
Кровь прилила к вискам….Инга ощутила страшную жажду в потоке небесной воды, ей показалось это странным. Лужа, перед которой остановилась Инга, в свете фар переливалась багряно-алыми бликами. Инга сделала шаг вперед - медленно, оседая, стала на колени и повалилась на бок…
Серж матерно ругнулся, сплюнул…Заревел мотор «Жигулей» и машина с визгом понеслась назад.
…Леся тащила мертвецки пьяного Ивана за рукав пиджака, который дымился на спине. Бойкая женщина все–таки успела вытолкнуть мужа в окно и сама выпрыгнула, мгновением раньше, чем эта часть барака завалилась. Пиджак был настолько промаслен, пропитан горюче-смазочными материалами, что понадобилось время, чтобы затушить эту воспламеняющуюся, как многоголовая гидра, смесь. Все то время, пока горел пиджак на Иване, Леся истерично что-то с придыханием кричала и стягивала горящую одежду. Она просто панически боялась огня, а иначе бы она бросилась и своим телом задавила непокорное пламя.
Наконец Лесе удалось сдернуть дымящийся, ненавистный пиджак с вялого, бесчувственного тела.
…Даймон непростительно долго возился с ботинками, кое-как наскоро наматывая портянки, медлительно собирал плед с земли, магнитофон. Руки отчего-то не слушались его. Это отвар, приготовленный стариком, оказывал расслабляющее воздействие.
Все вокруг происходило стремительно - событие за событием: костер, голос Инги, Странник в «белом», пожар, заклинание, стихия, звездная река, туман, ветер вокруг, ветер внутри, взгляд участкового, гроза, ливень, крики, урчание мотора удаляющейся машины, белое видение… Из всего этого хаоса и слипшегося, сросшегося месива последовательно происходящих событий, создавалась гармоничная законченная, целостная картина. Все это было необъяснимо и неподвластно, освободившемуся из плена смуты и опьянения, сознания. Но все это было продолжением сумасшествия, пиршества безумной любви…
…………………………………………………………………………………………………………
…Гроза кончилась также внезапно, как и началась. Ветер понемногу утихал, как засыпающее беспокойное дитя в колыбели. Огромная черная туча, гонимая верховым воздушным потоком уносилась в сторону  города. Где-то вдалеке на горизонте бесновалась молния, а здесь над этим клочком суши уже воцарилась тишина. Стихия отступила.
На место природной стихии приходила стихия душевная – стихия боли, жалости, сострадания, негодования. Стихия Вселенской скорби. Стало совсем тихо, будто сама мать-природа скорбела по своему, принесенному в жертву стихии, ребенку.
Инга умирала тяжело и мучительно, словно подстреленная, упавшая на землю птица, бьющаяся в судорожной горячке. Тело ее вздымалось над землей. Она стонала и плакала навзрыд. Шепот переходил в крик: «Мама, мамочка, прости меня! А-а-а! Как больно… Любимый, любимый, прости, прости-и…».
Над извивающимся в судорожной агонии телом стояли ошеломленные, обессилевшие, растерянные и потрясенные Леся, Странник и Даймон. Стояли на коленях, будто вымаливали бога, чтобы пощадил.
Одна из пуль попала почти в сердце, и Даймон взялся снимать окровавленную рубашку, чтобы перевязать истекающее кровью, тающее тело. Едва он откинул полу рубахи, как взгляд его остановился и замер на левом предплечье девушки. Чуть ниже ключицы красовалась свежая синяя наколка по форме и размеру напоминающая его клеймо. Даймон стиснул зубы, и слезы хлынули из его глаз. Он начал шептать про себя всего три слова, всего три слова он повторял и повторял, как заклинание:
- Я убью его!! Я убью его! Я убью его…
Душу Даймона сковало такой невыносимой болью, что он ясно понял, осознал с неизбежной и неотвратимой остротой, осознал - эта боль не пройдет никогда!!!
Леся плакала молча. У нее просто не было больше сил. После страха и ужаса, пережитых ею, она уже была ни в силах что-либо говорить и воспринимать адекватно. Она была в шоке. Мир обнажил все свои язвы и изъяны. Мир для нее стал весьма скучным зрелищем. Мир стал пошлой и циничной пьесой. Также как и для Даймона жизнь эта стремительно теряла смысл. С каждой секундой он охладевал к ней. Праздник Бытия и Безумия кончился, оборвался внезапно. Поиск и стремление к свободе, как-то незаметно и плавно превратились в поиск бессмертия через стремления к смерти, в лабиринте смерти. Лабиринт был бесконечен.
Любовь бессмертна! Как жаль, что это бессмертие складывается из миллионов смертей. Но какими же должны быть эти смерти, если так бесчеловечно и в высшей степени надчеловечно и божественно Бессмертие?!
Девушка еще несколько раз хватанула ртом чистый воздух и затихла.
Даймон неотрывно смотрел на Ингу, словно пытался отвести от нее смерть. В эти мгновения глаза его излучали такое сострадание и любовь, какие еще неведомы были всем богам на земле, какие никто из людей, живших и живущих, не знал на этой маленькой, погрязшей в клоаку пошлости и жестокости, земле. Лицо Инги, омытое дождем, казалось, стало еще прекрасней.
 У Даймона в момент ослабли руки, и он обессилено с отчаянием бросил их вниз. Низко склонив голову, Даймон полностью растворился в скорби, повисшей над землей. Он вобрал в себя всю скорбь и печаль этого мира и, казалось, исчез из него…
 Он почувствовал на своем плече чье–то трепетное прикосновение, которое вернуло его из забытья в реальность.
- Оставь, сынок. Ее уже не вернуть. Ее жизнь теперь принадлежит звездной реке.
Леся положила на лоб Инги ладонь и  провела ею с дрожью и любовью по лицу -  сверху вниз. Глаза закрылись. Мир исчез.
- Я знаю, кто ее убил. Это Серж. Подонок. Я видел милицейскую машину. Он отомстил за побег.
Старик встал на колени возле девушки, склонился над телом и, положив голову на грудь и тихо, всхлипывая чуть слышно, заговорил:
- Доченька, моя! Как же так! Не уберегли мы тебя. Как же так! Доченька. Нет нам прощенья.
Леся, наконец, взяла себя в руки.
- Отойдите от нее. Надо переодеть ее в свадебное платье.
- Платье в котомке, - растерянно и тихо проговорил Даймон.
- Принесите плед. Димка, приведи свою лодку. – Твердым, решительным тоном начала командовать Леся. - Мы завернем ее, а ты дед сплавишь лодку вниз по течению на кладбище. И похоронишь по - человечески. Тебе, Димка, нельзя отсюда отлучаться. Да и здесь, впрочем, тоже опасно. Менты приедут на разборки. Но сегодня выходной, да и наверно все на площади. Десантников ждут. Сегодня день десантника.
Леся принесла котомку и принялась ловко вытаскивать платье.
- Димка, отойди, - строго приказала Леся. – Дедушка, помоги мне снять джинсы.
Когда старик подошел к попросившей помощи Лесе, женщина, приблизившись к Страннику, склонившись к нему, как можно тише спросила:
- Что это у нее, дедушка? Когда она успела сделать наколку? – Леся движением глаз указала на татуировку над левой грудью. Эта наколка похожа на шрам, который я видела у Димки на груди.
- Это не наколка. – Постепенно успокаиваясь, сказал старик. Рассудительность и спокойность постепенно возвращались к мудрому старцу, испытавшему не меньший, чем другие, шок. Мышление – мысль сама по себе всегда сильнее страха и смерти. Мысль возвращает человека к жизни. Старик поднял полные грусти глаза и тихо промолвил:
 – Это символ родства. Она хотела быть ближе ему. Это не просто наколка. Это Пантакль - волшебный магический рисунок. Высшее воплощение. Обычно их рисуют на бумаге, на дереве, на камне, но когда на теле – это высшее безумство, высшее святое безумство Любви. Это необъяснимо. Это что-то свыше! – Сказал старик. А про себя подумал: «Родственные души всегда – однажды находят друг друга»
- Это все странности любви, - не то вопросительно, не то утвердительно заключила Леся.
Разорвав на лоскуты свою белую сорочку, Леся перевязала кровоточащие зияющие раны на теле Инги.
- Вечная невеста, - сказал Странник, и не удержал в глазах слезы, - она так и не успела стать женой. Она осталась свободной – какой пришла в мир, такой и ушла.
Даймон подошел через несколько минут. Инга лежала как живая в этом белом, с красными пятнами, платье. Даймону показалось, что она просто уснула. И он бы кинулся ее будить. Он все еще не мог поверить в реальность произошедшего.
Когда тело, бережно завернутое в мягкий пушистый плед, перенесли к реке и положили на дно лодки, все трое сели на берегу и закурили. Прощались молча, каждый по – своему - на своем, только ему, понятном языке. Каждый примерял ее жизнь к себе. Но все не шло. Жизнь Инги была таинством. Эту тайну так никому и не удалось разгадать – тайну жизни и тайну смерти…
Совершенно неожиданно Даймон поймал себя на мысли, что он знал, что все произошедшее здесь, неотвратимо и неизбежно произойдет. Он понял это еще вечером, когда услышал в окне осуждающий возглас Леси, иначе просто приговор:
«Он никогда тебе этого не простит!»
И он услышал тонкий с подвыванием визг напуганного Артура:
- Они никогда тебе этого не простят!
…Леся встала и пошла к спящему на траве Ивану, единственному человеку, кто в эту тревожную и трагическую ночь пребывал в абсолютном спокойствии.
- Это ж надо так нажраться?! Ох! – Леся подняла пиджак, который она с таким остервенением тушила и стягивала с пьяного Ивана. В кармане, как ни в чем не бывало, лежала пол-литровая бутылка, заполненная на треть разведенным техническим спиртом. Таким спиртом спаивали русских мужиков богатеющие не по дням, а по часам отдельные предприимчивые «барыги» - новые русские.
- Надо помянуть. – Леся протянула бутылку Даймону. – Стакана нет.
Все трое, по очереди, начиная со Странника, сделали по одному глотку из горла бутылки.
Над землей уже занималось во всю светлое прохладное утро. Туман рассеялся.
- Господи, за что нам такие страдания? – прошептала Леся со слезами. Отчаяние и страх на мгновение опять овладели ею.
- Где же мы теперь будем? – грустно спросил у самого себя Странник.
Странник курил почти без перерыва, подкуривая одну папиросу от другой, изрекая вслух свои мудрые мысли.
Они сидели раздавленные своим бессилием перед неизбежностью, неотвратимостью естественного конца каждого из них. Все трое были заняты поиском смысла в том, что они пережили за эту ночь. Странник, проживший долгую и трудную жизнь, первым бросился в океан бессмысленности в поисках хотя бы одного островка надежды и веры. Он искал для себя - искал эту одну-единственную возможность веры.
- Смерть неизбежна. Но бывает так, что только одна лишь смерть примиряет человека с вопиющей несправедливостью жизни. Примиряет человека с его собственной жизнью.
- Это я виноват в ее гибели. Если бы не я, она была бы жива. Пусть несчастна, но жива! – Даймон, как подобает настоящему мужчине, попытался взять всю вину на себя. - Я убью его. Я знаю – он волк.
Это утверждение удивило даже мудрого Странника.
- Это ты точно подметил. Человек по природе своей существо двойственное. Если он чувствует, думает и действует, как надлежит человеку, он есть человек, если он чувствует и действует, как животное, он есть  животное. А с животного что спрашивать. Нет у нас в обществе таких законов, чтобы зверя и судить как зверя. А насчет мести, - Странник ухмыльнулся, - убьешь одного, на его место придут другие. Менты – это особая каста. Ментом надо родиться. И рождается их тысячи. Они спят и видят во сне, как бы унизить или обидеть кого. – Странник продолжал свои размышления, ни к кому не обращаясь, глядя на играющий огнями речной поток:
- Чтобы выжить в этой жестокой и несправедливой жизни, человек вынужден причинять кому-то боль. Но если при этом человек не будет испытывать боль внутри себя, соответствующую, равную причиненной кому-то боли, то гармония мира будет нарушена.
Леся, внимательно выслушав Странника, возразила ему:
- Нет, дедушка, я думаю, что можно жить, не причиняя никому боли. Если Инга причинила кому боль, так только себе.
Старик, словно бы и не услышав невнятного и неубедительного возражения, продолжал:
- На ее месте мог бы оказаться любой - и кто-то из нас, ибо стихия зла и ненависти в человеке – слепа и абсурдна. Я бы тоже давно умер. Но, видимо, смерть еще не готова принять меня. У меня есть что ответить ей, есть чем возразить, и точно есть что отдать взамен. Можно даже не быть жизнелюбом…Инга дитя природы…Смерть приняла ее ласково, ибо ей нечем было расплатиться с ней за свою Свободу и Естественность, за Правду и Достоинство, которые в ней были подлинными, в отличие от всех остальных людей, у которых все достоинства и добродетели искусственные, придуманные, нарисованные, театрально отрепетированы. Люди надевают на себя множество масок, чтобы при случае скинуть, оставив в неприкосновенности свою застывшую, окаменевшую, мертвую душу. У Инги таких масок не было. Она была чистой и живой. Единственное, что у нее было - жизнь. Ею-то она и расплатилась со смертью. Со всей своей детской наивностью. Ей просто нечем было расплатиться со смертью, и она расплатилась жизнью. За свободу, за право стать и быть собою она расплатилась жизнью. Поэтому она была чужда этой жизни на этой земле. Земля, как могла, берегла ее, пока она притворялась той, какой она не была. Как только она стала той, какой родилась, какой должна была быть, она вышла за пределы нашего скотского бытия, нарушив все, какие только возможно, правила игры и предстала обнаженной и беззащитной перед смертью. Даже стремление к свободе, произрастающее из жизнелюбия, бывает, нарушает гармонию жизни и лишь смерть восстанавливает эту гармонию…
Любой нормальный человек может потерять свою маску, которой он маскирует и за которой скрывает свое пустое нутро. Только безумец не может, потому, что у него нет масок. Безумец не осознает себя, поэтому ему не нужны маски!
Старик, выкурив очередную папиросу, выкинул окурок в воду.
- Душа  у нее была нежная, напевная и беззащитная. Жаль, только никто не понял и не увидел этой души.
Старик отвернул лицо и подставил глаза свежему ветру, чтобы быстро и незаметно высушить проступившие непроизвольно слезы…
- Ну, мне пора, - сказал старик с некоторым раздражением и поднялся.- Поплывем  потихоньку с дочкой, -  сказал он, словно о живом человеке. Для Странника Инга оставалась по-прежнему живой. 
Быстрым, ловким движением старик оттолкнул лодку и сам проворно заскочил в нее.
Лодку, подхваченную течением, понесло по стремнине вниз. Даймон долго провожал ее глазами, пока она не скрылась из виду, растворившись в сверкающем потоке звездной реки…
…………………………………………………………………………………………………………..
Иван сидел на траве и затуманенным взглядом осматривал сверкающий в свете восходящего солнца, мир.
- Ничего не могу понять. Где барак? Брр! – «Пробужденный» потряс головой.
- Погорели мы, Ваня. Дотла погорели! - запричитала подошедшая Леся.
- Ой, Леська, как во сне мне жарко было – думал, сгорю.
- Надо милицию вызывать.
Иван опешил:
- Это что – поджег?
- Вообще-то поджег. Но ночью гроза была. Спишут на самовозгорание, на молнию. Барак загорелся во время грозы. Ничего никому не докажешь.- Леся грустно вздохнула.
У нее заслезились глаза.
Иван с жалостью спросил:
- Что с тобой, любовь моя?
- У нас горе, Ваня – Ингу убили…
- Кто это? – Иван вмиг протрезвел.
- Она ведь сбежала со своей собственной свадьбы. Серж – жених ее, приехал и отомстил ей.
Иван заиграл желваками, несколько раз помотал головой, приходя в себя от такой новости.
- Вот гаденыш! Ох, мразь! Я ведь давно хотел ему рожу набить. В последний его приезд, неделю назад, я еле сдержался. На Ингу кидался, с «матами» да и тебе что-то грубо сказал. Вот ведь сучок недорубленный.
- Да не стоит с ним связываться. Мал клоп да вонюч. Тронешь его пальцем, а он докажет, что ты его избил до полусмерти. Посадит ни за что, - несколько нервозно отозвалась Леся.
- А где труп-то? – Иван посмотрел прямо в глаза своей любимой.
- Странник поплыл вниз, хоронить ее, как положено. У него на кладбище знакомый смотритель.
Леся помолчала, а потом перевела разговор в другое русло, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний.
- Ваня, ты забыл какой сегодня день?!
- День? – Иван задумался. – Да помню я. Только вот настроение совсем не праздничное.
- Что же теперь делать нам?
- Что ж, придется в «общагу» заводскую идти. У меня там за мной комната числится.
- Может, на завод пойдешь? – Леся с укором посмотрела на Ивана.
- Да на хрена он мне нужен?! - Вспылил Иван. - На пенсию проживем. Что я, зря на войне части тела терял?
Занятые разговором собеседники не заметили, как к ним подошел высокий, в десантской тельняшке и голубом берете Станислав Борщев – друг Ивана. Он подошел с удивленным выражением лица и громко спросил:
- Иван, братишка, с праздником тебя! Как это случилось?
Иван и Стас обнялись.
- Да вот, брат, дела наши невеселые. Ночью во время грозы барак загорелся.
Стас был немного пьян. Он погрустил недолго и, широко улыбнувшись, спросил:
- Ну, ты, что, идешь с нами?
Перед могучим Стасом тут же встала хрупкая, но серьезная Леся. Она угрожающе заговорила:
- Он никуда не пойдет. Вы побузите, пошалите, а сидеть будет Иван. Ты ведь знаешь, какой он пьяный дурной. Мало тебе того, что два года назад чуть не взорвали дом директора завода. Еле – еле отмазали.
- Да у этого князька не один дворец. Он их уже штуки три построил. Себе, детям, любовнице. Люди живут впроголодь, а он жирует! – попытался оправдаться Иван.
- Ты, Стас, извини. Куда ему идти? Он чуть не сгорел ночью.
Едва заметив спускающегося с моста десантника, Даймон незаметно для Ивана и Леси, пошел по берегу к причалу и там притаился в знакомом ему убежище. Он захватил с собой магнитофон и бутылку с недопитым спиртом. Даймон включил магнитофон. Едва только прозвучали первые аккорды, душа Даймона застонала, заплакала. Казалось, целая вечность прошла с того момента, когда Инга в белом свадебном платье кружилась перед ним в танце…
Даймон мучительно искал объяснение всему произошедшему и не находил его. Первый порыв ненависти, какой-то нечеловеческой ненависти к Волку - Сержу, Даймон подавил. Но второй прилив заставил его задуматься над смыслом его жизни и жизни вообще. И тогда после третьего всплеска злости и безысходной тоски он ясно осознал, что остался на этой земле Один; и даже больше: он ясно ощутил, что его больше нет. Он осязал кожей трясущегося тела, что его скоро не станет.
- Жить без нее?! Нет! Она будет ждать меня там. – Это было безумие одиночества. И Даймон вспомнил Белого Странника и его обряд. Он испытал страх. Заклинание сбылось.
- А может еще не все? Может еще смогу?
Это был вопрос не хлюпика и желторотого мальчишки. Это был вопрос мужчины-воина, рвущегося совершить акт возмездия с целью восстановления справедливости, которую всегда так жаждали и искали, но которой никогда не было на этой земле…
Тем временем Стас и Иван присели на траву, закурили. Иван подтолкнул товарища локтем и шепотом спросил:
- У тебя нет опохмелиться чем-нибудь?
- Да с собой нет. Там у мужиков. Я думал, ты придешь.
Леся, словно подслушав, опять повторила настойчиво:
- Никуда он не пойдет. Мы сейчас пойдем в общежитие.
Стас поднялся. Друзья по десантски попрощались.
- Ну, давай, братишка. Мужикам, всем, от меня привет. Отпразднуйте, как следует за всех нас. За все наши жизни…и смерти.
На мосту уже показалась группа веселых ребят. Они махали беретами Ивану и что-то весело кричали – звали с собой. Иван в ответ тоже помахал рукой. Стас быстрым шагом направился к друзьям.
Леся вдруг встрепенулась.
- А где же Димка? Он же был на берегу.
- Не знаю. Я не видел. Может, он пошел в город, за мужиками?
Леся с тревогой в голосе произнесла:
- Ой, что-то на душе так маятно и погано, Ваня. Как бы он глупостей не натворил. Он ведь беглый. Он так жаждет поквитаться с Сержем.
Иван отчаянно махнул рукой.
- Пусть. Этой гниде давно пора шею свернуть.
Иван поднялся. Леся взяла мужа под руку и, слегка сгорбившись, они побрели к мосту.

Когда парочка скрылась из виду, Даймон взял бутылку и допил одним глотком оставшуюся вонючую жидкость. Выдохнул и закурил. В голове все смешалось. Клеймо не просто горело – ныло! И это нытье тягучей болью разливалось по всему телу.
Через несколько минут ему вдруг стало легко, как несколько часов назад, в полночь, когда они были вдвоем на пустынном берегу, возле костра, одни во всей Вселенной…
Даймон врубил магнитофон на всю громкость и опять закурил. Вдруг он ясно услышал голос. Это был окрик его родного деда Кондрата:
- Твой выход, Димка! Твой выход, Дымка!
Он всегда так кричал во время праздника урожая. То ли нарочно, то ли просто посмеиваясь, произносил вместо «и» - «ы», но Димке это нравилось. И когда дед так кричал, юные наездники выезжали чинно на своих красивых конях и показывали зрителям элементы выездки. Первым всегда выезжал Димка на своем вороном скакуне…
………………………………………………………………………………………………………………….
…Даймон догнал колонну празднующих десантников почти возле центральной площади города. Колонна состояла из десантников и примкнувших к ним молодых подвыпивших парней. Десантники, редко кто был одет в тельняшки, но все были в голубых беретах – обязательном атрибуте и символе воздушно-десантных войск. Ребята шли о чем-то болтая друг с другом, шли, шатаясь, обнявшись по трое, по четверо. Два человека с гитарами орали вразнобой и невпопад что-то из репертуара Высоцкого, с яростью ударяя по расстроенным струнам. В руках были бутылки с пивом и водкой.
Милиция уже позаботилась о том, чтобы в случае чего угомонить разнузданных нарушителей общественного порядка. На центральной площади вблизи зданий Дома правительства, прокуратуры, суда и Главного заводоуправления, компактно расположившихся по периметру, было выставлено оцепление. Милиционеров было много. Мало того, Даймон увидел чуть позади оцепления солдат с автоматами. И тут взгляд его замер -  он встал, как вкопанный. Даймон увидел сквозь дымку пьяного тумана, постепенно застилающего глаза, своих, ненавистных ему «отцов» - командиров – Иродова и Издевкина. Из - под фуражки первого слегка проступала марлевая повязка. Левая рука сержанта, согнутая в локте, висела на перекинутой через плечо тонкой веревке. Издевкин был в полном здравии. Ему показалось, что они ждали его и даже были уверены в том, что беглец окажется в толпе среди десантников.
- Значит, не убил, -  с горечью в сердце и со скорбным сожалением подумал Даймон. Но горькая обида его потонула в гитарной музыке, которая стояла в ушах, которая преследовала его, как слуховая галлюцинация.
Одна только музыка и ветер, свободно летающий над землей, владели душой Даймона.
Он быстро пошел сквозь толпу, но тут же замедлил шаг - почувствовал, что кто-то пристально смотрит на него. Он обернулся и в нескольких метрах слева от себя увидел Семеныча в «штатском». Участковый смотрел на него с тревогой, по-отцовски назидательно, как бы спрашивал: «Что привело тебя сюда? Зачем?». Видно было по глазам, что Семенович тоже, как и все, немного пьян. Пышные седые усы отливали шелковым блеском на солнце. Мир был в состоянии праздничной эйфории после перенесенного им состояния страха и беспомощности перед стихией.
- Чтой - то они сегодня озверели, менты!! - Закричал кто-то.
- Ну что, покажем им «кузькину мать»?! – Крикнул кто-то весело.
- Надо идти на реку, а то кажется они агрессивно настроены. И солдаты вон с автоматами, - возразил кто-то скептически.
- Говорят, опять беглеца ищут. С караула сбежал. Убил кого-то.
- Мужики пойдем к реке! – Кто-то нерешительно крикнул. Но крик потонул в хохоте и звоне разбитых бутылок.
Даймон вырвал одну недопитую бутылку с пивом у пацана лет шестнадцати, а вторую подобрал на асфальте. Он готовился к поединку. Он пошел вперед, проталкиваясь, протискиваясь сквозь крепкие плечи десантников.
Даймон прислушался к голосам десантников.
- Что испугались ментяры-то? Заранее приготовились.
- В прошлом-то году мы этих козлов здорово погоняли!
- Один все пистолетом махал, махал, а потом им же и получил по морде.
Раздался дружный смех.
- Да, шутки-то шутками.
- Да это все «панты»! Хрен они начнут стрелять. Сейчас ведь демократия. Свобода. Мы ведь не звери, какие.
До Даймона донеслось это близкое и святое для сердца слово – Свобода – крылатое, как птица и вольное, как ветер… Он сделал несколько глотков пива из бутылки и вдруг услышал сзади окрик Семеныча:
- Эй, сынок, подожди!
Пока Даймон раздумывал, что делать – бежать или ждать – Семеныч настиг его.
- Ты зачем здесь? Тебя ж схватят. Вон, видишь, и солдат прислали.
- А ты что, Семеныч, хотел сам отличиться? – ехидно съязвил опьяненный и разнузданный до отчаянья Даймон. – Что ж, бери меня, хватай, вот он я! 
Семеныч с укором и грустью посмотрел на развеселившегося Даймона.
- Я за тобой завтра приеду.
Даймон вдруг открыто разулыбался, потому что опять услышал музыку – она кружила и звала за собой, отрывая душу от земли.
- А я вот решил поддержать братишек в их борьбе за свободу.
- Да это они шалят, просто, развлекаются, не принимай это всерьез.
Даймон приблизился к участковому и сказал серьезно:
- Сегодня ночью, Старую Пристань кто-то поджег. Она сгорела дотла. А еще…Ингу убили. 
Семеныч побледнел и оторопел от такой новости.
- Да. Ее убил мент, жених ее бывший, от которого она сбежала.
- Ну, значит, рассорились, - вздохнув, сказал Семеныч, как будто даже успокоившись.
- А убивать-то зачем? – раздраженно со злобой почти криком спросил Даймон.
- Эти бабы такие стервы! – Семеныч попытался отшутиться. – А кто ее жених?
- Инга звала его Серж. «Мент» он.
- А-а. – Семеныч сразу изменился весь. Лицо его сделалось жалким, даже напуганным, он вжался в себя. Видно было, что это слово подействовало на него, как заклинание.
- Серега Саклаков. Он крутой, он может.
- Посмотри, его нет в оцеплении. Покажи мне его, - взмолился Даймон и тут же протянул Семенычу, как закадычному другу, бутылку с остатками хорошего холодного пива.
Семеныч не отказался. Он поводил взглядом по строю милиционеров.
- Да, вон он, чуть в глубине за оцеплением. Видишь?
И Даймон увидел его: щеголеватый франт, с помятым лицом, с хмельными злыми глазами. Он, конечно же, узнал бы его из тысячи. Лошади чуют волков за версту. Вот и Даймон ощутил какой-то животный страх и жажду мести одновременно.
В одном из трех, размещенных на фонарных столбах громкоговорителей, раздался приятный, но в то же время твердый женский голос:
- Товарищи десантники, мэрия города поздравляет вас с Днем десантника, желает вам счастья и успехов в работе. Во избежание нежелательных последствий Мэр города предлагает вам продолжить празднование в специально отведенных местах.
Десантники недовольно заурчали, загикали.
- Мужики, ай - да на речку, на Гриву! – опять кто-то крикнул.
На этот раз толпа послушалась, и веселые мужчины совсем молодые и средних лет пошли обратно. Неохотно. Весело смеясь. Сожалея, что так и не удалось побузить, похулиганить и порезвиться - показать любопытствующим и сочувствующим людям города свою независимость, бесстрашие перед властью.
Музыка, которая заполняла душу Даймона, была прервана возгласом деда Кондрата. Этот крик был громче и звонче, чем гитарный перезвон:
- Теперь твой выход Дымка! Теперь твой выход!
И он вышел!! Он вышел один против всех и одни за всех! …И один пошел по площади, гордо подняв голову.
Нет, он статно сидел верхом на длинногривом, черном скакуне. Он полетел сквозь ветер по направлению к ненавистному врагу своему – Сержу, уцепившись за мягкую, шелковистую гриву. Его, конечно, сразу же узнали солдаты. Его узнал Артур, стоящий рядом с Издевкиным, и указал пальцем на своего бывшего друга, а теперь – врага. Иродов с Издевкиным ехидно и самодовольно заулыбались и тоже начали движение вдоль оцепления, в сторону идущего в одиночестве Даймона. 
Толпа десантников, замешкавшись, остановилась и заозиралась. Смешки почти прекратились.
- Кто это там герой такой? Перепил что ли?
- Псих какой-то. Нажрался, как свинья…
Даймон действительно немного качало из стороны в сторону в такт зовущей и звучащей внутри него музыки.
- Обкурился, поди, наркоман.
- Смотри, как ощетинился, и бутылки приготовил.
- Да хрен с ним. Заберут в «вытрезвяк», там проспится.
Семеныч, влекомый толпой, на какое-то мгновение потерял из виду преступника-дезертира, а когда, наконец, все-таки увидел силуэт отделившегося от толпы Даймона, крикнул:
- Подожди, сынок!
Но Даймон ничего не слышал, погруженный в мелодию, увлекающую его в бездну неведомых чувств и переживаний.
Молоденькие милиционеры, приблизительно одного возраста с дезертиром, заволновались, увидев приближающегося пьяного хулигана. Один начал нервно расстегивать кобуру. Лицо Сержа, будучи до этого надменным и холеным, вдруг вытянулось в изумлении. Даймон замахнулся и, отведя руку, с силой бросил пустую бутылку.
Бросок его был броском отчаяния и ненависти. Он вложил в него всю обиду и всю жалость. В этом броске слились воедино протест против всей ужасающей несправедливости общественного устройства и протест против несовершенства Бытия. Нет, не бутылку он кидал – он душу свою бросал в бездну безумия - в небо высшей недосягаемой справедливости…
Серж легко увернулся. Бутылка пролетела над головой Волка и с раскатистым звоном разбилась вдребезги - как разбиваются обнаженные души об стену лжи и непонимания.
 Даймон запрокинул голову до предела вверх, ему показалось, кто-то улыбается ему – огромный во все небо образ Инги.
Тут же кто-то крикнул:
- Это дезертир, дезертир! Берите его!
Это кричал Иродов.
Глаза Даймона и Сержа встретились. Два русских человека смотрели  друг в друга, смотрели так, словно взглядом можно было уничтожить, убить человека. Серж опять ехидно и самодовольно ухмыльнулся. Он провоцировал Даймона на активные действия.
Молоденькому милиционеру удалось, наконец, вытащить из кобуры пистолет. Он выставил дрожащую руку вперед и заорал пискливо:
- Стоять на месте! Буду стрелять!
Второй боеприпас, припасенный Дймоном - бутылка из-под водки полетела и попала прямо в нос молодому блюстителю порядка. Он выронил пистолет и, закрыв лицо руками, присел на корточки. Сквозь пальцы на асфальт закапала кровь. До оцепления оставалось не более пяти-шести метров. Даймон собирался сделать свой последний прыжок, чтобы вцепится руками или зубами в горло этому «отморозку» – оборотню в милицейской форме, который давно приготовил пистолет и взвел курок.
Даймон остановился и закричал, что есть мочи:
- Эй, ты- ы-ы!!!
 Заржал надрывно, надсадно, неистово, яростно, бешено - так, словно призывал на помощь всех на свете богов – отомстить, любой ценой отомстить за любимую!
Он еще постоял в нерешительности, жадно хватая воздух, словно задыхаясь…
Но в то же мгновение что-то с силой толкнуло его назад. Он беспомощно взметнул руки вверх, подобно птице, которая жаждет улететь с жестокой и чуждой земли...
Музыка смолкла – оборвалась…Струны не выдержали силы удара - силы боли.
Стало так тихо и невыносимо душно…
Даймон успел улыбнуться и обессиленно рухнул лицом вперед, так и не успев еще раз взмахнуть крыльями…
…Тревожный и короткий сон длиною в жизнь плавно и незаметно превратился в сон длинною в вечность…
Одна из пуль попала прямо в клеймо. И теперь из самого центра выжженного шрама хлестала крупными сгустками багряная, горячая кровь – истекали остатки души, до предела заполненной безумством любви и огненной музыкой свободы…
Первый горячечный шок прошел – началась предсмертная агония. И Даймон услышал над собой плач ли, стон Семеныча:
- Сынок! Сынок! Подожди, не умирай! Как же так, сынок?! Так же нельзя! Не уберег я тебя. Прости меня, сынок! Прости – и…
Семеныч приподнял с холодной брусчатки тело Даймона и бережно по-отцовски притянул, прижал тело к своей груди, к сердцу...
Но руки как-то разом ослабли в приступе безысходной скорби и бесконечного горя…
Семеныч еще смог увидеть сквозь проступившие на глазах слезы вялую улыбку, остающуюся в памяти навечно.
Остывающее, наливающееся свинцовой мертвенной тяжестью, тело Даймона-мустанга вдруг разом обмякло.
Ладонь, сжатая в кулак распрямилась – грива выскользнула…
Даймон еще успел почувствовать на своей щеке чьи-то слезы, но не успел понять чьи…

Если палач плачет над жертвой, значит, в мире что-то меняется. Может быть, рождается где-то в ком-то другая душа?! Она рождается, чтобы однажды воплотить собою другую жизнь, чтобы верить! ..Во что??!!


г. Абакан, Россия
2004 – 2005 гг.