Память, или полёт

               
       Привет, Пашка! Ты что, не узнаёшь меня? Я Володя, учились вместе в одной школе. Помнишь, я хулиганил, дрался со всеми. У тебя брат-двойник есть - Витёк, отец твой в пожарке служил, майором, кажется, был, - говорю я сероглазому  мужику сорока четырёх лет от роду. Пашка смотрит на меня непонимающими глазами, крутит головой. Ну вот, вроде, появились в глазах искорки воспоминания, мозги включились на память. Да, вроде был у нас такой в школе, в «Г» классе учился, - говорит Пашка, в милиции был несколько раз, из школы исключали, вроде. В баскетбол играл, шайбу гонял, но учился нормально. Вот-вот, -  говорю, - я и есть тот самый разгильдяй.
    Этот разговор происходил в самолёте. Летел этот аэроплан в г. Нижнекамск из г. Нижневартовска. Летел я хоронить своего отца, который скончался прошедшей ночью на 68-ом году. Батя, батя… Сколько слов не досказано, сколько разговоров не договорено. Только вот поздравлял я его с Днём Нефтяника три дня назад, а сегодня его уже нет. Не поздравлю его больше ни разу с его профессиональным праздником, ни разу…
     Пашка мне говорил, что тоже схоронил своего отца несколько лет назад, и тоже у его отца мотор износился и отказался служить. У пожарников, у военных своей хватает нервотрёпки, кланяться сразу  нескольким Богам: своему начальству, городскому, да ещё и партийным комиссарам. Особенно комиссарам . В рот заглядывать надо, а то ещё куда-нибудь. За непослушание головёнку отвернут махом, и кукукнуть не успеешь, как останешься на улице без пенсии, но с  зелёным военным билетом офицера-запасника. 
    Довелось мне в юности работать с таким запасником-отставником с зелёным билетом. Капитан запаса, некогда служивший зампотехом в танковом батальоне, работал мастером в котельной, командовал бригадой из одиннадцати человек: десяти слесарей и одной сварщицы. Запаснику было тридцать один год. За семь лет доскакать до четырёх звёздочек на погонах в мирное время совсем не просто. Да вот, не пригодился на службе, попал под сокращение. А сокращали, вернее, подводили под эту статью «расхода» несговорчивых, имеющих что-то умное в голове. В студенчестве я много разговоров разговаривал у пивных ларьков с офицерами, уволенными в запас. Много их было. Много спивающихся и спившихся, но они были, в большинстве своём, аккуратно выбриты с утра, отглаженные, хотя вечером были изрядно во хмелю и помяты. Были эти офицеры-сокращенцы шибко обижены на власти, особенно на КПСС. Их выкинули из войск без работы, без квартир. Пристраивайся, как можешь. Кто-то вербовался, кто-то «лимитой» становился, кто-то женился, чтобы как-то пристроиться в этой жизни.
      А я летел Отца своего хоронить – смерть перевела его в другой разряд, в разряд неживущих. Батя мой всю жизнь работал. Во время войны руководил бригадой в колхозе. А было ему тогда четырнадцать лет. Наградили его в его четырнадцать медалью «За Трудовую Доблесть». Гоняли их пацанов зимой и на лесозаготовки. Так они там свой хлебушек на махорку меняли и работали с голодным брюхом, в котором плавала несолёная картошка с луком. После службы в «СА», Батю колхоз направил на курсы бухгалтеров, а он самовольно перешёл на курсы шоферов, и до пенсии работал на автомобилях и грузовых, и специальных.(На пенсии он работал механиком) В Татарии (нынешнем Татарстане) в начале пятидесятых годов открыли огромное месторождение нефти – «Ромашкинское». Мой отец, Григорий Ильич, свою жизнь потратил на добычу «ромашкинской» нефти, работая за рулём спецавтомобилей, и за рычагами «ПОДЪЁМНИКА». Это такой агрегат для ремонта нефтяных и водяных скважин. Отец мой, имея образование семь классов, подал множество рационализаторских предложений.
Они были направлены на улучшение работы оборудования, на облегчение различных приёмов обслуживания скважин и многое другое. Сколько это дало экономии денежных средств – трудно сосчитать, а ему даже легковой автомобиль не дали. Был бы татарин – ордена бы были и прочие почести… Татария…
     Я летел хоронить отца, моего Батю. А когда-то я и сам был нефтяником, но болезнь вышибла меня из «седла». В памяти крутились картинки: вот я с Батей катаюсь на машине, вот я с ним ругаюсь, вот я с ним в саду копаюсь и пьём водку, вот я с ним на рыбалке, вот он прилетел ко мне в Нижневартовск и поехал на нефтепромысел, где я работал, вот я пришёл из Армии, вот, вот, вот… А вот сейчас я лечу его хоронить. Всё – его больше нет, и не будет он никогда говорить мне, чтобы я уважал своих подчинённых, а это и есть залог успеха в работе. Не приготовит свой любимый рассольник, не вырастит и не засолит свои удивительные помидоры и перцы, не приедет уже никогда ко мне, не увидит своих правнуков, моих внуков.
      На похоронах я впервые увидел, как плачут седоголовые мужики, я узнал, сколько сделал мой Отец добра для людей. И от этого «СДЕЛАЛ» у меня сводило дыхание, останавливалось сердце и бежали слёзы. Всё, что Он смог, Он сделал! Всё! И больше ничего не сделает. Прости меня, Батя! Прости! Тогда я понял, что и мой Отец так же стоял перед гробом своего Отца, моего Деда, и так же говорил: - Прости!    
   И так будет всегда…