Струны кричат от боли так жалобно, что я отбрасываю смычок. Бледные тонкие губы дрожат и шелестят утешающе, как нотные листы – неприятно. Я хмурюсь и отворачиваюсь посмотреть на снег.
В её карих глазах моя клетка, зовет, манит золочеными прутьями. Но я слишком болен. Ей нужен кто-то с более яркими перьями.
В комнате я живу один. Ну, не считая Ила. Наверное, поэтому стены и пол всегда покрыты мягким снегом, чтобы я мог любоваться и думать о зиме. Мало кто любит холод, но она говорит, что я особенный. Здесь должно пахнуть свежестью и морозом, а пахнет лекарствами и позолотой ее ресниц. Она приходит часто, чтобы учить меня музыке. Музыка мне не нравится. Скрипка плачет так горько, что я мечтаю её сломать. Но – нельзя. Тогда прутья сомкнутся в страхе, осыпят свое драгоценное золото на мой снег, и она не будет выплескивать на меня головокружительный восторг карего моря. Её имя – звонкое, яркое до больного, так, что когда слышишь его, хочется зажмуриться. Её вообще трудно выносить, но я храбрый и хочу в её клетку, хоть мне там и не место.
Ил говорит, чтобы мы держались от нее подальше, но я не хочу. Обычно мы ладим, только сейчас он не прав и должен заткнуться. Ты слышишь?! Заткнуться, черт тебя дери! Возможно, мне стоит принять ядовитые кружочки. Розовый и две половинки зеленых. После них Ил молчит по нескольку дней, только хнычет иногда чуть слышно.
Она продолжает шелестеть и невесомо кладет свои пальцы на мое плечо. Я вздрагиваю. Ил бьется в истерике, он ненавидит прикосновения и её, он жаждет вгрызться зубами в самое её нутро, раздробить позолоту и клетку, осушить море, прекратить звон имени и…
- Заткнись, - расслабленно мурлычу я и накрываю её дрожащие пальцы своей рукой. Я хочу в эту клетку. Я улыбаюсь.