Нежность, переплетенная со страхом, клубилась на самом дне угольных глаз. Искусанные до синей крови пухлые губы женщины раздвигались в оскале, обнажая десна и острые клыки. Гладкие, отполированные миллионами лет эволюции, зашевелились блестящие наросты на голове. Женщина молила:
- Не уходи, - резкий, надрывный голос, утративший певучесть, столь непривычный слуху, причинял почти физическую боль. Марк посмотрел в черные бельма её глаз и понял. Они считали его мессией. За женщиной толпились все жители поселения. Сорок два живых существа, придумавших себе спасение – в нем. Марк недоуменно моргнул. И начал смеяться. Сначала сухо и отрывисто, затем громче и истеричнее. Входя во вкус, он упал на рыжую, как волосы Улле, землю и, содрогаясь в конвульсиях, то ли задыхался от смеха, то ли рыдал. Никто более не издал ни звука. Сорок две пары черных, как беспамятство глаз неотрывно следили за ним. Наконец, утомленный, он успокоился. Марк лежал без движения, пачкая рыжиной белоснежную кожу и волосы, вдыхал эту пепельную рыжь, запоминая. Он думал о милосердии для сорока двух существ со страшными глазами отчаявшихся. На ум приходила только эвтаназия. Он поднял тяжелую голову. Перед ним на коленях сидела Гшакрасс, самая младшая. Она никогда не слушала его слов, только вцеплялась цепкими, длинными пальцами с четырьмя суставами в его длинные волосы, белые, как их редкие цветы, и не отпускала, пока за ней не приходила мать. Марк сглотнул окрашенную пылью слюну и приказал:
- Исчезните.
Никто из них не пошевелился, только Гшакрасс недоуменно склонила голову.
Марк взвился, как пружина и, столкнув с дороги ребенка, быстрым шагом направился прочь.
За спиной он услышал тонкий и пронзительный крик обреченного на смерть существа.
Его не стали преследовать.
Марк не оборачивался до самого портала