Портной

Татьяна Калашникова 3
      Им был один из многочисленных отцовских знакомых.  К слову сказать, знакомых у него, и в самом деле, водилось очень много.  Как-то умел отец по-хорошему ладить с самыми разными людьми.  Встречались среди них и личности с очень непростыми  биографиями и сложными, иногда даже трагическими судьбами.  Нам, детям, многого знать «не полагалось».  Были они для нас просто дяди Вовы, Миши, тети Сони и т. д., которые время от времени появлялись у нас в доме, или к которым мы иногда заходили или наезжали в гости.

      Как звали этого мужчину, не помню.  Не помню вообще, чтобы кто-то называл его по имени или отчеству.  За глаза был он просто Портной, или еще уважительнее – Мастер.  У нас в доме этот уже совсем немолодой человек появился  летом, просто позвонил в дверь и зашел как к старым знакомым. Может, так и было, я не знаю.  Мое детское воображение  он  сразу поразил своей внешностью.  Там, и в самом деле, для  фантазии простор имелся. Роста мужчина был явно выше среднего, но, видимо, от многолетнего сидения за портновской работой спина его сделалась почти круглой.  Не горбатой, а именно, плавно-круглой. Из-за этого,  когда он просто стоял, голова выдавалась далеко вперед, а  руки висели где-то ниже колен. И при этом одежда, рубашка и курточка с многочисленными большими и маленькими карманами, сидели на нем как влитые.  Сразу становилось понятно, что одежда эта не из магазина, а собственной работы. Служила она своего рода рекламой, тем самым товаром, который «лицом».  Была у портного еще одна особенность – очень плохая речь.  Глухонемым он не был,  слышал нормально, но когда говорил, в горле у него как будто журчал ручеек или сидела и чирикала какая-то маленькая птичка.   Взрослые, хоть и с трудом, его понимали, а мы, дети, только переглядывались и тихонько прыскали в кулаки, так это казалось смешно. На нас строго оглядывались, грозили пальцем и заставляли замолчать. Вот из-за этой круглой спины,  невнятной речи, каких-то строгих, совершенно лишенных суеты манер и уважительного обращения «Мастер»,  казался он совсем не таким, как все. Как будто был это не простой человек,  а   вышедший из книжки Андерсена персонаж.  Но не портняжка,  а Портной, который  где-то незримо, как бы «за кадром»,  присутствовал в сказке, и у которого этот всем известный храбрец, ходил в подмастерьях.

       Моя бабушка Оля определила его и вовсе коротко: «Мужчина пожилой и   значительный!»   Причем, в слово «пожилой» вкладывалось  указание не только на возраст, а и  на большой  и, наверное, непростой жизненный опыт, который чувствовался в этом человеке. А уж значение его  для нашей семьи, как и для многих других, живших в не слишком большом достатке, понимали все.

      Работал он виртуозно, а самое главное, брался за то, за что не взялась бы ни одна мастерская – давал новую жизнь старым и очень старым вещам.  За это  Мастера уважали особо.  Именно за то, что в его умелых руках одежда, практически отслужившая свое, волшебным образом оживала и превращалась в такие пиджачки, жакеты, брючки и платьица,  в которых  угадать  что-то старое и хорошо знакомое,  можно было разве только по цвету.  При этом  за работу брал недорого, иногда частично «натурой» из нехитрых домашних и огородных припасов.

      Я не знаю, где он жил.  Скорее всего,  где-то в ближней деревне.  Домой к Мастеру мы никогда не ездили, он всегда сам ходил по заказчикам. Желающих было много,  и  его передавали из рук в руки, как что-то очень ценное.  Сам процесс шитья никто не видел, только начало и результат. Начиналось все, как и полагается с осмотра «материала». Если ткань была новой, вопросов не возникало, лишь бы хватило.  Если надо было перешивать, мастер, надев очки с толстыми круглыми стеклами, долго крутил вещь в руках, выворачивал наизнанку, проверял на прочность, прикидывал крой.  Следующим этапом было снятие мерок.  К тому времени у нас в школе  по домоводству уже были «кройка и шитье».   Мы успели пошить неизменно-синие или черные мужские трусы из сатина с грубыми «запошивочными» швами (бедные мужики!)  и кухонные фартуки  из веселого ситчика.  И мерку снимать нас тоже учили.  Мы знали главные окружности и длИны, которых вполне хватало для «пошива» изделий из нехитрой школьной программы.  А у Мастера это было  совсем другое, что и не удивительно, ведь он был «мальчик», а их «кройке и шитью» в школе не учили.

       Из многочисленных карманов и карманчиков он извлекал маленький блокнотик, такой же маленький, но очень аккуратно заточенный «химический» карандаш и сантиметр, тоже какой-то особенный, очень мягкий, с четко прорисованными цифрами и мелкими делениями. Объект ставился прямо с чуть разведенными в стороны руками.  Мерки  Мастер снимал очень быстро, сразу много, в каком-то своем особом порядке, а потом, тихо приговаривая непонятные слова на своем птичьем языке, записывал цифры столбиком.  При этом жестами он показывал, когда надо согнуть руку, выпрямить спину, опустить плечи  или повернуться.  К концу процесса исписанными оказывались несколько листочков, и что здесь длины, а что окружности, понимал только он сам.

      Удивительно, что примерок никогда не было. Портной просто приходил, снимал мерку, забирал «материал», и уходил, а через какое-то время снова приходил и вынимал из небольшого заплечного мешочка газетный сверток с готовым изделием.  И сидели эти изделия всегда безупречно.

      До сих пор помню, как я с удовольствием вертелась перед зеркалом в новеньком зеленом пиджачке, «перелицованном» из старого осеннего пальтишки. Пальтишко это, которое  не выбросили или не отдали проезжим цыганам только случайно, доставали с большим сомнением - вряд ли возьмет.  Но Мастер, как всегда очень тщательно, повертел его в руках, вывернул наизнанку, потянул в разные стороны и, к всеобщей радости, взял. И вот теперь взрослые, мама и бабушка с  удивлением и удовольствием, а портной строго и придирчиво, смотрели на готовую работу.  Потом он жестами подозвал меня к себе, что-то одернул, пригладил, поправил воротник и строго погрозил пальцем, как бы призывая не вертеться, чтобы все смогли хорошенько  разглядеть работу. Еще немного постоял, выдерживая паузу, махнул рукой,  как бы отпуская меня, и пошел на кухню к обязательному  в таких случаях чаепитию.  А я побежала было на улицу, хвастаться, но уже в дверях меня строго окликнула бабушка, сняла обновку и повесила в шкаф на «плечики».  Вещь была «на выход» и трепать ее просто так во дворе не полагалось.