Ухватившись за горячий подоконник, я спрыгнула с двухметровой высоты. Все внутри оборвалось, дыхание перехватило. На мягком асфальте остались следы маленьких пяток. Теперь перебежать через булыжную мостовую, двадцать метров по противоположной стороне улицы – и вот она, свобода!
Чистая зеленая трава, аллея высоченных пирамидальных тополей на входе в парк, ряды аккуратно подстриженных кустов, создающие геометрически правильные парковые кварталы с цветочными клумбами в центре, деревья вдоль реки – грецкий орех с гладкими отполированными ветвями, такими удобными для лазанья, акробатических трюков и раскачивания на вытянутых руках, акация со сладкими цветочными бутонами, сакура, ранней весной полная розовых цветов…Знакомо каждое дерево, и его тайное назначение в детских играх известно только посвященным.
Парковые дорожки упираются в дамбу – береговой уступ Латорицы, покрытый зеленой травой, где после очередного часового заплыва можно было валяться на солнце, дрожа посиневшими от ледяной воды губами. Горизонт в обрамлении зеленых гор, дальних и совсем близких.
Не рискуя переплывать реку, на другой берег переходили по высокому каменному мосту, это было уже настоящее приключение. Тот берег был пологим, плавно уходящим под воду, с широким пляжем, выстланным окатанной разноцветной галькой, мохнатой от зеленых водорослей. В мелких озерцах-лужицах водилось множество головастиков и подросших лягушат, от которых невозможно было оторваться. Однажды мы с братом пошли золотыми полями вдоль реки, шли, пока у нас хватило сил. Вернулись домой как во сне, с охапками красных маков, обвисшие головки которых к вечеру уже напоминали тряпочки, и с ощущением растерянности от бесконечности непреодоленного пространства. Оказывается, мир был слишком велик, чтобы покориться нам за один день.
А впереди лето, лето, лето…Длинные дни, каждый из которых вмещал в себя целую жизнь с тысячами запахов, тайн и открытий. Когда ты маленький, ты ближе к земле и ко всем чудесам, происходящим на ней. Цветы моего детства – растущие у дома в палисаднике и на парковых клумбах – одни и те же мукачевские цветы – разноцветные звездочки, затерянные в высокой пушистой зелени, низенькие астры, жесткие яркие майоры, чернобривцы, рассыпающиеся на сотни маленьких цветочков, душистые белые вьюнки. Розовые и красные лепестки, приклеенные слюной к детским губам и ногтям – непрочное ощущение своей взрослости и красоты. Секрет – небольшое углубление в земле, вырытое в только тебе знакомом месте устилается и украшается цветами, листиками, сверху закрывается осколком стекла и засыпается землей. Островок только твоего счастья, которым можно поделиться с кем-нибудь, приоткрыв эту красоту.
Особый шик – поймать рукой крупную пчелу с яркими полосками на спине, распознав среди насекомых, вьющихся над цветочными клумбами, совершенно безопасного трутня. Ближе к вечеру – охота на майских или мелких июньских жуков (сбиваешь на лету, выскакивая навстречу летящему чуду, тяжело цепляющемуся за ладонь колючими лапками). Потом всю ночь жуки лениво шуршат в спичечных коробках возле твоей подушки. Изредка дневной улов – огромный жук-рогач или крепко пахнущий землей менее опасный жук-носорог.
Молнии летучих мышей, проносящиеся в сантиметре от твоей головы в сумерках на набережной у реки, с криками уклоняющиеся от их налетов дети в светлых одеждах (говорили, что белое привлекает этих ночных тварей).
И все это - практически в центре города, где от старинной площади с ратушей радиально расходятся узкие мощеные улочки (типичное строение всех небольших закарпатских городков). Дружный двор на 12 семей тоже был типичным для шестидесятых годов – вечерами наши молодые мамы (в основном домохозяйки, жены военных) выносили во двор столы и садились под фонарем играть в карты или лото, а мы, дети, находили в темном дворе, где был знаком каждый уголок, тысячи развлечений, причем можно было, запыхавшись после догонялок или пряток, уткнуться в мамины колени, чтобы отдышаться, и над головой ощутить движущиеся добрые руки, успевающие и приласкать свое забегавшееся дитя, и вовремя заполнить клеточку лото. Днем у наших мам было много забот - они вышивали крестиком и гладью (до сих пор висят дома под стеклом мамины вышивки тех лет), готовили вкусные при небольших достатках обеды (помню замечательные свиные отбивные на косточке, дышащие необыкновенным ароматом, и прозрачный суп с зеленым горошком), стирали белье в тазиках, которое сверкало белизной, невозможной в наш век машин-автоматов, и развешивали его во дворе на зависть всем соседям, подпирая веревку снизу длинной палкой.
В нашем дворе жила отставная немецкая овчарка Искра, которую по причине солидного возраста привезли доживать век с военного аэродрома. Помню ее толстых неуклюжих щенков, которых мы тискали в детском порыве невозможной любви и восхищения. Со следствием этих постоянных дворовых контактов – блохами - жили мы все свое детство и научились довольно ловко с ними управляться.
Помню огромный метеорологический зонд палевого цвета, принесенный отцом с того же аэродрома – это был настоящий воздушный шар, казалось, заполонивший собой весь наш двор. Даже после неминумого взрыва, разорвавшего его на тысячи кусочков, мы умудрились еще долго развлекаться, тыча в лоб друг другу лопающиеся маленькие пузырьки.
И снова о парке – нашем сокровище и дневном приюте, и его чудесах. Летние дожди в Мукачеве были необыкновенные – чаще всего слепые, солнечные, с теплыми вскипающими лужами, высыхающими буквально на глазах, чистым и резким запахом озона и с обязательной радугой над рекой в полнеба от Монастырской горы до центра. После дождя мы, дети, целой ватагой выходили в парк на охоту за бусинками – смытый дождем слой почвы на дорожках парка обнажал все новые и новые залежи этого сокровища. Никто не поверит, но у меня долго хранились жестяные коробки из-под леденцов, полные ярких, разноцветных мелких пластмассовых бусинок, собранных в парке. Каждая дорожка делилась на троих, все присаживались на корточки, и начиналось сосредоточенное движение вперед - охота за сокровищем, прерываемая криками – зеленая! –красная! – перламутровая!..Откуда брались бусинки и кто первым смог разглядеть это чудо в мокрых грязных комочках земли – неизвестно.
Особое место занимали в нашей жизни грибы – шампиньоны, бугрящиеся в одних и тех же местах в затененной густыми кустами крайней к дороге аллейке, которую любили удобрять цыгане, шествующие из центра города в свой табор через парк веселой разновозрастной толпой. Обычно при встрече со своими чернявыми однолетками наша мелкая компания трусовато замолкала и старалась вжаться в стены или заборы, чтобы не бросаться в глаза задиристым цыганчатам, которые, пританцовывая, привольно шагали по улице. Уже вдогонку, смелея при виде увеличивающегося между нами расстояния и ввиду надежной близости своего дома, мы хором кричали: Цыган-море, дык-дык-дык, пиче море доморык! Это были явные ругательства на местном (венгерском) языке, но смысла их я не знаю и посейчас.
Цыганский табор широко раскинулся у реки за пожаркой (так называли пожарное депо с двумя ярко-красными машинами, с 30-метровой вышкой и наблюдательной площадкой на ней - ходили легенды о смелом пожарнике, который во время своей вахты прохаживался по перилам площадки, чтобы увеличить широту обозрения города). От дома до табора было минут двадцать взрослого хода, но нам он казался чужой страной – никогда мы, свободные странники и путешественники с четырехлетнего возраста, не забредали в цыганские края, слишком много страшных историй было рассказано родителями, слишком глубоко сидела в детской памяти пугающая воспитательная фраза – отдам цыганам! Зато сколько удовольствия получали мы, бесстрашно заскакивая и присаживаясь на ходу на длинную ось цыганской телеги, громыхающей по булыжной мостовой мимо нашего дома. Свист кнута не оборачивающегося усатого возчика – и врассыпную с визгом слетает детвора, успевшая насладиться тайной минутной поездкой.
Величественный серебряно-черный катафалк, запряженный парой нарядных белых лошадей, редко появлялся на нашей улице и казался гостем из потустороннего мира, возникающим ниоткуда и исчезающим в никуда. Далеко было кладбище и узкими щелочки в занавесках, через которые мы боязливо выглядывали на улицу, чтобы за минуты созерцания прекрасной процессии попытаться разгадать тайну жизни и смерти. А поздним вечером, изнемогая под тяжестью давящих черных мыслей о возможной кончине своей или родительской, в который раз прошептать: - Спокойной ночи… только чтобы услышать в ответ терпеливый и живой мамин голос: - Спокойной ночи, рыбка…И заснуть, с надеждой на забытье завтрашнего дня…
С пяти лет я сама записалась в библиотеку и почти каждый день меняла книги, прочитывая взятое с легкостью и удовольствием, бегая через центр на улицу Духновича. Грустно смотреть на муки современных детей и их рассерженных мам, насильно пытающихся приучить своих чад к чтению – не то время, не те родители и не те ценности.
Соседний с нашим двор – детсад для детей военнослужащих в тенистом старинном особняке и даже (чудо по тем временам) с летним бассейном - из-за высокого забора, разгораживающего дворы, также был недоступным и потому очень желанным объектом нашего изучения. В заборе были проковыряны дырочки, сквозь которые мы пристально следили за группками детей - наших однолеток - в белых панамках, вальяжно прогуливающихся по недоступной для нас территории. Помню, среди детей были девочки-тройняшки, неотличимые друг от друга. В палисаднике перед фасадом особняка росло огромное развесистое дерево (грецкий орех), с которого однажды ранней осенью, потеряв равновесие, упал на кружевную металлическую ограду неуклюжий мальчик-подросток с нашей улицы. Его увезли на проезжавшем мимо грузовике, а мы со страхом провожали глазами неподвижное бледное лицо в кабине.
В ту же ограду, заросшую диким виноградом, мы пристраивали бесхозный протез руки, выловленный нами со дна речки (мой брат, подняв его на поверхность, чуть не утонул от страха в первые минуты), и, спрятавшись поодаль, следили за реакцией прохожих, внезапно замечавших перед собой
торчащую из листвы руку. Смешнее всех выглядели перепуганные мужчины, отскакивающие в сторону с дикими воплями. Веселью нашему не было предела. И только малыш, идущий рядом с рассеянной мамой, равнодушно выдернул протез из зарослей.
Население улицы было самое разношерстное. Если ближе к центру города русских жило довольно много, то чем дальше мы забредали в своих путешествиях, тем непонятнее были житейский уклад и речь местных жителей. Слово «местный» всегда присутствовало в нашем обиходе и, несомненно, означало «нерусский». Это были маленькие тихие церемонные старушки в черных одеждах или интеллигентного вида старички и мужчины в жилетах на велосипедах, спешащие по своим непонятным делам. Их жизнь для меня ассоциировалась с какой-то тайной, темнотой, низкими потолками, с завешенными окнами, через которые не пробивался дневной свет, со стенами, украшенными дешевыми яркими картинками с библейскими персонажами нечеловеческой красоты. По крайней мере, так жила моя «местная» голопузая подружка и ее младший брат, разгуливающие по двору с огромными ломтями хлеба в руках, обильно политыми подсолнечным маслом.
Наши с Сережкой бутерброды тоже были устрашающих размеров, но со сливочным маслом и сливовым вареньем, ввиду офицерской зарплаты отца.
Местные примечательные личности – Ружи и Шандор (Роза и Александр), влюбленные друг в друга и никого вокруг не замечающие. Это были пожилые мужчина и женщина очень маленького роста, ходили всегда обнявшись, или он возил ее в тележке перед собой, отвороты пиджака кавалера были украшены значками и орденами, она - в ярких нарядах, длинных юбках, с букетиком живых цветов в волосах… в нашем районе появлялись очень часто, безобидные и счастливые. Дети дразнили их, забрасывали камнями и убегали. Достаточно было крикнуть – Ружи – Шандор!, как маленький мужчина, бесстрашно размахивая палкой, бросался на обидчика, защищая от всего мира свою любимую. Поговаривали, что еще совсем недавно, при Австро-Венгрии, они знавали лучшие времена и происхождения были знатного.
Карлик Тимур, большеголовый низенький уродец с недетски печальными синими глазами и переваливающейся утиной походкой жил на соседней улице и был нашим одногодком. Он никогда не играл с детьми, но всегда сидел в палисаднике своего дома на одном и том же месте, среди клумб с цветами, провожая синим взглядом прохожих. В школу и обратно его возили родители на велосипеде. Много позже он работал токарем на заводе, стоя у станка на подставной скамеечке, и неожиданно для всех оказался главарем разбойной банды, дело которой прогремело на всю область. Повесился в камере, не дождавшись суда. С тех пор прошло больше 30 лет. Я помню тебя, Тимур!
Маленький пограничный городок с тысячелетней историей был перевалочным пунктом между Россией и заграницей для сотен офицеров и их семей, восемь воинских частей вносили пестроту и сумятицу в его провинциальный австро-венгерский уклад. Прогулка с солдатом для местной девушки оборачивалась позором и была совершенно губительна для ее репутации. Солдаты считались низшей кастой в городе. Только цыганки принимали солдатские знаки внимания, безнаказанно пополняя свои семьи сопливыми белоголовыми сорванцами.
Но это все нас не касалось и витало где-то над головами, в обрывочных фразах взрослых, просто дополняя бессознательное ощущение временности нашего присутствия здесь, в единственном, таинственном и неповторимом городке детства.