Егор Тимофеевич, дед Егор, начал сажать свой сад сразу, как только перебрался с женой Любой, тихой, во всем доверяющей мужу домоседкой, жить в деревне Иглино. Сам дед Егор, был человеком решительным и немногословным, не умел ругаться, тем более скандалить, и в случае размолвки с кем либо, безнадежно качал крупной седой головой с лицом, обожженным миазмами гальванического цеха, где он всю жизнь проработал, и спешил заняться какой-нибудь работой. И решение перебраться в деревню он принял быстро, не взирая на робкие возражения семьи. Жили они до этого в областном центре, была у них двухкомнатная квартира от завода «Продмаш», сын Игорёк и автомобиль «Таврия». Шло время, и как раз, когда Егор Тимофеевич в пятьдесят пять лет, как работник вредного производства, переступил пенсионный порог, привел Игорь в дом жену Катю, миловидную бойкую девушку.
И вскоре Катя родила прелестную двойню – Юрочку и Юлечку. Тогда-то Егор Тимофеевич и стал называть себя дедом, дедом Егором, и всё окружение легко с ним согласилось.
И пока близнецы были грудными и спали в широкой общей кроватке в комнате родителей, стеснённость заметна не была, Любовь Антоновна работала до полудня, а остальное время помогала снохе.
Надо бы радоваться, но квартира была тесная – кухня размером с лестничную площадку, узенькая прихожая и ванная, спроектированная, видимо, гениальным архитектором, ибо только гений смог в пространство размером в платяной шкаф впихнуть и унитаз, и умывальник, и ванну, и ещё площадочку для ног перед унитазом. Возможность улучшения жилищных условий была нулевая, в стране как позже выяснилось, царил застой, завод, на котором работали и Егор и сын, был на гране закрытия, а детям уже надо было по квартире бегать, прыгать, командовать игрушками и кричать во весь голос.
И дед Егор, посоветовавшись с Любой или Любаней, как он ласково называл её, оформив пенсию, уволился с шатающегося завода и подался в деревню, в которой когда-то жили его родители, раскулаченные и сосланные в своё время за Урал. В деревне дед подыскал пустой, но добротный дом с запущенным участком, разыскал его хозяев, и выкупил его к радости как собственников, которые и не чаяли найти покупателя, так и деда, купившего дом так дёшево. И пока бабка Люба вытирала сопельки внучатам в ожидании очереди в детский садик, Егор привел сначала дом в порядок, затем вместо повалившихся дырявых плетней огородил свои угодья высоким строганным штакетником с красивыми воротами и калиткой. Потом принялся за землю, на которой из зелёного коллектива лебеды всех видов и других сорняков торчали сухие будылья прошлогоднего чертополоха и почему-то уцелевшая корявая вишня.
И к моменту, когда в деревню переехала жена – внуки уже были приняты в детский сад – участок был освобожден от сорняков, вспахан, от калитки к крыльцу пролегла дорожка из плиточного песчаника. Перед домом на улицу дед Егор разбил цветник в полисаде, часть земли занял необходимый огород, а основной надел был отведен под сад, и уже продумана была разбивка, так сказать, композиция сада.
Люба полностью поддержала начинание мужа. И сад постепенно формировался, и взрослел.
Егор Тимофеевич весь здравый отрезок своей жизни мечтал заниматься садоводством, выращивать фруктовый сад, ухаживать за ним, отдыхать в нем.
Выбить от завода дачный участок так и не удалось, и вот мечта на закате лет начала осуществляться.
Егор Тимофеевич без лишних рассуждений, как всегда сосредоточенный и вдумчивый, занялся любимым делом с энтузиазмом фанатика, оправдывая своё негласное прозвище – трудяга. Он накупил в райцентре специальной литературы, подписался на нужные журналы, узнал заранее часы соответствующих радио- и телепрограмм, познакомился с местными садоводами, стал переписываться с известными селекционерами. Он наладил связи с районной плодово-ягодной станцией, мотался к ним на своей штопанной, перештопанной «Таврии», покупал саженцы и черенки для привоя, и нужные химикаты.
С утра до захода солнца, прерываясь лишь на еду, дед Егор проводил в саду, изредка отдыхая там же.
И, наконец, сад был выстроен и начал плодоносить. В основном, это был яблоневый сад, только по периметру участка Егор насажал густо, один к одному кусты крыжовника, чтобы голодные зайцы не проникали зимой глодать молодые ещё деревья. А яблоньки дед высадил только тех сортов, которые сам любил, он не гнался за экзотикой, не пытался приживить в нашем климате капризные южные экземпляры, навязываемые рекламой и разговорчивыми любителями. Антоновка, белый налив, штрифель, в общем, всего шесть видов яблонь занимали почти весь участок. Лишь одна делянка с лучшей землей и освещением была отдана наиболее дорогой и интересной для него яблоне. Егор ведь ещё мечтал создать собственный сорт яблок, он даже представлял эти будущие плоды, их вкус, аромат и внешний вид.
Это должны быть яблоки крупные и ароматные, как антоновка, нежные, как белый налив, вкусные, как… как… и слов у Егора не хватало, чтобы выразить точно, чего он хочет.
И он занялся селекцией. В качестве родительского дерева он выбрал антоновку шестисотграммовую, на которой прививал другие, нужные ему виды и сорта, сам вручную опылял их. Ему даже удалось заполучить в НИИ семеноводства и плодоводства черенки новейшего вида яблок, созданного учёными с использованием мутагенеза.
Несколько лет старания, рвения и любви к своему делу, неутомимая целеустремленность и, как сам садовод говорил жене – «Богом ниспосланное везение» породили новый гибрид, такой, какой Егор хотел! Это был чудный плод, дивное яблоко, огромное и красивое – красно-розово-полосатое, с белоснежной, слегка прозрачной вокруг семян, нежнейшей мякотью, с восхитительным ароматом и благородным, виннокислым вкусом. И этот привой стал устойчиво плодоносить.
Дед Егор обрезал другие образцы на материнском дереве, оставив с таким трудом синтезированную ветвь, и полученную яблоню назвал «Любаней» по ласковому имени своей любимой супруги, Любови Антоновны, бабы Любы.
Зимой он тщательно утеплял драгоценное дерево, весной вручную обирал всяких вредителей и опылял, стараясь не осквернить нежные листочки и завязь злыми химикалиями. Регулярно поливал и прикармливал. Он даже провёл электричество к своей «Любане», летом выносил древний кассетный магнитофон и включал классическую музыку определённого репертуара, порою необычного чередования – Моцарт и Мусоргский, Бах и Бетховен. Это, как утверждал старый журнал «Знание – сила», повышало урожайность яблони и, главное, привносило к уже полученным качествам плодов новые нюансы, обертона, делающие вкус яблок ещё более изысканным, или, как говорила супруга Егора – утонченным. Любовь Антоновна втайне очень гордилась и мужем, называя его Мичуриным, и яблоками, и тем, что этот сорт Егор назвал её именем.
Жаль только, что Игорь с внуками очень редко приезжал в деревню. Он ушёл в бизнес и довольно успешно, близнецы учились в каком-то крутом лицее и на каникулы они ездили по Египтам и Анталиям, а к деду… У деда они через два дня начинали ныть – скучно, туалет на улице, воду надо качать насосом, электричество часто отключается, телевизор берёт всего три программы, а компьютеров вовсе нет! И заманить дорогих гостей даже великолепным садом не было возможности, так что старики, загрузив «Таврию» яблочками, вареньем, соками и домашним вином сами везли в город гостинцы детям и внукам. Остальной садовый урожай Егор Тимофеевич отдавал в школу. Он, к радости своей, нашёл в лице директора Иглинской средней школы единомышленника, и тот присылал осенью учеников, машину, тару, они аккуратно собирали яблоки и загружали школьное овощехранилище. Денег за яблоки Егор Тимофеевич категорически не брал, но от помощи школы в весеннюю страду и по уходу за садом не отказывался.
А яблоки от «Любани» по полкило весом могли храниться до следующего сезона, не теряя тургор и не меняя вкусовых качеств. И дед Егор хранил их для вручения хорошим и родным людям в качестве презента или для торжественного десерта.
Но пожил Егор Тимофеевич с ощущением радости, увы, недолго. Люба, Любаня стала всё чаще жаловаться на колотье в боку, усталость и слабость. Егор повёз жену к врачам в райцентр, а там её положили в больницу, в онкологическое отделение, где она в конце зимы и умерла. Егор Тимофеевич похоронил жену на местном кладбище. На похороны приехал сын с невесткой. Внуки остались в городе. Юля, студентка второго курса иняза, как раз сидела дома с тяжелой формы ангины, а Юра… Юра, отмазанный отцом от армии, отдыхал и развлекался, «Пусть немного отойдёт от этой учебы и так света божьего не видел» – жалела мать ребенка. И ребенок «отходил», как только хотел. Только вот на похороны бабушкины поехать не захотел.
Навсегда оставив на кладбище супругу, с которой прожил полвека, Егор очень горевал и почему-то ждал, что и он вскоре последует за своей Любаней. Но пришла весна, сад требовал трудов и забот и Егор, вооружившись лопатой, секатором, распылителем, вновь втянулся в привычное и любимое дело. Горе спряталось глубоко в сознании или в сердце и напоминало о себе только ночами. И Егор Тимофеевич с рассвета до темноты, не покладая рук, хлопотал в саду.
Особенно часто занимался он любимой яблоней. Он соорудил рядом столик со скамьями, приладил электрическую лампочку и вымостил битым кирпичом дорожку. Здесь он отдыхал, обдумывал какие-нибудь дела и планы на завтра, а иногда и ужинал. И любовно, даже с некоторой нежностью обхаживал дерево, нежно поглаживал листочки и ствол, разговаривал с ним, подбирая ласковые слова, называя Любаней, а иногда, как он в шутку, советовался или жаловался. И часто ему казалось, что «Любаня» в ответ вдруг шелестит листвой и покачивает ветками в знак согласия. И суровое лицо мужчины светлеет и разглаживается.
Одиночество, однако, длилось не долго. В середине лета приехал вдруг сын Игорь с внуком. Юру дед Егор не видел почти два года. В отличие от сестры, милой послушной девочки брат, её с детства был с ленцой, заласканый матерью, он мало внимал её увещеваниям, тайком таскал из семейной кассы деньги, учился по принуждению. Повзрослев, он всюду не расставался с плейером, вбивающим в уши дурацкий РЭП. ходил в модном прикиде какой-то развинченной африканской походкой и с африканскими же косичками на голове и старался меньше попадаться на глаза деду, ожидая от него осуждения. И вечером, сидя под яблоней за графинчиком домашнего вина, Игорь, пока Юрка перебирал программы телевизора, рассказал отцу то, что посчитал нужным:
– Понимаешь, папа, замотались мы с женой, всё деньги, деньги, бизнес, всё чего-то не хватает. Квартиру купили, машину, детей надо в люди выводить… Вон Юлечка – молодец, учится, не шатается по вечерам, умница, матери по дому помогает, а вот Юрка… Юрку мы упустили. Связался он с какой-то дурной компанией и то ли проиграл кому-то большую сумму, то ли обидел кого, не поделил что, только пару раз он приходил домой сильно избитый, но не говорит, кто это его и за что. А потом и мне стали звонить, угрожать, требовать, что, мол, если Юрка не вернет то, что взял без спросу, то… Короче мы решили, чтобы он у тебя некоторое время перетерпел, переждал, а я постараюсь за это время разрулить ситуацию. Придется выплатить им…
– А что ж ты в милицию, не хочешь что ли обратиться? – хмуро спросил дед.
– В милицию… Эти преследователи говорят, что у них в милиции всё схвачено… Что, мол, Юрке ещё хуже будет, и не только Юрке…. Так что пусть он отсидится в деревне, о ней никто не знает в городе, и никто сюда не нагрянет.
– Ну, нагрянет, не нагрянет – это мы ещё посмотрим, сам-то он не сбежит отсюда?
– Нет, мы с ним договорились, он согласен пожить на свежем воздухе.
– И чего им всё не хватает? – проворчал Егор и спросил: – А как он, внук-то, насчет этого… к бутылке прикладывается или нет?
Игорь Егорович слегка замялся, но живо возразил:
– Нет, нет, что ты! Ну, если в праздники иногда, с друзьями…
– Это с какими друзьями-то, от которых он теперь бегает?
– Да нет, что ты! Угрожают ему не друзья…
И дед стал жить с внуком.
Поначалу Юра подолгу валялся перед телевизором, бродил по саду, вяло помогая деду по хозяйству. Он не отказывался, что либо сделать, когда просил дед, но работал как-то нехотя, медленно, неаккуратно и никогда не предлагал свою помощь без напоминания.
Но вскоре Юрка освоился, завел в деревне приятеля, некоего Ки-рюху, который также не работал, объедал мать-одиночку, и даже успел отсидеть три года в зоне за хулиганство и мелкое воровство, а также сопротивление органам милиции. Кирюха бравировал своим тюремным опытом и татуировками. Плотный, чернявый, с быстрыми черными глазами, юркими как жуки-плавунцы, хитро поблескивающими в набрякших веках под мохнатыми бровями, он был парнем жуликоватым, разговорчивым и умел выпить и раз¬влечься за чужой счет.
И этот чужой счет нашелся у вновь приобретённого приятеля. Они часто ездили на автобусе в райцентр, часами сидели в пивной, а то добавляли что-нибудь и покрепче. Кирилл рассказывал Юрке о жизни на зоне, а тот – о сладкой жизни в большом городе.
Дед Егор, как мог, наставлял внука, тот легко обещал, что всё бу-дет нормально, что Кирилл – хороший парень, что на зоне очутился, по-тому что его подставили.
– И вообще, дед, тут и так скукотища смертная, а ты мне и с другом не советуешь общаться!
– Да какой он тебе друг! Собутыльник он, а не друг! – сердился дед и уходил в сад; там он находил себе работу и успокаивался.
Однажды утром Юра попросил у деда разрешения покататься на «Таврии».
– А ты умеешь рулить-то – засомневался дед.
– А то! У меня права есть. – И действительно показал удостоверение. – Я, знаешь, как на папкином «джипе» рассекаю.
– Ну на моей старушке особо не погарцуешь, но ладно, покатай-ся, только осторожно, она, сам видишь – пенсионерка! – согласился дед.
И Юрка укатил в райцентр.
Вернулся он поздно ночью, пьяный. Дед уже лёг спать и не стал расспрашивать внука ни о чём. Но утром он явно уловил запах застоявшегося перегара.
– Ты, что, пьяный за руль сел? – возмутился Егор. – От тебя, как из самогонного аппарата…
– Да ты что, дед! Это я сегодня утром твоего домашнего стаканчик употребил, – отбрёхивался внук лениво. – Успокойся, береги здоровье.
А через неделю, опять уехав в райцентр на машине, Юрка воротился ночью, как раз, когда отключилось электричество, и без машины. Дед встретил его с керосиновой лампой и спросил:
– Где машина?
– Нигде… – отмахнулся внук. – Тут недалеко в деревне… заглохла… – Говорил он как-то рассеяно, растягивая слова и улыбаясь, потом бормотал, прикрыв глаза, и наконец, пролепетал капризно:
– Отстань дед, дай мне спокойно побалдеть.
– Ты что, опять пьяный? – подозрительно поднёс дед к лицу внука лампу.
– Не, я под кайфом! – ухмыльнулся довольный внук и повалился на диван.
Егор Тимофеевич взял фонарь и пошел искать машину. Она стояла на окраине деревни, на дороге из райцентра, уткнувшись смятым капотом в бетонный обломок столба электропередачи, сам столб лежал в кювете с оборванными проводами.
У Егора Тимофеевича в эту ночь случился первый тяжёлый сердечный приступ.
Оклемавшись, он Игорю сообщать не стал, но серьезно поговорил с внуком:
– Ну откуда в тебе эта червоточина, Юра, что ж тебя тянет всё время в какую-то грязь? Займись хоть делом каким-нибудь, вон сад какой хороший, и работа в нём всегда есть! – старался Егор вразумить внука.
– Дед, а зачем тебе такой сад? – спросил Юрка. – Денег ты с него не имеешь, тока горбатишься, как папа Карло, да и всё…
– Как зачем? – опешил дед. – Это же… это…
Но внук, его не дослушав, продолжал:
– Уж лучше бы вместо этих яблонь травку посеял.
– Какую травку? Газон что ли? – не понял дед, всё ещё не приходя в себя от бесцеремонного вопроса внука.
– Газон… Эх, ты, деревня! – иронически махнул рукой Юрка.
А совсем слег Егор Тимофеевич, когда обнаружил пропажу всех своих денег, которые он откладывал на чёрный день, и внук спокойно ему сознался, нагло заявив:
– А зачем тебе деньги, дед, в деревне-то? Да и жить тебе оста-лось… сам подумай!
Жестокие слова внука звучали в смешавшемся сознании, как выстрелы, заставляя Егора вздрагивать и стискивать голову ладонями. И утром дедушка Егор умер, обширный инфаркт миакарда сгубил его сердце. Стоял теплый, тихий сентябрь неурожайного года.
Егора Тимофеевича похоронили рядом с Любовью Антоновной.
А родители Юрки, так и не узнавшие истинных причин, уложивших их старика в могилу, держали совет – что делать с сыном? В городе ему находиться было опасно. Банда вымогателей не успокоилась, даже после того, как Игорь Егорович отдал им долг – оказывается, они «поставили Юрку на счетчик», а ещё «он, козёл, обидел их авторитета и за это должен ответить», так что было решено оставить Юру в деревне ещё на неопределённый срок.
– Придется пожить тут ещё немного, сынок, – плакала мать, – Ты уже освоился в деревне, деньги мы будем присылать, да и приезжать почаще будем. Из деревни ты нам лучше не звони – мало ли что!
И Юрка остался в дедовом доме. У него теперь каждый день обретался Кирилл и другие приятели. Они пили, играли в нарты по-маленькой, но как люди деревенские в доме и во дворе все же порядок кое-какой поддерживали. Иногда Кирюха доставал где-то в райцентре дурь – травку, анашу, а иногда кое-что и покруче, и они кайфовали. И однажды Кирюха поделился с Юркой своими соображениями:
– Знаешь, у меня в райцентре кент есть, вместе чалились, так он на чем начал бабло зашибать – он травку сажает! Ну, это, коноплю, только, это самое, не нашенскую, а из Казахстана, ему семена привозят.
– Это индийская конопля, – уточнил Юрка, – А где он её сеет?
– Как где, у себя на участке, у него рядом соседей нет – какие-то склады заброшенные, карьеры, никто не видит, так он на участке все вырубил, вычистил, ну и засеял дурью. А зимой свёз в областной центр знающим людям, и ему отвалили бабла! Знаешь сколько? Он иномарку себе сразу купил, понял!
– А ведь я деду в шутку это предлагал, – пробормотал Юрка, – а люди уже… – а вслух спросил:
– Так ты что, и мне предлагаешь?
– А чего, на хрен тебе этот сад! А деньги тебе – во как нужны! Ты от Меченого думаешь откупаться или нет? А ведь и у тебя соседей любопытных нет. – Справа и сзади овраг, слева мельница брошенная… – рассуждал, загораясь, друг.
– Не, Кирюх, дед старался сколько лет, растил, – неуверенно отбивался Юрка, но подлая, соблазнительная мысль уже засорила его рассудок, гасила проблески совести и он сопротивлялся по инерции…
– Что ты всё дед да дед? – продолжал убеждать Кирюха. – Дед давно уж… Кому он теперь нужен, сад-то? Кстати, ты вроде говорил, что дед завещание на твоё имя оставил?
– Ну и что? – вздрогнул Юрка.
– А то, что теперь ты полный хозяин всего этого и никто тебе не указ – ни отец, ни председатель, понял?
– Так, может, лучше продать? – раздумывал Юрка.
– Что продать?
– Да все вот это, – Юрка обвел рукой вокруг, – дом, гараж, сад.
– А кому это всё нужно? Тут по деревне уже несколько дворов с садами стоят пустые, никто там не живёт давно, и покупать никто не собирается, понял!
– Понял, – неохотно ответил Юрка. И через пару дней, в процессе
возлияний и курения «косячков», Кирюха совратил Юрку. И тот загорелся идеей через год «срубить бабок немерено». И даже повторял мысленно каламбур: – «Чтобы срубить бабок, надо срубить сад!»
– Ну а как мы всё это будем делать? – не знал с чего начать новоявленный хозяин дома. Но Кирюха знал:
– Сразу видно городского белоручку! – весело откликнулся он: – во-первых, деревья убирать по осени, то есть сейчас, чтоб весной всё посадить, во-вторых, я достану бензопилу, и мы их мигом спилим и сбросим в овраг, в-третьих, я позову Толяна, брательника двоюродного, он на тракторе робит, он нам пеньки повыковыривает, а потом и вспашет всё. Ну а семена мне кент уже обещал, за деньги, правда! – и Кирилл выразительно посмотрел на Юрку.
Они сидели в саду под яблоней «Любаней», планировали уничтожение сада безо всякого сожаления, тем более уважения к памяти деда Егора и, казалось, яблоня плачет, теряя листья.
Был как раз сороковой день со дня смерти деда Егора, когда внук со своим подельником, притащившим бензопилу, приступили к вырубке сада. Пока Кирюха налаживал пилу, Юрка взял топор и безжалостно вонзил его в ствол крайней яблоньки, последней, которую посадил дед. Молодое деревце вздрогнуло, и колыхнулась листва у яблони «Любани», словно нервная дрожь пробежала по её кроне, словно в неё вошло смертельное лезвие.
Кирилл заправил пилу бензином, дёрнул шнур, мотор взревел, и цепь зловеще зажужжала. Кирилл выключил пилу и сказал:
– Ну что, я готов. Слушай Юрок, давай для начала накатим на грудь, чтоб веселей работалось, и приступим.
– Это дело, – легко согласился Юрок, сходил в дом и вынес бутылку водки и стаканы.
– А закусь? – спросил дружок.
– А вон, – кивнул Юрка на яблоню «Любаню». – Чем тебе не закуска!
Оставшиеся крупные, краснобокие яблоки редко светились сквозь осеннюю листву. Шальной порыв ветра вдруг неожиданно налетел на сад, и яблоня заволновалась возмущённо, зашелестела, не стихая. Юрка взял плодосниматель, придуманный дедом из длинного шеста и обрезанной пластиковой бутылки, и достал с самой вершины два яблока, красивых и свежих, будто обтянутых тончайшей пленкой затвердевшего тумана. Даже два молодых подонка залюбовались этими невиданными в их краях плодами, но лишь на мгновение.
– Ну, вздрогнем! – Они чокнулись, выпили, и яблоки, брызнув соком, звонко хрустнули в молодых и жадных зубах.
Первым, корчась, свалился со скамьи схватившийся за горло Юрка. Потом Кирилл ткнулся в дощатый столик искорёженным гримасой лицом, да так и замер с надкусанным яблоком в руке.
Нашел их брательник Кирилла, Толян, пришедший помочь пацанам, заодно и выпить. Юрка застыл крючком с судорожно сведенными руками, синим лицом и белой, как мыльная пена, слюной на черных губах. Красное яблоко лежало рядом. Кирилл полусидел, полулежал на столе с таким же чугунно-синим лицом с закатившимися глазами, с пеной на подбородке. Такими их застала и следственная бригада, вызванная участковым из райцентра. Эксперт осмотрел трупы, прикинул примерное время смерти и сказал:
– Смерть наступила где-то полтора-два часа тому назад. И похоже, что это отравление, во всяком случае все внешние признаки говорят об этом. – Он осторожно упаковал вещдоки: недопитую бутылку с водкой, стаканы, недоеденные яблоки, окурки и аккуратно сложил в саквояж.
Следователь, женщина лет 35-ти в форме капитана, тщательно осмотрела место происшествия, сказала эксперту, закончив писанину и видеосъемку:
– Валера, как приедем, сразу же займись.
Затем опросив участкового и Толяна, попросила их явиться на следующий день в следственный комитет. После этого прошлась по саду. Все яблоньки, как школьники на линейке, были молоды, одного роста и еще с листвой, начавшей облетать. В этом году сад, кроме яблони «Любани», не плодоносил. «Любаня» и в этом неудачном для остальных деревьев сада году, разродилась, пусть не особенно обильно, но аномальными крупными плодами. Они и привлекли внимание следователя. Женщина попросила участкового собрать оставшиеся фрукты, и он снял с дерева последние четыре необыкновенно крупных и красивых яблока.
– Чудо какое! – восхитилась следователь.
Участковый сказал:
– Берите, Елена Дмитриевна, детишкам привезете.
Валера и водитель поддержали участкового.
– Вот обрадуются, - улыбаясь, сказала Елена Дмитриевна, бережно уложила фрукты в сумочку. – Таких мы еще не кушали.
И они уехали. А поздно вечером следователю позвонил взволнованный эксперт и закричал:
– Елена Дмитриевна, немедленно выбросите эти яблоки, не ешьте их, они ядовитые, я только что закончил анализы, они ядовитые, я вам точно говорю…
– Бог с вами, Валера, да мы, как только я пришла домой, сразу их съели. Так что успокойтесь, пожалуйста, вы видимо, что-то напутали. Кстати вкус – бесподобный, ничего подобного я не пробовала! – весело разубеждала его Елена Дмитриевна.
А Валера недоуменно, но уже спокойнее, объяснял своему следователю:
– Ничего я не напутал. Эти ребята отравились не фальшивой водкой, как я думал, а сильнейшим растительным ядом, содержащимся в яблоках и похожим на яды некоторых тропических растений. Я несколько раз исследовал надкушенные яблоки, и всякий раз результат получался один: они не отравленные, они ядовитые, и в кожуре, и в мякоти, и в семечках есть этот яд. И он страшнее цианидов – убивает мгновенно. И хотя, кажется, этого не может быть, но это так!
Объяснений не было найдено. Следствие зашло в тупик. Виновник гибели молодых людей остался неизвестен.
Родителям правду не сказали, настолько невероятна она была, и они, да и односельчане считали, что парни отравились паленой водкой.
Но сад не остался беспризорным.
Юля вдруг перевелась на заочное обучение, переехала в деревню Иглино, устроилась на работу в школу, учить детей английскому языку и стала жить в дедушкином доме, в дедушкином саду.
И любимым местом отдыха ее и потерявших непутевого сына родителей, которые каждое лето приезжали к дочери, стал уютный столик под яблоней «Любаней», каждый год угощающей их прекрасными, ароматными и удивительно вкусными яблоками, «Любаней», которая спасла сад.