В первых боях испытываешь какое-то чувство озноба, потом это проходит. Но первое время за этот озноб сам себе противен.
Уже в первом бою обратил внимание, а позднее это подтвердилось, что многое из того, чему учили в училище, в этой войне не пригодилось. А о многом нужном мы не имели представления. В училище много занимались организацией боя в звене взвод — рота. На фронте, как правило, для этого нет времени. Большую часть времени "съедают" вышестоящие начальники. До ротного, взводного, как правило, доводят направление наступления и объем атаки. И то, зачастую, на ходу. На отдачу приказа подчиненным, как требует устав, и на организацию взаимодействия времени нет. А ведь главным лицом на войне, главным исполнителем любого замысла, на любом уровне остается солдат с ружьем. Никакая бомбардировка, ни артиллерийский минометный обстрел, ни танковый прорыв, как бы они не разрушили оборону противника, не подавляли огневые средства, не освобождают землю от оккупантов до тех пор, пока на эту землю солдат не наступит своим сапогом.
О противнике, с которым предстоит бой мы мало знали. Если старшие начальники мало имеют сведения о противнике, то как же они принимают решения «на бой»? Древняя мудрость: "не узнавши броду — не суйся в воду". А тут же дело идет о человеческих жизнях? А когда не было основательных сведений о противнике, действовали вслепую, по своему усмотрению и не всегда оптимально. Отсюда и результаты боя не те, на которые рассчитывали и большие потери.
С первых дней на передовой убедился, что страх смерти живет в каждом. Во время боя в тебе борются две силы: сознание долга и инстинкт самосохранения. Но подключается третья сила — сила дисциплины. И сознание долга берет верх.
Мы в училище были недовольны тем, что идет война, а надо учиться воевать — стрелять, окапываться, делать перебежки, отдавать боевой приказ, организовывать взаимодействие в бою. А мы много времени занимаемся строевой подготовкой, ружейными приемами. Эти же вопросы возникали и в запасном полку. Только на фронте мы поняли, как заблуждались.
Первое время солдаты во время наступления не вели огонь по немцам, тем самым давали возможность противнику вести прицельный огонь по наступающим. Позднее перед каждым боем напоминали солдатам, что необходимо стрелять и стрелять по немецким окопам, если хотят остаться живыми.
По уставу в бою у взводного основная команда: "Вперед! За мной!". В 42-м году отменили эту команду из-за больших потерь взводных. Но все равно, иногда приходилось быть впереди, чтоб поднять солдат, оторвать их от земли.
В первый период войны на экранах появились короткометражные фильмы о войне, о немецких солдатах. Их снимали в глубоком тылу, в Алма-Ате, куда выехал Мосфильм. Режиссеры и артисты не имели реального представления ни о войне, ни о немецких солдатах, которых они показывали глупыми и трусливыми, в смешных ситуациях. На самом деле, немецкие солдаты 42-43-х годов (о других периодах не берусь судить, не знаю) обладали хорошими военными навыками и знали свое дело. Самоуверенные и упорные в бою, дисциплинированные, хорошо взаимодействуют, поддерживают друг друга, с риском для собственной жизни оказывают взаимовыручку. Для них была характерна исполнительская дисциплина, четкое выполнение приказа. У немцев была хорошо поставленная связь — и проводная и радиосвязь. В вопросах связи мы уступали немцам. В звене взвод - рота - батальон связь в бою держалась, в основном, через посыльных. Пока он добежит или доползет по назначению с распоряжением или сведениями, они уже устаревали, так как обстановка меняется быстро. Часто посыльные гибли в пути.
На войне иногда погибали как-то нелепо. Батальон вывели из боя и перебрасывали на другой участок. Необходимое расстояние не успели пройти за короткую летнюю ночь. Остаток пути шли уже ранним утром, в светлое время. Внезапно на низкой высоте откуда-то вывернулся "мессер". Никто не слышал шума мотора. Все шагали по разбитой булыжной дороге, с одним желанием, дойти до места назначения и растянуться на земле. На этот "мессер" обратили внимание, когда услышали пулеметную очередь и цокающие пули по булыжнику на дороге. Солдаты попадали на обочины. Когда поднялись, то пятеро не могли встать. Троих тут же похоронили в придорожной воронке от бомбы, даже обелиска не могли поставить. Просто положили на холмик три булыжника и отметили место на карте, а там уже штаб известит родственников о гибели и месте захоронения. Двоих тяжело раненых солдат понесли на плащ-палатках до ближайшего медпункта.
Я не помню, чтобы у нас на передовой у кого-то были спички. Мы их видели у тех, кто появлялся из вышестоящих штабов и тыловиков. Огонь добывали "катюшей", как называли кресало и трут, которые были в каждом отделении.
В начале июля нашу роту истребителей танков переформировали в роту ПТР — противотанковых ружей. В дополнение к гранатам и бутылкам получили более эффективное средство против танков. Из ПТР можно было за тысячу метров прицельно пробить боковую или тыловую броню танка. Лобовая броня не пробивалась. В наступление бежать с ПТР вместе со стрелковыми ротами тяжело. Однозарядное весило 14 кг, а полуавтомат— пятизарядка - 21 кг. Меня назначили заместителем командира роты.
До войны считали, что наши летчики летают дальше, выше, быстрее всех. Не знаю как отзывались о летчиках на фронте в 41-м году, но летом 42-го года отзывы о наших летчиках и самолетах были нелестные. Запомнился налет немецких самолетов на наши окопы. Светлый, ясный день. Распластав крылья, неторопливо, грузно шли с немецкой стороны две шестерки Ю-88 — двухмоторные "юнкерсы". Шли прямо на наши окопы, казалось, что они заслонили все небо. В угрожающем и равнодушном гуле моторов зародился сдержанно-свирепый вой. Первый самолет накренился и пошел к земле, за ним второй, третий. Вой надрывный и разноголосый. Нам видно как от пикирующих самолетов отрываются по несколько бомб. Кажется, что они летят прямо на нас, на то место, где ты. Хочется сильнее вжаться в землю. Когда бомбы еще не набрали скорость, их хорошо видно. Только над самой землей теряешь их из вида. По мере набирания скорости бомбами усиливается противный, набирающий силу свист. Вот видишь, что полет бомб отклоняется в сторону от наших окопов, значит пронесло.
Где-то рядом слышны глухие удары и земля забилась в судорогах. Но вот новый заход самолетов, несколько в стороне. Бомбы летят к земле не отвесно, а по кривой траектории. Видишь, что сейчас бомбы полетят к нашим окопам, прямо в твой окоп. Свист усиливается, ты еще больше вжимаешься в землю. Земля содрогается раз, другой, а потом новая сплошная судорога. Летят комья земли, осколки бомб и еще кое-что, в ушах звенит, ты уже ничего не слышишь, но чувствуешь, что еще жив. Противный запах тротила, пыль, дым. Тишина обваливается внезапно. Она более оглушительна, чем взрывы. Но вот начинаешь различать ноющий звук удаляющихся самолетов. Начинаешь различать и другие звуки. Кричат раненные, надо спасать засыпанных в окопах, которые еще живы. После бомбежки, обычно немцы начинают артобстрел и наступление. Надо было слышать тот, по-русски щедрый, приветливо-напутственный и ласковый мат в адрес наших истребителей, когда они появились над нами после отлета немецких бомбардировщиков. Заслушаешься и ни за что не удержишься, чтоб не добавить чего-нибудь от себя. Когда проходит вся эта кутерьма, начинаешь понимать, что пока сработала связь о налете немецких самолетов, пока поднимали истребителей с аэродрома, а он находится наверное не близко, они и прилетели к "шапочному разбору". А немцы вполне нормально все это просчитывают при подготовке налетов.
Не раз попадал под немецкую бомбежку и днем, и ночью. Чувствуешь себя припаршиво, бессильный что-либо предпринять. Особенно противно, когда ожидаешь, что вот эта свистящая бомба твоя, что именно она "влепит тебе взад". В каждое мгновение в тебя может вонзиться иззубренный осколок. После каждого разрыва бомбы тебя вдавливает в землю настолько, что ты ртом хватаешь воздух, задыхаешься. Все может повториться. Смерть единственно неповторима.
В начале войны огонь из винтовок по самолетам не вели, он не эффективен, только зря жечь патроны. Но в 42-м году уже требовали, чтобы во время бомбежки стреляли по самолетам. Иногда сбивали. Но главное в том, чтобы во время авиа налета солдаты действовали, а не ожидали когда и куда упадет бомба. Чувство гнетущего страха в боевой обстановке овладевает человеком тогда, когда он бездействует и ожидает смерти.
Однажды после немецкой бомбежки и отлета немецких самолетов, появилась пятерка наших И-16. Они образовали над нами круг по вертикали, друг за другом, прикрывая хвост впереди летящего. Вскоре над нами, намного выше, появилась пара "мессеров". Наши летчики не нападали на них, чувствуя слабость И-16 перед "мессерами" продолжали свою карусель. В какой-то момент один из "мессеров" пикирует ниже наших самолетов и снизу бьет по И-16 и зажигает его. Самолет горит и падает. Летчик не прыгает с парашютом, наверное убит. Карусель продолжается. Через какой-то момент все повторяется. Горит второй И-16, потом третий, четвертый. Пятый не стал ждать, когда его подобьют, снижается к земле и на низкой высоте уходит в тыл. А "мессеры" продолжают кружить на большой высоте. Горько было наблюдать гибель наших самолетов, как-то нелепо все это получилось, а помочь мы с земли эффективно ничем не могли.
Все три раза пришлось воевать на Калининском фронте. Навсегда запомнились местные дороги. Не те, по которым проходили между высотами, сколками леса, болотами, а те, по которым шли обозы, машины техника, перебрасывались войска с одного участка фронта на другой. Особенно тяжелы были дороги весной и летом. Зимой же, несмотря на снежные заносы, дороги можно было очистить от снега, и проложить хорошие колеи по по твердой мерзлой земле или по льду. Весеннее-летние дороги были разные. На одних сохранилось еще старое булыжное покрытие. На других, в низинах и болотистых местах прокладывалась гать — поперечные бревна или молодые деревья с ветками. На третьих, были проложены лежневки — две колеи из толстых плах или отесанных бревен на поперечных опорах, с разъездами через полкилометра. И на всех дорогах жирная грязь, не просыхающая даже в летнюю жару. Если колонну солдат на лежневке или гати встречает или обгоняет автомашина, солдатам приходилось сходить в жидкую грязь и болотную черную воду.
Во время переходов, а это обычно ночью, солдаты умудрялись засыпать на ходу, особенно когда шли по лежневке. Вдруг видишь, то одного, то другого повело в сторону из колонны. Значит заснули. Если вовремя не разбудить, падает в грязь или в воду. Зная солдат страдающих сном на ходу, предупреждаешь соседних, чтоб следили и своевременно будили. Летом 42-го года до нас дошла весть о высадке английского десанта на севере Франции. Мы радовались, что это уже второй фронт, обещанный союзниками. Скоро Гитлеру будет "капут". Будем его бить с двух сторон. Но наша радость была недолгой. Вскоре немцы сбросили десант в море. А второй фронт наши "верные союзнички", несмотря на многократные обещания и заверения, сподобились открыть спустя два года. Когда убедились в том, что наша страна, как бы трудно не было, способна обеспечить немцам "капут". Союзников больше всего беспокоило, как бы не опоздать к дележу "пирога Победы".
Как-то отвели нас в ближайший тыл для переформирования. В батальоне был «не комплект» из-за больших потерь. С кормежкой было скудновато. В суп, кашу (а чаще это было что-то среднее между супом и кашей) обычно шла пшенка, реже вермишель. Наверное, их легче и быстрее готовить в полевых условиях. Иногда до нас доходила американская тушенка в 250 г. банках. Солдаты шутили, доставая банку из вещмешка: "Ну что, открываем второй фронт?" Рота располагалась около речки. Мы решили пополнить свой рацион свежей рыбой. Чем ловить рыбу? Снастей нет. Обычно глушили толовыми шашками или гранатами. Толовых шашек у нас не было. Использование гранат для глушения рыбы начальство не одобряло. Нашли 50 кг авиабомбу. Вместо взрывателя у сапер разжились толовой шашкой с запалом в обмен на обещание поделиться рыбой. Выбрали глубокий плес в русле речки. Соорудили плот и разместили на нем бомбу. Длину бикфордово шнура рассчитали так, чтоб взрыв произошел тогда, когда плот доплывет до плеса. Подожгли шнур, пустили по течению плот с бомбой, а сами в укрытие. 50 кг взрывчатки это очень мощный взрыв. Он оказался чрезвычайно большим для нашего водоема. Не только рыбу, но и все илистое дно плеса вывернуло и разбросало по берегам. Собрали только ту рыбу, которую выбросило вместе с илом по берегам, а вся остальная осталась на дне. Слабый взрыв глушит рыбу и она всплывает, а рыбий пузырь не дает потонуть. А от нашего мощного взрыва пузыри полопались и рыба оказалась на дне. Конечно, это варварский способ ловли, но сколько погибает рыбы от бомб, снарядов, мин, когда бьют по мостам и переправам. На это на войне не обращают внимание.
Как и в стрелковых ротах, наши солдаты были вооружены, кроме ПРТ, винтовками и карабинами. Автоматы в 42-м году были редкостью. При возможности, солдаты старались разжиться немецкими автоматами, плотность огня которых была большая. Они удобны для ближнего боя, хотя прицельность огня невелика. Из этих автоматов, как пилой срезались молодые деревья. Неудобство было в том, что приходилось рассчитывать только на трофейные патроны, а это не всегда удавалось.
Пользовались трофейными сигаретами в красивых ярко-зеленых или красных пачках. Эти сигареты можно было не курить, они сами хорошо тлели. Только дым от них отдавал смолой, драл горло и есть после этого хотелось еще больше. Нам на передовой доставалась только махорка. Папиросы курили тыловики.
В начале 42-го года до нас довели знаменитый приказ Верховного №227, основное содержание которого — "Ни шагу назад!" Верховный предпочел снять с себя ответственность за трагические провалы первого периода войны, за прорыв немцев вглубь страны и переложил всю вину на нижестоящих начальников. В приказе обнародован большой список генералов, которые предавались суду Военного Трибунала за оставление территории врагу без приказа. Угроза расстрела всем, кто будет и впредь отступать без приказа. В соответствии с приказом создавались заградительные отряды (заградотряды) с правом расстрела тех, кто бросит фронт и будет отступать. Все это воспринималось как должное. Знали из сводок Совинформбюро, что на юге наши войска отступают на сотни и сотни километров.
В последние годы об этом приказе написано столько небылиц, особенно о заградотрядах. Пишут, что с фронта бьют немцы, а с тыла, в спину своих стреляют заградотряды. Вызывает сомнение добросовестность авторов. Или сознательно лгут, или имеют весьма смутное представление о войне. Не берусь судить за всех и обо всем. На фронте был на разных участках и в разное время года, с разной обстановкой в тяжелый период 42-43-х годов. Несколько раз следовал на передовую и обратно. Война есть война. Приходилось наступать и обороняться, даже бежать. Но не разу не сталкивался с действиями заградотрядов, тем более никто и никогда нам в спину не стрелял. Иногда артиллерия своя ударит по нам или попадешь под бомбежку своих самолетов, но это было редко и виной была плохая связь и плохое взаимодействие пехоты с артиллерией и авиацией.
Приходилось встречаться с контрольными пунктами. Но это обычная, уставная комендантская служба в прифронтовой полосе, которая обязана проверять всех, кто следует на передовую и с передовой, особенно одиночек.
Может мне повезло, что на моем пути не повстречались эти "страшные" заградотряды. А то, что пишут нынешние авторы с ссылкой на чьи-то рассказы или архивные данные, то ведь в архивах и рассказах можно найти любые факты и фактики, на основе которых можно сделать заранее намеченные сомнительные выводы и обобщения и выдать их за фронтовые закономерности. В многочисленных архивах каждый может найти то, что ищет. Многое в архивах составлено на основе донесений с передовой, снизу, от роты, батальона и выше. В донесениях иногда писалось и то, что не было. Но писалось, зная что это угодно вышестоящему начальнику. И так до самого верха. Правильность донесения проверить трудно. Для этого надо добираться до передовой, а это опасно, да и боевая обстановка постоянно меняется. Я не хочу поставить под сомнение объективность всех архивных документов, но уверен, что "липы" и там хватает.
Немало неправды написано, рассказано, показано о войне. Иногда читаешь или смотришь про войну, и кажется, что это о какой-то другой войне, не о той, на которой я был. Я видел и пережил другую другую войну. Наверное, немало нового, правдивого и не правдивого еще услышим и увидим о войне 41-45-х годов. Проходит время, обнаруживаются новые документы. Кое-что уточняется, пересматривается, отбрасываются или изменяются оценки тех или иных событий войны, которые в свое время давались в угоду определенным личностям или конъюнктуре. Но при всех условиях, ко всему надо подходить осторожно и с чистыми руками.
Много злословят по поводу того, что в атаку ходили с возгласом: "За Родину! За Сталина!" В этом возгласе в то время ничего необычного не было. На первое место ставилась "Родина", это слово для каждого дорого. А "Сталин" воспринимался как олицетворение Родины, отечества, существа нашего общества, а не только как личность. В те годы не имели представления о том, что стало известно о Сталине и его окружении позднее. Злословить по поводу этого возгласа перед атакой сейчас, в наши дни просто непорядочно. Кроме того, я думаю, с таким возгласом шли в атаку в полит донесениях, в газетах, в кино в былые времена. Воевал в разных частях, ходил в атаку. Но не приходилось реально, в бою слышать такой призыв или самому поднимать в атаку с таким призывом.. Сколько ни встречался с фронтовиками, сколько не говорили о пережитом на передовой, никто не мог сказать, что лично слышал такой призыв перед атакой.
Да, во время атаки кричали: "Ура!" Но больше всего кричали «кто во что горазд». Бежать в атаку и не кричать не возможно, страшно. И не бежать тоже нельзя. Ты не один, бегут и другие, на тебя ориентируются солдаты. Криком давался выход напряжению, выход страху. Криком подбадривали и объединяли себя с другими бегущими. Со временем останется голая правда о войне. Правда о том, как воевали и за что.
Была земля на которой мы родились. Не всегда счастливо и разумно жили. Но росли, учились, работали, создавали семьи, растили детей и в эту землю потом уходили. Были отчие дома, были свои любимые реки, леса, поля. Был край политый потом и кровью многих поколений — твоих предков. Была родовая память, у каждого своя. Было осознание всеми что такое "мое" и "наше". И вот вторглась сила к нам, которая предъявит свое право на все это. И вполне естественно возникало сопротивление этой силе. Ведь для большинства эта борьба с фашизмом шла за землю предков, за родной край, за право жить на этой земле и дать возможность жить тут твоим близким, твоим детям, твоим потомкам.
Говорилось или не говорилось именно так, значения не имеет. Но под всем этим понималась твоя Родина, твое Отечество, которое тогда выступило в форме Советской Власти, в форме Союза Советских Социалистических Республик, которое надо защищать от захватчиков. Это конституционная обязанность каждого, и об этом мы давали Военную присягу. Присягу не Сталину, а Родине, Отечеству. Присягу о том, что до последней капли крови, до последнего дыхания защищать эту Родину от всех, кто будет на нее посягать. Воевали прежде всего за Родину, а не за строй.
На официальных застольях, когда произносились тосты, первый был за Сталина, это было искренне, естественно и никаких сомнений не вызывало, потому что это был тост опять же за Родину, Отечество. Так мы его понимали. На фронте, на передовой, в период занятия, когда перепадали законные "сто грамм", обычно произносили главный фронтовой тост: "Будем живы!"
В войну верность Присяге и нравственному долгу совпадали. После войны, оставаясь в строю, выполняли приказы, которые иногда не совпадали с нравственным и общечеловеческим долгом.
На войне, наверное, самый тяжелый бой - это атака и рукопашная, хотя до рукопашной редко доходило. Если мы в ходе наступления выходили на рубеж атаки, немцы всеми силами старались прижать нас к земле, сорвать атаку, расколотить нас перед своими окопами. Если они чувствовали, что сорвать атаку не удастся, то они, как правило, отходили на запасные позиции, собирали уцелевшие силы и средства и контратакой стремились восстановить утраченные позиции. Иногда это им удавалось, и мы вынуждены были отходить. До рукопашной доходило тогда, когда немцы очень упорствовали в удержании какой-то ключевой позиции и в ходе атаки мы врывались в немецкие окопы. Иногда в рукопашной встречались с немцами перед нашими окопами. Закон пехотинца: как можно быстрее добежать до немца и убить его. Не удается убить его — он убьет тебя. Все очень просто. На войне все просто.
Рукопашный бой самое ужасное на войне. Человек во время такого боя становиться таким, что трудно себе представить. Бьют друг друга тем, что под рукой: прикладом, лопатой, колют штыком в живот, в горло, в лицо, в глаза, душат друг друга, кто-то бросает гранаты, кто-то стреляет. Вой стоит, крики, ругань, стоны, взрывы, стрельба. Трудно воевать и летчикам, и танкистам, и артиллеристам, и саперам, и связистам. Но пехоту ни с кем нельзя сравнить. Никому не поверю, если кто-то говорит, что ему в бою не было страшно, что он не боялся на передовой. Вот немцы начали наступать, пусть даже без танков, что редко бывало. Вот они, обычно короткими перебежками, продвигаются все ближе и ближе, и еще какое-то мгновение и атака. А тебя пробивает какой-то озноб, но это до первой команды, до первых выстрелов. В рукопашной, в штыковой схватываются те, кто не успел перестрелять друг друга при сближении. Нельзя было допускать, чтобы немцы в твой окоп прыгали сверху, они набрали скорость движения и это придает им силу и уверенность в победе. А тебе надо в этих условиях поднять солдат из окопов навстречу немцам, в контратаку, встретить рукопашную с немцами не в своем окопе, а на подступах к нему. Или, чтобы что-то спасти от полного разгрома, отходить на запасные позиции, заранее осознавая, чем грозит тебе этот отход без приказа. А когда услышишь команду ротного на контратаку, уже мало о чем задумываешься. Поднимаешь солдат из окопа и бежишь вместе со всеми навстречу немцам. Главное — оторвать солдат от земли, от окопа, а там уже некогда раздумывать о страхе. Сразу после атаки лучше не смотреть на лица солдат. Это совсем другие лица, чем до атаки.
Первое время никак не мог мириться с тем, что раненных не сразу убирают с поля боя. Не до того бывает в бою. Сосед по цепи может только перевязать раненого, а сам должен выполнять свою задачу. Тащить раненого в тыл он не имеет права. Этим занимаются санитары, но их мало. Все это кажется странным, но это и есть будни войны. Со всем этим приходилось мириться. Если начнешь спасать раненных, то старший тебе в резкой форме напомнит, что твоя обязанность вести бой и управлять им.
На нашем фронте непрерывными боями старались теснить немцев, сковывать их силы, оттягивать часть сил с юга на себя. А техники нам давали мало. Ее направляли на юг, где решалась судьба страны: Дон, Сталинград, Кавказ, Курская дуга. А мы в своих боях "местного значения" несли большие потери. Уже после войны узнал, что в некоторых населенных пунктах Калининской области в братских могилах лежат по 8-10-12 тысяч убитых наших солдат. Где еще такие братские могилы? Не считая Мамаева кургана в Сталинграде. Но это же знаменитая Сталинградская битва. А здесь, на Калининском, за села, за деревни, за высоты, за станции и разъезды погибали тысячи и тысячи. И когда отмечаем День Победы, мне всегда вспоминаются эти братские могилы и усеянные трупами поля перед немецкими опорными пунктами.
На фронте солдаты уважали командиров, которые жалели их, зря не рисковали их жизнями. А старшие начальники ценили тех командиров, которые были решительными, не смотря ни на какие потери в личном составе, старались выполнить боевую задачу.
Как тут оценить, оправданы или не оправданы потери в данной конкретной обстановке, разумно или не разумно рисковать? Одни считали, что нужно было идти на такой риск, не считаясь с потерями. У других была другая точка зрения, иное мнение. Кто взвесит все "за" или "против"? Решение на одном уровне одно, а на другом иное. Как подходить к оценке "разумно" - "неразумно"? Да, погибающих солдат жалко, но ведь без потерь ни войны, ни даже, отдельного боя не выиграешь. В Отечественной Войне руководствовались тем, что "нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим". То есть уложим солдат столько, сколько необходимо, но цели добьемся. И добивались. Победу, конечно, нужно добывать, вырывать, но и людей беречь тоже .
В войну убивали людей миллионами. Ни одна армия в мире, кроме нашей, не захватывала плацдармов на больших водных переправах, посылая тысячи и тысячи солдат на верную гибель. Но с другой стороны, в последующем, с захваченных плацдармов легче, успешнее развивать дальнейшее наступление. Такое вот свойство войны. На одно и тоже явление оценки могут быть совершенно противоположными.
Наиболее напряженным участком Калининского фронта были бои за Ржев, которые продолжались с разной интенсивностью, пятнадцать месяцев. Под Ржев бросали все новые и новые дивизии, но взять его не могли. Немцы хорошо помнили, что Ржев — последний трамплин перед Москвой и держали здесь отборные войска "СС". В истории о Великой Отечественной Войне о боях за Ржев скромно написано. Не любили вспоминать о Ржевских боях и наши прославленные военачальники. Разрабатываемые под их руководством операции по освобождению Ржева бесславно провалились. В сводках Совинформбюро обычно упоминалось, что под Ржевом "идут бои местного значения", в которых не полагалось нести слишком большие потери. В конце концов наши войска овладели Ржевом в марте 43-го года.
Долгие годы считалось, что под Ржевом с нашей стороны за пятнадцать месяцев погибло 50-70 тысяч солдат. Только в последние годы стали называть страшную цифру наших потерь за Ржев — полтора миллиона. После войны военные историки о ржевской трагедии молчали. Правда о тяжелых боях под Ржевом, в то время, прорвалась в стихотворении А. Твардовского "Я убит подо Ржевом".
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.
...Летом горького года
Я убит. Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Подсчитайте, живые,
Сколько сроку назад
Был на фронте впервые
Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая,
Как на теле рубец.
Я убит и не знаю -
Наш ли Ржев наконец?
Летом 42-го года немцы основные свои силы сосредоточили на юге. Наверное, Верховный решил в очередной раз попытаться срубить "Ржевский выступ", который нависал над Москвой в 180 км. На этот раз операцию разрабатывал Жуков. Поскольку и эта операция не достигла цели, то Жуков не разбирает ее в своих воспоминаниях.