Отшельник. Таежный Робинзон

                ПРОЛОГ

   Назойливое, противное, всепроникающее, характерное жужжание, привело его в чувство. Звук то отдалялся, то приближался, проникая в самый мозг. И, наконец, затих. Легкое прикосновение к лицу, маленькие лапки едва щекочут воспалённую кожу. Комар удобно устроился на скуле, сейчас  вонзит жало. Надо бы смахнуть, раздавить паразита, но нет сил даже на это простое действие. Безразличие и безучастие ко всему, даже к собственной жизни, не говоря  о такой мелочи, как комар на щеке. 
 
   Сознание возвращалось постепенно, наплывало, как волна на берег и вновь откатывало.   Тело ватное, мысли путаны и вялы,  их практически   не было, кроме той, что  надоел гнус, и  хорошо бы прихлопнуть. От острого укола жала, которое он пережил без эмоций, чувства переключились на окружающее. Всё ещё лежа без движения с неловко подвёрнутой онемевшей рукой и закрытыми глазами,  вдруг отчётливо услышал звуки жизни этого чужого и враждебного к нему мира. Едва слышный шелест пожухлой травы, гул, качающейся под осенним ветром, тайги. Сырой запах хвои, болота и багульника. Откуда-то издалека подавало редкие голоса пернатое население леса. Что-то упало, что-то хрустнуло, рядом прошмыгнул то ли бурундук, то ли белка.
 
  Осеннее солнце делилось последним теплом. Бок, повёрнутый к нему, нагрелся, бедро, глубоко погрузившееся в мох, заледенело. Человек попробовал перевернуться. Нет – это было только внутреннее усилие; бурундук стоявший столбиком в нескольких метрах от него, не уловил ни малейшей опасности и продолжал возмущенно свистеть в сторону незваного гостя. Зачем он здесь лежит? Мысль, наконец, обрела относительную ясность. Хранилища памяти перевернули первую страничку. Вадим Викторович, именно так его звали. И от этого стало немного легче. Вадим Викторович, Вадим Викторович – повторил несколько раз эти два слова, смакуя знакомое и родное сочетание звуков, словно обретя точку опоры в бушующем море непонятного. До того, как потерял сознание, он пытался убить змею. Убить для того, что бы съесть. Это воспоминание ни сколько не покоробило его, наоборот, рот наполнился слюной. Он очень голоден, до невозможности, до судорог во всём теле. Вновь отчаянная попытка выдернуть из-под себя руку. Вытащить вконец замороженный в ледяной воде зад и найти гадюку, убить и съесть.
 
   Бурундук   юркнул под корягу. Вадим смог перевалиться на спину. Колени подрагивали, руку пронзили тысячи острых игл, острая, почти нестерпимая боль в правой ноге проскочила по позвоночнику и вспышкой отозвалась в голове. Осторожно, второй, действующей рукой,  стал продирать глаза. Они отказывались открываться: все в нагноениях, забитые мелкой лесной трухой, казалось, склеились намертво. Отдирая от ресниц комочки сухой слизи, и одновременно прикрываясь от не яркого солнечного света, он пытался разглядеть то брёвнышко, на котором видел греющегося здоровенного гада. Уполз? Нет, только не это. Опять набивать живот травой и ягодой – это выше его сил. Удивительно: он упал, потерял сознание, повредил ногу, сможет ли встать вообще, а горевал только об упущенном куске мяса, сомнительного гастрономического качества.
 
 Вадим Викторович окончательно пришёл в себя, с трудом, кряхтя и морщась, устроился удобнее, используя рюкзак для упора спины. Окружающее пространство, перестав вращаться и казаться нереальным куском фантастического мира, вернуло свои обычные очертания. Солнышко уже повернуло на вечер, ещё немного и скроется за дальней кромкой сибирской тайги. Он лежал на отлогом берегу чуть возвышающейся местности, гривы, поросшей кедрами, елями, и редкими лиственничными, а впереди необъятное пространство знаменитых Васюганских болот. Вдали от всяческих человеческих поселений, без малейшего представления о своём местонахождении.

                Глава 1.
    -Вадим Викторович, машина ждёт, - приветливый и такой манящий, как будто что-то обещающий и намекающий, голос секретарши Верочки в селекторе, отвлёк его от  невесёлых мыслей. Да, чего уж тут веселого. Ему всего пятьдесят, а живот входит в квартиру раньше него самого на полчаса, как любит шутить супруга. Вот и Верочка, молодая самочка, два месяца крутит бёдрами вокруг  стола. Соблазнительно выгибается, подавая бумаги на подпись. А он? Красивая, конечно, соблазнительная, можно бы, тряхнув стариной, завалить её  на кожаный диванчик. Да как-то не очень-то и надо. Представились сразу все трудности этого мероприятия. Тяжеловат стал. А потом могут быть последствия: начнутся отношения, требования, короче, проблемы. А он  стал  их избегать в последнее время. Сердце тревожно сжималось и трепыхалось от неосторожного резкого движения, любое действие и решение давались с трудом. Жил на нервах, и только огромной силой воли заставлял себя казаться окружающим по-прежнему сильным и волевым руководителем, хозяином жизни.
  Вздохнув, вывалил своё грузное тело из-за стола, постоял перед зеркалом на двери, собирая расплывшееся лицо в маску сурового и уверенного  в себе мужчины. Делать лицо ему удавалось с детства. Мама постоянно удивлялась, что, имея такую образину, он в нужный момент мог изобразить  думающего, всезнающего и милого ребёнка. Вадим всю жизнь пользовался этим талантом лицедейства. В зависимости от того, с кем  имел дело, он мог меняться. От добродушного милашки, до деспота и тирана, от крика которого у подчиненных ноги в коленях подгибались. Он любил играть, всегда был неожидан, мог совершить поступок на грани фола, и ему всё прощалось. Он ничего не умел, и знал это. Зато был прирождённым руководителем. Всегда чувствовал, что кому сказать, куда направить, что велеть сделать. Он знал, что необходимо предпринять, а как – это не к нему. Потому что в вопросе, как? - он был дилетантом. Только поверхностные знания, но в разных областях, спасибо советской образовательной школе.  Если возникали проблемы из разряда не разрешимых, он мог своим напором, и не знающей сомнения волей, заставить подчиненного решить любую. Его не любили и боялись подчинённые. Относились настороженно, но уважали, равные по положению. Человек адаптер. И только близкие люди знали его настоящее лицо: жена, дети и единственный друг, товарищ  по детским играм, Саша. Только перед ними он мог быть собой: добродушным, ранимым и смешным увальнем.
   -И во сколько Вас ждать? - голоском обиженной девочки осведомилась Верочка. Лет пять назад  подыграл бы, изобразил  не отразимого мачо перед игривой шалуньей. Сейчас ни настроения, ни желания не было. Он осадил её взглядом из-под бровей. От такого хулиганы в парке убегали, крича на ходу извинения. Верочка заёрзала, хоть и дура-кукла, а ножками под столом засеменила, прокашлялась, прическу поправила, глазки бесстыжие отвела. Повисла пауза, наполненная свинцом. Девушка не выдержала.
  -Если из управы позвонят, или Олег Константинович, что передать-то?
   Что передать. Передай, что похороны скоро, пусть готовят речи, а их жёны заказывают траурные наряды от Крадена, будет повод покрасоваться и нажраться, с фальшивыми слезами на глазах.
   Вадим вышел молча,  не удостоив  девушку ответом. Услышав на выходе, как та захлюпала носом.  Теперь не скоро отважится задавать глупые вопросы и вилять задом. С самого начала расповадил девицу, не решив сразу, какую манеру поведения с ней выбрать. Теперь сомнения ушли. Сейчас у него только одно огромное желание, отгородиться от всего мира. Пусть все оставят его в покое.
  -Здравствуйте, Вадим Викторович, куда поедем? - водитель услужливо распахнул заднюю дверцу. Улыбается во всю харю. Молодой, наглый, здоровый. По вечерам девок  катает, грохоча саббуферами и раздражая гибддшников, которые прекрасно знают,  кому принадлежит шикарная иномарка, эксклюзивная, единственная в городе. Вадим хмуро глянул, сел молча. Всё, и этот нейтрализован на весь день, может и до завтра промолчит, спрятав наглую ухмылку. Пусть дуется, лишь бы не лез со своим неисчерпаемым оптимизмом, и запасом историй на все случаи жизни.
  - К Юрию Антоновичу - после продолжительной паузы, коротко приказал Вадим.
   Юрий Антонович Беломестнов владелец частной клиники, лучшей в городе, профессор, практикующий врач. Вадим едет к нему уже в третий раз. В первый раз пару месяцев назад, когда почувствовал,  что-то не так. Легкое недомогание было уже привычно, но к врачам ходить очень не любил, откровенно боялся их. Зачем? Само пройдёт, возраст, как никак. Протянет, сколько на век отписано. Но вдруг стало совсем невмоготу, нестерпимые боли сводили с ума, до утра ворочался, стонал, укладывая своё тело поудобнее. Сна не было. Жена давно уже перебралась в другую комнату, не в силах терпеть его кашель, хрипы и всхлипывания. Она же, в конце концов, и настояла на визите к Юрию Антоновичу, одному из лучших диагностов страны. К нему на консультации из Москвы звёзды и чиновничество высшего ранга ездят. В тот, свой первый, приезд в клинику, они долго беседовали, затем его осматривали, щупали, сканировали, брали пробы всех соков и жидкостей  нездорового, дряблого тела. Обследование затянулось часов на пять. Вся клиника порхала вокруг его особы с особым усердием, ведь он, Вадим, был одним из самых влиятельных и состоятельных людей области. По его слову или даже взгляду, кивку, решались сложнейшие вопросы. Его благосклонное слово, или, наоборот, гневная отповедь, решали судьбы людей. Журналисты любили его, вернее, его харизму, фотогеничность, нестандартность и категоричность суждений – это очень нравилось электорату.
   Диагноз поставили мгновенно, тут же прописали процедуры, выписали огромное количество медикаментов, которые он принимал под неусыпным контролем приставленного к нему эскулапа. Список запущенных болячек занимал две страницы, самой невинной из которой был хронический холецистит. Вот уже неделю он стоически переносил все изменения возникшие в его  жизненном укладе. Глотал кашки вприкуску с таблетками, зад болел от уколов. Утренние прогулки, которые он гордо именовал пробежками: в течение часа едва преодолевая три километра, и затем отдыхал ещё два, прежде чем вызывал машину и ехал на работу. И действительно, стало немного легче дышать, но настроение было на нуле, неужели это всё? Конец императору. Всё реже повышал голос, всё чаще уходил в глухое молчание, отбивая атаки лишь красноречивыми взглядами, тягостен был любой разговор, любая проблема. Но он ещё мог управлять событиями с помощью языка жестов, взглядов и отрывистых многозначительных фраз. Он был по-прежнему силён в глазах окружающих, но чувствовал неотвратимость своего падения с пьедестала, потому что знал,  вскоре не сможет совладать со своим лицом и голосом и, тогда, конец. Все увидят, что король то голый. Спадёт маска и от него ничего не останется. Любой юнец горлопан сможет вызвать у него истерику с дрожанием губ и расплывающимся лицом. Он слаб, очень слаб, всегда был, но искусно скрывал.
  Вадим закрыл лицо руками, всхлипнул, так жалко стало себя. Он никто: лицедей, жалкий ничтожный слабый человечишка, сумевший так долго водить всех за нос. Уловил, что водитель кидает на него недоумённые взгляды в зеркало заднего вида. Неимоверным усилием воли взял себя в руки, энергично растёр лицо, закашлялся, притворившись, что его всхлипывания были лишь попыткой подавить першение в горле. Повернулся к водителю в профиль, якобы разглядывая проплывающие за окном пейзажи.   
    Юрий Антонович позвонил час назад и неуверенно, каким то извиняющимся, заискивающим голосом, но в то же время, стараясь быть нейтральным, как бы, между прочим, попросил о встрече. Что-то очень важное хотел сообщить. От его голоса, тона, слов, почему-то сжалось сердце. Что ещё? Вадим ответил коротко: хорошо, - и вот, едет. 
       Юрий Антонович, встретил, поднявшись из-за стола и бросившись на встречу. Усадил, стал торопливо распоряжаться насчёт чая.
- Не надо ничего. Говори, что там?
- Понимаешь, Вадим, тут такое дело. Ещё не до конца всё ясно, надо проводить дополнительные исследования, но… - тут он замялся, отвёл взгляд, стал перебирать бумаги. Вадим молчал хмуро, и  требовательно разглядывал светило. –  Есть подозрение на злокачественную опухоль, довольно запущенную, - наконец выдавил из себя Юрий Антонович.
  - Где? - Вадим ещё мог владеть собой, но кроме этого короткого слова, сейчас, не смог бы выдавить из себя ничего. Действительно конец. До этого момента свои болячки и скорую инвалидность он рассматривал, как нечто неизбежное, но неопределённое, теперь же всё стало на свои места. Конец. Иначе не стал бы Юра так мельтешить, он человек опытный, не такое видел, и не с такими людьми беседовал. Конец.
 - Когда? -
 - Ты с ума сошёл, при чём тут когда? Это не приговор, можно лечить, не таких подымали, вот в Израиле…
 - Ты, слышал, что я спросил? Где опухоль? И сколько у меня времени - доктор расплывался перед глазами, спина не держала, и упорно гнулась колесом, руки пудовые – не поднять с колен. Конец. А жизнь была? Что было? Быстро, очень быстро, обидно. Не в его пятьдесят. Планы? А есть ли планы? Что не успел? Почему не успел? Зачем? Он умирает. Он может умереть сейчас, сию минуту, прямо на этом стуле и  знал, что это так, тело было не его. Знал  уже давно, года два точно, но откидывал тревожные мысли и ощущения, как никчёмные и опасные. Теперь всё. Он расплылся, потерял маску, губы подрагивали. Юрий Антонович увидел перемену, он уже пожалел, что начал так прямо, никому другому не стал бы говорить, но Вадиму Викторовичу? Это скала, перед ним не нужно притворяться, не нужно врать, это сильный и решительный человек. И вдруг такая перемена.
   Вадим поднялся, грузно, тяжко, как гору плечами двигал. Стул упал, вовремя не отодвинутый, но он не обратил на это внимания, как и на доктора, который, подскочив, стал быстро проговаривать дежурные фразы. Вадим его не слышал, он двинулся к выходу. Ему  стало неинтересно, что, где, сколько. Он, как умирающий зверь, стремился добраться до своей берлоги - квартиры и, сжавшись в комок, тихо умереть. Он был очень болен. Очень. Этого словами не расскажешь, через это надо пройти самому.  Достало сил не всхлипывать, не закрывать своё потерянное лицо руками, а тихо и достойно, как только это возможно в данном положении, выйти из кабинета. Не замечая ничего и никого, прошёл приёмную, вышел на улицу, водитель, подскочив, услужливо открыл дверцу. Куда теперь? Домой вдруг расхотелось. Его жена, верная спутница по жизни, уверенная в себе женщина, особым тактом и заинтересованностью жизнью мужа, не отличалась. С ней не поделишься, она будет орать, или отмахнётся, или начнёт плакать – ничего этого не хотелось. Ему было необходимо дружеское участие, верное плечо, жилетка. Он ослаб, его раны уже не зализать, не подлечить.
  - Вавилова восемнадцать, - назвал адрес шофёру, молча ждавшему распоряжений. Тот знал куда ехать. Это адрес дома, в котором жил его единственный и верный друг детства, не изменивший, не забывший, не лезший с просьбами, как остальные давние знакомцы. Один и настоящий, на всю жизнь. Ему не надо было звонить, предупреждать, он всегда дома, всегда ждёт. Он не может никуда уйти, когда-то очень давно…


                Глава 2.
Действительно, это было очень давно. Вадим откинулся на спинку автомобильного сиденья, и перед глазами поплыли картинки-воспоминания. Они, Вадим и Саша, неразлучники по детским играм, поступили в один институт, на один факультет. Была у них и общая страсть – походы. Не профессионально, дурашливо, играя в Робин гуда, или партизан, уходили в пригородные леса, проводили там по нескольку дней. Были сплавы на резиновой лодке, по небольшим Сибирским речушкам. И тогда, будучи студентами первокурсниками, прочитав объявление о наборе в группу спелеологов, тут же побежали записываться – необычно, интересно: пещеры, веревки, царство вечной тьмы и загадок. Спелеологи приняли их радушно, руководитель Алексей, крупный парень пятикурсник, балагур и каратист, деловито похлопал по плечу, и сообщил, что парни они здоровые и их берут с собой прямо сейчас. На подготовку и  тренировки времени не оставалось, как раз через три дня был намечен выезд в Хакасию, запланировано прохождение пяти пещер, крупнейшая из которых, «ящик Пандоры», расположенная на высоте, в ущелье реки Чёрный  уюс.  Друзья обрадовались. Были сборы недолги и вот паровоз, погромыхивая на стыках рельс, неспешно и весело повёз ребятню в новоё, неизведанное. Были смех, чай, звон гитары, первая влюблённость в девчушку из соседнего купе, соблазнительно спавшей попой в проход. Поезд прибыл ночью, весёлый гомон, сборы, куча рюкзаков на привокзальной площади, автобус, погрузка. Внизу по полу и сиденьям баулы, сверху в вповалку студенты.
   Вадим улыбнулся, давно забыл про тот случай. Нет, не любовь, случай – от слова случка. Он лежал под самой крышей, прижавшись лицом к оконному стеклу, рассматривая то немногое, что можно было рассмотреть впотьмах. Рядом, прижавшись, лежала совершенно незнакомая ему девушка. Её близость волновала. Ребята, нахохотавшись, нагулявшись в поезде, от размеренного покачивания и гула мотора, и нечего делать, ведь не всем так повезло, прилепиться мордой в окно, потихоньку угомонились, и автобус погрузился в сон. Вадиму же было не до сна, незнакомая девушка подпирала его всеми мягкими местами своего тела, её лицо было в опасной близости от него. Она так же смотрела в окно, и при неясном свете луны, их глаза иногда встречались, и тут же в сторону, а так хотелось рассмотреть ближе. Прошло не менее часа, пока Вадим не отважился несколько переменить положение тела и плотнее прижаться к соседке. Положил, якобы для удобства, руку на её плечо. Она не возражала, и как будто бы тоже сама придвинулась плотнее. Их губы робко встретились. Целовались, пока не устали, до одури. Прижались плотненько друг к другу, и стеклу, подальше от других тел. Их шевеление растолкало, углубило межрюкзаковое пространство, они провалились ниже ярусом, забились как мышки в норку, отдаваясь первому в своей жизни порыву страсти, кровь кипела, плоть восставала. Верный Санёк лежал рядом, сразу за Вадимом, сейчас он остался наверху, крайним, и вдруг Вадим почувствовал, что сверху его привалили огромным баулом, да так удачно, что они остались совершенно одни в своём гнезде. Он мысленно поблагодарил верного друга, обо всём догадавшегося, и вовремя предпринявшего меры, необходимые для продолжения любовной игры. И игры продолжались, благо до места их привезли лишь к утру. 
    По приезду их откопали не сразу, самостоятельно выбраться уже не могли. Расположились в деревенском доме культуры, в суматохе Вадим потерял свою нечаянную попутчицу и в сутолоке так и не разглядел толком. Устроились они с Сашей прямо на сцене, расстелив туристические коврики и кинув сверху спальники.  На второй день началась суровая мужская работа, с которой, впрочем, без особого труда справлялись и многочисленные девчата, примерившие спелеологические каски. Там было много интересного: он и застревал в узком лазе, полчаса продирался, голый вылез. И в фильме снимался о спелеологах. Ну, как снимался, падал красиво, и несколько секунд в фильме  падение заняло. Ему тогда сказали, что бы  залез на крутой подземный камнепад. И по команде, сделал полуразворот с мужественным выражением лица. И вот камера, мотор, разворот, и, после суток пещерной темноты, врубают прожектора. Полное ощущение удара наотмашь. Летел  красиво, надеясь, что выражение лица было достаточно мужественным. Однажды, разделившись на группы, пошли в очередную пещеру. Всего  пять групп, и между ними была договорённость, если к означенному сроку одна из них не выходит на базу, то вернувшаяся идёт в спасательную экспедицию. И вот лазит Вадим с Сашком по пещере, преодолевают, наслаждаются и задерживаются, далеко ушли. Когда вышли наружу, уже наступала ночь. До времени возвращения оставалось всего два часа. Это значит, что группа, вернувшаяся из очередной вылазки, вынуждена будет  идти на спасение, в котором их группа не нуждалась. Социализм был правильным, допуски не допускались, всё по инструкции. И потому  ночевать никак нельзя, а люди измотаны. Вывод очевиден, кому-то надо идти в ночь, предупредить, не дать зря мучиться людям и без того уставшим. Выбор пал на Вадима. Более-менее подготовлен, силён, крепок, очередная маска нацеплена правильная, мужественная, и он ещё сохранил некоторую бодрость. Но одному идти нельзя. Начало ноября,  наступили первые морозы, выпал снег и около десяти градусов минуса, ночь. Люди мокрые, из подземелья. Шесть-семь километров по горам и около двенадцати по трассе. Трасса, только название; тупик, будет попутка - это удача. Ладно, он пойдёт, честно говоря, ночевать в пещере – не улыбалось. Кто в напарники? Ну, конечно, верный дружок, куда без него. И тут подаёт голос Наташка, пренеприятная девчонка, толстая, необщительная и очень никакая. Вадим против: только Сашка, или один - быстрее дойдёт, зачем ему такой балласт. Но социализм, инструкции. Необходимо вдвоём, а Саша нужен здесь, кроме них, из мужчин, только Алексей, старший группы, и кучка чумазых, перепуганных девушек. Руководитель, что бы ни париться, утвердил решение в приказном порядке. Вперёд ребята. Вышли. Плетётся, Натаха, сзади, постоянно нудит: не туда идём, чё так быстро, и прочее. Достала, честно говоря. Но её настойчивое нудение, в одном месте, заставило Вадима остановиться, задуматься и осознать, что, да, права деваха, не туда свернули. Через час-два вышли на дорогу, постояли, некоторое время,  в ожидании попутки, замёрзнув и отчаявшись, пошли пешком. Мороз к ночи ещё окреп, одежда стала коробом ледяным, волосы свисали сосульками, ветерок пробирал до костей. Бежали, будь здоров. На удивление, Наташка не отставала, и нудить перестала, сопела где-то невдалеке позади. Шли уже несколько часов, за каждым поворотом ожидались огни деревни. Но, нет и нет, усталость накатывала, холод пронизывал, какая-то безнадёжность, ни одной машины. Наступил момент, когда вдруг выдохся,  апатия, силы кончились. Остановились, Вадим выдохнул паром: давай передохнём. Присел в свеженаметённый сугроб на обочине, закрыл глаза, и захотелось вдруг вздремнуть, немного, на пару минут, отключиться, отдохнуть. Так и сделал. Хорошо, расслабуха, прошла минутка только и тут неприятно: крики, маты, удары по щекам. Очнулся, Наташка неистовствует, сидит верхом, плачет и, главное, бьёт  больно по лицу. Вадим привстал, чего, говорит, дай ещё минутку, и пойдём. Она орёт: ты уже полчаса лежишь и не отвечаешь. И тут стало страшно, начал пытаться шевелиться и понял, что ничего не шевелится. Попытался опять подремать, эта зараза не дала: орёт, дерётся, спасу никакого. Кое-как встал, размялся, почувствовал,  что некоторых частей тела не чует, ещё в полудрёме, но, уже осознавая страшное, которое чуть не случилось, начали движение. Потихоньку, потом быстрее, перешли на бег, Наташа не отстаёт и плачет беспрерывно. Вадим остановился, успокаивает, обнимает, говорит хорошие слова. Понимает, что спасительница она его, напарница, они едины, и нет никаких обстоятельств, способных сейчас разделить их. Она вчера со школы, толстая, занудная, страшная, абсолютно не сексуальная. Вадим - спортсмен, душа компании, красавец парень, гитарист, гордость курса, - какая всё это хрень. Сейчас они вдвоём, и одна цель: выжить, и непременно на пару. В посёлок  вошли глубокой ночью, повиснув, друг на друге, в совершенно обессиленном состоянии. Натаха, стала самым дорогим человеком на этот момент, что-то изменилось в них навсегда: она перестала нудить, Вадим воспринял её как достойную уважения личность, и не давал никому над ней насмехаться. Позже они только сухо кивали друг другу при встрече в коридорах института, но это ничего не меняло, в этом кивке и быстром обмене взглядами было нечто большее, чем просто приветствие знакомого человека, они знали друг о друге всё. Не внешние факты биографии, а внутреннее состояние души. Он так и не узнал её фамилии. А сейчас уже ни к чему. ……
    Вадим вздохнул, повернулся на дорогом кожаном сиденье, чем вызвал противный скрип кожи. Дальше. А дальше у него никогда не получалось вспоминать, перехватывало дух, противненькая дрожь в подреберье, он откидывал дальнейшее, не было этого. Не могло быть, но…. Ведь было, и он вновь вернулся мыслями в тот день…..
   …..Группа не пошла на выручку, а на второй день к обеду подошли и оставшиеся на ночёвку товарищи. Вадим с Саней взахлёб рассказывали друг другу новости последних суток, и не могли оторваться от общения ни на секунду. Так и вышли вдвоём, покорять очередную пещеру, последнюю в своей юности. Детство и безмятежность остались в этом дне. Он перевернул их жизни уже навсегда и необратимо. Раннее утро, посверкивает свежайший, выпавший в эту ночь снег. Горы в величественном молчании. Долго шли вверх. И вот на склоне парок, тонкая пелена на фоне безоблачного неба, провал пещеры. Она начиналась многометровой штольней с отвесными стенами, уходящими под отрицательным углом, никакой возможности дотянуться до стен.
  - Будем отрабатывать спуск с подстраховкой, - Алексей деловито бросил под ноги бухты верёвок.
  - Значит, так, Вадим, садишься сюда, обвязываешься верёвкой по поясу. Вот так, узел двойной. Правильно. Зад в ямку, откидываешься назад, ноги в упор на камень, саму верёвку в бок, берёшь через спину, на локоть. Вот так, и потихоньку травишь. Сильно слабину не давай, и сильно не натягивай, чувствуй того, кто на том конце. Так, давай ты. Пошла, - обвязывает самую мелкую девчушку. Скидывает веревку, по которой они будут спускаться на специальных металлических скобах-тормозах.
     Вадим теперь никак не мог вспомнить правильное название этого допотопного приспособления, как-то же его называли? Вадим сморщился, как же, ну, как, ведь вертится на языке. Мысль упорно цеплялась за эту незначительную подробность, не давая продвигаться дальше.  Дальше? А дальше спуск по одному, много визга, смеха, слёз, зад отмёрз. Расслабился, ответственность спала, всё проходило хорошо. Осталось пару человек. Подскочил Сашка.
 - Дай, я попробую, - ура, от долгого сидения спина затекла, тянуло покурить. Пока очередной паренёк, хакас, Орлан, обвязывался, прилаживался, они  с Сашкой быстро поменялись местами. А где был Алексей, Вадим этого не мог вспомнить никогда. Он этого не знал, не видел он бравого каратиста и мастера на все руки в этот момент, может, за куст отбежал по нужде, может, уже сам спустился. Вадим этого не помнил, и уже не нужно было. Случилось то, что случилось. Он отошёл подальше, куст загораживал вид вниз, на долину, которая сейчас, когда солнце поднялось уже достаточно высоко, смотрелась изумительно. Алексей не зря посадил именно его на страховку, он отличался завидной силой и массой, уже тогда был под сто килограмм, ещё, правда, с только намечавшимся животиком. Саша же был его полной противоположностью: худощавый, шустрый, небольшого роста, улыбчивый и какой-то весь наивный и восторженный. Вадим курил, любуясь долиной, и вдруг услышал сзади то ли крик, то ли всхлип, нехорошее движение и суету. Сердце сжалось, как от чего-то нехорошего, необратимого. Резко оглянулся: как в замедленной съёмке Сашкины колени подогнулись, его швырнуло на камень, о который упирался. Веревка, натянутая, как струна приподняла его и он, его дружище, полетел головой вперёд, не отпуская веревки, которая через сосну, стоявшую на краю провала, со свистом уходила вниз. Вадим стоял парализованный, тело обмякло. Не мог сделать ни шага и только смотрел, как неестественно выгнутое тело расклинило меж сосной и валуном, зависшим над провалом. Снизу раздавались истошные вопли Орлана, и больше ничего – тишина. Вадим, наконец, сделал первый шаг на ватных ногах, в душе ужас от нереальности происходящего. Дальше быстрее, побежал, наклонился над пропастью, схватил веревку, натянул, приподнял, ослабив напряжение. Трос перехлестнул Сашину руку и через спину, практически переломил его тело пополам. Вадим тянул вверх из всех сил, но не смог более вытянуть ни сантиметра, веревку где-то расклинило меж камнями. Он держал, Саша не шевелился. Так прошло много времени, показалось, целая вечность. Орлан затих и перестал дергаться. Неожиданно натяжение ослабло, и Вадим завалился на спину. Хакаса, там внизу, сумели снять, спустили на дно. Вскочив на ноги, Вадим, захлёбываясь слезами в тупом отчаянии выдернул Сашу из щели, положил бережно на спину. Он орал, тряс его, слушал биение сердца, просил и умолял ответить, сказать, что всё хорошо. Но лицо друга, вечно улыбчивое и озорное, оставалось строгим и сосредоточенным, наливаясь мертвенной бледностью. Ничего не замечая, и не слыша ни слова из того, что говорили люди, появившиеся вдруг рядом, Вадим схватил Сашку под плечи и колени, как жених невесту и быстрым шагом кинулся вниз по склону. Он чувствовал, как жизнь уходит из худенького тельца, оно тяжелело с каждым шагом. Крови не было, бережно ощупанная голова казалась целой, ни ссадины, ни шишки. Вадим бежал, как никогда в жизни, чувствовал, не зная ничего точно, что именно от него зависит жизнь верного товарища, от быстроты его ног. Решения он мог принимать быстро,  бежал, и у него была цель, и слёзы размывавшие мир, нисколько не мешали делать метровые прыжки по каменным развалам. Он направлялся не в лагерь, в деревушку, зная, что там нет никаких врачей, а привезённый с собой, такой же мальчишка, вечно флиртующий с девчатами. Он ломился напрямую, на трассу, сминая кусты, как траву. Надо в районный центр, там должна быть больничка. Запомнил, когда проезжали, что это довольно большоё село, и ярко освещённое. Нет, определённо, должна быть больница. Эти два-три километра он прошёл очень быстро, вывалился из придорожной поросли на дорогу и завалился посреди неё на спину, уложив Сашку на себя. Лежал не помнил сколько, почти потеряв сознание. Сердце колотилось в ритме катящегося с горы камнепада. Послышался шум ехавшей машины, вот и она, вывернул из-за поворота бортовой «газончик». Вадим встал, прижав друга к груди, и зашагал навстречу, посередине дороги, преграждая путь. Грузовик встал, из кабины выскочил усатый дядька, и молча, перехватив Сашу с другой стороны, помог Вадиму затолкать его в узкую кабину. Так же молча развернулся и погнал тяжёлую, дребезжащую машину, выжимая всё, на что та была способна. Вадима вновь охватило отчаяние. При взгляде на безжизненно наклонённую ему на плечо голову, он начинал всхлипывать, слёзы ручьем текли по грязным щекам. Он их даже не вытирал. Ехали вечность. Вадим, не выдержав нервного напряжения, неожиданно уснул. Проснулся от рывка и визга тормозов, машина стояла во дворе обветшалого двухэтажного здания, по всем признакам - больница. Сашу занесли внутрь. Куда-то положили, потом бегали, кричали, затем, с тем же водителем они ездили на квартиру к хирургу, поднимали его из постели, тот отдыхал после ночного дежурства. Ещё он помнил, что врач ворчал, собирался неспешно и тогда Вадим в ярости схватил того за ворот, приподнял над полом и мог бы много натворить, если бы усатый водила не перехватил его за плечи и не успокоил. Затем, вернувшись в больницу, раздевали Сашу, перекладывали, куда-то везли. А потом Вадима выставили в коридор, и он остался один и обмяк, дальше бежать некуда, он ничего больше сделать не может. Сев тут же на пол, в угол, у батареи, забрав в руки лицо, только сейчас дал волю мыслям, которые до этого отгонял и которых боялся. Он виноват, что друг умирает. Зачем отдал ему страховку, ведь Алексей не велел. Как мог Сашка кого-то страховать, с его весом и силами? Что он скажет Надежде Васильевне, его маме, которая любила и его, Вадима, как родного сына. Что же будет. Мир рушился. Жизнь окончена, вместе с жизнью его друга. Он уловил циничный разговор врачей, мол, кердык, пацану.
  Так он сидел, почти сутки. Сашка остался жив. Мало того, пришёл в сознание. Вадим уловил: разрыв внутренних органов, переломы рёбер, руки и самоё страшное – перелом позвоночника.  Сашка инвалид, если выживет. Перевозить в областную больницу его нельзя, поэтому приехала городская бригада хирургов. Все называли чудом, то, что Сашку несли на руках, везли сидя в машине, т.е. нарушили все правила транспортировки больного с переломом позвоночника, и это не привело к фатальному исходу. За три дня Саша пережил три операции. Вадим жил на выделенной сердобольными сестричками кушетке в какой-то подсобке. Его подкармливали; весь посёлок уже был в курсе о героическом парне, который сам расшибся в горах, но веревки не выпустил и человека спас. Затем было долго и тягостно. Приезд родни, Сашиной матери, Вадима увезли домой.
  Вадим Викторович вынырнул из прошлого, медленно и тягуче. Огляделся. Машина стояла у Сашкиного подъезда, и, видимо, уже долго. Водитель не решался оторвать босса от его размышлений. Вадим заворочался на мягком сиденье, приловчаясь выйти из машины. Простое действие, давалось с трудом. Для него это стало целой процедурой, которую он ждал, к которой готовился загодя. Он несколько успокоился после встречи с Юрием Антоновичем. Странно, но, казалось бы, такое тягостное погружение в прошлое,  в картинки, которые до этого момента постоянно гнал от себя, вдруг успокоили, привели в чувство. Сашка называл его дураком, когда он несколько раз пытался поднимать  тему своей вины. Несчастный случай и стечение обстоятельств. Вот он, Вадим, умирает, а Сашка будет жить и ещё долго и счастливо.
   Расправил плечи, вздохнул и вдруг неожиданно для себя улыбнулся. Он радовался предстоящей встрече. Редко в последнее время  стал заезжать к другу, сил не хватало и на привычные повседневные дела. Как же он всё-таки любил Сашку. Вот и знакомый дом, двор сильно изменился, с того момента, как Вадим выхлопотал здесь квартиру для инвалида. Вадим и жил и делал карьеру за двоих. Он опекал и следил за Сашиной судьбой. Институт закончили оба одновременно, Вадим брал академический отпуск на год, пока болел Сашка, затем учились вместе. Один за двоих,  Сашка на инвалидной коляске, с робкой, застенчивой улыбкой. Именно тогда Вадька, стал Вадимом Викторовичем, он взял на себя всю ответственность за Александра и Надежду Васильевну, абсолютно беззащитных и одиноких, оставшихся один на один с этим стремительно меняющимся миром.

   
                Глава 3.
     Вадим присел на скамеечку, перед пандусом, при проектировании и строительстве которого сменилось полностью руководство местного ЖЭУ, не понявшими  с первого раза для чего такое новшество, и что за срочность. Не осознали серьёзность ситуации, за что и поплатились. Господи, как хорошо-то просто посидеть, никуда не спешить. Махнул рукой водителю, дав понять, что тот может быть свободен. Тот не рискнул заговорить, спросить, уехал молча и торжественно, ни разу не рыкнув двигателем. Вадим достал и отключил телефон и бездумно уставился на копошащуюся в осенней листве детвору. Теплые последние денёчки бабьего лета. Осень в Сибири особенная пора, лучшая. Нет уже комаров, всё мягко, не жарко, пёстро. Вадим любил эту пору: вспомнилась копка картошки у бабки, запах сухой ботвы. Походы по грибы в прилегающий лесок. Они, осенние, самые любимые были. Ну, что летние маслята, сопливые, кучками растущие. Комары, зелень, жара. Осенью разнообразие, лес прозрачен, не жарко. Желтое, красное, все оттенки зеленого, жухлая листва, облетевшая хвоя, а запахи? Вот болотце пересохшее, здесь кочкарник темно коричневый, листвы уже нет, темно и торжественно, даже как будто эхо гуляет и голо. Но вот пенёчек, вот ствол умирающий, зайдёшь с другой стороны и опятки-братцы, кучкой сгрудившиеся, за лесиной от ветра и дыхания ночных заморозков, укрывшиеся. Режешь бережно, на коленочках. И радостно, две-пять кучек, полведёрка есть, уже  пожарить хватит, и рот слюной от свежего грибного духа, наполняется. Выбрался из пересохшего болотца, на гриву-высоточку поднялся, пожухлая трава, листвой и хвоёй усеянная  земля. Бугорочек. Для опытного взгляда достаточно, что бы понять: вот под ним, под бугорочком, не шишка лежит, жизнь кипит, груздь растёт. Снимаешь бережно насыпанное тайгой сверху, слежавшееся, и вот белая, тугая, хрусткая плоть грибная. И растут полянками, и режешь трясущимися от азарта руками, спешишь, вокруг взгляды мечешь, знаешь: не один он тут, беленький, вся семейка где-то рядом, затаились, корешками переплетясь, сигнал тревоги уже передав. Хотят окопаться, закрыться, но поздно, теперь пока всю поляну не перероешь, не уйдёшь. Чёрный груздь так же, но иноё. Как же радостно после множества нарезанных белых шляпок, найти благородного, чёрного груздя. Тот тенёк любит, склоны земляные осыпающиеся, под соснами любит притаиваться, но иной и на поляне, среди травы выпростается, в месте, на которое и не подумаешь. Режешь грузди, от поляны до поляны бредёшь по лесу, и ни за что не пропустишь неожиданного бычка. Те индивидуалисты и сырость любят, редко по два, три. Ох, хороший гриб, правда, ножка внутри гнилая пустая, но шляпа! Крепкая, налитая, всегда хотелось, прям сырую в рот запихать, хрумкнуть. Перед глазами ощутимо, с запахами, встал сосновый бор, весь прозрачный, пронизанный лучами осеннего яркого ещё солнца. Вадим ни разу с того случая с Сашей, ни ходил, ни в походы, ни в лес по грибы, ягоды, всё осталось за той гранью разделившей жизнь на до и после. Сколько себя помнил, они всегда были в лесу с Сашкой. Всегда. Им было там хорошо. А потом,  без него? Зачем? Баловство, детство. Опасность. Только сейчас он подумал о лесе, как о друге, родном и дружелюбном. С тех пор как разбился Сашка, Вадим воспринимал природу как врага, отнявшего частичку его самого. Неважно, что горы, что спелеология, и что грибы и походы – это очень разные вещи. Всё, что было связанно с костром, пешими переходами, рюкзаками, сапогами – всё вызывало отторжение. А сейчас вдруг захотелось, очень сильно. Жизнь прошла, а что осталось, что вспомнить – только то светлое, что было до. Ту радость, беззаботность, светлое и любимое, те мелочи, которые делают жизнь наполненной и без тревожной, без страха перед будущим. А последние три с лишним десятилетия отодвинулись, ушли в сторону, прошлое и настоящее поменялись местами. Он слышал, что так происходит со старыми людьми. То, что было давно – воспринимается как произошедшее вчера, а то, что недавно, как будто и не было никогда, или происходило с другими, не с ними. Вот она ты какая, старость.
    Невесело усмехнулся, с ним этого не произойдёт, не будет никакой старости, не будет внуков сопливых, лезущих к дедушке на колени. Женился он поздно, всё карьеру делал. Жена на десять лет младше. Детей двое, студенты, до внуков ещё, наверное, далеко. Ничего не успел, не так жизнь прожил. Квартира, дача, машины, деньги, власть. Он бы сейчас всё отдал, без штанов по миру пошёл, лишь бы очутиться там, в беззаботной юности, с Сашкой, передвигающимся на своих двоих, без колёсного иноземного чуда. Хотя бы на день. На полдня, с утра до вечера, в лесу. Подышать этим духом таёжным, разжечь костерок, поболтать с Сашком ни о чём, зажарить на прутике сыроежку. Вот оно счастье, всё остальное от лукавого.
   Вадим грузно поднялся, колыхнул животом, резкая боль от движения стрельнула куда-то внутрь организма. Ага, захотел вернуться, раньше надо было думать: курить, пить, по бабам шляться, жрать от пуза, орать до посинения. По трое суток в режиме нон-стоп: работа, сауна, работа, и в рай попасть? Не пройдёт, за что боролся на то и напоролся. Подохнешь в хосписе, жена терпеть не будет, живо определит в комфортабельную богадельню, там и сдохнешь, сыроежки не пожарив.
   Подниматься не высоко, первый этаж, спецпроект с расширенным дверным проёмом, и пандусом по лестнице, без порогов. Саша открыл мгновенно, ждал за дверью.
  - Видел, как подъехал, жду-жду, не заходишь.
  - Посидел немного, отдохнул, как ты тут, что нового?
  - Да всё по-старому, работаю, гуляю,- вдруг Саша перестал улыбаться, пристально взглянул на друга.
  – Что-то случилось? Проходи в гостиную, расскажешь, – и, развернувшись, уехал на коляске в глубь квартиры. На Вадима вновь накатило. Да случилось, так случилось. Разуваться не стал, так и прошёл, рухнул на диван. Саша уже гремел посудой, делал кофе. Вкатил сервированный столик. И молча стал разглядывать Вадима. Он знал друга, как никто и видел, тем более, что Вадим и не пытался закрываться маской, что тому худо. Но молчал, ни о чём не спрашивая. Так прошло несколько минут, выпили по чашке кофе.
  - Знаешь, Сашка, Юрий Антонович сказал, что у меня рак. Я себя очень плохо чувствую. Сашка, мне конец, - Вадим заплакал, так жалко себя стало. Он всё-таки был сильным человеком и не помнил, что бы, когда нибудь до этого сильно уж болел. Не было привычки болеть, никогда он не чувствовал себя так безнадёжно потерянным. Кончились силы сопротивляться, и слёзы потекли сами по себе. Никто в этом мире не мог похвалиться, что видел Вадима Викторовича плачущим. Сашка не стал успокаивать, говорить каких-то пустых и никчёмных слов.
 -  Это точно. Ничего не напутали?
 -  Да куда уж точнее, я и сам это подозревал, просто не ходил, не исследовался. Точно Сашок, точнее некуда.
 - Дела, однако. Что думаешь делать? Надо бороться, ты не раскисай.
 - Да не раскисаю я, поганенько просто на душе, муторно. Сил нет у меня, не хочу ничего. Пора, наверное, завязывать с этой жизнью, – Вадим несколько успокоился, прикусил губу, правда, чего это он. От неожиданности просто, в лоб получилось. Хоть и ожидал, но всё – таки надеялся до последнего, может,  обойдётся. Нет, надо собраться, не дело так распускаться. Вон Сашок, год между жизнью и смертью провёл, и ничего, всегда улыбался, со всеми приветлив и ещё умудрялся и его, здорового парня, подбадривать.
  - Ничего, Саш, прорвёмся, всё нормально, неожиданно накатило. Извини. Знаешь, сейчас сидел во дворе, и так по грибы захотелось,  в наш лес, помнишь? - Вадим, протёр по-детски кулаками глаза, шмыгнул носом:
  - Всё, успокоился, прости Саш.
  -  Конечно, помню. А как поезда взрывали, помнишь?
   Точно. Зима, посреди леса железнодорожная ветка, ведущая в соседний тупиковый городок. И вот они с Сашкой, партизаны. Нашли у деда на чердаке непонятное устройство похожее на часовой механизм, рукоятку взводишь и она, тикая, возвращается в исходное положение с громким щелчком. Они ползком, перебежками, прячась от «немцев», прошли эти пару километров до железной дороги. Потом со всеми предосторожностями, «заминировали» рельсы, протянули провод, замаскировав тщательно, и залегли на взгорочке, ожидая вражеского эшелона. Для них, для детей, всё было очень реально, полное перевоплощение. Казалось бы о чём? А они лежали по три, четыре часа, в снегу, не шевелясь, разговаривая знаками. С ними был и верный пёс, терпеливо лежащий и ожидающий. И он понимал, чего ждут мальчишки, и первым подавал знак, когда вдалеке, ещё не видимый за поворотом, гудел паровоз. И вот они «подорвали» уже за три дня два эшелона, когда в очередной раз, из-за поворота выполз не поезд, а небольшая дрезина с кабиной. Шла она медленно. Ребята затаили дыхание, вжались снег. «Немецкий» патруль, его взрывать не надо, пусть проедет, необходимо дождаться эшелона с танками. Дрезину невидно, за пригорком, под ними.  Вдруг она перестала гудеть, остановилась. Вадим поднял голову, приподнялся на локтях. Два военных стояли над их «миной», а здоровая овчарка, разрывала снег под рельсами. Душа ушла в пятки, сейчас их расстреляют – до того вжились в роль партизан подрывников. Шепнул Сашке.
 - Бежим, - и на карачках в лес. Верная Жучка рычала злобно, но голоса не подавала, шла за ребятами. Углубившись немного в тайгу, так, что с железки их стало не видно, всунули валенки в крепление верёвочное и вовсе лопатки дунули домой. Ещё ума хватило запутать следы. Вышли на общую лыжню, прошли по ней, затем, несколько раз повернули и поменяли направление, т.к. свежий след было видно даже на накатанной лыжне, вышли не к дому с огорода, а на улицу. Там сняв лыжи, пошли пешком несколько кварталов. Дома затихли и до вечера смотрели телевизор, постоянно глядя на улицу через замороженное окно. Пришли  к вечеру. Двое в гражданском. Пришли пешком, зашли спокойно, улыбчиво поздоровались с дедом и бабкой, кивнули нам. Долго говорили с дедом на кухне, затем позвали и нас;
  -  Выходи, партизаны. Ну, что много вражеских поездов подорвали? - у Вадима душа в пятки, ни слова вымолвить не может, сейчас заплачет, в очередной раз потеряв лицо. Сашка, же улыбается, чуть не подмигивает мужику, тот тоже весёлый.
  - Только два успели. Один с продовольствием, другой с оборудованием, сегодня танки должны были немецкие везти, да нас патруль фашистский спугнул.
   Гость захохотал в голос, дед сидевший хмурый и злой, то же не выдержал, хмыкнул, потёр седую щетину на подбородке, покачал головой. И его вина была, он  всю войну прошёл, не часто, но кое-что рассказывал о былом. Особенно как напьётся. И винтовку принёс, она на чердаке валялась, они часто с ней играли. Дед ещё предупреждал, что бы никому ни говорили, что незаконно она у него.  Потому, видимо, и сидел злой - опасался. У Вадима отлегло, не арестуют, пожалуй, и ругаться, сильно не будут. Пронесло, однако. Но как узнали, как нашли, ведь хорошо следы запутали? Мужик отсмеялся, поднялся из-за стола, пожал руку деду, Сашку потрепал по шее;
  - Ну-ну, партизаны. Считай, профилактику провели. Но, вы, пацаны, смотрите, - он посерьёзнел. – Играть - играйте, но пакостить не вздумайте, на рельсы ничего не кладите. Я телефон деду оставил, чего заметите не хорошее вокруг, вдруг враги придут, уже наши, советские поезда взрывать, звоните. Кстати, а почему Вы решили, что «немцы» сегодня именно танки повезут?
  - А всегда, как технику везут, перед ней дрезина едет, и солдат впереди сидит, смотрит.
    Мужик посмотрел внимательно, вскинул брови, подумал, сел обратно и долго ещё разные вопросы задавал. Кто, как, почему? долго ещё говорили про поезда и расписания. Мы то уж его, расписание, изучили. Одно развлечение, лес, да железка, ведущая в закрытый, как раньше называли, почтовый ящик номер семь.
   Вспомнили они с Сашкой всю эпопею, посмеялись. Партизаны, блин. Хорошо мужик попался нормальный, а то за такие игры и попасть можно было хорошо  в то время. Обменялись мнениями, что терроризм не только сейчас начался, всегда был, но КГБ в то время не в пример сегодняшнему ФСБ работало. Ведь после той встречи, они ещё долго, со всей серьёзностью следили за дорогой и людьми. И если бы что увидели, доложили бы обязательно. И ведь какие люди были!? Через год Вадим того кэгэбэшника встретил случайно на улице. Тот шёл с каким то человеком, о чём – то, переговариваясь, заметил, цапнул взглядом, узнал сразу, но виду не подал, и как-то мимоходом подмигнул, как то рукой движение сделал, что понял Вадим, здороваться не надо: пройти мимо и не рассматривать, не циклиться. Умели, знали своё дело, профессионалы.
 - Знаешь, Вадим, а я то же очень скучаю по тайге, по нашим походам.- Вдруг сказал Саша. – Часто снится, как хожу в лесу. Своими ногами. Наши приключения, костры. Просыпаюсь и по часу лежу, мечтаю, домысливаю. - Вздохнул. – Теперь уже, наверное, никогда не выбраться, куда я с ними, – ударил по беспомощно стоящим на подножке кресла, ногам.
   Вадим, вздрогнул, глянул быстро, встретился глазами с Сашкиными, ведь он думал про тоже, вот здесь, сидя перед подъездом, на крылечке.
  - Выпить есть?
  - А то!- Сашка, как - то даже обрадовано, резво укатил в кухню. Вадим ухмыльнулся. Никогда? А с чего это никогда. Или он голь перекатная? Или трус бесхребётный? Он, да не вывезет Сашку в тайгу? С его ли положением и деньгами не организовать дерзкое приключение. Погибать так с музыкой. Рак!? Так ложили мы на рак с прибором. Да, он болен, но мощь природой даденная, всё ещё дремлет в нём, загнанная внутрь, притаилась в глубине. Но вот сейчас вдруг проснулась, расширила грудную клетку, потекла по жилам. Он не может? Он может всё. Не даром полгорода уважало, полгорода боялась. И почти все ненавидели. И было за что, шагал по головам, сшибал как кегли людей, стоящих на пути или не понимающих с первого раза, что от них требовалось. Хватит. Конец императору, да здравствует, Вадька - сорви голова.
  - Сашка, - крикнул он в глубину квартиры.
  - Чего? - тот появился в проёме, а глаза хитрые, улыбающиеся, всё уже понял, стервец, обо всём догадался. И ведь сразу, ещё с порога прокачал всю ситуацию, что-то увидел в глазах.  Недаром писатель, целитель душ человеческих. Странно, в этом хрупком тельце жил такой дух, каким даже Вадим не обладал. Саша был всегда умнее, щедрее, догадливее, сильнее, лучше него. Но, Вадим, не смотря на то, что были они сверстниками, относился к нему, как  к младшему брату, или даже сыну. Из детства шло, когда был защитником, потому как физически сильнее. Затем после несчастья, опекал, сначала, их с мамой, а когда Надежды Васильевны не стало, одного Сашку. Тот противился опеке, денег не брал, просил: не надо, не обижай, я сам. И Вадим делал это опосредованно. Квартиру дал город по социальной программе. Пенсию ему тоже назначили со всеми накрутками и надбавками. Их город был чуть не единственный, где так заботились и помогали инвалидам, особенно в одном, центральном районе. Когда Саша стал писать, за его первой рукописью издатель приехал сам, яко бы услышав от знакомых о восходящей звезде. Гонорары платили большие, иногда вперёд. Были и другие заказчики, фирмы, которым требовались различные имидживые статьи. Платили щедро. За всем этим незримо, не напоминая о себе, маячила грозная фигура одного из хозяев города. Но помогал Вадим вначале. Александр, бесспорно, был талантлив и заказчики и издатели это быстро поняли. Без работы он не сидел и имя себе сделал сам. Сашка  понимал роль Вадима, и между ними была безмолвная договорённость – больше  не поднимать эту тему. Всё якобы случайно, и Сашка благодарил лишь взглядом, молчаливой и искренней любовью к другу. Им было хорошо вместе. Иногда просто молчать. Вадим нуждался в Сашке, не меньше, чем тот в нём, а сейчас намного, неизмеримо больше. Первым читателем Сашкиных книг, был Вадим. И самым суровым критиком, и почитателем таланта.
  - Полетели в Небуг, за клюквой, - неожиданно, в лоб спросил, и сам испугался своей решимости.
  - А можно? - По - детски отреагировал Сашка.
  - Нужно, - ответил Вадим, и полез в карман за сотовым телефоном.


    
                Глава 4
    Вертолёт стремительно проносился над тайгой и проплешинами болот,  извивами рек, едва не задевая макушки сосен. Не старая дребезжащая совковая машина, а новенькая, иноземная, с комфортными, мягкими кожаными сиденьями, почти бесшумная, стремительная стрекоза. Восемь мест, но их, кроме пилота, всего четверо. Вадим, откинулся в кресле, боролся с болью и дурнотой с похмелья, после двухдневного запоя с Сашкой.
  Он позвонил тогда, дал все необходимые распоряжения. Накатили по рюмочке, пребывая в каком-то радужном расположении духа. Повторили. Вадим звонил, организовывал, выпивали, смеялись – всё как в юности. На второй день привезли необходимое снаряжение, всё новенькое, с этикетками, по размеру, изготовленное по последним технологиям. К вечеру второго дня, когда друганы уже лыка не вязали, принесли специально изготовленное кресло - носилки для Сашки. Удобное сооружение, с утеплённым чехлом под ноги и поясницу. Легкие, небольшие, регулируемые. Могут, когда захотят, или когда денег посулят. Звонила и жена. Вадим пытался урегулировать по быстрому, мол, дела, занят. И, вообще, он в отпуске, улетает завтра. Да, вот так неожиданно получилось, отстань. Но супруга продолжала звонить беспрерывно, пыталась скандалить, Вадим, уже изрядно захмелевший слал её раз за разом, и всё дальше и дальше. Сашка взял инициативу в свои руки, перехватил трубку, когда накал страстей дошёл до крайности и всё спокойно пояснил. Про болезнь, конечно, не упоминал. Как-то сгладил, нашёл слова, успокоил встревоженную женщину. Он это умел. Сборы были недолги, как тогда, в юности. Сказано, решено, сделано. По коням.
   Подняли их поутру раненько, тёпленьких, везли за город, на частный аэродром. Два парня, егеря, Вадим знал их, сталкивался раньше при поездке по делам на север области. Они приглашали его на рыбалку. Записал телефоны на всякий случай, уж больно понравились спокойные, обстоятельные, не заискивающие, уверенные в себе ребята. Сейчас позвонил, объяснил, как мог, обстоятельства, попросил помочь в частном порядке, за хорошее вознаграждение. Андрей и Володя, долго не ломались. Да и чего, им Вадим тоже понравился, крутой мужик, заплатить обещал хорошо, почему не выполнить прихоть богатенького Буратино. На аэродроме погрузили Сашку, удобно расположившегося в носилках, распихали багаж, и полетели.
   Почему на север, за клюквой? Это тоже из детства. Впервые, их с Саней, вывезли по ягоду родители. Как же давно это было. Класс седьмой? Или раньше, уже не вспомнить. Тогда только построили железнодорожную ветку на самые севера области, в таёжные закрома, вывозить лес. По тайге давно уже работала разветвленная сеть узкоколеек, построенная зеками. Раньше стволы сплавлялись по рекам, теперь стали лесовозами вывозить по бетонкам и составы с сибирскими соснами, кедрами и пихтами пошли в областной центр. Край заповедный стал доступен для многочисленных горожан стремящихся набрать побольше даров леса, заготовить на зиму витаминов. Конец сентября, единственный состав пассажирский из десяти, двенадцати вагонов, полный перрон серых людей, молчаливых и сосредоточенных с рюкзаками – коробами за плечами. Поезд брали штурмом, занимали все полки, комфортными считались, третьи верхние багажные, там можно было прилечь. Иной раз набивалось столько, что приходилось стоять плечом к плечу, как в автобусе. Испытание то ещё. До места высадки первых сборщиков, пять, шесть часов. Они же, тогда, ездили в Санджик, это не меньше восьми часов. Поезд приходил глубокой ночью. Это место и деревней назвать было нельзя, станция на пять домов, одна улица, посреди колодец и новенькое бетонное сооружение – вокзал. Народ с поезда сразу расходился по лесовозным дорогам, по неприметным тропам, многие везли с собой приспособления на колёсах, на которых можно было передвигаться по узкоколейкам. Люди спешили, что бы с утру начать брать бруснику, клюкву, бить шишку и к позднему вечеру, или на второй день, вернуться к обратному поезду. Вадим же с компанией никуда не спешил, у них был блат, вернее, у его родителей. Знакомец хороший чей-то, кем-то порекомендованный. Миша. Бывший зек, с запретом селиться ближе, чем сто километров от областных  центров. Катаржанином звали. Что уж он там натворил, не рассказывал. Его дом был вторым от вокзала. И вот они, продирая слипающиеся глаза, по холодку, продирающему до костей, хрустя по траве инеем, плетутся позёвывая к Михаилу. Принимают их не то что бы с холодком, но радушия особого нет. Надоели ягодники. Вручается обязательный подарок. Садятся пить чай. До чего вкусная еда была у Мишы – чай, хлеб, масло. Всё. Но какой хлеб, буханка килограммовая, масло вкуснющее, у кого-то у соседей покупаемоё, своё. Под ногами вертится Мишин сынишка, Ванька. Смешной малыш, едва начавший говорить, но всегда просыпающийся и с любопытством рассматривающий гостей. Затем короткий сон и с рассветом, Миша рассаживает всех на старенький  мотоцикл «Урал», до пяти пассажиров вмещалось и вперёд, двадцать, тридцать километров, туда, куда пешеходные ягодники не все доходят. Хотя потом, будучи уже студентами, бегали легко и быстро. Четыре, пять часов туда, восемь, девять, тяжело гружённые, обратно. И вот они на месте, осталось пройти несколько километров по старой, заросшей, заболоченной, непроходимой ни для какой техники, дороге. Этот мир, таёжный, был для них, пацанов, открытием. Хотя в лесу и родились, но на юге области, пригородные леса и рощи, и север, бескрайняя тайга – это два разных мира. Воздух этот осенний, напоённый запахами багульника, хвои, неуловимые ароматы смолы, мхов и  трав. Та, впервые съеденная с куста брусника, наливная, красная до черноты, переспелая и тугая, брызнувшая соком сладким. Это потом, сорванная, она становится с кислинкой. А с куста – сладость освежающая. Ею невозможно было наесться. Их с Сашкой ругали – сколько можно в рот, в ведро бы пора, но не было ни каких сил оторваться. Самодельные бралки, пол-литровые, набирались в пять, семь минут. Подводишь снизу под гроздь, заводишь зубчики и ширк, горсточка в совке. Набрал до краев, и смотришь, сейчас высыплю, только горсточку съем, ну, две. Раз, два и всё переправляется в рот. Сказочная тайга заворожила их, и оставила свой след на всю жизнь. Они затем неоднократно, каждый год, до случая с Сашкой, ездили сюда. То по клюкву, то по бруснику, по шишку тоже. Среди лета, бывало, и за черникой наведывались. Словами не передашь то состояние, которое охватывает городского жителя в этом таёжном сказочном покое. Нет художников, по крайне мере Вадим не видел картин, возможно Шишкин, но все равно немного не то, которые бы смогли передать ту красоту, те краски, то настроение, что воспринимали они всей душой, которым упивались. Страха не было перед лесом, он был друг, кормилец и всегда ласково обходился с друзьями. Ничего плохого они там не переживали, кроме обычной усталости. И не удивительно, что сейчас, несколько десятилетий спустя, их душа рвалась именно сюда.
   Небуг – местечко, на краю всего, это их последнее с Сашкой открытие. Именно там были в последний раз, там было меньше всего вырубов, и следов деятельности человека. Красота поражала, болота с островами, поросшими кедрачами, до которых не могли добраться алчные лесорубы. Отсутствие узкоколеек, и дорог, только тропа еле приметная, охотничья, по которой они тогда шли чуть не целый день, и часть ночи, и которая не обманула, вывела их в сказочно девственные и мало посещаемые места. Сейчас идти не надо, они приземлятся там, где захотят. И даже дальше, за границей неведомого, там, куда не донесли их молодые ноги.
  Андрей наклонился к Вадиму и показал вниз.
  - Вон он Небуг, нам на восток?-
  - Нет, вон туда, западне и на север, вдоль речки, к болотам - Вадим махнул рукой, показывая направления летчику. Он помнил, как они шли вдоль этой реки с красно-торфяной водой и немереной глубиной. Ходили с компасом, направление помнил. Сердце тревожно забилось, когда некоторое время спустя, машина, сделав широкий круг и выбрав место пригодное для посадки, пошла на снижение. Тайга приближалась, болото расширялось, рельефнее выделялись острова-гривы. Вот уже видна поляна на берегу, на которой они обоснуются. Вертолёт садится на краю леса, прямо в болото. Вместо колёс широкие, недлинные лыжины, не провалятся. Да в здешних болотах и мудрено утонуть, они, излазившие и насмотревшиеся их всяких, знали, что в топь попасть, только сослепу можно, такие места редки, их видно, они ярко зелены, с меленькой травкой и встречаются вблизи открытых не заросших участков воды, или там, где река протекает по болоту. Это опасно, очень, на себе не проверяли, но, при подходе к таким полянкам, само болото предупреждает, шепчет, не надо, не ходи. Ноги начинают вязнуть, проступает жижа, всё хлюпает, чавкает плотоядно. В остальных же местах, это тугой, в несколько метров, мат, из переплетённых корневищ трав и кустов. Качается, поддаётся по щиколотку в мох, вода выступает, но провалиться, а тем более утонуть – невозможно никак.
   Машина затихла, винты перестали крутиться. Лыжины ушли в мох, но крена не было, ровно встали, надёжно. Вадим едва вытащил себя из кресла, с трудом одолел две ступеньки вниз, кряхтя, вступил на землю, добрался до сухого места и грузно рухнул в багульник. Вот оно счастье. Глубоко вздохнул полной грудью, и голова закружилась, застучало в висках. Он опьянел мгновенно. Воздух можно было пить, брать, и лепить изысканное блюдо и не наесться им никогда. Закрыл глаза, тело расслабилось, ребята, молодцы, сами справятся с разбивкой лагеря и с Сашкой. Ну, до чего же хорошо…, если бы не было так плохо. В груди, что-то хлюпало, не прихватило бы сердечко. Да, последние дни осени, и последние дни его, Вадима Викторовича, он это знал, и уже как-то свыкся с этой мыслью. А что, там, за гранью. А есть ли бог, и как он его примет. Страшно…….интересно.

               
                Глава 5.
   Костёр горел ярко, жарко, стреляя искрами от смолистых дров. Алели угли, переливаясь разными оттенками красного. Они, вчетвером, удобно расположились вокруг на удобных раскладных походных креслах. Рядом стоял столик с обильными закусками и запотевшей бутылкой водки. Рюмки наполнены, смех, разговоры. Вечер наступил быстро. Андрей и Володя мгновенно разбили лагерь, развели костёр, установили палатки, раскидали спальники, коврики, натянули кухонный полог. Через тридцать минут, пока Вадим лежал в багульнике,  приходя в себя после длинного путешествия, на берегу болота, под сенью вековых кедров, возник уютный бивуак. Вадим любовался слаженными действиями таёжных профессионалов. Вот и сейчас, они сидят у костра, пьют водку, так естественно и непринуждённо, как у мамы в кухне. Здоровые, весёлые ребята, с ними надёжно. Вертолёт улетел сразу. Обговорили, что прилетит ровно через неделю, дали задаток. Шутя, пригрозили, мол, бросите, из-под земли достанем. Никто на свете не знал, где они находятся, кроме лётчика и авиадиспетчера. Вадим сразу проверил сотовую связь – где там, ноль палочек, и потому телефоны были заброшены в глубокие карманы рюкзаков. Рации так же не было, не озаботились, да и зачем? Володя хохотал над внезапно возникшими страхами Вадима:
  - Да, тут где блудить-то, два лаптя по карте. Мы с Андреем вынесем Вас обоих на себе, если что. Не переживай, Вадим Викторович, ребята, лётчики, надёжные, прибудут по расписанию, да и на базе знают наши координаты. Тебе ещё плеснуть? – Володька заграбастал своей пятернёй, размером с суповую тарелку, бутылку водки, и вопросительно смотрел на Вадима.
  -  А, давай, двум смертям не бывать. Лей до краёв.
  Саня, раскрасневшийся и оживлённый, травил анекдот, Андрей, серьёзный и слегка осоловевший, внимательно слушал. Всё, кончился анекдот, Вадим усмехнулся, он его знал. Андрей в упор уставился на Сашу.
  - И чего? - Тут уже заржали все, Володька валился с кресла.
  - Да, чего Вы, не понял, я. Чё смеяться-то, ну, упал мужик, так скользко, поди, было, ты поясни, в чём юмор, - новый взрыв хохота. Саня то же смеялся, но в то же время конфузился под пристальным и непонимающим взглядом Андрея. Он весь в этом – тактичный до безобразия, боится обидеть другого, задеть ненароком.
  -  Да, ну, Вас, - Андрей махнул рукой, и сам разулыбался.
  - Вас, городских не поймёшь. И истории-то у Вас какие – плакать надо, а Вы ха-ха. Вот упал мужик, ведь мог сломать чего-нибудь. Неприятность, однако, – смеялись так, что с кедров хвоя посыпалась. Андрей сам не выдержал, смех у него хороший, звонкий. Да, хорошо сидят. Отличные ребята. На душе стало тепло, об этом именно и мечтали друзья. А завтра пойдут ягоду рвать. Её тут пропасть, вот прямо под костровищем обуглилась кисточка брусники, подгорели ягодки. Сморщились и трепетали от волн жара, погибали. Так и он, только не сморщился, а раздулся, внутри гниль, скоро лопнет. Мужики продолжали веселиться, напористо и со смехом, с множеством присказок и прибауток, споря, над чем можно смеяться, а над чем нет. Вадим уже не участвовал во всеобщем веселье, отстранился, задумчиво разглядывая компанию. И вдруг, сам для себя неожиданно вклинился в разговор:
 - Мужики, а я ведь помру скоро. Это вот смешно – нет?
 - Смотря как, ты, Вадим Викторович, помрёшь. Вот, ежели, дома на диване, то грустно, а если на бабе, то смех, через грех, – Володя засмеялся над своей неуклюжей шуткой.
 -  Не, скорее всего в больничке, под капельницей.
  Володя улыбался уже один. Сашка внимательно смотрел на Вадима. Более обстоятельный и серьёзный Андрей то же почувствовал серьёзность разговора.
 - А в капельнице что? Ежели водочка, да медсестричка рядом с огурцом, то… - тут Володя осёкся, поняв, что вокруг тихо и балаган кончился.
 - Да, чего, ты, Вадим Викторович, тень на плетень наводишь, молодой ещё здоровый мужик, живи себе, а от медведя мы тебя убережём, – сделал попытку вновь засмеяться.
 - Эх, ребята, хорошо - то как с Вами сидим. Вот посоветуй, Володя, если бы у тебя рак обнаружили, и чувствовал ты себя, ну, хуже некуда. Ты бы чего сделал?
 -  Я бы? – растерялся Володя, оглянулся в поисках поддержки. Отшутиться? Нет, серьёзный разговор пошёл. Вмешался Андрей:
 -  И чё врачи говорят? Ну, как организм справляется? лечиться ведь надо. Ты же денежный, я вот слышал, что лечат сейчас от раков разных. Вот в новостях недавно говорили, бабу одну вылечили. Ей помирать, через месяц, сказали, а тут, раз, и вылечили. Неожиданно вылечили, да. Говорят чудо. А что? - оглянулся с вызовом, -  Думаете, не бывает чудес? Полно. Кругом. Вот у меня бабка, соседка была, ей лет никто не знает сколько, царя, говорит, помнит. Так ей врачи то же говорили, что рак и жить не много, ложись, помирай. Так она, травница, по жизни. Ну, знахарка! И ушла в лес. Её все потеряли, думали, потопла где,  либо зверьё поело. Вернулась через три месяца, по первому снегу, тощая, страшная, краше в гроб кладут. И чё бы думали? Отлежалась, опять по деревне побежала. Врачи посмотрели, ба, да бабка-то здоровая. Нету рака, рассосался. Она, кажись, и до сих пор жива. Чё, не верите, вот полетим обратно, давай завернём в моё село, там любой подтвердит. Во, тебе, Вадим Викторович, может, к ней? Она ведь знахарка, если жива, должна помочь.
  -  И это рассосётся? – Вадим колыхнул пузом, хлопнул с силой по нему рукой.
  – И вот это разведёт руками, – с досадой смял пачку сигарет, кинул в костёр.
  - И от этого заговорит, – взял бутылку и из горла отпил большой глоток. Сморщился, заел колбасой.
  - И жизнь заново проживёт за меня. Я, к сожалению, не знахарь, и в бога не верую, и чудес не бывает. Чудеса для дураков. Поздно кричать Аллах Акбар, когда чечен нож к горлу приставил. Пожил, хватит, подыхать пора, – Вадим встал, с досадой опрокинул по пути столик с едой, и пошёл в темноту леса.    Что они могут знать о боли, о процессе умирания. Здоровые лбы, ржать, да жрать. Да пропади всё пропадом.
  - Вадька, да постой ты. Слышь, подожди, я ж не могу за тобой бежать. Да, Вадька! - кричал вслед, Сашка. Нет. Не может он быть с ними, чего непонятного? Вломился в тайгу, как бульдозер, прошёл метров триста и рухнул под деревом, как подломился. Свернулся клубком меж корневищ лесного великана и забился в пьяной истерике.
   Слезы и сопли текли ручьём, тихо рычал, колени подогнул под себя и бил кулаками по мягкой лесной подстилке. Жалко себя. Мысли текли отрывистые, несвязные. Жизнь прошла. Какая жизнь, где она осталась? Это его жизнь, или давно прочитанная и позабытая книга? Чужая история, почему–то смутно вспомнившаяся ему? Если оглянуться назад, как с высокой горы на долину, то всё мутно, размыто и неясно. Если не вспоминать натужно отдельные детали, то остаётся зыбкость и туман. Не было жизни! Упорно крутилась в голове давняя банальность: нет прошлого, нет будущего, есть только настоящее. Это верно. Ох, как верно. Вот он лежит, скрючившись, беспомощный, один на один со своей бедой, и это настоящее. А будущего нет, но это не страшно, гораздо страшнее, что и прошлого оказывается, нет. Так о чём тужить? О настоящем?
     Через некоторое время отлегло, стало немного легче, боль отступила, в голове прояснилось от внезапной вспышки гнева, от резких движений, от слёз, от мыслей этих несуразных про быль и небыль. Вот оно, какое ты, настоящее: морда в хвое, и сопли на рукаве. А остальное - игры разума. Сейчас он поднимется, пойдёт  к костру, а эта истерика останется в прошлом, она исчезнет, как будто и не было, как трава под ногой прошедшего человека, распрямится и не видно никакого следа.
  Вадим грузно приподнялся на колени, затем, опираясь двумя руками о выступающие узловатые корневища, тяжело поднялся. Прислушался. Тайга стояла тихая. Ни звука, ни шороха. Ветра не было, а лесных жителей они, видимо, всех распугали своими внезапным и громким вторжением. Его искали; недалеко хрустели кусты под чьими-то ногами, раздался крик, звали по имени. Надо идти, зябко вдруг стало. Всё-таки осень  на дворе. И чего он как барышня салонная распереживался, истерику закатил. И было бы из-за чего, усмехнулся, ведь ничего не было, ничего не будет, а сейчас он выпьет, да так, что чертям тошно станет. И пошёл на крик.
   Недалеко убежал, скоро увидел сполохи света от костра и, через несколько минут, вышел на поляну. Саня тревожно вглядывался в темень, пытаясь уловить малейшее движение за кругом света. Вадим же, из темноты, уже видел его.
  - Чего переполошились-то. Нельзя по нужде сходить. Орать начинают,- заворчал Вадим благодушно, выходя из темноты.
  - Вадим, ты? Блин, нельзя же так. Сижу тут переживаю. Чего подорвался? Убежал главное. Тайга ведь. Ну, ты даёшь, - Сашка тараторил, обрадовано, с облегчением и досадой одновременно. – Никто ж обидеть не хотел тебя. Андрей нормальные вещи говорил, советовал. Не по-людски как-то. Убежал. Полчаса ищем. А если б чего? Чего молчишь? Где был-то?
  - Говорю, приспичило. Что б природу не портить далеко ходил. Ну, надо было прогуляться, чего пристал. Наливай.
  - Ага, сейчас, - Сашка наклонился, взял с земли карабин и выстрелил в воздух. Резко выстрел прозвучал в ночи, громко, Вадим аж присел:
   - Парням знак даю, что вернулся, они ж ищут.
  Через пару минут прибежали запыхавшиеся егеря, уже изрядно протрезвевшие. Хоть и недалеко был Вадим, а попробуй, найди, тайга она не поле, в трёх соснах полдня аукать можно. Ни ворчать, ни выяснять ничего не стали. С одной стороны,- напились все, а что по пьяни не бывает. С другой,- субординация, они вроде наёмники и не пристало обсуждать действия работодателя. А с третьей,- чего там, все уже поняли, что помирает мужик всерьёз, не каждый день, чай бывает, вот и не выдержали нервишки. Не бабский каприз, серьезные пьяные слёзы. Потому молча собрались у костра, восстановили стол, расселись и так же, ни говоря ни слова, выпили по хорошей порции. Вяло переговариваясь закусили, налили ещё, затем ещё. Появилась цель: залить неприятность, утопить её заразу. Но после эмоционального взрыва наступила всеобщая апатия, и потянуло в сон. Тяжёлый был день, насыщенный. Первым сдался Саша.
  - Ребята, я бы спать пошёл. Чё-то устал.
  Егеря унесли его в палатку, засунули в спальник, оставили рядом специальное приспособление, типа «утки», вернулись к костру. У Саши была отдельная палатка, как и у Вадима, который сам на этом настоял. Спать в одном замкнутом пространстве с Вадимом было не очень приятно. Последние годы каждая ночь становилась испытанием. Он не мог спать, беспрерывно ворочаясь, кашляя и задыхаясь. Живот пучит, в боку режет, мысли чёрные гложут, короче врагу не пожелаешь. Он и дома давно уже жил в отдельной комнате. Егеря ещё больше поскучнели, сидели, тупо таращась на костёр, явно борясь с желанием завалиться тут же и уснуть. Вадим же наоборот пребывал в отличном расположении духа. Ему, после ночной прогулки, значительно полегчало. Боль куда – то ушла, водка благодатно легла живительным пластырем на душу и тело. Но он не стремился ввязываться в разговоры, молча сидел, наслаждаясь внезапным покоем. Наконец, не выдержав их маеты, сказал:
  - Мужики, идите спать. Не мучайтесь. Я посижу ещё, меня не надо ни развлекать, ни охранять. Дрова есть. Хочу рассвет встретить и по клюкву пойти. Мне, правда, хорошо, а спать я не люблю.
  - Вадим Викторович, поспали бы, устали ведь. Да и какая клюква с утра, к обеду бы очухаться, после такого, – выразительно кивнул на пустые бутылки Андрей.
  - Нет, я хочу с утра. Как раньше, в детстве. Да, Вам не понять. По темноте ещё зайти в болото, замёрзнуть на хрен, а потом что б солнышко согрело. Да чё переживать-то, куда я далеко уйду? Короче, я приказываю всем на боковую, и дрыхнуть до обеда. Я сам тут разберусь. А ну марш спать, – дурашливо и пьяно скомандовал Вадим. Егеря ещё поворчали, но палатка властно манила мягкими и теплыми, на гагачьем пуху, спальными мешками. Ушли, и минут через десять угомонились.
   Вадим глянул на часы, только три, до рассвета как минимум четыре, пять часов. Сна ни в одном глазу, его как подменили, эйфория накатывает, бодрость. Что тайга делает с человеком. Свежий воздух, хорошая компания, спокойствие душевное, водка и позабыты тягостные думы. А ещё засела мысль, и она удивительно свежа, и правильна на необычный сегодняшний день – нет прошлого, нет будущего. А только я сижу и смотрю на огонь и мне хорошо, сейчас.
  Время текло медленно, ничто не нарушало тишину, кроме потрескивания костра и похрапывания кого-то из егерей. Вадим всё так же сидел, изредка наливая по пятьдесят грамм. Сколько там ещё до рассвета? Пока и намёка нет. А может прямо сейчас пойти? Вон луна, как прожектор светит. Тихо. Хорошо в тайге, спокойно. Ушли на второй план заботы цивилизованного мира: семейные разборки, рабочие заморочки. Он исчез для всех неожиданно. Поди, стоят на ушах, ищут, многие вопросы без него не решаются, он ключевое звено в цепочке многих дел. Пусть понервничают,  плевать, что без его подписи вагоны не грузятся, контракты срываются, зарплаты не выплачиваются. Это их проблемы, а ему хорошо, именно в эту минуту. Он заслужил этого глотка свободы. Грела мысль, что они там его ищут, а он за сотни километров в девственной тайге пьёт водку и скоро пойдёт бродить по лесу, как дикий первобытный человек. Отшельник. Он хочет этого одиночества. Многие знакомые зависли бы в ступоре, увидев его здесь в такой обстановке. Расскажи, не поверят. Самодур. Да, он такой. Не хочу в Куршавель, хочу в костре картошку печь и грязными руками колбасу на куски драть.
    Да, надо идти сейчас, впервые за многие годы, захотелось движения вперед, физического. Топтать ногами землю. Встал разминаясь. Начал собирать рюкзак-короб, кинул в него хлеба, колбасы, нож, спички. Задумался, что ещё нужно для дневной прогулки? А, пожалуй, ничего. Он Робинзон, и настоящий мужик, хоть и помирающий, но не сейчас ведь, а будущего нет. Пьяный мозг отказывался трезво мыслить. А вот ещё. Кинул в рюкзак литровую бутыль водки, какого-то нарезанного мяса со стола. Надел его на плечи, оглянулся, охлопал себя. Всё в порядке: одет в суперсовременный, утеплённый, камуфлированный под осеннюю тайгу, комбинезон. Такая же куртка, сапоги выше колена, с войлочной подкладкой, шапка-ушанка обтянутая непромокаемой синтетикой, тонкая, легкая и теплая. Всё при себе. Взгляд наткнулся на карабин. Сердце наполнилось мальчишеской радостью: не Робинзон он терпящий бедствие, а одинокий таёжный волк. Супер человек, которому всё ни почём. Вооружён и очень опасен. Проверил магазин – полный. А где боезапас? Осмотрел всё вокруг, не нашёл. Егерей жалко будить и, опять же, ведь снова отговаривать начнут. Ладно, и столько хватит. Не от медведей же отбиваться, в самом деле. Он то знает, что не опасен этот зверь сытной осенью. Так, для куража берёт, и стрелять – то не умеет толком. Теперь точно всё. Вадим стоял на краю лагеря, выбирая в какую сторону идти. А всё равно, любое направление годится. Вадим смело шагнул в таёжную темень.

Глава 6
  Боже, как хороша, таинственна тайга ночью при свете луны. Загадочные тени ложатся непривычно, красок нет: ни зелени, ни желтизны, ничего, лишь серость. Но какие чёткие линии, сколько оттенков у обычной чёрно-белой картинки. Лишь круг неба вокруг самой луны – синий. И звёзды! Он не видел таких, не то, что давно, никогда.  Вадим шагал на удивление бодро, задрав голову вверх и пытаясь узнать хоть какое то знакомое созвездие. Не получалось, они мельтешили и передвигались хаотично, прыгали с места на место, устроили хоровод. Только для него и только сегодня. Никто такого не видел: метущиеся в экстазе звезды и в центре пульсирующая луна, как будто подмигивающая. Она то расширялась, занимая все пространство неба, то сжималась до размера пятирублёвки. Подмигивает зараза. Вадим рассмеялся. Шагалось на редкость бодро, пьяное покачивание нисколько не мешало передвигаться достаточно ходко. Казалось, сама почва приспосабливалась под его неровные шаги. Чуть качнуло в сторону, тут и кочка, наступаешь на неё и уравновешиваешь движение, как паяц на резинке. Ему самому казалось, что он прямо таки летел, в ночи передвижение всегда воспринимается быстрым. Вот дерево далеко впереди, а вот поравнялись и шмыг, нет его,  осталось позади. В прошлом, а значит, и не было его никогда.
  Вадим не пошёл на болото сразу, его потянуло в лес. Что  на болоте может быть интересного ночью? И он оставил его, и лагерь, за спиной. Лес был чистый, не буреломный. Стволов поваленных не встречалось и у Вадима сложилось полное впечатление, что он на тропе, звериной ли человечьей, неважно, тропа есть, и он по ней идёт. И здорово идёт, почти как в юности. Упруго, смело, быстро, почти не глядя под ноги, интуитивно угадывая неровности почвы. Плавно с ходом текли и мысли. Мысли? Будущее, прошлое, настоящее, и снова и снова, и чего прицепилось. Может песню спеть? И Вадим заорал во всё горло: по долинам и по взгорьям. Эхо подхватило, понесло слова старого боевого марша над бескрайней тайгой.
   Вадим шёл часа два, так хорошо ему не было давно. Ни тревог, ни беспокойства; он здесь один, и это не пугало, это вселяло даже какую-то надежду, что вот он идёт, он сильный, и в конце пути, когда  вернётся домой, всё, может быть, станет как прежде, а врачи ошиблись. Ведь не может больной и пьяный человек идти в таком темпе, по ночной тайге, два часа подряд, без единой передышки? Значит ошиблись. Наверняка ошиблись. А что, не бывает? Да сплошь и рядом. А он просто распустился, раскис, закис в этом болоте называемом цивилизацией. Сейчас он будет идти до самого утра, пока не рассветёт, потом наберёт короб брусники и  отмахнет ещё десять километров назад, и так всю неделю. Туда, сюда. А потом вернётся домой и всё изменит. Да, всё будет не так. К чёрту машину. Только пешком. К чёрту работу. Надо заняться семьёй, собой. Он будет делать зарядку, бросит пить и курить. Он найдёт всех знахарок Сибири и мира, в конце концов. Съездит в Израиль, Германию. Он будет бороться. Его голой пяткой не придавишь.
      В прекрасном настроении Вадим присел на попавшийся пень, достал бутылку и сделал большой глоток прямо из горлышка. Ну, прямо бальзам. Как морс пошла. Всё–таки природа что делает!? Он в последнее время, вообще пить не мог. Два стакана и депрессия, потом похмелье суточное, хоть на стену лезь. А тут смотри, что творится. Ещё пару глотков и опять вперёд, к новому повороту. Хотя какие тут повороты? прёт прямо, как танк, но петляет замысловато и кто тропу прокладывал? Чего петлять, когда ни гор, ни болота, а ровнехонькая тайга, достаточно редколесная, меж деревьями грузовик пройдёт, и свободно развернётся в любом месте. Ну, и ладно, кто б не прокладывал тропу, своя голова на плечах была, хоть медвежья, хоть человечья, значит так надо. Вадим так и пошёл дальше, не переживая за направление. Есть тропа, значит по ней и вернётся, как бы не петляла. И нисколько, в тот момент, не думая о том, а есть ли она? Не обман ли зрения и чувств? А не идёт ли просто по естественным ложбинкам, выбирая ровный путь, а может иногда по причудливо переплетающимся во всех направлениях звериным стёжкам, рыскающего, в поисках запасов,  мелких жителей таёжных? Вадим не думал про это. Он просто шёл и наслаждался  необычно тихой осенней ночью, и своим внезапным хорошим самочувствием.
     Небо стало постепенно сереть, верный признак наступающего утра. Чиркнула, проснувшаяся первой, лесная птаха. Легкий туманец стал подниматься от земли. Вадим увидел впереди просвет, лес стал редеть и светлеть. Через несколько минут он вышел на край болота. Оно тянулось бескрайней лентой в обе стороны, а прямо, очень далеко, в предрассветных сумерках,  противоположенный берег. А между двумя берегами, как риф из морских глубин, возвышался остров, поросший лесными великанами. Болото покрыто туманом, полное ощущение, что этот туман и есть наполнение чаши, и она бездонна. Он клубился и переливался мелкими валами, и от этого картина величественного острова становилась не просто сказочной, а нереальным видением из другого мира. Он стоял и не мог отвести взгляда. Скоро понял, что другой берег вовсе не берег, что вокруг, на сколько хватало глаз – сплошь острова и заливы, проливы и полуострова. Этого не может быть! Это потерянный рай. Красоту эту невозможно ни передать, ни описать. Он сел на валежину и любуясь неземным пейзажем, не спеша, поел, запивая завтрак водкой. Он должен попасть на ближайший остров, никогда себе не простит, что не побывал там. Далекое видение манило и обещало приоткрыть свою сказочную тайну. В старину люди бы назвали подобное – мороком.
   Вадим быстро запаковал рюкзак, сложив остатки еды, и пошёл прямо в туман. Оглянулся. Ага, вот тропа, явная ложбинка, а вот скрюченная сосна - примета. По земле стелился туман, и никакой тропы видно не было, но Вадим не сомневался, что она здесь. Хорошая, натоптанная, ведь она вывела его сюда. Первые шаги делал опасливо, ниже пояса ничего не видно, лишь отдельные кустики помахивали веточками из сырой мглы. Всё как обычно, болотный травяной мат пружинил, в меру чавкала жижа под ногами. Скоро пошёл смелее, пообвыкся в необычной ситуацией. Иногда оглядывался, пытаясь запомнить место, с которого вышел. И чем дальше уходил в болото, тем шире открывалась картина оставленного леса. И, как оказалось, не был берег берегом, а лишь полуостровом, а с боков такие же заливы и проливы из тумана. Но свою кривую сосну, он видел чётко, хорошая примета, не подведёт.
   Переход занял около сорока минут. Совсем уже рассвело, и Вадим с удивлением увидел, что солнца нет, и чистого голубого неба, как вчера, как ночью с пляской звёзд, тоже. Когда успело затянуть? Перед самым рассветом? Или это не облака, а туман такой необычный в ста-двух ста метрах над землёй? Никогда подобного не видел. Бело снизу, бело сверху и четкие, даже излишне четкие, контуры леса. Почувствовал, что стало ощутимо сырее и промозглее. Всё, от горизонта до горизонта, затянуто молочно-белой пеленой, ни единого луча солнца не пробивается сквозь белую муть. И он один, как котлета в сэндвиче, меж туманами на земле и на небе. Неуютно как-то стало, и тихо то как. Кроме той, чиркнувшей с перепугу, птахи и не слыхать больше ничего, как в космосе. Только чавканье под ногами невидимого болота. Выбрался на берег острова. Обычная тайга, чего он как мальчишка побежал сюда. Накатила первая усталость после бурного дня и ночного перехода. Ну, раз пришёл, надо осмотреться, пройти через остров, на противоположенный край. Давно забытые ощущения любопытства и интереса: а что там, в недоступном взгляду месте? Он порадовался этой тяге к неизведанному, этому стремлению к открытиям и новым свершениям. Ведь давно уже перестало его интересовать что – либо в этом мире. Он перестал удивляться, радоваться. Удивить его было невозможно, казалось, он всё изведал, всё испытал. Больное тело не искало приключений и наслаждений, а лишь покоя. А тут? Разум шептал – вернись, но в душе родилось новое, но старое, давно позабытое: тяга к необдуманному риску, к шальной удали, к бессмысленному чудачеству. Нет, он пойдёт и увидит край земли, чего бы ему это не стоило.
    Остров оказался неожиданно большим, Вадиму даже показалось в один момент, что это не остров вовсе, а мыс, далеко выдающийся в болото, как на своём берегу, откуда вышел, или, что идёт кругом. Здесь тропы уже не было, много бурелома и поваленных стволов. Шёл  не так весело, как пару часов назад, едва переставлял ноги, и с трудом переваливаясь через стволы. Нет, точно по кругу идёт, ведь приходится обходить заломы, искать обходы. Направление давно потерянно. Надо бы вернуться. И только  собрался поворачивать, как впереди стена леса стала светлеть. Вышел на край, и понял, что никакой уверенности нет,  противоположенный ли он, или вернулся вкруговую. Всё вокруг одинаково,  острова и заливы. Впервые посетило неприятное чувство потерянности. Дорога, тропа, уверенность в правильности направления, делают человека сильным и самонадеянным. Потеряйся эта уверенность и паника сделает из разумного представителя хомо сапиенс загнанного и глупого зверя. Хотя зверь никогда по этому поводу не поглупеет и не растеряется. Природа от рождения дала ему уверенность в правильном направлении. Он может голодать, прятаться, мерзнуть, но никогда не сомневаться в правильности своих действий. Сомнения убивают только человека. Горе от ума.
   Вадим улыбнулся своим мыслям. Потерялся человек, оторвавшись от природы и поставив себя выше бога. И у зверей, как у него сейчас, нет ни прошлого, ни будущего. А значит, он зверь и беспокоиться не о чем. Он просто вернётся, узнает свою кривую сосну и выйдет на тропу. Да и какая по большому счёту разница, вернётся он сегодня, или завтра. Сомнений в том, что вернётся, не было никаких. А сейчас он уже достаточно налюбовался на сибирские просторы, ягоду собирать пока невозможно, да и желание пропало вместе с ушедшими силами. Туман ещё укрывает землю, и сильно захотелось спать. С болота стало потягивать холодным сквозняком, и сыростью, зашевелились кроны деревьев. Зашумела, запела тайга. Надо найти тихое местечко и выспаться, как следует. Будет ягода, нет, а возвращаться далековато, надо обязательно отдохнуть. Ведь, пожалуй, не меньше десяти километров прошёл.   Повернулся и побрёл в обратном, как ему казалось, направлении. Где-то посреди острова, нашёл укрытую со всех сторон ложбину. Вывороченный ствол, упавший вместе со всей корневой системой и образовавший под корнями, вздыбленными вверх, уютную сухую пещерку. Вадим, хоть и не признавался себе в этом, был на пределе своих физических возможностей. Наступало похмелье. Те глотки, которые он периодически делал из бутылки, удали уже не прибавляли, как в начале. Он спотыкался  на каждом шагу и стал бояться упасть и не смочь встать. Точно пора спать.  Путешествие, начавшееся так весело, закончилось тем, что Вадим кулём свалился в яму, пролез глубже под ствол дерева, обнял карабин, и мгновенно отключился. А над ним глухо и тревожно шумела тайга, под порывами надвигающейся непогоды.

Глава 7
   Вадим медленно приходил в себя. Просыпаться он начал давно. От холода, от какого-то нарастающего гула, от давления в мочевом пузыре, и не мог понять, где он и что вокруг происходит. Почему он замерзает, почему под ним лужа и что это за шум? Ещё до конца не проснувшись, в полусне, стал медленно соображать и вспоминать. Мыслительный процесс давался с трудом, в голову как кол забили. Боль стала невыносимой, после того как  начал шевелится. События прошедшего дня и ночи вначале показались сном. Приснится же такое? Бежал по тайге, ночью, не ведомо куда. Это он то, человек с трудом проходящий три круга стадиона? Почему ж так голова болит? Похмелье. Сколько он вчера выпил? Стал перебирать события, одни за другими, складывать пазлы. Прошло немало времени, пока мозаика сложилась в ясную картину, мир вокруг прояснился, и он ясно услышал звуки ревущей над головой бури. Тайга не шумела, она ревела, с бешенством разъяренного зверя. Стоны и скрипы качающихся деревьев, гул ветра запутавшегося в кронах и стволах, треск и грохот ломающихся маленьких и больших ветвей и целых деревьев, шум дождя, хлещущего по тайге упругими струями. Его ямка пещерка наполнена водой, и только верхняя часть тела покоится на относительно сухой поверхности, под стволом. Там почва несколько выше. Вадим полежал ещё немного, приходя в себя: голова разламывается, рук, ног не чувствует, болит каждая косточка, каждая мышца. Лицо оплыло и распухло, губы сухие,  и начали шелушиться. Он провёл по ним языком. Так и есть, трещины, уже кровь проступила. И очень захотелось пить. До невыносимости. Надо выбираться. Ему это удалось не сразу, рюкзак, который он так и не снял, зацепился сзади за корни. Толстое, непослушное, больное и усталое тело отказывалось повиноваться. Крутясь и елозя,  измазавшись с ног до головы в грязной жиже, насквозь мокрый, он, наконец, выполз из под корней поваленного дерева.  На коленках прополз десяток метров до ближайшего кедра великана, под ветвями которого, склоняющимися до земли, было относительно сухо, и обессиленный сел, прижавшись боком к шершавому смолистому стволу. Мокрый до трусов, с хлюпающей в сапогах воде, трясущийся от холода. Жалкий и беспомощный, абсолютно растерянный человек. Душа сжалась в комок, где-то внизу живота. Называется – приехали. Не было сил и желания не то, что встать и идти, а даже думать о сложившихся обстоятельствах. Он просто боялся думать. Растерянно вглядывался сквозь ветви в окружающий лес и не понимал, где находится, откуда пришёл и куда идти. Стороны света смешались, направления не было. И он замерзал. Не просто подрагивал,  колотила крупная дрожь, зуб на зуб не попадал. Скрюченными, непослушными пальцами, достал пачку сигарет, ополовиненную, последнюю. Целлофановая обёртка сохранила сигареты относительно сухими. Добыл, дрожащими руками, мятый цилиндрик сигареты, и, переваливаясь с боку на бок, долго искал по карманам зажигалку. Нащупал, наконец, в боковом кармане, щелкнул импортным кремнем. Ничего, кроме искр. Мокрые руки соскальзывали с пружины, добыть огонь не удавалось. Тут Вадиму стало по настоящему страшно. Судя по всему, день давно перевалил на вторую половину, он проспал не меньше шести часов. В такую погоду, ночью, без огня, промокшему насквозь человеку, без возможности укрыться, не выжить. Он это знал. Да даже если бы и не было такого опыта в прошлом, его теперешнее состояние подсказывало – действуй, а то не только  капельницы в больнице, а и завтрашнего утра не увидишь. Зависит жизнь от незамысловатой привычной вещицы? Эта мысль обожгла досадой. Как такое могло случиться? Он, ещё вчера, хозяин жизни, сам повелитель стихий и судеб, в один день, в несколько часов, встал перед необходимостью бороться за жизнь. Не умозрительная опасность в будущем, а реальная, прямо вот сейчас. И не стряхнуть наваждение, не проснуться в тёплой кровати, не сбежать и не позвать на помощь. Как-то неожиданно, неконтролируемо и неподвластно никакой логике. Бред какой-то. Говорила мама, не пей, до добра не доведёт. Но он всегда такой логичный и последовательный, как мог он, совершить то, что сделал сегодня ночью? Досада на самого себя, страх и отчаяние, и ни каких других эмоций, кроме дикого желания согреться.
   Температура воздуха, судя по пару изо рта, вряд ли была больше нескольких градусов выше нуля. А ночью, в эту пору, на этих широтах, легко могла уйти вниз на десять делений за несколько часов. Огонь. От него сейчас зависела его жизнь. Он понимал, что никуда уйти, а тем более вернуться в лагерь уже не сможет. Даже если бы и знал куда идти. Вадим бережно положил зажигалку на сучок у самого ствола, самое сухое место, которое нашёл, с силой протёр лицо руками. Снял шапку, и стал сушить руки, протирая их о волосы, единственное, что оставалось сухим. После, с великим тщанием и предосторожностями, стал отламывать сухие палочки и хвою от укрывающего его шатра веток могучего кедра, давшего ему приют, и укрывшего от дождя. Вода пока сюда не попадала, лишь изредка отдельные капли срывались с мохнатых лап, да порывами ветра доносило водяную пыль. Как долго сможет крона выдерживать непогоду? Лишь бы не усилился дождь, не окреп  ветер, хотя и сейчас дул не слабо. Свою добычу Вадим складывал между ног бережно и грамотно. Определив место для костра, выложил плотик из более толстых веток, а уже сверху, домиком, самые смолистые и сухие, предварительно расщепив ножом, сделав ёжик. Закончив работу, оценил критическим взглядом. Да, должно загореться быстро, но не от искры, конечно. Нужно что-то быстровоспламеняющееся. Он задумался: будет ли гореть водка, она ещё оставалось в бутылке, он помнил. При мысли о ней, возникло дикое желание похмелиться. С трудом распаковав рюкзак, вынул заветную, такую желанную емкость и приложился от души. Жидкость обожгла. Какая мерзкая на вкус всё-таки эта дрянь. Едва унял позывы на рвоту, тихонько посидел, пока жидкость не дошла до места, и не произвела желанного эффекта. Стало несколько теплее, головная боль слегка отпустила, крупный колотун перешёл лишь в мелкое подрагивание. Надо беречь остатки на крайний случай, а он возникнет очень скоро. Вадим был в этом уверен. Поэтому с сожалением глянув на остатки водки, плотно закупорил горлышко, поставил рядом, и стал искать что-нибудь сухое в недрах короба-рюкзака. Целлофан. Нет, не годится, он не горит, только плавится. Что ещё? Ничего горючего, или просто сухого. Полез в клапаны рюкзака. Рука наткнулась на какой-то кулёк. Развернул непромокаемый целлофан, носки. Хорошие, новые, хлопчатобумажные, с этикеткой. Этикетка непонятная, то ли бумага, то ли пластик. Горит, нет? Как они попали в рюкзак, мало волновало сейчас, видимо сунули впопыхах и забыли, не нашли, когда выкладывали вещи из рюкзаков в палатку. И вдруг вспомнил. Сашка. Когда, уже перед выходом из дома, Вадим неожиданно спохватился, что носки-то забыли купить, у него всего одна пара и то на себе, Сашка полез в шкаф и достал новенькие. Рюкзак был уже завязан и Вадим сунул их в клапан.
    Вадим покрутил их перед собой. Носки это материя, она  горит? Как проверить, когда зажигалка может выдать лишь слабую искру. Да и сможет ли. Вадим вопросительно и осуждающе глянул на этикеточный кусок пластика, явно не рассчитанный на использование его для таких случаев, но от которого зависело сейчас так много. С загадочной этикеткой экспериментировать не рискнул, уж больно на ощупь неестественна. Аккуратно, сдерживая дрожь, что бы ни расплескать, смочил водкой кончик носка, пристроил на сучке, взял зажигалку, поднёс к краю и чиркнул. От напряжения и ответственности момента прикусил губу. Зажигалка сработала, едва различимый на глаз, бледно голубой огонёк, заплясал на кончике-железке. Одну, две секунды горел неровно, и тут же потух. Замёрзла что ли? Но успело пламя лизнуть смоченную водкой материю. Даже дымком потянуло от жженой материи, но не загорелась. Вадим стал греть зажигалку в ладонях, стараясь не задевать сам кремень. Так и держал несколько минут, обняв ладонями и махая туда-сюда, просушивая на ветру зажигательный  механизм. Почему не «Зипо», или ещё что-то  более надёжное,  а обычная дешёвка? Усмехнулся, называется довыделывался. Он бросал курить каждую неделю. И всегда, как в последний раз, теперь уж точно. И нещадно уничтожал всё, запасы сигарет, пепельницы, зажигалки, зачем они, если решительно и бесповоротно. Но решительности хватало на несколько часов и он обречённо брёл в магазин за новым запасом, пепельницей и зажигалкой. Это стало до того привычно, что со временем вместо пепельницы появились обычные баночки-жестянки, а зажигалки – обычное дешёвое китайское дерьмо. Не то что жалко денег, он яхту мог купить и тут же утопить, погоревав несколько минут, просто зачем, если  курит последний день, а завтра точно бросит. Вошло в привычку, на руке часы стотысячные, а в руке десятирублёвая одноразовая машинка.
  Судя по бултыханию в корпусе, газ был. Значит, тряпка, смоченная водкой, не горит. В отчаянии Вадим разорвал носок на два лоскута, край одного размахрявил веточкой, что б нитки торчали, влажным рукам не доверял. Опять запустил пальцы в волосы, энергично потёр и вновь поднёс зажигалку к тряпочке. Огонёк вырвался чуть веселее предыдущего, но до полноценного горения было далеко. Сизый, издыхающий, готовый в любую секунду окончательно исчезнуть, он лизнул край материи. У Вадима даже сердце  сделало перерыв, и вновь весело затрепыхало, когда яркий весёлый огонёк побежал по остаткам носка. Вадим схватил его, чуть не затушив резким движением, и положил под собранную у ног пирамидку веточек. Те занялись не сразу, сырость уже пропитала всё вокруг. Вяло, лениво, но побежал огонёк по сухой желтой хвое, заалели тонюсенькие, быстро сгоравшие веточки, угольками. Быть костру. На Вадима нахлынула волна тепла, гордости, облегчения, смесь тех чувств, которые охватывают человека избежавшего большой опасности благодаря своим усилиям. Костерок, размером с ладонь, разгорелся ярче, быстро  с потрескиванием, съедая сухие веточки. У Вадима уже лежала рядом небольшая кучка заранее наломанных более толстых сучков. Он свалил в костёр всё заготовленное. Огонь уже обжигал, от одежды пошёл пар. Поживём ещё. С радости отхлебнул из бутыли.
   Его шалаш, так удачно подвернувшийся в минуту отчаяния, со всех сторон был закрыт от непогоды. С одной, толстенный в три обхвата ствол, с боков густые мохнатые ветви, свисавшие до земли  в несколько рядов, плотно закрывая от внешнего мира. И только прямо, откуда он сюда и пролез, веточки висели жидковато, далеко не доставая земли, открывая вход ветрам и сырости. Именно сюда Вадим и повесил куртку, распластав её за рукава от края до края прохода. Она, тяжёлая, пригнула ветви, закрыла проход, свесилась до земли. Внутренней частью к огню, внешней, якобы не промокаемой, наружу. Стало тепло, и уютно. Блики огня играли в полумраке, тени отбрасывались и плясали на кровле импровизированного, самой природой изготовленного шалаша. Огонь – тепло и жизнь, и не только. Это друг, он живой, он движется, разговаривает, он слушает тебя, и не только слова, он поддакивает мыслям. Люди сходят  с ума от одиночества, но только те, кто не пригласил в друзья и собеседники огня. Несколько минут назад, он, Вадим, был в полном отчаянии, даже жалеть себя сил не хватало. Жалеют себя те, кому на это сил и времени хватает. Тут произошло иное, здесь решался вопрос пожить ещё или прямо сейчас в болото уйти. И он победил подступавшую смерть, добыл огонь, и теперь ничего не страшно. Тепло, сухо, от одежды пар клубами, пару часов и просохнет, даже вроде и буря стала утихать. Не достала. Настроение улучшилось, голову вроде совсем перестало ломить. Жизнь налаживается. Надо потихоньку обживаться, готовиться к долгому сидению. Снять бы одежду, обувь, просушиться качественно. Но, во-первых, сил нет шевелиться, раздеваться, а во-вторых, он критически оглядел свою берлогу, сушняка в пределах досягаемости хватит на полчаса, не более. Надо идти за дровами. Это суровая реальность: хочешь греться - люби и дровишек заготовить. Юморные мысли пошли, прибаутки стали сочиняться, значит побежала кровь по жилам. Да, надо идти, ползти, потерпеть ещё, но дров на ночь приволочь, потом можно и обустроиться. Пошевелился, перевалился, нет – не может преодолеть слабость, разлитую по телу, посидеть ещё, погреться. Взгляд упал на карабин. Неожиданно пришла мысль, откуда не ждали, называется, мозг отогрелся. Потянулся, зацепил за ремень, подтянул, выщелкнул патрон. Вот же оно, легко воспламеняющееся от искры, вещество. Примерился. Да, легко, ножом подковырнуть, вынуть пулю и порох в твоём распоряжении. Хлопнул себя по лбу -  и как ты в руководители и крупные бизнесмены – то вышел? Ну, ничего, зато боезапас сохранил.
  И что дальше? Как ни пытался оттянуть момент принятия решения, но всё же время пришло. Насущную, сиюминутную проблему решил, появилось время пораскинуть мозгами. Кряхтя, с трудом оторвав огромный свой зад от нагретого места, дотянулся до большой сухой лапы, свисавшей с кедра. С огромными усилиями потянул на себя, поднатужился. Ветка изогнулась, затрещала, но упорно не желала отламываться от ствола. Ещё, раз, треск, Вадим упал, больно ударившись о ствол, но огромная разлапистая ветвь была в его распоряжении. И вот вновь, расположившись как можно более комфортно, а это было трудно в тесном пространстве, с костром между широко раскинутых ног, понемногу отщипывая и отламывая от добытой ветки дровишки-щепки и подкармливая им костерок, погрузился в размышления свои невесёлые. Главная неприятность это, конечно, налетевшая непогода, холод и дождь. Она может затянуться на долго, на недели. Хотя сильный ветер даёт надежду, что скоро пронесёт, гораздо хуже мелкая моросящая, всепроникающая морось с безветрием. Хотя, что хуже, ещё поспорить, ветер студит, уносит тепло, дезориентирует, вносит тревогу. Он тоже живой, как и огонь, и его посвиста всегда люди недолюбливали. Вадим прислушался, показалось или нет, но вроде становилось тише, дождь также шелестел по веткам, но ветер  явно притих. Тайга уже не ревела, а монотонно гудела. Разница небольшая в этих двух понятиях, но гораздо спокойнее, когда стволы вокруг не расшатываются угрожающе.
 Вадим подкинул веточек в затухающий костерок. Другая мысль, а сможет ли он вообще идти? Пошевелил ногами, одной, другой, ощупал себя, как нечто незнакомое. Уже ни в чём не был уверен. Да вроде всё в порядке, болит, конечно, все тело, слаб, но идти то потихоньку сможет. Вон Мересьев с перебитыми ногами полз, а тут всё цело. Нет, точно сможет, надо только хорошо отдохнуть, и переждать этот потоп. Утром и пойдёт.
  Ну и на последок обдумать самое неприятное. Куда идти? Сейчас он был совершенно потерян. Пытался представить себе, хотя бы приблизительно, местность, в которой находится. Они летели с юга на север, затем от Небуга, взяли восточнее. Или западнее? Вадим собрал пригоршню мелких веточек и начал выкладывать, что-то, типа карты. Вот идёт железная дорога,  с юга на север. От неё в тридцати километрах на север, Небуг, к посёлку идёт дорога, к ней, перпендикулярно различные волоки, тропы, заброшенные просеки. На посёлке дорога заканчивается, и далее болота, тайга. Именно эти обширные болота, тянущиеся на сотни километров с запада на восток, оградили эту часть таёжного мира от алчности человека. Здесь нет ничего. Он это знал. Не даром они тут с Сашком всё облазили. Людей здесь, конечно, бывает достаточно: и заготовщики дикоросов, и охотники и рыбаки. Тропы есть и уходящие достаточно далеко, может и на сотню километров. Таёжным бродягам, охотникам за пушным зверем и сто километров, не расстояние. Но как далеко они улетели? От Небуга сколько летели, полчаса? час? С какой скоростью. Вадим производил в уме несложные расчёты, прикидывал так и так, вспоминал, и вышел на цифру от пятидесяти, до восьмидесяти километров до посёлка. А может и сто. В животе похолодело. Да хоть бы и сорок, что это меняло, без тропы, по буреломнику и болотам, ему неделю бежать. Бежать, а не плестись с его то здоровьем. Может тропу найдёт? Ага, иголку в стоге сена. Он всё это откинул на потом, это нереально. Надо пытаться всё-таки вернуться в лагерь. Не мог далеко уйти, весь его бег это только кажущаяся скорость и расстояние. На самом деле он мог быть всего в нескольких километрах от друзей. А вдруг он дал круг и вышел не на следующую ленту болот, а на своё, только несколькими километрами выше.  Вадим тщательно выложил веточками итоги своих размышлений. Они пролетели на Небугом, и по идее, должны были лететь прямо на восток. Пилот что спрашивал - на восток? А я, что ответил? Вдоль реки, т.е. западнее. Но так ли это было? Может, вбок, в сторону куда забрали, то только летчикам ведомо. Он положил ветку дорогу, шишку Небуг, отмерил расстояние на глазок, воткнул сучок лагерь, наудачу, насыпал хвою - болото. И задумался. А куда он пошёл, в какую сторону? Этого он вспомнить не мог. С севера болото, а вот остальные три направления открыты. Скорее всего, если пошёл от болота, то на юг. И значит сейчас он примерно в десяти километрах от лагеря, который на севере, но на десять километров ближе к посёлку. А если завернул на восток, или Запад, а потом вполне мог и севернее забрать, ведь  не мог сказать точно, что болото тянется ровно на всём протяжении? Сидеть здесь и ждать пока найдут? Не найдут. Он знал это, участвовал раз в поиске человека в пригородном лесу, три дня искали, с собаками, десятки людей, нашли в трёх километрах от дома, что называется, в трёх соснах. Ждать вертолёта – это неделя. Чего проще, отсидеть  шесть дней, услышать жужжание винтокрыла и поджечь пионерский костёр. Но шесть дней – это ужасно, от этой мысли становилось плохо. Просто сидеть? Да за неделю он до жилых мест добредёт. Прямо на юг, мимо не пройти, на какую нибудь дорогу, волок или узкоколейку набредёт. Прямо на юг? А где юг? Вадим растерянно завертел головой, пытаясь хотя бы приблизительно определить стороны света. Ничего не вышло. Ну, и ладно, выйдет солнышко и покажет где и что.
 Вадим на коленках, прополз к выходу, высунулся наружу. Дождь идёт, ветер дует, тайга стонет. Уже сумерки надвигаются? Или от непогоды темно? Нет, точно вечер, причём глубокий, не больше часа до полной темноты. Что тут думать? Всё просто. Сейчас дров заготовить на ночь, а с утра бродить вокруг своего острова и искать свою кривую сосну. Только б сил хватило. Так на коленках и пополз по дрова. Повезло, да и не могло не повести, дров было завались, в прямом смысле. После прошедшего днём ураганного ветра земля вокруг была усеяна хворостом, сбросила тайга с себя не нужный груз умерших ветвей. Они конечно снаружи сырые, дыма будет много, но, подобрав и сломав одну ветку, увидел, что внутри дерево сухое. Так и проползал вокруг своей берлоги до темноты, даже в азарт вошёл. Наберёт под мышку связочку и, как бурундук, в берлогу уволочёт, и опять за новой добычей. Куча получилась изрядная. В своих поисках нашёл и массу кедровых шишек, и их ветром посшибало вместе с хворостом. Набрал изрядно про запас. Спустившаяся неслышно ночь, положила конец и трудам Вадима. Забравшись в шалаш, начал готовиться к ночёвке. Раскочегарив костерок, разделся до гола, отжал вещи, вода текла ручьём, и развесил их по ветвям. Сапоги освободил от войлока, и по отдельности, насадив на воткнутые веточки, расставил по кругу. Холодно голым сидеть, но ещё холоднее будет в мокрой одежде спать. Терпи. Подвинулся ближе к огню, навис над ним обширным, дряблым телом. Брюхо, ноги жжет, до нестерпимости, зад и спина мерзнут. Нет в жизни гармонии. В этих хлопотах по сушке, обустройству два часа пролетело незаметно. Ветер утих вовсе, дождь продолжал своё нудное дело. Костёр уже просел на полметра вниз, прожег лесную подстилку и расположился на песчаной почве. Это навело Вадима на мысль об устройстве ложа. Начал вырывать, разгребать, расширять ямку. Удалял лесную подушку до земли, сооружая себе лёжку. Когда увидел, что достаточно места, на всем пространстве будущей постели развёл костёр, помаленьку везде, пусть греет землю. Самому приходилось умещаться на крохотном пяточке сбоку, неудобно, но полноценный сон важнее. Пока огонь догорал, поужинал остатками колбасы, запил, не удержавшись, водкой. Расшелушил пару шишек.
   А ребята, наверное, ищут его. Ходят сейчас по болоту, на которое он и не ходил, аукают. Стреляют. Мысль обожгла. Конечно же, ведь два карабина было, у обоих егерей.  Один он забрал. Радостная волна нахлынула. Это уже не иголка в стоге, это корова в степи. Когда Сашок бахнул из ружьеца, вчера ночью, так грохот то какой был, думал, небеса рухнут. Наверное, километров на пять слышно. И у него карабин. Так они быстро встретятся. Завтра найдёт он примету свою, а там тропа. И начнёт стрелять, или они. И всё будет хорошо. Вадим минут десять прислушивался, не услышит ли выстрела. Ничего, тайга мешает, шумит зараза. В такую погоду, пожалуй, и за километр не услышишь. Потушив, забив последние угольки в своём ложе, перенеся костерок чуть наружу, на выход, засыпал костровище лесной подсушенной трухой. Мягко,  тепло и чисто. Одежда уже просохла. Не до конца конечно, мокрые места, перемежались с подгоревшими, но уже ничего не хлюпало, не капало. Нормально, жить можно. Устроившись на своей постели, Вадим с удовольствием почувствовал, что не просто тепло, а прямо таки жжёт в некоторые места. Приятно. Вадим долго не мог уснуть. Тревожный гул тайги сну не способствовал. Лежал, прислушивался, то ли медведя в гости ждал, то ли выстрел хотел услышать. Уснул, сам не заметив как.
   Спокойной ночи Вадим Викторович, уважаемый. Это только твоя первая таёжная ночёвка, из бесчисленной череды последующих. Но ты ещё об этом не знаешь, ты веришь и надеешься. И это незнание благодатно. Спи.

Глава 8.
     Впервые в жизни, под утро, скрючившись на своей остывшей лежанке, Вадим всерьёз подумал о боге. Он с ним разговаривал, и, что интересно, ему отвечали. Он лежал, вперив взгляд в изгиб узловатого корня, и молился, первый раз в жизни, как умел. Молитва была незамысловата: что бы над ним смилостивились высшие силы, какие бы там они не были, что бы быстрее закончилась эта ночь, и что бы его нашли, и всё продолжалось по-прежнему. А он отблагодарит, поставит свечи всем угодникам, пожертвует нищим. Только бы закончился кошмар. Он хотел жить, и заплакал, когда на его очередную отчаянную просьбу, тайга рыкнула, как по нервам хлестнула, сверху пролилась вода, и его обсыпало хвоёй. Он различил в этом рыке ответ на свою молитву: он обвинялся и приговаривался, пощады не будет. Откуда это взялось, он не понял, но ему ответили ясно и недвусмысленно. И неожиданно пришло успокоение, кто-то ласковый и добрый спустился к нему и стал нашёптывать слова утешения. В шепоте тайги он стал различать отдельные слоги, складывать их в слова, слова в словосочетания. Он лежал, открыв рот, и вслушивался, с ним разговаривали, он слышал целые предложения, но не мог понять их смысла. Он сходит с ума? Так рано? Что это, как это происходит, или воспалённое сознание, или мерный рокот леса навевает. Тогда, на приеме в клинике, он так и не узнал, не было сил спросить и выслушать, где же у него эта проклятая опухоль. Сразу подумал на живот, наверняка там, в печёнках, селезёнках. А теперь, разговаривая с лесом, предположил: а не в мозгах ли шишка поселилась. Уж очень всё было реалистично.
     Его колотил озноб. Земля давно остыла. За ночь он не менее десяти раз поднимался, ворошил и подкармливал костёр. Затем опять забывался на десять, двадцать минут,  опять зяб и вставал. Нельзя было дать умереть огню. Это была самая долгая и страшная ночь в его жизни. Даже кратковременный сон не давал расслабления, в сознание врывались страшные, непонятные тени тревоги и страха, неясные образы причиняли боль и телу и  сознанию. Боль чувств. Как это страшно. Его кружило и несло. Не раз ночевал в лесу, иной раз и не по своей воле, бывало и зимой. Он знал ощущения и заблудившегося, и замерзающего человека. Было в его жизни и отчаяние, и горести и трудности физически непосильные. Но то, что происходило с ним сейчас, ни шло ни в какое сравнение с прошлым опытом. Казалось, все бесы и ангелы собрались вокруг него в эту ночь, и устроили шабаш в его бедной голове. Не в силах более выносить пытку, он окончательно проснулся, сел под кедр, костёр вернул на место, туда, где лежал. И потянулись минуты, равные годам. Странно, но ничего не прекратилось. Голоса продолжали шептать утешения и наставления, в которых он ровным счётом не понял ни одного слова. Изредка их перебивал более громкий и грозный рык кого-то неизмеримо более величественного и могущественного. Но голоски не унимались. Вадим слышал их спор. За него просили, его оправдывали, но тот, кто решал, был неумолим. Полночный бред какой-то. Кому расскажи, засмеют.  Вадим и не знал уже, что и думать, а потому громко заорал матом, посылая всех и всё, достал заветную бутылку и в три больших глотка опустошил. Всё, нет тебя искусительница. Пуста, и пошла на хрен. Со всей силушки своей немалой, запулил её в ночную темень. Чего тянуть. И злорадно хихикая, выкурил подряд три сигареты. Перед смертью не надышишься, чего не прибудет, того не наэкономишься. Голоса прекратились на время, и вновь начали своё заунывное толкование, только тональность сменили, больше жалости прибавилось. Да что же это такое?  Когда это началось? До определённого момента всё было обычно, а потом он стал молиться. Да, именно тогда и началось. Сейчас проверим. Вадим запел похабные частушки. Всё прекратилось мгновенно, доносился лишь обычный шум тайги. Прекратил, долго прислушивался – ничего. Так, теперь молимся. Сочинял слова на ходу, ведь ни одной не знал, кроме: боже еси на небеси, да не введи, да не искушай. Молился и прислушивался. И тут по-настоящему струхнул, вот этого уже не бывает. Голоса не появились, но по тайге пробежал стон. Да такой, что мороз по коже. Осуждающий, сожалеющий и какой-то предопределяющий, что ли. Этого словами Вадим бы выразить не смог. И на последней, уходящей в небытие, ноте, этого страшного стона, ствол кедра к которому он сидел, прислонившись, вздрогнул. Да так сильно, что Вадим отшатнулся; его явно оттолкнули. И пламя костра в этот миг потухло, резко, с хлопком, лишь алые угли и дым, поваливший столбом. Ужаса не было, навалилось ощущение покинутости и одиночества. Он пугался голосов, но они присутствовали, и он мог жить, чувствовать, бояться, в конце концов. А сейчас наступил паралич чувств, ничего не было – безысходность и вакуум – страшное ощущение. Он всё понял в этот миг. Что конкретно, наверное, не сказал бы, но понял, что-то очень важное и, к сожалению, неисправимое. Ему так показалось. Отчаяние, не то, которое охватило, когда получил весть о болезни, неизмеримо более глубокое, вселенское, проникло в душу. Он готов был отдать всё, что имел, жизнь свою, хотя она, по сравнению с этим ничего не стоила, душу свою, но вернуть, повернуть время вспять, на те несколько минут, когда ещё с ним разговаривали. С диким рыком раненого зверя он выскочил наружу, упал под дождём, колотил руками и ногами, плакал, как никогда ранее, отчаянно, взахлёб.
  - Господи, прости, пожалуйста, прости, вернись ко мне, любую кару приму, любое испытание, не покидай. Умоляю, Господи, не бросай меня, не отворачивайся. Я сын твой, Господи. Неразумный, глупый дурак. Пожалуйста, не покидай. Я всё понял, я искуплю, только не уходи. Только с тобой я готов принять всё, пройти через всё, только не покидай. У-МО-ЛЯ-Юююююю, - ревел белугой, задыхаясь. Вскочил в порыве отчаяния и побежал. Шаг, второй. Зачем теперь всё, зачем бороться, зачем сидеть и выжидать. Ничего уже не будет, ни прошлого, ни будущего, ни настоящего.
  Его бег закончился на третьем шаге, ноги запутались в кустах, и он рухнул всей массой на землю. В голове прозвенел взрыв, и сознание покинуло его.

Глава 9.
  Проснулся сразу. В голове ясно, ничего вспоминать не нужно. Приснится же такое? Лес с ним разговаривал!? Потянулся сладко. Удивительно, но дрожи, ставшей уже привычной, не было. Хорошую лежанку устроил, и главное, как додумался над костровищем постель сделать. Вспомнил, что когда-то читал про это, но самому ни разу не приходилось использовать этот способ. Жжешь костер, разгребаешь, и лапник стелешь. Чего проще, а, поди, додумайся. Или вот ещё, ему может пригодиться в будущем – нодья. Это когда три ствола сложишь, или два, но несколько, одно гореть не будет, и они шаят, вот слово вспомнилось, шаят, то есть горят медленно, но жарко, образуя много углей. Возле нодьи тепло и горит много часов, ничего подбрасывать, и следить не надо. А прогорят стволы над костром, подвинул, и дальше продолжается процесс. Нодью делал, хорошая штука, но не под кедром, свободное пространство надо. А сейчас дождь, не пойдёт этот способ.
  Дождь? Прислушался. Как тихо-то. Всё, кончилась непогодь. И тепло. Не пошла вниз температура, вверх попёрла. Вот это здорово. Что с костром? Вставать надо, как бы не потух совсем. Но как сладко спалось, только сон этот. Охренеть. А как реально.  Что-то сжалось внутри. Пусть сон, но реально же было страшно, настоящее отчаяние, такое не может быть просто сном. Повернулся, открыл глаза, сел, в растерянности осмотрелся. Он лежал на земле, утонув во мху, никакого шалаша. Кругом туман, на три, четыре метра видимость. Ничего не понимая, Вадим тяжело встал на ноги. Голова закружилась. Ощупал, огромная шишка над надбровьем. Болит. Сделал несколько шагов. Вот она его берлога, темная и мрачная. Добрёл, спотыкаясь, пролез внутрь, только чернота выжженной земли на месте бывшего костра. Упал на живот, раздул пепел, ища хоть какой-нибудь, самый маленький уголёк. Нет. Пепел и остывшая зола. Поднявшись на колени, кряхтя, залез в рюкзак, бутылки нет. Значит, это был не сон? А что тогда? Растеряно привалился к стволу, и тут же глянул на него настороженно, не оттолкнёт ли? Нет, все обычно и обыденно. Посидел несколько минут, переваривая происшедшее. Сон ли, бред ли воспалённого сознания, но это было, и никуда от этого не деться. В мельчайших подробностях воспроизвёл в уме все события, все мысли и ощущения, даже повторил рукой бросок бутылки. Не поленился, сползал и нашёл её. Всё так. Сел раздавленный, не зная, что и думать. Долго сидел без мыслей, опустошённый, пока не вздрогнул от резкого свиста. В нескольких метрах от него, на пенёчке сидел бурундук и не стрекотал, щелкал, как обычно, а громко свистел. Залихватски, не таясь, как будто подбадривая. Не боись, мол, брат, где наша не пропадала. И наглый какой, без страха и боязни, подбежал к Вадиму, обнюхал сапог, и сел на выступающий горбом корень в метре от него. Несколько минут играли в гляделки, бурундук победил, Вадим не выдержал, сморгнул. Что и требовалось доказать, зверёк с достоинством, не спеша, побежал по своим делам.
   Это небольшое происшествие привело Вадима в чувство. Пора что-то делать. Костёр умер, реанимировать его не имело смысла. Надо идти. Дождя нет, погода налаживается, пусть пока туман, но через пару часов может рассеяться. У Вадима уже созрел план. Собирать было нечего. Кое-как, закинув пустой рюкзак за спину, карабин, за ремень, накинув спереди, пошёл в направлении поваленного дерева, где спал вчера днём. Это было рядом, несколько десятков метров. Обойдя кругом яму-выворотень, ясно вспомнил, откуда подошёл к ней. Повторил это путь. Туман мешал, но он с радостью понял, что знает куда идти. По крайней мере, откуда шёл, и в каком направлении. Воодушевившись, спотыкаясь на каждом шагу, начал переставлять ноги  в выбранном направлении. Только не спеша, придерживаясь насколько возможно прямой линии.
  Примерно через час вышел на берег. Этот путь был полностью в тумане, и в прямом смысле и  переносном смысле. Он не осознавал, как и куда шёл. Зомби, без сил, мыслей, желаний, просто надо идти и он это делал. Остановился, только когда ноги начали утопать во мху болота. Долго стоял, тупо глядя вниз. Кочки, красные капли клюквы, вода. Оглянулся, вот остров, кончилось выматывающее путешествие по бурелому, когда каждый метр сопровождался преодолением того или иного препятствия. Это вытягивало силы больше, чем ходьба по мягкому песку. Посмотрел в сторону противоположенного берега. Ничего не видно, туман стал редеть, но видимость по-прежнему не более десятка метров. Развернулся, добрёл до своего островка, нашёл поваленный ствол и сел изнеможенный.
  Час шёл за часом. Вадим за это время доел остатки еды из рюкзака: какой-то кусок копчености, размокший кусок хлеба, невесть как затесавшийся, пучок лука. Всё пищи больше нет, кроме десятка шишек, которые он предусмотрительно упаковав в пакет, кинул в рюкзак. В природе ничего не менялось. Туман висел неподвижно и мир существовал только в диаметре двадцати, тридцати метров. Вадим устал ждать, сидеть было невыносимо. Он встал, нашёл более сухое, ровное место под коряжиной,  лёг и уснул.
    Проснувшись через некоторое время, обнаружил ту же картину, туман и замерший мир, без звуков и движения. Как всё это сочеталось с событиями прошедшей ночи. От него все отвернулись, сама природа замерла, не вынося его присутствия здесь. Это, конечно, бред бесконечно уставшего человека, но ему казалось, что именно так. Он отнёсся к этому равнодушно, все эмоции остались там, на поляне перед шалашом. Сейчас он робот, биомашина и будет передвигаться, сколько сможет, это инстинкт жизни, которому он не в силах сопротивляться, а затем упадёт и не сможет встать. И умрёт, и никто его не встретит на другом краю, он никому не нужен и не интересен.
  Так прошёл день, начало смеркаться. Вадим не стал предпринимать ничего для новой ночёвки. Зачем? Он просто вырвал часть мха, сделал лёжку, и, надрав вокруг большую кучу, засыпал образовавшуюся ямку, соорудил стожок, под который и забрался, подстелив под себя рюкзак. Вот и похоронил себя, подумал невесело. Если ночью ударит мороз, хорошая могилка получится. В этот раз он спал крепко, насколько это возможно, и без сновидений. Ночь выдалась тёплой, туман не допустил заморозка на землю.
  Спал Вадим долго. Ночью  продрог, но не до такой степени, что бы вскакивать и разогреваться, перетерпел, а под утро пригрелся и проспал, как никогда долго. Проснулся, почувствовав, что не просто тепло, прямо таки жарко. Разметал укрывавшую его кучу. Ярко светило солнце, по-осеннему, но достаточно, что бы прогреть его, сквозь стожок. Тайга сияла мириадами алмазов – капельки росы от осевшего тумана, от вчерашнего дождя, отражали солнечные лучи, и искрили нестерпимо для глаз. Вот это да. Какая картина. Он залюбовался окрестностями. Невзирая на свое плачевное положение, он был спокоен, и уже никуда не спешил. Зачем? Нет прошлого, нет будущего, нет настоящего. Красиво – будет сидеть и смотреть, пойдёт дождь – залезет под дерево, туман – будет спать. Он сидел тихо и смотрел, смотрел до тех пор, пока алмазы не исчезли, то ли от того, что солнце уже светило не под тем углом, то ли испарилась роса, слетели капельки с хвоинок и листочков. Тогда только встал и, забравшись на поваленный ствол, стал внимательно рассматривать дальнюю кромку леса, ища кривую сосну. Да, вон же она. А вон ещё. И вон там парочка. А заливы, проливы? Их хватало, разнообразнейших. Вадим кулём свалился с валежины, и стал хохотать, хлопая себя кулаком по коленям. Примета, блин, сосна кривая, она тут каждая вторая такая. Умник, таёжник хренов. Убивать таких в детстве надо, придурков, что бы природу ни захламляли. Когда отходил и примечал, оглядывался, только на неё и смотрел, а по бокам то, по бокам, ничего не примечал? Лесник, мать твою. Отсмеявшись, вытер выступившие слёзы и стал прикидывать, что же дальше. К каждой сосне подходить тропу искать? По этому берегу, потом по другому, ведь он не был уверен, что не дал круг. И берег ли это вообще. Он видел перед собой такие же острова и промеж них, уходящие вдаль желтые пятна низин. И опять неожиданно пришла мысль. Какой он всё-таки глупый. Ведь тропа, по которой пришёл, не могла вести именно к этому болоту? Она ведь вела куда-то и цель, явно, не берег, значит, она шла дальше. И он сможет её увидеть, просто идя вокруг острова по краю. Так и сделал. Идти по берегу было труднее из-за поваленных деревьев, шёл по самому краю, по болоту, то же не сахар, но всё-таки не задирать ноги и не подлазить под поваленные стволы. Внимательно вглядывался в рисунки мохового ковра вдали. Берег не был прямой линией, встречались и заливы, бухты, закрытые от глаз, иногда вытянутые полосы леса, перегораживающие дорогу. Обходить их снаружи было далеко и лень, а потому шел через гривы, вновь попадая в заливы, образованные этими косами.
   Переходя очередной подъём, попал в густой кустарник, искать обхода не стал, а прямо вломился в их гущу. Продрался сквозь и замер на берегу очередной бухты. В пятнадцати метрах от него стоял огромный бурый медведь. Он задрал морду, и водил носом, пытаясь уловить запах. В этот момент Вадим не думал, в какую сторону ветер, как-то не до того было. Медведь смотрел прямо на него, своими бусинками глазами. Пытался рассмотреть, что за зверя на него вынесло. Нет  в тайге никого сильнее медведя, кроме человека и потому не бежал он, но и не нападал. Он старался узнать, кто перед ним. И, видимо, не мог, сомневался. Так прошла минута. Медведь всё принюхивался, Вадим стоял, как вкопанный, дыша через раз. Поведя мордой, медведь рыкнул для порядка, заворчал и неожиданно потеряв интерес к Вадиму, или просто не различив его камуфляжа на фоне кустов, продолжил заниматься тем, чем занимался, а именно пожирать клюкву. Её тут было не просто много, а нереально много. Сплошь красное поле. Вадим, слегка выдохнув и немного придя в себя от пережитого ужаса, стал потихоньку мелкими шажочками пятиться назад. Шаг, второй, третий и тут нога зацепилась за коряжину. Пытаясь удержаться, Вадим, затанцевал на месте, перебирая ногами, но, потеряв равновесие, грузно рухнул на задницу. Быстро приподнявшись, увидел, словно в замедленной съёмке, как огромная туша несётся в его сторону. Расстояние быстро сокращалось, медведь нападал, уже не выясняя, кто перед ним. Вадим заскулил по щенячьи, ужас парализовывал. Он пытался встать, но вновь упал, разбив стволом карабина скулу. Пытался снять с себя ружьё, но не мог, ремень перепутался с лямками рюкзака. Наощупь нашёл спусковой крючок, подогнул руку, неудобно выставил ствол из-под себя вперёд и стал судорожно на него нажимать. Ничего не происходило, его заклинило. Медведь был уже  рядом, Вадим видел его раскрытую пасть, со страшными желтыми клыками. Мозг включился в последнюю секунду. Предохранитель. Где он? Вадим не мог отвести взгляда от зверя, посмотреть на карабин.  Дрожащими пальцами шарил по цевью, исследовал миллиметр за миллиметром металлическую поверхность. Да где же? Вот она, металлическая скоба. Щелкнул. Медведь уже в нескольких метрах, уже доносится его запах, слышно хриплое дыхание, звериный оскал, он готов к последнему, убивающему прыжку, он уже видит Вадима. Болью пронзила мысль, а патрон? Вадим забыл, патрон был в патроннике, или нет? Передернуть затвор, даже если бы и время позволяло, он бы не сумел из своего неудобного положения. Конец, это конец. Только не так. Господи, почему так? Вадим, ни на что, не надеясь, нажал на спуск, затем ещё, и ещё раз. Три выстрела слились в один. Медведь в метре от Вадима вздыбился на задние лапы, развернулся практически на месте и высоко вскидывая зад, пустился на утёк. Не более чем за минуту пересёк бухту и скрылся в лесу. Вадим тяжело дышал, никак не мог успокоиться, пот заливал глаза. Сердце бешено колотилось,  с нехорошими перебоями. Под грудиной заболело. Так и до инфаркта недалеко. Тело обмякло. Нет, он никуда больше не пойдёт, выйдет на мыс, устроит берлогу, и будет жечь пионерский костёр. Хоть неделю, хоть две. А когда тайга окончательно просохнет, подожжет остров. И его найдут. Надо же, ещё секунда и его бы съел медведь. Ужас от происшедшего никак не мог улечься, нереальность происходящего изумляла. Как всё это могло произойти, ну как? Вадим немного отдышался, привёл чувства в порядок и уже собирался подниматься, как вдруг услышал выстрел.

Глава 10.
  Его нашли, всё позади.  Слёзы потекли по щекам, застревая в изрядно отросшей щетине. Он утёр их ладонью, перевернулся на живот, встал на колени, с трудом, упираясь ладонями в землю, поднялся, взял карабин и выстрелил вверх. Долго  прислушивался. Через несколько минут раздался ответный выстрел. Вадим в этот раз точно определил направление и прикинул расстояние, которое отделяло его от спасателей. Недалеко, как показалось, за тем мысом, через который убежал хозяин тайги, километр, может два. Медведь больше не пугал Вадима: трус он, а не  хозяин. Кого испугался?  Зверюгу тупую. Вадим пошёл по следам косолапого, которые четко впечатались в моховое покрытие залива. Сил оставалось мало, брёл понуро, каждый раз выбирая место, куда поставить ногу для очередного шага. С большим трудом преодолел болотину и вышел на мыс. Минут через десять, преодолев очередной буреломник, вышел на край и чётко увидел тропу, которая прямой чёрной стрелой пересекала болото. Проследив её взглядом, в километре или чуть больше, разглядел фигуру человека, целеустремлённо шагающего в его направлении. Силы окончательно покинули  уставшее тело, он грузно свалился прямо в мох, не потрудившись поискать пенька или поваленного ствола. Освободился от рюкзака, откинул карабин в сторону. И блаженно растянулся во весь свой богатырский рост. Прикрыл глаза. Мир вокруг завертелся во всё ускоряющемся темпе, такое состояние бывает, когда сильно перепьёшь. Подступила дурнота. И хотя желудок был пуст, его вырвало. Вышла какая-то водичка и при повторных позывах пошла желчь со сгустками крови. И почему–то это его испугало больше, чем всё-то, что пришлось пережить за  последние дни. Видимо, конец совсем скоро, и эта кровь реальное тому подтверждение, а он чего–то ерепенится, нет, что бы помереть спокойненько в первую же ночь, там, под кедром.
   Когда от неудобного лежания затекла рука, и ему стало немного лучше, Вадим перевернулся на другой бок и стал искать глазами идущего к нему на встречу человека. Почему тот шёл один? И  вроде не с той стороны, откуда бы надо ждать помощи. Хотя где та сторона? Он уже окончательно запутался и не мог бы сказать, даже с малой долей вероятности, с какой стороны пришёл и куда идёт, стороны света не имели уже никакого значения. Значит так надо, скоро всё прояснится. Странно, но человека не было видно. Тропа просматривалась до другого берега, никаких пригорков, ровная, как стол поверхность. Человек просто исчез.  Свернул? Но куда? Бескрайняя равнина, как на ладони. Сколько Вадим отдыхал? Да не больше десяти минут. А может больше, может, отключился и не заметил этого, а человек прошёл мимо? Но Вадим лежит в двух метрах от тропы, выходящей в этом месте из болота на берег. Нет, это не возможно. Со всей быстротой, на которую был способен, он добрался до карабина. Выстрелил. Долго вслушивался. Ещё раз, затем вновь нажал на спусковую скобу. Вместо выстрела раздался сухой металлический щелчок. Всё, патроны кончились. Мир вокруг затих, только глухой непрерывный шёпот тайги. Да что же это такое, мистика. Вадим взгромоздил, ставший уже ненужным, полупустой рюкзак, на спину и,  не выпуская карабин из рук, опираясь на него, как на посох, двинулся по тропе. По ней явно давно не ходили люди, а вот звериных следов много. Тропа просто траншея во мху, по ней ходили, но не чаще нескольких раз в год, просто раны на теле болота затягиваются не скоро и медведи периодически подновляют. Вадим прошёл уже с километр, никаких следов. Он старался ни о чем ни думать. Просто брёл, шаг за шагом, превозмогая боль и слабость. Куда и зачем? Он бы не ответил на этот вопрос даже самому себе, просто шёл.  Вдруг, неожиданно, перед ним возникла преграда, водная протока, шириной метров пять, которую, не подойдя почти вплотную, нельзя было разглядеть. Это была, так называемая, болотная река. Просто разрыв в заросшем древнем озере, которое в свою очередь, ещё раньше, было морем. Берег – раскачивающийся волнами от каждого шага растительный покров. Жидкая буро-жёлтая флора, с метровым корневым переплетением. Растительность обрывалась как срезанная ножом, мелким обрывчиком, сантиметров в пятьдесят. Течение было, но очень слабым, вода отсвечивала черным металлом. Она текла, медленно и тягуче, как замерзший автол.  По сути, болото было заросшее сверху озеро и только в середине, где наибольшее течение, где большие глубины, он не зарастало. Вода текла и под растительным матом, и никто бы не сказал, какой ширины на самом деле была река. Возможно, в течение столетий протока всё же потихоньку зарастала и суживалась. Сколько потребуется ещё времени, что бы вода совсем ушла от солнца? Через протоку было брошено два бревнышка. И Вадим с ужасом увидел человека. Торчала одна голова, вся в крови, кровь была и на бревнах. Тело не затонуло только потому, что телогрейка зацепилась за сучок. Ремень от ружья оттягивал шею и тянул вниз. Тело медленно поворачивалось, то в одну, то в другую сторону. И вот  Вадим разглядел лицо, и оно было незнакомо. Его спасатели не могли быть одеты в телогрейку. Видимо, местный охотник. Картина стала ясна, как будто всё произошло при нём. Незнакомец, видимо, решил с ходу перемахнуть по мосткам. Брёвнышки довольно хлипкие, заиграли под ногами, он поскользнулся. Вот и глубокий рубец от подошвы, древесина содрана и зияет свежей раной. Человек упал с размаху и сильно ударился лицом. И, видимо, с такой силой, что от удара даже осталась вмятина и кровь забрызгала оба ствола. Это сейчас вода обмыла рану, лицо было чисто и… мертво. Вадим это видел точно. Скончался человек то ли от удара и сразу, то ли захлебнулся, то ли попросту, не сумев выбраться, замёрз в ледяной воде. Да это уже и не важно. Вадим сдёрнул с головы шапку, стоял, и несколько минут бездумно смотрел в мёртвое лицо. Что-то нужно было сделать. Вадим понимал, что не сможет вытянуть тело из протоки, не достанет сил. И оставить просто так – не по-человечески. Страшно было осознавать безысходность происходящего, страшно было смотреть в блеклые мёртвые глаза человека спешившего к нему на помощь. Вадим осторожно встал на коленки, затем улёгся животом, прополз около метра по бревнышкам, дотянулся до сучка и, отцепив телогрейку, сделал попытку подтянуть утопленника к берегу. Течение властно и сильно потянуло на себя. Нет, не хватит сил, это было ясно изначально, и Вадим разжал пальцы. Тело медленно, перевернувшись лицом вниз, ушло под воду. Пузырей не было, и Вадим ещё некоторое время наблюдал за ним, сквозь толщу воды.  Осторожно, задом наперед, выбрался на берег, зачем-то взял, ставший уже бесполезным карабин, и воткнул прикладом вниз между брёвен. Нажал посильнее, расклинив намертво. Он сделал это автоматически, поставил, как бы,  памятник человеку, охотнику.  Отметил место гибели, отдал последние почести. Перекрестился, и, не решившись перейти на другую сторону по этим шатким мосткам, повернул обратно к своему острову. Долгий и печальный был этот путь. Он бы не сказал, сколько часов занял  переход от протоки, до острова. Шёл, поминутно останавливаясь, оглядывался назад, хрипло дышал, но не осмеливался присесть отдохнуть. Боялся, что не сможет подняться из тягучей и мягкой, глубоко проваливающейся подстилки. И ему было стыдно, очень. Он не смог бы объяснить почему. Правильно ли он сделал, утопив тело? Кто дал ему право так поступить? Почему не оставил как есть, и попытка вытащить его из воды была слабая, неподготовленная, с заранее предсказуемым результатом. Ведь он, чей то сын, или муж, отец. Его могут искать товарищи, друзья. Вдруг он не один сейчас был в тайге, а Вадим его утопил, и никто, никогда его не найдёт. Горько было осознавать своё одиночество и бессилие. Как бы там не было, но Вадим добрался до берега, и сумел успокоить свою совесть. Даже если бы смог его вытащить, куда он с ним? Тело надо предать земле, просто на болоте не бросишь, а до той земли – вон, сам еле добрёл. Движение мысли, муки совести, как-то отодвинули на второй план физическую боль и слабость, жалость к самому себе. Вадим решил не уходить с этого места, для того, что бы постоянно видеть тропу, вдруг придут товарищи утонувшего мужика. Он сумеет им объяснить, что произошло, оправдается, соврёт, если придётся. А тело достанут, он сам наймёт вертолёт и водолазов, покажет место, только бы кто-нибудь пришёл. А он будет ждать. Здесь. Сколько понадобится.
  Этот день вымотал, забрал остатки сил. Стремительно надвигалась ночь. Вадиму везло с погодой.  С неба не капало, было  относительно тепло и сухо, и потому с ночёвкой он не стал ничего изобретать, а поступил, как в предыдущую ночь: выкопал себе нору во мху, залез в неё, нагрёб сверху всякого лесного мусора и, подогнув под себя колени, забылся в тягостном бреду. Сном это было трудно назвать. Нестерпимо ныли мышцы, ног не чувствовалось, мысли тяжёлые, живот прилип к спине. Нестерпимо хотелось есть, и курить. Кроме шишек ничего  съестного не осталось. А куда задевал последнюю, ополовининую накануне, пачку сигарет, не мог вспомнить. Может, и выкурил уже всё, может, промокла от бесконечных падений в мокрую трясину. Да и всё равно прикурить было не от чего. Он вспомнил, что в сердцах выкинул зажигалку, когда делал последнюю, и безуспешную попытку добыть из неё огонь. Что будет завтра? И переживёт ли он эту ночь,  с заходом солнца ощутимо похолодало. Пошевелившись, почувствовал, что куча над ним захрустела, скованная ледяным панцирем. Стараясь не шевелиться, что бы ни растерять остатки тепла,  наконец-то уснул.

Глава 11.
  Загадки природы. Ночью был мороз. Верхушки трав и растений покрылись ледяной корочкой, тихо и безмолвно  вокруг. А проснулся Вадим от сырости, сверху нудно и мелко накрапывал дождик. Серенький блёклый свет едва-едва освещал хмурую тайгу. Вадим выбрался из убежища, переставшего его защищать, и перебрался под мощный кедр, стоявший чуть поодаль в глубине острова. Под ним было относительно тихо, дождевая вода  не проникала под могучую крону, а ствол, и выступавшие заскорузлые корни, были теплее, чем земля. Прижавшись к нему, Вадим, в течение нескольких часов, шелушил и щелкал орехи. Ни как не мог оторваться, впрочем, насыщения это не давало, голод не отступал, и согреться никак не удавалось. Об огне мечтать  не приходилось. Вадим вспомнил, что в рюкзаке были спички. Он перерыл его весь, облазил все клапана и извлёк размокшую и раскисшую коробочку, а следом, высыпавшиеся палочки. Толку от них не было никакого, фосфорные головки обтёрлись о материю рюкзака, и те несколько спичек,  наиболее сохранившихся, даже бережно просушенные, крошились от малейшего прикосновения. А чиркаша нет, и уже не будет. Вадим с досадой откинул их  от себя. И с маниакальным упорством продолжал поглощать орехи. Вокруг образовалась уже изрядная гора шелухи.
     Время от времени выползал из своего шалаша и оглядывал окрестности. Никого. Тропа наполнилась водой. Не хотел бы он сейчас пройтись по ней, воды было бы по колена, и сверху моросит безостановочно. Возвращаясь из своих вылазок, набирал по пути новых шишек, они валялись повсюду. Некоторые были уже полупусты и объедены с боков. Кедровки, бурундуки, белки, уже похозяйничали возле великана, набивая на зиму свои кладовые. Вадим вёл себя точно как эти жители здешней тайги: набивал свой рюкзак впрок. Для чего, он не смог бы объяснить, но это его успокаивало – шишки были едой, а есть он хотел всё сильнее. Сказывалось отсутствие сигарет, аппетит накатывал прямо зверский. В одну из своих вылазок, оглянувшись по сторонам, он приметил в высокой траве огромную шляпку гриба. Подобравшись к нему, определил переростка как подберёзовика. Он уже обмяк, края шляпки обвисли, при надавливании, из неё вытекал то ли сок, то ли просто вода. Но Вадиму это было всё равно, он сорвал его с корнем и уволок в шалаш, шляпку пришлось выкинуть, уж больно склизкий и гнилой вид у неё был, а вот ножка ещё крепкая. Не имея возможности как-то её приготовить, стал откусывать мелкие кусочки и старательно пережёвывать. Особого отвращения не возникло, съел всё без остатка и захотел добавки. Было вкусно. Поистине: голод лучшая приправа. Остаток дня он пролазил на коленях все окрестности, нашёл ещё три гриба - старожила. Два съел. Голод немного отступил. Холод – нет. Вадим был весь мокрый, с ног до головы и грязный, руки и лицо в кедровой смоле.
   Вскоре наступила расплата за его гастрономическую неразборчивость. Начались резкие боли в животе. Внутри всё бурлило и урчало. На лбу выступил холодный пот, открылся понос. Он не менее пяти раз выползал из шалаша к  импровизированному туалету. Водичка, выходившая из него, была окрашена ярко-алым. Вадим, превозмогая боль, невесело усмехался: из всех отверстий кровоточит. При потугах кровь лилась прямо ручьём. Промаялся животом до самых сумерек. Оставшийся гриб закинул в сердцах подальше.
   Ночь была поистине ужасна. Дождь не прекращался ни  на минуту, нудно и монотонно, с одинаковой силой и напором. Вадима трясло в ознобе. Он уже не ложился, а сидел, подтянув ноги, обняв себя за колени и плотно прижавшись к стволу. Есть  не хотелось, голод ушёл, вместе с содержимым желудка и кишечника, оставив после себя пустоту и звон в голове. Возникла даже какая-то легкость, воздушность. Вадим ощущал себя пустой цистерной, в нём не осталось ничего кроме воды, которую он постоянно пил, наклоняясь под ветку, с которой бежал беспрерывный дождевой ручеек.
  Ему было не то что плохо, а просто никак, к холоду он уже попривык, и относился спокойно. Надежд никаких особо не питал. Он просто сидел и ждал конца. Что же является для него концом, он тоже не смог бы точно определить. Смерть? А разве она хуже того, что с ним происходит сейчас. Спасение? А для чего? Он уже не сможет быть таким как прежде, он уже перешёл ту грань между жизнью и небытием, он разговаривал с богом, с ангелами и заступниками, от него даже дьявол отвернулся и уже не искушал. Ну, спасут его, начнутся  новые мучения, но несколько иного плана. Перевозы, перелёты, лечения, фальшивые улыбки и ободрения. Его, сильного и гордого хозяина жизни, будут переворачивать, раздевать, осматривать, ставить клизмы, и он уже не сможет совладать со своим лицом. Станет овощем, опозорится и всё равно умрёт. Не завтра, так через неделю. Ему здесь хорошо. Вадим почувствовал это и поверил сам себе. И в правду, а почему бы ни встретить свой конец здесь, в тишине, под кедром, и стать, в конце концов, частью этого лесного исполина? И пусть его рожа похожа на коровью лепёшку,  его самого это не волновало.
   Он терял сознание. Очнувшись в очередной раз, обнаружил себя лежащим метрах в трёх от шалаша, под дождём. Забрался обратно и вновь отключился не надолго. Никаких голосов он больше не слышал. Просто чувствовал, что умирает, что эту ночь ему не пережить. Был уверен, что всё пройдет спокойно, он просто потеряет в очередной раз сознание и больше не очнётся, и ждал этого, как блага. Что будет с ним по ту сторону, он старался не думать. Однако  пережил и эту ночь, избавления смертью не последовало.
   На рассвете дождь закончился. Небо по-прежнему хмурилось, но капать перестало. Вадим, окончательно придя в себя, скорее по привычке, чем за надобностью, вылез посмотреть на тропу. Он сидел на берегу и всматривался вдаль. Безжизненно вокруг. Вдруг заметил вдали какое-то движение, кто–то там был, но не на тропе, далеко в стороне. Всматривался до слёз в глазах, кричать сил уже не было. И, наконец, рассмотрел. Старый знакомый, а может другой, медведь, неспешно перебредал болото, двигаясь в сторону его острова. Этот факт Вадим отметил равнодушно. Манит зверя та полянка чудесная с небывалым урожаем клюквы. Скоро снег ляжет и косолапый в берлоге обустроится, а пока последние деньки, много жрать надо, на всю зиму жирка запасать. Хотя какой с ягоды жирок? Вон Вадим вчера с полсотни шишек распотрошил, и что толку? Хотя, постой. Прислушался к себе, голода особого не чувствовал. Вроде даже как ощущение сытости. Видимо, после вчерашнего поноса организм адаптировался и не желает больше приключений. Но при мысли об орехах выделилась слюна. Странно, сколько он их вчера съел, так теперь должно тошнить при воспоминании. Ан, нет. Вадим понял, что пора подкрепиться, кончина временно откладывается, возможно, только до следующей ночи.
   В этот раз Вадиму удалось расшелушить и съесть только с десяток шишек. Он почувствовал, что наелся. Денек выдался неплохим, и достаточно тёплым. От чувства сытости и оттого, что он, наконец, согрелся, сильно потянуло в сон. Что он и сделал: свернулся калачиком меж корневищ своего спасителя-кедра и мгновенно уснул. Впервые за многие дни спал спокойно и крепко, без сновидений и чувства физической боли, которое стало его спутником последние несколько лет. Проспал почти весь день и проснулся на удивление бодрым и отдохнувшим. Смог встать на ноги и пройти, не хромая, до своего наблюдательного пункта, с которого открывалась широкая панорама на тропу и окружающие болота. Вновь та же картина – пустота. Вадим присел на подвернувшийся выворотень.  Голова была ясная, наконец-то заработала мысль. Сидеть здесь - бессмысленно. Ясно, что охотник был здесь один, иначе за двое суток его бы уже хватились  друзья, если бы они с ним были, начали бы уже поиски. А изобилия троп здесь не наблюдалось, всяко бы прошли мимо. Охотник явно возвращался, потому что шёл с севера на юг. Вадим проверил ещё раз свои выкладки, солнце, едва пробиваясь сквозь облака, уже клонилось к закату. Точно. Значит, к жилью и железной дороге надо двигаться по этой же тропе, через остров. Теперь, когда  есть направление, он уже не собьётся. А идти, как бы не пугала сама мысль о физической нагрузке, надо. Какая разница, где умирать, под этим ли кедром, либо под другим. Он почувствовал в себе достаточно сил, что бы пройти какое-то расстояние. Сидеть на месте  невыносимо.
  Вадим собрался быстро, всех сборов - взгромоздить рюкзак с запасом кедровых шишек. Вышел на тропу, которая в этом месте выходила из болота и скрывалась едва заметной стёжкой в глубине острова. Она была не так четко выражена, как на болоте, и едва читалась, петляя меж стволов и буреломника. Вадим посмотрел последний раз на болото, зачем-то перекрестился на то место, где погиб охотник и встал на тропу. Светового дня хватало, по его расчётам, что бы пересечь сушу и выйти на противоположную сторону. Не так и велик островок, просто раньше движение затрудняло незнание направления и отсутствие торного пути. Сейчас же шлось веселее, тропинка петляла, часто меняя направление и даже иногда поворачиваясь в обратку, но зато не надо было перешагивать стволы, подлазить под коряги, выпутывать ноги из цепкого багульника и других кустарниковых. Не сказать, что Вадим шагал легко и бодро, нет, он ковылял, опираясь на роготулину, подобранную по пути, часто останавливался из-за накатывавшего головокружения, но, тем не менее, шёл вперёд довольно скоро. Не хотелось ночевать в тёмном бору, таинственном и излишне торжественном, до мрачности. Была цель, выйти на край и увидеть даль, а вдруг….. Что вдруг, он так и не мог придумать. То ли дым костра далёкого, то ли людей – ягодников, но была, пусть глупая, необъяснимая,  надежда, ни чем не подкреплённая, что на том краю  может быть лучше, чем здесь.
   Остров оказался не маленьким, расчёты Вадима не оправдались, прошло уже более трёх часов, солнце  ушло за край тайги, сумерки сгущались, но берега так и не было. Вадим едва переставлял натруженные ноги, его буйволинный вес, на не очень крепких ногах, сильно надавливал пятки, колени ныли и скрипели. Но он шёл из последних сил, потому что знал, устрой он передых и сегодня уже не поднимется. Отдыхал, привалившись к попадавшимся близко к тропе стволам деревьев. Сумерки сгустились настолько, что Вадим едва различал и так незаметную тропку и несколько раз был уверен, что сошёл с неё. Но она всё время неожиданно проявлялась, заявляя о себе, в основном, перепиленными стволами, лежащими поперек пути. Видимо этой дорогой пользовались  чаще, чем показалось вначале, а если бы нет, то зачем такие труды: пилить стволы, освобождая проход, что бы ни перелазить через них. Вадим с радостью отметил, что пилили бензопилой, это было видно по характерному спилу. Сердце радостно забилось. С чего бы радоваться, ведь только сегодня ночью почти не желал спасения. Но что-то есть в человеке: желание жить, чувство самосохранения вложено изначально и оно сильнее всех остальных чувств. Значит люди близко, если ходят с бензопилами по тайге, это ведь такая тяжесть  Вадим вспомнил свои упражнения с этим инструментом в стройотряде много-много лет назад. Когда ж это было? Таня. Имя всплыло неожиданно. Да, именно там он познакомился с этой славной девчушкой. Что бы он сейчас отдал за то, что вернуть хоть на час то безвозвратно ушедшее время? Да всё. Всю оставшуюся жизнь променял на один день молодости. К сожалению, время не обратимо, и никто на такую неравнозначную сделку не согласится, сколько ему той жизни осталось, может до утра только. Вадим вздохнул, сделал ещё несколько шагов и неожиданно для себя оказался на краю, вынырнув из чащи густого подлеска. Перед ним лежала равнина, с едва различимым дальним берегом, но тропа резко чертила её наискось, к юго-востоку.

Глава 12.
  Здесь, на тропе, Вадим и устроил себе ночлег по старому испытанному варианту, выкопав берлогу. Но на этот раз не на открытом пространстве, а под густым лапником ельника, вглубь которого заполз. Он надеялся, что при дожде лапник хоть немного, но защитит. Голова кружилась, накатывала слабость, но не от пройденного пути, а какая-то внутренняя, противная. Каждое движение давалось с усилием.  Нору закончил уже в полной темноте.
   Утро встретило туманом, но сквозь него угадывалось ласковое солнышко, день обещал быть погожим. Вадим позавтракал неизменными шишками, а на десерт порадовал себя брусникой, которая во множестве росла вокруг. Ему даже не надо было вставать, перекатился на бок и вот новая полянка с кистями  сладких ярко рубиновых ягод. Вадим увлёкся, перекатываясь под ельником, он поедал их во множестве, вместе с листьями и лесной трухой. Когда там выбирать, согнул пальцы ковшом, зачерпнул, пропустил меж пальцев и в рот. В это утро он действительно наелся. Еда оказалась на удивление сытной. По его прикидкам съел чуть не с четверть ведра. А вот встать  - труднее, и удалось только с третьей попытки. Ноги не держали и противненько подрагивали, норовя согнуться в коленях. Трудно дался ему вчерашний переход, и с тоской глядя на болото, он понимал, что вчерашнее было увеселительной прогулкой, сможет ли он преодолеть эти, по примерной прикидке, четыре, пять, километров по чавкающему месиву. Каждый шаг, выдирание ног из жижи, а если упасть, в ласковую проваливающуюся моховую подушку, то ему не встать. Вадим присел на самом краю, на ствол поваленного дерева и стал ждать, пока  окончательно развиднеется.  Ждать пришлось долго, никак слабосильному солнцу не удавалось победить сына болот – тумана. С большим трудом, уже около полудня, наконец-то, он отступил, оседая на траве, мелкими капельками росы, которые тут же высыхали под полуденным солнцем, так что парило ещё долго. Чудесный подарок осенней тайги, по-летнему тёплый день. Пернатое население вовсю гомонило и летало, перепархивало, вселяя надежду и оптимизм. Настроение улучшилось, теперь даже если упадёт в ледяную жижу, побарахтается да встанет, главное тепло, тело устало от постоянного охлаждения и трясучки. Вадим поднялся и сделал первый шаг в болото. На другом берегу, возможно, спасение, надо идти. Он верил, что каждый метр приближает его к людям.
   Каждый шаг, как он и предполагал, давался с огромными усилиями. Вначале закидываешь вперед палку – костыль, переносишь часть веса на неё, и выдергиваешь одну ногу, переставляешь, затем опорную, глубоко увязшую в жиже. Чмок, чмок. Палка глубоко уходила в мох, необходимо усилие, что бы выдернуть. Но и бросить её нельзя, она помогала сохранять равновесие. Вадим взопрел, пот беспрерывно тёк со лба, заливая и щипля глаза. Ему пришлось снять куртку, и кое-как, но приспособить её взади на рюкзак. Пусть сохнет пока. Бросить, уже ненужный и бесполезный рюкзак он не хотел. Кто человек без имущества – зверь лесной. Рюкзак придавал уверенность, он слился с ним в единое целое. Защищал от ветра, служил своеобразной грелкой, ночью лежанкой, и как ни странно помогал держать равновесие. Когда по острову ходил без него,  мотало в разные стороны, появлялась расхлябанность в походке, и возникало чувство неуверенности. А ещё в нём был запас шишек, которыми богата тайга, но всё-таки кедры росли не повсеместно, а кучками, и найти новый запас в его положение могло оказаться затруднительно. Не сбить, не залезть, нужен сильный ветер, который собьет урожай на землю. Но и тут он не задержится, три, четыре дня и начнут шишки подгнивать, и самые лучшие и большие растащит зверьё по своим кладовым. Так что с рюкзаком он не расстанется.
   Болото пересекал не менее шести часов. Наступил глубокий вечер, когда обессиленный он рухнул на сухой берег. Все мысли и чувства покинули его. Не было желания, есть, шевелиться и что - либо вообще делать. Сил хватило только на то, что бы заползти под огромное бревно, лежащее вдоль тропы, и образовавшее нечто вроде галереи под собой. Там было сухо и ровно – это всё что требовалось Вадиму. Так и не сняв рюкзака, укрывшись курткой, впал в полузабытьё.
  Ночью ему снилось мясо. Огромные, жаренные, источающие безумно вкусные ароматы, которые он ощущал физически, куски, плавающие в жиру. Челюсти делали жевательные движения, он обжирался до предела и ни как не мог насытиться. Это было пыткой. За ночь он несколько раз просыпался от чувства голода и от холода. Надел просохшую уже куртку, застегнулся, зашнуровался, натянул копюшон. Ноги в сапогах мокрые. Стянул их, вытащил чехлы утеплителя, стельки, снял носки,  отжал досуха, вылил воду, помахал, пытаясь высушить хоть немного под потоком воздуха. Придумал неожиданно: нагрёб валявшуюся вокруг труху, насыпал в сапоги вместо стелек. Затем натянул чуни и, запихивая ноги в сапоги, пытался туда же набить побольше сухой травы. Получалось плохо. На эти упражнения он потратил больше часу, но  в итоге, ногам стало суше и комфортнее. Он делал ещё попытки пригреться как-нибудь и уснуть, но хватало на полчаса, и он вновь поднимался и начинал хлопать себя по бокам, разгоняя сгустившуюся кровь. Казалось, мучениям не будет конца, но всё когда нибудь заканчивается. Кончилась и эта безумная ночь, которая по счёту Вадим уже не смог бы сказать. Небо чистое и это уже хорошо, ему дан ещё один день, ещё один шанс выжить. Пойди сейчас дождь, или выпади снег, конец пришёл бы быстро. Но солнце –  друг человека, его надежда, его жизнь – робко и застенчиво выглянуло из – за почти облетевшей листвы берёзы и стало едва ощутимо пригревать, этого хватило, что бы Вадим сменил отчаяние ночи, на робкую надежду жизни. Он выполз на тропу и сидя по-турецки стал завтракать кедровыми орехами, заедая жидкой брусничкой, хило произрастающей на краях тропы. От голода и слабости мутило. Ну, что это за еда, десерт. Вспомнил ночные кошмары, помотал головой, отгоняя наваждение о мясной пище. Ел он не менее часа, долгая это процедура: шелушить и щёлкать, перетирая потом языком маленькие ядрышки. Покончив с перекусом, так как солнышко уже пригревало вовсю и язык устал от подобного приёма пищи,  Вадим пошёл дальше по тропе. Она вилась по краю болота, не уходя в глубь тайги. Вадим часто останавливался, иногда валился в траву и, используя этот роздых, рвал и поедал ягоду. Но чем больше он её поглощал, тем большее чувство голода испытывал – трава, она есть трава. Дорога давалась всё тяжелее, переходы короче, отдых длиннее. До обеда он прошёл не больше трёх километров и остановился, как вкопанный перед развилкой тропы. Она и раньше раздваивалась, и даже расстраивалась, но позже вновь сходилась. Это происходило по разным причинам, или в дождливую погоду обходили низину, заполненную водой, или вокруг поваленного ствола каждый шёл так, как считал короче, но тропки явно и видимо сходились. Здесь же два равнозначных пути расходились под углом в девяносто градусов, примерно, как он предположил, на юго-восток и на юго-запад. Стоял долго, тупо вглядываясь в землю. Это было страшно, одна из троп могла вести к жилью, а другая неизвестно куда, на очередное болото, или охотничьи угодья местного жителя. Ошибиться – потерять всё. Пройтись, обследовать – сил недоставало, даже на несколько сот метров. Одно дело идти вперед, с надеждой, что идёшь в правильном направлении, другое дело – сомнение и кружение. Вспомнились расхожие фразочки туристов, типа: губит людей не расстояние, губит темп. Ну, с темпом у него всё в порядке, как может, так и передвигается. И другая – губит сомнение, а не трудности. Да, сомнений выше крыши. Будучи начальником, славился жестким волевым характером, принимал решения на раз и не боялся ошибиться, всё спишется, всегда можно оправдаться и переложить вину на подчинённого, донёсшего не всю информацию, да мало ли. О чём сомневаться, люди ждут от тебя пусть ошибочных, но твердых решений. Как там говорится – лучше ошибаться, чем ничего не делать. В этот же раз неверное решение означало смерть. Он нашёл в себе сил пройтись по одной тропе несколько десятков метров, внимательно вглядываясь в следы. Падал на колени, чуть не носом нюхал землю, сам не понимая, что хочет увидеть. После прошедшего урагана и дождей тропа следов не сохранила, всё смыто-размыто. Он не чингачгуг большой змей, он немолодой, смертельно уставший и больной человек. Так ничего и не увидев, вернулся на развилку. Пошёл по другой тропе и, пройдя несколько метров, рассмотрел: да, это был след человека, большой, рубленный, чётко отпечатавшийся в твёрдой глине, чудом затесавшейся в местные песчаные грунты. Носок отпечатавшегося следа смотрел в сторону, откуда  пришёл Вадим. Быстро убедил себя, что это отпечаток ноги погибшего охотника, который пришёл с той стороны, куда он сейчас идёт, а погиб он, возвращаясь обратно домой. Вот и всё. Надо идти по этой тропе и всё будет хорошо. Он понимал, что до жилья не может быть меньше, чем сорок, пятьдесят километров, ну, ни как не ближе. Но надеялся на чудо, а вдруг. А если вертолёт пролетел кругом, а не прямо и хитрые летчики, час везли, якобы далеко, а сами вернулись под посёлок, что бы возвращаться и потом за ними лететь было короче. А может это какая-нибудь деревня, про которую он не знал, и на карты она, почему-то, не обозначена, мало ли что бывает. Хутор, старообрядцы. Вот пройдёт он ещё несколько километров и услышит лай собак. Вадим заспешил дальше по этой тропе, решение принято.
    Тропка, действительно стала отходить от болота, забирая всё сильнее на запад, углубляясь в тайгу. Спустя много часов, Вадим, шагая как автомат,  не надеялся уже ни на что. Мысли стали растекаться. Он просто шёл, потому что сидеть было ещё хуже, начинало всё болеть и ныть, подкатывалась плаксивость и страх, неизвестно перед чем,  тишина леса угнетала. При ходьбе, производил звуки, был занят делом, собственное натужное и хриплое дыхание, успокаивало.
  День закончился неожиданно. Просто шёл и упал и не смог, не захотел вставать. Вечерело, и, вспоминая прошлую ночь, Вадим не стал полагаться на авось, а вырыл себе ямку – берлогу. А ночью, во сне, опять сидел за богато накрытым столом, пожирая мясо и печенье.

Глава 13.
    Спалось хорошо - так сказать нельзя. Никогда ему хорошо не спалось в последние годы, но относительно спокойно и сухо. Больше всего на свете Вадим боялся сейчас дождя с ветром, или без, с понижением температуры или нет – это всё равно, дождь, равно смерть. Его и на сухую погоду трясло нещадно, ночью, при ясной погоде, температура была около нуля. Звёзды светили крупно и ярко. Были бы тучки, было бы теплей, но не было бы солнца днём, а без него ой как тоскливо.  Вадим пригрелся и не хотел вылезать из своей норы, хотя давно уже наступил день. Невольно прислушивался к звукам леса. Что-то скрипело, что-то ухало, шум облетающей листвы, вечная возня бурундуков и пронырливых белок. Кедровки подняли переполох, видимо, подравшись из–за шишки, лес жил своею жизнью, не касаемо к его бедам и приключениям. Вдруг, в привычные звуки леса примешалось что-то инородное, Вадим не сразу и сообразил, что это. А когда, наконец, до него дошло, он выскочил из берлоги, как ужаленный: над тайгой летел вертолёт. Этот гул нельзя было спутать ни с чем. Не понимая, что делает, Вадим схватил подвернувшееся под руку палку и принялся с исступлением колотить ею об стоявшее неподалёку дерево. Негромко получалось. Поняв, что занимается не тем, что с вертолёта его никак не услышат, побежал напрямик к болоту. Он не знал, как далеко оно было, ушёл он по тропе от развилки не больше, чем на два, три километра и тропа постепенно забирая вглубь, всё же шла параллельно ему. Значит напрямую, может метров пятьсот, или меньше. Он не знал, но бежал, прилагая огромные усилия и тратя последние силы. Задыхался, падал, вновь вставал, в кустарник падал всей тушей и просто перекатывался, продирался сквозь, не ища обходов. Звук вертолёта то приближался, нависал, то вновь удалялся, то, заставляя сердце радостно трепетать, то, вгоняя в отчаяние. По пути Вадим успевал отмечать, что вертолёт ходит кругами и каждый круг всё шире и всё ближе к нему, и что летит он очень низко и очень медленно. Это за ним, его ищут. Милый Сашка, он не бросит, он поднимет на уши всех, его найдут, надо только добежать до открытого места. Один раз вертолёт был практически над головой, но Вадим, как не вглядывался, так и не увидел машины, зато, как утопающий за соломинку, ухватился за тонкую, но высокую березку и начал со всей силой трясти её. Пытался расшатать её макушку, они должны увидеть, что одно дерево ведёт себя не так. Нет, опять удаляется. Вадим вновь припустил рысцой. Бегом это трудно было назвать, но он старался, он сокращал расстояние до болота, которое уже проглядывалось сквозь строй последних деревьев. Вадим задыхался, на край вышел полностью обессиленный и рухнул в прибрежный кустарник не в силах сделать больше ни одного движения. Звук был на пределе слышимости, вертолёт заложил очередной вираж, следуя своим планам. Через несколько минут стал приближаться. Всё ближе, и ближе, вот сейчас он вынырнет из-за макушек деревьев. Но странно, звук завис и стоял на одном месте, не приближаясь и не удаляясь. Вертолёт висел над одним местом, или сел? Они что-то увидели, может его следы, и сейчас по ним пойдут? Вадим вслушивался, улавливая меняющиеся тональности, стараясь понять: над каким местом завис вертолёт. И вдруг осенило, точно, как раз над развилкой. Он там долго топтался, следы могли остаться, но с вертолёта их точно не разглядеть, вот они и десантируются. Его егеря быстро разберутся, что к чему. Душа пела. Молодцы ребята, вовремя вы. И пусть больница, никаких унижений не будет, он сумеет достойно встретить будущее. Сашка, он поможет, это такой друг, эх! Вадим раскинулся на полянке, блаженно улыбаясь солнышку, ещё немного потерпеть осталось. Вертолёт вдруг стремительно сорвался в сторону. Эй, куда? Вадим растерянно сел и провожал взглядом звук. Вот и он, чудо машина, иноземный вертолётик. Неожиданно вынырнул из тайги, стремительной стрекозой. Он уже не летел медленно и по кругу. Он шёл четко и прямо, на небольшой высоте …….. над тропой, по которой Вадим вчера переходил болото, к его острову.
     Запоздало Вадим встал на ноги, вырвал куст и стал им махать вслед улетавшему вертолёту. Ещё несколько минут, и машинка, уменьшившаяся в разы из-за расстояния, пошла кругом над островом, и скрылась за другим его краем. Приглушённый расстоянием рокот двигателя слышался ещё минут десять, затем всё затихло. Может, ушли на базу, наверное, с утра летают, заправиться надо, но болото, проглядывавшееся на огромное расстояние на восток, они не пересекали, а значит ушли на север, а база то на юге должна быть. Да, что же это такое. Вадим ругался последними словами, сидел бы на краю, да ждал, вертолёт летел точно над тропой, сейчас бы уже чай пил с Сашкой и смеялся над своими приключениями. Чем он думал, Миклухо Маклай недоделанный, знал же, что будут его искать, потерпел бы день, ну, пошарился бы вокруг болота, зачем в тайгу полез? Досадуя на самого себя, Вадим, тем не менее, шевелился резво. Ему пришла в голову идея, и он начал её осуществлять. Собирал на берегу брёвнышки посильные, подъёмные и стаскивал их на болото, выкладывая знак икс, sos, слишком сложно. Получилась роготулина с хвостами метра по два. Вадим решил, что достаточно и стал топтать вокруг них тропу, не поднимая ног, вырывая траву, делая траншею. Получился икс в круге. Такой знак, наверное, и из космоса можно увидеть. Только бы они вернулись в этот район. Вадим верил, что спасатели вернуться, Сашка не такой человек, что бы бросить поиски, только их начав. А может, и не только, уже три дня погода стоит хорошая. Значит, неделя уже прошла, сам-то он сбился со счёта дней. А раз прошла неделя, и только сейчас начали летать, значит, егеря не пошли в деревню, решили, что лучше дождаться вертолета на месте. Это в свою очередь означает, что жильё очень далеко. Но не сидели же они, тупо ожидая его возвращения. Наверняка, ходили, искали, стреляли. Что же получается; та буря, что прошла через сутки после его ухода, уничтожила все следы, иначе такие опытные таёжники легко бы нашли его. И так же это означает, что ушёл он всё-таки далеко от лагеря, раз не слышал выстрелов. И не зря его мучили сомнения по поводу тропы, по которой он уходил; в своём ночном пьяном экстазе бежал он по безтропью, теперь он ясно это осознал. Нет тут других путей, кроме того, на который натолкнулся сейчас, и пришёл он явно не по нему. И вертолёт искал его кругами над безбрежной тайгой, и именно в этом направлении, значит, увидели егеря какие – то следы, по которым определили вектор поиска. И летали кругами до тех пор, пока не наткнулись на тропу и полетели вдоль неё в верном направлении, был он там, вот только зашёл с другой стороны. Сейчас они сядут на сухое место и найдут следы его присутствия, определят направление его движения и вернутся. Надо терпеливо ждать. Эх, костёр бы сейчас пионерский запалить.
   Прошло больше часа,  и Вадим вновь услышал гул вертолёта, в той стороне, где он последний раз и затих. Маленькая букашечка показалась из-за дальней кромки острова и резво понеслась на юго-восток, то есть в противоположную от Вадима сторону. Он растерянно смотрел вслед, и даже не делал попыток как-то о себе заявить, с такого расстояния это было невозможно. Гул постепенно затих и мир погрузился в обычную тишину. Вадим понял, что вертолет никуда не улетал, он сел на той стороне острова и час пробыл там, а сейчас полетел на базу. Нашли они его следы? Если нашли, то часа через два, три, он увидит людей идущих по тропе через болото, а ещё раньше может услышать выстрелы. Он сидел и напряжённо вслушивался и вглядывался, до тех пор, пока в голове не помутнело, а глаза, заслезившись, отказывались видеть, что-либо вообще. Надо идти. Его на болоте заметят в любом случае. В молодые годы он пробежал бы это расстояние часов за несколько часов. Но сейчас!? Он просто упадёт на первом же километре, и не встанет. Нет, надо терпеливо ждать. Терпение – его надежда на спасение. Он и так много глупостей наделал.
   Прошло не менее трёх часов, никто так и не появился на болоте. Но зато Вадим вновь услышал шум вертолёта, вернее, двух, он их увидел на мгновение раньше, чем услышал. Они приближались  оттуда, куда улетел первый. Вадим был готов к этому. Схватил заранее приготовленный шест, с прикреплённой на ней курткой и стал размахивать из стороны в сторону. Одна досадная помеха, солнце уже давно перевалило к закату, на запад, и наверняка, светило сейчас лётчикам в глаза. Расстояние было слишком большим, и летели они не прямо на него, а по касательной, боком, держа курс на дальнюю, скрытую от него сторону острова. Они быстро приблизились, и пока не скрылись за мысом, Вадим успел чётко рассмотреть, что один вертолётик, уже знакомый, тот на котором они прилетели сюда, а второй ярко канареечный – милицейский. У Вадима всё внутри оборвалось. Мозаика сложилась в страшный узор. Они нашли переправу, там приземлились, увидели его карабин. Следов нет, дождь поливал больше суток без перерыва. И что они должны были подумать. Теперь прилетели менты, картина ясная. Привезли они с собой водолазов? Будут ли искать тело? Вадим понимал, что даже если и, да, то найти охотника им поможет только случай. Глубины в таких реках огромные, течение есть и довольно мощное, прошло уже много дней, он не мог сосчитать сколько. Если только утопленник не зацепился ружьём за коряжину. Власти не будут замарачиваться, спишут его в несчастный случай и до свиданья. Егерям по большому счёту всё равно, работу сделали, расчёт получен заранее. Летчикам похрену, они и так день или даже несколько теряют. Полеты не официальные, организованны в частном порядке. У Сашки деньги хоть и есть, но он далеко не миллионер, полномасштабные поиски на его средства не организовать. И он не мобильный, он инвалид на коляске, мягкий человек, беззащитный, ему не сладить с властями, если те вынесут вердикт о прекращении поиска. Какого рожна он отцепил труп, зачем воткнул этот растреклятый карабин. Ну, дурак, каких поискать. Самое место ему тут, в тайге, среди тупоголового зверья. Хотя, почему они тупоголовые, они как раз умные, живут и не тужат. Он один в таком роде, всеми покинут, и сам себе неинтересный и высшим силам. И тропу он выбрал всё-таки не ту, вертолёты указали направление на селение, а он топал в противоположную. И не подумал о том, что бы оставить знаки своего присутствия, кроме единственного, который ни в коем случае нельзя было оставлять. Он клинический идиот. И Вадим рассмеялся над этим выражением. Именно клинический, хотя в клинике он уже не побывает никогда. Тогда как? Таежный безумец, придурковатый скиталец. Всё, никуда он больше не пойдёт. Он улёгся, раскинув руки в стороны, закрыл глаза и неожиданно для себя, уснул.
   Неизвестно сколько он спал, но проснулся от знакомого уже гула вертолета. Стояли уже глубокие сумерки, солнце село за даль болотную, огоньки вертолётов удалялись в известном направление – от него. Всё, сделали ребята свою работу. Интересно, что решили. Это будет ясно утром. Если прилетят вновь, то, значит, сомневаются в его безвременной кончине, а если нет, то, что ж, привет родным. Он останется здесь. На ягодников и охотников надежды уже нет. Далеко  от селений для сборщиков дикоросов. Охотники пойдут теперь только по снегу, за соболями. На водоплавающую птицу сюда бессмысленно идти, за медведями и лосями? Ну, и добудешь зверя, а как его домой-то волочь, в рюкзаке, что ли? Что делал тот человек здесь, загадка, может, сам заблудился. Нет, для него надежд уже не будет. Завтра, утром, всё станет ясно. И Вадим вновь забылся тревожным сном.

Глава 14.
Ночь прошла кошмарно, Вадим почти не спал, сильно мёрз. Есть хотелось неимоверно, он сейчас бы всё отдал за кусок жареного мяса. Очень медленно наступал день, небо затянуло. Дождя ещё не было, и, Вадим надеялся, не будет. В нём стало просыпаться нечто звериное, он кожей чувствовал, что день наладится, воздух не насыщен влагой. Пронесёт. Это были очень томительные часы: от утренних сумерек, до полудня. Ничто не нарушило мерный рокот тайги. Они не прилетели, а значит всё кончено. Сашка, конечно, будет биться, но что толку. Жена поверит властям, а не Сашке, она очень правильный человек, и если дяденька милиционер говорит, что муженек преставился, значит так и есть, а впуливать деньги, не малые, доверяя только словам этого сумасшедшего дружка - не на ту напали. Не было у них любви с женой, давно кончилась. Она только вздохнёт, всплакнет дежурно, может искренне пожалеет, но ни на день не оттягивая побежит бумагу о несчастном случае добывать и к нотариусу за наследством. И правильно, какая разница, сейчас или через месяц, и не надо возиться с похоронами и взятками для больничной обслуги. Всё нормально, так, видимо, и должно было быть. Не зря ему цыганка нагадала, что не своей смертью умрёт. Что–то и так он довольно долго бегал по тайге, тут и здоровый бы загнулся, а он всё шевелится. Крепкое всё–таки здоровье с молодости было, сердце тюкает в ритме. Не помрёт ближайшие дни, так чего доброго медведь сожрёт живьём. Что делать–то? Мысль о самоубийстве претила, и так достаточно нагрешил, надо с достоинством нести свой крест, и  с честью встретить смерть, в каком бы виде она не пришла. И ждать он не будет. Вспомнилась та страшная первая ночь, его разговор с потусторонними силами.
   В нем в эти дни начало рождаться ранее незнакомое чувство собственного достоинства. Не то, что напоказ, а реальная внутренняя сила духа, он, прислушавшись к себе, вытащил из глубины души это едва зарождающееся чувство. Осмотрел и ощупал его со всех сторон, закрепил и выдвинул на первый план. Спокойствие и гармония, отсутствие суеты и страха – вот что это было. Он вдруг понял, что если сейчас встретится с медведем, то не станет орать и бежать, он с улыбкой пойдёт навстречу. Нет, не смерти, навстречу другому живому существу, он будет с ним разговаривать, подойдёт, похлопает по спине и скажет: что дружище нам делить, страшнее смерти нет ничего, а я её уже не боюсь, пойдём вместе, веселее будет. И знал ещё, что не ляжет он под корягой, а умрёт на ногах, идя и борясь до последнего вздоха, потому что иначе нельзя. Потому что там, за чертой, его встретят, и будут смотреть именно, как он умирал, а не как  жил. Это вдруг стало понятно, как день и ночь. С такой пронзительной ясностью он увидел картину перехода, что невольно вздрогнул. И как люди не понимают, что весь их жизненный багаж, нужен только для этого последнего часа. Не тот праведник, кто жил с кислой миной во всем себе отказывая, а тот кто умирает с улыбкой на устах и работой в руках, с чистой совестью. Кто боится смерти, тот глуп. Нет, не глуп, он боится не зря, не зря ножками сучит, значит не готов, значит рыльце в пушку, чувствует, подлец, что не хлебом с солью встретят. И ему самому на ласковость рассчитывать не приходится, много чего в жизни было, много по головам шёл, многих обидел, его болезни за грехи. Ну, и что с того, чему быть, того не миновать, зато сейчас пришло чувство собственного достоинства и не будет он каяться и биться в исступлении, он будет бороться, пусть и день осталось, это ничего не меняет. И крестом осенять себя не будет и молиться ни к чему, всё внутри, всё в чувствах, слова пустой звук, они предназначены, что бы искусственно вызвать какие-то подобия чувств, движения души. Это как алкоголику для обретения смысла, нужна бутылка. А трезвому человеку – нужна работа и гармония внутренних чувств.  Его работа сейчас – это движение.
  Посмаковав это новое для себя чувство, Вадим встал и пошёл обратно, к своей тропе. Он оставил на ней  рюкзак. Шёл очень долго, по своим же следам. А сюда добежал, казалось, за несколько минут. Вот что значит надежда. Вышел он точно. В его рюкзаке, неплотно завязанном, уже похозяйничали бурундуки, этих никакие человеческие запахи не отпугнут, наглые ребята. Вадим улыбнулся стоявшему столбиком невдалеке зверьку, вытащил поглоданные шишки и положил на пенёк – угощение. Сел сам, позавтракал орехами, на ягоды отвлекаться не стал, решил по пути, на передыхах полакомится. Теперь надо решить куда двигаться. Выбранный путь, как показали летчики, неверен. Но возвращаться почему то не хотелось. Мало ли куда они летали, может, у них маршруты так проложены, он же в этом не разбирался. Или база в одной стороне, а деревенька какая-нибудь на три покосившихся домика, в другой. И след сюда показывал. И не всё ли равно уже, куда идти, раз нет полной уверенности. Он вспомнил, с каким трудом дался ему этот пройденный уже путь. Нет, он не будет возвращаться, раз есть тропа, она куда-то ведёт. И он двинулся в прежнем, юго-западном, направлении. Кто-то толкал и вел его именно сюда.
   Шёл весь день, примерно определив для себя ритм, полчаса хода, полчаса отдыха. На привалах ел ягоду, собирал, пополнял запас шишек, на грибы даже не глядел. Окончательно обессилев, очень рано остановился на ночёвку, найдя подходящую пещерку под выворотнем. Долго ужинал шишками. Ночь маялся, то впадая в полудрёму, то принимаясь греться похлопыванием.
   Ещё один хороший день наступил, солнечный и относительно тёплый. Вадим воспринял этот факт равнодушно и поплёлся далее. Он не шёл в нормальном понимании этого слова, он просто переставлял ноги, ни сколько не заботясь о скорости и смысле. А скорость была ни как не больше трех, пяти километров …. в день. Справа вновь стали проглядывать проплешины болота, значит, не отошёл от него далеко, просто тропа заранее зная его загибы, срезала путь, и вновь выводила на берег. Вадим окончательно выдохся, падал поминутно, но опять и опять, вставал и продолжал идти.
   Один раз, глянув в сторону от тропы, увидел поваленный ствол, на котором лежала здоровая змея. Что её сюда выгнало из укрытия, непонятно, но она явно с удовольствием лежала под лучами солнца, и грелась.  Вадим знал, что в эту пору они беззащитны, очень уж холодно этим гадам, температура их тела равняется окружающей среде и они очень неповоротливы и медленны, кровь густеет от холода. И ещё он знал, что змей едят, он сам это делал в юности. Она даже обладает известной гастрономической изысканностью. Вкус напоминает одновременно курицу и рыбу. Вадим решил убить её и съесть. Вооружившись палкой, он ринулся к бревну. Быстро побежал, боясь, что гадюка услышит его и уползёт в свою нору. Внезапно нога провалилась в заросшую травой кучу валежника и Вадим, нелепо взмахнув руками, всем телом рухнул на землю. В голове прогремел взрыв, и он потерял сознание…….
………. Мучительно долго приходил в себя. Мир вокруг казался нереальным и он  не мог понять, где он и  зачем. С трудом вспомнил своё имя – это немного успокоило. По крупицам он восстанавливал произошедшее с ним до этого взрыва в голове. Вспомнил всё. Нога нестерпимо болела, но он всё же извернулся, посмотреть, где же его добыча. Змеи и след простыл, уползла гадюка. Досада. Осторожно присел, стараясь не шевелить повреждённой ногой. Острая пульсирующая боль отдавалась во всём теле, простреливала по позвоночнику, и отдавалась в висках. Аккуратно двумя руками извлёк ногу на высокое место. Попытка снять сапог была наказана нестерпимой болью. И что теперь? Вадим пошарил глазами вокруг. От тропы он успел отойти не больше, чем на десять метров, Надо выбираться отсюда, бок уже отмёрз, в ледяной луже низинки, в которую он упал. С великой предосторожностью, ломая попадавшиеся на пути мелкие преграды, что бы они ненароком не зацепили ногу, выбрался на тропу.  Там, упёршись спиной в ствол сосенки, невероятным усилием, крича во всё горло, стянул сапог и принялся ощупывать травмированную ногу. Перелом, вывих, или растяжение. В медицине он понимал не больше, чем в других вопросах человеческой деятельности, то есть не знал ничего. Только поверхностно, обывательски. Приподнял, попытался пошевелить вправо – влево, шевелиться вроде, но болит сильно. Значит, не сломана. Или как? Он не понимал. Но вывиха нет – точно. Он как-то в юности падал с крыши и пальцами врезался в доску, так они вывернулись в сторону, не шевелились и стали неестественно короткими. Он тогда не растерялся, а сразу, пока не пришла настоящая боль, дерганул их со всей силы. Хрястнуло и встало на место. Он взвыл, но спустя короткое время отпустило. Правда, до сих пор суставчики ныли на холод. Он и сейчас готов был дергануть, не получилось бы, засунул бы, куда нибудь в развилку веток, перетерпел, но вставил бы сустав, иначе – смерть, прямо здесь и через короткое время. Место выглядело мрачно, он не хотел оставаться, надо было идти. Нога выглядела естественно,  явных смещений не было. Но взъём ступни на глазах опухал и синел, было больно притронуться. Вадим отдыхал и пестовал ногу несколько часов. При попытке подняться и опереться на неё, пронзительная боль вынуждала падать обратно на землю. Вздохнув, Вадим натянул на ногу войлочный чулок, плотно перемотал оторванной от рюкзака подкладкой, и пополз искать убежища на ночь, которая неспешно, но верно,  накрывала землю.
   Эту ночь он не спал совсем, нога ныла и пульсировала болью, отдающейся во всем теле и голове. Муторно было на душе, выхода из создавшейся ситуации он не видел. Но то новоё, что взросло в нём, не давало впадать в отчаяние, он мучительно искал решения проблемы, но не находил. На самом деле оно было, единственное, идти вперед, и он с нетерпением ждал утра, что бы попробовать придуманные ночью способы передвижения. Едва развиднелось, Вадим покинул берлогу. Рюкзак решил бросить, теперь ни к чему, он бы только мешался. Предварительно разложил оставшиеся шишки по карманам, оторвал те куски материи, которые рвались, отвязал и выдернул шнуры-веревки. Сам рюкзак приспособил на видном месте и выложил палочками слово sos, и выложил стрелку в том направлении, куда собирался двигаться. Стрелку плотно пришпилил к земле сучками, что б не смыло.  Привязал сапог к поясу, нашёл пару подходящих палок-костылей, и только после этого, опираясь на них, осторожно встал с колен. Он никогда не ходил на костылях. И теперь, используя уродливые своеобразно изогнутые жердины, его продвижение нельзя было бы назвать успешным или хотя бы умеренно быстрым. Он ковылял, опираясь на две палки, подогнув ногу под себя, лишь в экстренных случаях, грозивших падением, слегка опираясь на носок. В этих случаях лес оглашал его истошный вопль. Через несколько часов такой ходьбы, Вадим вспотел, не смотря на прохладную, мягко сказать, погоду. Даже не пот заливал глаза, испарина, вызванная невероятным напряжением всех оставшихся жизненных сил. Отдыхал он теперь очень долго, а шёл мало. Засечёт впереди  стоящее дерево и ставит цель, дойти до него. Не всегда удавалось. От частых падений стали сильно болеть колени и локти. Один раз он с такой силой въехал локтём в корягу, что на мгновение потерял сознание. В этот день он прошёл столько, сколько любой малыш, старше десяти лет, пробежал бы за полчаса, а может, и того меньше. Но Вадим был горд результатом. Ягода, всё-таки поддерживала  силы, а орехи, говорят, заменяют мясо – чистый белок. Такими темпами, невесело думал он, глядишь за месяц и добегу до жилья, при условии, что оно есть, в той стороне куда иду.
   Ночевал по той же схеме. Ощутимо холодало, ночью земля опять схватилась льдом, с утра иней. Но, благодарение богу, дождя, снега не было. С утра небо нахмурилось, и Вадим отметил, со спокойствием, которого от себя не ожидал, что после обеда пойдёт снег, а может снег с дождём. Он бы не сказал, почему это знает, но знал точно. То ли воздух сырее стал, то ли обитатели леса подсказали, но появилась уверенность, что конец скоро, идти по тайге в дождь он не сможет, и переждать, то же. Изо рта пошёл пар, сквозняковый ветер, студил тело. Дождь обещал быть долгим, в эту пору он может лить неделями, и так погода побаловала, бабье лето уже давным-давно закончилось, а эта неделя пошла бонусом. Чему быть, того не миновать. Вадим вновь опёрся на свои костыли, и пошёл дальше.
   Тучи нависали, низко шли над землёй – вот-вот заденут макушки сосен, поднялся ветер, загудела, зашумела тайга, замолкли птицы, укрылось всё живоё. Вадим подмечал это, но не реагировал, а продолжал путь; что толку искать убежища, его здесь нет, ни один кедр не выдержит многодневной бури, его промочит до корней. Выворотень, с воронкой и пещеркой под ней, так же заполнятся за сутки. Нет укрытия одинокому путнику. Прятаться, строить шалаши, только растягивать агонию. Без еды он быстро ослабнет, а вылезет за ней, промокнет до нитки, и замерзнет ночью. Нет, он для себя всё решил, будет идти, пока не упадёт, не сможет встать, будет лежать, не умрёт, так снова встанет и пойдёт – выбора нет.
  Дождь начался украдкой, мелкими капельками, моросью наполнив воздух. Дальше больше, и вот уже мелкие и частые капельки заполнили собой всё пространство вокруг. Видимость снизилась до десятка метров, земля под ногами чавкала, низинки на тропе осклизли и стали наполняться водой. Нога в меховом чулке сильно мёрзла. Вадим стал намного чаще падать, поскальзываясь, нелепо размахивая костылями. В какой-то момент ему надоело падать и вставать, он тратил неимоверно много времени и сил на это. В очередной раз плюхнувшись на задницу, не стал подниматься, а отбросив костыли, пополз на коленях. Такой способ передвижения оказался очень эффективным, и скорость намного увеличилась. Правда, весь перемазался в грязи, и стали болеть ладони, на которых и так не было живого места, все в порезах и проколах от сучков.  Коленям же стало немного легче, устав от нагрузок вертикальных они вполне справлялись с нагрузками горизонтальными. Но надолго ли? Несколько раз сильно ударялся ими о корневища, коварно притаившиеся под лесной подстилкой. Но, тем не менее, он двигался, и в этом был смысл. Об одном пожалел, что бросил рюкзак. Сейчас бы он неплохо прикрывал спину от сбегавших сверху потоков воды. Этот день был последним, Вадим это осознавал. Сожаления и досада первых дней блужданий, прошли. К чему жалеть о свершённых ранее глупостях, когда впереди поле не паханое для новых. Да и сил уже не оставалось на другие чувства и движения души,  кроме желания доползти вон до того пенька. А за ним, вон до того поворота. Тело, закоченев окончательно, уже не слушалось. Много раз он ловил себя на том, что делает движения, поднимает колено, переставляет руку, а как-то так получается, что  остаётся на том же месте, ни сдвинувшись, ни на сантиметр. Странно, но это его смешило. Состояние, как у набравшегося в вдрызг пьянчуги. Неужели мозг не справляется с выпавшими испытаниями, не сходит ли он с ума? Эта мысль его озадачила, и он долго сидел на тропе, перебирая пальцы, сковыривая нагноения, и пытаясь обдумать эту идею. Нет, наверное, нет. Он слышал, что сумасшедшим никогда не придёт в голову мысль, что с ним что-то не в порядке, а ему пришла, и он её обдумывает, значит, всё нормально. А хихикает, потому что действительно смешно смотрится со стороны, огромный грузный мужчина, на карачках, ползущий на одном месте. Грустить не о чем, жизнь прожита, хорошо ли, плохо, но это не исправить, а значит, то, что он увидел смешную сторону своего последнего дня, в этом нет ни чего страшного, или не угодного богу. Вспомнил попа, который посылал ему все кары небесные, когда он, будучи ещё очень молодым человеком, рассмеялся в голос на службе в церкви. До того смешными ему, комсомольцу, показались все эти убогие, немолодые люди, истово крестившиеся под заунывные пения безголосого попика. Тогда, на ропот толпы и отповедь батюшки он громко ответил, что над смешным, стоит посмеяться, а они здесь все – больные безумцы, и весело смеясь, выскочил из церквушки. Вспоминая этот случай, ему  стало сейчас почему-то стыдно, за свою самоуверенность и пренебрежение чувствами людей, но не за смех над церковными обрядами. Странно, одной ногой  на небе, а раскаяния нет. Или есть?  Он густо покраснел, сердце сжалось, есть, конечно. Много гадостей он в жизни наделал, многое прочно похоронил в душе и выкинул из головы. Есть, чего стыдится, и за что просить прощения. За многое, и……. за тот случай в церкви.
  Разобравшись с душой, Вадим вновь пополз. Неожиданно возникло препятствие, горка и довольно крутая. По тропе, которая зигзагами уходила вверх, потоком бежала вода. Непреодолимое для него препятствие. Вадим замер перед подъёмом и тупо смотрел на бегущую воду. К дождю, как он и ожидал ещё с утра, примешались снеговые хлопья. Сколько времени сейчас, определить было невозможно, серость и мгла, то ли день, то ли поздний вечер. Его колотило, рук и ног, спины, от холода  не чувствовал. Завалился на бок, с тропы, в траву, свернулся калачиком. Теперь точно всё. Конец. Он закрыл глаза, сознание отключилось.
         
Глава 15.
   Но смерть, по какой-то причине, вновь дала отсрочку. Вадим медленно пришёл в себя. По-прежнему лил дождь, снега не было. Темно. Ночь настала, или глубокий вечер, сколько он тут провалялся – непонятно. Тело затекло, при попытке пошевелиться отозвалось острой болью. Но нет, раз ещё рано, значит, надо выполнять свою миссию – ползти.  И он пополз, в гору. Откуда она здесь, в болотах. Загадка. Этот подъём, крутой, конечно, но он не мог быть слишком уж длинным, он преодолевал несколько часов. Падал, скатывался, цеплялся ногтями в корни, уходил с тропы в сторону. Как он раньше не догадался, зачем напрямую лез, когда можно по траве, хоть и неудобно, круче, но зато не склизкая глина. Он смог, забрался, дополз до ровного места. Вокруг темень, хоть глаз выколи. Ночь хоть не южная, но видимость метр от силы. Долго ещё ползал, искал тропу, с которой сбился при подъёме, нашёл, наконец, и, сжав зубы, пополз дальше. Уже не на коленях, руки ноги не держали, по-пластунски, на брюхе. Сколько прошло времени, он не ведал, ни к чему, автоматически выполнял действия, рука – нога, нога – рука. Полз, часто останавливаясь, лакая воду прямо с луж, пока не упёрся головой в бревно. Поднял голову, посмотрел вправо – влево, бревно, наполовину утопленное в землю, тянулось в обе стороны, и где кончалось – не видно, Вадим поднял руку, что бы схватиться сверху, рука уткнулась в стену. Это не бревно, это изба. До него доходило медленно – тропа привела к строению, к творению рук человеческих. Опираясь на стену, Вадим с трудом поднялся, не обращая внимания на боль в ноге, наступил на неё, держит. Стал на ощупь пробираться вдоль стены. Два шага сделал – дверь, заложенная палкой в скобы. Стучать он не стал, выбил палку, навалился на дверь, заскрипев, она поддалась. Вадим ввалился в помещение и упал на пол. Здесь было сухо и гораздо теплее, чем снаружи. Пахло жилым. Темно. Ничего не видно. Вадим встал на колени и стал ощупывать пространство вокруг себя. Помещение было небольшим, по всей вероятности, охотничья изба. Вадим быстро нащупал бока железной печки, рядом в углу навалены рубленые дрова. Душа наполнилась радостью и благодарностью неизвестно к кому. Где-то должны быть спички, обязательно. Он вспомнил избу своих стариков, не на много большую, чем эта, построенную дедом сразу после войны. Спички всегда лежали сверху и сбоку, на полочке. Вадим, опёршись на буржуйку, принялся шарить по стене. Есть, полочка, со множеством лежащих предметов. Дрожащими руками, стараясь ничего не опрокинуть, Вадим ощупывал предмет за предметом. Вот и коробок. Он аккуратно взял его и положил сверху на плиту. Руки мокрые, надо просушиться. Стянул с себя куртку, с которой беспрерывно лилась вода, отбросил её в сторону, закатал рукава и стал просто махать руками, стараясь их высушить. Затем открыл топку, взял полено бережно положил, затем другое. Дрова на ощупь были сухие. Долго и со всей тщательностью искал и готовил растопку, мелкие щепочки отрывал от полен, подбирал на земляном полу у печи. Всё на ощупь, темень стояла полная, дверь он затворил за собой, потому что воду захлёстывало внутрь. И вот, по его мнению, печь была готова. Чиркнул спичкой, она загорелась сразу, ярко и весело, Вадим поднёс огонёк к подготовленной растопке под полешками. Занялось сразу. Маленькое, но яркое пламя лизнуло щепки, перекинулось на смолистые бока полен. Огонёк затрещал, загудел, и через несколько минут, от огня пошло благодатное тепло. Изба осветилась, заплясали отсветы огня по стенам. Первое, что увидел Вадим, после того как смог оторваться от огня, большие нары, высоко от пола. На них лапник, сверху накиданы одеяло, огромная доха с воротом, позапрошлого века вещь, и еще какое то  тряпье. Настоящая постель, сухое одеяло. Блаженство разлилось по телу. Он не знает кто хозяин, где он, это всё равно, главное он спасён, выдернут из того безумия, что творилось снаружи. Печь работала исправно, ничего не дымило, плита уже стала накаляться красным, Вадим даже отодвинулся, жар шёл хороший. Огляделся, на той полочке, где лежали спички, увидел свечу в консервной банке, зажег её, топку прикрыл, уж больно сильно разгулялся огонь, то и дело стреляло, и вылетали искры.  Со свечой он обошёл избу, четыре, пять шажков вдоль, вот и весь обход. Метра четыре длинной и столько же шириной, шестнадцать квадратов, как «предбанник» в его кабинете. Вдоль одной стены печь, промежуток, нары. Вдоль дальней стены стол в две не струганных доски, вместо стула чурбак. Проход вдоль третьей стены, возле неё в ряд мешки, сверх них маленькое оконце, с настоящим стеклом. У порога навалены дрова, грубые полочки и вешала. Поперек избы натянуты веревки, видимо, для просушки одежды, а на одной висит……. Точно, сеть. К чему она тут? Вадим ощупал первый попавшийся мешок и безошибочно определил – орех. Мешков было не меньше десяти. Но больше всего внимание Вадима привлёк стол, на нём стоял котелок и ещё что-то навалено, а  над столом, на вбитых в стену гвоздях, развешаны мешки и мешочки – явно еда. Открыв котёл, Вадим обрадовался несказанно, полкотла, литра два, каша гречневая и не пустая, мясным духом потянуло, хоть и зачерствевшая, остывшая, но что-что, а нюх у Вадима стал зверский, не порчена каша. В нетопленной избе, как в холодильнике сохранилась.  Не потрудившись разогреть варево, подобрав рядом грязную, видно, не помытую с последнего использования, ложку, Вадим стал жадно пожирать содержимое котла. С тушёнкой. Он съел всё, и прямо с чурбака, разморенный едой и теплом, перебрался на нары и мгновенно уснул.
   Проснулся он от внутреннего позыва, нагруженного едой организма. На улице светло, но дождь продолжает свою нудную работу. Встать, сил нет. Но и гадить под себя – это жутко, с этим он смириться не может. Поднял себя, как атланты землю, переместился на пол, опираясь на нары, потом на мешки, на подгибающихся ногах, потянул дверь на себя, и вывалился наружу. Упал на землю, под дождь, в грязь. Испытанным способом, на карачках, перебрался чуть в сторону от тропы, сделал своё дело. Огляделся. Дом стоял на высоком месте. Большая поляна, окружённая кедрачом, чуть поодаль большой навес, со столом и костровищем рядом, впереди ширь болот, сбоку, река. Вот почему сеть. Это не та протока, что бежит по болоту, а настоящая таёжная речка, меж лесных берегов, в меру  обрывистыми, шириной не больше десяти, пятнадцати метров. Повернув назад, осмотрел саму избу. Приземистое строение, толстенные бревна, как только допёр их сюда неведомый строитель. А вот и ответ, никуда он их и не пёр, поляна это выруб, пни торчали вокруг, тут и рубил, тут и строил. Сбоку от избушки большой навес, накрытый целлофаном по лагам, а поверх дёрном, из которого уже и кустики проросли. Под навесом нарубленные дрова, в четыре длинных поленицы. Это ж сколько трудов и сил. Ещё поодаль большая куча, не пиленных, не рубленных бревнышек и брёвен, скорее всего остатки варварского строительства маленькой избы, на которую валили вековые кедры. Хотя изба выглядела старо. Нет – свежие бревна заготовлены. Они так же были аккуратно складированы, и укрыты целлофаном и привалены лапником. К одному из выживших кедров прикручена проволокой орехомолотилка, напрочь вылетело у Вадима название этого приспособления, но он видел сам процесс. Да, вот рядом расставлены сита, разных размеров. Вадим вспомнил, как это делается. Сыплешь в молотилку шишку, крутишь ручку, типа мясорубки, пропущенная раздробленная шишка с шелухой и орехами сыплется в сито, с крупной ячеёй. Сквозь неё проходит орех и мелкая шелуха, а остатки самой шишки с крупным мусором остаётся в сите. Затем орех с мусором ссыпается в решето с мелкой ячеёй, сквозь которое проходит шелуха, а орех остаётся. Всё, заготовка закончена, в таком виде это и перевозится. До кондиции доводят разными способами уже потом. Слегка просушивают, и либо перебирают вручную от оставшегося мусора, либо используют ветродуй. Мощный вентилятор, который не в силах сдуть полноценный орех, выдувает подсушенную шелуху размером с сам орех, прошедшую сквозь два сита. При этом орех медленно ссыпается на наклонный желоб. А можно и листом каким нибудь сильно махать - эффект тот же. Кстати, так же выдувают мусор из клюквы, она сухая. Всё это мгновенно пронеслось в голове Вадима. Так вот кто неведомый хозяин заимки – шишкобой.  Пора возвращаться, уже зуб на зуб не попадает. Вернувшись в избу, Вадим отметил, что стало прохладней, открыв топку, увидел, что ни уголька не осталось, даже обмазанные толстым слоем глины бока, не выдавали ни капли тепла. Долго же он спал. Однако хороша изба, тепло держит. Здесь было намного теплее, чем на улице. Вадим заново заложил печь, затопил. Да, сухие дровишки: занялись весело. Вадим скинул промокшую одежду, из последних сил растянул её на веревки, поднял брошенную вчера на полу куртку, приспособил на крючок сбоку от печи. Голый, трясясь от холода, добрался до нар, залез под одеяло, накинул кое-как сверху доху, и вновь уснул.
   Следующий раз проснулся по той же причине, что и в первый, и от голода. Повторил вылазку, вновь затопил печь, никак не мог отогреться после своих мытарств, и полез исследовать мешочки, висящие на стене над столом.  Килограмма три макарон, несколько пакетов гречки и пшена, большой мешок в углу с сухарями, булок десять, наверное, искрошено, и под столом обнаружил, пять банок тушёнки. Было ещё с пяток луковиц, соль, сахар в банке пластиковой, топленое масло около килограмма, специи, три пачки чая гранулированного – целое богатство. Двенадцать мешков ореха лежало вдоль стены, а при выходе на улицу нашёл сбоку от избы грубо сколоченный ларь, почти до краёв заполненный клюквой. По его прикидкам не меньше двух десятков вёдер. В дровянике, под навесом, веревка с вялящейся рыбой, укрытой марлей, в основном чебаки, и несколько щук – пару ведер, не больше. Тропки огибали избу, расходились в разные стороны, что-то там ещё было интересное, но дальше пяти шагов от входа Вадим сделать не мог. Хозяйственный мужичок этот хозяин, Вадим бы не удивился, если бы обнаружил курятник, коровник или соболиную ферму, до того всё основательно и продуманно было сделано. Только как он сюда добирался, это же всё надо было завести и потом урожай вывезти, в том, что до жилья здесь не меньше пятидесяти, а то и восьмидесяти километров, Вадим был уверен, судя по времени, какое понадобилось вертолётам слетать туда, сюда. Ответ нашёлся быстро, под навесом с дровами. Поверх полениц лежали лёгкие дюралюминиевые сани, а на стене, на вбитом гвозде, гусеница, как быстро определил Вадим, от снегохода. Хитрый мужичок. Осень промышлял, а зимой вывозил, по снежку. Вот откуда  распиленные бензопилой широкие проходы в упавших на тропу стволах деревьев. А сюда, что пешком? Хотя чему удивляться, для местного люда, сто километров, это три дня хода, легкая разминка. И не на легке ведь шёл, продукты-то на себе сюда пёр. После беглого осмотра обнаружил и проволочные петли, сваленные за печью, несколько капканов. Значит, и охотился хозяин. Соболя? Но их, насколько помнил Вадим, надо по снегу брать, самый ценный мех. А продуктов здесь на месяц, а то и два, если подножным кормом пользоваться, как раз зимы месяц захватить. Значит, здесь хозяин, а то, что не вернулся ещё, ни о чём не говорит, мало ли на какую дальнюю деляну пошёл посмотреть, дела поделать. А может, домой метнулся, за надобностью, какой, может, продуктов пополнить пока погода хорошая стояла, да не успел, решил переждать. Ещё Вадим, там же, под навесом, обнаружил лыжи. Широкие, охотничьи, хоть мехом не подбитые, но справные, просмоленные, обожженные, с намертво прикреплёнными на них огромными валенками. В эти валенки, человек с маленькой ногой, мог и в своём валенке залезть. Хитро, не обуваться, не разуваться, сунул ногу и вперед. Значит, верны догадки, место и зимой не пустовало. Надо только дождаться хозяина, и  всё будет хорошо.
  Удовлетворившись осмотром, Вадим занялся приготовлением пищи. Сильно не изобретал: макароны, соль, специй чуть-чуть, банку тушёнки. Готовил полный котёл, вдруг хозяин вернётся, накормить надо человека, а то сожрал его кашу без спроса. С удовольствием то ли позавтракал, то ли поужинал, не всё ли равно. Сухари вкусны, в меру зажаристы. Супчик получился на славу, жиденький, с бульоном. Уютно в избе, печь догорает, света в оконце хоть мало, но достаточно, что б всё видеть и мимо рта ложку не пронести. А за стенами всё не унималась непогода, то дождь, то снег мокрый вдруг хлопьями повалит, падает и тает. Вовремя он, однако, добрался, ещё бы немного и тогда уже точно конец. Вадим вздрогнул от воспоминаний, его и сейчас вдруг заколотил озноб в жарко натопленной избе. Нога нестерпимо ныла. Пришла пора и ею заняться. Стопа посинела, сильно опухла. При надавливании образовывалось белое пятнышко, но боли сильной не было.  Не придумав лучшего, Вадим наложил на опухоль старую заварку из стоявшей на столе кружки, и плотно перебинтовал. Стало вроде легче. Просидев ещё несколько часов, периодически прикладываясь к котелку, Вадим дождался, теперь уж точно, вечера, и вновь лёг спать.

Глава 16.
   - Ну, вот, Вадик, теперь это всё твоё. Живи, кушай, пользуйся. А я уж не приду, не обессудь. Потоп я, сам же меня на дно отправил, а я к тебе на помощь спешил, зря люди не стреляют, спешил, знал, что  зовёшь срочно. Теперь один ты тут, да и меня не хватятся,  один  я жил на свете, бобыль, так что зимуй с миром, а выживешь, зайди в село, скажи, так и так, преставился чудак лесной, не ждите, не ищите. Да и не знает никто, где искать, я ж никому не говорил, хитрил, следы заметал, а то люди они такие, разведали бы про избу мою и пограбили, повадились бы на мои угодья ходить, потом не отвадишь. Так что тропы прямой нет, напетлял я там, запутал посреди дороги, не знаешь, не пройдёшь. Ты случайно мимо не прошел, в забытьи мои петли  не заметив, на верный путь стал. Значит так надо, они так решили. А пока никому, кроме друзей верных, не указывай сюда пути. Почему? Сам потом поймешь. Тебя пропустили, значит, нужен ты здесь. А меня никто не хватится, не надейся, своим умом и силами теперь промышляй, думай, что делать и как жить-выживать. Только не ходи никуда, зимуй прочно, пойдёшь – сгинешь. Ну, бывай, покудова.
   Вадим проснулся и долго лежал не открывая глаза, всё хотел увидеть лицо мужика во всех подробностях, но оно постоянно рябило, как сквозь воду. Сон был до того явным, что Вадим ни на секунду не усомнился в его правдивости. Так оно и есть, как сказал охотник. Всё в точности. Зимовать, сказал он. И ведь был прав. Не сегодня-завтра,  ляжет снег, и все пути будут отрезаны. Нога - пройдёт ли скоро? Что с ней будет, вообще? Даже если заживёт через месяц – два, может скорее, пусть лыжи есть, доха, но зима, и куда идти, с его спортивной подготовкой, неделя нужна на дорогу. Это если знать куда, тропы то не будет, да и та, что есть, сказал же промысловик, что путал её, не выведет она прямо, а по распилам – так они ни на каждом километре, собьешься и до свидания. Дело мужик сказал, зимовать надо. Вадим отнёсся к  ночному монологу со всей серьёзностью, помнил каждоё слово и даже интонации. Немного запутанно, кто его пропустил, зачем он и кому нужен, но это не бред, не его собственные фантазии, ему конкретно сказали, что к чему и как всё обстоит. Зимовать. Страшное слово. Зимовать – с октября по май, а то и по июнь, май половодный, тайга затоплена, восемь месяцев. В-о-с-е-м-ь. Еды на два, от силы. Да какой на два, как он вчера и позавчера жрал – на пару недель, не больше. Зимовать. Один, на нарах, под вой пурги,  в избе по крышу занесённой снегом. Минута за минутой, день за днём, один на один с собой - восемь месяцев. Можно быть решительным, можно бороться с трудностями, можно обладать безграничным чувством собственного достоинства, но…. Вода камень точит, время из железа ржу  гнилую делает, долгое одиночество, ожидание, бездействие – из человека стержень вынимает, в тряпичную куклу превращает. – « Не ходи никуда – сгинешь»-
  Вадим встал и начал одеваться, тщательно и размеренно. Одежда просохла, встала коробом от грязи. Одевшись, нахлобучил шапку, развязав мешок, насыпал полные карманы орехов, больше ничего брать не стал; крупа бесполезна, сухари размокнут, тушёнка тяжёлая и куда её пихать. И зачем, ему ненадолго, сутки, максимум двое. Идти, надо идти. Держась за стену, припадая на ногу, морщась от боли, вышел на улицу. Дождь хлестал тугими струями, в них примешивалась ледяная крупа. На втором же шаге Вадим упал. Пополз на коленях. Через десяток метров остановился, куда ползти? Он потерял направление. Поляна вся истоптана и тропочки разбегаются в разные стороны. Идти в том направлении, куда и шёл? Но он так и шёл и уткнулся лбом в избу. Продолжать двигаться в том же направлении, обогнув избу – там река, насколько он мог рассмотреть во время своих выходов из дома, никакого моста не было, ни даже брёвнышка перекинутого, а река просматривалась довольно далеко. Охотник, конечно же, ходил за реку, там стоял реликтовый не тронутый кедровый бор, и значит, тропы обязаны быть, но наверняка тупиковые, предназначенные только для подходов к промысловым местам. Теперь он понимал, что ошибся, что идти ему изначально следовало по другой, а эта привела туда, куда привела – в охотничьи угодья лесного чудака, как он сам себя назвал. Значит, надо возвращаться. Вадим представил себе обратный путь, только до развилки, на которой свернул на запад. Он не мог вспомнить, сколько времени добирался сюда, то ли три дня, то ли пять, причём по хорошей погоде. Сейчас, только несколько минут назад покинув избу, он уже продрог до костей, на нём не осталось ни одной сухой нитки, руки заледенели, костяшки, когда-то вывихнутых пальцев, нестерпимо ныли, ногти отслаивались от мяса, забитые грязью, стали загнивать и причиняли невыносимые мучения. Вадим упал брюхом на землю и завыл по-звериному, не от жалости к себе, а от безысходности, он не видел выхода. Ползти - верная смерть, причём скорая, лучше уж головой в реку. Остаться – это пугало не меньше. Чувство, названия которому он не мог придумать, то, что родилось в нём несколько дней назад, ушло куда-то под ложечку, и там свернувшись комочком, дрожало, умирая. Со смертью, с болью, с трудностями физического плана, он мог смириться, но то, что ему предстояло: восемь месяцев одинокой, голодной зимы – против этого восставала вся его сущность. Несколько дней проведённых в тепле и сытости, сломили его дух. Тело, привыкшее к борьбе, преодолению, уже привыкшее к холоду и голоду за время его мытарств, сейчас не готово было начинать всё заново. Ползти – верное самоубийство, вернее, чем застрелиться.
   Вадим долго лежал под струями ледяного дождя. Он ни о чём не думал, сознание как будто покинуло его, и даже стало теплее, он замерзал в десяти метрах от дома. Пусть будет так.  Но в какой-то момент тело стало жить отдельно от головы. Понимая, что окончательно погибает, пополз, не зная, куда и зачем. Но, что-то внутри его контролировало, и спустя некоторое время, после неимоверных усилий потраченных на преодоление нескольких метров, Вадим обнаружил себя возле неплотно притворённой двери. Не в силах приподняться, с великим трудом, головой, открыл дверь и вполз, впихнул себя внутрь. Если бы дверь была закрыта плотно, вероятнее всего, он так и остался бы на пороге, не сумев, или не догадавшись, приподняться и сильно толкнуть её, дверное полотно, сколоченное грубо, тем не менее, очень плотно входило в пазы. Он потерял сознание уже внутри дома, свернувшись калачиком у печки и не сумев прикрыть до конца дверь.
  Он не ведал, сколько пролежал в таком состоянии. То ли сознание покинуло его, то ли  просто уснул, но пришёл в себя от лютого холода. Его знобило и трясло. Зубы стучали так, что казалось, сейчас не выдержат и раскрошатся. Он сделал попытку закрыть дверь, пусть с третьей попытки, но это ему удалось. Затопить печь он не сумел. Поленья положил, а вот разложить растопку, своими застуженными негнущимися пальцами, не смог. Пытался зажигать спички, но они ломались, коробок выпадал, с десятой попытки головка вспыхнула, но тут же и потухла, не донесённая до дров. Он был весь мокрый, с одежды натекла лужа.  Отбросил коробок, на коленках добрался до нар, забрался на них, как был, в сапогах и куртке. Накинул на себя всё, что лежало на кровати: и одеяло и доху, какие-то тряпки, свернулся калачиком и вновь погрузился в небытие.
   Дальнейшие несколько дней  вспоминал с трудом. У него началась горячка, поднялась температура. Его кидало то в жар, тогда он скидывал с себя всё, то в холод, тогда он не просто укрывался, а в горячечном бреду соорудил себе на нарах шалаш. Сгрёб весь лапник в кучу, оставив немного под собой, кучу накрыл всем, что нашлось вокруг, и залезал под неё. Как ему удалось до этого додуматься, а главное соорудить, он бы точно не сказал. Тело жило отдельно от разума. По нужде он уже не выходил, делал под себя, и не всегда помнил как. Его мучила нестерпимая жажда, губы пересохли, но он не мог передвинуться за пределы своей лежанки. Несколько раз ему удавалось, выжав из рукавов куртки воду, слегка смочить рот. И он бредил, всегда одно и тоже: он идёт и падает, ползёт и падает, а  перед глазами тайга и змейка тропы, и всё время на одном месте. Иногда его навещал  мужик хозяин, ничего уже не говорил, только покачивал головой, вздыхал и в его вздохе чувствовалось осуждение: эх, дурак, ты дурак, предупреждал же тебя. Раз приходил и Сашок. Он говорил, захлёбываясь словами, в крайнем возбуждении, что знает, что Вадим жив, и знает, что они обязательно встретятся, он в это верит, и что бы Вадим обязательно берег себя и не поступал необдуманно. Вадим обещал и вновь становился на тропу. Странно, но ни жена, ни дети, ни разу не зашли к нему в гости. Они же самые родные, самые близкие, но их не было, они уже похоронили его, а чего ходить к покойнику? Ну, пусть.
   На второй, или третий день, к Вадиму пришла внутренняя уверенность, что он обязательно выживет. Откуда это пришло, он не знал, но раз кто-то верит, что он жив, значит, надо жить. В этот день он впервые осознанно сел на нарах и осмысленно оглядел избу. Приступ миновал, он не выздоровел, но вышел из бредового состояния, он мог мыслить. Это обстоятельство порадовало. Тело практически не двигалось, не слушало команд, но  мозг работал и достаточно недвусмысленно приказывал: тебе нужно тепло и горячий напиток, и что-нибудь поесть. Губы растрескались, он провёл по ним шершавым языком – больно и кровь. Надо во что бы то ни стало сделать это, если опять впадёт в забытьё, то шансов выжить не останется. Минут десять добирался до печи. Коробок, раздавленный и мокрый, лежал на земляном полу, обняв печь, Вадим встал на не державшие, подгибающиеся ноги, посмотрел на полке. Там, у стены, в углу, лежало две нераспечатанных упаковки спичек. И ещё он увидел, в углу, на дровах,  ранее не замеченный, большой прокопченный чайник, старомодный с носиком, с проволокой вместо ручки. Вадим дотянулся до него и скинул на пол, ближе к себе, затем достал спички, сорвал бумажную упаковку, коробки рассыпались на дрова. Это ничего, дрова сухие, он потом соберет. Бумагу-обёртку подсунул под уже сложенные в печи поленья, чиркнул спичкой. У него получилось с первого раза. Огонь вспыхнул. Бумаги как раз хватило, что бы занялись смолистые сухие бока. Теперь воду. Во что бы то ни стало. Вадим видел ведро, в котором хозяин носил её, видимо с реки, но сейчас оно стояло пустое, остатки Вадим несколько дней назад употребил на кашу. Идти до реки – всё равно, что до Парижа, с тем же успехом. Дождь не прекращался, стал только чуть меньше, монотонный и мелкий. Вадим потянул  дверь на себя, слегка приоткрыл. Вот и хорошо, прямо рядом с порогом, тоненькой струйкой с кровли скатывалась вода. Вадим подставил под неё чайник, со старой заваркой внутри, вытряхнуть которую не хватило сил. И тут его осенило – в пяти шагах, на углу избы, короб с клюквой, укрытый целлофаном, а клюква, говорят, лучшее средство от простуд, голимый источник витамина С, это ещё бабка его маленького простывшего отпаивала. Только пять шагов туда и пять обратно. И он пошёл. Поднял чайник, больше под рукой ничего не было, сделал шажок, другой, сильно закружилась голова, Вадим опёрся о стену. Ничего, он дойдёт, сделал ещё несколько шажков, вот и короб. Вытряхнул всё-таки заварку, зачерпнул клюквы, пол чайника. Теперь обратно, потихоньку, только б не упасть. Нет, дошёл, доковылял. Отметил, что нога стала болеть меньше, всё-таки не перелом, или срастается уже? Нет, скорее всего, просто ушиб и растяжение. Ввалился в дом, приспособил чайник обратно, под струйку. Печка уже басовито гудела, наполняя комнату благодатным теплом. Вадим не стал валиться на пол, а присел на мешки с орехами и упорно ждал, пока чайник не наполнится, превозмогая дурноту и слабость. Понадобилось минут десять, зато до краёв. Вадим поставил его на раскрасневшуюся уже плиту и закрыл дверь. До невозможности тянуло упасть на нары, он чувствовал, что весь горит, но если ляжет, то не встанет, а что будет с чайником? Воды он уже хлебнул из него, и когда за клюквой ходил, и когда на печь ставил, жажда мучить перестала. В конце концов, не выдержал, и что бы не завалится на пол, сделал два больших шага до нар и упав на них, прополз в глубь, и отключился в очередной раз. Тепло. Хороша буржуйка, быстро нагревает дом, но в отличие от кирпичной, быстро остывает, но данный недостаток компенсируется толстым слоем глины, которым она была обмазана с боков и с сзади и добротностью и толщиной стен избы. Ничего, авось не выкипит чайник до дна, прогорает уже печка. И опять Вадим оказался на тропе, опять падал, поднимался, полз – на одном месте.

Глава 17.
   Последующие несколько суток, Вадим только то и делал, что спал – бредил, а в минуты просветления топил печь и хлебал клюквенный напиток. Он сумел найти стакан, переустроил лежанку так, что головой лежал к печи и приспособил палку, что бы цеплять, носить к себе чайник, наливать в стакан и отправлять обратно на печь. В избе было жарко, в часы бодрствования, Вадим  постоянно подкидывал по полешку. Печь довольно и деловито ворчала и этот звук, единственный в этом мире, за исключением шороха дождя, и далекого шума тайги, ставшего уже привычным, а потому не замечаемым, успокаивал. Он лежал долгими часами, бездумно,  прислушиваясь к говору печи, она сейчас заменила ему всё: и собеседника и мамку, и самую жизнь. Вадим не отмечал времени, смены дня и ночи, за маленьким оконцем стояли постоянные сумерки, иногда светлее, иногда темнее, а иногда он угадывал ночь – черно и непроглядно.  Но это не имело значения, никакого. Жизнь – это печь дающая тепло, чайник,  с клюквенным морсом, поддерживающий искру жизни в ослабевшем больном теле, да уютная лежанка, с широкой щелью меж досок, которую он приспособил под туалет. Изредка доставал из кармана орехи и дрожащими руками, не осознавая, что делает, щелкал, пока хватало сил и настроения. Аппетита не было. Так шли дни. Много несчитанных дней.
  А однажды утром, это было точно утро, потому что Вадим проснулся от необычных ощущений, что-то изменилось в мире. Он услышал гомон птиц, но не слышал, ставшего привычным, шороха воды по крыше, и изба озарилась лучами солнца. Непогода отступила, мир вокруг заливали яркие по - утреннему низкие и пронизывающие лучи солнца. Живность сошла с ума, птицы пытались перекричать друг друга, звуков какофония, слышимая даже сквозь толстые стены избы. Пространство вокруг стало непривычно светлым, темные, не просматриваемые ранее углы, осветились. Вадим присел на край нар и новым взглядом осмотрел своё убежище. Осмотром остался доволен, неплохо, только, поморщился, воняет шибко. К нему неожиданно вернулось обоняние. И брезгливость. От тела невероятно смердило, стойкий запах аммиака, застоявшегося, пропитанного миазмами, воздуха, нездоровья и затхлости, накрыл его. Стало, не то что стыдно, стыдиться нечего, а мерзко, и…. обидно. Как так, он большой человек, интеллигент и….  Он неожиданно для себя улыбнулся; забудь, всё в прошлом, сейчас ты просто грязное и мерзкое подобие человека. И прошлые заслуги…, какие заслуги? Были ли заслуги? Плыл по течению и всё, играл роль строгого, и знающего, всю жизнь пользовался людьми, сам по себе, он знал это точно, ноль абсолютный, но с амбициями и сохраненной наперекор сучьей жизни, порядочностью, которую вынужден был прятать глубоко внутрь своей сущности. В те редкие моменты, когда позволял себе слабость быть самим собой, им начинали в наглую пользоваться. Это безумно раздражало, брала досада на себя и на окружающих, и он всё прочнее с годами закрывался в своей раковине. И закрылся до такой степени, что стал верить в свою всесильность и в несовершенство всех нижестоящих, он стал циничен и перестал воспринимать боль и чаяния других людей, часто повторяя – вот я добился, смог, и каждый может, а если дурак, то и не достоин сожаления и траты времени. А кто сейчас на него будет тратить время, ведь сам загнал себя в такое положение. Значит, надо выбираться самому, но вначале надо избавиться от вони, от которой, кажется, уже начинает резать глаза. Сохранить человеческий облик, это главное в его положении.  Вадим с трудом поднялся, пробрался по стеночке, широко распахнул дверь, и вздохнул полной грудью свежий таежный воздух. Здесь, на воле, вонь, вырывавшаяся из помещения, казалась ещё нестерпимее. Мир заливал солнечный свет, воздух, оставаясь прохладным, всё же прогрелся до ощутимых плюсовых значений. От земли и пожухлой травы поднимался пар и стелился по земле. Глаза, непривычные к свету, ломило, больно было смотреть вверх. Вадим постоял с минуту у входа, прислоняясь к косяку, приходя в себя, и не мог отдышаться. Свежий воздух наполнял жизнью. Пришла мысль, что внутри он мог просто задохнуться. Что-то нужно делать с гигиеной, слабость и голод отошли на второй план. Он прошёл несколько шагов в сторону дровяника и присев на большой чурбан, достал из кармана забытые, было,  орехи, которые насыпал себе в дорогу и стал их грызть, наслаждаясь солнечным теплом. Отметил про себя, что прошёл эти несколько метров довольно бодро, конечно пошатываясь и спотыкаясь, но твердо опираясь на повреждённую ногу. Она хоть и отзывалась болью при нагрузке, но не подворачивалась, и сознание не мутилось. Заживает. Длительный отдых пошёл на пользу. Утолял голод не меньше часа, не успокоился, пока зубы не заломило, и карман не опустел. Силы ощутимо прибывали, головокружение стало стихать. Он, сидя на пне, внимательно изучал окружающее. Сбоку от дровяника, на сосенке, приметил большой рукомойник, старинный, с носиком-клином. Среди различного хлама под навесом усмотрел ванну, железную, из оцинковки, в таких раньше мыли детей и стирали бельё. Увиденное воодушевило и пришли идеи. Закончив с трапезой, добрёл до навеса, вытащил лохань и отволок её на солнечную полянку, ближе к реке. Желание помыться было непреодолимым.  С великой радостью он  обнаружил, что может ходить и тащить,  почти свободно, не оглядываясь в страхе на расстояние, отделяющее его от спасительной двери. Пусть с трудом, пусть ноги волочатся, а сил в руках нет, пусть поминутно останавливаясь и отдыхая, но он мог выполнять простейшие действия. Прислушавшись к себе и не обнаружив признаков катастрофического ухода сил и сознания, взял ведро и отправился в дальний путь к реке, метров тридцать, пятьдесят. Река оказалась не маленькой по таежным меркам, в добрый десяток метров шириной. Спокойной  лентой она вливалась в болото, и рассекала его, уходя за поворот. Чуть выше речушка суживалась до нескольких метров, и там наблюдалось бревно, перекинутое на другой берег, обтесанное сверху для удобства прохождения. Были устроены даже перильца и удобные сходы. Так сразу и не увидишь мосток, только с реки или подойдя вплотную. Под берегом, в небольшой заводи, углубленной, для удобного зачерпывания воды, болталась на привязи небольшая, полуспущенная одноместная резиновая лодчонка. В ней же лежало весло лопатка. Судя по чешуйкам на борту и на дне, рыба здесь водилась. Вот для чего сети висят. Ну, многостаночник был этот хозяин, ничем не брезговал, полностью пользовал тайгу, все её богатства осваивал. Вадим усмотрел палки шесты, чуть ниже по течению, значит, сеть и сейчас стоит. Он решил оставить это на потом, сейчас наиважнейшей задачей было натаскать воды на помывку и стирку. Бережок был обрывист, и хозяин выкопал пять ступенек, достаточно удобных и даже выстелил их грубо тесаной доской, что бы ни скользить по мокрой глине. Над водой – небольшой мосток. Эти ступеньки стали для Вадима практически непреодолимым препятствием. Но он приспособился, после нескольких экспериментов. Ставил ведро на ступеньку, затем с великим трудом подтягивал на неё своё тело, опираясь руками и коленями, непродолжительный отдых и дальше. Он принёс четыре ведра, таскал не меньше часа. Последнее ведро, подумав, взгромоздил на печь и затопил её, уж больно студеной была водица. Пока вода грелась, решил пополнить запас дров в доме, их оставалось совсем немного. Предварительно собрал спички и бережно разложил на место. Таскал по пять, шесть полен, на большее не хватало сил. Сделал не меньше десяти ходок в несколько шагов. Утомился, зато согрелся и расходился. Хоть и устал смертельно, но зато перестал спотыкаться на каждом шагу. Вадима охватила жажда деятельности. Никак не мог остановиться, много планов возникло. Натаскав дров, выволок с нар все тряпки и одеяло на улицу, развесил, зацепив концами на выступающие жердины стропил. Солнце жарило, достигнув зенита, хоть не по-летнему, но давая ощутимое тепло. Пусть проветрятся тряпочки. Распахнул настежь двери, сгрёб в одну кучу лапник, освободив доски, давая им просохнуть. Лапник то же следует заменить, но это потом. Кряхтя, на коленках, полез под нары, посмотреть, много ли нагадил за время своей болезни. Земля, мокрая жижа, источала неприятные запахи. Под нарами, приглядевшись, обнаружил много нужного добра. Лом, лопата, пешня, ящик со снастями рыболовными, как он догадался, инструмент для починки сетей, мотки веревочек и вязальной проволоки и несколько изделий из неё: петли на мелких зверей. Он сам такие ставил на зайцев, в детстве. Переместившись вдоль нар,  вытащил за рукоять бензопилу. Вот она где, и ничего не тяжёлая, килограмма три. Прочитал: маде ин джапан, ого, современная техника, с малюсеньким бачком. Странно было видеть это чудо современной техники в окружающем пейзаже. Рядом, прислоненная к стене, уже под столом стояла старая, аллюминивая десятилитровая канистра с бензином, почти полная. Там же импортный бутылёк с маслом. Вадим знал, что бензин надо разбавлять маслом, в какой-то там пропорции, да ладно, потом над этим подумает. Запасливым оказался чудак лесной. Под нарами же нашлась магазинная упаковка  мешков. И много чего там было ещё по мелочи, Вадим сейчас не стал разбирать. Он выдернул из пачки один мешок и с помощью лопаты стал собирать испоганенный верхний слой земли. Собирал по ведру, не больше, сделал три ходки, стараясь вычистить всё. Затем отправился к «лесопилке», месту, где хозяин пилил стволы, набрал там полмешка сырой опилки – ничего просохнет. Засыпал место, с которого выбрал землю, и только тогда успокоился, как будто ждал гостей и боялся, что придут и унюхают его позор.
  Вода к этому времени уже почти кипела, он снял её с печи и отнес к ванне. Возле рукомойника, в прибитой к стволу баночке обнаружил изрядный кусок хозяйственного мыла. Вооружившись котелком, разделся догола – прохладно, даже очень, стал черпать горячую воду, немного, разбавлял холодной из ванной, и поливал на голову, тело, пах, и получал несказанное удовольствие. Облившись, с помощью пучка травы и куска мыла, яростно натёрся, намылил голову и не успокоился, пока тело не стало гореть и не осталось ни кусочка кожи неоднократно не обработанной импровизированной мочалкой. С особым старанием вымывал в паху, где кожа взопрела и уже воспалилась, причиняя страдания при каждом движении, а так же натирал несколько минут кисти рук, превозмогая боль, пытаясь выскрести грязь из под отставших и воспалившихся ногтей, и многочисленных ран и порезов. Затем, смыл с себя мыло, забравшись прямо в ванну с ногами, что бы ни транжирить едва теплую воду, с огромным облегчением насухо вытерся одной из тряпок валявшихся на нарах, которая, как он рассудил, служила в своё время именно для этих целей. Он изрядно продрог, но одеваться не стал, просто залез в полушубок, натянув его на голое тело, стало тепло и очень комфортно. Нижнее бельё и тонкий свитер, короче, всю свою одежду, кроме куртки, казавшейся очень толстой и тяжёлой, закинул в ванну. И озадачился, он не мог стирать, не хватило бы сил рук и спины, и что делать дальше с замоченным бельём он не представлял, но знал, что эту одежду, в таком состоянии,  на себя не оденет. После минуты раздумья выход  нашёл простой, отломил кусочек мыла и кинул его в ванну, нагрел еще ведро воды, и, забравшись в неё с ногами, просто стал топтать одежду, переворачивая её ногами и всячески пытаясь создать бурю в лохани. Он очень устал. Но усилием воли заставлял продолжать начатое, в основном с помощью одной здоровой ноги. Солнце стояло ещё достаточно высоко и хоть не так, как в полдень, но всё же продолжало слабо греть. Он топтался не меньше получаса, сам удивляясь своей настырности.  Наконец, посчитав, что основное он сделал, выбрался из ванны. И что дальше? Трусы, носки, две пары, подштанники, комбинезон, майка, футболка, свитер. Всё это лежало в грязной мыльной воде и изредка издевательски булькало, выпуская пузырьки воздуха. Что с этими вещами теперь делать Вадим не представлял, но он точно знал, что не сможет их ни прополоскать, ни выжать. А пусть лежат, мокнут, посетила предательская мыслишка, но тут же была отвергнута. А вдруг завтра опять начнётся непогода, и что тогда. Нет, надо закончить сегодня, сейчас. Пришла новая  мысль. Вадим заспешил в избу, извлек из под нар моток веревки, взял нож, мешок, вернулся. Извлёк всю одежду из ванны, запихал в мешок и волоком потащил к реке. Там, на мостках, он привязал, поочередно, все вещи к веревке, в том числе и нестиранную куртку и сплавил получившееся вниз по течению. Веревка ощутимо натянулась, лишь бы не порвалась, а то будет дел. Нет, вроде крепкая. Одежда запузырилась, заиграла на течение. Вот и хорошо, пусть достирывается, и Вадим, собрав остатки сил, с чувством выполненного долга, отправился домой.
   Осталось последнее дело: разлохматил, расстелил лапник, занес одеяло и тряпки, соорудил ложе. Теперь всё. Сел на нары, сильно потянул носом – ушёл смрад, нет вони. Хотя тряпьё пахло не розами, но вполне терпимо, обычным, кислым, человечьим.  Хоть день ещё не закончился, но Вадим, после стольких затраченных усилий, так устал, что счёл за благо устроиться на нарах, завернуться в полушубок и, накинув одеяло, мгновенно уснуть. Сегодня впервые за многие дни и даже недели, кто их считал, он совершал вполне осмысленные действия и результатом остался доволен.
               


18 глава.
  Утром проснулся, едва забрезжил рассвет, от голода. Чувствовал себя вполне сносно и даже относительно бодро. Вчерашнее занятие хозяйством пошло на пользу. Вот и аппетит пришёл прямо-таки зверский. Пора и покушать плотнее. Воды, конечно, нет, да и ведро на улице оставил. Заглянул в чайник – чуть на донышке. Вздохнул, деваться некуда, надо по воду сходить и белье из реки добыть. Влез в сапоги, наконец просохшие, босыми ногами, запахнул полушубок плотнее, отворил дверь, и застыл на пороге. Всё вокруг бело.
    Снег укрыл землю небольшим слоем и продолжал медленно, как во сне, в полной тишине, ложиться мелкими блестками. Это были не хлопья, а меленькие льдинки, как от замерзшего и падающего на землю тумана. Небо не проглядывалось, прячась в мутности оседающих льдинок. Красиво и страшно. Неужели зима. Какой сегодня день? Сентябрь кончился давно, наверное, октябрь, середина или уже конец, где-то так. Да, всё вовремя. В их городе зима приходила в начале ноября, а здесь севернее намного. Значит, зимовать. Изо рта валит пар, минус хороший, голые коленки доложились об этом факте легким пощипыванием. Ого, в районе минус десяти, значит. Вчера то было относительно тепло, земля должна была прогреться, а вот снег лёг и не думает подтаивать. Видимо, вчера вечером и ночью, при ясной погоде, мороз разгулялся по-свойски. Подморозил землю, схватил ледком, а под утро и припорошил. Хвойники, посеребрённые снежком, выглядели сказочно, трава, схваченная морозцем, топорщилась причудливой икебаной. Зачарованный мир, тишина необычная, ни тайга, ни шумит, ни птаха, ни чирикает, вездесущие пронырливые бурундуки затихли, ни следка на белом снегу, ни иголочки опавшей. Даже как-то наступать на эту белизну кощунственно. Вон ведро валяется, где вчера бросил, уже и ни ведро, а пейзаж с натюрмортом. Чудо чудом, а живот подводит, идти надо. По пути прихватил из короба горсть ягоды, закинул в рот и, подобрав емкость, отправился на реку. И её ледком с бережков прихватило, веревка – большая горизонтально лежащая сосулька, примерзла к мосткам. Краем ведра Вадим проломил лёд, потянул веревку, и стал извлекать из воды вещи, одну за другой, с большим трудом, помогая зубами, развязывая мокрые затянувшиеся узлы. Блин, мешок не прихватил, как теперь эту груду тащить. Придется две ходки делать. Трусы, носки, майку распихал по карманам полушубка, тяжеленную куртку накинул на плечи, благо тулупчик овчинный, кожей наружу, не промокнет сразу, подхватил ведро и побрёл к домику. Дома, продрогнув за время своей вылазки, задержался. Растопил печь, развесил принесённые вещи для просушки, наполнил до краёв чайник, вымыл котелок и посуду, холодной водой, не став дожидаться пока подогреется. Разлил остатки воды по всем емкостям и отправился во вторую ходку. Подойдя к реке, стал осматривать лодку. Вынуть бы её надо, а то вмёрзнет, испортится вещь. Подобрав валявшуюся рядом жердину, видимо предназначенную для поставки сетей, стал обрушивать лёдок вокруг лодчонки, и вскоре она заплавала в свободной воде. Лёд уносило течение. Вытащил её на мостки, осмотрел. На дне лежал мешок прорезиненный, в нём, Вадим обнаружил полный ремкомплект, с клеем и заплатами, а так же маленькую помпу для накачки. Не зная для чего, он собрал насос, накрутил шланг на клапан и накачал полуспущенную резинку. Лодка приосанилась, радуя взгляд округлыми боками и мощью человеческой мысли, вот придумали же, хорошая вещь. И так она соблазнительно выглядела, как будто приглашала, давай прокатимся. Вадим сомневался, с подозрением глядя на светло зеленое чудо, а потом на реку, свинцово тяжёлую и медленно тягучую. Сомнения разрешились неожиданно. В том месте, где из воды торчали вешки, сильно плескануло. И ни чебак, какой, а хороший зверь возмутил спокойствие и тишину наступающего дня. В Вадиме проснулся охотничий азарт, помноженный на голод. Скоро закипит котелок и после продолжительного голода, на пустой желудок тушёнка может и не пойти, а вот рыбка – это ж… Вадим аж захлебнулся слюной, как ему захотелось наваристой ушицы. Хоть ноги и руки отмерзали, он столкнул лодку на воду, и сам плюхнулся сверху, пузом вперед, пластом. Не очень эстетично, зато верно, ноги держали ещё плохо, а о чувстве равновесия говорить не приходилось. Рискуя перевернуть плавсредство, с великим трудом и предосторожностями, после многочисленных неудачных попыток, наконец,  уселся на дно, взял весла лопатки, и, рискуя отморозить руки, судорожными рывками повёл лодку к вешкам. Течение подхватило, понесло. Вадим перепугался не на шутку, не хватало, что б его вынесло на болото, он же и ста метров по нему пройти не сможет, да ещё холод такой. Но всё обошлось, он быстро приноровился грести дружно и сильно обеими руками, лодка перестала рыскать и подчинилась гребцу. Сеть стояла не на течении, а под противоположным берегом, где река, изгибаясь, образовывала широкий залив. Хорошее место, отметил Вадим. Изловчившись, бросил весла в лодку и уцепился за шест, глубоко и надёжно воткнутый в грунт. Отдышавшись, запустил руку в воду и быстро нашарил веревку, потянул – пошла сеть. Перебирая её руками, двигался вдоль. Рыбы было много, всякой, но  снулая, давно сеть стояла не проверяемой. По воде мелькнула тень, большая птица парила низко над водой чуть в стороне. Ещё один охотник, рыбная, судя по всему, речушка. У Вадима не было сил распутывать узлы, и освобождать сеть от рыбы и он удовлетворился лишь осмотром, ища ещё живую, ведь плескануло же здесь. Да, вот и она. Сильный рывок, чуть не вырвал веревку из его рук. Вадим подтянул рыбину к себе. Щука, да какая огромная, он таких ещё не ловил. Да ни каких не ловил, не рыбак. Бывало, баловался за компанию, но обычно в таких вылазках на реку только пили, а когда не пили, он предпочитал поплавок и тишину, не рыбы ради, а побыть наедине с собой, отойти с похмелья, не показывая распухшее лицо. А тут зверюга! Намотала на себя сеть, скрутила в жгут, рвётся. Вадим с огромным трудом, не с первого раза, затащил её в лодку, предусмотрительно держа руки подальше от страшной пасти. Рыбина, заняв собой почти всё свободное пространство, отчаянно билась. Что в таких случаях делают? Слышал, что ломают хребёт. Ага, такой сломай, она сама тебя сломает. Придавив хищника коленом и локтём, нашарил лопатку весла и стал бить рыбину по голове ребром. Колотил долго и ожесточённо, запыхался и вымотался в конец, и, наконец, она затихла. Нож с собой Вадим не захватил, а то без сожаления бы перерезал сеть, до такой степени она была запутанна. Не меньше десяти минут он извлекал добычу из ячей, весь в рыбьей слизи, замерзший, хлюпающий носом, сидя задом в ледяной воде, которой в лодке набралось изрядно, Вадим, наконец, выпутал её. Сеть не откинул, набравшись сил и последнего терпения, встряхнул над водой, и хоть не до конца распутанной, но всё же аккуратной лентой опустил в воду. Дрожа в ознобе, стуча зубами, схватился за весла, спасибо хоть в суматохе не выронил в воду, сильно и часто погрёб в обратный путь. Он был несколько длиннее и труднее, против течения. Вадим сначала держался берега, а поравнявшись со своей заводью, на противоположном берегу, направил лодку против течения. Усилия увенчались успехом, он точно подошёл к причалу. С огромным облегчением выбрался из лодки, на мостки не получилось, свалился в воду, по пояс, и уже потом, закинув колено на доски, выбрался окончательно. Выволок лодку вместе с добычей. Рыбу засунул в мешок, не забытый в этот раз, головой вперед, на всякий случай, вдруг оживёт. Оставшуюся мокрую одежду приспособил под мышку, ведро оставил, не под силу, следующий раз уже. Мешок тащил волоком, никак не меньше десяти килограмм, вот это добыча, на ползимовки хватит, Вадим, невзирая на всю трагичность ситуации, улыбался во весь рот. Он опять был доволен собой: ничего, не пропаду, вон я какой молодец, такого фрукта выловил. По пути к избе, не придумав ничего лучше, закинул щуку в ванну, вылив из неё воду от вчерашних постирушек, и обессиленный ввалился в избу.
  Так, еда опять откладывается, да сколько можно, он бы сейчас эту щуку сырую сожрал. Печь прогорела, котел не кипел. Раскочегарив буржуйку и выплеснув лишнюю воду из до краев наполненного котелка, Вадим смиренно забрался на свою лежанку, закутался в одеяло, всеми силами стараясь согреться. Нелегко далась ему эта вылазка. Сейчас вода закипит, и не до жиру, сварит лапши, или каши, из запасов промысловика, на рыбу сил не осталось. Без тушёнки пойдёт, он бы сейчас что угодно съел, хоть хлеб горелый, корочку верхнюю, которую никогда терпеть не мог, а сейчас при мысли о ней рот наполнился слюной. Сейчас, немного ещё, через минуту закипит, и он встанет и кинет лапши, и она разварится…, нет, он не будет ждать пока разварится, пусть с хрустом, да с хрустом, полусырая ещё лучше, он будет её жевать не быстро, медленно, наслаждаясь, до муки, до жижи жидкой, жевать, жевать… , а она будет проваливаться в пустой желудок и там  довариваться, давая ему сил и жизнь, а он не много будет есть, но долго, что бы не …….. Вадим провалился в сон.
    А когда проснулся, было холодно и темно, и есть совсем не хотелось, и вставать тоже. Да что же это. Мысли беспорядочно и беспокойно теснились в голове. Выходит, день пролежал в отключке, изба выстудилась из-за неплотно притворенной двери. Тело лежало кулём, руки налились свинцом, и голова, и ноги, пошевелиться не мог. Руку приподнял и тут же уронил, тяжела. Не мог он так устать, это болезнь возвращается, слишком резво он подскочил. Что же теперь будет, ведь он так и не поел, а это уже страшно. Ведь была возможность. Ему вдруг ужасно расхотелось умирать, он вчера и сегодня утром особенно, вдруг поверил, что сможет выжить, пережить этот кошмар. Надо было ему аккуратнее, кушать надо было, и отдыхать, а не в реку нырять. Два дня у него было и так и не нашёл ни времени ни сил перекусить, кроме горсти, двух, орехов вчера с утра. А сколько он уже без еды? Это всерьёз беспокоило. Говорят, что месяц можно поститься без ущерба для здоровья, а он уже больше месяца на ягодно-ореховой диете, не считая одного двух полноценных обедов, сразу, как пришёл сюда.  То-то он вдруг забегал, сейчас стал анализировать, и понял, что достаточно легко передвигался эти два дня. Если не брать в учёт его травму, общее болезненное состояние, и крайнюю слабость, то очень легко ощущал себя на ногах. Он и в «мирной» жизни, последние годы, передвигался достаточно тяжело. А когда один раз отключили лифт в его городской квартире, он забирался на свой «чердак» - пентхауз, на одиннадцатом этаже, не меньше часа, проклиная всё на свете и грозясь местному ПЖРТ, всеми существующими карами.  А тут, и в правду, почувствовал легкость. Смог бы он полгода назад четыре ведра воды натаскать, как вчера? Неуверен. А в авантюру с рыбалкой пустился, почти не раздумывая: поступил бы он так несколько месяцев назад? Вспомнил, что читал где-то о пользе голодания, мол, и Иисус сорок дней постился, а дьявол его искушал. А где его искушение? Он бы с удовольствием поддался. Ау, дьявол, ты где, с мармеладом, шоколадом и вертолётом в придачу. Что ж ты не выручаешь, не искушаешь?
     Подумал, и тут же осекся, вздрогнул, поднял, налитую свинцовой тяжестью, руку и перекрестился; вдруг встала в памяти та страшная его ночь на острове среди болот. Его вой звериный, его мольбы к богу, его состояние покинутости и отверженности. Вновь мороз прошёл по коже, как тогда: господи прости, по глупости, прости раба божьего. Молиться он не мог и не умел, только эти слова пришли в голову. Он повторял и повторял их бесконечно. А на кого оставалось надеяться, когда и самому себе не верил, когда встал на пороге и заглянул в щелочку небытия. Не от страха божьего бормотал под нос слова, страха не было, было нечто гораздо более серьёзное, чем страх. И возникло понимание, что никого не осталось на свете между ними: ни родни, ни друзей, ни попа, ни церкви, только он, слабый и беззащитный, умирающий человек и господь во всей силе и величии. Он явно ощущал присутствие чего-то. Мог поклясться, что был не один в этой, затерянной среди бескрайних просторов, тайги, избе. Эта тайга, в союзе с наступающей зимой, отделяла его от остального мира надёжнее, чем океан отделял Робинзона от материка. Он читал эту книгу, ему нравились приключения, неожиданности, он с удовольствием прослеживал путь деятельного человека, сопротивляющегося обстоятельствам, и строящего свой мирок, не лишенный уюта и приятности, в отрыве от цивилизации. Главы и абзацы, посвященные отступлениям о душевных терзаниях Крузо и повествующие об его набожности, Вадим пропускал. Как всякий материалист, считал это бредятиной, не заслуживающей ни малейшего внимания умного человека. Про то как он строил хижину, охотился, обустраивал свой быт, это, да, это интересно. Пришла мысль, что он сейчас в своей ситуации, не сильно отличается от героя Дефо, просто немного другие обстоятельства, и немного другая географическая широта. А время? Оно всегда то, человек мало изменился по своей сути. Может, стал немного избалованней, инфантильней, меньше приспособлен к труду, меньше знает о природе и о взаимосвязи вещей. Но это быстро возвращается к человеку, попавшему в трудную жизненную ситуацию. Это как рудимент, как хвост, быстро отваливается налёт цивилизованности, в нецивилизованных обстоятельствах.
   Мысли текли плавно и неспешно, Вадима радовал тот факт, что голова его, в отличие от тела, сохранила своё здоровье, он мыслил довольно ясно и логично, хотя явно не по теме. Сейчас подумать бы, как извернуться да покушать хорошо, а он о литературных героях и сравнениях, но эти параллели успокаивали. Было уже так, не он первый, не он последний. Только бы выжить, пережить, эту свою, внезапно вновь свалившуюся слабость. То чувство уверенности, что он обязательно выживет, посетившее его два дня назад, не ушло, не взирая на его теперешнее состояние. Слабая надежда, ничем не подкреплённая, жила отдельно от его тела. Тут он вспомнил про свою раковую опухоль. И всё же, где она была. Он тогда не воспринял информацию, которую хотел довести до него Юрий Антонович, и быстро ушёл, бежал в панике. Не мог вспомнить, что говорил ему врач, как  ни напрягался. Что-то же говорил, пытаясь успокоить? Какими словами, какую надежду давал? Нет, не вспомнить уже. Сейчас, лежа колодой, он попытался просканировать своё тело. От кончиков пальцев до головы. Напрягся, несмотря на холод, на лбу выступила испарина, он просматривал себя изнутри. Не сказал бы, как это делал, но он вдруг увидел себя. Не зная, как это должно выглядеть в оригинале, но, тем не менее, он нащупывал точки неадекватности в организме. Да, вот суженные сосуды в ногах, кровь не поступает к пальцам ног в полном объёме, варикоз, там сосуды забиты какой-то белой слизью, и кровь ищет обходы, выпячивая вены. В животе полный бардак, кишечник забит, здесь камни и тут, а вот и она, опухоль, в кишках. Есть ещё опухоли, но уже слабые, в заднем проходе, геморрой, там вены вздулись и переплелись, но уже спали, и воспаления нет, это не смертельно. Желудок, легкие, сердце, а вот, позвонки, снизу, вверх, теперь голова. Да, впечатление удручающее. Что тут можно сделать? Да, пожалуй, ничего, крайне изношенный и запущенный организм. На сердце и легкие без слёз не взглянешь. Разве это легкие – чернота сплошная, сгорели они, смолами забитые. Ага, вот ещё одна опухоль, небольшая ещё, но ткань вокруг мертвая, с копейку размером, но достаточно перспективная, расти и расти.  Кровотоки и органы, он совершал путешествие внутри собственного тела. Здравствуй, мочевой пузырь, как ты старина? Тяжко. Сколько тонн алкоголя через себя пропустил, хотя тебе чё, вроде хорош с виду, бодрячком, у печени и почек спросить надо. Живы, курилки. Привет и Вам. Что? Отдыхаете, чиститесь, за пятьдесят лет впервые? Ну, что ж, удачи. Тебе печёнка легче, ты самовосстанавливающийся орган, а вот  почкам тяжелее, они камешками загруженные по самое не хочу, и колоть выводить, ох как тяжко. Что скажешь, детородный орган? Ладно, ладно, не ругайся, сам понимаю, всё пока, пока, больше не спрашиваю ни о чём, несколько лет в работе не был, отдыхай. А это что за потешный стручок малыш, как тебя звать, за что отвечаешь? Уже ни за что? Жаль тебя, потешный такой. И что, не оживёшь никогда? А если к тебе кровоток пустить опять, кислородом и витаминами наполнить, думаешь, не поможет? Ладно, ладно, поживем, увидим, ведь шевелишься ещё, не отмер. Ты держись, а то хоть маленький, а помрёшь, и хана всем, загниёшь, остальных подведёшь. О, какой прикольный Шпицберген, ты как тут вырос, полип полипыч, не место тебе тут, видишь, мешаешь циркулировать местным. Ты давай, того, этого, вали отсюда. Охренеть зараза…….
   Вадим, очнувшись от наваждения, тряхнул головой, привидится же такое. Ни когда раньше не отмечал за собой такую изощренную способность так рельефно фантазировать. Видимо, с мозгом всё-таки не всё так хорошо, основательно внутрь него, в гости, он так и не дошёл. И, слава богу. Нет, всё-таки, как бы поужинать. Долго вошкался, колготил ногами и руками, но все же сумел сесть на край, свесил нижние конечности к полу, в позе кучера, ни в силах держать спину прямо. Уже неплохо. Следующим номером программы, встал, опёршись о край нар. По шажку, по сантиметру, пошаркал до печи. Передохнул, пережив приступ головокружения, запихнул три полена, сунул найденную и припасенную вчера впрок кору березы, чиркнул спичку. Ого, жизнь-то налаживается, огонек бодро занялся. В котелке вода не выкипела, рядом на мешке, пачка макарон, неведомо, когда и как туда положенная. Чайник на месте, клюква заправлена и уже запарена, судя по белесости сверху плавающих ягод. Вадим твердо утвердил свой зад на нарах около печи, решив, во что бы то ни стало, всё-таки поесть.
  Темно, слабенький свет из оконца от полной луны, избу озаряют лишь сполохи огня в печи, вырывающиеся из неплотно прикрытой дверцы топки. Сидеть хорошо, без движения, расслабленно, лежать уже не возможно. В дело опять пошли орешки из раскрытого мешка, часть из которых рассыпалась по полу. Надо бы подобрать, но потом, всё потом, не прокараулить бы в очередной раз еду. А что там щука? Выйти бы глянуть, может, занести, попытаться почистить. Но, нет, не по силам. Сейчас будет аттракцион, варка лапши без соли. Где она находится, Вадим не помнил, и даже если бы знал, ни за что бы ни пошёл. А то пока ходит, получится как всегда, уснет по пути, и останется без еды. Нет уж, с места не тронется, пока не сготовит, а потом можно и расслабиться. Лишь бы сготовить. Вода закипела, сперва слабенько, отдельными бульками, затем нормально так, басовито, с подпрыгиванием котелка. Пора. Как алхимик, почти священнодействуя, Вадим взял заранее вскрытую пачку макарон, тщательно отмерил, на глазок, четверть от неё, и бухнул в котёл. Вот, блин, помешать же надо, где ложка, или что там? Оглядевшись, почти в полной темноте, нашарил орудие, рядом, на нарах, оказывается заранее приготовил, возможно, еще вчера. Пошёл божественный запах варящихся макарон. Пришла запоздалая мысль: не сидел бы, а тушенку поискал, открыл, пока время было, ведь насколько бы вкуснее было. Попытался вспомнить, где лежат банки, и куда вчера задевал нож. Попытка мыслить не абстрактно, а категорично, не увенчалась успехом. Он не знал ни первого, ни второго, а слепо шарить в темноте – это не сейчас. Что творилось в котле, он видеть не мог, поэтому, честно выждав минут десять, пятнадцать, перенес его на нары, туда же поставил давно закипевший чайник, а стакан и ложка были уже в нужном месте. На последних остатках сил добрался до двери, справил малую нужду, не переступая порога, плотно притворил дверь, по пути сыпанул несколько горстей орех в карман полушубка и свалился на нары. Теперь всё, пусть лихоманка терзает его хоть неделю, он готов, а продукты жизнедеятельности он вынесет позже, нежели нужда возникнет, по проверенному способу. Упал, приготовившись вновь отключиться, но не случилось, сознание не только не покинуло, но и принялось нашёптывать: поел бы, бедненький. От бедненького он отмахнулся, а вот от аппетитного запаха свежего варева, нет. Удобно устроившись на боку, и, вооружившись ложкой, принялся хлебать лапшичный суп, как он про себя назвал разваренную в литре воды пригоршню макарон. Блаженство: обжигаясь и захлебываясь, но, помня об опасности переедания после длительного голодания, Вадим в течение длительного времени хлебал горячую воду с изредка попадающимися в ложку разваренными мучными изделиями. Кайф, другого слова не подберешь. Тело наполнялось теплом и довольством. И попутно с этим крепло чувство уверенности и благодарности; к богу, к хозяину заимки, ко всему человечеству. Наконец, окончательно насытившись, отставив котелок в сторону и не попив даже «чаю», Вадим откинулся в сторону, и широко раскидавшись по полатям, с чувством, что теперь то уж точно всё будет хорошо, уснул крепким, здоровым сном.

                19 глава.
  Снаружи завывала и свирепела метель. Хлопья снега бились о стекло окна и, не задерживаясь, закручиваясь, уносились в сторону. Света в избе, со вчерашнего дня, добавилось немного. Холодно не было. Свежо,  нормально. Дверь он притворил плотно, теплая избушка, на совесть сложенная. Вадим проснулся давно, прислушиваясь к завываниям ветра снаружи. Слабость была, а вот болезненности вчерашней – нет. Здоровая такая слабость. Он уже дохлебал остатки лапшичного варева, выпил два стакана холодной клюквенной настойки, и просто лежал строя планы на будущее. Они представлялись очень простыми: выжить. А летом выйти к людям. Всё просто. Даже вопрос как выжить, не стоит. Есть изба, дрова, какая-никакая еда, орехов, так на роту таких зимовщиков, тайга не бедна, есть река с рыбой, петли, а кого ловить на них, так найдётся. Морально-физическое состояние? Ничего, наладится. Он это за последний месяц прошёл неоднократно – от отчаяния, до смеха истерического, - приспособится. Нога уже почти не болит, руки заживают, живот спал до критического размера, теперь, даже стоя, может свои коленки увидеть, ребра прощупываться стали и грудь с третьего, на первый номер спала. Ощупал себя всего, ого, ещё немного и Аполлон, мать его. Килограммов двадцать скинул. А может и того больше. Ощупал подбородок, уже не щетина – бородка, а ведь никогда растительность не росла. Это была вечная тема насмешек. Шевелюра нормальная, ноги волосаты, а на теле и на лице – ноль. Вафельным полотенцем пошаркать и побрит. Ногти отросли, как у зверя, отстают от мяса и загибаются внутрь. Кряхтя и поеживаясь, сел на постели, стал внимательно рассматривать и ощупывать поврежденную ногу. Опухоль спала, и синевы почти не было, только при надавливании и попытке потянуть носок на себя, отзывается ноющей болью. Всё нормально, банальное растяжение, это проходит, пусть не быстро. Ноги все в синих кровоподтёках, особенно досталось коленям, сбитая кожа, хруст при движении и боль при попытке помассировать коленную чашечку. Ощущение, что пересохла жидкость в суставе, не осталось смазки. Да, им досталось больше всего. Сколько дней он полз на коленях? А масса его тела, без мышечного корсета ног и спины, а бесконечные падения – всё на них. Как-то надо полечить. Но ничего не приходило в голову. Явно необходим компресс, горячий настой из травок каких – нибудь. Но в этом он не  понимал, вообще, ничего. Клюкву наложить? Просто горячие примочки поделать? Вдруг вспомнил. Как-то случайно посмотрел по телевизору передачу с гениальным знахарем современности, как, бишь, его звали, это не важно. В той передаче говорилось о чуде исцеления практически от всех болезней с помощью своей мочи. Уринотерапия, кажется, называется метод. Вспомнил, точно. Вот они с дедом бурят скважину под воду, месяцев несколько бурили, с помощью ворота и самодельного бура. Бур навинчивали на конец трубы, на трубу хомут с поперечной трубой и ходили по кругу, ввинчивая конструкцию в землю. Метр в час, иногда труба упиралась, тогда с помощью домкрата вытаскивали всё забуренное, и дед начинал совершенствовать бур, точил, наваривал, и вновь хождение бурлачное по кругу. Однажды, поленившись открутить вытащенную трубу, они, упираясь, вынули из скважины метров семь железа, с массивным сверлом на конце и, не удержав, уронили всю эту плеть деду на ногу. Никогда прежде и до сего времени, Вадим не слышал такой тирады из матов, проклятий и пожеланий. Дед был виртуозом русского, фольклорного уже теперь, мата. То, что употребляется сейчас,- так, несколько десятков устоявшихся пошлых словосочетаний. Дед же говорил связными трехэтажными предложениями и в них, кроме мата, улавливался смысл и логика. Тогда Вадим кинулся домой за бинтами и йодом, а когда вернулся, как раз к завершению дедовского монолога, то застал такую картину: дед, расстегнув ширинку и оттопырив голенище сапога, справлял малую нужду прямо в сапог.
  - Чё, уставился, давай, напыжься, ссы в сапог. Да не хлопай глазёнками, говорю, верное средство, давай, не гужуйся, ссы, придурок, мать твою….
  И Вадим ссал, а дед пояснял, что, когда в войну были легкие ранения и травмы, только так  и спасались, моча отличное средство. Неделю дед не снимал сапог, в нем и спал, не взирая на ворчания бабки, и продолжал регулярно в него мочиться. По прошествии времени, однажды, натопив баню, он позвал Вадима, и они совместными усилиями сдернули сапог, разрезать, «портить хорошую вещь», дед не позволил. Нога выглядела вполне сносно, хоть и коряво. И Вадим в очередной раз поразился своему деду, это ж не человек, как говорил поэт, гвозди бы делать из таких людей. Стопа была буквально раздавлена и расплющена, наверняка, с множественными переломами мелких косточек, самых болезненных, а ведь ходил, терпел, не жаловался. И сейчас, пошевелив пальцами, пробормотал, нормалёк, и полез на полок париться, с хитрым вечным шукшинским прищуром. Да, дедушка…… он бы в такую передрягу не попал точно, а попав, ни минуты бы не скулил, а уже начал бы баню строить и рыбу глушить, ни минуты не терзаясь душевными переживаниями. Было поколение, как там: богатыри не вы, хоть и росточком метр с кепкой.
  Ну, что ж, за неимением других подручных средств и этот способ сгодится. Вадим, затопив печь, нарвал шерстяных тряпочек из валявшейся на полатях подобия шали, оторвал кусок целлофана, приготовил веревочки. Сцедил «лекарство» в жестянку консервную и наладил компресс. На колени и больную ногу. Держал около часа. Сначала щипало, затем стало хорошо, боль и вправду отступила. Повторил процедуру уже с руками, обмотав их теми же тряпочками вновь обильно смоченными. Ногти бы постричь, но ножниц он не нашёл, а при попытке сделать это ножом, взвыл от боли, уж очень сильно были воспалены подушечки пальцев под ногтями. Сначала надо подлечить, потом стричь.
  Лечебными процедурами Вадим занимался практически весь день, в перерывах глотая горячий морс стаканами, дабы не ощущать нехватки в «лекарстве». Ногами и руками не ограничился, прикладывал везде, где болело, и на особо страшные кровоподтёки, на порезы, неоднократно устраивал маску на лицо. Оно нуждалось в уходе, кожа шелушилась, порезы загнили, губы трескались и сохли. Уже после первой маски он почувствовал улучшение, кожа стала мягче, перестало тянуть и саднить, порезы и ранки помягчели, и Вадим смог снять загноившиеся корочки, и тщательно промыть ранки.  Ближе к концу дня сделал вылазку за водой. Тщательно утеплился, надел просушенное нижнее бельё, комбинезон, только куртка ещё оставалась влажной. И пусть, полушубок отлично грел и был по размеру, разве что слегка мешковат.
    На его мысу пуржило. Ветер завывал в верхушках деревьев. Снега было мало, с открытых мест его выдувало, в основном ветер носил выпавший вчера, новый, вроде не падал, но Вадим бы не смог поручиться. Закрывшись рукой от ветра, довольно резво сходил на реку, зачерпнул ведро, нового льда не образовывалось; хоть и мело, но крепкого мороза не было. Вадим нес воду в одной руке, а второй тащил за веревку лодочку, подумал, что не нужно оставлять здесь. Неизвестно, что будет завтра: снег, мороз, потом откалывай её. Дотащив ношу до порога, оставил ведро, а лодку занёс под навес и закинул на поленницу. Долго смотрел на топор, мучительно вспоминая, что-то же хотел сделать, была какая-то идея вчера. Ага, сообразил. Чуть не вприпрыжку, прихрамывая, кинулся к ванне. Рыбина лежала, слегка занесенная снегом.  Уцепив её за пасть, подтащил к чурбаку, взял топор и начал рубить на куски. Ни филе, ни стейка, конечно, не получилось, даже слегка красиво не вышло, но корявые взлохмаченные  куски вполне его удовлетворили. Сходил за мешком, скидал в него разделанную добычу и подвесил на стропилину у входа. Один кусок прихватил с собой.
  А вот и ранний ужин, или поздний обед. Вадим вычистил кусок рыбины, снял чешую, выскреб кишки, разрезать дополнительно не стал, закинул его в котел, сыпанул туда же горсть крупы, посолил, добавил лаврушки и ещё какой-то приправы нашедшейся у хозяина в больших количествах. Терпения хватило минут на десять, запах просто убивал. Вадим снял котел, но не стал хлебать, как вчера, на нарах лежа, а принес к столу, налил в тарелку, а мясо выложил в другую миску, достал пригоршню сухарей. Его труды были вознаграждены с лихвой. Никогда он не ел так вкусно и сытно. Щука не самая жирная рыба, с сомнительными гастрономическими качествами, но Вадим бы сейчас поклялся, что истекающий хрустальной слезой свежекопченный балычок осетрины, употреблённый им накануне поездки, в лучшем ресторане города, ни шел ни в какое сравнение с этим бесформенным куском волокнистого недоваренного мяса. Съев кусок, похлебал юшки с кашей, вприкуску с сухарями. Запил горячим морсом и довольный жизнью, изрядно отяжелевший, заполз на нары. Наложив компрессы на колени и стопу, уснул сном блаженного Валентина, или Варфоломея, или…. Не важно, уснул крепко и сладко.
   Проспал остаток дня. Затем ночь. Несколько раз вставал и перекусывал. Дохлебал юшку с сухарями, потом морс с сухарями, готовить было лень,  понимал, что слишком мало продуктов, но остановиться не мог. Переключался на орехи, затем не поленился, сходил под навес за вяленой рыбой и растерзал штук пять. Это помогло, потому что после соленного много пил и это притупляло аппетит, неожиданно разгулявшийся. Уже под утро съел полную миску клюквы, опять же с несколькими сухарями. Истощенный организм, пошедший на поправку, требовал пищи. И получал её без отказа.
  Лежа в своей постели, щелкая орехи, Вадим анализировал создавшуюся ситуацию. Ясно, что до весны ему отсюда не выйти, и вряд ли кто придёт на выручку. А почему ясно, почему не выйти? Скоро снег ляжет плотно, заморозит болота и речушки, есть лыжи, он достаточно тепло одет и даже знает примерное направление, куда следует идти. Но это не точно, только приблизительно. И компаса нет, а что бы определять на глазок, не такой уж он и опытный турист. Вспомнил, как они, будучи студентами, решили прогуляться по тайге, с его Вадима, подачи.  Шли несколько ребят, безалаберно, без компаса, из Санджика на юго - запад, хотели прийти в Тегульдет, а вернулись через три дня тремя километрами ниже места, откуда стартовали. Хотя были уверенны в правильности пути. И, слава богу, что так получилось, могло быть хуже. И сейчас, если промахнуться мимо деревни, то можно идти до самого Енисея, ни дорог, ни населенных пунктов здесь нет. Если идти сразу на юг, то там оживлённее, есть железная дорога, с юга на север, но опять же это сотня, другая километров. Пусть на лыжах быстрее, чем пешком, хотя не факт. Но даже если он окончательно поправится через пару недель, всё равно дорога займёт не меньше недели, как ночевать? У костра? Это можно, не так это и страшно, когда одет, обут, есть еда, топор, нож. Это можно. И выйдет он, это точно, надо только дня три, четыре топать ровно на юг, а затем по касательной на юго-восток, тогда он точно пересечёт дорогу. Или на юго-запад, тогда может выйти на Чулым, там достаточно деревушек по берегам, это уже цивилизация, но намного дальше будет путь, чем до железной дороги. А ведь ещё по дороге можно набрести на охотничью избу, подобную этой. Их в округе много, он это знал, и сейчас как раз начинается сезон охоты на пушного зверя. Охотники в тайге есть, и это зима, он может увидеть следы, лыжню, и найдёт людей. Всё это хорошо, но, где, черт побери, здесь юг и север. За свою жизнь он плутал неоднократно и знал не понаслышке, что, значит, потерять направление. Всё в его построениях, конечно, логично, выйти можно, но…
    …..Вспомнилось. Байкал, тропа на пик Черского, шли вчетвером. Вадим и двое забытых теперь за давностью лет, людей, под руководством Кудяшова, заядлого туриста и вечного бродяги. Собиралось больше, но в последний момент осталось четверо. Тропы не было, беспрерывно перелазили или подныривали под поваленные стволы, между стволами трава по грудь, заплетающая ноги. Он, молодой, спортивный тогда ещё, хорошо тренированный, но не ожидал такого груза усталости от первого же дня похода, а впереди четырнадцать дней. На третий день они вылезли, наконец, из тайги, и вошли в более высокую горную зону, где появилась тропа, и лес стал более приличным и проходимым. Горы пока невысокие, но живописно переплетённые, без явных хребтов и направлений. Вышли на уникальный природный объект, идеально ровный ледник среди тайги, хоть на коньках катайся. Гроты и ледяные пещеры порадовали. Вадим не задумывался о направлении и только очень изредка заглядывал в карту, целиком полагаясь на руководителя. По сравнению с его умением ориентироваться, Вадим казался себе полным географическим кретином, хотя всегда считал и даже хвастался, что у него врожденная способность к ориентированию. Как говорят, встроенный компас, ведь фактически вырос в лесу. Кудяшов, выверяя маршрут, попросил сходить за увальчик и послушать, посмотреть, нет ли там ручья. Одна нога здесь, другая там. Вадим быстро взбежал на сопочку, немного спустился с другой стороны. Нет не слышно, ветер сильно шумит в верхушках деревьев, и впереди, под острым углом, преграждает путь ещё одна складка. Обогнул её, взбежал на следующую. Складки множились и переплетались, но общая тенденция к понижению местности сохранялась. Ему казалась, что вот за следующим увалом будет резкий склон и внизу искомый ручеек. Бежал  хоть и недолго, но минут пятнадцать прошло, и  понял, что в, принципе, задание выполнено, нет ручья, а если и есть, то далеко, или не в том направление. Он всё время шёл прямо, и поэтому не озаботился засекать свой путь. И при выходе на разведку, не предполагая уходить далеко, не определился на местности ни по солнцу, ни по вершинам гор. Да, честно говоря, и не умел. Так же прямо стал выходить. Преодолел три увала, ровно столько, сколько и сюда. Ничего. Местность незнакома, нет и намёка на ту долинку с ледником. Ещё ни мало не печалясь, но, уже беспокоясь и сомневаясь, взбежал на ближайшую вершинку. Вскарабкался на кедр. Душа потекла куда-то в область живота, неприятно. Куда хватало глаз волнистое море складок, одиноких вершин и море тайги, и не малейшего понятия о направление. И смех и грех. В трёх соснах заблудился. Был, конечно, выход. Спуститься в долину основной реки, найти тропу и вновь подняться. Но даже спускаться и искать реку - это больше часа. Затем побегать вдоль неё по завалам и буреломам и найти ту тропочку, это тоже большой вопрос. В лучшем случае, часа три. Твою мать, сходил в разведку. Вадим не ушёл далеко, и потому решил нарезать расширяющиеся круги. В этот раз четко засёк свое местоположение и начался бег. Носился  минут тридцать, уже потеряв всякое представление о местоположение долинки с ледником, где остались товарищи, но, чётко придерживаясь своей кедрушки, откуда обозревал окрестности. Через некоторое время поймал себя на мысли, что вообще не представляет, где находится. Он бы рад был сейчас спуститься к реке и пройти путь заново, но где она? Ни сторон света, ни направлений, в голове каша. В конце концов, поборов ложную гордость, стал орать. И вскоре услышал ответный крик, очень, и очень, издалека, и с того направления, о котором думал меньше всего. Милый Кудяшов, он узнал его голос, который звучал на грани слышимости. Вадим несся по тайге, перепрыгивая лесины, продираясь через кусты, беспрерывно крича и получая ответ, все ближе и ближе. Подбежал, задыхаясь, сообщил, что ручья точно нет. Как Кудяшов нашёл его, загадка. Они выходили ещё минут десять и вышли совсем не там, откуда стартовал Вадим. Да, опыт. Александр Васильевич не упрекнул тогда ни словом, и больше к этой теме они не возвращались. А зря, мог бы, и поучиться у старшего товарища точнее определяться со сторонами света, глядишь, сейчас бы и пригодилось….
   Вадим встряхнулся, прогоняя видения прошлого. Они оптимизма не добавили. Нельзя идти. Вон и хозяин мужичок предупреждал, не ходи, сгинешь. Было бы здоровье, как тогда в юности, куда ни шло, а теперь? Он не знал направления, троп уже не увидеть, низкому северному солнышку доверять нельзя. Оно, во-первых, очень редко появляется зимой, во-вторых, ну, покажет оно восток утром, и что? Сотня метров, обошёл поваленное дерево, и где твой восток? Это он уже проходил. А не будет солнышка и кердык совсем. А то, что его не будет, это уверенность девяносто процентов из ста. И это не горы, где можно взглядом за вершинку дальнюю зацепиться. Эх, был бы компас.
  С рассветом Вадим предпринял попытку поиска компаса. Ведь хозяин бывалый таёжник, должен быть у него этот инструмент, без него никуда в тайге. Обыскал и перевернул все, нашёл ещё массу мелких вещей, не замеченных ранее. Вытащил всё из под нар, у дальней стены нашёл снеговую лопату, ящик с инструментами, коробочку с зимними удочками и снастями, мешочек с иголками и нитками, не начатую упаковку чая, любитель, видимо был хозяин, почаевничать, а то и почифирить. Ни водки, ни спирта, ни сигарет не обнаружил, хотя питал слабую надежду. Выпить было бы не плохо. Трезвенник хозяин оказался. Много чего ещё нашёл по мелочи, но компаса не было. И правильно, если он и был, то у хозяина, ведь далеко ушёл в последний раз, наверняка взял с собой. Вадим в очередной раз пожалел о своей неудачной попытке вытащить погибшего охотника из воды. Ведь все бы тогда не так обернулось, совсем не так. Он бы уже лежал в элитной клинике, и ел икорку под коньячок. Отчаяние вновь сжало сердце. Как глупо.
    Он сидел на земляном полу, среди раскиданных вещей, сжав голову руками, и тихо подвывал набиравшей силу пурге.

                Глава 20.
   Ничего не хотелось делать, ни о чем думать. Всё уже казалось передуманным на сотни раз. Он лежал на нарах, отвернувшись к стенке, и упорно изучал сучок на бревне. Вой ветра за стенами вроде стих, наступила полная тишина, печь не горела, тайга не шумела. Вдруг он услышал движение за дверью, совсем рядом. Что-то шуршало, и скрипело, слышалась явная возня, и достаточно громкая. Страх подбросил Вадима, вырвал его из оцепенения. Неужели медведь пришёл? Ещё не хватало, они вроде должны уже в берлоги ложиться. Шатун? Так он ему жизни не даст, Вадим был наслышан про этих тварей: повадится, считай пропал, и избу развалить может, добывая еду. Вадим, стараясь как можно меньше шуметь, подкрался к двери. Эх, топор на улице оставил, не подумал. Нашарил полено поухватистей и прильнул ухом к двери. Прислушивался, долго пытаясь определить характер шума. Немного успокоился, нет, не медведь, и не зверь, птица, он ясно слышал хлопанье огромных крыльев, треск рвущейся материи. Это - то ли орел, то ли беркут, леший его разберет, сидел на мешке с его рыбиной и вероятнее всего уже добрался до мяса, или скоро доберется. Такой вывод он сделал. Так, теперь потихоньку, мешок висит, вот здесь, справа, прямо за дверью, выступающая кровля накрывает его. Птица большая, ей неудобно, вот и бьет крыльями, клокочет, раздражает её крепкий мешок. Надо исхитриться, шибануть её поленом, орёл не орел, а мясо, в любом случае. Он стал не так брезглив, как раньше, сварит и уплетет за милую душу. Проснулся охотничий азарт, несколько минут назад владевшая им апатия исчезла, как туман под яркими лучами солнца. Так, вот сейчас. Вадим, изготовившись, рванул дверь на себя, мгновенно распахнув её настежь, увидел большое темное пятно, и, не успев всё ясно разглядеть, со всего маху швырнул поленом, и попал, хорошо попал, птицу швырнуло на снег. Вадим, не соображая до конца, что делает, прыгнул на неё сверху, прижал сначала грудью, затем двумя руками к земле. Птица не сопротивлялась и не билась. Убил, подумал Вадим. И почему-то стало не хорошо на душе. Он с сожалением смотрел на красивую иссиня черную большую птицу, с острым клиновидным клювом, беспомощно распластанную на снегу. Зачем он это сделал, неужели и вправду собрался её есть? Скорее нет, он не думал, он даже был уверен, что из его затеи с охотой, вряд ли что-то получится. Он как мальчишка с рогаткой, стреляющий по птицам и не задумывающийся, что в резинку заложена не веселая игра, а смерть. Вадим поднял птицу, которую назвал про себя  вороном, хотя и не был в этом уверен, уж слишком большой она казалась, но явно не сокол и не беркут, занёс в избу, положил безжизненное тельце на стол. Тяжеленная, килограмма три, или четыре, наверное. Неспешно затопил печь, вернулся к птице, зажёг свечу, и внимательно осмотрел её. Крови не было, ощупал, расправил крылья, вроде целые, ноги, то же оставили впечатление целостности. Нет, не будет он её есть. Ты прости птица, что так получилось. Сейчас он немного отойдёт от переживаний, отдохнёт и похоронит её, закопает, подальше от хижины. Вадим в крайне подавленном состоянии залез на нары, отвернулся и закрыл глаза, попытавшись уснуть. Ему удалось впасть в некое подобие дрёмы. Последнее время он только этим спасался, всё свободное время пытался спать, так казалось время проходит быстрее. В этот раз уснуть не удалось, он услышал, что птица ожила и уже некоторое время ходит, цокает по столу. Осторожно и медленно, Вадим перевернулся на другой бок и встретился глазами с взглядом птицы. Она смотрела вполне осмысленно и смело, не отвела бусинок-глаз, и не пыталась улететь, или как-то выразить свое беспокойство. Повернув голову набок, вполне ясно и громко, гортанно что-то выкрикнула. Затем деловито направилась на дальний край стола и долбанула по нему клювом: что-то нашла.
  - Эй, ты как, нормально? - Вадим сам вздрогнул от звука своего голоса, так давно его не слышал.  Ворон повернулся к нему, и, казалось, внимательно прислушался, ожидая дальнейшего диалога.
  - Значит, нормально, живой, и, слава богу, оглушил, значит, немного. Ну, ничего, сейчас я тебя накормлю и отпущу. Всё хорошо, Вася, – именно так он и назвал ворона, Вася. Это имя неожиданно пришло в голову. Вася, так Вася.
  –  А, может, погостишь немного, поболтаем, или тебе домой пора?
  Вася вдруг направился по столу прямо к нарам, спрыгнул на них, рядом с ногами Вадима и что-то гортанно крикнул. Ого, диалог завязывался.
  - Кушать будешь? Ты кажется за рыбкой прилетел, сейчас накормлю, - Вадим очень осторожно, и даже как-то затравленно, будто он был птицей, а она хозяином, вытащил ноги из под одеяла и спустил их на пол. – Сейчас, подожди, - Потихоньку, оглядываясь, дошёл до двери, ворон сидел на месте, не делая никаких попыток слинять. Вадим вышел на улицу, дверь не прикрыл, наблюдая, что будет, уж больно необычно вела себя птица. Хотя как обычно ведут себя пришибленные поленом вороны, он не знал. Достал из разодранного мешка кусок поменьше и зашёл внутрь, плотно притворив дверь. Ворон сидел уже на столе и требовательно смотрел на Вадима. Подошёл, медленно положил кусок рыбы на доску, чуть в стороне, боясь напугать, но Вася, как ни в чем, ни бывало, поднырнул под руку и деловито, придерживая лакомство лапой, стал долбить его клювом. Дела, однако. Вадим аккуратно сделал попытку погладить птицу по макушке. Тут она огрызнулась, резко мотнув головой и скосив глаза на руку. Вадим догадался, что, повторив попытку, нарвётся на удар клювом. А птичка не маленькая, не очень-то хочется испытать силу её удара. Вадим присел на нары и смотрел как ловко и сноровисто Вася разделывается с рыбой. Закончив с трапезой, ворон спрыгнул на нары, и ни мало не смущаясь, забрался к Вадиму на колени. Теперь он не возражал против погладить. Изредка требовательно ударяя клювом в ногу, как будто просил добавки.
  -  А тебе не поплохеет? Ты, вообще, кто, откуда? Странная ты птица, хочешь орешков? – Вася не отказался и спрыгнул с колен на одеяло за угощением. Взял клювом орех, подкинул его в воздух. Раз, другой и в перерыве между этим занятием, внимательно смотрел на Вадима.
  - Я не понимаю, тебе чего надо? Играть хочешь, ну давай покидаемся - Вадим взял орех, и то же подкинул его в воздух. Вася замер и посмотрел с явным осуждением. –  А чего тебе? - Вася начал долбить кучку орехов клювом и что-то гортанно выкрикивать. И Вадима осенило, он стал расщелкивать орехи и кормить ворона. После нескольких экспериментов понял, что ядра доставать не надо, Вася сам умеет, надо только расколоть скорлупу. И ещё Вадим догадался, что ворон, не просто так здесь, это вполне ручная птица, видимо, они давно дружили с хозяином заимки, и то, что они до сих пор не встретились, либо случайность, либо Вася не признал сразу чужака, а ждал хозяина.
  -  Ну, братец, спасибо тебе за компанию, здорово, что ты зашёл в гости, вдвоём веселее - Ворон прислушивался, ему явно нравилось, что с ним разговаривают.
  - А давай-ка, мы с тобой кашки сварим. Ты не против кашки? - Вася был не против, и более того знал слово кашка, или сварим, потому что, бросив орехи, запрыгал к котелку, заглянул туда и стал долбить клювом по железке. Обалдеть, как же он так его приручил, он же умнее собаки. Решив проверить, подал команду:
  -  Голос, - и ворон подал голос, громко и чётко что-то выкрикнул.
  - Ко мне, - и он запрыгал по нарам и вновь забрался на колено.
  -  Гулять, - Вася как-то обиженно глянул, но не шевельнулся. После того как Вадим повторил команду, как-то понуро, но довольно резво, вновь упрыгал к котелку. Ага, кашки хочешь, а гулять нет настроения. Понятно. Нет, удивительно, это нереальность какая-то, Вадима посетило чувство, что не просто ручная птица нарушила его одиночество, а пришёл верный и надёжный друг, ни в чём не уступающий ему самому, просто выглядевший иначе. Чудны дела и твари твои, господи. Ну, давай, варить кашку.
  Всё время готовки, ворон вертелся рядом, но, не мешая, а с каким - то внутренним достоинством мельтешил, прыгая туда-сюда и время от времени что-то выкрикивая. Вадиму прямо явно казалось, что Вася подсказывает, что- то хочет сказать бестолковому постояльцу. Мол, не так надо, мой хозяин делал не так. Или, что ты медлишь, пора уже, не тяни, медленно двигаешься. Ворон всё время прыгал, даже не делая попыток расправить крылья, чего вначале боялся Вадим, уж больно огромная птица была,  им бы тут тогда не разминуться. Но Вася легко преодолевал все расстояния на ногах, легко прыгая с нар на пол и обратно, используя стул-чурбак, вместо ступени, без помощи крыльев. Наконец, они сготовили гречку с тушенкой. Вадим водрузил котелок на стол, и пока накладывал кашу в тарелку, Вася откуда-то притащил жестяную банку, с аккуратно загнутыми краями. Вадим, догадавшись, плюхнул каши и туда. Вадим начал обедать, поглядывая, чуть не с нежностью, на своего нового друга. Вася не ел. Стоял и смотрел на Вадима бусинками глазами.
   -  Ты чего? Команду, что ли ждёшь? Это уже слишком, ты ж свободная птица, ешь без команды, - но ворон стал отпихивать жестянку от себя. Что ему надо-то, вот ещё загадка. И тут ворон клюнул кашу и, выдернув клюв, замотал головой. Ну, конечно, сразу бы мог догадаться, горячо. Вадим взял жестянку и вынес её на улицу, поставил в снег. Ворон прыгал рядом. Выйдя наружу, он расправил огромные крылья, и легко подпрыгнув, взлетел. Сделал большой круг над поляной, несколько раз грозно крикнув, плавно опустился перед входом, сунул клюв в жестянку, и деловито запрыгал внутрь. Вадим, помотав головой от удивления, проверил пальцем кашу, вроде чуть теплая, остыла, сыпанул сверху на всякий случай снежку, перемешал, и занёс в избу. Да этот ворон, судя по всему, ещё и охранную функцию здесь выполнял. А что? Увидит сверху кого, такой крик поднять может, глотка то у него лужённая, орёт очень громко. Вот это подарок судьбы, ну, кушай Василь Васильич. Именно так, сильно Вадим ворона зауважал. Не зря говорят, что умная птица, а ещё слышал, что говорить их можно научить. И Вадим вопросительно посмотрел на Васю. Тот увлеченно клевал кашу, отдавая явное предпочтение тушёнке. Ну, нет, это был бы явный перебор, если бы Вася сейчас сказал спасибо, так не бывает. Хоть и дружили они с прежним хозяином, но жил Вася явно самостоятельно. Словно подтверждая его догадки, ворон, закончив с кашей, попрыгал к двери, там он несколько раз стукнул клювом в дверь и гортанно крикнул, именно крикнул, а не каркнул. Вадим не услышал от Васи карканья ни разу, хотя и не знал, как именно должен кричать ворон. Тот издавал гортанные своеобразные звуки, разные по тональности и, похоже, вполне осмысленные. Вадим подумал, что Вася пытался говорить, а может быть, и говорил, и что со временем,  возможно, он научится его понимать. Сейчас ворон явно просился наружу, мол, погостил, пора и честь знать. Вадим выпустил его. Вася взлетел, сделал пару кругов над поляной, крикнул, как будто попрощался или доложился, что всё в порядке, и скрылся за верхушками кедрача. Домой полетел. Вадим долго смотрел вслед, и, странно, будто заскучал уже. Интересно, Вася понял, что получил по лбу  от Вадима? Простил? Или, из за неожиданност, ни о чем не догадался. Или даже наоборот, принял его за спасителя от невесть откуда свалившейся в виде полена, неприятности. Ну и ладно, всё хорошо, что хорошо кончается: не оглуши он Васю, вряд ли бы они познакомились, он бы никогда сам не подлетел. Вадим смутно вспоминал, что во время своих вылазок, краем глаза, не обращая на это особого внимания, видел парящую высоко птицу. Точно, и во время проверки сети видел её, ещё мысль тогда возникла: кинуть ей дохлую рыбу, но мысль быстро промелькнула и исчезла, не до того было. И что примечательно, щука лежала в ванне два дня, не меньше и насколько Вадим помнил, не была поклевана, а разрубил, сложил в мешок, и Вася возмутился, видимо тем, что с ним не поделились, и порвал мешок. Мог бы вытащить кусок и раньше и утащить, но нет. Долго ведь возился, рвал, возмущался, но не делал попытки унести добычу. Вася не вор, Вася за справедливость.
   Вадим покачал головой, поражаясь происшествию, вздохнул: надо же, и зашёл в дом. Нагрел воды, помыл посуду, и за Васей то же, прибрал вещи, аккуратно запихав их обратно под нары. Окончательно переоделся в просохшую одежду, обувь. Меховые вставки в сапоги, наконец-то высохли окончательно. Перед тем как переодеться, заштопал многочисленные дыры на одежде. Занимался этим до середины дня. Опухшие, болезненные пальцы слушались плохо, но эта работа успокаивала и не требовала много сил, зато много внимания, целиком занимая голову. Заштопал всё, и дал себе слово, что впредь будет аккуратнее  с вещами, на комбинезоне и куртке не меньше пятнадцати стёжек проложил, грубых, кривых, но надёжных, нить у охотника была какая-то особая, порвать её было невозможно, только резать. Штопать пришлось и носки и даже шапку. Сапоги выдержали. Все истыканные, в бороздах и порезах от острых сучков, однако нигде насквозь не порваны. Облачившись в сухое и теплое и, самое главное, своё, Вадим был на седьмом небе от счастья. Он почувствовал себя собранным, цельным что ли. И самочувствие улучшилось, и раны подживают: колени стали гнуться и перестали хрустеть, лицо уже не саднило. С руками хуже, браться за что-то было ещё болезненно, но явно подживают порезы и главное ногти прирастают к мясу, ещё несколько дней и можно будет попробовать подстричь. Вадим, ещё по привычке, прилёг было отдохнуть, засунув пальцы рук в горячую ванночку с лекарством, но, проворочавшись полчаса, понял, что за эти недели наотдыхался сверх меры. После происшествия с обретением товарища, хандра ушла, появилась неодолимое желание что-то делать. Он уже пришёл к очевидному выводу: как только  принимался за работу, любую, жизнь становилась вполне сносной. А как только начинал хандрить и жалеть себя – невыносимой. Надо, необходимо, дело делать. Как там, в поговорке: хоть пень колотить, лишь бы день проводить. А тут не до шуток, впереди долгая зима, и она уже практически началась, и Вадим чувствовал, шестым чувством, что это будет очень не просто – выжить. Еды мало, и если он не научится её добывать, на орехах и клюкве протянет ноги. Дров было много, но, судя по тому с какой скоростью они уходят, до конца зимы точно не хватит. Вадим заглянул за печку, где сиротливо валялись на земле три полешка. Заготовкой дров надо заниматься именно сейчас, пока не ударили серьёзные морозы, доходящие здесь до минус пятидесяти. Вадим перебирал в голове план ближайших мероприятий. Он впервые серьёзно задумался над тем, как обустроить свой быт на ближайшие семь месяцев. Мысли о бегстве ушли на второй план, пока это невозможно по состоянию здоровья, а потом тем более из-за погодных условий. Может быть, стоит к этим планам вернуться в марте, апреле, когда станет, теплее, день длиннее.  А сейчас, пока светового дня ещё оставалось пару часов, Вадим решил выйти на разведку. Доху одевать не стал, куртка достаточно теплая, сапоги сухие, нормально. Открыл дверь.

Глава 21
    Пахнуло сыростью. Ветер успокоился, ощутимо потеплело. Снег лежал мокрыми кучами, как его сбил ветер, в некоторых местах проглядывала земля, уже слегка отпаренная. Воздух свеж и сыр. Пахнуло весной. Невдалеке, на пне сидел бурундук и внимательно смотрел на Вадима. Может ещё один друг старого хозяина. Интересно, а почему они в короб с клюквой не лезут? Ягоды не едят, или целлофан отпугивает? Проверим на прирученность. Вадим вернулся в избу, взял орехов. Выйдя, медленно пошёл к зверьку, на вытянутой руке показывая тому лакомство и тихонько приговаривая добрые слова. До пенька оставалось не более метра, когда бурундук молниеносно метнулся с пня и скрылся в изгибах корней. Вадим сыпанул орехов на пень и отошёл. Бурундук возник из ниоткуда и принялся деловито перебирать угощение, громко вереща и поминутно становясь столбиком, озирая окрестности. Мелькнула ещё одна полосатая спинка, затем ещё. Ого, да их тут семья. Вадим отвернулся и пошёл к мостику через реку. Левый берег сильно интересовал его, потому что там хоть что-то необычное в рельефе. С другой стороны, откуда приполз, знал, была трудно преодолимая горка, а за избой скучная тайга без явных тропинок поросшая кустарником. Вадим дошёл до мостика. Бревно сырое, но уже не скользкое, ледок растаял. Речушка здесь сужалась и дальше, вверх, в тайгу, докуда хватало глаз, нешироким потоком, журча,  переливалась по многочисленным коряжникам и упавшим брёвнам. Непроходима, что и  требовалось доказать. У Вадима возникала шальная мысль, пуститься вплавь, на лодке, вниз по течению, через болото. Речушка, судя по всему, должна была впадать в Чулым, крупную водную артерию, берега которой, хоть не густо, но всё же заселены. А почему он решил, что в Чулым? С таким же успехом она могла нести свои воды в Обь, или ещё вероятнее, в Кеть. Пустое это, рассуждать о чем не ведаешь. Не сегодня, так завтра река вообще встанет. Вадим, ни мало не расстроившись, двинулся дальше по мостку. Противоположный берег был намного выше и суровее. Сразу, на обрыве стали стеной могучие кедры. Брег был чище, кустарника нет, и Вадим вошел в бор, как в храм, до того величественно там было. И темно и тихо. Он не спеша прошёл вглубь леса. Снега здесь почти не было. Идя по тропочке, вскоре обнаружил прислоненную к стволу колотушку. Сооружение для сбивания шишки. Нетолстое, но крепкое бревнышко, килограмм под пятьдесят. Никакой колотушки сверху не было, а также и веревок. Такую, в народе называют прислоном.  Вадим попробовал инструмент в деле. Поднять он его не смог и не стал пытаться, боясь уронить. Просто подставил комель ближе, отвел от ствола и с силой ударил всей плоскостью колотушки по кедру. Какая-то ловкая конструкция бревнышка, оно плотно припечаталась всей плоскостью к кедру. Удар содрогнул великана, дрожь прошла от корней к макушке. Вверху что-то зашелестело и хлоп, хлоп, две шишки гулко ударились о землю рядом с Вадимом. Работает система. А если ещё веревки, что б руки не отбить, и с другой стороны завести и притягивать колотушку веревками, вообще бы сказка. Только был охотник один, а потому и конструкция простая. Только как он её таскал?  Хотя, оглянувшись, сделал вывод, можно. Таскать далеко и не нужно, от ствола до ствола, три, пять метров. Бор стоял, докуда хватало взгляда. И наверняка, ещё на десятки километров. Не добрались сюда карандашечники, не сгубили реликтовый кедрач.
  Резко оглянулся, услышав шум и гортанный крик. Вася пикировал прямо на него, но в последний момент, сделав несколько мощных взмахов, опустился рядом, схватил клювом шишку и, в несколько скачков допрыгав до Вадима, опустил шишку рядом и поскакал искать дальше. Услышал колотушку старый ворон. Вадим был уверен, что птица древняя, уж, по крайней мере, не моложе его, столько деловитости, размеренности и интеллекта было во всем её виде. Найдя вторую шишку, Вася недоуменно огляделся, отбросил её в сторону и уставился на Вадима. Он захохотал, до того это было необычно, и нереально. Всем своим видом ворон выражал недвусмысленное негодование, мол, всего две шишки только, какого хрена я спешил? И, вообще, где мешок?
   - Ничего, братец, этого добра у нас навалом, пойдём ещё чего поищем. Ты случаем зайца поймать не сможешь? - Вася прислушался, потом огляделся и попрыгал вперед, Вадиму ничего не оставалось, как пойти за ним. В этот раз чуда не произошло, хотя Вадим и не сильно бы и удивился, если бы Вася привёл его прямиком к заячьей норе. Они гуляли, не спеша, Вася периодически упрыгивал куда-то в сторону, что-то искал и вновь возвращался, не обращая никакого внимания на Вадима. Так они прошли около километра, тропа давно уже потерялась, и Вадим забеспокоился, пора бы и возвращаться. Он уже слабо представлял, где находится. Начало смеркаться. Всё пора домой. На обратном пути обратил внимание на изобилие брусники. Она росла кругом в невероятных количествах. Сочная, рубиново красная, слегка даже черная, перезрелая и очень сладкая, как выяснил Вадим. Это порадовало и навело на мысль, что неплохо бы заготовить этой чудо ягоды впрок. Клюква это хорошо, но больно много в ней кислоты. Если переешь, в животе ощущается. Брусника лучше и вкуснее, но не лежкая, видимо, поэтому промысловик и не заготавливал её, мнётся и сок пускает, не довезёшь в больших количествах. А  Вадиму наплевать: не на продажу, для себя, потому товарный вид не интересует. И скоро морозы, замёрзнет – и хорошо будет. Да, надо этим прямо завтра с утра заняться. Бралки ковши он видел под навесом.
  Далеко ушёл, что-то тропы не видно. Остановился, огляделся, и понял, что не знает куда идти: серость, туманка, от таявшего снега, и всё совершенно одинаково со всех сторон.
   -  Вася, домой, кашу варить, – ворон оживился и бодро попрыгал вперед. Вадим заспешил за ним. Так они продвигались минут десять, пока Васе это не прискучило, или по иной причине, но он вдруг взмахнул крыльями и улетел. Но хоть полетел по ходу, в сторону, куда шли. Вадим ускорил шаг и почти перешёл на бег, в лесу становилось темно. И буквально через десяток метров выскочил на тропку и услышал журчание реки. Ну, и здорово, Вася просто не захотел прыгать с обрывчика и по мостику и решил ускориться. Вадим перешёл реку, зачерпнув по пути воды  оставленным на переправе ведром. И вскоре уже затапливал печь. Прошёл он не больше двух километров, а времени и сил ушло много. Слабоват ещё. Вася суетился рядом, отказавшись от сухарика. Вадим с тревогой осматривал продовольственный запас, он стремительно сокращался. Вроде и немного варил, пытался экономить, но чего тут сэкономишь. Он аккуратно отмерил провизию, разделив её на четыре части, по части на неделю. Мало получилось. Итак, еды на месяц, и то если слегка умерить аппетит. Надо переходить на одноразовую готовку в день. Вадим решил, что будет варить только на обед, часов в двенадцать. Интересно, а как охотник хотел тут жить, ведь явно домой не собирался до наступления устойчивого снежного покрова. Или Вадим ошибается? Ведь промысловику нужен снегоход, что бы вывезти заготовленное, и значит, он наверняка, перед снегом хотел сходить в деревню, и там, дождавшись снега вернуться на машине. Ведь здесь снегохода нет. Или есть? Просто Вадим плохо осмотрелся, он ведь не ходил за домик.  Мысль обожгла, сердце бешено заколотилось. А вдруг машина стоит себе с полным баком и только и дожидается, когда навалит снег,  и её заведут. Вадим опрометью выбежал из избы, чем очень озадачил Васю. Было уже темно. Вадим обогнул избу и…. интуиция не подвела, он обнаружил гараж, навес, на крепких столбах с полочками для инструмента и всяческих шарушков, но он был пуст..  И правильно, подумал Вадим, тяжело вздохнув, зачем охотнику оставлять снегоход на всё лето в тайге, он, наверняка, ногами бегал не плохо. Вадим знал не понаслышке, что таёжный народец мог проходить за световой день и до тридцати - сорока километров, без ущерба для здоровья. А три дня туда, три обратно, это по их меркам рядышком. Оставалась ещё одна надежда: местные, должны были знать повадки охотника и то, что тот не вернулся за снегоходом, должно же кого-то насторожить. Пусть он одинок, но односельчане знают, что приходит зима и чудак лесной заводит технику и уезжает за припасами, не могут не знать. А если не вернулся, значит, беда, и надо искать, помогать, а как иначе? Не знают где его заимка? Да, ерунда, на деревне не скрыть ничего, пусть точное место неизвестно, но примерное то направление уж точно должны знать, ведь делился с кем нибудь. Типа, вот туда хожу, за еловую гарь, к реликтовому бору. Или подглядел кто, или в тайге невзначай встретил. Обязательно кто-то знает и обязательно должны искать, это закон тайги. Вадим немного успокоился, отдышался, не всё так плохо, надо только не раскисать и терпеливо ждать развязки. Вася давно стоял рядом и теребил штанину, кашу варить пора. Ну, пойдём, дружище; пока ещё он мог угостить нового друга.
   День закончился хорошим дружеским обедом, и наговорились они всласть. Вадим отвыкший говорить, с удовольствием возвращал ораторские навыки. Вася внимательно слушал, изредка вставляя своё гыр. На улице давно стемнело, печь догорала, свеча горела, и так хорошо им было вместе. Но пора  ложиться отдыхать. Вадим перелез на нары и предложил ворону остаться, похлопав рядом с собой рукой.  Но Вася, поняв, что время визита окончено, как и утром упрыгал к двери и попросился наружу. Ну, не хочешь, как хочешь, Вадим выпустил птицу. И уснул, довольный прошедшим днём.
  Утро пришло такое же туманное и сырое, как вечер. Низкие облака грозили дождём со снегом, но пока ещё было относительно сухо и тепло. Попив чая, Вадим засобирался за брусникой, он твёрдо решил запастись ею впрок. Взял бралку, ведро и мешок, на всякий случай, и отправился на заречные плантации. Помня о своём вчерашнем блуждании, теперь он поступил просто: засекал кедр на одной прямой к мостку и ставил ведро на высокое место, пень или коряжину, тщательно засекал направление, и только тогда начинал ползать вокруг, на коленях, набирая совок. Дело спорилось, литровая бралка набиралась за пять, десять минут. Вадим подходил к ведру высыпал её и при необходимости переходил на другое место, вновь тщательно запомнив путь. Ведро наполнил за час. Возвращаться, высыпать, лень. Достал мешок, пересыпал ягоду, поставил его на видное место. Второй час – два ведра. Он устал, колени вновь начали гореть и ныть. А кроме как на карачках собирать не мог, спина не держала, ноги затекали, а когда разгибался, в глазах начинали мелькать звёздочки.  Удовлетворившись собранным, Вадим взял в одну руку мешок, в другую ведро и вернулся на поляну. На первый раз не плохо. Пока ссыпал в ванную, что бы ни замялась в мешке. Решил, что в случае чего можно плеснуть водички и будет деликатес – моченая брусничка. Только, если ударит мороз, получится цельномороженный брикет, пусть уж лучше так лежит, зима наступит, в мешки пересыплет. Отдохнув пару часов в жарко натопленной избе, перекусив, чем бог послал, полечив колени и руки испытанным оправдывающим себя способом, после обеда вновь отправился на заготовку.
   Погода установилась стабильная, ночью примораживало, днём отпускало, изредка принимался накрапывать дождь, но в целом, Вадим был доволен наступившим равновесием в природе. Последующие три дня он занимался только заготовкой. Забил до краёв ванну, пересыпал  клюкву по мешкам, освободил часть короба, и успокоился только когда забил его по края. В первый день он набрал четыре ведра, в последующие, приспособившись и втянувшись в процесс, делал уже по две ходки в день, принося каждый раз по два, три ведра.  Вадим прикинул, этого хватит, даже если будет съедать по ведру в десять дней. Эти три дня он питался только ею, решив экономить продуктовый запас на будущее. Несколько раз варил уху из щуки. Она прекрасно хранилась, хотя Вадим беспокоился, как бы не затухла, но температура, видимо была оптимальна.
 Закончив с заготовкой ягоды, Вадим снарядился в серьёзную экспедицию на реку, по рыбу. Он никогда не умел ставить сети, как-то так получилось, что даже не участвовал в этом процессе, но теоретически знал. Вроде дело не хитрое. Он тщательно просмотрел сеть, висевшую в доме, она была явно недавно починена, аккуратнейшим образом сложил и отнес в лодку. Взял так же нож, веревку, мешок, на всякий случай прихватил шайбы грузила, пассатижи, подумав, положил в лодку топор, на случай крупной добычи. Снарядив лодчонку, уже уверенно добрался до первого шеста. Отвязал от него конец сети и стал выбирать в лодку, рассудив, что лучше распутать её в доме, сеть требовала серьёзной работы, прорванная во многих местах и перепутанная неимоверно, с множеством дохлой рыбы разных размеров в ячеях. Довольно быстро он выбрал сеть до конца, крупной добычи, как в прошлый раз не было, но несколько рыбок ещё шевелили лениво жабрами, их он вытащил из сети и кинул на дно лодки.  В ледяной воде, руки мерзли, неимоверно. Собрав сеть, засунул пальцы подмышки и долго отогревал, привязавшись к шесту. Надо сшить варежки, перчатки хлопчатобумажные, легкие, были, верхонки то же, а вот варежек не нашёл. Ну, теперь самое ответственное - поставить новую сеть.  И он совершил ошибку, начав её устанавливать, с нижней по течению вешки. Догадался об этом, когда уже привязал веревку  за шест и пытался  одновременно грести и вытравливать сеть. Чертыхнувшись, начал сначала. Догрёб до верхнего кола, и теперь дело пошло, даже рук мочить, особо не пришлось.  Сеть плавно опускалась на дно. Натянул её, как смог, крепко привязал. Всё, дело сделано. Продрогший,  рванул домой.  В этот раз вылез из лодки удачнее, чем в прошлый. Лодку вытянул целиком и на веревке дотащил до избы, собрал в охапку сеть и занес в дом. Сел на нары отдышаться и немного согреться. Холодно то как, опять в минус пошло? И сырости стало меньше, видимость улучшилась, ну, точно, мороза ждать надо. Раздался стук в дверь. Вася явился. Вадим открыл, ворон с серьезным видом проскакал прямиком к сети, оглянулся на Вадима, осуждающе цокнул и ухватился за рыбину. Как-то ловко потянул, потряс головой и извлёк её из ячей, проскакал обратно и вышел, не удостоив Вадима даже взглядом. Вот так ну, обиделся никак. Вася, да я тебе её всю отдам. Надо было, наверное, позвать его на рыбалку, но как у них тут условленно, как его звать? Следующий раз попробует. Интересно,  вороны улетают на юг, или здесь зимуют? Вадим про это ничего не слышал. Если улетают, то самое время. Поживём, увидим. Вадим прикрыл дверь, некоторое время понаблюдав за скрывшимся за кромкой леса разобиженным вороном. Ну, что ж, пора и сеть чинить, пусть только просохнет немного. Вадим поставил котел с водой, почистил рыбу.  Воды налил совсем немного, решив сделать типа тушеной. Посолил и сыпанул клюквы, она кислая, вместо лимона, хуже не будет. Тушил, под плотно прикрытой крышкой не более пяти минут, что бы ни разварить. Изумительное блюдо получилось. Перед трапезой Вадим вышел наружу и несколько минут кричал, приглашая Васю, но тот не откликнулся. Развесив сеть на просушку, вдумчиво и долго обедал. Наелся, плотно, досыта, после трёх дней диеты, рыба пошла на ура. Помыв посуду, удобно устроился на нарах, поставив рядом ящик с инструментом, и взялся за сеть. Сантиметр за сантиметром распутывал её и свободно свисающее полотнище растягивал на гвоздиках, вбитых в стены, видимо, именно для этих целей. Распутав часть и растянув, стал приноравливаться к вязке. Дыр было много, и разных размеров. Мучился до вечера, но, в конце концов, догадался, приспособился. Оказалось дело не хитрое, но кропотливое. Специальный челнок с намотанной на него нитью, служил именно для починки и вязки. Как продевать и переплетать, он понял быстро. Много времени заняли эксперименты по вязке узлов, как ни завяжи, узел катался по нити, съезжая в кучу. Когда он понял, как именно надо вязать, дело пошло споро. Освобожденную рыбу он собрал кучей и вынес за порог, на некоторое расстояние от избы. Пусть лакомятся, кому приспичит. С сетью провозился до позднего вечера, напевая себе под нос мотивчик популярного последнее время шлягера. И, крайне довольный собой, устроился на ночлег, решив с утра заняться проверкой и установкой сетей. Надо  рыбы впрок наготовить, пока река не стала. Причины для гордости были. Он никогда ничего не умел делать руками, а тут: сеть, как новенькая, со свежими заплатами, выделяющимися более светлыми пятнами, радовала глаз. Уснул, улыбаясь и радуясь завтрашнему дню. Он вполне обвыкся и стал приспосабливаться к этому новому и неведомому миру.

22 глава.
   Его планам на сегодняшний день не суждено было сбыться. Спал крепко и долго, проспав рассвет, и проснулся от собственной дрожи. Ещё некоторое время пытался дремать, плотнее закутавшись в одеяло, но вскоре холод заставил открыть  глаза и сесть на постели. Изо рта шёл парок, холодно. Нос заледенел и била крупная дрожь. За ночь выстудило избу, и не удивительно, вечером вчера решил не тратить дров, да и лень было, лёг спать с погасшей печью.  Быстренько натянул на себя одежду, накинул сверху  доху, затопил печь. Она как всегда оправдала ожидание и буквально через пять минут пошло благодатное живительное тепло. Вадим вышел наружу. Мороз. Достаточно сильный, ледок захрустел под ногами. Пар валил от дыхания. Никак не меньше пятнадцати градусов. Снега выпало за ночь совсем немного, едва посеребрив землю, небо ясное, но мутное, может к обеду солнышко и разгонит. Вадим взял ведро и пошёл на реку за водой. И ничего у него не получилось, лед полностью покрыл реку. Он сначала пытался раздолбить ледяной панцирь краем ведра, затем долбил пяткой, пока не заболела. Осторожно попытался выйти на лед, сделав несколько шажков с мостков. Вроде крепко. Несколько раз подпрыгнул, никакого результата. Ого, видимо, ночью мороз был не шуточный,  реку сковал прочно.  Ничего не оставалось делать, как, оставив ведро на месте, пойти домой за инструментом. Из  ледокольного инструмента был топор и   лом. Выбрал лом. Вернувшись, широко размахнулся и с силой опустил железяку, ожидая, что та отскочит. Но лом, спокойно проломив лед, ушел под воду и там крепко завяз в грунте. Благо не глубоко и добрых тридцать сантиметров осталось над водой. С трудом вытащил, и уже аккуратненько расширил прорубь. Обратно тащить его в дом, не имело смысла, теперь его каждодневной обязанностью будет долбить лёд в проруби. Зачерпнув воды, вернулся. Да, половить рыбку не получилось, а так рассчитывал на это продуктовое подспорье. Впрочем, а почему бы нет? Быстренько извлёк коробку с рыболовными принадлежностями, достал коротенькую зимнюю удочку. Всё хорошо, а наживка? Осмотрел крючок и обнаружил несколько намотанных на неё цветных ниточек. Кажется, мормышка это называется. Осмотрел внимательнее коробку, да, вот кулёчек с цветными нитками. Нет, не нитки это, шерстинки скорее. Повертев их так и эдак, с известной долей неуверенности, определил их как медвежью шерсть. И как её на крючок присобачивать? А вот и нитки. Значит надо взять несколько шерстинок, приложить к крючку и обмотать ниткой. Взяв запасной крючок, и сделав несколько неудачных попыток, всё-таки изловчился своими корявыми пальцами соорудить подобие мормышки, если это именно так называется, или мушки, это было все равно. Ничего больше с собой не брал, только приоделся. Куртку, поверх шубу, застегнуть её уже не мог, ноги, обмотав толсто тряпками вместо портянок, всунул в валенки, которые отцепил от лыж. И отправился на рыбалку, внутренне посмеиваясь над собой; рыбак рыбачок, толстенький задок. Закинул леску в свою прорубь, не рискнув пройти по льду дальше.  Поиграл наживкой, сразу почувствовал рывок. Вытащил рыбу, она ему показалась большой,  пока тащил, боролась отчаянно. Оказался окунь, не маленький, не большой, с ладонь, граммов на сто пятьдесят. Сердце бешено билось, руки затряслись, кровь заиграла. Сняв добычу с крючка, закинул её за спину, подальше на берег, вновь опустил снасть, как и в первый раз, поклёвка мгновенная. То же самое. За несколько минут наловил штук пять, как близнецов, окуньков. Ту неожиданно вспомнил про Васю. Ведь если прилетит сейчас, может вообще в драку кинуться. Первый азарт утих, надо бы успокоиться, пойти собрать рыбу и перед Васей неудобно, тот в прошлый раз ясно показал, что гордости в нем хоть отбавляй. Вадим сходил за мешком, не желая марать ведро, собрал туда выловленную рыбу и стал кричать Васю. Тот не откликался, то ли действительно обиделся, то ли не слышит, или по делам куда улетел. Вадим вспомнил, как первый раз позвал ворона, это когда колотушкой по дереву. Если это так, то должно быть какое- то приспособление, и к своему удивлению, тут же его обнаружил. Ни чем иным это не могло быть. Сбоку от избы стоял старый пустотелый, выгоревший внутри ствол, а к нему прислонена хорошая такая, тяжелая бита. И Выбитое неоднократными ударами место. Вадим взял биту и несколько раз сильно ударил в барабан. Звук был именно таким: гулким и громким, далеко, видимо, слыхать в лесу.  Прошло не более минуты, как над поляной закружил Вася. Сделав несколько кругов, осмотревшись, издал гортанный крик и опустился чуть не на голову Вадиму, лишь в последний миг, убрав крыло готовое сбить с него шапку. Вася попрыгал к Вадиму и внимательно на него уставился. Ядрена Матрена, никак к этому Вадим не мог привыкнуть, к осмысленному и мудрому взгляду и поведению птицы. Ворон ясно задал вопрос: и чего ты меня позвал?
  - Это, ты со мной на рыбалку не пойдёшь. Рыбы бы половили. Вот позвал.
   Как это ни выглядело смешно, но Вадим терялся перед Васей, и сейчас как будто оправдывался. Ворон мотнул головой, соглашаясь, и запрыгал в сторону речки. Вадим поспешил за мудрой птицей. Вася, обогнав его, уже устроился у лунки, внимательно рассматривая воду, даже клювом её потрогал, и с нетерпением подпрыгивал на месте. Вадим закинул снасть. Поклёвки не было. Что же случилось? Дернуло, подсек, хороший ельчик на крючке. Ого, не только окунь   на его наживку позарился. Это отлично. Кинул рыбу Васе. Тот есть не стал, а, взяв в клюв, перенес подальше от лунки, чуть не на середину реки. Вернулся и стал смотреть на Вадима. Опять тихо, ушла рыба. Вадим проверил мушку, нет, всё нормально. Наверное, выловил здесь всё. Эх, прикормить бы место, да нечем, каши жалко. Решил сливать сюда воду после мойки посуды.  Посидев ещё несколько минут,  собрался вынимать леску, как опять клюнуло, потянул, почувствовал, что  на крючке совсем небольшая рыбка, скорее малёк. Лениво, без азарта стал вытаскивать и тут вновь удар, да такой, что Вадим невольно отпустил лесу и едва успел схватить удилишко. Ему повезло, что катушка, с намотанной леской спружинила и стала стравливать снасть, а то бы порвало. Вадим стал вываживать рыбу, то стравливая, то подтягивая. Вскоре рыба устала, и он смог подтянуть её к проруби. Но вытащить не мог. Он видел, как она ходила кругами, иногда ударяла хвостом и пыталась уйти вглубь. Подсака не было, а, держа одной рукой удочку, другой, ему ни как не удавалось схватить рыбину. Лишь бы не оторвала снасть, сидит, судя по всему хорошо. Вася суетился рядом, высказывая не меньшее волнение, чем Вадим, и даже пытался ударить рыбу клювом. В конце концов, Вадиму удалось приподнять  рыбу чуть над водой и схватить её за жабры. Выбросил на лёд. Отцепляя крючок, обнаружил в пасти небольшого ельца. Так вот что: елец вначале попался, а когда Вадим тащил его, тут и хищник налетел. Опять окунь, но здоровый, сантиметров двадцать, а то и тридцать, наверное, с килограмм, и без яркого полосатого окраса, а какой-то черный. Либо переросток, либо сорт такой, таёжный, решил Вадим, и, отобрав рыбу у Васи, который яростно долбил ту по голове, кинул в мешок. Птица никак не могла успокоиться и, накручивая круги вокруг шевелящегося мешка, нет, нет, да и била клювом, а иногда прыгала, сверху впиваясь когтями, продолжая наносить удары.
  - Всё, всё, Вася, успокойся, победили мы её, теперь не убежит, – Вадим веселился, глядя на разъярённого друга. Вася, как будто поняв, оставил мешок в покое, и «сбегал» за своей рыбой, принес и положил возле мешка и, склонив голову на бок, посмотрел на Вадима:
  -  Обмен предлагаешь? Ну, ты хитрец. Ладно, так и быть, бери, я ещё поймаю, у меня времени в избытке.
   Вася понял, и дальше сделал то, чего Вадим ни как не ожидал: Он схватил свою рыбу, засунув голову в мешок, пролез немного в него, а обратно, пятясь, вытащил за хвост большого окуня. Несколько раз ещё ударил его,  схватил лапами и, с трудом, оторвавшись от  земли, улетел. А где спасибо, подумал ошарашенный Вадим. А вот и спасибо. Не прошло и пяти минут, как Вася вернулся, естественно, уже без рыбы и, подскакав к Вадиму, запрыгнул тому на колени и потерся клювом о его голову.
   -  Да, ладно, чего там, не стоит благодарности. Но только больше не дам, а то сам без обеда останусь. Ты уж не обессудь, следующий раз.
    Вася не обиделся, а, легко спрыгнув, вновь засуетился вокруг проруби, приглашая не терять времени, а повторить подвиг. Больше не клевало, всю рыбу вокруг переполошили с этим царем окуневым. Вася потерял интерес к лунке и куда-то ускакал. Через некоторое время Вадим, отвлёкшись от рыбалки, стал искать его глазами и обнаружил у вешки, торчащей изо льда. Вася деловито прыгал вокруг неё и стучал клювом по льду. Почуял добычу? Но нет, Вася, я туда не пойду сегодня, не хватало ещё провалиться. Завтра посмотрим, окрепнет лёд, можно и сходить, только, как эту сеть добыть из воды, и главное, как потом её ставить? Но это вопросы на завтра. Судя по всему, Вася нисколько не сомневается, что можно и проверить и поставить обратно, вон, всё косится на Вадима, зовёт сеть проверять, докладывает, что рыба есть, пора.
  Просидев ещё около часа, вытащив ельца и небольшого окунька, окончательно замерзнув, Вадим пошёл домой. Позвал с собой Васю. Тот постоял, подумал и, не услышав заветного «кашу варить», не пожелал сопровождать Вадима, а улетел в уже известном направлении, за кромку леса. Ну, и ладно, теперь Вадим обиделся: и ты только пользуешься мной, везде одно и то же, что в мире людей, что в мире животных. С грустью посмотрел вслед, уж больно он привязался к Васе, птица его развлекала, поспешил домой.
    Картошки не было, Вадим сварил рыбу, сыпанув в котел тщательно отмеренную, крохотную жменю крупы. Сегодня праздник достойный небольшого загула, решился ещё один вопрос с пропитанием. Река полна рыбы, и он научился её добывать. Только аккуратнее надо, крючков, он посчитал, мало, шесть штук в запасе, зима длинная, а он при первой же рыбалке чуть не лишился всего. А если бы щука взяла, оторвала бы за милую душу. Или, не среагируй он, и удилишко с катушкой утащила бы под лед. Леса крепкая, а вот поводок надо поставить, он видел железную проволочку в коробке и догадался для чего она, против острых зубов хищницы, способной перекусить леску. Завтра и займётся, или сегодня вечерком.
  Дела множились. И снасть наладить, и к сетям приспособиться, и дрова готовить, по хозяйству опять же: скоро вновь надо бы постираться, помыться. Каждодневная готовка и мытьё посуды, так же отнимали много времени. Варежки шить надо. Возникали мысли и об установке петель на зайцев и куропаток, но только мысли, как осуществить это воочию, слабо представлял. Ещё он лечился, компрессы не отменял ни на один день, ему стало значительно легче, ходил уже практически не хромая, колени гнулись, руки заживали. Сегодня же попробует подстричь ногти. Бороду решил оставить, уже не колется, привык, да и подросла, авось теплее будет.  Он котла тянулся вкусный наваристый рыбный дух.
   Причин жаловаться не было. Его хандра ушла совсем, он уже больше не задумывался о бегстве. Засыпал, довольный собой,  и строил планы на грядущий день. Сердце больше не сжималось страхом и тоской. Он даже не чувствовал себя одиноким. Был Вася, были воспоминания, помнилось, почему-то только хорошее, и было нечто ещё, незримо присутствующее рядом. Он теперь молился каждый день. Нет, не верно, не молился, а вел беседы, как он считал, с богом.  Не спешные, можно сказать философские. Иногда одёргивал себя: как же, станет с тобой бог разговаривать, наверное, просто ангелы хранители вмешивались в его жизнь, настроения и чувства. Он бы не смог объяснить этого словами, он просто знал, что не один в этом своем мирке. И от этого  душа наполнялась чувством благодарности и нежности к неведомым покровителям.
  И самое удивительное, он это стал замечать несколько дней назад, что ушли боли, его постоянные спутницы последних лет. Он крепко и долго спал, практически не просыпаясь ночью, прекратился донимавший его грудной кашель, от которого кидало в пот и выворачивало наизнанку. Раньше от кашля он мог даже срыгнуть, сердце останавливалось и в голове мутилось. Сейчас этого не было. Он изрядно исхудал, от чего передвигаться стал гораздо быстрее и без одышки, как ранее. Хромота не в счёт, это травмы и они заживали. Курить. Удивительно, но только сейчас он вспомнил о куреве. Никакого желания и ломок не было, он просто забыл про это. Конечно; не курит, не пьёт, соблюдает диету, живет на свежем воздухе в рубленой избе, где из искусственных материалов только его куртка, сапоги резиновые и бензопила. Внезапно  посетила слабая надежда, мысль, а что если приговор, и не приговор вовсе, а что если он выкарабкается из своей болезни, благодаря этому происшествию. Он уже не рассматривал его как трагедию. От этой мысли, будто бы кем-то подсказанной, Вадим даже ложку отложил и рыбью голову выплюнул. Его приговорили, вернее он сам вырыл себе яму и очень глубокую. Он не думал о смерти раньше, он её боялся и выкидывал все мысли о ней. Но был в душе убежден, что проживёт не долго. И вот врач подтвердил эти его опасения. И с Вадимом случилась истерика, он знал, что врач прав на сто процентов. И эта их поездка, и безумная алкогольная вакханалия и его бег по тайге, это результат его бегства от самого себя и от своих мыслей и страхов, от смерти. И вот он добежал до края, дальше уже некуда, и оставлен наедине с собой. Сиди, думай, выживай, нет у тебя других забот. И вот – надежда, как луч солнца, сквозь хмарь небесную. Выжить можно, и не только просто зиму пережить, а жить дальше, полноценно и счастливо, но по-другому. Он уже заглянул за край, он уже посмотрел назад, он только не осмеливался смотреть вперед. А сейчас набрался мужества вылезть из окопа и заглянуть в открывшуюся щелку будущего. Да. Решение крепло. Он будет не просто пытаться пережить бедствие, если можно теперь считать это бедствием, он будет жить полноценно и с надеждой на выздоровление. У него много планов на будущее, было, раньше. Только вот все они как-то со временем померкли, а после и исчезли вовсе. Последние  годы были наполнены мыслями о двух вещах: поскорее бы день закончился, и что бы от него все отстали, и второе, поскорее бы эта ужасная ночь прошла. И она проходила, и наступал не менее ужасный, наполненный болью и пониманием бессмысленности происходящего, день. И так по кругу, изо дня в день, год за годом. Уже и алкоголь и изредка устраиваемые им загулы в саунах, не помогали. Дети боялись, но не уважали, подсмеиваясь втихаря над старой развалиной. У жены, выглядевшей много моложе его, давно была своя жизнь. Она не вылазила из заграничных командировок и отпусков, и Вадим был уверен, что имела не одного любовника, а его терпела и даже улыбалась, называя изредка глупыми милыми прозвищами, только лишь за его положение и денежное довольствие, которое он ей выделял не скупясь. Но Вадим закрывал на это глаза. Какая любовь и уважение к человеку, который много лет, даже не пытался наладить контакт со своими родными, лишь отмахивался от их попыток втянуть его в свои дела и разговоры, и, едва заходя домой, тут же плюхался на диван и бесконечно лакал пиво, уставившись в телевизор. А ночью будил весь дом: то раскатистым храпом, то натужным истерическим кашлем. Овощ. Окончательно не сломаться ему помогала лишь многолетняя привычка быть лидером и решать вопросы. Да, это он мог, а когда не знал, как, лишь выразительно играл лицом, и подчиненные находили решения сами, во многих из которых он уже мало что понимал, но делал вид. Сейчас ему вдруг стало стыдно. Как мог он все эти годы не замечать очевидного факта. Он перестал жить и бороться, душа выстудилась, и он ничего не предпринимал, что бы изменить ситуацию, измениться самому. Для этого были все возможности: и время и деньги,  лучшие специалисты были в его распоряжении, все книги мира, все музеи, театры и выставки, а он продолжал плыть по течению, жалеть себя, и только ускорял падение.

Глава 23.
    Вадим решительно поднялся, надел полушубок, и вышел наружу. Валил снег. Мягкие пушистые хлопья бесшумно ложились на стылую землю. Лапы кедров и пихт забелелись не большими ещё сугробиками.  Мир менялся, торжественно и тихо. Мороз уже не ощущался так остро, снег смягчил его, но было холодно. Вадим вытащил из-под навеса лыжи, вбил валенки в крепления и попробовал пробежаться по своей поляне. Снега ещё было немного, лыжи то и дело цеплялись за ветки и коряжник, тормозя ход. Через несколько метров Вадим упал, неловко подвернув лыжину. Откинувшись на спину, весело засмеялся. Радостно было на душе. Пусть несколько метров, но как он бежал, прямо спринтер, на широченных охотничьих лыжах, на закрепленных на них огромных валенках, от скорости аж в ушах засвистело. Вадим хохотал, загребая снег руками, подкидывал его вверх. Будем жить, смерти нет. Какой дурак захочет умирать, когда вокруг такое. Красота неземная, воздух чист, морозен, бодрит. Снег белизны необыкновенной. Вадим заорал во всю глотку, выражая своё счастье. Как только эхо затихло, раздался ответный крик – это Вася пролетал мимо. Он покружился над Вадимом, спустился, пролетев над самым лицом, крикнул ещё раз, что-то радостное и улетел. Вадим поднялся, отряхнулся от снега и уже размеренно пошагал к краю болота, до которого было метров триста, и на который он ещё ни разу не выходил. Берег обрывался острым мысом высоко вздымавшимся над местностью, с пологим спуском. Он чуть выдавался вперед и с его края открывался потрясающий вид на прилегающие равнины. Вадим долго стоял, вглядываясь вдаль и, вдоволь насмотревшись, скатился вниз и пошёл берегом в сторону речушки. Подошёл к самому устью, осторожно встал на лёд. Тот даже не скрипнул. Полагая, что лыжи будут прекрасно держать его вес на льду, осторожно двинулся вперед. Вскоре смелее, шаг за шагом, добрался до нижней вешки. Она сиротливо торчала из подо льда, посреди ровной, занесенной снежком, поверхности реки. Вадим освободился от лыж, встал на коленки, разгрёб снег до чистого льда. Он был прозрачен и чист, резкое похолодание не дало создаться шуге, вода замёрзла практически мгновенно. Вадим видел сквозь него. Судя по вмерзшему колу, толщина льда была в пределах пяти - семи сантиметров. Веревка от сети вмерзла в него, но только на протяжении полуметра. Расчистив снег дальше, он с радостью отметил, что остальная, притопленная часть сетки свободно болтается на течении. Он  придумал, как ставить сеть, и теперь радовался, что не придется долбить траншею, сеть не вмерзла. Как здорово, что он поленился, поставить на новую сеть поплавки. А они ведь лежали в ящике, но он решил, что так сойдёт, и был вознаграждён за свою безалаберность. Ему не терпелось проверить свою идею на практике, не смотря на опасность, сейчас, на тонком льду проделывать подобное. Взяв лыжи поперек, он, на всякий случай, попрыгал, потопал, проверяя прочность. Ни шороха, ни треска. Здорово. Вадим побежал домой за необходимым инвентарём. Взял веревку, мешок, поверх перчаток надел верхонки. И обратно. Лом лежал на берегу. Идея была проста.  Ломом он отдолбил вешки, освободил из ледяного плена вмерзшую часть сети. Привязав принесенную веревку за ту часть сетки, что находилась ниже по течению, саму сеть стал вытаскивать из той проруби, что выше. Рыба была. Он проносил сеть вперед, и аккуратно раскладывал на льду, выпутывая рыбин. Их набралось более десятка, хороших, не мелких. Ячея была довольно крупная, и мелочь проходила не задерживаясь. Изрядно повозился с двухкилограммовой щукой. Есть дырка. Но это потом заделает, сейчас так сойдёт. Закинув рыбу в мешок, стал пробовать выставить снасть.  Он бегал от вешки к вешке. Стравит сеть немного, она запарусившись по течению, уходит в сторону. Бежит на другой конец подтягивает веревку, крепит её, и опять на другой конец. Запарился в конец, скинул шубу, а ещё пол сети не спущено, в натяжку это надо делать. Да плохая идея, но другой нет. Эх, помощника бы.  Осенило: так он есть, что задаром рыбу жрать будет. Вадим сходил к «барабану», поколотил и вернулся на реку. По прошествии пяти минут, наконец, Вася появился, и, не кружась, не осматриваясь, спикировал к дальней вешке. Не здороваясь, без всяких ритуалов, схватил своим огромным клювом веревку и скосил глаз на Вадима, мол, чего ждёшь. Ага, Вадим потрусил к ближней проруби. Ворон тянул хорошо, но не сильно, приноравливаясь к действиям Вадима. Обучен. Видимо, и старый хозяин, таким образом, зимой рыбкой промышлял. Дело закончили в несколько минут. Ворон, пятясь, тянул, Вадим, расправляя, стравливал. Вся сеть в воде, Вадим побежал к дальней вешке, боясь, что Вася отпустит веревку, но тот стоял, крепко упершись лапами в лёд. Передал веревку подбежавшему товарищу. Закрепив сеть, два друга, довольные собой отправились к мешку. Ворон допрыгал первый, и, не дожидаясь Вадима, расправил горловину мешка, залез в него и вытащил одну рыбу. Надо отметить не самую мелкую, но и не самую крупную. Положил её на лёд, посмотрел на Вадима. Точно, как собака, ждёт разрешения.
   - Бери, чего уж там, раз эта приглянулась, – Ворон радостно и с облегчением расправил крылья, гаркнул, и виновато косясь на Вадима, стал бочком вновь подбираться к мешку.
  -  Ну, нет, братец, тебе волю дай, всю утащишь. Хватит на сегодня, - сказал Вадим строго. И Вася не обиделся. Весь его вид говорил: что ж попытка не пытка, нет, так нет. Схватил рыбу и улетел. Ну, вот, опять в гости не пошёл. Следующий раз не дам  рыбу, пока не погостит, а то так расповадится и заходить забудет. Вскинув изрядно тяжёлый мешок на плечо, взяв лом, отправился домой. Остаток дня чистил рыбу, хорошо промыл, сразу нарезал кусками и вынес на мороз, подвесив в мешке сбоку от двери. Теперь был уверен, Вася  без спросу не возьмёт.
  В этот вечер он сшил себе рукавицы. Из обрывков старого одеяла. Он не сильно задумался над кройкой, тупо, приложил руку, и выкроили по ней, вырезав пятерню с высоким обшлагом. Точно так же изготовил вторую половину и накрепко, суровыми нитками, сшил между собой. Получилось неказисто, с уродливыми швами, но крепко, толсто и тепло. Довольный своим творением вышел на улицу, помял снег в руках. Нормально, снежок хоть не скатался, из за сильного мороза, но и руки не мерзли так нещадно, как в тонких хлопчатобумажных перчатках.
    К вечеру похолодало ещё сильнее, с болота потянуло ледяным ветерком, лапы елей слегка зашевелились, гул прошёл по бескрайней тайге. Вадим заспешил набрать охапку дров и скрыться в избе. Печурка ворчала, кидая красные блики по углам избы, бревна потрескивали, живя своей жизнью, чайник булькал лениво на краю плиты. Хорошо. Тепло. Вадим неспешно поужинал вяленой рыбой с чаем, затем долго щелкал орехи, задумчиво наблюдая за огнём. Судя по всему, с наружи начиналась метель, даже здесь за толстыми бревнами слышался посвист ветра в вершинах деревьев, за мутным окном мельтешила белесая тьма. Он очень устал за сегодняшний день, и потому решил лечь пораньше. Немного поворочавшись, устраиваясь удобнее, вскоре задремал. Последняя мысль, которую  уловил – его совершенно не тяготит и не пугает одиночество. Он почти счастлив в своем положении. Ничто не угрожает ему в ближайшем будущем, его быт более-менее наладился, появилась ясность и понимание происходящего, и даже перспектива долгой зимовки уже не пугала. Выбора не стало и стало легче. Современного человека делает несчастным и развращает именно возможность выбора, многообразие целей и возможностей. Когда этого нет, тогда все гораздо проще. Или сложнее? Кто его знает. Вадим провалился в крепкий здоровый сон. Действительно здоровый.

Глава 24.
    Спал  крепко и долго, ничего не болело и не тревожило в эту ночь. Проснулся отдохнувшим, чувствовал себя превосходно. Резво вскочил, сделал несколько энергичных движений, хлопая себя по бокам – холодно, однако, к утру стало в избе. Захотелось вдруг, как в юности выскочить раздетым на снег, что он и сделал, скинув легкую одежду в которой спал.
    Слегка пуржило, мелкий колючий снег впился тысячами иголочек в кожу. Ветер кружил белый хоровод, видимость минимальная, тайга ворчит и стонет. Вадим сгрёб охапку снега и энергично растерся, тело, лицо, заорал от переполнивших чувств. Сделал даже небольшую пробежку в пять шагов до дровяника, схватил с пяток полен и так же рысцой заскочил в дом. Эх, хорошо. Слегка потряхивало, зубы стучали, ноги заледенели, но бодрость невероятная. Трясущимися руками кое-как настругал палочек, набил печь дровами, теряя и ломая спички, зажег огонек. Загорелось вроде. Растерся черным от грязи, пропахшим дымом и человечьим потом, полотенцем. Отметил про себя, что надо постирать. Но это позже, сейчас стояла  более важная задача. Вчера, во время установки сети, краем глаза видел на противоположном берегу двух зайцев. Они выкатились бело- серыми шарами из буреломника, судя по всему, весело играя, и упрыгали обратно, едва его увидев. Вадим захотел устроить охоту. У него был неограниченный запас ореха, брусники, клюквы, и рыбы – это здорово, но маловато, ещё бы мяса, и тогда он бы решил все свои насущные потребности. Погода, для его задумок, установилась подходящая: небольшая метель. Абсолютно не разбираясь в тонкостях добычи зверя, он интуитивно чувствовал, что самое время расставить петли: ветер заметет следы, унесет запахи, замаскирует. Образец был в ящике с инструментами, несколько петель нашёл за печкой под дровами в углу, но они были не годны, все перекрученные и заржавевшие, там же находился моток тонкой вязальной проволоки, более чем достаточный. Он стал вязать петли. Соорудил их с десяток, решил, что достаточно на первый раз. Попил чаю, тщательно оделся, разложил нехитрое снаряжение по карманам. Приладил веревку к мешку, насыпав  в него  ягоды, закинул за плечо вместо рюкзака. Готово. Ноги в лыжи и вот он стоит на высоком берегу, щурясь от мелкого снега, летящего в глаза и путающегося в бородке. Хорошо в бороде, сейчас он по достоинству её оценил: и чего царь Пётр до бояр докопался, защищает она в нашей северной стране. Вадим тщательно изучал противоположный берег. Вот и то место, где резвились вчера зайчата, ещё до конца не переодевшиеся в белые шубки. Сейчас они очень уязвимы, хотя весной им ещё хуже. Сейчас, если замрут, то могут и слиться с чернеющими стволами деревьев. Вспомнил, как гонял их по острову на Томи. Они тогда с товарищами случайно застряли на много дней в затоне, у острова, где зимовал речной флот, вернее, плавучие краны, черпающие гравий со дна реки. Их не стали перегонять в порт, а оставили ждать весны здесь, на тридцать километров выше города. А Вадим подрядился охранять их, сутки через трое, не плохое подспорье было для молодого человека. И вот он дежурил последний день, весна, скоро начало навигации, бригады уже вышли на ремонт техники, и тут неожиданно, утром, когда он, позевывая, вышел на палубу, что бы отправиться по тропке через реку к ожидавшему на берегу автобусу с его сменой, река задышала. Резко, без предварительного предупреждения, кряк, и двинулся лед, круша самое себя, и тропку.  Их на кранах осталось три человека, и по рации, из автобуса, им приказали сидеть и ждать конца ледохода. Неожиданно. Ребята растерялись. Так-то нормально, и дизель работает, электричество дает, телевизор и еды запасы есть, но… все равно неожиданно, река могла и неделю идти. Парень там один молодой работал, Вадим сейчас вспомнил его с улыбкой, Костян, так он расстроился больше всех, у него жену в роддом вчера увезли, он вчера же подписал заявление на отпуск, его уговорили в последний раз сходить на смену. Вот и сходил. Мужики ржут, по рации его успокаивают, не переживай, мол, сосед сказал, что заберет твою жену из роддома. Опять хохот, Косте не до смеха, вообще у парня с юмором не очень. И вот берет он доску поперек и выпрыгивает на лед и бегом. А с полкилометра в этом месте река, и тропу всю переломало, льдины сплошным полем медленно, крошась и вздымаясь, ползут по реке. А он бежит, прыгает. С берега уже матюгальник включили, орут на всю реку, грозят увольнением, если выживет. С кранов тоже начальник не отстаёт, кричит в громкоговоритель. А тот бежит, ни на кого внимания не обращает – нет, зря про соседа сказали, так, может, и не пошёл бы. Но добрался благополучно, доску откинул, к нему кто-то подскочил, руками машет, Костя того отталкивает и пешком по полям к трассе направляется. Вадим потом специально узнавал: не уволили молодого отца, выговор дали, премии лишили, но тут же другую выписали, вдвое больше того, чего лишили, по рождению сына. А Вадим остался на кране, и сидели они с напарником пять дней. Со скуки завели основной дизель, лед вокруг покрошили ковшом, электроудочку наладили, рыбу ведрами глушили. Затем пошли, от нечего делать, по острову гулять и тут то Вадим, и увидел чудо: белая коза стремглав летела по черному растаявшему полю. Почему коза? А вот так показалось. Он так и закричал: смотрите – коза. Затем разобрался – заяц, белоснежный, огромный в своём беге. Вадим бросился его догонять. Идея показалась не очень то и безумной, бежали они практически наравне, не так он и быстр оказался, заяц. Пробежав поле, русак кинулся в кусты, забился в самую гущу и замер – типа спрятался. Вадим понял игру и сделал вид, что не видит хитреца, стал обходить боком, подобрав по пути хорошую дубинку. Зайдя с более открытого и удобного места, кинулся на беглеца. Тот ждал подобного развития событий и уже приметил пути отхода, по самым густым кустам. Вадим чертыхнулся – вот рядом и бежит-то не очень быстро, а не достать. Долго он гонял его по кустам, пока зайцу не надоело: выскочив на открытое место задал такого стрекоча, что Вадим с удивлением остановился, а почему до этого бегал медленно? Заяц за короткое время пересёк черноту берега и ушел в лёд реки, где немедленно потерялся. Как ни высматривал его Вадим, увидеть больше не мог.
   Зайцев с тех пор уважал. Умный зверь. Почесав бороду, съехал с берега на лед реки, и направился к высмотренному месту. С трудом преодолел крутой подъем и оказался в заречном лесу. Пройдя немного вглубь и ближе к болоту, подошел к «заячьему» месту. Бор выходил к краю равнины густым подлеском сплошь заваленному валежником и поваленными северными бурями, великанами. Подтверждая его догадки, кругом петляли заячьи стёжки, слегка сглаженные утренней пургой. Хорошее место, и рядом. Теперь сообразить, догадаться, как ловчее расставить свои снасти. Петли Вадим ставил, ещё мальчишкой, неумело, без наставников. Никогда, никого не ловил. Эти акции были разовыми и непродуманными, ставилось все наугад, в первом попавшемся месте. От сегодняшнего же мероприятия зависело дальнейшее  благополучие, скудость рациона немного раздражала и напрягала, по ночам снились явства. Почему и сегодня он первым же делом озаботился добычей зайца. Вкусно, рот наполнился слюной, нос унюхал запах жаркого. Мотнул головой, отгоняя наваждение. Осмотрелся, явно три тропки наиболее натоптаны, если можно так говорить, из множества, хаотично переплетающихся, следков. Одна на границе осинника, другая вдоль огромного ствола, поваленного в гущу кустарника. Тут и ставить. Вадим снял варежки и стал расставлять силки. Всё по - простому, кинул на снег, слегка припорошил, привязал  конец к коряге или ветке, что бы ни утащила добыча проволоку, и веточкой  разгладил снег, сверху пару горстей ягод. Для чего, сам не понимал до конца, не был уверен, едят ли зайцы клюкву. Где то подспудно сидела в голове мысль, что вдруг рябчик или тетерев какой на красненькое прилетит. Не спеша, тщательно выбирая места, стараясь меньше топтать вокруг, расставил все заготовленные петли, как мог, замел свои следы, усмехаясь в бороду своей наивной хитрости. Пришла запоздалая мысль, что неплохо было бы  прокипятить связанную проволоку в каком-нибудь травяном отваре, что бы отбить запахи и не касаться её больше руками, а пучком травы, например. Но это уже в следующий раз, если сейчас не получится. Все места пометил воткнутыми ветками роготульками. Ставил с таким умыслом, что бы, не подходя близко, можно было осмотреть место охоты с дальнего пенька.  Осмотрев дело рук своих, остался доволен: получится, не получится, но он  сделал, что мог, и оставалось только ждать. Вряд ли зайцы вылезут в непогоду, надо ждать погожего денька. 
   Теперь сразу же, второе дело. От его подстилки осталось только название, лапник пожелтел, обвалялся,  голые колючие ветви, доставляли массу неудобства ночью, пора менять.  Для этой цели он взял с собой топор и  впервые пошёл исследовать лес за избой, куда ни разу ещё ни ходил, но видел, что тайга там пожиже, и помельче с преобладанием хвойных. Интуиция не подвела, метров через двести пошел густой ельник. Это его не вполне устраивало, колюча елка, кедр жидковат и горбат, пихта нужна. И через короткое время поисков наткнулся на таежную красавицу, стройную, тонкую, с густыми лапами пихточку - подростка, метров семи высотой. Просто загляденье, ее бы на детский утренник в актовый зал в новый год. Вдоволь налюбовавшись, достал топор и, немного поколебавшись, в пять ударов свалил чудо.  Обвязав комель веревкой, впрягся и с большим трудом, но доволок лесину до порога. Здесь он её и обкромсал, ствол отнес в штабель, к другим не пиленым бревнышкам, а мягкие, пушистые лапы, прикатив чурбак, отделил от более толстых веток. Работал топориком не меньше часа, но в итоге получился большой стожок отборных пихтовых лапок. Даже на морозе чувствовался божественный аромат. Не откладывая, не смотря на не стихавшую метелицу,  вытащил из избы отслужившую подстилку. С удовлетворением отметил, что старый материал ни в какое сравнение не шёл с заготовленным: толстые, лысые, корявые, кедровые ветви хороши теперь лишь на растопку. Свой лапник он раскладывал с большим старанием, веточку к веточке. Слой получился солидным, сантиметров тридцать, мягко пружиня и источая новогодний аромат.  С наслаждением завалился на своё, по - истине царское ложе, раскинулся и с блаженной миной позволил себе подремать пару минут. Хорошо-то как, господи. Вот оно счастье таежное, набегаться на морозе, затем завалиться в теплом местечке на мягких нарах и ни о чем не беспокоиться.
   Но какая-то мысль сверлила, не давала покоя, что-то не так. Где? Присел, подумал. Нет. Вроде всё в порядке, что же тревожит? А когда дошло, расхохотался. Надо же, совсем лешим стал. Вновь залез в полушубок, вышел наружу и по своим следам вернулся  к месту, где срубил пихточку. Там, подчиняясь чему-то неведомому, идущему из глубины души, со всей искренностью попросил у пенька прощения и поблагодарил за предоставленную постель. Погладил по срубу и мысленно попросил мать природу, что бы помогла новой  жизни прорасти из старого корня. Вот теперь стало хорошо, отпустило. Он попрощался, раскланялся с пеньком. Медленно брел к домику и всё думал, что же это такое? Откуда возникла эта потребность попросить прощения и сказать спасибо деревяшке. И тут же поправился: ни какая не деревяшка,  а живое дерево, причем очень молодое и красивое, оно бы тут не одно столетие простояло, принося, только пользу всем окружающим и никого не напрягая в своем совершенстве. А он загубил, походя, на свои мелкие нужды, но это симбиоз – одни губят других, по надобности и насущной необходимости, но за это надо иметь благодарность. Так что его поступок не паранойя, а нормальное человеческое чувство. Размышляя подобным образом, проходя мимо берега реки, поклонился по ходу и ей – кормилица, да не оскудеют твои рыбные запасы. Решил на сеть больше не ловить, смысла не было, возни много, рыбы уже мешок, ему на неделю, а то и две хватит, времени много, будет на удочку, по мере необходимости, ловить. Пойдет дело с дичью, вообще заживет зажиточно. Встал на берегу, глянул на заречный бор и мысленно попросил у таежных духов  удачи в охотничьих делах. Достал неведомо как попавший в карман сухарик и положил на снег – это вам. Да, быстро он становится алеутом идолопоклонником. Именно такая мысль пришла в голову, почему-то алеутом. Глядишь, завтра идола начнет из пенька вырубать. Но это не тревожило, вызывало лишь улыбку, а на душе становилось теплее.
    В этот вечер он решил разобраться с бензопилой. Дров было много, но и расходовались они быстро, из четырех поленниц одна уже подходила к концу, и это ещё морозов не было. Печь топилась практически беспрерывно, нагревалась изба мгновенно, за десять минут, но и остывала не плохо, все-таки не массив кирпичный, железо. В прошедшую, морозную, ночь он продрог и под утро встал, затопил. На зиму дров точно не хватит, надо пилить заготовленные бревна, и чем быстрее он этим займётся, тем лучше. Он по опыту, почерпнутому у деда, знал, что свежеколотые дрова – сырые и горят плохо.  Помнил, как матерился и мучился дед, когда ему привезли свежих чурок, они их покололи, а те упорно не хотели гореть и давать тепло, а заготовленные с прошлого года подходили к концу. Пил тогда старик здорово, вот и упустил момент. Это было раз, обычно всегда у него был запас и не на один год. Вадим был уверен, что заготовкой надо заняться сейчас и топить, закладывая три полешка сухих, а сверху свежих, тогда есть надежда на теплую зимовку. Причем топить надо будет практически постоянно, так как запас спичек невелик. Он уже сейчас стал очень редко ими пользоваться, разгребая пепел и находя тлеющие угольки.
    Вадим расположился на полу, аккуратно разобрал агрегат, отметил, что цепочка тупая. Он точно не был в этом уверен, но по опыту работы в студотряде, когда приходилось ворочать тяжеленную «дружбу», помнил, что цепь тупится достаточно быстро, а тупой работать невозможно. Порывшись в ящике с инструментами, нашёл маленький надфиль, напильник, примерился. Медленно, неудобно, но возможно. Приспособил цепь в щель стола, и, усевшись на пенек-стул, не менее часа, зубчик за зубчиком, тщательно заточил цепь. Удовлетворившись результатом, взялся за саму пилу. Прочистил, освободил от опилок, намотал тряпочку на щепку и смазал маслом всё, до чего смог дотянуться. Разобрать совсем, не решился, не уверенный в своих способностях собрать после. В бачке было немного бензина, канистра десятилитровая почти полная. Была и небольшая фирменная фляжка с маслом. Вадим знал, что бензин надо разбавлять, вроде бы один к десяти, с маслом. Или один к пятидесяти? Долго изучал этикетку на фляжке с маслом. Не по - русски и очень мелко написано.  Разбирался с иероглифами полчаса, зажег свечу и, наконец, нашёл: меленько цифири через дробь.  Теперь только угадать, бензин в канистре чистый, или уже разбавленный? Рассматривал, отливал, нюхал – не понятно. Сама фляжечка с маслом ополовинена, но это ни о чем не говорит. Блин, что делать-то. Решил, что лучше лишнего, чем ничего. Взял пустую пластиковую полторашку, которая завалялась под нарами, налил бензин, разбавил маслом, взболтал.  Красивый цвет получился. Полюбовался, ещё чуток посомневался, делать нечего, взялся за стартовый шнур. Бензопила завелась сразу, затарахтела весело, сизый дымок пополз по избе. Вадим взялся за рукоять, газанул, сделал пропил на пеньке служившим стулом, хорошо пошла, мягко. От легкого движения врылась в дерево сантиметров на десять, и не останови Вадим руку, располовинил бы стульчик. Хороша техника «маде ин джапан», и есть такое подозрение, что расход топлива минимален. Но в любом случае необходимо экономить. Вадим заглушил машинку. Теперь он будет работать на пилораме. Но это завтра, сегодня уже поздно
    Поутру, наскоро позавтракав, чем бог послал, отправился пилить бревна. Найденной ранее лопатой откидал  нападавший снег, приспособил два небольших полена под козлы, для удобства пилки и принялся за дело. Бревна разные, были и легкие, толстые и тонкие, короткие и длинные, а были и такие, что и вдвоем не поднять, но дело пошло. Бензопила, играючи - легко, весело и задорно, как нож масло, резала всё, не спотыкаясь особо даже на сучках.  Работал истово, не обращая внимания на снег слепящий глаза, на все усиливающийся ветер. Разогрелся, стало жарко, скинул доху, оставшись в одном комбинезоне. Работал до вечера, отвлекшись только на обед и послеобеденный отдых. Навалил огромную кучу чурок, штабель из бревен уменьшился почти на треть. Стало смеркаться, ветер усиливался, пора заканчивать. Вадим отнес пилу в избу, затопил печь. Теперь надо спасать напиленное, его кучу уже основательно занесло снегом. Утром останется один большой сугроб, опять придется разрывать, тратить лишние силы. Да, что-то он как-то неосмотрительно, нерасчетливо взялся за дело.  Опять накинул на себя полушубок, комбинезон промок, стало холодно. Начал перетаскивать чурбаки под навес, складывать поленницей. Пилилось быстрее, чем перетаскивалось. День кончился совсем, темно, ветер метет снежную крупу, тайга шумит.  Вадим придумал приспособить ванну. Привязал к ней веревку, накладывал чурки, штук по пять и тащил волоком под навес. Так дело стало продвигаться быстрее. Закончил уже в глубокой темноте, замерзший, усталый, но счастливый, из последних сил накрыл штабель целлофаном, критически осмотрел, придавил ветками, что бы ни разметало, и только после этого ввалился в дом.  Одежда застыла коробом, пальцы пообморозил, лицо горит, под бородой чешется – эх, хорошо. Погоду бы, он бы в два дня всё перепилил, а колоть – это потом, это уже в радость, тревоги не будет, что пила сломается, или ещё что. В крайнем случае, там много чурочек не толстых, запросто в печь влазящих целиком. Разделся, развесил одежду на просушку, и блаженно растянулся на своих царских полатях. Какой аромат от пихты! Повел носом, принюхался, - но какая вонь от него самого. Что-то надо делать в плане гигиены. Баньку что ли построить. Обдумал эту мысль со всей серьезностью. Пожалуй, нет. Не то, что он сомневался, что это возможно, но долго и все-таки летом надо, и печь. Это глину нужно найти, кирпич слепить, обжечь. Нет, летом надо. С сожалением откинул эту идею. А если в этой избе печь временными перегородками огородить? Или целлофаном, его тут много. Прикинул и так и эдак. Нет, городушки ни к чему, а будет он делать цивилизованный душ. Как раз место в противоположном от печки углу, где мешки с орехами. Кстати, с орехами, что-то надо делать. Всё чаще стали попадать гнилые – их надо либо калить, либо морозить, а так, в мешке, заплесневеют, испортятся.
   На ужин сварил рыбы, с удовольствием поел с сухариками. Потом гонял чаи с брусникой, обдумывая проект быстро возводимой душевой кабинки. Спать не хотелось, вообще, он чувствовал себя на редкость бодро и легко, как никогда. Решил начать подготовку строительства прямо сейчас, несмотря на усталость и поздний час. Освободил угол, вынеся часть мешков с орехами на улицу, под навес. Решил, что лесная братва поостережется лезть к человеку в мешок, а полезут, он что- нибудь придумает, потом, не жалко, ореха с избытком. Решил, что стоит все-таки часть прокалить на плите. Но это позже, долгими зимними вечерами, а сегодня он стал копать яму-слив. Копал долго, вынося грунт в мешке. Качественно сделал, почти в половину своего роста, диаметром  в метр. Докопался до  рыхлого песка, пробив суглинистые почвы. Вода будет уходить хорошо. По ходу работ пришла мысль сделать туалет в доме, но тут же отказался от этой идеи. Во дворе стоял неплохой, без щелей, крепко сбитый туалет, одно напрягает, далековато от избы, Вадим не сразу его и нашел.  Хозяин, наверное, размышлял так же, как Вадим – нечего вонь под носом разводить. Всё – яма готова, завтра душ закончит, а сегодня уже в глазах мушки, перетрудился. Сколько сейчас времени, не знал даже приблизительно, часы он потерял в первые дни своих скитаний, но, видимо, уже глубокая ночь, глаза слипаются, пора отдыхать, ведь завтра день полный забот и новых свершений.

Глава 25.
  Проспал утро. День ясный за окном, тихо, лишь птицы веселятся, порхают, гомонят. Сладко потянулся, мышцы побаливали после вчерашних трудовых подвигов, но не болезненно, а просто приятно ныли.  Что-то он перестал лечиться своими примочками. Присев на постели стал исследовать тело. Ран почти не осталось, порезы затянулись, ноги из сине-черных, стали фиолетово-желтыми, и то местами, не сплошь.  Вполне здоровые на вид, варикозные вены куда-то ушли под кожу, едва рассмотрел утолщения, ногти уже можно стричь, пальцы перестали болеть. Ощупал лицо, зеркала не было, но по ощущениям, вполне приемлемо, корочки уже отпали, ногтем зацепиться не за что. Состояние не то что удовлетворительное, а прямо таки отличное. Подвернутая нога практически зажила, он про неё  почти не вспоминал, лишь слегка прихрамывал и то скорее по привычке, просто легкое неудобство, тянет слегка и все. С удивлением осмотрел руки, плечи, живот. Живота не было, обвисла дряблая кожа на теле, как старый костюм полного человека одетый на худого. Но в целом не плохо, кожа подберется со временем. Ему пришло в голову, что хорошо бы заняться бодибилдингом, кажется, это теперь так называется, скульптура тела. А что? Времени много, и надо провести его с пользой. С удовольствием представил  удивленные лица знакомых, когда он через полгода вернется с того света обновленным. И захотелось, сильно захотелось стать молодым и здоровым, крепким, как когда-то, а не толстым мешком, как сейчас. Он этим займется, обязательно, чуть позже, как только решит свои, не требующие отлагательств, дела. А что дела? Убегут что ли? Сейчас начнет, и так слишком долго, считай, всю жизнь, откладывал. Слез с нар, потянулся, помахал руками, несколько раз присел, взгляд натолкнулся на яму вырытую вчера. Нет, всё-таки потом, сейчас не терпелось сделать душ, подождать может все, но не это, тело чесалось и требовало помывки. Затопил печь, подождал, пока нагреется, и, как вчера, выскочил на улицу, стал яростно обтираться, умываться снегом. Эх, удовольствие. Всё, нет сил терпеть, бегом в избу, печь обнимать. Можно считать, помылся. Попил чаю с ягодой, которую ел ложкой по большой миске за раз, стал замечать, что хоть сытости она и не даёт, но  голод утоляет, особенно если заработаешься, то после такого завтрака о еде вспоминаешь далеко за вторую половину дня. Согласно вчера составленному плану, Вадим отправился с топором в лес, за избу, где густо росли осины подростки, сорное дерево, затягивающее за несколько лет старые выруба. За короткое время нарубил ровных двух-трех метровых кольев. Вынес. Возле избы, на своей «пилораме», подравнял, вымерил, занес в дом. Вбил колья в землю, укрепив земляные стенки ямы-слива, что бы ни осыпались. Поставил распорки. Сверху, используя более толстые стволы, сделал настил, плотно подогнав стволики друг к другу. Края утопил заподлицо с полом, и обрамил теми же кольями, стесав с боков в виде брусков, что бы вода ни заливала земляной пол. Затем обтянул целлофаном стены и натянул его же, в виде занавеси, от потолка до обрамляющих слив брусков, тщательно натянув и прибив к каркасу. Каркас – две стоечки, с узкой дверцей. Дверца – прибитый с одного бока и сверху целлофан, а внизу привязал железку, которая откидывалась,  а в закрытом состоянии цеплялась за пол. Получилась замкнутая кабинка, без шансов утечки воды в избу. Внутри сколотил маленькую, низкую скамейку; сидеть и ведро ставить. Бак под воду хотел сделать из старых досок, лежащих под навесом, обтянув его пленкой изнутри, но конструкция могла выйти очень громоздкой, а как сделать так, что б вода из него лилась по требованию моющегося, он представлял слабо. Потолок достаточно низкий, как стоять, как наливать – проблема. Потому, сильно не заморачиваясь, притащил с улицы, и прибил, старый, огромный, почти ведерный рукомойник. Долго  примеривался и так и эдак, но приспособил его над головой. Как раз получилось, что сидя на скамейке, удобно нажимать носик, а встав, удобно наливать из ведра в емкость. Топорно, доморощенно, но классно. Готова мойка. Не откладывая дела в долгий ящик, взгромоздил ванну на печь, и пошёл на поиски посудины пригодной для носки воды, единственным ведром и котелком - долго. Перерыл весь дровяник-навес, зашел в «гараж», и обнаружил там лаз на чердак, который ранее не заметил. Чердак, низкий и заваленный различным хламом, передвигаться можно только на четвереньках. Есть – два старых, ржавых, помятых ведра. Побежал на реку проверять на дыры. Они, конечно, были, но не критичные, заткнул щепочками. Текло, капало, сочилось, но доносил почти без потерь. В три ходки, раздолбив прорубь, натаскал ванну, раскочегарил печь. Дров не жалел, постоянно подкидывая. Через полчаса в доме стало по настоящему жарко. Вода нагрелась. Сбегал, принес на всякий случай, в целом ведре, холодной воды, разбавлять, если перегреется.  С мочалкой проблем не было, лапки пихтовые – мягкие, мыла три куска больших нашёл ранее, хозяйственное. Надо экономить, и на стирку и на помывку, не густо. Наконец, с большим наслаждением, скинул одежку, стираться уже завтра будет, сегодня, на дворе уже темнеет, весь день ушел на строительство. Зачерпнул из ванны, налили в рукомойник, ещё зачерпнул, поставил рядом. Присел на скамейку, нажал носик. О, наслаждение, горячая вода, тонкой струйкой, бальзамом пролилась на тело. Основательно натерся, намылили голову, стал обмываться. Удобно получилось: ссутулился – трешься, намыливаешься, распрямился, макушкой нажал носик – течет, моет. Вода с  журчанием уходит сквозь настил. Интересно, будет ли сырость в избе из-за слива, или нет? Поживем – увидим. А как охотник в холода мылся? Наверняка как-то приспособился, мужик основательный, аккуратный. Но теперь это так и останется тайной. Может, просто ванну нагревал и в неё залазил, обливался. Надо и так попробовать, затащить её сюда, на слив, и принять ванну.  Удивительно, но двух ведер хватило вымыться основательно. Третье просто вылил на себя, для удовольствия. Надо будет решить вопрос с чисткой зубов – ни щетки, ни пасты он так и не нашёл. Идеи уже были. Завтра попробует, а сейчас довольно и того наслаждения, которое получил от душа. Из бутылки ополоснул скамейку, стены от мыльной воды, одеваться не хотелось, в избе было как в бане – жарко, остатки воды в ванне уже закипели. Заварил из неё чай и растянулся во весь свой богатырский рост на полатях. Чудо как хорошо. Сейчас он и не желал, что бы что-то или кто-то нарушил его покой. Он ощущал себя настоящим, а не мнимым хозяином жизни. Так и уснул голым в пихтовых лапках и снились ему чудесные сны.
   Утром, как всегда, проспал. Солнце уже высоко. По заведенной в последние дни  традиции, выскочил наружу растереться снегом, и замер. В пяти метрах от избы шёл четкий лыжный след. Совсем свежий, края еще не осыпались, снежинки нависали над колеёй. Утренний след. Не более часа назад прошёл человек, или двое, здесь не разобраться. Вадим как ужаленный заскочил в дом, впопыхах оделся, выскочил назад. Бежать, кричать, куда, что? Заорал во все горло, мог бы и голый покричать, несколько минут потерял. Прислушался – тишина. Покричал ещё. Кинулся к «барабану» и  минуту нещадно, не жалея рук колотил в него. Остановился, стал слушать. Ничего, тихо в тайге. А вот и Вася. Прилетел на зов.
   - Вася, ищи, человека, ищи, - Вадим бежал и махал на ворона руками. Тот озадаченно покружился над Вадимом, попытался снизиться, но Вадим шыкал на него, прогонял и орал свое: - Ищи. Птица, наконец, вроде как поняла, что надо делать, поднялась высоко и заложила широкий круг. Затем ещё шире и вскоре исчезла из виду. Вадим ждал её минут десять, не выдержал и опять кинулся к барабану. Еще минут через пять Вася спикировал на поляну в стороне от Вадима и подозрительно на него глядя, поскакал к избе.
  - Вася, иди, сюда, ко мне, - скомандовал Вадим. Ворон, все ещё с подозрением, осторожно подскакал к человеку, но на колени, сидящему на пеньке Вадиму, запрыгивать не стал.
  - Понимаешь, Вася, человек мимо прошёл, видишь следы, - и показал ворону лыжный след – Видишь, че-ло-век. Он был и ушёл. Куда?  Где он? Почему не зашёл? Что трудно постучать, зайти чаю попить? Каждый день избы встречаются? От людей устал, видеть ни кого не хочет? Зачем он так? - Вадим обреченно махнул рукой, ворон отпрыгнул, кося глазом то на Вадима, то на лыжню. Гаркнул, деловито прошёлся вдоль колеи, как будто даже принюхался. Затем, потеряв интерес к происходящему, упрыгал к мешку с рыбой и встал в выжидающей позе. А Вадим думал, крепко. Может попробовать догнать таежника? Откуда он пришел и куда направлялся? Надо пройтись по следу для начала. Вадим побежал к избе, достал лыжи, вбил привычно ноги в валенки и пошёл вдоль лыжни, в сторону, откуда в своё время пришёл, в ту сторону, где, по его предположению, находился поселок. И не ошибся. Перед поворотом с горы, четко обозначились носы лыж, съехавшие в сторону. След был двусторонним, по нему пришли сюда, и отсюда по нему же вышли. Человек, один, пришёл и ушёл по своей же лыжне, обратно, на юго-восток. Вадим удачно съехал с горы, не упал, встал на лыжню, так было легче, и заработал ногами во все свои силы. Он бежал, если это можно было назвать бегом, по крайне мере, он старался, долго, не меньше часа. И только сейчас понял, что своё физическое состояние явно переоценил. Силы быстро уходили, бег замедлился, и он скоро перешёл на шаг. Грудь разрывало, вдыхал и выдыхал с хрипом.  Закололо в боку. Скоро Вадим совсем остановился. След шел по прямой, уверенно, размашисто. Он определил по некоторым признакам, по ширине шага, по следам палок, что шел человек очень быстро, и ему за ним не угнаться. Но Вадим упрямо шёл вперед. Он был в пути уже не менее трёх часов, ничего не замечая вокруг, ни красот, ни примет, только колея перед застилавшими пот глазами. И вдруг уловил запах костра. В лесу он обозначился очень четко – дым, гарь, человек. Сердце забилось ускоренно, сейчас он встретит охотника и тот его не оставит, найдёт выход, подскажет, как быть. Всё закончится. Он ускорил шаг. А вот и дымок, натоптанная полянка. Выскочил на неё и в изнеможении упал на истоптанный снег. Да, здесь был лагерь охотника. Вот костровище, ещё дымит,  перья, кровь на снегу. А вот…… след от снегохода, который также прямо и уверенно, как лыжня, шёл уже не на юго-восток, а на север. Снегоход был с нартами,  определил это по следам. Вадим, устало и с какой-то ленцой прошёл  по следу и вышел на край болота. Что и требовалось доказать. След пересекал замерзшую равнину по прямой. А вот ещё след, с востока.  Вадим определил, что снегоход пришел с востока, вдоль линии леса, по болоту, свернул в лес, к месту, где и был лагерь, а после ушел на север. Картина прояснилась. Надо возвращаться, день перевалил на вторую половину, солнце склонилось над горизонтом, мороз усиливался, не меньше пятнадцати, а то и двадцати, надо спешить.
    Если сюда он шёл часа три, то обратный путь занял не меньше, а точнее, он не смог бы сказать. Учесть ещё час, а то и полтора, что рассматривал следы, выходил на болото, отдыхал. Домой, именно домой, так он уже воспринимал то место, где жил, пришёл уже глубокой ночью, насквозь промерзший и смертельно уставший. Но прежде, чем зайти в дом, прошел по лыжне оставленной чужаком. Как он и предполагал, лыжня пересекла реку и окончилась у обтесанного столба, стоящего на единственном самом удобном месте по которому можно подняться в заречный бор, на нём были вырезаны инициалы и какие-то непонятные знаки. Это знаки хозяина заимки, а вот на сучке и извинение-приветствие чужака: пара рябчиков, связанных за ноги красной ленточкой изящным, сложным узлом. Все понятно. Вышел охотник затемно, с утра от лагеря, раненько добрёл до избы, бегал он, судя по всему не в пример Вадиму, тревожить хозяина не стал, может, знал его, может в ссоре были, а возможно и дружили, кто знает. Дошёл до тотемного столба, так его Вадим обозвал, окончательно понял, что вторгся в чужие земли, оставил привет в виде дичи, подписался бантиком на красной ленточке и быстренько отправился восвояси, искать не занятые земли, чего глаза мозолить, время терять. Вот и вся тайна. Вадим поблагодарил чужака, взял рябчиков и отправился домой. Твою мать, джентльмены таежные.
  Устал он смертельно, едва доковылял до избы, с трудом скинув лыжи, затопил печь. Рябчиков бросил в угол у двери, заниматься ими сейчас не мог. Дотащился до нар и завалился прямо в одежде. Силы окончательно покинули его, но в голове  - ясность. Теперь, расслабившись, можно подвести итоги. А они таковы: ходят по тайге люди и зимой, охотники за зверем. Сейчас у людей появилось много техники, он слышал от приезжавших в город областников, что у каждого пятого охотника есть снегоход, что жить стали зажиточней, тайга кормит, и не ленивые люди могли иметь  очень хороший доход с промыслов. Начался сезон, снег валил уже неделю, морозы стояли добрые, открылись, значит, пути. Теперь второе: ездят по тайге, но лес не проспект, не во всяком месте проедешь, значит, есть определенные маршруты и, вполне возможно, что один из них пролегает как раз в том месте, где прошёл снегоход незнакомца. Надо ещё раз сходить туда, и чем скорее, тем лучше, пока стоит ясная погода, и не занесло следы и оставить знак. Тут либо чужак будет возвращаться, либо по его следам ещё кто проедет. Оставить весточку необходимо. И ещё, Вадим для себя решил, не надо питать больших надежд, а жить как жил и не строить планов и не ждать помощи извне, потому что это очень тяжело морально. Вот и сейчас, он лежит, думает, а сам невольно прислушивается к происходящему с наружи. Этого нельзя допускать – если перефразировать известную присказку, лишние надежды, многие печали.  Надеяться можно и нужно только на себя. Теперь про весточку, как и в каком виде её оставить? Что бы видно и понятно и ветром не унесло и снегом не замело. Придумал. Ладно – это завтра, сейчас спать и восстанавливать силы.
   Утро было ясным и приветливым. Тихо, безветренно. Тело ломило, ноги подрагивали. Неплохо он вчера прошёлся: шутка ли, с утра и до глубокой темноты. Часов восемь, девять бродил. Сегодня он, конечно, никуда не пойдёт, надо набраться сил, всё подготовить. Первым делом, заставил себя, практически за шиворот вытащил, сделать утренний моцион, немного изменив его. Сначала одетым на зарядку. Минут двадцать махал руками и ногами, приседал, подпрыгивал, поднимал чурбак. Согрелся, размялся, вот теперь можно  скинуть куртку и футболку, растереться снегом. Хорошо, стало намного легче, физически и морально. Теперь надо заняться гостинцем, он вчера ничего так и не поел за целый день. Для начала перекусил ягодой с чаем и взялся за рябчиков. Плохо щиплются. Вспомнил, как делали это в деревне. Затолкал их в котелок и залил из чайника кипятком. Вот, другое дело, перья легко отделяются от тушки. Распорол брюшину, подумал, взял дощечку и вывалил внутренности на неё. Не забыл про Васю. Он вчера довольно невежливо отпихнул его от входа, не отреагировав на  просьбы о рыбе, не до того было. Надо бы угостить товарища. Будет ли он кушать рябчика, вернее отходы производства? Птица прилетела почти сразу, как будто поджидала вызова. Спокойно без обид вошла в дом и радостно запрыгала, завертелась, увидав картину разделки дичи. Вадим подвинул к нему дощечку с внутренностями и головами, лапами и прочим. Вася не заставил себя уговаривать, а с остервенением накинулся на угощение. Так и сидели по-семейному, Вадим готовил суп, сразу из двух птиц, невелики они были, Вася разделывался с последней головой. Лихо у него получалось, Вадим залюбовался, и даже позавидовал гастрономической непритязательности друга, нигде не пропадёт.  Решил сварить основательное блюдо, и как можно больше, что бы хватило на много дней.  Крупа, лапша, приправы от души – вот и все ингредиенты нехитрого варева. Варил долго, справедливо полагая, что отвыкший от тяжелой пищи желудок не следует напрягать жестким мясом. Избу наполнили божественные запахи, Вася как заведенный, в возбуждение, прыгал с нар на пол и обратно, запах и его не оставил равнодушным. Закралась подлая мыслишка: распрощаться  с товарищем прямо сейчас, поел, пора и честь знать. Мелкая птица, а жрёт, как взрослый мужик. Ему волю дай он в пять минут весь котел проглотит не пережёвывая. Вадим даже сделал попытку приоткрыть дверь, мол, пока, Вася. Но ворон запрыгнул в дальний угол нар и так гаркнул обиженно, что Вадим устыдился своей жадности. Ладно, чего уж там, не жили сытно, и начинать нечего. Глядишь, и разживёмся ещё где-нибудь мяском. Вадим хлопнул себя по лбу – точно, зайцы, он как-то с переживаниями последних дней напрочь забыл о расставленных силках. Сердце радостно забилось, сейчас они покушают, и пойдут на охоту. Вадим очень надеялся на удачу в этом важном деле. Он поделился радостной новостью с Васей,  несколько раз  повторив слова: охота и зайцы. Птице эти слова явно были знакомы, он запрыгал по своему маршруту с удвоенной скоростью, даже сделав попытку сразу кинуться к дверям, но по пути передумал и испуганно вернулся назад. Вадим расхохотался: боишься без похлёбки остаться, хитрец? Наконец суп готов. Ворону налил в его посуду, положив немного мяса, конечно, самого тощего, остудил, сам ел из котелка. С сухарями. Вкуснотища. Съел половину и едва мог остановиться. Вася свою порцию прикончил мгновенно и заглядывал в котел через плечо. Вадиму приходилось постоянно его отодвигать локтем, что бы тот не свалился в варево. Иногда замачивал в ложке сухарь, и угощал настырного друга. Вот и покушали. Вадим прибрал на столе и прилег отдохнуть, переварить кушанье. Не тут-то было, Вася устроил переполох и рвался наружу, дергая Вадима за штанину. Вот настырная птица. Пришлось собираться, один Вася не хотел выходить из избы. Тайга прекрасна: посеребренные ветви хвойных, чудные узоры инея на голых ветках лиственных.  Снег ослепительно белый, исчерченный дорожками следочков мелких обитателей леса. Тишина и морозный аромат, воздух, хоть ложкой ешь. Вадим заглянул под навес: так и есть, нижний мешок прогрызен, орех высыпан и множество следов лесных воришек. Досады нет, только улыбка – ешьте, у него много, всем хватит. Особенно его умилило, что прогрызли одну дыру в нижнем мешке, верхние лежали в неприкосновенности. Угощайтесь бродяги лесные, он оставит этот мешок им в гостинец, но вот с остальными надо что-то делать. От просушки никуда не деться - сгниют. Пора на охоту. Васи нигде не было. Вадим перешёл реку, поднялся на склон. Вот и столб вчерашний, подошёл, рассмотрел при дневном свете. Инициалы С.А. и вязь какая-то… да, точно, герб. Ничего себе, таежный охотник, со своим гербом. За древностью резьбы трудно было разобрать, что именно было изображено, стоял этот столб, судя по всему, давненько. А вот ниже свежая резьба, вполне вероятно, что давешним чужаком оставлена:  два крестика необычных перекошенных – знак о чем-то. Нет, что б зайти, да поговорить. Непонятные отношения. Ну, ладно, не его дело вникать, настанет время, может и прояснится. Отправился далее к заячьему берегу. На пенек забираться, что бы обозреть ловушки, не пришлось. Вася устроил переполох: он сидел верхом на зайце, бил крыльями и яростно бил того клювом. Вадим подбежал, отогнал разъяренного ворона от тушки. Тот был мертв, и, судя по тому, что уже закоченел, довольно давно. И чего Вася суетился, вот вздорная птица.
   – Раньше надо было суетится, летаешь тут и не видишь, утащил бы нашего зайчишку волк и остались бы мы с носом, – выговаривал Вадим возбужденному ворону. А тот никак не мог успокоиться, прыгал кругами, громко кричал.
   - Да не ори ты, распугаешь всех на километр, да, успокойся, зараза, – Вадим замахал на ворона руками, тот взмахнул крыльями, взлетел не высоко, сделал несколько кругов, громко крикнул и спикировал метрах в полста от Вадима, за кучу коряг, и вступил с кем-то в битву. Ор стоял невероятный.  Поле битвы оставалось Вадиму невидимо. Блин, надо помогать другу, что-то серьезное происходит. Вадим  кинулся на помощь. Почти добежал, как вдруг из-за пня выскочил огромный зайчище и широкими прыжками в мгновение скрылся в подлеске. За ним выкатился Вася, кубарем, запутавшись в крыльях. Побарахтавшись в снегу, наконец, встал, расправил крылья, взлетел, и возмущенно крича, стал кружить над кустами. Что Вадим мог сделать, развел руками, улыбнулся и отправился назад, бегать за зайцем он уже не станет, прости Вася, нет ружья. Его заяц был не таким крупным, как убежавший, полтора килограмма, не больше, зайчонок, или первогодок. Петля плотно стянула переднюю лапу, проволока перехлестнула тельце. Поди, от страха помер, бился сильно, взрыл все вокруг. Вадим освободил лапку, засунул добычу за пазуху. Что с другими петлями? Надо переставлять, нет? Подошёл к ближайшей вешке, нащупал рукой проволоку. Снега намело много, петля лежала сантиметров на пять, семь ниже уровня, но снег мягкий, наста нет. Вадим сравнил глубину заложения петли с глубиной заячьего следа. Да, непонятно, конечно, критично, пробежит и не заденет, но переставлять сегодня он не будет, пусть пока стоят. Посмотрим. Он боялся натоптать, нарушить так ловко установленные ловушки. Сходит после, уже без Васи, а то с ним с греха пропадёшь. И мысль возникла уйти подальше, поискать мест получше,  а то как-то даже неприлично прямо возле дома охотиться, несерьёзно. Отправился домой. Вася никак не мог успокоиться, все пикировал на кусты, куда скрылся ушастый, оглашая тайгу своим не очень приятным криком. Вадим оставил его выяснять отношения с обидчиком и скоренько потрусил к избушке.
     Половина дня прошла, а подготовку к завтрашнему он ещё и не начинал. Боялся? Наверное, нет. Но не мог объяснить самому себе, почему откладывает, затягивает это наиважнейшее мероприятие, по собственному спасению. А так ли это важно? Вот главный вопрос, на который не мог найти ответа. Действительно ли ему столь необходимо выйти в цивилизацию? Он и хотел этого и боялся одновременно. Здесь ему было комфортно, он нашёл себя. Не собирался сходить с ума от одиночества, не голодал, и, даже, прислушавшись к своим ощущениям, был бы против чьего-либо вмешательства в существующее положение вещей. Ему было хорошо. А спасение – это миф. Какое спасение, от чего? Прошлое уже стало мифом, его не было, эта его жизнь – настоящее, а прошлое – сон. Но он оставался человеком, и его разум был за возвращение, а чувства – против. Шизофрения. Это раздвоение личности, и он шизофреник? Обдумал и эту версию. Да, явное противоречие в желаниях, но ощущалось это, как норма, следовательно, изначальное определение – ошибка. Или это не так определяется? Бог с ней, с терминологией, что делать завтра, вот вопрос? Об этом он и размышлял, разделывая зайца, и, окончив потрошить беднягу, принял твердое  решение, что надо идти. Найдут его, нет ли, предложат помощь – это его право принять её или отказаться, или принять в каком либо ином виде. А также он решил испытать себя на прочность и на возможность самостоятельно справиться с проблемой. Идея простая, пройти как можно больше, послушать свои ощущения и переночевать, используя подручные средства, на свежем воздухе, прямо в лесу. Начал подготовку. Отрезал доску, легкую, тонкую, занялся резьбой по дереву. Подумал, что это единственный способ сохранить и передать информацию. Что написать? Нарисовал линию со стрелкой, с одной стороны прочерки болота, с другой знаки леса, вырезал цифру «5», и, «км», вырезал домик. Сверху крупно – «sos». Полюбовался, хорошо и понятно, рельефно и читаемо. Теперь подручные средства. Одежда его достаточно теплая для прогулок, в ней и пойдёт. Соорудил из одеяла и веревок что-то типа заплечного мешка – рюкзака. Сложил туда все тряпки, что у него имелись, топор, нож, спички, кусок пленки. В кульки из целлофана насыпал ягод, орех, завернул половину зайца, котелок, кружку. Что ещё?  Примерился – нормально. Подумав, приторочил сверху снеговую лопату. Не велика тяжесть, инструмент с короткой рукояткой, из пластика, аккуратный и весит не больше двух килограмм. У  него возникла идея построить иглу, снеговой домик. Готовился долго, основательно, тщательно продумывая мелочи. Достал из под нар бензопилу, и долго, с сомнением, вертел её в руках. Удобная штука, с ней не пропадёшь, и, вроде не шибко тяжелая, но неудобна в переноске и вкупе с остальным снаряжением, получалась нелегкая ноша. И  как она будет вести себя в экстремальных условиях холода и сырости? Попробовать, ведь не сто километров тащить? Залил полный бачок. Снял шину с цепью, отвернул рукоять, упаковал в целлофан. Вещмешок сформирован. Подогнал лямки по спине и прошел пару сотен метров вокруг избы на лыжах. Не очень удобно, но терпимо. Придумал дополнительную лямку, что шла из под мешка и надевалась на голову, на лоб. Стало лучше, мешок не сползал вниз и не так болтался при ходьбе. Всё, подготовка закончена, и день прошёл. Поужинал плотно остатками супа из рябчика, разбирать мешок не стал, жарко натопил и лег спать в одежде.

Глава 26
  Спал плохо, тревожно - беспокойно было на душе, сомнения различные терзали, как будто, что-то грандиозное замышлял, а не десятикилометровую прогулку. Но была грандиозность, была: он впервые за эти полтора или два месяца предпринимал серьезную попытку, делал первый шаг, обдуманный, вырваться из плена. Получится или нет? Чего ожидать от завтрашнего дня. Лишь бы погода постояла ещё. Просыпаясь ночью, прислушивался – тишина за окном, звезды светят, судя по всему, морозит.
  Проснулся рано, ещё до полноценного рассвета. На улице серело, макушки дальних сосен слегка покраснели под лучами ещё не видимого, встающего на востоке, солнца. После быстрого, легкого завтрака, не оттягивая, отправился в путь. Боже, какая красота: первые лучики солнца, сквозь мохнатые ветви кидали длинные причудливые полосы света на белый ослепительный снег. Проснулись обитатели леса, порхали какие-то быстрые шумные птахи. Вот белка мелькнула среди веток. Неожиданно, шумно, из под снега вспорхнул рябчик, или кто-то из их семейства. Кто б разобрал, подсказал. Множество следов: были и довольно крупные, как собачьи. Волки, или лисы, песцы – опять же, не разбирался в этом. Вот заячьи - узнал сразу. Мелькнула черная спинка гибкого и быстрого зверька, шмыгнувшего за поваленный ствол. Неужели соболь? А почему бы и нет? Наверняка соболь, или хорек какой. А вот красным усыпана, стоит рябина, а на ней стайка ярких птичек, разноцветной радугой рассыпались, вспугнутые человеком снегири. Лыжи скользили по лыжне прекрасно, Вадим сильно и не напрягался, шел в удовольствие, дышал полной грудью. Поначалу немного подмерз, но уже через десяток минут стало комфортно, сбил шапку на затылок. Солнце поднималось всё выше, и уже показалось над вершинками дальнего леса. Вот дела: Вадим не успел ещё устать, прошло, показалось, не больше двух часов, а он уже на той полянке, где стоял лагерем охотник. Чудно, позавчера спешил, бежал, а очень долго все происходило. Сегодня же, гуляючи, мгновенно добрался. А и чего тут, пять километров, не больше, ну, может шесть. Рядом. Вспомнил, в юности бегали пятикилометровку, сколько по времени? То ли двадцать минут, то ли тридцать, что-то около того. И тут, разве расстояние?! Вроде бы скорость пешехода пять километров в час. Значит пешком, быстрее, чем на лыжах? Выходит так, но пешком это по прямой и по дороге, а тут широкие лыжи, и замысловатые петли лыжни по пересеченной местности. И как быть уверенным, без часов, во времени - два ли часа, один ли, как тут определить? И расстояние, и время, все на глазок, все через чувства. Позавчера - далеко и долго, сегодня - рядом и быстро. Сняв лыжи, в своих валенках великанах, протопал полянку вдоль и поперек, изучая те мелочи, которые не приметил в прошлый раз. У чужака была бензопила, вот напиленные, из сваленных невдалеке сушин, чурбаки. Уложены аккуратной поленницей под ветвями старика-кедра. По законам тайги для других оставил, или сам рассчитывает вернуться? Пока не возвращался, хотя мог и не заворачивать сюда, а напрямую, через болото рвануть.  Исследовав стоянку и не найдя ничего интересного, направился по следу снегохода, на болото. Ничего не изменилось, следов не прибавилось, охотник не возвращался. Сняв свой мешок на краю леса, достал бензопилу, собрал, рванул шнур стартера. Не с первого раза, но завелась достаточно легко – это уже хорошо. Пошел в подлесок, густо растущий вдоль линии берега. Срезал три ствола с развилкой на макушке, вынес на перекресток, глубоко воткнул комлем в снег, скрестил и макушки связал заранее приготовленной веревочкой. Тренога, стоит прочно, высоко, никакой ветер не опрокинет, снег не занесет, по крайней мере, ближайшие три месяца. К вершине привязал доску с вырезанным посланием. Осмотрел. Блин, нарисовал стрелку, называется,  переверни доску и догадайся, попробуй, куда? Дорезал на стрелке букву «З» - запад, теперь хорошо. День только начинался. Останавливаться на задуманную ночёвку рано. Вадим решился пройтись по следу снегохода, который вел на восток, туда, откуда по его предположениями прибыл охотник, и где находилось жильё. Собрал свой мешок и двинулся вдоль леса по снежной равнине замерзшего болота. Шлось легко, весело. Иной раз он даже предпринимал попытки пробежаться, но через пять-десять минут начинал задыхаться и переходил на широкий шаг. Быстро получалось, и это его радовало. Картины берега менялись, открывались языки заливов, выдавались вперед полуострова. Шел долго, солнце перевалило за полдень. И вдруг  ясно увидел - дымок. Вадим замер на месте – Люди? Нет, пар от воды, дымящаяся полынья, очередная загадка. Горячая  что ли? Подойти ближе поостерегся, побоявшись провалиться. Пошёл по следу снегохода дальше. Вскоре остановился. Очень захотелось есть и  тревожно стало; оглянулся, очень далеко ушёл, возвращаться ведь придётся. И  был бы толк: насколько хватало взгляда сплошь болото и прямой, как стрела след снегохода. Всё-таки интересно, в каком месте он свернет с равнины в тайгу? Решился пройти ещё до следующего мыса, если не увидит сверток – остановится. Он дошёл и до этого мыса и до следующего, и ещё до одного и все-таки увидел, что хотел. Очень далеко, километрах в пяти, след плавной дугой приближался к далеко выдающемуся в болото берегу. Увидел только потому, что, садящееся на западе солнце, осветило по касательной снег, создав тени и рельефно показав траншею от снегохода, и потому, что берег был достаточно высок и след взбирался на обрыв, меж двух огромных сосен. Прикинув расстояние и посмотрев на садящееся уже солнце, оценив усиливающийся мороз, посчитал правильным свернуть в лес прямо сейчас. Главное он увидел это место, очень примечательное, ни с чем не перепутать, единственное высокое среди сплошной равнины. Примерно, такое же, как-то, на котором стоит его изба. Прокладывая лыжню в сторону тайги, Вадим задумался: а ведь место на самом деле примечательное, и, вполне вероятно, там может находиться охотничья изба, и река, судя по берегам, может быть. Вполне, даже с вероятностью, в пятьдесят процентов. Рискнуть? Ведь за пару часов можно дойти. А если нет? Уже скоро солнце сядет, сил осталось совсем немного, целый день не ел. Без небесной грелки стало зябко, потянуло сквозняком, легкий ветерок зашевелил снежинки по равнине. Ладно, потом решит, сейчас важнее ночь пережить. Спешить надо ночлег по задуманному плану обустроить, а то совсем плохо может приключиться. Зайдя в тайгу, прошёл глубже, подальше от края, нашел местечко, прикрытое со всех сторон, приметил сушинки – нормально. Теперь бегом. Скинул рюкзак, достал лопату, расчистил до земли полянку, завел мотор пилы. Быстренько завалил два тонких, сухих ствола, нарезал метровыми бревнышками, пять штук уложил на вычищенное место и запалил пионерский костёр. Пять минут, и огонь бушевал, сухое дерево горело весело. Пока прогорает надо заготовить материал на постройку убежища. Делал всё быстро, на время, все-таки эксперимент, самому интересно стало. И не только интересно, а ещё и страшно застать ночь без теплой берлоги. Забравшись в дебри леса, Вадим махал пилой направо и налево. Навалил кучу лапника, обрезав нижние лапы с пяти, семи деревьев. Здесь уже не до мягкости, чем толще и гуще, тем лучше. Также заготовил штук пятнадцать стволов сосенок, трех, четырех метровых. Минут за пятнадцать управился, хорошо с пилой в тайге, теперь не жалел, что тащил такую тяжесть. Ещё пятнадцать минут переносил к лагерю. Костер догорал, развалившись на  крупные фрагменты, опалив и растопив  снеговые края по кругу. Вадим развалил его до конца, откинув крупные недогоревшие поленья, угли затоптал, завалил место костра лапником. Теперь – иглу, только на таежный лад. Как говорил мультгерой – фигвам. Из стволов сосенок построил каркас шалаша, обтянув целлофаном, оставил открытую вершинку для выхода дыма от костра, теперь снеговые работы – закидал шалаш  снегом. Это самое трудное. Получился он высоким, а снега все-таки ещё не так  много выпало, не больше двадцати сантиметров, наст не образовался, крупа рассыпающаяся. Но, в конце концов, его труд был вознагражден, сугроб получился знатный. Оформил вход, занавесив его тряпкой. Допилил дрова и закинул чурочки в шалаш, туда же впихнул свои вещи, и окончательно промокший и замерзший, усталый, трясущийся, но довольный собой, с последними остатками дня,  влез сам.  Долго приспосабливался, сгребал лапник, стелил лежанку, делал костер. Теперь самое ответственное, как они уживутся в домике с костром? Запалил. Шалаш мгновенно наполнился едким дымом, Вадим опрометью выскочил наружу, протирая заслезившиеся глаза. Во, дела, и чего теперь? Открыл вход, расшурудил макушку шалаша, расширив отверстие, из которого валил дым. Заглянув в берлогу, увидел, что гарь наполняла уже только половину пространства, над землёй появился просвет в полметра. Ползком обратно, лежа можно было дышать. Пытаясь не сильно высоко задирать голову, стал готовить обед. Пришлось опять выползать, набивать котелок снегом. Растаял быстро – мало воды. Вадим не стал вновь выходить  наружу – устал, просто приподнял край целлофана и нагреб снег со стены, лепил снежки и кидал в котелок. Когда вода закипела, отлил в кружку, заварил чай, мелко наструганный заяц, отправился в котел. Всё, можно расслабиться и пощелкать орешки с горячим чаем. Ягода заморожена, зубы ломит, её положил в тарелку и приспособил к огню оттаивать. Благодать. Осмотрелся – уютно, светло, тепло. И в правду, тепло, даже жарко становится, только от стены прохладой тянет – напихал туда лапника. Дыма не стало, он спокойненько, тонкой струйкой, в потоке горячего воздуха, выходил в отверстие в потолке. Ну, да, законы физики: воздух в «помещение» нагрелся и пошел вверх, нашел дырку, и создалась тяга, а он то перепугался остаться ночевать на улице. Снизу так же было тепленько, пионерский костер, как и рассчитывал Вадим, прогрел землю. И лапника он настелил много, толсто. Конечно, тычут ветви в бока, но терпимо. Сейчас тепло стало, можно доху, которую вначале накинул на себя, постелить. Ага, вот так, совсем по-царски расположился. Берлога просторная получилась, каркас из веток и стволов никак не загорится. Торчащие ветви обрезал. А ведь реально тепло, Вадим снял куртку и подвесил её чуть в сторонке от костра, пусть сушится. Запах от варева наполнил рот слюной. Нет, не время, терпи желудок дружище. Через полчаса, однако, не выдержал, закинул горсть гречки и ещё минут через двадцать приступил к трапезе. Никогда и ничего вкуснее не ел в своей жизни. Оставил заячью ногу и каши на донышке в углу котелка, на завтрак. Эх, ещё бы чаю, но все емкости заняты, ну, и ладно,  откинулся на кушетку и мгновенно отключился. Трудным выдался денёк, и знатным, ужин.
  Проснулся от холода. Почувствовал, что проспал довольно долго, как бы ни полночи. Костер не то, что прогорел, а даже не дымился, в шалаше лютый холод. С трудом продрав глаза, минут пять, на ощупь, раскладывал новый. История с задымлением не повторилась, видимо,  внутри было намного теплее, чем снаружи. Закутавшись в одеяло, и накинув сверху куртку, опять уснул.
   Разбудили его наглые птицы, устроившие переполох на крыше его шалаша. Прыгали, дрались, орали. Вадим сладко потянулся, шикнул на негодяев, посмевших потревожить самый сладкий утренний сон, подкинул дровишек. Выспался он великолепно, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, хотя мышцы и ныли, после вчерашнего перехода. За ночь ему приходилось вставать ещё раза три, но это нисколько не напрягло, делал всё в дрёме и вновь мгновенно засыпал, справившись со своими делами. Позавтракал кашей с сухарями, на десерт ягоды с чаем. Варенную ногу решил на всякий случай сохранить, мало ли что. Собрался быстро, всех сборов, скинуть небольшое свое имущество в одеяло, и увязать узлом. Помучился, правда, с целлофаном, извлекая его из снега, и с огорчением заметил несколько дырочек от веток. Это ценный материал, с ним аккуратнее надо.
   Он стоял на болоте, в том месте, откуда вчера свернул в лес и озадаченно тер в затылке. Так и не решил: идти на мыс, искать мифическое зимовье, или возвращаться. Он прошёл вчера километров пятнадцать, может двадцать, точнее определить не мог. До мыса ещё пять. А это значит, что если пойдёт туда, то ему обеспеченна ещё одна ночёвка в лесу. И не факт, сегодня сомневался очень сильно, что найдёт избу. Понятно, что прямо сейчас рвануть по следу до деревни он не готов. Нет еды, нет моральной готовности, он же только на разведку вышел, и ещё…. Почему он решил, что снегоход шёл из деревни? И прямо ли он шёл, не дал ли круг, километров в двести. Ведь эта машинка на открытой местности развивает скорость больше ста километров в час. Снегоходу два часа, например, заехать на зимовье к другу, а Вадиму – неделя ходу. Нет, никуда рвать он не будет, а вот до мыса дойти…  Так стоял и размышлял, ни на что не решаясь: и хочется и колется.
   Сработала интуиция, обострившееся чутьё. Надо назад и как можно скорее, что-то стало меняться в природе, и довольно быстро. Легкая позёмка потянулась по равнине, небо уже не такое ясное, солнце – круг в тумане. Пора когти рвать. И рванул. Сегодня бежалось ещё легче, чем вчера, тело привыкало и тренировалось. Вадим улыбался во все десны, эх, видели бы его знакомые: ещё недавно увалень с одышкой, умирающий инвалид, а сейчас по тайге десятки километров отмахивает. Со стороны, наверное, смешно смотрится. Гора пыхтящая, с невероятным сооружением за спиной. Это ему кажется, что несется сайгаком, на самом деле, на широченных охотничьих лыжах, в валенках переростках, его передвижение вряд ли превышало по скорости, скорость пешехода на прогулке в парке. Но движение доставляло удовольствие. И ещё..  он шёл домой, он соскучился по своей избе, по речке и по Васе, как они там без него. И чего он рыбы то не взял? Вспомнил, что сеть поставил уже несколько дней назад, казалось, что очень давно, надо снять, ведь решил больше не рыбачить таким образом. Обратный путь показался ещё короче. Чуть за полдень, он уже увидел вдали перекресток, и прибавил, насколько возможно, ход. Ветерок набирал силу, одно радовало, что дуло в спину, и даже помогало передвижению. Нелегко бы пришлось, если бы в  лицо. Небо затянуло. Туч не было, но только мгла туманная, пошел мелкий, колючий снег. Ого, завертелось, вьюгу он ждал, но к вечеру. Как дикий лесной зверь он уже чувствовал изменения в погоде, по каким-то неопределенным, которые даже  обозначить бы не смог, приметам. Не останавливаясь на перекрестке, лишь мельком глянув на свою треногу, всё в порядке, поспешил под укрытие тайги. Вышел на полянку-стоянку. Вовремя успел, непогода набирала силу, сквозь снеговую круговерть видимость не более двадцати метров. Но теперь  это уже не страшно. Он почти дома. Правда, и усталость навалилась, второй день на лыжах, коленки противно подрагивали. Решил передохнуть, путь ещё не близкий, часа два точно, а в теперешнем его состоянии и того больше. Надо перекусить. Кулём свалился в сугроб, минут пять лежал, не шевелясь, набираясь сил. Утомился даже больше, чем предполагал, эх, подняться бы. Освободившись от заплечного куля, перекатился к заготовленной поленнице, разгрёб рукавицами ямку, стал готовить костёр. Опять получилось быстро, наловчился. Огонь улучшил самочувствие и настроение – он лучший из друзей для одинокого человека. Погрев бока, стал готовить стоянку. Тут, вообще, просто. Достал продукты, посуду, целлофан. Не распаковывая пилу, руками выломал шест, воткнул рядом с костром, нацепил на него пленку, нижние края придавил чурбаками, одна сторона, на костер, открыта. Внутри навеса расстелил шубу. Ну вот, можно и обедать. Развалился у огня – не дует, не метет снегом, от костра тепло. На прутике подогрел мясо, посмаковал с сухариками, вприкуску с брусникой, попутно грея чай в котелке. Отдыхал час, полтора, беспрерывно жуя, то ягоду, то орехи, попивая чаёк. Ветер всё яростнее трепал целлофан, пурга усиливалась, неуютно стало, тревожно. Ветер вносил сумятицу, внушал неподотчетный страх, плохо это, очень плохо. Вадима разморило, усталость не проходила, не помог обед. Эх хе хе, сколь ни валяйся, а идти надо. С грехом пополам собрался, ветер не давал упаковать мешок, долго воевал с пленкой. С пятой попытки кое-как увязал узел, уже ругая себя, что устроил передышку, надо было терпеть и шагать. В лесу становилось темно, то ли вечер, то ли от непогоды так кажется, ветер совсем взбесился, ещё немного и с ног сбивать начнет. С огромным трудом, отворачиваясь от его порывов, взгромоздил на плечи поклажу, нацепил лыжи и, наконец, тронулся в путь.   Вот те раз, лыжни не было. Вадим крутанулся, туда, сюда, блин, куда? Смешно, в трёх соснах потерялся.  Засуетился, сделал круг, пытаясь сообразить с какой стороны пришёл. Ничего, ни одной идеи. Встал столбом. Полная растерянность. Накатила слабость. Вот и добегался. Обидно, совсем рядом с домом. В такую пургу и фигвам не построишь. Никак. Тайга ревела, рвала с плеч мешок, пытаясь опрокинуть. Вадим представил, что творится на болоте. Нет, надо собраться, не раскисать, главное определить направление, важно не впасть в отчаяние, не наделать глупостей. Вернулся к поленнице, подошёл к ней, встал, так как в прошлый свой приход, подумал, попытался четко восстановить свои вчерашние и сегодняшние действия. Представил в мельчайших деталях, закрыл глаза, повернулся к поленнице спиной и пошёл вперед. Ещё, ещё, теперь правее, вот так и прямо. Прошёл метров сто, вышел с поляны, здесь тайга погуще, ветер потише, и вдруг с огромным облегчением увидел уже заметенный, еле видимый, но всё-таки чёткий лыжный след. И ещё – ветер в спину. Уф, чуть было не расстроился. Теперь не должен сбиться, справа болото, а слева….. Так, главное помнить, если засомневается, то только вправо блудить, влево нельзя. И побрёл он ветром гонимый. Лыжи хорошо держали его вес, не давали проваливаться, видимость уже не более пяти метров, и то между слепящими глаза порывами ветра. В течение часа он упорно шёл прямо, часто интуитивно, ориентируясь на ветер, на просветы в лесу, и видел, видел, радуясь этому, в затишках, заметенную лыжню. Шёл как по минному полю, стараясь держать логичное направление меж просветов деревьев, и угадывал. Посетило чувство, что кто-то вдруг взял его за ворот и ведет в нужном направлении. Это дружеское, реально ощутимое участие вселило оптимизм. Теперь точно не пропадет, только бы сил достало.
   Темнело, надвигалась ночь, дня оставалось не более часа, непогода набирала силу: ветер не стал сильнее, но зато снег падал сплошной завесой, стал крупнее и жестче. Следы лыжни уже не попадались, да и не могли, он в пути не меньше двух часов, пурга делала своё дело. Главный ориентир просветы впереди и ветер со спины, лишь бы не переменился. Вадим хитрил: когда возникали сомнения, как обходить дерево, или группу деревьев, всегда забирал правее, собьётся, так дальше болота не уйдёт. И постоянно прислушивался к себе, его точно вели, тут сомнений уже быть не могло. Или это его внутренние резервы и способности подключились, инстинкт самосохранения врубил тумблер функции ориентирования вслепую.
  Опустилась, неслышно и страшно, ночь. Видимость нулевая, лишь неясные силуэты,  рев и скрип тайги. Путь казался бесконечным, Вадим не мог даже приблизительно сказать, сколько времени находился в пути: то ли три часа, то ли пять, все смешалось в голове и в природе. В одном уверен, он идёт верно, поворачивает вправо, и мимо горы и тем боле реки, не пройдёт. Шагал как автомат, даже не делая попыток передохнуть, лишь изредка привалится к дереву, сделает пару глубоких вдохов-выдохов, собьёт сосульки с бородки и дальше. Открылось второе дыхание, и уже третье, силы-то  давно кончились, но ноги держали, тело втянулось в ритм. Шаг, второй – посмотрел, ещё шаг. Его спасало на данном этапе два обстоятельства – ветер в спину и ощутимо  ослабевший мороз, ветер принёс тепло.
  В тот момент, когда выдохся окончательно, и собрался было забиться под корягу и попытаться выжить, с очень слабой на это надеждой, нащупал, всем лицом, гору.  Упал, не ожидал подвоха. Крутой подъём начинался сразу. Ну, вот и славненько, добрёл - таки. Только в каком месте, справа или слева его изба, найти её сейчас, ещё та задача. Как, впрочем, и забраться на гору. Полез наискосок, поминутно падая. Пробовал боком, как по ступенькам, в конце концов, затратив огромное количество времени и сил, одолел строптивую высоту. Здесь надо, конечно, идти вправо, пытаясь увидеть свою поляну, определить её по просветам и пням. Но сначала немного вперед. Каково же было его удивление, когда он вдруг безошибочно узнал свой лагерь. Точно, вот и пни, а вот уже во мраке проглядывает пятно построек. Вышел крайне удачно. Последнее препятствие в виде занесенной снегом до середины двери. Это не помеха, мудрый таежник сделал её открывающейся  внутрь, здесь, в Сибири, иначе и нельзя. Толкнул, перевалился через сугроб, и очутился в избе, вот только теперь закрыть дверь не может, обрушившийся внутрь сугроб мешает. Не беда, сейчас главное затопить печь. Нащупал свечку, поджёг. Затем, не спеша, размеренно и привычно затопил печурку. Ну, вот, теперь очередь и до вторгшегося в избу сугроба дошла. Извлек из узла лопату. Не прошло и полчаса, как Вадим нежился в теплой избе, голый, с кружкой чая на своей постели. Сырая одежда привычно сохла на своих местах. Вадим блаженствовал. Теперь точно, в ближайшее время, никуда он отсюда не пойдёт. Тайга вновь показала свой суровый нрав, и доказала никчемность неподготовленного человека перед стихией. Как же Вадим был счастлив вновь очутиться в своём доме, и пусть все стихии мира бушуют снаружи, он в полной безопасности и может пересидеть здесь вечность. От пришедшей внезапно мысли вздрогнул и кинулся к печке. От всех ли стихий он застрахован, а огонь? Он вдруг зримо представил пожар. Для него бы это был верный конец. До этого он как-то легкомысленно относился к своему отопительному прибору, а ведь куча поленьев лежит сбоку от печурки, почти касаясь её, обмазанных глиной, но все же обжигающих, стенок. Часто оставлял дверцу печи приоткрытой, любил наблюдать за бликами огня на стенах дома, и часто так и засыпал под треск поленьев. Как это опасно. Вадим придирчиво осмотрел печь, переложил дрова, расширив расстояние между ними, проследил путь трубы в подкрышное пространство. Вроде нормально, обито жестью, привалено глиной. Немного успокоился: было бы плохо сделано, давно погорел бы. Чего стоили только  банные дни, когда палил за пару часов огромное количество дров, нагревая ванну и помещение. Нигде не задымило, ничего не прогорело. Ладно, всё хорошо, только на будущее надо аккуратнее и дверцу плотнее прикрывать, помнить об опасности.  Может обмазать дополнительно глиной, её можно добыть из ямы слива. Ещё раз прикинул. Ладно, и так хорошо, на совесть сделано, если перефразировать - замерзнув, стал опасаться сгореть. Посмеялся над своими страхами, съел большую тарелку распаренной брусники и завалился спать. Обошлось в этот раз, жив курилка. Спасибо вам, не знаю, кто вы, но ведь не мог он сам, в метель, так ровненько и вовремя выйти из тайги. Сейчас засыпая, и вспоминая свой путь, и свои чувства, уже был точно уверен, что без потусторонних сил не обошлось. И вспомнились слова охотника - хозяина - «они тебя пропустили». Страха перед этими неведомыми силами не было, только тепло и благодарность. Но вдруг возникло понимание, что его то пропустили и сейчас вывели, но вот самому ему на помощь, из вне, вряд ли приходится рассчитывать. Других, никого, не пустят. Только вот тот охотник с рябчиками…. Но и убежал стремглав, не зайдя попроведать. Дела, однако. Что же это за место?

Глава  27
    Утро не наступило. В избе по - прежнему оставалось темно, лишь слегка засерело. Он долго лежал, ожидая пока окончательно не рассветет, и, не дождавшись, проснулся окончательно. Прислушался к себе – здоров ли, не подорвало ли его сил приключение двух прошедших дней. Вроде всё в порядке, только вялость и сонливость. Вставать не хотелось. Как же он всё-таки устал вчера. Сегодня надо отдыхать, хотя дел много: и дрова готовить, и сеть снимать, и зайцев гонять, постираться пора уже, помыться. Да, что говорить, делать - не переделать. Повздыхав, прилёг опять, пусть развиднеется. Попытался уснуть – никак, чувствовал, что выспался до сыта. Откуда-то издалека доносилось завывание ветра. Утихает? Непонятно что-то. Провалявшись ещё с часик, слегка подремав, решил, что ни за что больше не вылежит и минутки. Добрался до окошка, глянуть, что там творится, и ничего не увидел. Вот это уже странно. Оделся в относительно просохшую одежду, нахлобучил шапку и попытался открыть дверь. Не получилось. Примерзла. Видимо, снег вчера набился, подтаял, а сейчас прихватило. Подёргал, даже не шевелится, так можно и ручку оторвать. Достал топор, нож, стал подковыривать, расчищать пазы. Да, лёд. Ковырял полчаса, прошёл всё по кругу, поддел топором, надавил. Дверь, затрещав, поддалась, ещё немного, открылась щель в кулак. Вот чудо. Света не было, сплошь стена снега. То-то он удивился, что в эту ночь было необыкновенно тепло, и тихо, ни разу не встал затопить печь. Его занесло. Разве так бывает, за одну ночь? Интересно, как высоко подняло сугроб? Приоткрыв дверь шире, ткнул лопатой в верхнюю часть. Пробив стену, лопата выскочила наружу. И сразу в дом ворвался ветер, закружил снег. Ого, буря ревела, лишь набрав силу со вчерашнего вечера. Теперь и дверь не закрыть. Беда, однако, надо откапываться. Затопил печь и взялся за работу: называется, отдохнул. Вначале вяло шло, он ещё не восстановился до конца, руки сразу заболели, мышцы сопротивлялись новой нагрузке, настроившись на отдых. Но постепенно размялся, заработал веселее, лопата мелькала в его давно не тренированных, но уже окрепших руках. Через час полностью освободил дверь и, выглянув из траншеи,  увидел, что всё не так страшно, как показалось вначале. Просто его изба стояла на пути ветра, и привалило только лицевую сторону, до крыши, а далее, срывая снеговые языки, ветер уносил их в тайгу. Оконце так же прикрыло, блин и под навес забило, закупорив подходы к поленнице. Зато к реке проход открыт, можно за водой сходить. Прикрываясь от порывов ветра, обошёл избу, откопал окно, вернулся, начал рыть траншею вдоль стены до навеса с дровами. Пока копал, дверь опять начало приваливать. Тьфу ты, гадость какая. Надо спешить, пробился к дровам, натаскал кучу, из расчёта дней на пять. Мешки с орехами подождут, сейчас на них никто не позарится. Добрался и до ларя с ягодой, принес запас в дом. Туда же затащил мешок с рыбой. Теперь осталось  натаскать воды. Ветер сбивал с ног, не давал дышать на открытом пространстве. Шёл, проваливаясь чуть не по пояс, тяжело. Копать тропу бесполезно, разве что на лыжах попробовать. Ну, это во вторую ходку, сейчас до проруби добраться, расчистить водопой.  Придя на берег, не узнал местность, снег сравнял берега, полностью накрыл причал, он едва нашёл оставленный лом. Под берегом было тише, ветер проносился верхом. Определил место, расчистил снег. Ого, почти по пояс, накрылись, однако петли. Ломом пришлось поработать от души, едва пробил лунку, расширил под ведро. Утомился. Зачерпнул два и домой. Вот это был путь, всё происходившее до этого, показалось баловством. Проваливаясь по пояс, против ветра, слепящего глаза, он думал, что не дойдёт никогда. Но добрался, едва донеся по  половине ведра. Ещё усилие: выгреб набившийся в избу снег, срезал ножом наледь, образовавшуюся в пазах двери, и с усилием закрыл за собой дверь. Ух, вот это ураган. Но теперь он готов пережидать непогоду. На будущее надо учесть, что и такое бывает. И только собрался было варить обед, как вспомнил, что бросил лом у проруби. Блин, это, считай, потерял инструмент. Потом придется топором орудовать, а это ох как неудобно, при полуметровом слое льда. Хотел отговориться, отсидеться, найти причину, мол, потом откопает до льда, пошарит, найдёт. Но понимал, что всё это отговорки – не найдёт никогда, местность к завтрашнему дню изменится опять и он даже приблизительно не будет знать, где лежит ценная вещь. Поматерившись, повздыхав, собрался в дальний  путь к реке. Дверь, конечно, вновь привалило на треть. Откидал. Теперь уже встал на лыжи, ну его, барахтаться в снегу. Туда добрался в полминуты, подгоняемый ветром. Набрав воды, не пустым же идти, положил лом на плечи, прицепив ведра по краям, как на коромысле. Прикольно, как говорит молодёжь. Навалился грудью на пургу и побрёл назад. Подъем с реки дался трудно, стоило поскользнуться и прощай с таким трудом добытая вода. Обошлось. Ветер был такой силы, что он шёл под углом в сорок пять градусов к земле. Мелькнула веселая мысль, что если ветер на секунду ослабнет, то он воткнется лицом в носки собственных лыж. Только бы назад не заскользить.  И заскользил. Как там, у Ленина было, два шага вперед, один назад, или наоборот, но у него так. Вновь снеговые работы, скобление наледи с двери, теперь точно всё. Отколол с бороды лёд, вытряс  снег из всех мыслимых мест, перелил воду в ванну – запас, вот теперь обед, заслужил.
     Поев, Вадим занялся давно откладываемым делом, сейчас как раз время: думами и расчётами. Первый вопрос давно его занимавший: какое сегодня число? И сколько времени он здесь? Откинувшись на полатях, стал перебирать в памяти все события последнего времени, начиная со сборов в поход. Это было в конце сентября. Да, точно, наверное, число двадцатое, где-то так. Никак точнее вспомнить не мог, казалось, что целую вечность назад. Ладно, примем за точку отсчёта двадцатое. Затем день с мужиками, день в походе, на острове, сколько он был? Три дня? Неделю? Пусть будет пять. Затем переход через болото, два дня на тропе, два дня с вертолетными надеждами, а после? Сколько он добирался до избы? Сплошное размытое пятно, опять же, наверное, три, четыре дня. Затем в избе. Три дня отлеживался, затем беспамятство болезни, здесь бело пятно – неделя, две? Что дальше. Он восстанавливал события по крупицам, откладывая палочки дни рядом на одеяло. Бесконечно гонял их, путаясь в датах и событиях, но, наконец, с некоторыми допусками добрался до настоящего дня. С большой долей вероятности можно сказать, что сейчас всего лишь начало, середина ноября. Ещё раз прошёлся по датам. Пусть будет 19 ноября, где-то так, плюс, минус. Два месяца. Ого. А ведь только ноябрь, а что творится за окном – север. Надо ждать  декабрьских и крещенских январских морозов, и быть готовым, что к середине зимы его невысокую приземистую  избушку засыплет окончательно, сравняет с окружающей местностью, и тогда уже до штабелированных бревен не добраться. Ничего откопает, напилит, притащит сушин, не в этом загвоздка. До лета долго, очень долго. Печалит ли это его? Прислушался к ощущениям, да, вроде, нет, в чем печаль-то? Сиди, орешки щелкай, снег кидай, зайцев гоняй, о чем тужить? К своему меню он уже привык и никаких таких особых страданий, по чему-то там гастрономически изысканному, не испытывал. Конфетку бы пососал, печенюшку какую, а так? Нет. Покурить, выпить? Надо же, вспомнил. Нет тяги, думать-вспоминать забыл. Зайди сейчас даже бродяга лесной, предложи махорки мешок, пожалуй,  откажется. Всё у него в порядке и одиночество не тяготит, и надежда появилась на жизнь, с которой он уже распрощался. Тайга дала ему шанс начать всё сначала, и Вадим решил, во что бы то ни стало им воспользоваться. Одно страшит, не тяготы, их нет, а неожиданности. Вдруг организм обманывает, и это его бодрое состояние, лишь отсрочка неизбежного. Его пугала перспектива стать беспомощным. Он зримо представил себя жалким и одиноким, лежащим на нарах, не в силах сходить за водой, затопить печь, добыть пропитание. Вот чего он боялся, уже испытав однажды это чувство, здесь же, на своей постели. Повторения он не хотел. События последних дней показали, что есть ещё порох в пороховницах. Два месяца назад он бы и представить не мог, что вот так запросто, пройдёт двадцать километров, весь световой день на ногах, без полноценного питания,  затем переночует в сугробе, и как ни в чем не бывало, поборов пургу, отмахнёт ещё двадцать, а с утра встанет, и полдня будет кидать снег. Нет, этого он представить не мог никак. И после всего - не упал в жестокой лихорадке, в полном бессилии, а вот прямо сейчас собирается смастерить ступку для перемалывания ореха. Её он задумал давно, руки не доходили. Орехи хороши, вкусны и питательны, но что бы наесться ими, рука отсохнет в рот по одной таскать и зубы болят щёлкать, язык опух перемалывать.  Прикинул, что нужна ступка и пестик, поколол, руками ядра выбрал и в салат с ягодой, куда с добром. Он уже принес заранее заготовки для этого мероприятия. Но прямо сейчас, из остатков доски, из которой вырезал послание, начал делать календарь. Резьбой по дереву сейчас заниматься не стал, расчертил и написал даты карандашом, который обнаружил в ящике с инструментами. Ещё раз сверил свои умозаключения с датами, внес их в календарь, и остановился всё-таки на девятнадцатом ноября, пусть так будет. Единственно, что знал точно, что двадцать второго декабря, самый короткий день в году, затем пойдёт на прибавку. Но это знание ничего ему не давало, вычислить самый короткий световой день, в его условиях, нереально. И ещё одно: сел за стол, и на столешнице, при свете свечи, стал составлять карту местности, по памяти. Начал с дома и мыса, на котором тот стоит. Определил его по сторонам света: мыс торчит на север, река с запада, ходил он на восток, изба повернута входом на северо – восток, странное решение для строителя охотника, Вадим бы развернул входом на юг. Так, теперь тщательно вымерив масштаб спичечным коробком, который знал – пять сантиметров, нанес сетку, расчертив стол квадратиками миллиметровки, в сантиметре километр. Берег болота, от своего дома до «перекрестка», так он назвал место, где поставил треногу с посланием, нарисовал приблизительно, соблюдая лишь масштаб,  пять километров, пусть так будет. Решил в похожий день выйти на болото и пройти этот участок уже по равнине, что бы точнее отрисовать. От перекрестка, пятнадцать километров, плюс пять до мыса «доброй надежды», который видел издалека и на котором предполагал охотничье зимовье. Он обязательно сходит туда ещё раз, надо только выбрать пару погожих деньков. Теперь он был уверен, что легко справится с этой задачей за два дня, с одной ночёвкой, путь знаком. По памяти нарисовал берега этого участка. Когда ходил, очень внимательно всё примечал и откладывал в голове. Ещё его интересовала та, курящаяся парком полынья, чудо природное, будет возможность, обязательно исследует. Тщательно и красиво нарисовал, оставив белые пятна, впрочем, вся карта из них и состояла, решил периодически делать вылазки и дорисовывать недостающие звенья. Эта идея, составить подробный план местности, ему понравилась, это уже дело, это интересно, во-первых, и полезно для оздоровления – во-вторых, а в третьих – еда, её надо искать и добывать. Как его будущие путешествия могут этому способствовать, точно сказать не мог, но чувствовал, что тайга может преподносить сюрпризы, и без пропитания не оставит. Например, та рябинка, вся в красных гроздьях. Видел по пути и калину. Надо бы по ягоду сходить, подмороженная она вкусная. Закончил с картографированием, а что он мог ещё нарисовать? Не было идей окружающего мира, кроме понимания, что на юге жизнь, на севере пустота тайги, взялся за пестик со ступкой. Ковырял её до ночи, кропотливая работа с помощью лишь ножа. Но сделал на славу: устойчива, широка, глубока, удобна. Тут же и опробовал, прекрасно, но муторно. На то, что бы наколотить миску ядрышек, у него ушёл почти час. И что? Всё равно других идей нет, а вот времени – завались. Будет колотить. Орехи надо сушить, может легче пойдёт. Как сушить? В крышке котелка – как раз мешок до пасхи, сыпать прямо на плиту – как сгребать, рассыплет больше. Противня, или хотя бы листа железа, не нашёл. Идея осенила, решето для просеивания мусора из ореха, с мелкой ячеёй. Оно висит, вместе со вторым, с крупной ячеёй, на дереве, рядом с орехорубкой, или как она там называется. Хороша идея, да из дома не выбраться, что-то не хочется начинать сначала войну со снегом. Во, придумал. Вадим быстро снял настил с ямы – слива, спустившись в неё, сухо, кстати, отогнул несколько кольев по краям и наскрёб глины с полведра. Восстановив душевую кабинку, принялся мять глину и катать колбаски, их он выкладывал по краям плиты. Вот так, и нечего думать. С угла оставил незагороженный край, сантиметров десять, это что бы сгребать готовую продукцию, слепил носик-свес. Не терпелось опробовать. Главное не перекалить печь, она не должна быть слишком горячей. Дождавшись пока прогорит, и глина запечется, подкинул одно полешко, самый раз, пусть чадит и пытается гореть в одиночку на горячей золе. Из дощечки быстренько смастерил скребок на ручке, перемешивать орех, и сгребать его с плиты. Высыпал опытную партию, почти полведра влезло, это дело. Десять, пятнадцать минут, готово, потянуло гарью, не смотря на то, что Вадим активно  их перемешивал. Подставил ведро, сгрёб орех. Мусор остался, никак до чиста не убрать, горит. Сделал метелку из лапок пихты. Хорошо. Попробовал готовую продукцию – самый раз. Теперь дело пойдёт. Но это завтра, сейчас клонит в сон, на улице давно темень, сквозь приваленное снегом окно – чернота. И тишина, жуткая. Печь прогорела, перестав ворчать, дома жарко и тихо. Вадим слышал собственное дыхание и, кажется, ток крови в жилах. Жутко. То ли метель улеглась, то ли занесло окончательно. Никогда такой мертвой тишины  не было. Делать нечего, сейчас проверять не пойдёт, спокойной ночи, Вадим Викторович.

Глава 28
   День всё-таки пришёл, он угадывался по едва посветлевшему окну. Вадим вслушивался, затаив дыхание, пытаясь уловить малейший звук снаружи. Ничего. Значит, закончилась пурга, или засыпало окончательно?  Не должно бы в эту пору года такое случиться. Конец ноября, а снега по крышу, когда такое было? Хотя, это в городе такого нет, в городе находящемся на пятьсот километров южнее, а что здесь считать нормой или аномалией – этого он знать не может. В любом случае надо пробиваться наружу, сидеть в неизвестности – совсем плохо. И темно, и грустно, тишина на уши давит.
  Пробился сквозь снеговую стену достаточно легко. Снег твердый в меру, спрессованный ураганным ветром, не рассыпается. Скоро Вадим увидел свинцово серое небо, было тепло, никак не больше пяти мороза, и жутко тихо. Ни ветерка, ни единого шевеления. Низкие тучи висели, чуть не касаясь макушек сосен. Установилось равновесие в природе, надолго ли, нет, а хозяйство надо приводить в порядок. Половину дня,  или чуть больше, где тут разберешь, когда ни солнца, ни времени, откапывал вход. Сделал тропы к ларю и навесу. Копать траншею к реке не стал, снег держал его вес, пусть и не очень хорошо, но проваливался только по щиколотку. Ничего, натопчет со временем, а можно и на лыжах ходить. Пообедав, приступил к расчистке «лесопилки». Весь день на это и ушёл. Домой зашёл уже в сумерках с дрожащими от усилий руками и ногами. Хорошая разминка. Вечером устроил банную процедуру. Отмылся. Хорошо.
   Последующие несколько дней он посвятил заготовке дров. Два дня пилил, Три – рубил. Вначале взялся за дело с топором, но вскоре выдохся. Лезвие вязло в дереве, не хотело колоть. После нескольких часов возни, тело возмутилось: поясница болела, мышцы рук забились. Так не пойдёт. Надо либо ждать морозов, когда дерево замерзнет и будет легче колоться, либо придумывать приспособы. Эх, колун бы. Как-то же хозяин рубил эти сучковатые чурки. Вадим предпринял очередной обыск избы, сарая, гаража и чердака. И нашёл. Ура! Всунутый с задов избы под стропилу. Не сразу и увидишь. Дело пошло веселей. Но, как оказалось, пилить гораздо быстрее, чем рубить. За три дня Вадим переколол больше половины, но много и осталось. Забил поленьями весь навес, складывать больше некуда. И на эту зиму хватит и на следующую останется. Наверное. Остатки чурок аккуратно сложил штабелем там же, на лесопилке, укрыл от снега лапником. С этими работами покончено. Бензина ушло совсем немного, литра три. Страхи Вадима не оправдались: свеженапиленные дрова горели не плохо, высохли ещё в бревнах. Он клал в печь два сухих полена из старых запасов, а сверху уже кидал свежак. Горело хоть не так весело, но сносно, дым из трубы клубами. И даже большой плюс: дольше горит, а это всё, что требуется от таёжной печи.
   Все эти дни, по вечерам, а они наступали рано, и длились бесконечно, день становился всё короче, он сушил орехи. Между делом добывал ядрышки с помощью своей ступки. Каленый орех кололся легче, он приноровился и добывал ядра на один прием пищи за несколько минут. Его рацион был прост. Неизменный чай с малым количеством заварки и огромным количеством клюквы. На завтрак салат таежный, как он его окрестил: большая жменя брусники, немного клюквы и много ореха, ложечка сахара. Полная тарелка насыщала его на полдня – его это удивляло, трава, а сытно. Второй приём пищи, и он же последний – рыба, иногда с крохотным количеством крупы, или лапши, иногда в чистом виде, но досыта. Вечерами хлебал чай и перекусывал то орехами, то брусникой. У него оставалось ещё несколько банок тушёнки, но он оставил её на нз, мало ли что, пусть будет. Да и побаивался уже кушать её, организм полностью перестроился на новый вид свежего питания, и как отреагирует на посылку из цивилизации – неизвестно. Поначалу Вадим с тревогой прислушивался к себе, приученный к мысли, что человеку для полноценной жизни необходимо разнообразное питание, он очень беспокоился и боялся ослабнуть. Но ничего подобного не происходило. Наоборот, с каждым днём становилось всё легче, худел он на глазах, живота не стало, тело окрепло. Он с интересом ощупывал вдруг появившиеся бицепсы, свои наливавшиеся силой плечи. Оформились грудные мышцы, они уже не напоминали женские груди. Происходящие с ним метаморфозы радовали. Ноги вот только подводили – худые, все в синяках, полная дисгармония с  атлетическим телом. Он развеселился – это словосочетание, атлетическое тело, ему нравилось, хотя ещё не до конца соответствовало действительности. Дело поправимое.
  Не откладывая в долгий ящик, Вадим на следующий же день принялся мастерить «спортзал».  Всё просто, недалеко от дома нашёл полянку с тремя рядом стоящими соснами. Меж двух прибил палку – турник. Ниже ещё две – брусья. Сделал скамейку, гантели – две чурки с вбитыми в них скобами, которые нашёл на чердаке. Штанга – два тяжеленных чурбака с двух сторон и прибитая к ним палка. Всё неказисто, коряво, но уже после первой тренировки понял – очень эффективно. С ногами перестарался в приседании со штангой, два дня ходил с забитыми мышцами, ноги стали сами как чурки. Сильно болели. Но Вадим не сдавался и каждый день по часу по два, утром и вечером, проводил в своём «спорткомплексе» в любую погоду. Первый раз подтянулся один раз и то с кряхтением, помогая ногами. С брусьями та же история. Но уже через неделю дело пошло на лад. Мышцы привыкли и перестали болеть, к концу месяца подтягивался уже десять раз, а на брусьях вообще достижение – двадцать. К штанге подбил ещё по полену, старая стала легка. И ещё он проложил лыжню по кедрачу, недалеко – пару километров. Туда и обратно – четыре, бегал каждый день, с утра. Вначале было тяжко, лень накатывала, не видел большого смысла в этом беге, но через не хочу, заставлял себя, убеждал, что только сильное тело – его надежда на будущее и его единственный друг и соратник. Потихоньку втянулся и стал это делать с огромным удовольствием, отмечая про себя, что это становится как бы наркотиком, такая эйфория накатывала после часовой прогулки. Со временем этих четырех километров становилось мало, его бег уже стал походить на настоящий, и день ото дня он удлинял лыжню на пару сотен метров. И к новому году, который наступил по его календарю, он за час легко пробегал семь или восемь километров и ему это нравилось. Свои пробежки он совмещал с охотой на зайцев. Из своих расставленных силков, после того страшного урагана, он нашёл едва половину, в одном обнаружил живого зайца. Тот плакал и причитал. Вадим не ожидал такого. Долго боролся с чувствами и не мог решиться отпустить бедолагу или прикончить. Дело решилось само: Вадим освободил зайчишку и отпустил, но тот не мог бежать, припал на лапу и завалился на бок – не жилец. Скрепя сердце, Вадим взял его за задние ноги и убил резким ударом палкой по голове. Ничего не поделать, зайцу не жить, а ему есть надо. По установившейся уже традиции, попросил у духа зайца прощения, поблагодарил тайгу за пропитание. Заново установить петли он решился только дней через десять, справедливо рассудив, что коль волкам и лисам разрешено охотиться для пропитания, то чем он хуже? Организм нет-нет, да требовал мяса, рыба с ягодой орехами, конечно, хорошо, но… Короче, слюна выделялась при мысли о жарком, и он пошёл ставить петли. Проверял каждый день. Зайцы попадали редко, примерно раз в неделю, но этого хватало. Одного ушастого он растягивал на три приема. Что делать со шкурами не знал, но честно пытался пустить их в дело. Долго и сосредоточенно скоблил, пытался сварить одну, но неудачно – испортил. Другую, посыпал солью и натер мылом, выдержал несколько дней и опять скоблил. Пробовал всяко, наконец, решил все просто: тщательно выскабливал и разминал. Неказистые шкурки получались, твердые, но, как коврики, вполне годились. Мять надо сильнее и дольше.
  С рыбалкой всё обстояло чудесненько. В один из погожих дней он снял сеть, позвав Васю. Рыбу всю отдал другу, у того не было пределов радости, не сразу поверил в своё счастье и целый день перетаскивал её куда-то далеко. По крайней мере, отсутствовал минут по двадцать. Она вся была снулая.  Рыбачить стал на удочку. Нашёл местечко, после нескольких экспериментов, самое глубокое и рыбное. Взял за правило все отходы с кухни, предварительно смешав с землёй с пола, ссыпал в лунку, прикармливал. Проблем не было. Ходил вечерком, на закате, и за час натаскивал достаточное количество окуньков, ельчиков, чебаков. Одной рыбалки хватало на два, три дня. Он и уху варил, вернее, просто рыбу, для ухи настоящей многого не хватало, и жарил её, и коптил в трубе и запекал в углях, и солил наскоро – час и готово, к столу. Пробовал и котлеты делать – вкусно, но очень сложно без мясорубки. Он тщательно выбирал мясо от костей, затем мелко шинковал ножом, смешивал с перетертым орехом, добавлял чуток муки, специй – получалось кулинарное чудо, за уши не оттянешь. Занимался этим редко, уж больно много времени уходило, только в непогоду, когда на улицу носа не высунешь. Но даже в такие дни он не прекращал свои лыжные прогулки и занятия в «тренажерке».
 
Глава 29.
  А буквально перед новым годом ему несказанно повезло. В этот день было довольно морозно, но тихо и солнечно, природа пела. Вадим решил осуществить давно задуманное: пройти болотом до перекрестка, посмотреть свой берег, следы, и, вообще, что в мире творится. Просто удлиненная утренняя пробежка на целый день. А чем ещё заниматься? У него всё было, жизнь отлажена. В этот раз пошёл налегке. Рассовал по карманам спички, орехи, и в кульке жареную рыбу. Позвал ворона привычным способом и, не дожидаясь его прилета, спустился с мыса на болото, и первое время шёл по руслу реки, едва угадывающемуся на широкой глади болота. Отошёл от берега примерно на полкилометра, и двинулся вдоль него на восток, к перекрестку. Минут через пятнадцать услышал знакомый крик друга, помахал ему рукой. Вася, сделав несколько кругов, и оценив ситуацию, приземляться не стал, продолжая делать круги, то опускаясь по над самой землёй, то набирая высоту, превращаясь в едва различимую точку. Вадиму было всё равно, он предложил ему сопровождать себя из вежливости, не будет желания, лети домой. Полетав минут десять, ворон вдруг сделал то, чего раньше никогда себе не позволял: плавно спикировал и уселся Вадиму на плечо, едва не опрокинув того на землю,  птичка не маленькая. Усмехнувшись, продолжил свой путь, не велика тяжесть, пусть сидит, в ухо дышит. Вокруг красота, стеной стоит заснеженный бор в обе стороны, резкой изломанной линией обозначая границу  болота. Дальний берег своей темной полосой леса и тенью отбрасываемой на белое, изумрудно искрящееся полотно равнины, обрамляя её, делал пейзаж сказочным. Ярко голубое, по-зимнему блеклое небо, с желтком не жаркого, но слепящего солнечного круга, стоящего над вершинами бора, стремящегося, но не могущего подняться выше, наполняло радостью и надеждой. Настанет день и оно, солнце, сможет выйти на середину неба, в самый зенит, так, что придётся лечь навзничь, что бы любоваться им сквозь зажмуренные веки, и оно будет греть, жарко, и день будет не полдня, а день и полночи. И всё будет хорошо. Вадим был счастлив, чего желать лучшего, он здоров, силен, его друг на плече теплый, живой, чего-то воркует, вокруг красота и тишина и покой и нет забот и ответственности, обязательств и долга. Никому, ни чего не должен. Свободен и счастлив, тревоги, преследующие его на протяжении практически всей жизни,  ушли. Его похоронили, он сам себя похоронил, себя того. Он возродился, переродился в нечто, вернее в некоего другого. Что сейчас он представлял собой? Человек без прошлого и без будущего. Кто он? Его состояние, его мысли и образ действий – удивляли самого. Пытался анализировать, но не мог, весь предшествующий опыт и навязанные стереотипы твердили, что он должен быть несчастлив, и угнетен и близок к сумасшествию и смерти. А ничего подобного не происходило. Мало того, он отчетливо стал понимать, что никогда до этого не жил такой насыщенной и, если можно так выразиться, интеллектуальной жизнью. Рассуждая сам с собой, споря с самим с собой, приводя доводы и аргументы по различным аспектам жизни и обстоятельств, он находил такие слова, которых, казалось, и не знал никогда. Он вспоминал то, что казалось утраченным навсегда. Недавно, сначала с тревогой, а потом, со всё возрастающим интересом, стал изучать английский язык по…. памяти. Оказалось, что он знал больше, чем предполагал. Оказывается в школе, а затем в институте, его учили хорошо. Затем встречался с иностранцами, с интересом их слушал, общался, где-то, что-то понимал, но не прилагал, ни малейших усилий, что бы понять до конца и тем более, ответить. На это всегда находился человек рядом. И вот теперь, вдруг, когда он об этом случайно задумался, стали всплывать слова, правила грамматики, целые словосочетания. Часто, по вечерам, он, мысленно придумав фразу, пытался построить её на английском, и у него получалось, практически всегда. Вначале это радовало, затем пугало, потом привык и стал относиться как к само собой разумеющемуся. А почему так? Думал и про это и пришёл к выводу, простому, ничего не объясняющему, но успокаивающему: мозги выправились,  память человеческая, она как губка, все впитывает, но затем закупориваются, по тем или иным причинам, каналы, капилляры, и обратно информация не выходит без усилий. А в его ситуации он её закупоривал сознательно и не старался добыть, и во-вторых, ….. пить, курить, кутить – здоровью вредить, банально, но вечером пьёшь, с утра ссышь мозгами, видимо, это верное утверждение. Во всяком случае, сейчас он это прочувствовал, часто просыпаясь утром, с таким огромным грузом неожиданно пришедших во сне воспоминаний, и, казалось, навсегда утерянных, знаний, что и вставал не сразу. Все обдумывал, проговаривал и раскладывал по полочкам. Чего только не приходило в голову. Ему доставляло удовольствие восстанавливать стихи, выученные  ещё в школе, после-то он и ни строчки поэтической не прочёл. И это получалось, а то, что не мог вспомнить, допридумывал сам. Правильно ли, нет, но ему творения, которые он воспринимал уже как свои, нравились. Дальше больше: он стал сочинять свои собственные четверостишья. Удивительно легко, и не прилагая больших усилий, запоминал их накрепко. Придумал он и свою молитву к богу, в стихах, и благодарность к лесным духам, это казалось красивее, чем просто слова. Вот и сейчас, резво работая ногами, внимательно осматривая окрестности, он на ходу слагал рифмы, и когда выходила законченная мысль, громко озвучивал её Васе. Тот слушал и неизменно одобрительно терся клювом о шапку. Они быстро дошли до места, Вадим узнал его по  берегу, по особым приметам. Но вот треноги не было.  Осмотрев внимательно место, где та была установлена, пришёл к выводу, что не устояла та против метелей и бурь последнего месяца. Завалило её, а иначе, куда бы ей деваться. Это обстоятельство его не сильно огорчило. Нет, так нет. Никаких следов вокруг не наблюдалось. Может, место перепутал? Да нет, всё точно. Странно, вроде крепко установил конструкцию, не должно бы сдуть.  Ну, и ладно, некогда гадать, пора в дальнейший путь. Решил сделать круг через тайгу, по болоту уже всё пройдено и известно. Он повернул к месту давешней стоянки. Нашёл. Вот его дерево, дрова уже засыпало, место изменилось до неузнаваемости, но это оно. Он не повернул к избе, а пошёл дальше на юг. Решил пройти километров пять и потом только повернуть на запад, что бы выйти к своему жилью с юга, посмотреть окрестности. Тайга стояла не густо, меж деревьев оставалось достаточно места для того, что бы идти с комфортом, не петляя и не пригибаясь под ветвями.  Вася во время остановок взлетал, всегда неожиданно и доставлял немало хлопот, больно ударяя крылом по лицу. Нет, что б сначала спрыгнуть, а то сразу в полёт. Удар крыла этого орла очень чувствительный. Надо бы перед остановкой скидывать его с плеча руками, а то так и нос разобьет. Но это Вадиму никак не удавалось, только он соберется осуществить задуманное, как ворон, предчувствуя посягательство человеческих рук на свою свободу, опережал его. Хлоп по морде. Ох, вздорная птица. Зато приземлялся плавно, вовремя складывая крылья. Но, в конце концов, они приловчились после нескольких экспериментов: Вадим отворачивался, прикрываясь рукой, Вася предупреждал криком, что взлетает. Консенсус найден, как говорил первый и последний президент СССР.
    Пройдя уже километра три, Вася, в нарушении всех договоренностей, без предупреждений, резко взлетел и с истошным криком полетел вперед и несколько вправо.  Пока Вадим потирал щеку и матерился, ворон завис метрах в ста  над макушками мелкорослого густого подлеска. Летал малым кругом и истошно кричал. Ого, нашёл чего-то. В кустах наметилось движение. Твою мать, Вадим замер с палкой наперевес: из кустов на открытое пространство выкатились три огромных зверя. Волки. Они замерли, увидев человека. Раньше не учуяли, Вадим стоял с подветренной стороны. Один из зверей, видимо, вожак, ощерился и сделал несколько шагов в направлении человека.  Что-то всё-таки с Вадимом произошло, сильно он изменился, потому что вместо страха почувствовал только любопытство и интерес: по какому поводу звери собрались в кустах. Он залюбовался ими, до чего ж красивы, горды, какая стать. Продолжая разглядывать хищников, пошёл им навстречу. Волки ощерились уже все, во все свои страшные пасти, обнажив клыки, но попыток напасть не предпринимали. Вадим приближался, проговаривая какие-то ласковые, успокаивающие слова, пытаясь, если не подружиться, то хотя бы не раздражать лесную братву. Те постояли, дождались, когда Вадим подойдёт совсем близко и, приняв решение, резво рванули обратно в кусты.  Вадим не смог пробиться сквозь густые ветви и пошёл в обход. Продирался несколько минут  и вышел на место трагедии. Их было пятеро, двое, видимо, ещё подростки, невелики размером, они все дружно, под охраной вожака пытались утащить поглубже в кусты тушу какого-то лесного зверя, спасая добычу от чужака. Вадим в этом не разбирался, потому назвал жертву оленем. Или косуля? Да какая разница. Зарезали бандиты её совсем недавно, от боков шёл ещё парок, туша была целая. Загнали беднягу гурьбой в непролазный кустарник и задрали. Вот молодцы-разбойники-душегубы. Вадим подошёл очень близко, опасно близко, у вожака даже шерсть на загривке встала дыбом, он весь дрожал от ярости и возмущения, остальные члены стаи оставили свою работу и стояли в нерешительности, не зная,  что делать, то ли бежать, то ли нападать и ждали команды старшего. Никогда, наверняка, волки такого не видели, что бы человек спокойно, без страха,  уверенно, шел к ним сам. При этом никакой стреляющей палки в руках не  было, и улыбался он во весь рот и что-то спокойно приговаривал. У зверей явно случился ступор, из которого их вывел резкий треск сухой палки, под лыжиной  Вадима. Волков как ветром сдуло, убежали. Вадим заранее знал, что они не станут нападать, его воля была сильнее их, он это чувствовал. Подойдя к туше травоядного, пощупал её, теплая. Из растерзанной шеи кровь уже не текла, спеклась. Вот так подарок, спасибо, зверюги. Не теряя времени, что бы не испытывать терпения охотников, достал нож и стал разделывать. Волки ушли не далеко, своего они не бросят, он это знал и без Васиного предостерегающего крика, который переместился метров на пятьдесят и продолжал кружить, показывая местоположение обманутых в своих ожиданиях зверей. Минут через десять они были уже в два раза ближе, и их стало больше, надо поспешить. Ярость передавалась по воздуху, Вадим чувствовал  настроение зверей и, как мог, пытался их успокоить, так же, мысленно, мол не переживайте ребята, я немного возьму, Вам останется. Резво, сильно не уделяя внимания качеству, снял шкуру, срезал мясо с ляжек, немного со спины, скинул его в расстеленную шкуру, сделал узел, с трудом поднял, килограммов двадцать, а то и под тридцать, куль вышел. Ничего, донесет. Напоследок, решил поделить остатки, подумав, что так волкам удобнее будет, отделил ноги, голову, полюбовался, прикинул – да им обожраться и направился в противоположную от зверей сторону.  Не успел  отойти и двадцати метров, как они появились. Осторожно приближаясь к туше. Вадим шаг, они шажок. Отойдя на почтительное расстояние, обернулся, волки уже приступили к трапезе, не обращая внимания на пикирующего на них Васю. Всё-таки вредная птица, как её позвать-то, стучать по дереву, зверям лишнее волнение. Да, бог с ним, прилетит. И Вадим пошёл к дому напрямую, гулять с такой ношей уже несподручно. Взял направление на северо-запад, забирая больше к западу. Он уже стал неплохо ориентироваться в тайге, безошибочно определяя стороны света по каким-то непонятным приметам, даже в отсутствии солнца и явных ориентиров. Последний месяц, гуляя по лесу во время своих утренних пробежек, он иногда уходил намного в сторону, делал круги, плутал в  тайге, но выходил на свой домик всегда безошибочно. И не просто – вот туда, вроде, идти надо, а проговаривая про себя направления по сторонам света. И эти упражнения давали результат, он теперь точно знал, его тело знало и чувствовало малейшие отклонения от заданного  азимута. Вот и теперь, не более чем за два часа, он точно вышел на свою гору в ста метрах от избы. А теперь горячий душ, и царская трапеза из отбивной оленины в брусничном морсе и ореховой приправой. Сказка.

Глава 30.
  Дни шли за днями. Вадим продолжал свои занятия спортом, по несколько часов проводил на лыжах, изучая окрестности, распутывая хитросплетения следов, наблюдая жизнь таежных обитателей. Многих уже знал, что называется в лицо. Там семейство зайцев, в километре, знал, живёт соболёк, ему оставлял мясные обрезки, и тот через некоторое время уже стал показываться на глаза, радостно вскидывая зад при его приближении.  Для пернатых и полосатых сделал роскошную кормушку рядом с домом, куда периодически подсыпал ягод и орех, и они благодарили его своим доверием и веселым переполохом. Он много времени проводил со своими друзьями, разговаривая и приручая их, сделав рядом с кормушкой скамеечку. Белки и синички, уже не стесняясь, скакали вокруг него, принимая угощение из рук. Хорошо жилось Вадиму, не скучно, одиночества не было, о скуке и говорить нечего. Здоровее не чувствовал себя никогда. Наладил контакт с богом, посвящая много времени молитве, и чувствовал, что прощен, что ушла в какой-то прошлый жуткий кошмар, та страшная ночь под кедром на острове. Бог ли, духи, словом, Высшие силы, приняли его в свой круговорот отношений и даже как-то выделили, не посылая более ему тягот и испытаний, ни физических, ни моральных. Более того, был уверен, что ничего ему не грозит с их поддержкой, они и направят и предупредят и поддержат. Страшиться абсолютно нечего. Он теперь пришёл к мысли, что мог бы прямо сейчас, в один день собраться и без помех, за несколько дней выйти к людям. Часто по вечерам обдумывал это, затем молился, или медитировал, что-то среднее, свое, и всегда понимал, что рано ещё, не пришло время, не хочет сам никуда уходить, не всё произошло ещё с ним здесь. Он учился доверять ощущениям. Так, в начале января, вскоре после встречи с волками, собрался сходить на мыс доброй надежды, поискать избу, просто проверить свои предположения. Стояла чудесная погода, он собирался, но всё валилось из рук, пропало желание идти, но, игнорируя свое настроение, закончил приготовления и отправился в путь. Как же ему не хотелось, лень вдруг навалилась, не идут ноги и всё. Не дал себе труда и времени подумать, прислушаться к себе, продолжал гнать себя вперед. И тут же был наказан, раз через чувства не доходит, значит по-другому, спускаясь со своей горки, в нескольких стах метрах от дома, упал и пребольно ударился коленом об корягу. Аж в глазах потемнело. Посидел, повыл и побрёл, прихрамывая, домой, всё ещё продолжая сожалеть об отложенном путешествии, но, начиная понимать, что не судьба, видимо. Ну, и ладно, значит так суждено. У него проснулся звериный нюх на изменения в погоде, он чувствовал эти перемены за сутки, двое, но не в этот раз. Пока он разглядывал свой синяк, прикладывал примочку, потом лёг подремать, затем, проснувшись, пообедал, мир изменился, стремительно. Выйдя после обеда на «улицу», ощутил лютый безветренный холод. Уши и ноздри мгновенно защипало, глаза заслезились. До этого момента морозы стояли умеренные, и скорее было тепло, чем холодно, ветрено, снежно и сыро. Сейчас иное, не удивительно, что не прочувствовал заранее. Пришли лютые январские морозы. К вечеру мороз ещё более усилился, пока ходил за водой, щеки побелели, прихватило. К утру стало невыносимо, морозный туман укрыл землю, видимости никакой, к тому же слегка потянуло ветерком, но его хватало, что бы сделать холод просто чудовищным. Какая стояла температура, не мог сказать точно, но явно ниже сорока, если не пятидесяти, а может и больше. Было больно дышать. Он с тревогой ждал результата, как его дом переживёт такое понижение температуры. Специально не стал подкидывать дров, всё ходил, прощупывал углы, ложился на пол, подставляя щеку к земле, прислушивался, не несет ли холодком. Вроде нормально. Брёвна толстые, да ещё большим слоем снега присыпаны. Только снизу двери, под порогом стал клубиться пар – заделал выскобленной шкурой оленя. Ничего, жить можно, всё есть. Только ежедневные походы за водой превратились в кошмар, и в туалет, по маленькому, пришлось ходить в душ. Снаружи творилось что-то невероятное, Вадим не помнил, что бы когда-нибудь испытывал на себе такой мороз. Как там бедные обитатели тайги, переживут ли? Непогода простояла больше двух недель, и температура, казалось, постоянно опускается. Ничего себе север, даёт шороху. Отсиживаясь в избе и обдумывая ситуацию, Вадим окончательно удостоверился, что ему помогают и глупо не принимать эту помощь, отвергая ощущения и делая лишь то, что ему лично кажется лучшим. Ведь если бы он ушёл, то за эти часы, до вечера, пусть и при усиливающемся морозе, он бы заставил себя добежать до мыса, до которого добрых двадцать, а то и двадцать пять километров. Есть там изба, нет ли, это бы ничего не решило,  пришлось бы ночевать, и обратно он вряд ли бы вернулся. Сто метров за водой давались ему с  огромным трудом: ледяной воздух разрывал легкие, перчатки  и надетые сверху варежки, не держали тепла дольше нескольких минут. Нет, в незнакомой обстановке выжить было бы нереально, будь там даже изба. Вадим всякий раз ощупывал ушибленную и уже зажившую коленку, и мысленно, горячо благодарил бога и всех ангелов. В будущем он не будет доводить дело до увечий, надо просто хорошо послушать и услышишь обязательно в своей душе добрые и верные советы. Тот мороз пережили не все, во всяком случае, он не досчитался нескольких своих маленьких друзей у кормушки, они перестали посещать его.  Сильно тогда Вадим переживал за Васю. Друг не откликался ещё несколько дней, после того как непогода отступила. Но, в конце концов, он явился с веселым криком и, тут же, потребовал еды, и ел так, что погладить его Вадим поостерегся, наголодался бедолага. Тот январский случай его многому научил, заставил переоценить собственное мировоззрение, это было не просто умозрительно, а явно и неопровержимо, и не требовало никаких дополнительных доказательств. И потому он продолжал спокойно жить, дружить с лесными зверушками и не напрягаться по поводу лишних телодвижений.
   Так продолжалось до  февраля, день значительно увеличился, волнами приходил значительно потеплевший воздух, сменяя морозы на приятную комфортную погоду. И вот однажды, выйдя поутру на прогулку, вдруг почувствовал – пора. Пора идти на мыс «доброй надежды», потянуло нестерпимо. Собираться он был уже мастак. Полчаса и готово. Пошёл налегке, не обременяя себя излишествами в виде бензопилы и прочего. К чему? Таежная жизнь закалила его, сделав неприхотливым и научив терпению. Несколько жареных рыбин, котелок, спички, нож, орешки, кулек заварки, одеяло, целлофана кусок. Погода в районе десяти градусов, по- настоящему жарко, для него, привыкшего подолгу бродить в любую погоду легко одетым. Он и в туалет по ночам ходил, не обременяя себя одеванием, как встал, так и побрел босиком по снегу, в «пижаме».  После тренировок обязательное обтирание снегом – так проще, чем готовить душ. Он, прислушиваясь к себе, вывел комфортный диапазон температур и несказанно удивился, поняв, что до десяти градусов, это комфорт полный, с возможностью находится на свежем воздухе сутками, в том числе и спать на снегу, сделав нехитрые приготовления. До двадцати – это уже день гулять, слегка утеплившись, но ночевка требовала более капитального обустройства, со строительством убежища и костром. Свыше двадцати пяти, тридцати – увольте, только необходимость заставляла его надолго покинуть домик. Эти цифры, конечно, приблизительны, выведенные ощущениями, градусника не было. Так что отправился он с легким сердцем, ни мало не тревожась, доверяя интуиции и своему телу. Играючи преодолел  путь до перекрестка, затем ещё пару-тройку часов и вот показался так давно заинтересовавший его парок над краем болота. Направился прямо к нему. Теперь беспокойства по поводу провалиться не было, следовало только быть внимательным и прислушиваться к себе и окружающему. Резво подкатил на край полыньи. Так и есть, промоина, и … довольно посещаемая. Издалека незаметно, как таковой тропы нет, но под слоем снега угадывалось, что ходят с леса сюда, то ли звери, то ли люди. Ага, люди точно здесь бывают, по - над водой две доски – мосток. Снял лыжи, вместе с валенками и смело спрыгнул с наметенного снегового берега на доски. Вода прозрачная, видно песчаное дно с пузырьками  на нем – ключ. Глубина метра два, или полтора. С замирающим сердцем, но, уже точно зная ответ, опустил руки в воду – горячая!!! Реально горячая. Ну, не чудо ли?! Ладно, горы, предгорья, но тут-то откуда? Не слышал он до этого, что бы, что-то подобное было в области. Скинув одежду, в чем мать родила, уселся голой задницей на доски, опустив ноги в воду. Вода обожгла, пришлось посидеть минутку, что бы привыкнуть. Опускался постепенно, нащупав не увиденную раньше дощечку – ступеньку в воде. Только спустя несколько минут целиком погрузился в бассейн. Застонал от удовольствия – блаженство неземное. Тело защипало, окунулся с головой, достав дно, и тут же отдернул ноги, песок обжигал – вот так банька. Просидел минут десять, жарко, распарился, выскочил и в снег валяться, обжигает наждак, замерз до дрожи, и, не раздумывая, головой вниз. Издал истошный вопль – опять обжигает - но это был вопль удовольствия. Таким образом он провел на ключе час. И почувствовал, что пора завязывать, не простая водичка-то, вроде без вкуса и без запаха, но сердце вдруг набухло и стало стучать во всё тело, во все вены и артерии, его тело целиком превратилось в одно огромное сердце. Это было не больно и не тревожно, это просто  сигнал – хватит. Вытираться было нечем и потому Вадим просто смахнул с себя ладонями воду, по звериному встряхнулся и влажный залез в одежду. Благодать то какая, ни с чем не сравнимая,  как заново родился. Захотелось выпить этой воды, что и сделал, но осторожно, всего несколько глотков. Прошла живительным нектаром. И опять ощущение – правильно, но хватит. Истома, очень сильно захотелось спать. Смахнул с мостков воду, постелил одеяло, которое служило вещмешком, укрылся дохой. Тепло, блаженно – мгновенно провалился в освежающий сон.
   Проснулся с таким ощущением, что проспал несколько лет, открыл глаза, на небе звезды, яркие, чистые и умытое темное небо. Проспал полдня и часть ночи? Или сутки с лишним? Или несколько дней? Время потерялось, голова чиста, тело невесомо, в душе непонятная, необъяснимая радость. Вадим вновь разделся и продолжил своё купание в таежной темной тихой ночи под улыбающимся небом. Закончив, вновь напился воды, перекусил рыбкой и … вновь заснул. Второй раз проснулся уже в разгар дня, солнце стояло высоко, нагрев его под теплой курткой. Вадим резво вскочил, купаться не тянуло, хотелось двигаться, жить. Сделал зарядку, размялся и, поблагодарив источник за доброту и здоровье, которого  хапнул, судя по ощущениям, сверх меры, влез в лыжи и бодренько побежал к лесу, по едва угадывающейся, заметенной последним снегопадом, тропинке. Бежал недолго, совсем рядом, за первым кустарником берега, стояла избушечка, крохотная, два на два метра. Дверь полуприкрыта, внутри снег и страшный бардак. Окурки, бутылки, нары в две доски на которых не менянный годами, высохший и пожелтевший лапник. Ржавая печурка, со сквозными дырами в боках, с не закрывающейся, на одной петле, дверцей. Запустение. Подняв одну из бутылей из под пива, во множестве валяющихся вокруг, с надписью – живое, не пастеризованное, посмотрел дату. Продукт с ограниченным сроком хранения, имел маркировку месячной давности. Так, значит, посещаемое и известное местным жителям, место. Вадим к этой информации отнесся равнодушно, мысль о записке,  даже не возникла в его голове. Он осторожно, стараясь ни к чему не прикасаться лишний раз, вышел из избы, и только снаружи вдохнул полной грудью, внутри старался дышать через раз, такое зловоние там стояло, несмотря на не запертую дверь. Резкий запах бычков, табака, затхлости, пота, алкоголя, которыми были пропитаны сами стены. Почему-то место казалось не чистым, витал запах смерти. От чего это взялось – непонятно. Божественная святость источника и пропахшее дьявольщиной место в нескольких десятках  метрах от него. Вадим повернулся к избушке спиной и с видимым облегчением, всё ускоряя шаг, побежал обратно на равнину, взяв направление на юго-восток,  забирая больше к востоку, к мысу доброй надежды. Уж, доброй ли, теперь, после того как он побывал в месте, часто посещаемом его сородичами, он в этом сомневался.

Глава 30
    Над мысом, до которого оставалось не больше двух километров, вился дымок.  Вадим почувствовал запах, ещё за долго до того, как увидел его. Теперь он не бежал,  шёл медленно, терзаемый смутными тревогами: а стоит ли идти? Внутренний голос молчал, как Вадим не прислушивался и не вопрошал к нему. Ему предоставили право самому решать. Но  ведь неспроста его потянуло сюда именно сейчас. И он брёл к мысу, ещё ни на что не решаясь, готовясь к неведомым испытаниям, которые знал нужно обязательно пройти.
   Его увидели примерно метров за пятьсот. На открытое место вышел человек и приложил руку к глазам, разглядывая Вадима. Сердце тревожно забилось – это первый человек, которого он видел за последние четыре с лишним  месяца, встречи с которым так ждал в начале и так боялся в последнее время.

  - Здоров, бродяга, ты откуда здесь такой? - окликнул его здоровый высокий мужик, ничем не уступающий в комплекции Вадиму, гладко выбритый, с карабином наперевес. До него оставалось несколько десятков метров. Поза  расслабленная, агрессии не чувствуется, только любопытство.
  - Да, вот, гуляю, гляжу, дым, дай, думаю, загляну. Вадим. А как тебя величать? - Вадим подошёл к мужику вплотную, протянул руку, широко улыбнулся.
  - Иван, - тот пожал протянутую руку, улыбнулся в ответ ещё шире, молодой ещё, тридцать семь, может сорок с хвостиком, не понять. – Ну, ты и перец, медведь чистый, откуда такой, - оглядел Вадима с головы до ног.
   Ну, да, только сейчас понял, что выглядит довольно странно. Дореволюционная доха, валенки великаны, борода лопатой, варежки, так сказать, эксклюзивный пошив, одеяло в скатке, котел с запасами на веревочке. Вадим в свою очередь оглядел охотника. С иголочки парень, новый камуфляж, блестящий карабин, невероятные дутыши сапожки, теплые наверняка. Чисто американец с обложки. Вадим рассмеялся, поняв комизм ситуации: девятнадцатый век с двадцать первым столкнулись, ему ещё бердыша не хватает. А парень то открытый, сильный, не из робких, настороженности нет, другой бы и пальнул на всякий случай, повстречав вот такого экземпляра в тайге.
  - Ага, медведь. Понимаешь, развлекаюсь, живу тут недалеко, вот застрял на зиму, а одёжка? Удобнее в ней, не на бал ведь приехал, чего хорошую по кустам рвать.
  - А, понятно. А я уж подумал, не с зоны ли беглый, только чего тут беглому делать, и зону последнюю лет двадцать как прикрыли, - в свою очередь рассмеялся Иван. – А чего тут зиму жить-то? Отшельник, значит, – закончил полуутвердительно, и как-то разочарованно. Вздохнул:
   – Ну, пойдём чай пить, я тебя издалека приметил, чайник уже вскипел, посидим, расскажешь?-
   Развернувшись, пошёл вглубь тайги, по натоптанной тропе, даже не тропе, трассе, Вадим за ним. Шли пару минут, впереди показалась изба и натоптанная, вся вдоль и поперек изъезженная поляна. Осмотревшись, опытным глазом увидел всё разом. Все сушины на километр в периметре вырублены, дров заготовленных нет, никаких навесов, транзит в чистом виде, перевалка. Импортный снегоход с нарами сбоку избы, целлофаном прикрыт. Ещё раз сказал спасибо силам, не пустившим его сюда перед морозами, точно бы замерз. Зашли в избу. Вадим огляделся. Дом больше, чем его, но весь какой - то неухоженный, буржуйка ржавая, перекошенная, нары голые, в щелях ветер гуляет, окурки и бутылки, что на ключе. Смрад.
  -Дерябнешь с устатку? - новый знакомец уже доставал бутылку и стаканы.
  - Нет, нет, спасибо, - Вадим аж руками замахал, предложение застало его  врасплох, испугало своей обыденностью, последнее, чего он желал бы сейчас – это водка.
  - Чё, больной, что ли? - заржал Ваня. – Ну, как пожелаешь, а я похмелюсь. Вчера набрались, до сих пор мутит, - Иван налил стакан до краев, разом влил в себя, крякнул, следом отправил в рот кусок колбасы. Глаза заблестели, он весь как-то отмяк, проще стал, хотя куда ещё проще.
  - А ты, что, не один? - Вадим огляделся, лишних вещей не было: один импортный толстый спальник, и пожитки на одного. Иван заметил его изучающий взгляд:
  - Да компанией мы, три дня сохатого гоняли, вчера добыли, ну, и отметили. Парни с утра укатили домой, а я решил на день ещё остаться, отдохнуть в одиночестве, домой не тянет. С бабой вчера разругался, матерится, стерва, говорит, только явись домой, башку оторву. Понимаешь, я ей сказал, что в город по бизнесу, а сам сюда, а Витька вчера ей и скажи, что мы здесь. Ну, слово за слово, и пошло дело, обматерили друг друга, короче, лишнего накрутили, пусть теперь переживает. Не хочу домой. Может, примешь? - в глазах просьба, не хватает компании, чувствуется, хочет мужик выговориться, и что-то гложет его, вопросов много во взгляде, только как начать не знает.
  - Не, Вань, не проси, в завязке я, и, как ты говоришь, больной, нельзя мне, врачи запретили. И не понял я, как с бабой разругался? Кто сказал? Она дома? Её что, раньше увезли? Чё-то не понял? -
  - Да нет, никто не увозил, я сюда уехал, а она дома была, ну и позвонила, а трубку Витька взял, я на улицу выходил, ну, и сболтнул, она ж как штирлиц у меня, докопалась, ну, и дозналась, я ж парней забыл предупредить?
До Вадима стало медленно доходить:
  - Тут, что телефон берет? Можно звонить? - Вадим растерянно и вопросительно смотрел на Ивана.
  - Ну, ты точно, тундра. Конечно можно, только не все операторы берут, и не всякий аппарат. А что, надо позвонить? - Иван заметил растерянность во взгляде Вадима, -  На, звони, - достал из внутреннего кармана трубку, протянул Вадиму. Взяв такой знакомый предмет в руки, Вадим тупо уставился на него, не в силах ни думать, ни говорить. Вот всё и кончилось. В уме возникли десятки номеров. Набери любой и завтра здесь будет вертолет……………….
  - Вадим, ты чего, эй, мужик?! - Иван тряс его за плечо, а Вадим впал в ступор, слёзы потекли по щеке, руки задрожали. Всхлипнул. Положил медленно трубку на стол, встал:
  - Пойду я, - и двинулся к выходу.
  - Погоди, что случилось то, да, постой ты, леший, - Иван загородил вход, силой усадив непонятно гостя на топчан, - Не быкуй, расскажи, что случилось то с тобой. Не простой ты, вижу же, не в себе. Я помогу, вижу хороший ты мужик, но с надрывом. Ты поделись, чего - нибудь придумаем.
  - Нечем, Ваня, делиться. Всё в себе, внутри, понимаешь, а другому не понять, это пережить надо. Ты тоже парень неплохой, и не то, что я тебе не доверяю, тут другое, тут такое… - Вадим справился с волнением, сидел уже спокойно.         -  А, и, правда, налей-ка чайку, ведь грозился напоить-накормить.
   Иван засуетился, налил чаю, нарезал колбасы, сала, хлеба.
   - Что бог послал, не варил ещё сегодня, только проснулся, не обессудь.
   - Да и я тебя угощу, - Вадим достал из котелка жареной рыбы, кулек орехов.
   - Смотри-ка, богат, бродяга. Рыбки - с удовольствием.
   Сидели долго, говорили о том, о сём, уже не касаясь личного, но внимательно разглядывая, изучая друг друга. Про последние новости, про то, кто на последних выборах победил, как, вообще, в стране, о последних таежных урожаях – короче, ни о чем. Вадим окончательно пришёл в себя.
  - Да, Вань, надо всё-таки мне звонок сделать, я по-быстрому.
  - Да звони, сколько влезет, у меня кредит, а по области рубль минута, хоть час болтай.
  Вадим набрал знакомый номер. Долго никто не брал трубку, наконец, такой знакомый, родной голос:
  -Слушаю.
  - Здравствуй, Саша, это я, - в ответ несколько секунд напряженного молчания, затем всхлипывание, и тихо, едва слышно.
  - Вадик, я знал, я всем говорил, они не слушали, говорили: ружье, кровь, отпечатки, а я знал, а они… А я не верил, ты не тот человек, что бы… Вадик, родной, ты где? Я им говорил, Таньке говорил, надо искать, мы искали, потом нет…. Что с тобой, ты в порядке? Мне сегодня приснилось, что ты приходишь, ты говорил, что живой и обязательно вернешься, я им сказал, они отмахнулись, они не верят, говорят… Да где ты, я еду, скажи куда?...Вадька…
   - Саша, я всё знаю. Я далеко, приеду не скоро. Ты не волнуйся, всё в порядке, я в порядке, я выздоровел, всё отлично, но сейчас приехать не смогу. Раньше никак связаться не мог, ни как. Ты ничего не предпринимай, я вернусь сам, когда не знаю. Позже.
   - Вадик, не ложи трубку, давай поговорим, - Саша почувствовал, что Вадим сейчас разъединится.
  - Нет, Саша, мы потом поговорим. Я вернусь, скоро. Никому ничего не говори. Слышишь, никому. Я сам. Потом. До встречи, Сашок, – Вадим отключился. Отложил телефон, потер лицо, правильно ли он поступает?
  - Смотри, козявка какая! - Иван указывал рукой куда-то за спину Вадима. Он обернулся. Синичка пичуга нарезала круги по избушке:
  - Как она сюда забралась–то? - Иван встал, открыл дверь, но птаха, проигнорировав открывшийся путь к свободе, вдруг уселась на плечо к Вадиму и затихла:
  - Ну, точно, леший, она тебя за своего приняла, гляди-ка, - синичка, прильнув к уху Вадима, стала спокойно чистить перышки. Нет, всё правильно он сделал, пришла уверенность, что рано ещё покидать свой дом. Вадим решительно повернулся к Ивану:
  - Не леший, не тундра - алеут я, - улыбнулся широко, - Скажи, сколько тут до жилья?
  - Отсюда? До ближнего? Километров, наверное, семьдесят, может восемьдесят, точно не скажу, я сам не с Небуга, с Санджика, туда сотня, наверное.
  - А направление? путь хорошо видно, если я сам, можешь рассказать?
  - Ну, да. Тут прямо на юг сначала, с десяток километров, сейчас накатано, а так по зарубкам, увидишь по спилам. Выходишь на реку и по руслу, до старых вырубов, их тоже видно. А там по любой старой лесовозной дороге, которую первую найдёшь, они все на дорогу, трассу здешнюю, там и машины иногда ездят. Ну, что б ни плутал лишнего, то юго-юго-восток – это направление, - махнул рукой, - а тебе зачем? Хочешь, довезу? К вечеру на станции будешь.
  - Понятно. А билет до города, сколько стоит, на автобусе можно от Небуга?
  - Нет, только с попуткой до Санджика, а там паровозом, рублей пятьсот, или шестьсот, давно не ездил, мы по зимнику.  Дорога есть, но плохая, автобусы не ходят, а машины есть.
   - Ага, - Вадим улыбнулся этому хорошему парню, погладил пальцем задремавшую синичку, - Орех купишь?
Иван разулыбался в ответ:
  - Смотря почём?
  - А сколько дашь за мешок отборного, каленого?
  - Сколько мешков?
  - Штук пять бы продал, да клюквы три-четыре, если интересует,
  - Во, пошёл разговор, да ты никакой не странник, промысловик, оказывается, а чё цен не знаешь?
  - Нет, не знаю, я начинающий бизнесмен. Говори свою.
  - Так обдеру же, как липку, я ж цены знаю.
  - А обдирай меня, Ваня. По полной программе, мне тут деньги ни к чему. Так сколько дашь?
  Ваня долго прикидывал, косился на Вадима, шевелил губами, махнул рукой, по глазам видно, решился-таки обмануть странного незнакомца:
  - Пять штук. Оптом за всё.
  - Договорились. Плюс самовывоз, и бритву, если есть, бонусом, - добавил, глянув на свежевыбритую физиономию Ивана.
  - Да я тебе всё оставлю, что из запасов осталось, мне ни к чему, - Иван засмеялся, - А то ты такой бизнесмен, что без штанов останешься, если так торговаться будешь, то-то в антиквариате ходишь.
 Вадим рассмеялся в ответ, похлопал Ивана по плечу:
  - Меня не деньги интересуют. Я тут, Вань, понимаешь, случайно, с одной стороны, а с другой, по необходимости, полгода уже скоро. И так получилось без средств и без одежды нормальной. Мне, если честно, нужно на штаны, ботинки, рубаху и билет до города, и там сто рублей на такси. Это сколько, по твоему? Сам сто лет в магазинах не был.
   Иван оживился:
  - Слушай, так это ж без проблем. Я, понимаешь, за последние несколько лет, поправился сильно. Одежды много старой осталось. Ну, как старой, не влажу, так то она нормальная, но тебе самый раз будет, - Иван приложил руки к груди, округлил глаза и оправдываясь, - Да, нет, это я не торгуюсь, бабки бабками, это от чистого сердца, подарок, всё равно валяется, обратно тебе через меня, по любому, мой дом второй от станции, направо, колодец напротив.
   - Слушай, а дом этот не Миши-катаржанина?
   - Он самый, я сын его, Иван Михалыч, а что, знал батю?
  Как не знать. Санджик. Мать, детство. Именно к этому Мише они ездили много лет. Именно он увозил их в тайгу за ягодой на стареньком «Урале». С ним он заезжал после неудачной рыбалки на реке, на голодное озеро, где таскал окуньков на голый крючок. «Каторжанин»,  так его звали местные, потому что после отсидки, его не пускали селиться ближе ста километров от районных центров. Его хлеб с маслом – это вкус детства, вкус тайги. И Ваня, маленький Ванька, смешной, всему верящий, по-детски наивный.
 Иван пристально смотрел на Вадима, ожидая его ответа, затаив дыхание, он уже знал ответ:
  - Вань, сухая ёлка. Помнишь. Вадька, дай сухую ёлку. А вот, Вань, сухая ёлка. Помнишь?
  -Дядя Вадик, сухая ёлка. Это ты? Охренеть, - Иван в непонятном волнении затопал по избе, хлопая себя по бокам. – Сухая ёлка. Да ты знаешь – эта сухая ёлка? Да, это кликуха моя, до сих пор. Или просто ёлка, или сухой. Вадька, ты ли это, обалдеть? Я знал, я ждал.
  Там было просто. Они играли, он юноша и Ванька ребёнок. Что-то складывали из кубиков, пока взрослые, оставив их наедине, причащались по традиции беленькой, на вопрос, что это? Вадим, не придумав ничего умнее, ответил: сухая ёлка. Пацану так понравилось это сочетание слов, что два дня он не отходил от Вадима и всё просил сухой ёлки. Этой ёлкой было всё вокруг, мальчонка был в восторге. Другие разы, по своему приезду, они продолжали играть в сухую ёлку, Ванька ждал его и помнил. Всегда встречал ночной поезд. Тупо, непонятно взрослым, да и Вадиму самому, но сухая ёлка, это было прикольно, он искренне полюбил пацанчика и всякий раз настаивал, что бы мать купила для него подарок, и передавал его сам, говоря, что это и есть сухая ёлка, будь это даже игрушечным самосвалом. Сколько Ваньке тогда было? Три, пять лет? Не важно, это было ярко – сухая ёлка и точка. Они любили друг друга, Ванька был как собачонка, и просто визжал от восторга, встречая своего старшего богоподобного друга. Вадим отвечал ему такой же преданностью и теплотой. Тогда. Так давно. В прошлой жизни.
  - Я это, Вань, я. Как отец, жив?
  - А я тебя ждал. Всегда ждал потом. И раз, много лет спустя, видел тебя на станции, подбежал, от радости ничего сказать не мог, а ты глянул, не узнал, говоришь, беги домой. Я заплакал и убежал. А ты засмеялся и ушёл. А я скучал, я любил тебя, а ты предал, забыл. А эта сухая ёлка, это присказкой моей стало, другой матерится, а я блин, сухая ёлка. Дядя Вадя, как я по тебе скучал, а ты… - Ванька сел на нары, ссутулился, он плакал. Вадим чувствовал, сколько в этом парне тоски и не долюбленности, если он все эти годы скучал о случайном человеке, просто проявившем к нему интерес. Он присел рядом, обнял парня за плечи, погладил по голове, прижал к себе:
  - Ничего, Вань, ничего, я тебя тоже помнил, скучал, сколько раз вспоминал, а тогда на станции, просто не узнал, ты сильно изменился. Пойми, я ж тоже подростком был, не намного старше тебя, лет на десять, пятнадцать. Мы и сейчас не взрослые, только вид делаем, мы глупые, мы сухие ёлки, дрова. Зажечь некому. Прости Ваня, я не знал, что для тебя это так важно.
  - Я тебя потом по телевизору видел, в газетах читал, а ты… беги домой, а у меня может кроме тех наших игр ничего и не было, - Иван вдруг повернулся, по-детски уткнулся в плечо Вадима и уже зарыдал навзрыд:
  - Батя пил страшно, меня и мать бил, она сбежала потом, я даже лица её не помню, была и вдруг не стало. Она никакая была, как стена, белая и холодная. Ягодники приезжали, нажраться, да поржать, шоколадку сунут, и беги спать. Я их всех ненавидел. Друзей не было: каторжник, ссыльный, били, издевались, сам знаешь, посёлок десять домов, мальчишек пять человек и все старше. Ты один ко мне нормально отнесся, играл со мной, разговаривал, я не знаю, может, эта сухая ёлка и помогла мне выжить. Помнишь, ты говорил, что сила внутри нас, что никто не сломит сухую ёлку, помнишь? - Вадим не помнил. – Никто и ничто не сломит сухую ёлку, и я не сдался. Уехал в город, выучился, после смерти отца унаследовал дом. У меня в городе квартира, там семья, а здесь по полгода провожу, тянет тайга. Вот и бизнес здесь затеял, жене вру, что надо здесь быть постоянно, а то денег не будет. А ей по фиг, живи, где хочешь, лишь бы бабки. У меня теперь всё есть, квартира, дом, машина, вот, снегоход, друзья, - мне сухой ёлки не хватает, - Иван крепче прижался к Вадиму. - Где ты был?
  - Сам не знаю где. Прости, Ваня, я не знал. Я сам потерялся, вот только- только стал себя находить. Прости. А всё-таки скажи, почему ты не поехал сегодня с друзьями домой. Ведь не жена причина?
   Иван отстранился, хлюпнул носом, отрыгнул перегаром, всё-таки был изрядно выпивши, слёзы его искренни, но пьяны:
  - Тебя ждал, дядя Вадя, честно, - Иван выпрямился, на мгновение задумался и, оживившись, сообщил: - Да, жена, это предлог, сон мне был. Вчера то мы собрались, уже сани упаковали, а ночью мне приснилось, что остаться надо ещё на день, что гость важный придёт, из детства, и даже отец снился, первый раз за всё время, что схоронил. Так всё ярко. Но непонятно. Парни ругались, ругались, но укатили, я на жену сослался и на дела неотложные, на похмелье. Я тебя ждал, вот сейчас понимаю. Они уехали, я опять улегся, подремал, и тут как подкинуло меня, вставай мол, гость идёт, я бегом на мыс, стоял полчаса, уже уходить собрался, тут точку вдалеке увидел – это ты был. Убедился, что сюда идёшь, приближаешься, пошёл чайник кипятить. Непонятно. А встретил, всё всматривался, и не понимал: причём тут сон, и ты, незнакомый человек. Не узнал, но что-то такое ёкнуло….. А ты, почему спросил?
  - Потому что знал. Меня тоже вчера, или позавчера подкинуло, идти надо на мыс…., не важно, сюда идти. Я пошёл, но в пути задержался, но с утра знал, что не зря иду, что будет что-то, или кто-то, важный для меня, я волновался. И вот оно как, ты, Ваня, тут меня ждёшь.
  - Да, ждал. Но ты скажи, что случилось-то, почему здесь, в таком виде. По телефону с кем-то говорил: вроде как потеряли тебя, а ты сказал, что в порядке, что выздоровел. Расскажи, а?! - Иван по-детски преданно смотрел в глаза.
  - Я расскажу, Вань, секрета нет, но это долгий разговор, не сейчас,  уж больно, извини, погано здесь, и колбаса твоя колом в горле встала, - Вадим оживился радостно, - поехали ко мне, я тебя зайчатиной накормлю, в бане искупаю, товар отдам, поехали?! Он сказал, друзьям можно.
  - Кто сказал? Куда можно? Не понял. Ну, ладно. И какой, к черту, товар, я тебе и так, сколько надо, денег дам, всё-таки самый богатый человек в области, поехали, мне самому здесь не по себе.
Вадим замер:
  - Ты, Вань, чего? Какой самый богатый,  я, что  ли самый богатый?
  - Ну, не я же, Вадим Викторович, ты дурочку-то не строй, газеты читаем, телевизор смотрим. Странно мне тебя тут видеть. Чудно как-то, но не хочешь говорить, не говори, дело твоё.
  - И чего, там, в газетах последнего про меня было?
  Иван растерянно захлопал глазами:
  - А знаешь, Вадим, как отрезало, в последнее время, вообще, ни слова не слышал. Точно, вообще, ничего. А ты говоришь, что давно здесь. Ого, а ты всё загадочней. Не терпится твою берлогу посмотреть. Ну, что в путь, а то прямо волком на меня уставился.
  Да, последние слова неприятно резанули Вадима: самый богатый человек области. Так оно и было, по сути, но он про это забыл. Вылетело, отвалилась шелуха, как осенние листья под ветром. И Ванин тон сменился с доверительного, на какой-то ёрнический. Зависть? Нет. Вот – обидно ему, что не доверяю, что-то скрываю. Мальчишка, таким он его и помнил: искренним, наивным, но с гонором.
  Иван собрался в несколько минут, завёл снегоход, прогрел минут пять, Вадим завалился в сани.
  - Ты, Вань, по моим следам. Там ключ горячий должен быть. Знаешь, нет? там притормозишь.
  Рванули так, что снеговая пыль столбом. Буквально через десять минут были на полынье. Лихо, развернувшись, остановил напротив:
  - Искупаемся, что ли? - Вадим резво выпрыгнул из нарт.
  - Ты, что, Вадим?! Здесь нельзя, гиблое место.
  - В смысле?
  - А ты, что, здесь купался? - Иван со страхом посмотрел на Вадима.
  - Ну, да. А ты чего переполошился. Чудное местечко, водичка бодрит. Как это чудо называется?
  - Здесь нельзя, говорю, гиблое место. Люди говорят, что трупы тут каждый год. Приедут, купаются и засыпаются. И не просыпаются. Пока их обратно довезут – кончаются.
  - Но ведь купаются. Видишь тропа, мостки сделали. Я купался – жив, здоров, правда, спал долго, сутки, наверное, но проснулся – как сто лет скинул.
  - Да, я слышал, что ходят чудаки. Вроде как лечатся и кому-то помогает. Но местные боятся сильно. У нас три трупа за последние годы отсюда привезли. Так и называют это место: гнилая падь. Ты бы не рисковал, раз повезло, второй может не проканать.
  - Да, нет, Ваня – это доброе место, поверь мне. Просто недобрые люди приходят сюда. Всем, что дано нам можно пользоваться по-разному. Вода и поит и кормит и людей топит. Ведь так? Пойдём, я покажу и объясню тебе всё, - Вадим точно знал, о чём говорит, информация пришла сразу, и он знал, что не ошибается. Он повёл Ивана к избушке-склепу.
  - Вот где смерть, Ваня, она тут, ею всё пропахло. Но это не ключ, это вот, - Вадим пнул ногой бутылку, смахнул с полочки банку-пепельницу, – Верно, говоришь, тебе сейчас нельзя в святой источник, сердце порвёт, сосуды мозга закупорятся, верно, уснёшь и не проснешься.  Видишь, как всё просто, вот и всё гиблое место. Люди сами его сделали таким, вернее, себя, а место это, Ваня, святое. Ты, потом, поясни людям, что дарит ключ молодость и здоровье, лечит и тело и душу, но – неделю не пить, не курить, поститься. Понял? Ты потом табличку, что ли, напечатай и присобачь накрепко во всех видных здесь местах. Здесь верно пропасть народу погибло, по глупости. Эх, пойдём отсюда, - и пошёл первым.  Притихший и пришибленный Иван, следом.
  - Вадим, а ты откуда это знаешь, никто нам не говорил про то? И, вообще, я ничего не понимаю, ты прости, если я навязываюсь, но как это? Я ж тебя видел несколько лет  назад. Жирный боров, в  два раза больше, чем сейчас. Дышал через раз, я ещё подумал, извини, что помрёшь скоро. Шишка большая, власть, деньги, с людьми сквозь зубы. Я находил тебя в городе, ждал у подъезда. Ты вышел, как царь, ничего вокруг не видишь. Я, вроде, встал поперек, дорогу перегородил, заговорить хотел, а ты как глянул, у меня душа в пятки. Бровью повёл, я отскочил. И пошёл, а я зубами заскрипел: чего пришел, подойди, заговори и подумаешь, что проситель, что, что-то нужно, мог неправильно понять. Я обозлился на тебя. На себя. На жизнь. Не знаю на кого. А ведь было это три года назад. А сегодня встретились – другой человек. Ничего общего, ни внешне, ни внутренне. Не узнал бы никогда и не поверил, если бы не сухая ёлка. А может, ты обманываешь? Я до сих пор не верю, что ты, это ты. Или  это имел в виду, когда говорил, что выздоровел? Ты сбежал, лечишься, а никто не знает? Это источник, да? Это он?
  - Это я, Ваня. Ты прости меня. Мне теперь много у кого прощения просить надо. Это источник Ваня, но не только он, всё вокруг, понимаешь. Это очень долго рассказывать, ночи может не хватить. Поехали ко мне, там поговорим. Купаться не буду, а то точно усну, на руках домой понесёшь. Поехали.
  - Поехали. А кто, ты говорил, должен пропустить, или разрешить?
  - Да, не бери в голову, это я так. Одичал тут, алеутом стал, у духов разрешение спрашивал.
   Минут через сорок они входили в дом, уже смеркалось.  Растопили печь, Иван сбегал за водой, вместе нажарили кучу рыбы, заварили клюквенный морс. За бутылку Ваня уже не хватался, даже из саней не вынул. Зажгли свечу, залезли с ногами на мягкую, пахучую лежанку, разложили трапезу, орехи, ягоды, от колбасы и сала Вадим отказался, не пошла у него эта еда, а на хлеб налёг с удовольствием. Нашлась и зелень, овощи. Иван всё восхищался зимовьем, говорил, что никогда такой добротности и продуманности не встречал. Особо его поразил душ, он выразил желание завтра непременно помыться в этом чуде. Откуда это, чьё? Вадим начал свой рассказ.
  - Вань, а знал ты чудака лесного. Один жил, охотник, подолгу в тайге оставался, лет под шестьдесят, снегоход у него, «Буран», старенький. Безусый, шрам под глазом, через щёку, разговаривал  так потешно, ну по-народному, что ли, с приговорками?
   - Ну, точно, Степан Андреич, наш, из Санджика, один живёт, я его редко вижу, всё в тайге пропадает. Говорит там у него фазенда, и…. - Иван осёкся, огляделся ещё раз, уставился на Вадима, – Это его, что ли, зимовье? И почему ты говоришь, знал? Помер, что ли? Блин, я всё понял, - Иван в возбуждении спрыгнул с нар и заходил по избе. -  Его с осени никто не видел, и тогда же переполох был, вертолёт ментовский прилетал, охотников подряжали, говорили, кто-то в тайге потерялся, кто-то важный, если бы просто поселковый, так бы не искали. Я сам ходил, но недалеко ушёл, передали, что нашли, всех вернули. Точно – это тебя искали. Значит, не нашли? А Андреич, значит, погиб, сам бы не загнулся, здоровья у него ого-го, на троих. Получается, его за тебя приняли? Как так? - Иван настороженно, но с надеждой на разумное объяснение этого загадочного происшествия, посмотрел на Вадима.
  - Всё правильно, Ваня, с логикой у тебя порядок. Всё так и было. Да ты успокойся, залазь обратно, не душегуб я, и не хитрец отъявленный, это случайность. Сейчас по порядку всё, а ты слушай и не перебивай.
   Вадим рассказал всё, ни утаив ничего, не приукрашивая и излишне не драматизируя. Рассказал, как себе о себе же. Думал, что рассказ получится долгим, но управился за десять минут, ведь не станешь говорить о своих душевных терзаниях, о перерождении, о молитвах, о снах, мечтах и бесконечных мыслях о сущности бытия и рассуждениях о своем месте в этом мире, о беседах с богом. Это настолько личное и звучало бы, по крайне мере, странно. Даже того, чего краем коснулся, хватило, что бы Иван слушал, открыв рот.
  - Почти полгода. Охренеть. На ягоде, орехах и рыбе. Один, хрен знает где, с такой страшной болезнью, - Иван покачал головой и с уважением, как будто только  что увидел, рассматривал Вадима. Внезапно оживился, - А я знаю  этот остров, где сосед утонул, и протоку, с мостиком из брёвен знаю. Это километров пятьдесят отсюда. Там у Андреича, на другом берегу, тоже заимка стояла, крохотная, не как эта. Я случайно его там вычислил, ох, он и психовал, слово с меня брал, что не выдам. Он там по соболям промышлял. Но какого лешего он в сентябре там делал? Нечего там осенью делать, только по зиме. Конечно, на него никто бы и не подумал. Охотникам рано, а ягодники туда не ходят. Не пойму, как ты сюда-то доковылял? Понятно, что не в ту сторону пошёл, но ведь далеко, больному, голодному, да с ногой, не дойти нипочём. Ты, Вадим, кремень. И что получается, что сейчас ты скинул килограмм пятьдесят и рак твой прошёл? Так выходит?
   - Да. Получается, что вторую жизнь мне тайга подарила. Насчёт рака, не совсем уверен, но вроде ничего не болит. Я тебе завтра спортзал покажу, двадцать раз без раскачки подтягиваюсь, а ты сможешь, - Вадим развеселился. Как груз с плеч снял. Поделился с человеком, не чужим, любящим и помнящим его. И главное, не осудил его Иван за то, что охотника утопил, не попробовал вытащить из реки. В этом месте рассказа, Иван покивал понимающе, видел, что Вадим ждал его реакции и ободряюще похлопал по плечу, мол, а что ты мог сделать ещё?
  - Ого, двадцать раз? Не врешь? Я столько только в Армии мог, сейчас, дай бог, раза три. Надо попробовать. А пойдём сейчас. Слабо? - Ивану тоже стало весело. Снялись все вопросы и загадки. Вадим перед ним чист и открыт, как на исповеди перед попом. Всякое напряжение и прошлые обиды ушли, растворились. Ванька смотрел на него ясными, влюблёнными, детскими глазами.
  - А пойдём, покажу сухую ёлку.
  - Сухую ёлку? Пойдём!
   И они, как два молодых озорных пацана, кинулись к выходу, наперегонки, устроив веселую возню в дверях. Добежали до «тренажёрного зала». Вадим скинул верхнюю одежду, оставшись с голым торсом, и запрыгнул на турник. Под восхищенным  взглядом Ивана и удивляясь сам себе, подтянулся двадцать пять раз. Ого, никак источник помог всё-таки. Занимаясь, каждый день, он точно знал свои возможности, и такой результат не мог возникнуть на пустом месте. Или это он груз  снял своей исповедью? Не важно, тело пело, мышцы испытывали наслаждение от нагрузки.
  - А теперь ты, - Вадим спрыгнул с перекладины. – Посмотрим на молодых.
  - Молодым везде у нас дорога, прочь с дороги, старый перец, - подхватил озорной тон Иван. Подпрыгнул, повис, заболтал ногами и грузно рухнул на землю. Расхохотался, – Нечестно, ты голый, а я в свитере. Я, может орех, ягод мало ел. Это жена виновата, пирожками всё кормит. Я не подтягиваюсь, потому что тяжёлый и сильный очень. Я такой сильный, что любую сухую ёлку заломаю.
 И с дурашливым звериным рыком кинулся на Вадима. Завязалась шутливая схватка. Иван и, правда, был силён, к тому же сейчас  крупнее Вадима, яростно сгрёб того в охапку, приподнял и стал оглядываться, куда бы опрокинуть. Вадим в это время, просунул руки под медвежью хватку, напрягся, разорвал замок, ухватил Ивана под мышкой и классическим приёмом, через бедро, завалил на снег. Лёг сверху, прихватил за шею и под спину, сжал со всей мочи:
  - Сдавайся, сухая ёлка, проси пощады, или умрёшь.
  - Сухая ёлка никогда не сдаётся.
  - Это я сухая ёлка.
  - Нет, я.
  - А вот и я, а не ты.  А ты, пивной бочонок, пепельная жестянка смятая, бизнесмен пройдоха – вот кто ты.
  - А ты пижон городской, боров  обезжиренный, пень таёжный.
  - Меня, Вадима Викторовича, красу и гордость областного центра, боровом обзывать? Ну, я тебе сейчас. Ну, держись, - Вадим привстал на колено, сжав одной рукой за брючину на бедре, второй за отворот, приподнял Ивана и, напрягшись изо всех сил, поднял того над собой, встал на ноги, и, не успев удивиться тому, что сделал, бросил  в сугроб. Иван побарахтался там немного, вылез, сел, оттер снег с лица и удивленно глянул на Вадима.
  -  Как это? Я же сто двадцать килограммов вешу. Это что было? Неужели источник? Или ты секретный Шварценеггер? Чуть, блин, сухая ёлка, не задушил. Я побороться люблю, самбо занимался в юности, но такой железной хватки не встречал.
  - Вань, честно, сам не ожидал. Я тоже слабаком никогда не был. Но что бы так? Может это? - и Вадим указал на свои гири, гантели немыслимой конструкции. Штанга его постоянно, с увеличением веса претерпевала изменения. Сейчас это было невероятное сооружение, состоящее из толстенной палки грифа и  подвешенных мешков с песком по бока. Мешки были заполнены почти доверху, он постоянно подсыпал туда из ямы слива, по мере того, как осваивал новый вес. Вес этой конструкции он не знал, зачем? Жмёт и жмёт, стало легко, досыпает.
  - Ну-ка, ну-ка, дай попробую, я качок старый, в фитнес хожу иногда, когда не в запое, - Иван лёг на скамейку, подлез по штангу, крякнул, и… не смог оторвать мешки от земли. – Неправильная какая-то штанга, хлипкая, болтается. Это я просто побоялся палку твою сломать, - улыбаясь, Иван выбрался из под станка. – А ты, что, жмёшь? Здесь же килограммов сто пятьдесят, не меньше, у меня рекорд - собственный вес.
  - Жму, - Вадим занял место Ивана и без труда сделал десять жимов.
  - Слушай, я хочу тоже здесь полгодика пожить.
  - Да без проблем. Вот освобожу жилплощадь, заселяйся.
  - А и заселюсь, что, думаешь, слабо? Вот сейчас поеду, Нюрке развод дам, пусть катится, квартиру сдам и сюда на пмж.
  - А зачем развод-то? Миром надо жить-то? Что детей нет?
  - Какие дети, жизнь сучья, сухая ёлка, блин. Ей всё денег подавай, денег не будет, она меня и здесь достанет, это тот ещё бригаден фюрер в юбке. Честно, если, достала. Не живу – мучаюсь, всё поводов ищу из дома слинять. Так можно жить? Если без любви, скажи, можно? Терпеть и плыть, как….дерьмо в проруби, вот как я живу, - Иван с досадой сплюнул.
  - Ладно, пойдём в дом, а то разыгрались, как дети малые.
  - Вадим, а у тебя фигура, охренеть. Поджарый весь, не худой, не толстый – мощный ты. Мышцы, как веревки. Что, честно, здесь накачался? Или там ещё, ну, в городе, начал?
  - А вот пойдём я тебе свою куртку, в которой пришёл, примерить дам, сам скажешь.
  Войдя в избу, стали мерить вадимову одежду, ту, что не ушил под себя. На Иване она болталась мешком. Вот так-то. Проболтали до поздней ночи, всё не могли наговориться. Вспоминали свои детские игры, общих знакомых. Причем Вадим мало что помнил, а Иван до мельчайших подробностей. Только и слышалось: а помнишь, а помнишь. Угомонились уже ближе к середине ночи.
 
Глава 31.
   Утром Вадим выгнал Ивана на зарядку. Затем они бегали на лыжах. Пообедали, пошли на рыбалку, запас кончился. Иван был опытный рыболов, он махом переделал снасти, наладил правильную мушку, выбор места рыбалки одобрил. За два часа они натаскали около ведра рыбы.
  - Слушай, - обратился Иван к Вадиму – А ты ведь как Робинзон, только таёжный Робинзон. Точно, один в один. Я в детстве любил читать эту книгу, много раз перечитывал, и мечтал даже вот так попасть. А чего мечтать, уехал за сто километров и всё – отшельник.
  - Ну, если я Робинзон, то ты верный Пятница, абориген местный. Осталось пиратов дождаться и победить их.
  - Не, пиратов тут не дождёшься. А которые есть, я их всех знаю, безобидные. Тут неувязочка. Да и попугая у тебя нет.
  - Как это нет. Подожди-ка, - Вадим подхватился и убежал к барабану, вызывать Васю. Поколотил, вернулся.
  - И чего? Сейчас попугай прилетит?
  - Ага. Сейчас. Вася зовут. Вот только не знаю, как он к тебе отнесется, птица серьёзная.
 Только успел договорить, на снег легла тень, и тут же истошный Васин вопль, он явно был недоволен присутствием чужака.
  - Я же говорил, вздорная птица.
  - Офигеть, Вася. Он что у тебя ручной?
  - Не знаю. Он самостоятельный, мы просто дружим. Дай ему рыбы, может, успокоится.
 Иван встал, достал самого крупного ельца, отошёл немного от Вадима, и помахал рыбиной в воздухе, зачмокал губами, стал посвистывать, как собаку подзывал. Вася замолк, явно заинтересовался, делал круги всё меньше, подлетал всё ниже и ближе. В конце концов, сделав изящный пируэт, опустился рядом с Вадимом, спрятался за него и, выглянув из-под руки, рассматривал чужака. Вадим подтолкнул ворона.
  - Иди, дядя Ваня хороший, он тебе рыбки даст, а потом кашей накормит, у него есть каша. Варить кашу пойдём? Ну, вот и иди.
  Ворон упирался, стеснялся, никак не шёл. Иван сам стал потихоньку подходить, протягивая ему рыбину. Когда он был уже совсем рядом, Вася забрался Вадиму на колени и стал громко орать, прямо тому в ухо, наблюдая за Иваном из-за плеча друга.
  - Вот, блин, оглушил. Чего тебе? Рыбу же дают? Я тебя поленом приласкал, так сразу дружелюбный стал, а тут добром, и никак. Ты его Ваня палкой по голове стукни, сразу подобреет. Тихо Вася, тихо, - Вадим стал поглаживать ворона, успокаивать. Тот боялся, весь дрожал, но не улетал, не сводил глаз с рыбины. В ведро, стоящее рядом, он бы не полез, приучен только с разрешения брать. А тут вроде дают и боязно как-то. Настоящая собака, ведёт себя именно так.
  - Ладно, Вань, давай сюда, - Вадим протянул руку, взял у того рыбу и передал Васе – На, только замолчи, а то медведя разбудишь, - тот довольный принял подачку и упрыгал в сторону, всё ещё косясь на Ивана. Вадим рассказал о том, как познакомился с Васей. Посмеялись. Ворон в это время стремительно разделался с рыбой и вновь подскакал к людям.
  - Ну, что, пойдём кашу варить? Ваня, накормишь дружка нового кашей.
  - Да без проблем. Пошли, Вася, кашу варить. Вася, Вася, - приговаривает и манит. Тот подумал, склонив голову на бок и вдруг, уже ни мало не смущаясь, резво запрыгал за Иваном. Так и ушли, ворон ни разу не оглянулся на Вадима. Вот она дружба, только кашей помани.
  Вадим остался один и не спешил сматывать удочку. Он думал. На душе было не спокойно. Что же делать дальше. Не было выбора, не было проблем, всё шло по накатанной. Теперь всё изменилось, но он не хотел возвращаться, всё его существо выступало против. Почему так происходило? Он не понимал. Казалось бы, ну, что тут делать? Одиночество, только елки скрипят на ветру, этот чудной Вася, да собственные мысли. Посмотреть со стороны, так скука смертная. Вот скажи он сейчас и через четыре, пять часов они на станции. Сколько тут снегоходу эти сто, сто двадцать километров? Часа два, три. А можно позвонить и завтра будет вертолёт, и прямо в город, к семье, потом в сауну, к Сашке. А послезавтра на тропические моря, под пальмой ананас жевать, да девочек щупать, и со смехом вспоминать свои мытарства. Он теперь здоров, он крутой мачо с бицепсами и трицепсами. Но почему он не хочет? Эй, вы где, неведомые силы, что не так? Намекните хоть. Они и намекнули – сам думай, твоё решение, человек, а раз сомнения, значит не беспочвенно. Думай. Болезнь не прошла, он это знал. Периодически погружаясь в себя, рассматривая изнутри, сантиметр за сантиметром, он научился оценивать состояние своих органов. Она проходила, она почти ушла, но она здесь, затаилась, умирая, но всеми силами цепляясь, и только того и ждала, пока человек расслабится, даст ей шанс. Но можно и там не давать ей такого шанса. А сможет ли? Конечно, он изменился, но так ли сильно и необратимо, как кажется? И что? Он не решается вернуться только потому, что не уверен в себе, и прячется от жизни? Боится болезни, рака этого? И всё? Это все причины? Или что-то более глубокое, подспудное? Нежелание вновь начать жить ТАМ? ТОТ мир стал чужым и враждебным. Он не боялся его, нет, просто уже не воспринимал, как единственно правильный, как то место, куда бы он стремился. Появилась в нём брезгливость к цивилизованному миру. Особенно ярко это проявилось в той избушке у источника. Глядя на продукты цивилизации, валяющиеся там повсюду, нюхая воздух, привнесенный из мира людей, он едва сдерживал тошноту и бежал, как из зачумленного места. Он не был готов садиться в прокуренный вагон, идти по городу, насквозь пропитанному газами и миазмами жизнедеятельности, вступать в контакт с людьми, в большинстве мало похожими на людей: циничными, хамоватыми, тупо хитрыми, злыми, зацикленными на своих мелких проблемках. Он не готов ещё, не сформировался до конца стержень внутренний, помогающий в любых обстоятельствах держать себя прямо, отвечать смело, смотреть в глаза, не отводя их, не презирая, и не страшась, а просто любить. Он знал это ощущение, вернее каким оно должно быть, чувствовал ту личность, какой бы хотел стать, и к чему стремился, пусть ещё не очень осознанно, и понимал, что не достиг ещё того уровня спокойствия и мудрости. Именно встреча с Иваном позволила ему понять, к чему на самом деле он стремился эти месяцы: не просто выздороветь, и не просто выйти отсюда живым, а именно появилась цель стать тем, кем мечтает каждый ребёнок на земле: счастливым, любимым и любящим, сильным и умным, мудрым и спокойным, уверенным в себе. Вряд ли в юном возрасте мы мечтаем о деньгах, о чём-то большем, наверняка. Только забыл он, о чем мечтал, но помнил чувства. Есть память на чувства и мысли, хотя не помнишь их в реальности, но вкус остаётся. Вкус он помнил, и в последнее время всё четче и острее, совсем рядом, осталось руку протянуть, и погрузиться в детство, в непорочность, нырнуть туда с головой, стать счастливым, и после сохранить навсегда это ощущение. И не будет оно зависеть ни от каких внешних обстоятельств. И ещё он напишет книгу. Да, именно художественное произведение по мотивам своих мытарств. Всего, конечно, в ней не передашь, всех своих мыслей и ощущений не вложишь, и его литературные способности – это большой вопрос, но напишет он искренне, и может кто – нибудь задумается, кто есть человек в этом мире, и так ли мы о себе думаем. Вадим воодушевился – эх, ему бы сейчас компьютер, или хотя бы бумагу с ручкой. Но, нет, так нет, он будет писать в уме. А ещё, бог даст, он построит здесь реабилитационный центр, для таких же, как он заблудших и потерявших надежду, душ. И будут это избушки, а не помпезное здание, и на расстоянии в трёх, пяти километрах друг от друга, и ни какой обслуги, всё сами, и пропитание добывать – сами, и денег не надо, это не коммерческое предприятие будет – это зов его души. И он обязательно этим займётся, потому что уже не сможет жить без этой тайги, без этих мест.
    «Остапа несло». А ещё бы он хотел…….
  - Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, - Иван махал рукой с берега, коверкая язык, подражая киношному герою.
  - Иду, Ваня, иду, - Вадим быстро свернул удочку, прихватил ведро с уловом и побежал к избе. На душе стало легче, он принял решение.
   Дома ждала каша с зайчатиной, целый котёл, салат из остатков овощей, и чай с сухарями. Поистине царский обед. Кашу Вадим варил очень редко, крупы практически не осталось, на дне мешочков по горсточке. А чай давно заменили травы и шиповник, произраставший во множестве по берегу реки, и до этих пор еще не осыпавшийся. Вася, очумевший от запахов, прыгал по избе, гортанно покрикивая и перенося свою миску, то к печке, то к столу. Вадим, оценив ситуацию, наложил полную и выставил за порог, остужаться. Ворон обезумел, перемещался с такой скоростью по избе, что ходить по ней не было никакой возможности.
  - Да, угомонись ты, зверюга, окаянная, - Вадим накинул на птицу тулуп. Возмущению Васи не было предела, он копошился и орал во всю глотку.
  - Вадим, да чего ты, пусть прыгает, радуется. Он хороший, помогал мне тут, ни кусочка не своровал, так только, утащил обрезочек малый, но я не видел, как будто, - Иван засмеялся и освободил друга – беги, но не балуй, - Вася искоса глянул на Вадима и прижался к Ивану, нашёл защитника. Наконец, каша разложена, Васину порцию поставили также на стол – полное равноправие для всех членов маленькой колонии.  Душевно посидели, ворон перестал дуться на Вадима, тот ему свой кусочек мяса уступил, недоразумение исчерпано. Вадим с Иваном разговаривали, Вася осоловело сидел в углу стола, прислонившись к стенке и пытался дремать – объелся дружок.
  -  Ну, Вадим, и чего надумал? Поедешь со мной?
  - Нет, Вань, не поеду. Мне остаться нужно. Я же тебе всё рассказал, рак у меня был. И он не  прошёл до конца, я это чувствую. Надо мне ещё пару месяцев здесь побыть. Я ж про источник-то не знал, вот только перед встречей с тобой и нашёл, а он именно то, что мне надо для полного выздоровления. Что толку сейчас возвращаться и потом годы на больницы тратить, когда я знаю, что можно с этим сейчас одним махом покончить, - Вадим говорил правду, но не всю. Сейчас не хотелось углубляться в поводы.
   - Я тебя понимаю. Болезнь – это серьёзно, и я тоже думаю, что ты здесь долечишься. Я ж тебя видел три года назад, помнишь, сразу пришла мысль, что не жилец, а сейчас.. о-го-го. Но не только в этом дело, верно? Я ведь вижу тягостно тебе. Не только болезнь, да? Что-то тут ещё. Не хочешь домой, да? Я это тоже чувствую.
  - Ну, да. И это тоже. Не готов. Я тут за эти месяцы столько передумал, и, понимаешь, не успел. Додумать не успел, времени, понимаешь, не хватило. И, почему-то жутко хочу здесь весну встретить, а то всё зима, зима, а весна, это же чудо, а я никогда весны в тайге не встречал. Багульник, он цветёт?
  - Всё цветёт. И багульник, и брусничник, и жимолость, и черника-голубика, и подснежники, кондаки, огоньки, мать-и-мачеха и ещё хрен знает что, но ты что, до июня собрался остаться? В начале апреля ещё можно пройти, а там – распутица. Болота, реки разольются. Вот эта речушка, где рыбачили, что твой Енисей забурлит, по брёвнышку не везде перескочишь. В тропах вода стоять будет по колено. Максимум тебе полтора месяца можно жить, потом выходить, или уже до начала июня, ну, может весна дружная будет, и концом мая ограничится, но это вряд ли, снега вон сколько намело. Давай я за тобой по последнему пути приеду? А что, как увижу, что кердык настаёт, сразу к тебе, тут три часа хода, ну, если развезёт – четыре. Давай, а? - Ваня преданно смотрел в глаза, было видно, что не нравилась ему мысль, что Вадим надумал так  долго задержаться в тайге. Жалко ему было оставаться без старого, вновь нашедшегося друга, детская привязанность проснулась с новой силой.
  - Нет, Ваня. Понимаешь, для меня очень важно самому выбраться. Это как….. - Вадим подбирал слова для сравнения, – Ну, вот у тебя что-то не заладилось и тебе сказали, что ты слабак, ну, на слабо взяли. Ты же не успокоишься пока не докажешь обратного, пока дело не сделаешь. У меня тоже самое, я теперь уже не могу, вот просто взять сесть и поехать. Я столько месяцев вынашивал планы по выходу из тайги. Самостоятельному выходу. Никак уже не рассчитывал, что меня найдут. И что значит, меня найдут? Не надо меня искать. Я тогда, в сентябре, потерялся, а теперь я не потерянный, понимаешь, я вполне самостоятельный и именно это хочу доказать. Даже не доказать, нет, я это знаю, и некому доказывать, только себе. Запутался. Короче, я сам должен. Ты понял? А то я сам себя не очень понимаю. За полгода разучился ясно мысли выражать.
  - Да, понятно, чего там не понятного. Гордыня – это Вадим называется.
  - Гордыня? Я так не думал. Что правда это такое впечатление производит?
  - А какое ещё. Сидит, мудак, на болоте и кричит, что сам всё может, и помощи не ждёт, а его уговаривают. Конечно, Вадик, гордыня, и глупость большая. Ну, как глупость – всё остальное, кроме лечения – глупость.
  Они помолчали, каждый погрузился в свои мысли. Прав, конечно, Иван, сто раз прав. Но как объяснить ему, что кроме тела душу ещё подлечить хочется. Это же не просто гордыня, это потребность, желание и необходимость, этого же нельзя отрицать? Как подобрать слова. А может не надо подбирать, сказать так, как думается, Ваня не зубоскал, он про душу должен понять, сам с надрывом живёт. Вадим взял так и сказал, про душу. Иван промолчал, обдумывая его слова, потом кивнул
   - Добро. Это я понимаю. Сам бы иногда забился в какую щель на пару месяцев, устаю от всего этого, от суеты. Но потом, когда найду тишины, она через пару дней поперек горла становится, бегу сломя голову опять в суету. Так-то вот. Считай, повезло тебе, что вот так судьба тебя закинула и погибнуть не дала. Значит так надо, - сказал серьёзно, прищурив глаза. И тут же улыбнулся, скинул с себя задумчивость, – Вадим, а пару тройку деньков не выгонишь, в тягость не буду? Мне бы попоститься и в источник окунуться, что бы рекомендовать потом, что б на своей шкуре испытать, а то вдруг какая лихоманка приключится, а я буду знать, где лечиться. А?
  - Без проблем, Иван, только бороться больше не лезь и колбасой не соблазняй. А, да, тебе нельзя, делаем пост серьёзный, на ягодах, орехах. Идёт? И спорт; качалка, лыжи, я из тебя атлета сделаю.
  - Делай из меня что хочешь, только не гони. Ну, что пойдём, я тебя петли научу правильно ставить, и рябчиков ловить пора начинать, у них мясо более диетическое, чем у лопоухих!? А то тут глянул на твои проставушки – смех, где только учился, и как, вообще, умудряешься кого-нибудь ловить?
  Вадим засмеялся.
  - Нигде не учился, сам придумал. Пойдём, поучи старика жить правильно.
  - Ой, старик, на таких стариках пахать и пахать.
    Иван показал, как правильно и в каком месте ставить петли на зайцев.     Рассказал о премудростях охоты на рябчиков, об их повадках и предпочтениях. Показал и прокомментировал хитросплетения следов на снегу, кому что принадлежит, и кто за кем гонялся. Интересно было с Иваном, бывалым таёжником, многое узнал из его рассказов, улавливал и запоминал каждое слово. Весь остаток дня они провели в лесу, а на обратном пути вынули первого рябчика из петли. С почином. Вечером жарили дичь, маленькая птичка, но насытиться хватило. Затем топили душ. Именно так: кто-то топит баню, а они – душ. Намылись от души, наплескались, навеселились, и после вчерашних поздних посиделок уснули рано.

Глава 31
  Три дня прошло, как один. Им было хорошо вместе, уже пообтёрлись, понимали друг друга с полуслова. Ворон окончательно переселился к отшельникам, улетал только на ночь. Один раз, в тот вечер после пиршества, задумал было остаться, но среди ночи поднял переполох и не успокоился, пока его не выпустили. Друзья гуляли по тайге, много времени проводили в «спортзале», рыбачили. Сделали вылазку вверх по реке, о чём давно мечтал Вадим, но никак не мог собраться.
   Река не обманула ожиданий: высокие берега, поросшие вековыми кедрами, со сваленными стволами, буреломником, замысловатые петли русла – всё это оставляло приятное впечатление. Повороты манили новыми открытиями и новыми пейзажами. Они, не спеша, но и особо не задерживаясь, достаточно ходко, прошли уже километров семь, как вдруг неожиданно, после очередного поворота, перед ними открылся простор: река плавно вывела на поляну, обрамлённую высокой стеной леса. Чаша абсолютно круглая, в диаметре больше километра – болото? Таёжники осмотрелись – чудно: круг идеальный, и… камыши по краю.
  - Вадим, а ведь это озеро. Смотри. – Иван, скинув лыжи, одной из них, стал копать снег и  наткнулся на лёд. Никаких сомнений не оставалось. С русла реки они сошли в сторону, если бы болото, то натолкнулись бы на моховое ложе. На всякий случай раскопали снег в другом месте, тоже самое. Расширили раскопки, освободив от снега большое пространство. Никаких сомнений. Они вышли на заповедное, затерянное в тайге, озеро. Что там подо льдом? Вадима посетила неожиданная мысль:
  -Вань, давай-ка посмотрим вон тот берег, где река и озеро сходятся. Да, вон самое высокое место. Пошли.
  Вадим не ошибся. Ещё на подходе к берегу, они увидели какое-то строение в глубине тайги. Подлеска не было, в этом месте лес выходил на берег весело и чисто, просторно меж стволами. Избушечка стояла на столбах, не больше двадцати квадратных метров. На стене подвешена лодчонка-долблёнка, облосок.  Сбоку, на стволе дерева, лесенка. До порога избы больше двух метров, никак без лесенки. Подставили, Иван полез первый. Дверь не на замке, просто замотана проволокой. Внутри полный порядок: сети на стене, ряды проволоки, малая часть  завешена крупной рыбой, в основном окунями, щуками и карасями. Но что это была за рыба, если щука, то в пол Вадима, карась, так с огромную  сковороду, вот так чудо-рыба. Её было немного, но количество натянутой проволоки свидетельствовало, что здесь бывали запасы и покруче. Здесь же в углу, мешок соли, деревянные кадки, видимо, под засолку. Ещё какие-то инструменты и материалы.
  - А Андреич-то, жук, какой. Смотри ты, как обустроился, и ведь ни слова, ни кому. То-то, гляжу, иной раз, прёт и прёт чего-то в мешках из тайги. Вроде, как и орех с ягодой весь вывезли, а он до весны возит, да полные нарты, и мимо дома, сразу к перекупщикам. А он рыбкой промышлял, оказывается. В Яру, там фирмачи есть, скупали отборную, для городских ресторанов. Это ж Клондайк, мало таких озёр осталось, да, что там, мало, не знаю я таких, что б такие экземпляры водились замшелые. Смотри окунёк – Иван поднял рыбину за хвост – это же в свежем виде килограммов пять, семь. Я таких, серьёзно, не видел.
  - А почему решил, что окунь? Он же вроде полосатый, а этот чёрный.
  - Ну и что, что чёрный? Плавники, пасть, да окунь это. Озёрный. Он такой, сам ловил как-то, но, конечно, не такого размера, - Вадим и сам вспомнил, что на удочку у избы ловили похожих, еще удивлялся необычности рыбы, но те, конечно меньше были, молодняк на прогулке. Вот откуда такое изобилие рыбы в реке.
  Иван с восхищением рассматривал рыбину. Сорвал её с проволоки, располовинил ножом тушку, мясо янтарное, с прожилками, янтарно-медовое, насыщенное цветом. Кусочек отрезал Вадиму.  Вадим погрыз с удовольствием. Да, вещь. Соли практически не чувствуется, жирная, вкуснющая. Обалдеть. Товарищи увлеклись, и не смогли оторваться от деликатеса, пока полностью не расправились с ним. Облизали жирные пальцы, переглянулись: что, ещё одну? Да, нет, пожалуй, хватит.
  - А пойдём-ка, Вадим, порыбачим, раз такое дело.
Пешню нашли в избушке, а вот снастей не наблюдалось, кроме сетей.
  - И как рыбачить будем? На что?- Вадим вопросительно смотрел на Ивана, ожидая, что тот удивит его каким-то необычным способом ловли, и уже приготовился удивиться.
   - А хрен его знает – Иван, таки удивил – Давай, раздолбим лунку, а там придумаем чего-нибудь. Ну, не уходить же просто так, хотя бы глубину смерим. Так и решили. Пошли на лёд, определив заранее место, которое показалось наиболее глубоким. Сделали лунку, вода по-таежному темная, как будто ржавая, это железо. Замерили глубину. Ого, семь метров, по таёжным меркам, это очень глубоко. Вот это водоём, а если принять во внимание его диаметр, то совсем даже хороший.
   - А может сеть спустить. Ну, типа телевизор. Лунку больше раздолбим, на конец груз и пусть поболтается. Семь метров – не шутка. Как думаешь? – предложил Вадим.
  - Давай. Сейчас сбегаю - и Иван вприпрыжку кинулся к избе, чувствуется, азарт одолел мужика. Пока Иван бегал, Вадим ломом расширил лунку, выгреб ледяную шугу, очистив воду. Нормально, в такую прорубь любая рыба пролезет. Вот и товарищ шпарит, аж снег из под лыж, сеть тащит. Быстренько её расправили, разложили на снегу, к концу привязали груз, и, что бы сеть не спуталась, расшиперили её палкой вначале, и, по мере спуска, в середине. Груз ещё не коснулся дна, как друзья почувствовали удар: что-то по-настоящему большое и сильно вырывало сеть из рук. На глубине трёх, четырёх метров билась рыбина, запутывая снасть в узел. Начали вытаскивать. Изрядно намучившись, мокрые с ног до головы, выкинули на лёд огромную щуку. Иван быстро навалился на неё и сломал хребёт, приложив для этого немало сил. Есть трофей. Килограммов семь, больше метра  длинной. Вот это да, не знаешь, как и нести.
   -Давай ещё!?
  -Может, хватит? Куда её.
  -Да как хватит? Ты-то ещё сходишь, а мне когда такое подфартит. Давай!?
  -А как потащим? Может, завтра на снегоходе подъедем?
  -Завтра? Завтра подъедем. А, что бы не зря, давай сейчас ещё закинем, а вдруг случайность, вдруг больше не будет, ну, Вадим, давай. Зверям оставим, если тяжело будет. Васю позовём, он съест.
  Да, этот съест всё. Пожалуй, прав Иван, надо проверить ещё, убедиться, что не случайно хищник залетел. Вновь, распутав, начали опускать сеть. Удар практически сразу. И не один. Ещё раз и ещё. Обалдеть. Да это не озеро, это чан с рыбой, сачком черпать можно. В этот раз вытащили две щуки чуть скромнее, чем первая, но отборные экземпляры и окуня-старожила, в руку длиной.
  - Вадим, ещё надо, давай – глаза у Ивана  блестели, его аж трясло, вот это любитель рыбалки, так любитель.
  - Хорошо. Последний раз, договорились?
  - Ага – и бегом освобождать сеть. Закинули в третий раз – опять щука и окунь, огромные.
  - Вот, Андреич, вот, сукин сын, прости господи, и молчал. Мы с ним корешились, он ко мне как к сыну. Хоть бы разок позвал на рыбалку, я б никому, я ж могила. А вот не пошли бы сейчас с тобой, и никто бы не знал про это озеро.
  - Ну, уж прямо и не знал, тут, поди, вертолётов как мошкары, всё равно люди знают, но помалкивают, кто рыбные места выдаёт?
  - Да, нет тут вертолетов, в стороне это от любых дорог, что наземных, что воздушных. Никто сюда не ходит, не ездит. И всё равно Андреич не прав – Иван, видимо, серьёзно обиделся на соседа – кому бы я рассказал, он ведь знал меня с детства. Да, тут не только ему да мне, тут всей деревне бы хватило. Смотри сколько рыбы!?
  -А тут ты, Ваня, ошибаешься. Нет предела человеческой алчности. Видишь, Андреич, сколько наловит, столько засолит, избушка маленькая, а мог бы сарай в сто квадратов построить, промышленный лов организовать. Вот тебя бы в напарники позвал, что, не устроили бы тут рыбный цех, не вывозили бы вездеходами и тоннами? А? – Иван поскрёб озадаченно в затылке – Вот то-то и оно – закончил Вадим раздражённо.
  - Да, Вадим, ты прав, это первое, что мне в голову пришло, если честно. Я тут мысленно уже на берегу коптильню поставил и рассчитать успел, во сколько обойдётся, и сколько  иметь можно, если пару тройку городских бомжей сюда закинуть в найм. Да, дела! Это, что, считаешь, плохо, что люди так устроены?
  - Не плохо люди устроены. Это мир наш организован не очень. Деньги! Деньги! Деньги! Общество потребителей, всё хапаем и хапаем, а завтра – хоть потоп?! Эх! Да, что там говорить, что-то хреново мне, Иван, стало. Пойдём домой.
  - Пойдём. Ты, Вадим, не волнуйся, это я так, в азарте, в запале.
  -Да, ты ни причём, это я в общем. Вот у меня завод есть. Ты думаешь, я как им управляю? Вернее, я им никак не управляю, там директор наемный сидит. Я сейчас чиновник высокого полета, мне вроде как нельзя собственность производственную иметь, вернее, собственность можно, бизнес нельзя. Короче запутано все, ты сейчас не разберешься. Так вот, он мне говорит, директор, что зеленые приходят, просят очистные поставить, мол, какой-то ручеек там загадил, а тот в речку впадает, рыба дохнет, ещё что-то. Денег надо на всё это. Я ему – гони всех в шею, какие деньги? На крайний случай, бульдозером сделай отвал,  запруду, туда и лей отходы. Он смотрит на меня, как на врага, но молчит. Потом ещё: мол, зарплату бы поднять, люди жалуются, три года не повышали. А что я ему отвечаю? Знаешь, нет? Наверно, догадался. И что мне жалко, или у меня денег нет? Да не жалко, и есть, не обеднел бы, построив суперочистные и зарплату подняв в три раза. Территорию бы озеленил, завод-парк бы сделал и дом десятиэтажный для работников построил бы, и даже два, что бы всем по квартире, даже приходящей техничке, не обеднел бы, и даже не ощутил бы, там стопроцентная рентабельность, госзаказ гарантированный, оплаченный по предоплате и с запасом. Всё ж на взятках, откатах и под покровительством. Монополист в регионе, цену назначаю любую, и ни какой антимонопольный комитет мне в хрен не упирался, руки коротки. А почему я добра  не делал? Во-первых, это не моё. Вернее, мое, но …не мое. И потому что не положено, не модно, не принято, не понял бы бомонд и… не разрешили бы мне, даже если бы захотел. Настоящий хозяин не разрешил бы. Зачем? и так сойдёт. Спросишь, а деньги где? Куда я их засовывал? Большую часть отчислял, куда велели, а остатки, большие те остатки были, делились со мной по царски - выборы организовывал, от души и с предсказуемым результатом. Опять же взятки,  куршавели всякие, в какие-то акции и проекты вкладывал, до которых мне дела нет, но надо. Ты знаешь, сколько у меня разные дельцы бабок отжали? Ещё три таких завода построить можно, а я просто так – на тебе, ты же крутой, ты меня ещё богаче сделаешь, ты же головастик, давай, действуй, мне много денег надо. И вдруг, ау, ты где, кудесник финансовый, где денежки мои? А нету, разорился, не так просчитал, извини, я исчезаю. Ах, ты хрен с горы. Ладно, тебя я зарою, если достану, а деньги? Ладно, дело наживное. Сижу, молчу – бизнес-то не мой, хотя все думают, что мой. А люди, работники, им, видите ли, на жизнь не хватает? Люди подождут, у меня же ещё один кудесник – головастик нарисовался, по протекции, обещает из ста миллионов триста за год сделать. Я ж инвестор, а не хрен с горы. Давай ловчила, действуй, кому взятку надо дать? Сколько? А надо? Ну, тогда, на, неси, раз так принято. А заработал я хоть один из тех миллионов своим честным трудом? Нет, Ваня, ни копейки не заработал. Мне их подарили, отдали,  вручили, всучили, навязали.  На, говорят, владей, ты был хорошим руководителем партийным,  верным товарищем, теперь будешь капиталистом. Владелец заводов, газет, пароходов. А мой ли он, завод этот? А фиг. По документам мой, а по сути… Мой, не мой, сейчас поясню на пальцах. Есть там серый кардинал от Москвы, из высших сфер. Это даже не чиновник, не власть, это что-то большое и страшное, мне в ум не приходило что-то выяснять, тем более голос повышать, права качать. Себе дороже.  Приходили от него несколько раз, разъясняли грамотно и выводили деньгу, огромные суммы в оффшоры разные, дочки какие-то создавались, филиалы одноразовые, я про то не ведаю, и даже не пытался вникать. Кому, зачем, почему? Не моего ума это дело. Вот так, Ваня. Я просто контролер, как там по тюремному – смотрящий. Удобен для них был, они то раскусили – амеба, но с характером. Я у них на таком крючке, что не дай бог. Шевельнёт мой босс московский бровью, и нет меня. Мафия, Ванёк. Все повязаны, – Вадим замолчал, задумался. – А ведь вполне возможно, да, наверняка, что сейчас вернусь, а у меня ничего и нет. Неужто они жене по наследству передадут мои активы. Никогда. Так что, Ваня, скорее всего, я уже нищий. Кинут супружнице акций на несколько миллионов, рублей, и гуляй баба. Ну, да бог с ним, своей недвижимости на две жизни хватит, если распродать, не пропаду. Пошли, что ли, рот то закрой, а то Вася залетит.
  Иван, действительно замер, и открыв рот, слушал Вадимову исповедь. Он в такие сферы не залетал, ему любопытно было
  -И что, как это происходило? Вот прямо пришли и сказали – бери, мол, завод, владей? Это когда приватизация была? Там же ваучеры, акции. Как это?
  - Какие, Ваня, ваучеры-акции. Для дураков отмазка. Не знаю, как где, а у меня было просто до безобразия. Пригласили в кабинет высокий, туда же действующего советского директора завода, всё разъяснили, научили, инструкции дали. Напечатали акции, реорганизовали предприятие, в обмен на ваучеры  раздали рабочим эти акции-бумажки. А дальше просто. Сначала обесценили вклады населения, что бы уже гарантированно. Месяц, два, три – нет зарплаты, трудно, мол, предприятию, разоряемся в конец. Люди увольняются. Сбережений нет, не то, что на участие в приватизации, элементарно на хлеб. Расчёта требуют. А нету, извините, но….. можем посодействовать, вникая в бедственное положение. Ты свои акции, а мы тебе зарплату твою же, за полгода, или сколько там накопилось долгов перед ним, конкретным. Он и рад радёшенек, что ему бумажка эта – деньги давай. За год забрали предприятие. Всё честно, комар носу не подточит. И вот я единственный, стопроцентный хозяин, собственник. На место уволившихся акционеров, новых рабочих набирали. Этим уже платили помаленьку, что бы не остаться совсем без людей. Я участвовал в этом, Ваня, хотя и не был тогда на заводе ни разу. Кое-кто понимал, что происходит, но все шишки и упреки на директора, а я весь в белом появился только тогда, когда всё закончилось, предъявил акции, вот он я, новый собственник и рачительный хозяин. И уважаемый, между прочим, человек, потому что с моим приходом наладилось всё, как по волшебству: зарплаты перестали задерживать, выпуск продукции мгновенно вышел на прежний уровень и даже выше. Заменили оборудование. Всё. Я передовик и благодетель. Противно, Ваня. Страну украли, нагло, цинично, грамотно. Ладно, я, мелкая сошка местного разлива, а нефтянка, газ, металл?  Это то, что рентабельно и тупо, всё прибрали, а всякой мелочью прочей, легкой там промышленностью, станкостроением, оборонкой, там, где действительно надо вкладываться и работать, что не приносит сиюминутной выгоды – это брошено было. Называется, ни людям, ни себе. Но сейчас происходят, Ваня вещи правильные, значительные. Налаживается потихоньку экономика. А то, чуть было, иностранцам страну не подарили. Я бы то же теперь поучаствовал, гордость национальная во мне последние несколько лет стала просыпаться понемногу. Но уже не мог, во-первых, не привык думать своей головой, во-вторых…..- махнул рукой, - Пойдём Ваня.
  -Да, дела. И что, думаешь, кердык стране? Не поднимемся никогда?
  - Как это не поднимемся? Уже встали с колен, уже спину разгибаем, еще немного, поверь, и разогнемся до конца. Я так думаю, что Россия самая богатая и умная страна в мире. Всё это перхоть, слетит всё от ветерка, только дождаться этого ветра надо, настоящего, ураганного. Но будет, всё будет. Мы не можем жить плохо, просто по факту – никак. Вот как это озеро. Пустынно, тихо, снег, равнина, кажется, что ничего нет скучнее и беднее, а вот, раскопали ямку, сеть бросили – богатство, скрытое от глаз, разнообразие необыкновенное. А вот настанет весна, растает лёд, рыба заплещется, утки закрякают, бери, живи, только распоряжайся с умом. Всё у нас, Ваня, есть, пройдёт этот бред про какое-то там предпоследнее место в мире, так рванём, штаты догоним и перегоним. Нам бы только головы поправить, приоритеты сменить, перестать на дядю надеяться, и самим рукава закатать, и всё хорошо будет. Ладно, заболтались, я уже себя проповедником ощущаю. Что с рыбой делать будем?
  - Тащить надо. Не поеду я завтра сюда. Мне рыба ни к чему, дома запас для себя есть, а на продажу…. Да, обойдусь. А эту давай думать, как донести, тебе пригодится. И вяленую надо взять, вкусная очень.
  В избе нашли топор и старый огромный алюминиевый таз. Вадим решил, что он пригодится ему дома, и сани из этого таза вышли отменные: дно гладкое, без ребер. Рыбу нарубили крупными кусками, сложили в емкость, приспособили веревку-постромки, и поволочили волоком. Хорошо пошли санки. За пару часов добрались до избы.



Глава 32
  Иван прожил пять дней. На утро, шестого, едва развиднелось, стали собирать его в дорогу. На нарты нагрузили мешки с орехом и клюквой. Вот собственно и все сборы. Иван оставил Вадиму всё, что у него было из круп и прочих припасов. Настойчиво предлагал телефон.
  -Да, ты пойми, мало ли что, позвонишь и все дела. Тут зарядки ещё наполовину, если выключенным держать, на пару месяцев хватит. По крайне мере на экстренный звонок.
  - Ну, Иван, сколько повторять. Не надо мне. Никакой экстренности не будет. А вот смущать меня сильно будет, соблазнять легкой жизнью, – улыбался Вадим в ответ: – Не нужно мне тут ничего, всё у меня есть, а как почувствую, что пора двигать, так и добегу быстренько, а если в Санджике будешь, там встретимся, если нет, то теперь у меня есть честно заработанные деньги, мне до города добраться хватит, а там созвонимся, я теперь твой номер не забуду. Обещаю, первый звонок из цивилизации – тебе.
  - Ну, что ты за человек. Точно, алеут. Тундра непроходимая. Стоит ноги топтать. Пожил, полечился, в себя пришёл – алло, алло и вперед, и с песней. Ну, как хочешь – Иван вздохнул, – кстати, я тут телефончик включал, когда тебя не было, пятнадцать вызовов от твоего друга. Как его, Саша, да? Я ведь в городе его постоянно включенным держать буду, он ведь до меня докопается, что отвечать-то?
  - Как есть всё и расскажи. Как считаешь нужным. Скрывать ничего не надо и приукрашивать тоже. Вот всё как есть. Я бы сам мог. Но ты пойми, он мой лучший друг, и пережил за последние полгода, как бы ни больше моего, мне с ним трудно сейчас общаться, ну, не знаю, о чем говорить. Это при личной встрече надо, это долгий разговор.  Уверен, что у тебя лучше получится. Обсудите, поговорите, перемойте мне косточки. Только не пускай его сюда, не выдавай моего местоположения, сумей донести, что мне просто необходимо дожить здесь до лета. Ну, ты понял, да?
  - Да, понял уже, чего не понять. – Иван вздохнул, - объяснимся как-нибудь. Раз твой друг, то и моим будет, заеду к нему, поговорим. А это, кстати не тот твой товарищ, с которым вы частенько сюда ездили, я ведь помню его. Щуплый такой мальчишка, вечно улыбался?
   - Он.
  - Понятно. Он мне не очень нравился, - Иван замялся, - когда ты с ним был, на меня внимания не обращал, вы с ним вдвоем надо мной подшучивали. Мне обидно было. Ну, да ладно. Ну, что, в путь?
  -Ага, давай, поедем. Давно это было, и Сашка отличный парень, пишет сейчас книги. А это у тебя тогда ревность детская была. Слушай,  у меня мыслишка возникла, не будешь против ещё на сутки задержаться?
  - Да хоть до весны, а чего придумал – глаза заблестели, азартный Ваня мужик, с таким в разведку – с удовольствием.
  - Ну, во-первых, хочу на лыжах, как на водных – ты тянешь, я еду. На веревке, всегда мечтал раньше. Попробуем?
  -Без проблем. А во-вторых?
  - Мы же на источник?
  - Ну. Договорились же. Рискну жизнью ради эксперимента, а чё?
  - Прибраться бы там, а то больно погано. Загажено.  И ведь уснём, а на мосточках вдвоём тесновато, всяко, надо в божеский вид привести избушку. Ты как, не задержу?
  - Ну, блин, сухая елка, обижаешь, Вадик. Захочешь, на неделю останусь, скажешь, новую построим, делов-то.
  -Тогда в путь.
  Взяли инструмент, бензопилу, мешки с накопанной в яме сливе глиной с песком. К саням привязали веревку, на конце палка. Вадим встал на лыжи, позади саней, натянул веревку, ухватившись за палку.
  -Поехали.
  Мотор взревел, машина плавно тронулась, Вадим, неловко перебирая ногами, попытался поймать равновесие и рухнул носом в снег. Снегоход остановился, попытку повторили. На этот раз успех: проехали метров десять. Всё повторилось. В конце концов, после десятка стартов дело наладилось. Вадим нашёл верное положение тела, поймал центр тяжести, правильно согнул колени и покатил по равнине болот. Всё быстрее и быстрее, подгоняя Ивана криком. Скорость развили приличную, километров под сорок в час. Иван постоянно оглядывался и пытался притормозить, но Вадим в азарте, гнал его вперед. Рокот мотора эхом отдавался от стены леса, катился басовито и весело над равниной. Солнце искрилось в поднятых вверх снежинках. Вася, которого позвали попрощаться, с тревожным криком кружился над маленьким караваном. До чего ж весело. У Вадима захватывало дух: вот это жизнь. Он всегда во всем себе отказывал, что касалось физических нагрузок, и удовольствий от использования собственного тела, просто не мог, сил не хватало и настроения. Сейчас всё вдруг чудесным образом изменилось – и ему это безумно нравилось. Через некоторое время, немного освоившись, он даже стал пытаться закладывать виражи, поехал змейкой. Не обошлось без очередных падений, но он получал от этого немыслимое, давно забытое удовольствие.
Вскоре добрались до источника. Дымил он парком над заснеженной равниной – издалека видать. Подкатили лихо, но задерживаться у промоины не стали, сразу двинулись в лес, к избушке. Там, за время их отсутствия, ничего не изменилось – всё то же запустение и срам. Дружно, без раскачки и обеда принялись за работу. Весь хлам и мусор вынесли, сложили в сторонке. Ржавую, дырявую печь выровняли, замазали  глиной дыры, трубу восстановили, укрепили проволокой нашедшейся здесь. Затопили. Хорошо пошло, огонь деловито забасил в железном кубе, прогревая помещение и запекая глиняные бока. Отремонтировали сломанный стол, скамейки, заново перестелили нары, сверху наложили свежего лапника. Сняли даже верхний слой земляного пола, перетаскав его на чердак,  утеплив дополнительно потолок. Мусор сожгли, стекло и железо закопали.  Не поленились нарвать из-под снега мха и проконопатить швы меж бревнами, там, где это требовалось. Разбитое стекло заменил сложенный в несколько раз полиэтилен, привезенный с собой. Долго провозились с сорванной с петель и перекошенной дверью. Но в итоге она села в пазы как родная, закрывалась плотно. Друзья остались довольны своей работой. Изба, и, казалось, сама местность преобразилась. Не останавливаясь на достигнутом, войдя в раж и не давая себе передохнуть, завалили несколько сухих, умерших деревьев, распилили, накололи, сложили в поленницу. Получился солидный запас: если жить постоянно, на неделю хватит. Огляделись. Всё. Больше они ничего поправить, улучшить, отремонтировать с тем набором инструментов, и материалов, что есть, не смогут. Единственно, что их порадовало и удивило в той разрухе,  это идеальное состояние кровли. Ни единой дырочки не светилось наружу, как ни изучали изнутри,  с чердака. Рубероид лежал в несколько слоев, плотно, летом запеченный солнцем и придавленный лесной трухой. Метровые сугробы с крыши они аккуратно скинули. После столь интенсивного и плодотворного труда с удовольствием отобедали и завалились на свеженарубленный пахучий лапник, в жарко натопленной избе. С наслаждением и приятностью оглядывая результаты своей работы.
  - Гостей не стыдно пригласить.
  - Одно жаль, ведь опять придут и всё загадят.
  - Ну, почему же? А вдруг нет, - Вадим улыбнулся Ивану, - Что ты так в людей не веришь. Избе-то сколько лет? Много. Некогда было приходящим восстанавливать да прибирать за чужими. А окурок брошен, дай я свой добавлю – ничего страшного. Стол поломался – ничего лежа на нарах поем. А теперь чистота, и, уверен, люди будут поддерживать порядок. Ну, хотя бы на какое-то время, до первого засранца, за которым следующим прибираться не захочется. А засранец этот может и не придёт никогда и будет вечный порядок. А?
  - Оптимист ты, Вадим. Этот засранец, как ты говоришь, первым и будет здесь, а за ним ещё трое таких же. Косяк засранцев, – Иван посмеялся над придуманным выражением: – представляешь, косяк? Хотя, мне кажется, тут порядок по другой причине может сохраниться. Перестали люди сюда наведываться, говорю, гнилое место, гиблое, уже никто не ходит, а многие  и позабыли, что оно есть. Так, если залётные, случайные, или чокнутые, как ты. А чокнутые, они всегда порядочные, вредить не будут. Может ты и прав, постоит ещё избушка.
   Помолчали, думая каждый о своём. Снаружи, им это было видно сквозь мутную плёнку окна, смеркалось. День, хорошо начавшись, так же хорошо и заканчивался. Но главное, ради чего всё  было затеяно, им только предстояло.
  - Готов, Ваня, к подвигу, не боишься?
  - А чего бояться, ты же разъяснил что к чему, я тебе верю, да и сам чувствую, что прав ты, не простой источник, но и зла в нем нет, всё в нас. Пойдём что ли, пока совсем не стемнело.
  - Пойдём потихоньку,- Вадим резво спрыгнул с нар, потянулся сильным телом, так что кости захрустели. Сделал несколько резких махов руками, разгоняя усталость и дрёму. Скинул остатки одежды, дурашливо опр