Меня зовут Крассер DJS. Да, именно так. Всемирную систему именных аббревиатур ввели еще 40 или 50 лет назад, точно не припомню. Эти аббревиатуры являются сокращениями слов на Первом международном языке, который знают все. Теперь, чтобы узнать ваше гражданство, профессию, семейное положение, достаточно всего лишь прочитать инициалы. Впрочем, с некоторых пор упоминание страны в инициалах стало необязательным. В официальных документах я упоминаюсь как Dr. Крассер JS, что можно прочитать как – (Doctor) доктор Крассер, (Jam) гражданин города Jam, (Single) холост.
Я живу в совершенном мире. Черт, не могу точно сказать – то ли 25, то ли 26 век. Да и это уже никого не волнует. Честно говоря, мне иногда кажется, что людей уже ни-че-го не волнует. И меня в том числе. Науке так и не удалось открыть ни сверхсветовой скорости для космических путешествий, чтобы путешествовать к звездам, ни машины времени, чтобы проводить экскурсии хотя бы в прошлое, ни телепортации, ни прочих фантастических штучек, о которых писали когда-то в книгах. Когда книги еще существовали.… Сейчас печатная книга – архаизм, каких поискать. Полноценного искусственного интеллекта нашим ученым создать тоже не удалось. Конечно, роботов полно. Только это сугубо технологические роботы, они выполняют либо различные рутинные функции, либо точные операции, которые человеку выполнить не под силу. Вот, например, робот уборщик, который сейчас убирает мою комнату. Или у меня на работе, там тоже полно роботов. Но о работе позже, все-таки утро, мне еще туда ехать. В общем, большая часть тех событий, о возможности которых снимали кино четыре-пять веков назад, так и не произошла. Все эти истории о полетах за пределы Солнечной системы, инопланетянах, глобальных катастрофах так и остались выдуманными историями. Человечество все также живет и царствует на Земле.
Иногда мне кажется, что я слишком драматизирую ситуацию. В нашем, новом, мире несомненно присутствуют неопровержимо положительные открытия и изобретения. Просто, большая часть из них, если не все они, уже давно стала обыденностью. Так бывает. Вот, например – мы научились лечить людей. Это напрямую связано с моей работой. «Лечить людей» звучит не очень фантастично, не правда ли? Но, представьте, ведь много лет назад люди миллионами умирали от различных болезней, травм, увечий. Когда я изучал медицину, мы подробно разбирали множество недугов, преследовавших человечество на протяжении его долгой истории. В моем электронном каталоге есть много книг об истории медицины. Очень-очень давно на Земле бушевали эпидемии «pestis» и «cholera», чумы и холеры, в дальнейшем «cancer» и «вирус иммунодефицита человека». Да что говорить, кроме этих, самых известных болезней, их было еще миллион, если не больше. А слово «инвалид»? Сейчас не в каждом словаре его можно найти. Что это еще такое, спросят 9 из 10 ныне живущих граждан нашего блестящего общества. Генетика и генная инженерия позволили нам лечить все. Общество вряд ли осознает, сколько животных, а потом и людей погибло в опытах этих наук. Мы заплатили высокую цену за нынешнюю утопическую ситуацию в здравоохранении.
Вот теперь то и стоит сказать о моей работе. Между прочим, мне нужно отправляться на нее через 5 минут. Нужно пока успеть провести все гигиенические манипуляции. Как и следует из моей именной аббревиатуры, я врач. Должно быть, это утверждение звучит комично, после всего того, что я только что рассказал. Мне и самому иногда смешно. Что я лечу? Большая часть медицинских процедур и операций происходят автоматически. Как говорит мой коллега Фелл DJM, мы – просто обслуживающий персонал. Впрочем, я с ним не согласен. Сейчас мне надо сесть в транспортную капсулу, и через минуту я буду на месте. Все-таки я не только управляю механизмами. Я – оперативный терапевт. «Оперативный» значит тот, кто работает с людьми напрямую. Не через сонм различных приспособлений для дистанционного обследования и терапии, а лично, физически. Обследую, ставлю диагноз, назначаю лечение, провожу его. Если подумать, выходит, я единственный, кто лечит, кроме машин. Есть еще технический персонал, они привозят, увозят пациентов, следят за техникой и так далее, но не занимаются пациентами. Сегодня в нашей клинике тихо, как и обычно.
– Привет, Лу, – я поздоровался с сестрой в приемной. – Какие у нас сегодня перспективы?
– Здравствуйте, Крассер, сегодня у нас все как обычно, один плановый пациент, и от одного до четырех внеплановых.
Вот так и проходят дни. Наши 3 оперативных терапевта получают 1-2 пациентов в день по плану, обычно это люди с вялотекущими патологиями или длительными формами заболеваний. Таких со временем становится все меньше. Когда я начинал свою терапевтическую практику, у нас доходило до пяти плановых больных в день. А теперь те, кто с самого детства у нас на учете, вообще не знают такого понятия как «болезнь». Им достаточно раз в полгода обследоваться в нашей клинике.
Я взял у Лу расписание.
– Так, плановик у нас назначен на вечер.… Пока что проверю аппаратуру, пройду дезинфекцию и потом буду в своем кабинете.
– Конечно, DJS.
Иногда обращение по инициалам меня просто таки убивает. Хоть и привык, хоть и знаю, что так практичнее. Но раньше хотя бы обращались просто «доктор», а теперь так… Я прошел в отсек дезинфекции. Мой техник был уже тут.
– Доброе утро, Дэвиллио, – я зову его просто Дэвом.
Дело в том, что я все-таки врач, а не инженер или механик. Поэтому управляет операционной установкой техник. Я даю задание, а техник следит за исправностью работы установки. Хотя, последний серьезный сбой произошел года 3 назад, еще со старой моделью. Иногда мне в голову закрадывается мысль, что наш директор не прочь провести сокращение штата сотрудников….
– Здравствуйте, Джей. В принципе я уже проверил всю аппаратуру, так что пока можно спокойно переодеваться и ждать пациентов.
Вот за это я и люблю Дэва. Ни за что бы не согласился на сокращение штата. Как приятно – пришел на работу, а все уже готово!
– Отлично! Пропустим пока по чашечке шипучки? – я пока что проходил антисептическую обработку в соседнем отсеке, так что приходилось иногда кричать, чтобы Дэв меня услышал. По правилам уличную одежду мы оставляем в отдельном помещении и переодеваемся в специальную обеззараженную одежду, которая всегда хранится в клинике. Каждый рабочий день мне приходится надевать эту нелепую форму. Представьте себе белый халат с высоким воротником, застегнутый на герметичные липучки, и белые же брюки. Да у меня даже шлем есть! Или, скорее, маска. Другое дело, что одеваю я ее разве что по праздникам. Маска эта болтается на поясе, и частенько очень сильно мешает. Приходится время от времени пренебрегать правилами – я оставлю ее в ящичке своего стола. На ноги я одеваю что-то похожее на резиновые сапоги, только более элегантное. Это скорее высокие ботинки, которые плотно облегают ногу.
Я закончил переодеваться, мы еще немного побеседовали с Дэвом, и прошли в столовую.
Знаете, за время своей практики я стал замечать одну примечательную особенность. Люди постепенно меняются. Не быстро, не глобально, это отражается лишь в мелочах, так что приметить это возможно лишь тому, кто годами наблюдает за людьми. Раньше, в начале моей карьеры врача, все было достаточно просто – пациента привозят, я его лечу, его выписывают. Никакого особенного контакта между врачом и больным. Процесс начальной реабилитации после операции проходит, конечно же, тоже в нашей клинике. И слежу за этим процессом, естественно, я. Так вот, раньше пациентам ничего не нужно было от меня. Они даже не разговаривали со мной. К ним приходили навещать родственники, у них были компьютеры и прочие развлечения. «Просто делай свое дело». Вообще, это индивидуально, кто-то более общителен, кто-то менее. Институт психологии был упразднен очень давно, так как необходимость в нем отпала сама собой. Если точнее, то психология была объединена с психиатрией. Это область, в которой требуется не только сугубо физический подход, и машины не всегда могут помочь. Так вот, теперь же люди стали более коммуникабельны. Беседуют со мной о своих семьях, о своей болезни, о событиях в мире.… Не представляю, с чем это связано.
Не успели мы с моим техником просидеть в столовой и пятнадцати минут, как на информационном дисплее зажглась зеленым моя фамилия. Это сигнал, что мне нужно пройти в приемный покой и приготовиться к приему пациента.
– Вот теперь пора и поработать.
Мы быстро завершили трапезу и перешли в приемный покой. Это было большое помещение, смежное с операционной. По магнитным рельсам на полу медицинскую капсулу с пациентом можно перемещать между различными приборами и операционной установкой. Я сел в свое рабочее место у терминала в углу покоя и начал просматривать краткую выдержку из отчета о состоянии прибывающего больного.
– Женщина, среднего возраста, перелом позвоночника, ключицы, сломано несколько ребер, множественные ушибы. Данные уточняются, – прочитал я на дисплее.
– Похоже, как обычно, придется собирать по кусочкам, – заметил Дэв без тени улыбки на лице.
– Сейчас вроде бы не все так плохо, как было на той неделе, – ответил я. Тогда к нам поступил пациент с 55 переломами по всему телу. – Запрошу пока генный образец из картотеки.
Я начал вводить необходимые данные.
– А, генный образец уже прибыл, – вечно забываю об автоматике. – Так. Образец четырехмесячной давности, в хорошем состоянии.
Суть нынешней системы здравоохранения в том, что каждый гражданин нашей любимой планеты обязан проходить комплексное медицинское обследование не реже, чем раз в полгода. Всю жизнь. Во время таких обследований записывается генетический образец физического состояния человека. В будущем, если с человек что-то случается, нам необходимо просто заменить поврежденные части тела или органы на здоровые, записанные в образце. В случае врожденных патологий требуется просто подходящий по физиологическим параметрам образец других людей. Теоретически, можно воспроизвести даже целого человека. Около века назад были прецеденты – разрешили клонирование. Разрешение действовало всего неделю, потом опять запретили, но и за это время успели столько натворить, что разгребали потом 50 лет. В итоге всех клонов признали братьями и сестрами, клонирование запретили раз и навсегда, все материалы о клонировании были уничтожены, за сокрытие назначены очень строгие наказания. Проблему удалось решить.
Дверца бокового туннеля открылась, и в покой въехала капсула с больной. В то же время в покой вошел дежурный санитар службы спасения.
Несчастных случаев в наше время происходит мало, так что служба эта небольшая. Я знаю в лицо почти всех санитаров. Этот уже не молодой человек давно работает в службе и успел навидаться на своем веку всякого.
– День добрый, доктор, – поздоровался он.
– Привет. Что тут у нас сегодня, неужели очередная жертва НСОБ?
НСОБ расшифровывается как несчастный случай с отягчающими обстоятельствами. Правда, это, можно сказать, сленг службы безопасности. Сотрудники этой службы как раз занимаются расследованием различных несчастных случаев, и мне часто приходится с ними сталкиваться. Дело в том, что вся современная инфраструктура устроена так, что несчастных случаев практически не происходит. Всего лишь пять процентов ото всех поступающих в нашу клинику страдают именно из-за случайностей. НСОБ – другое дело. В этих случаях виноват сам человек. Он либо по какой-то причине отключает системы безопасности, либо вручную пытается управлять различными механизмами, в общем, осознанно идет на риск.
– Похоже, она каким-то образом выпала из своих апартаментов на Восточной Горе.
Восточная Гора – высотный район нашего города. Целые кварталы достигают там высоты 1-2 километров. От уровня моря. Впрочем, на этом уровне в городах уже давно никто не живет. Это темные и мрачные районы, туда никогда не проникает солнечный свет.
– Выпала из окна… Видимо, магнитные системы безопасности были отключены. Не представляю, как такое могло случиться, пусть служба безопасности разбирается.
– Хм! Падение с высоты двух километров вряд ли бы оставило нам шанс помочь ей. Что случилось во время падения?
– Это трудно представить.… Она пролетела несколько десятков метров и ударилась о коммуникации транспортных труб, через которые мы каждый день перемещаемся в своих капсулах, а потом запуталась в сети резиновых кабелей, пролегающих вдоль каждой трубы. Там мы ее и нашли по сигналу датчика.
Совсем забыл упомянуть одну деталь. Как известно, большинство смертей при несчастных случаях происходит от болевого шока. Наш организм просто не приспособлен к серьезным болевым нагрузкам. Поэтому всем людям уже давно вживляется датчик болевого контроля. Естественно, степень восприятия боли у всех разная, и предварительно проводят специальное исследование. Так вот, этот датчик следит за уровнем боли и при приближении к критической отметке, блокирует болевые импульсы. К тому же в датчик встроен маяк, и при возникновении такой ситуации на место сразу же вылетает служба спасения.
Я приступил к осмотру с помощью рентгеноскопа. При активации этого прибора капсула передвинулась в другой конец комнаты, где ее на несколько секунд накрыло прозрачной защитной перегородкой. Через минуту были готовы результаты. Первичный диагноз подтвердился, а также выявилось несколько других повреждений на теле пациентки. Перелом позвоночника, 5 ребер, ключицы. Раздробление таза. Черепно-мозговая травма. И так далее.
Отключив рентгеноскоп, я переместил капсулу к своему креслу и приступил к визуальному осмотру. Обнаружилась масса мелких ушибов и ссадин, пара серьезных ран, на которые уже были наложены повязки. Для проведения операции требовалось удалить из тела все чужеродные предметы, в том числе и временных фиксирующих роботов, установленных службой спасения. Я последовательно стал отключать и снимать эти механизмы. Бесчувственное, израненное тело пациентки представляло собой крайне печальное, даже навевающее страх, зрелище. Но я уже давно привык к таким вещам. И не такое приходилось видеть за всю свою длинную карьеру.
Автоматическое сравнение здорового образца с текущим состоянием больной выявило серьезные повреждения внутренних органов. Я составил программу операции и запустил процесс регенерации. Капсула с пациенткой проследовала в операционную. Внутренняя часть операционной установки не видна, но, при желании, можно включить мониторы, и визуально проконтролировать весь процесс. Однако уверяю вас, что ни какой-либо красоты, ни научного интереса в этом зрелище нет. У неподготовленного зрителя при виде этих манипуляций скорее возникнет чувство отвращения и дискомфорта. И чего только не делают с человеческим телом!
Операция проходит достаточно долго. Обычно, в течение часа, как получилось и на этот раз. Как правило, пациент приходит в себя спустя несколько часов после операции. Больные находятся в нашей клинике не более трех-четырех дней, потом их отправляют на реабилитацию в другие учреждения.
После операции я снова прошел процесс дезинфекции и ушел к себе в кабинет. Когда нет больных, заниматься в клинике нечем. Я активировал прозрачность окон и сел в свое уютное кресло округлой формы. Из окон открывался самый обычный для Земли вид, гигантские высотные здания из металла и полимеров, здания и еще раз здания. Свет от двух солнц – на первый взгляд и не отличишь, какое из них настоящее, а какое искусственное – отражался от металлических конструкция, создавая непередаваемое впечатление единства металла и неба.
Такую картину можно увидеть почти по всей Земле. Осталось несколько защищенных заповедников, но их очень мало. «Да и зачем нужны деревья, когда есть установки по производству кислорода, это дешевле и практичнее», – думают наши чиновники.
– Доктор Крассер, просьба пройти в палату №15. Пациент пришел в сознание, – прервал мои размышления голос сестры из динамика. Вот так всегда, не дадут спокойно насладиться видом.
Я вышел из кабинета и по длинному коридору прошел в отсек с палатами пациентов. Около нужной двери я остановился, приложил электронный пропуск и вошел внутрь. Больная лежала на койке в окружении различных датчиков, трубок и проводов. Вид ее был гораздо более жизненным, чем в операционной. Что и не удивительно.
Я наконец-то смог как следует рассмотреть ее лицо. Это была женщина средних лет, но в ней еще сохранились черты молодости. Она лежала с закрытыми глазами, и ее светлые волосы рассыпались по подушке. Ощущение какой-то умиротворенности читалось во всем ее виде.
Неожиданно она открыла глаза.
– Привет, док! – я вздрогнул от неожиданности.
– Здравствуйте. Я ваш врач операционист DJS Krasser. Как вы себя чувствуете?
– Да неплохо. Примерно так же, как и после прошлого посещения подобной клиники. Как прошла операция, успешно? – она взглянула на меня своими проницательными глазами, в которых уже читался ответ.
– Вы же знаете, у нас не бывает НЕ успешных операций. Все прошло хорошо.
– Вот и отлично, – она отвернулась, показывая, что не желает больше общаться.
Я проверил показания датчиков, они были в норме. Потом отошел к терминалу около выхода из палаты и ввел запрос на имя моей пациентки. Оказалось, она действительно несколько месяцев назад попала в похожую ситуацию. Я просмотрел подробную информацию об этом случае и повернулся к больной.
– Может быть, вы расскажете мне о вашей прошлой травме? Что случилось тогда? А что сейчас?
С минуту или две она лежала молча. Потом повернулась ко мне лицом.
– Доктор. Мне кажется, вы уже давно работаете в клинике, и вам не впервой сталкиваться со случаями, подобными моему. Скорее всего, вам приходилось иметь дело с сотнями несчастных случаев. Я думаю, вы лучше меня знаете, ЧТО случилось…
– Я знаю только, что очень часто человек сам виноват в случившемся с ним происшествии. И что этими случаями очень интересуется служба расследований, – я увидел, как мимолетная улыбка проскользнула по лицу пациентки.
– Вряд ли в службе есть кто-либо, кто сможет это понять. Они хотят нас контролировать, загнать нас в свои рамки поведения. Но стремление к свободе всегда было и будет в каждом человеке.
– Мне кажется, не целесообразно размышлять о таких высоких материях накануне встречи с агентами службы.
– Слушайте, DJS, вы так заботливы! Только, пожалуйста, оставьте мне самой решать, о чем размышлять.
Пациентка была немного на взводе, и я больше не стал давать ей повода выйти из себя. Отвернулся к терминалу и сделал вид, что просматриваю там какую-то информацию. Как тяжело иногда с больными!
Через несколько минут, немного успокоившись, женщина заговорила сама.
– А вы и вправду не имеете представления о причинах моего несчастного случая?
– Ни малейшего.
На секунду она задумалась.
– А если я вам расскажу, вы ведь не будете рассказывать об этом службе?
– Не имею никакого желания что-либо им рассказывать. Пусть сами добывают нужную им информацию, – и это было чистейшей правдой. Не люблю все эти правительственные службы надзора.
– Я сама это сделала, – голос ее дрожал. – Я сама отключила все защитные механизмы, сама выпрыгнула из окна. Я устала от этой обычной, повседневной жизни. Хотела новых эмоций, впечатлений. Я хотела умереть и воскреснуть, именно почувствовать это. Только когда летишь в пропасть, можно почувствовать, что что-то действительно может с тобой случиться. Посмотрите на нынешнюю жизнь людей. У них ведь НИЧЕГО не происходит. И не может произойти. Чувство обреченности прямо таки витает в воздухе, угнетает меня. За мгновение до смерти – а я называю это смертью, потому что так и было бы, без всех этих ваших приспособлений – вы чувствуете такую свободу, такую легкость, о которой в повседневной жизни и не могли мечтать. Веками человечество живет на Земле, и веками ничего в жизни человечества не меняется. Все, что бы мы ни делали, по своей сути бессмысленно.
Она выдохлась. Видно было, сколько эмоций отняло у нее это выступление. Она не могла больше говорить. Ее слова, как гигантским молотом, ударили меня по голове. Я знал, о чем она говорит, как знает любой человек. Знает и не хочет знать. Не хочет принимать эту правду, не хочет засорять ей голову, не хочет, чтобы она отвлекала его от повседневных забот.
Я в оцепенении вышел из палаты. Ноги сами несли меня в мой кабинет. Там все также были открыты окна, и за ними все также возвышались монолитные силуэты зданий города. Но что-то во мне было не так. Я смотрел за окно, и видел совершенно другое. Я видел последнюю грань, которой мы достигли. Слова пациентки как будто обнажили во мне другой уровень чувств и мыслей, существование которого раньше я не хотел признавать.
Доказав абсолютную и неопровержимую невозможность реализации всех фантастических идей, бессмысленность всех научных исследований, бесцельность стремлений, мы сами загнали себя в ситуацию стагнации. Мы достигли предела. Людям больше не к чему стремиться, у них не осталось ни вдохновения, ни стимулов идти по жизни дальше. Как жить дальше, если все, что делаешь ты, да и все люди вместе, все это никак не способно изменить наш железобетонный мир? К чему стремиться, если все и так хорошо? Если все, что мы делаем, по сути, искусственно, и никому не нужно? Чрезмерное благополучие сделало людей безразличными, ничто их не волнует, и ничто им не нужно. Обыденность захватила наш мир. Может быть, сотни лет назад еще была возможность что-то изменить, не допустить такого развития событий. Но для этого требовались усилия всех и каждого, в ущерб их благополучию и достатку, и люди не смогли преодолеть свои насущные желания и потребности.
Похоже, нам действительно только и осталось, что прыгать со своих стальных башен вниз навстречу земле, разбиваться, умирать, и снова воскресать, и не будет конца этому кругу.
Мой взгляд остановился на панели системы безопасности окон.