Каждый раз, когда я мысленно возвращаюсь в тот маленький приграничный городок и вспоминаю лето шестьдесят четвертого, к горлу подступает еле сдерживаемый крик. Мы уехали оттуда осенью, после окончательного вынесения приговора. Казалось, жизнь моя сломана навсегда, хотя мне только исполнилось шестнадцать, и весь воздух вокруг был пронизан надеждой и светом.
Мой дед заканчивал службу полковником в ракетной части, и был дома редким гостем из-за своей занятости. Отца у меня не было, воспитывали мама и бабушка.
В то лето Женька приехала на каникулы к тете во второй раз. Я же впервые заметил ее воскресным утром идущей по нашей улице. Все окна были распахнуты настежь, из приемников на волне передачи «С добрым утром!» гремела песня в исполнении Магомаева о королеве красоты, стоящей у прилавка в потоке солнечного света. Густые соломенные волосы были завязаны на макушке конским хвостом, зеленые глаза глядели исподлобья, ладная девчушка в невиданных здесь светлых бриджах легко шагала в сторону центра, размахивая пустой авоськой в такт популярной песне.
Во внутренний прямоугольный дворик выходили не запирающиеся ни днем, ни ночью двери одноэтажных домов, тесно прижатые друг к другу. В конце нашего поросшего травой двора – забор, перемахнув через который можно было мгновенно очутиться в дремучем царстве тенистых деревьев и кустов. Парк был ухоженным, с крашеными деревянными скамейками, деревьями с табличками, указывающими на их экзотическое происхождение, с аккуратно подстриженными рядами лакированных вечнозеленых кустов, с которых мы срывали белые шарики, стрелявшие семенами. Над яркими цветочными клумбами гудели рои насекомых. Короткая дорожка выводила на дамбу Латорицы, густо поросшую травой. Открывался горизонт в обрамлении зеленых гор. Ледяная светло-коричневая вода охлаждала в любой зной, купались до посинения, до дрожи в коленках, мешающей выкарабкиваться из воды по замшелым камням на берег.
Женька приехала в наше зеленое царство из Москвы. Было что-то завораживающее в ее медленной чистой речи с тягучим «а», насмешливом взгляде и совершенной неприступности.
Мой лучший друг Тиберий (мы жили в одном дворе и ходили в один класс) был всеобщим любимцем. Дворовые содружества погодков - очень надежный анклав, в случае необходимости не было более сплоченных рядов уличной братвы, чем объединенные одним забором и одной жизнью, протекающей за ним. Тиберий - местный, венгр, почти все родственники его жили за бугром, часто присылая деньги и шмотки. Семья считалась богатой, старшей сестре уже был уготован выгодный брак со взрослым мужчиной, а младший возглавлял уличную ораву, носившуюся с утра до вечера по только ей известным маршрутам и делам.
Мы с Тыби занимались фехтованием уже несколько лет. Он во всем превосходил меня, хотя первый взрослый разряд мы получили одновременно. Наш тренер Вильгельм Адальбертович, ловкий, тонкий и усатый, как Дартаньян, мастер международного класса, все свои надежды на тренерскую реализацию при малом количестве учеников связывал с Тыби.
Косая темная челка, черные брови вразлет, упрямый подбородок, смелый взгляд – Тыби был прямолинеен, честен и действовал молниеносно, когда кого-то из наших подминали в неравной схватке на задворках чужого сарая.
На лето нам был выдан инвентарь – две рапиры и две маски для домашних тренировок. Осенью предстояли важные соревнования с поездкой в соседнюю Венгрию. Я чувствовал свой потолок, у меня было довольно плохо с пространственной ориентацией, но Тиберий смотрелся богом, легко маневрируя на согнутых ногах, вскидывая в полете руки и точным движением посылая правую вперед. Наблюдали за нашими тренировками обычно рыжий Рекс, сидящий на цепи, да сопливый пятилетний Мишка, сын соседки, лениво развалившийся в тени собачьей будки.
Следующий раз мы встретили Женьку в парке сидящей на скамейке с журналом в руках. Мгновенно оценив новенькую, Тыби присвистнул. Да, это была птица высокого полета. Не моргнув глазом, девчонка присвистнула в ответ – что, мальчики, нет слов? Но слова нашлись у моего друга. Уже через несколько минут мы выходили из парка втроем. Так ворвались в нашу жизнь любовь и ревность, так начался отсчет последних дней детства.
Я плохо помню эту лавину обрушившихся на меня незнакомых ощущений - внезапной тоски и жгучего чувства одиночества, осознание собственного несовершенства и ее недосягаемого великолепия. Все в этой девчонке приводило меня в восхищение – взмах ресниц из-под светлой челки, неожиданный поворот головы с отлетающим в сторону хвостом, ловкие движения стройного тела.
И всегда рядом был Тыби - участник и свидетель наших ежедневных походов в крепость, в монастырь, на вечерний променад по стометровке в центре города, где с наступлением сумерек негде было яблоку упасть – вся городская молодежь выходила на вечернюю прогулку по центральной улице мимо сияющих кафе и витрин магазинов. В воздухе витал совершенно неповторимый аромат кофе, смешанный с запахом шоколадных пирожных, звучала негромкая речь – венгерская, украинская, русская, заглушаемая музыкой, доносящейся с порога дома культуры, где уже начинались танцы. Старинное здание в ряду сверкающих магазинов, зеркальные отполированные двери темного дерева, мягкая ковровая дорожка со входа, высокие потолки, украшенные лепниной и позолотой, мраморная лестница на второй этаж – наш дом культуры располагал к отношениям серьезным и длительным. Мы танцевали с Женькой по очереди, я старался не наступить ей на ноги, переминаясь на месте и чувствуя у своего плеча запах ее распущенных волос. Когда приходила очередь Тыби, у меня от тоски сжималось сердце, так уверенно и красиво мой друг вел по кругу свою даму. Где, когда научился он так танцевать, почему все в жизни давалось ему легко, без усилий? Это не было завистью, это был вопрос, разрушавший мои представления о справедливости и всегда остававшийся без ответа.
Самыми опасными были вечера, когда мы не были втроем, и я не находил себе места, слоняясь в состоянии тревожного ожидания по темному парку, где из-за каждого куста мне слышался шепот, в котором угадывались Женькины интонации. Это было невыносимо.
Днем все было проще и понятнее. Хорошо запомнил почему-то, как мы ждали Женьку в комнате ее тети Грани, крашеный коричневый пол в солнечных пятнах и в уголке батарею маленьких пустых флакончиков из-под духов в форме зверушек. Почему этот запах, по-детски чистый во всех пузырьках, которые мы перенюхали, преследует меня до сих пор? Я узнал бы его из тысячи.
Когда я смотрел на них двоих, находящихся так близко от меня и одновременно так далеко от всех, ревность разъедала мою душу, а сердце разрывалось от ощущения одиночества.
Лето спешило, от августовской жары пересыхало горло, а переливающееся марево нагретого воздуха, соблюдая все законы оптики, кружило голову миражами.
В то утро мы с Тиберием после долгого перерыва решили возобновить тренировки. Все было, как всегда – пустой двор, рыжий Рекс и заспанный Мишка в тени собачьей будки. Времени на тренировку было мало, сегодня у нас было запланировано путешествие на Синевир. Рапиры уже в руках, до масок дело не дошло. И начался бой, больше похожий на изящный танец. Снисходительные выпады Тиберия задели меня и раззадорили. И когда я внезапно увидел перед собой залитое кровью и искаженное от боли лицо, клянусь, в первые мгновения ничего не понял. Тиберий медленно падал, закрыв глаза руками, а я с ужасом видел, как сквозь прижатые к лицу пальцы течет кровь. Дальше время как будто остановилось, но повернуть его вспять уже было невозможно. Звон падающих рапир, испуганный Мишкин крик, лай Рекса разорвали оглушающую тишину. И мир вокруг меня рухнул. Захлопали двери, кто-то выбежал во двор, звонили телефоны, выла сирена скорой помощи, страшно кричала мать Тиберия, – все эти звуки были из других измерений. Я бежал через парк, чтобы избавиться от этого сна, к реке, ноги сами несли меня к водоворотам возле моста. Дальше было зеленое забытье в лопающихся пузырьках воздуха, ледяная вода и чудное ощущение невесомости.
Я пришел в сознание через неделю в той же палате, где умер Тыби. По окончании всех юридических формальностей (я был несовершеннолетним, и мне вменялось в вину непредумышленное убийство) наша семья уехала из этого города.