Чудо света

Власов Владимир Фёдорович


ЧУДО СВЕТА


 Роман

"Gli miracoli non esistono nel mondo".
 Gaia Scienza

 "Чудес на свете не бывает".
Гая Шьенца



"Чудно, что до сих пор женщина ещё может любить мужчину. Мужчины, бойтесь потерять любовь женщины! Пока она вас любит, она остается вашей рабыней".

Принц Фогельфрай


 ПРЕДИСЛОВИЕ

 Прежде чем рассказать свою историю о том, как я попал в то странное состояние, в котором пребывал более полугода, и почему во вхождении и выходе из него сыграли большую роль три разные женщины, с которыми я испытал нечто прекрасное и возвышенное, мне, вероятно, придется сделать одну оговорку. Не знаю, можно ли это назвать любовью. Ведь любовь нельзя разделить на троих. Я думаю, что существует одна Великая Любовь, к которой мы готовим себя всю свою жизнь. Однако то прошлое моё состояние и мои переживания, кажется, позволили мне заглянуть не только в душу женщины, но и открыть то место, которые мы, мужчины, по праву в ней занимаем. Возможно, не всем мужчинам будут приятны мои выводы и рассуждения. Но всё же когда-то нам, мужчинам, нужно посмотреть правде в глаза.

И всё же, боясь оскорбить некоторые чувства мужчин, а также затронуть болевые точки самолюбия женщин, я решил при окончательной доработке книги несколько обособиться и абстрагироваться, как бы превратившись в этакое бесполое тело, некий математический символ среднего рода, и ещё раз взглянуть на все нижеизложенные мной вещи беспристрастным взглядом, с тем, чтобы, не дай Бог, не поссорить мужчин и женщин. И когда я это сделал, то ужаснулся. Я подумал: "Нет, так нельзя оставлять эту книгу, лучше её сжечь." Я, вероятно, так бы и поступил, но тут вмешалась моя подруга жизни и посоветовала мне разбить всю мою книгу на общие главы, главы только для женщин и главы только для мужчин, что я и сделал. Засим, прошу меня строго не судить. И если вы найдете эту книгу несносной и оскорбительной, то у меня есть ещё возможность скупить все экземпляры и бросить в огонь.

А все начиналось так.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"Пристальнее посмотрите вокруг себя, и вы увидите мир, населенный невидимыми феями. Как жаль, что последнее время мужчины перестали обращать на них внимание".

Принц Фогельфрай


"Если мы хотим найти пример подобной гипотезы в ХХ-ом столетии, то мы можем обратиться к гипотезе, согласно которой цветы растут незаметно потому, что в ночное время их росту помогают феи.

Это положение поддерживается сэром Артуром Конан Дойлом, который в последние годы жизни стал спиритом. В своей книге "Появление фей" ("The coming of Fairies. Toronto, 1922) он приводит, так называемые, фотографии фей, занимающихся своим делом. Я, разумеется, восхищаюсь рассказами сэра Артура о Шерлоке Холмсе, но полагаю, что его рассказ о феях принадлежит целиком царству воображения".

 "Иллюзия бессмертия" Корлисс Ламонт


1.

Однажды мне в руки попала эта занимательная книга "Появление фей" Конан Дойла. Признаюсь, прочитал я ее с большим интересом. После прочтения я задумался над ролью этих невидимых волшебниц на земле, вспомнив об их неоценимой заслуге по претворению нашей мечты и благоволении к бедным и сирым созданиям, таким, как Золушка, которым они помогают расти по ночам, подобно цветам. Я пролистал все книги со сказками, где упоминались эти таинственные существа, обитающие в воздухе, под землей или на дне тихих озер, способные творить чудеса, делать людям добро и зло, и чем больше я читал о них, тем сильнее убеждался, что нет дыма без огня.

Но странное дело, как историк по образованию, я после этого, штудируя документы прошлых эпох, а также мемуары военачальников и записки очевидцев, обнаружил загадочную связь между некоторыми явлениями, отмеченными на войнах, и странным поведением раненых на поле боя, к которым, по словам очевидцев, всегда подходили две феи.

Одна из них, осмотрев раны умирающего, зажимала ему рот и нос, похищая его дыхание. Другая же, наоборот, всеми силами старалась удержать его на краю пропасти, не давая ему впасть в спокойно отрешенное состояние, забавляла его шутками, рассказывала анекдоты, заставляя смеяться, и этим спасала от смерти. Солдаты за веселый нрав дали этой фее имя Gaya Scienza (Весёлая Наука), другую же фею прозвали Morgana Le Fei (Фея Смерти), или, другими словами, Фата Моргана. Как ни странно, обе эти феи-дамы имели какое-то отношение к одному загадочному кавалеру, неожиданно появляющемуся на поле битвы.
При этом его появление одну сторону приводило в восторг, а другую повергало в смятение и даже в ужас, заставляя бежать с поля сражения.

Правда, бывали и такие случаи в практике войн, когда противостоящие армии долгое время не могли разобраться, на чьей стороне стоит этот загадочный кавалер.

Меня так захватили подобные сообщения, что я, отбросив все свои дела, с головой погрузился в просмотр пыльных военных архивов, выискивая свидетельства, подтверждающие эти фантастические, как мне казалось вначале, вымыслы.
Впервые такое свидетельство я получил, разбирая материалы итало-эфиопской войны 1935-1936 годов и откопав одно донесение, отосланное Муссолини и тогда строго засекреченное. В нём говорилось, что в то время, как абиссинский император Хайле Селасие, предчувствуя свое поражение, бросил в отчаянную атаку последние остатки своей регулярной армии на итальянские дивизии, намного превосходившие его в технике и вооружении, близ озера Ашанги произошло странное явление.

Со стороны итальянских позиций было видно, как далеко за озером и за орущей и пляшущей по камням босоногой армией чернокожих эфиопов вдруг возник мираж большого таинственного города, совсем не похожего на Аддис-Абебу. По словам очевидцев-чернорубашечников дивизий "Sila" и "Gran sasso" ("Большой камень"), этот мираж завораживал солдат и порождал в их душах безотчетный страх. Многие итальянцы вдруг начали молиться, повторяя имя девы Марии. Кое-кто из них, указывая пальцем в сторону озера, в ужасе восклицая: "Это же Фата Моргана", — бросал винтовку и покидал позицию. Беспричинный страх, охвативший ряды итальянской армии, можно было объяснить еще тем, что неожиданно перед босыми пляшущими воинами возник смерч, который двигался вместе с чернокожей армией. Этот смерч походил на танцующего бога войны. Он наводил ужас даже на видавших виды, стойких и отважных фашистов, занимавших высокие посты на иерархической лестнице. Позднее, в официальном донесении дуче, генерал Грациани никак не отразил это явление, тем более, что атака разбилась о мощь боевой техники непобедимой армии потомков римлян. Дальнобойная артиллерия в упор расстреляла наступающие подразделения эфиопов, авиация обрушила на них бомбы и отравляющие вещества. Эфиопы, потеряв свыше восьми тысяч убитыми, были полностью разгромлены, и путь на Аддис-Абебу был открыт.

Однако после этого сражения еще долго в экспедиционном корпусе ходили слухи о случившемся на поле боя. Многие участники похода твердили о дурной примете и о несчастье, которое может постигнуть итальянскую армию.

Несколькими годами позже ветераны эфиопской войны опять увидели это явление, повторившееся уже в Северной Африке. На этот раз малочисленный немецкий корпус с остатками разгромленной итальянской армии, избрав тактику безрезервных боёв, (как говорил фельдмаршал Роммель: "Das Werk auf eine Katastrophe hinbauen"), отчаянно ввязался в битву, "построенную в расчете на катастрофу", с превосходящими силами англичан, подошедшими из Египта. И опять на поле боя итальянцы увидели за позициями англичан мираж большого таинственного города. Но это не были ни Каир, ни Александрия. Это опять была Фата Моргана. И сразу же перед наступающими германскими частями возник смерч, который двигался вместе с ними за бегущими англичанами.

— Chi va la? Chi va la? Кто это там? — кричали танцующие итальянские солдаты, увлекаемые наступлением, показывая немцам, сидящим на танках, в сторону этого загадочного явления.

Те же, упоённые успехом, блаженно жмурились, взирая на смерч, и радостно шутили:

— Das ist unser Furst von Vogelfrei! Это наш принц Фогельфрай.

— Il principe Messo Fuori Legge? — восклицали удивленно итальянцы, ничего не понимая.

— Ja, ja, — смеялись немцы, — это наш танцующий бог, который ведет нас к победе. О котором еще говорил Заратустра. Бог легкий, машущий крыльями, готовый лететь, манящий всех птиц, проворный, любящий прыжки и вперёд, и в сторону — через города и страны. Он то здесь, то там, в динамическом фокусе все европейского присутствия, заманивая противника, скажем, в местечко Верхний Эндагин и, спустя мгновение, нанося удар из, скажем, Генуи, а главное, он никогда не задерживается на месте, гонит себя со всякого рода насиженности, чтобы сохранять форму и защищаться от головной боли.

— Но почему всегда он появляется с нашей феей Фата Морганой, этой жестокой волшебницей, живущей на дне озера, которая часто в Мессинском проливе между Калабрией и Сицилией увлекает за собой на дно бедных рыбаков? — вопрошали итальянцы.

— Да потому, наверное, чтобы покрасоваться перед ней, подразнить ее, — усмехались немецкие танкисты, — ведь на то он и такой бог веселый и танцующий, презирающий любые опасности. Его бесшабашный характер подобен наполеоновскому озорству: "On s'engage, et puis on voit" (Сначала ввязываешься, а там видно будет), ведь его основное правило: "Ни одна вещь не удается, если в ней не принимает участие задор". А здесь, где "quarante siecles vous regardent du haut de ces pyramides" (сорок веков взирают на вас с высоты пирамид), он в восторге танцует перед несметными полчищами англичан.

Так было записано в мемуарах одного очевидца.

Наткнувшись на этот документ, я тут же приступил к основательной исследовательской работе, страстно желая отыскать следы принца Фогельфрая на полях сражений в разные времена. В ХХ-ом веке я больше не встречал подобных свидетельств, но это еще ничего не означало, потому что, должен признаться, в наше-то время ни у кого ни до чего не доходят руки, а не потому, что все стали невнимательными. Кто-то, возможно, и видел его, но поленился записать, кого-то убило, а кому-то было наплевать, кто там танцует на поле перед врагами, тем более, если через пару минут они могут намотать на штык его кишки.

Однако уже в девятнадцатом веке я наткнулся на записи французского лейтенанта армии Бонапарта, в которых он описывал шевалье, танцующего перед кирасирами, которые преследовали армию Барклая де Толли, русского генерала, предпочитавшего тактику "reculer pour mieux sauter" (отступления для лучшего прыжка). Далее в английской хронике я обнаружил меморандум, свидетельствующий о якобы странном танцующем джентльмене, появившемся перед кромвельскими ironsides, которые, распевая псалмы под свирепыми атаками кавалеров, показывали свое фатальное превосходство.

Чем дальше я исследовал эту проблему, тем больше у меня копилось материала об этом танцующем воине, повергавшем всех в изумление. Одни утверждали, что это закалённый бедами и победами дух, для которого покорение, авантюра, опасность и даже боль стали потребностью. Другие убеждали, что это невидимый гений, появляющийся там, где изможденный страдалец берет жизнь под свою протекцию. Третьи доказывали, что это вечный скиталец из тех, ушедших в мир иной на поле битвы, скиталец, который не до конца насытился своим озорством духа. И все они, наверное, по-своему были правы.

Мне также захотелось узнать, в самом ли деле он вечный скиталец, как утверждали некоторые историки прошлого, и я все глубже и глубже погружался в свои исследования. Театр его военных действий охватывал уже тысячелетия. Я встречал его в анналах истории Древнего Рима и Древней Греции. Он выступал впереди римских легионов Юлия Цезаря во время походов в Галлию. Его следы замечали бойцы фаланг Александра Македонского, громившие персов в Центральной Азии. Даже евреи, отвоевывая страну обетованную, видели его и дали ему свое имя. И как я был поражен, обнаружив его присутствие на поле битвы, описанной в "Махабхарате". И вот тогда я понял, что родился он тогда, когда мужчина взял в руки оружие, когда он стал вольным и свободным, когда рухнул матриархат, и женщина стала зависимой от мужчины.

Сделав такое открытие, я подумал: "Так вот какая штучка этот самый принц Фогельфрай, которого с таким пафосом воспевал Ницше". И мне сразу же стали понятны некоторые действия фей, описанные в сказках.

Я, наконец-то, догадался, почему все феи помогают женщинам, и некоторые из них творят зло только мужчинам. Постигнув это, я сделал еще одно открытие. Передо мной вдруг прояснился смысл слов учителя о том, что в зрелом возрасте и при созревшем разуме человеком овладевает чувство, что его отец не имел права дать ему жизнь. Я, наконец-то, понял, что он имел в виду, произнося эти слова. Не знаю, но, может быть, подсознательно он высказал то, что втайне смущает каждого мужчину, а именно тот стиль жизни, который им, как лидером общества, навязывается всему человечеству.

Итак, с принцем Фогельфраем мне стало все понятно, он олицетворял для меня как бы историю всего нашего патриархата, опрокинутого в глубь тысячелетий, густо замешанного на крови войн. Позднее он сам мне признался по секрету, что никогда не расстанется со своим оружием, потому что если он это сделает, то вмиг маятник истории человечества качнётся в сторону матриархата. И мне сразу же стало понятно поведение политиков всего мира, которые на словах ратуют за разоружение, а сами втихушку продолжают вооружаться и совершенствовать свое оружие. (По идее-то, приглядитесь к их политике, под разоружение подпадают только устаревшие образцы оружия). Уяснив это для себя, я тут же приступил к изучению вопроса: а чем грозит для нас, всех мужчин, наступление матриархата на земле, и вот тогда начались все мои неприятности.

Прослышав о моих лекциях, в которые я включил собранный материал и некоторые мои выводы о целесообразности продолжения патриархата, установившегося много тысячелетий назад на земле, ректор университета пригласил меня в свой кабинет и, что называется, положил меня на обе лопатки. Он меня спросил:

— Скажите-ка, мой любезный молодой друг, что вы там такое читаете своим студентам на лекциях о неизбежности падения патриархата на земле и установлении какого-то нового женского правления?

Я сделал удивленное лицо и заметил:

— Ничего подобного я пока в своих лекциях не утверждал. Так только, некоторые мои исследования наталкивают меня на мысль, что подобная перспектива может осуществиться.

— А вот этого не надо, — воскликнул раздраженно ректор, — вы что же, ничего не видите вокруг себя? Не замечаете, что сейчас делается в нашей стране? Вам не достаточно этого эксперимента, когда, как принято говорить, маятник истории качнулся от одной общественно-экономической формации к другой, вы хотите еще, чтобы на земле установился матриархат?

— Но..., — попытался я возразить.

— Никаких "но", — прервал меня ректор, — не нужно будоражить умы людей. Лучше займитесь-ка изучением амазонок, этого племени кровожадных женщин-воительниц, которые в определенные времена года вступали в браки с мужчинами из соседних племен ради продолжения своего рода. А вы знаете, что родившихся мальчиков они убивали и оставляли себе только девочек? К тому же они выжигали у девочек левую грудь для более удобного владения оружием.

Я не стал спорить с ректором и согласился провести эту дополнительную исследовательскую работу.

Обложившись справочной литературой, я погрузился в изучение всех источников, которые, так или иначе, упоминали о происхождении или существовании в истории этого племени. В ходе исследования у меня складывалось двоякое отношение к данному предмету. С одной стороны, об этом племени упоминалось в греческой мифологии, что уже говорило само за себя как о плоде фантазии мужской половины древнего общества.

Более того, в некоторых сказаниях я обнаружил даже проявление антагонизма между мужчинами и женщинами, своего рода остатки древней борьбы за господство в обществе. (Кстати, мальчиков амазонки не убивали, а отдавали на воспитание соседним племенам. Это мне доподлинно удалось установить из разных источников). С другой стороны, по-видимому, такое племя в истории человечества все же существовало. По мнению древних греков, амазонки произошли от кровосмешения бога войны Ареса с его дочерью Гармонией, несчастной девушкой, ожерелье которой всем приносило одни неприятности, если, конечно, кто-то им овладевал. Обитали они в разных местах: на реке Фермодонт у города Фемискира, в Малой Азии, в районе предгорий Кавказа и Меотиды на Азовском море.

Выпросив у ректора командировку, я отправился на Северный Кавказ с целью обнаружения следов амазонок. Амазонок я там не обнаружил, но зато был потрясен красотой горских девушек. Я полностью согласился с утверждением Иммануила Канта, что о красоте женщин, которых мы называем хорошенькими, все мужчины судят примерно одинаково и что в этом отношении мнения не так различны, как это обычно думают. В его опусе "Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного" я прочел следующие строки: "Черкесских и грузинских девушек все европейцы, совершавшие путешествие по их стране, всегда признавали очень красивыми. Турки, арабы, персы, надо полагать, почти полностью разделяют этот вкус, ибо они очень хотят сделать свою народность более красивой путем смешения с такой благородной кровью, и можно отметить, что персидской расе это действительно удалось. Индостанские купцы также не упускают случая извлечь для себя большую выгоду из преступной торговли столь прекрасными женщинами, доставляя их сластолюбивым богачам своей страны..."

Однако эти строки я прочел несколько позже, а перед самым моим путешествием на Кавказ мне на глаза попалась книжица Германа Гессе "Morgenlandfart", которую я захватил с собой в самолет. Можете себе представить, как только я открыл эту книгу, то сразу же наткнулся на следующее излияние: "В противоположность всему этому для меня цель путешествия и цель жизни, возникшая передо мной в сновидениях уже с конца отрочества, состояла в том, чтобы увидеть прекрасную принцессу Фатмэ, а если возможно, и завоевать ее любовь".

Я иногда думаю, что в жизни нам постоянно кто-то подсказывает, как будто шепчет на ухо и предупреждает: "Приготовься, сейчас с тобой случится то-то и то-то". Так же и в моем случае. Стоило мне приехать в Нальчик, как я тут же встретился со своей прекрасной принцессой Фатмэ. Правда, звали ее Дина, и познакомился я с ней у ее отца, профессора университета, доктора исторических наук, пригласившего меня к себе домой на ужин.

Признаюсь, увидев ее, я забыл обо всех феях, амазонках, Венерах и прочих красавицах мира. Такой красоты я еще никогда не видывал.

Стройная, высокая, тоненькая, как березка, она, будучи черкешенкой, имела особый утонченный вид восточной красавицы. Глядя на нее, невозможно было оторвать глаз. Я втюрился в нее по уши в первый же вечер.

Как ни странно, мать у неё была русской и, я бы сказал, не очень симпатичной женщиной. Но зато ее отец, несмотря на свой преклонный возраст и седые волосы, оставался неотразимым мужчиной. Многие благородные черты лица дочь, несомненно, унаследовала от него. У нее был еще брат, лет на пять старше её и на столько же младше меня, красивый черкесский юноша, носивший почему-то русское имя Иван.

Он учился в том же университете, где преподавал его отец, и был страстным любителем туристических походов и альпинистом. Дина же училась в медицинском училище на медсестру и была еще по возрасту совсем юной девушкой. Несмотря на свои шестнадцать лет, она смело принимала участие во всех разговорах за столом, умело поддерживая беседу, не стеснялась высказывать свою точку зрения, проявляя при этом необыкновенные способности своего гибкого ума.

Вероятно, благодаря русской матери и просвещенному отцу, эта семья казалась вполне европейской, и в ее атмосфере чувствовалась привычка к широкому застолью и искреннее радушие к частым гостям.

Пока за столом речь шла об амазонках, ни Дина, ни Иван не проявляли к теме большого интереса. Мы с профессором вволю наговорились об Аресе и Артемиде, которым поклонялись воинственные женщины, о приключениях Беллерофонта, сражавшегося против них, о Геракле, осадившем город амазонок Фемискиру и добывшем пояс их царицы Ипполиты, о Тесее, взявшем в жены Антиопу, после чего амазонки осадили Афины, о прославленной Пенфесилии, помогавшей троянцам в войне и убитой Ахиллом, и наконец, о возникновении города Эфеса, который основали амазонки, и в котором воздвигли знаменитый храм богини Артемиды. Профессор утверждал, что следов амазонок на Северном Кавказе не сохранилось, а затем мы вместе пришли к единому мнению, что амазонки никогда не воевали друг с другом, объектом их агрессии всегда оставались мужчины. Когда же наша беседа переместилась на фей, то Дина оживилась и вдруг спросила меня:

— А хотите мы с братом вам покажем место, где живет фея гор?

При этом она задорно улыбнулась и подмигнула Ивану.

Признаюсь, ее вопрос застал меня врасплох, я не ожидал от нее такой скорой и решительной атаки на меня и, кажется, смутился. Чтобы выиграть время и справиться с внутренним смущением, я спросил ее в свою очередь:

— А вы полагаете, что феи существуют на самом деле? Дина, продолжая улыбаться, воскликнула:

— Конечно же! Я несколько раз видела ее в горах. Она появляется совсем неожиданно, когда испытываешь какой-либо страх или требуется ее помощь. Однажды мы с братом поднимались на веревках по крутому карнизу, Иван страховал меня наверху и ничего не видел, а я оступилась и чуть не полетела вниз. И знаете, что произошло? Вдруг моя нога в воздухе уперлась во что-то мягкое, я посмотрела вниз и увидела женскую руку, которая поддерживала мою соскользнувшую со скалы ногу.

Я улыбнулся.

— Вот-вот, тогда Иван мне тоже не поверил. А один раз ночью в горах, когда я осталась одна в палатке, брат ушел собирать хворост для костра и долго не возвращался, мне стало страшно, я увидела фею и успокоилась.

Я опять улыбнулся и пожал плечами.

— Вы мне не верите? — спросила Дина и по-детски надула губки.

— Это все она выдумывает, — вмешался Иван, — с самого детства она морочила мне голову всякими сказками.

— А ты помолчи, — прервала она его нетерпеливым жестом и опять посмотрела в мою сторону, — так вы не верите, что в мире существуют феи?

Я, приняв серьезный вид, ответил:

— Как историк я должен верить во многое и не закрывать глаза и уши даже на кажущиеся невероятные случаи и события, а то можно так не услышать голос гигантов, которые нам вещают из глубины веков.

— Каких гигантов? — воскликнула удивленная Дина.

Я стал говорить о том, что имел ввиду Шопенгауэр в своих "Новых паралипоменах", а именно, что часто говорят о республике ученых, но не о республике гениев, с которыми дело обстоит так: один великан кличет другому через пустое пространство веков, а мир карликов, проползающих под их ногами, не слышит ничего, кроме гула, и ничего не понимает, кроме того, что вообще что-то происходит. А с другой стороны, — этот мир карликов занимается там, внизу, непрерывными дурачествами и производит много шуму, носится с тем, что намеренно обронили великаны, провозглашает героев, которые сами являются карликами, но все это не мешает тем духовным великанам, и они продолжают свою высокую беседу духов.

Говоря это, я совсем забыл о Динином вопросе о феях, но вдруг вспомнил о принце Фогельфрае, этом танцующем боге, который вдруг неожиданно появился над столом между Диной и мной. Он улыбнулся и подмигнул мне, возникнув совсем из ничего, как будто выпрыгнул из электрической искры. Крутнувшись над салатницей, он, подобно небольшому завихрению, пронёсся над столом, обернулся в мою сторону, сделал гримасу и исчез. Это продолжалось какие-то доли секунды.

Дина вдруг разразилась задорным смехом. Я с удивлением посмотрел на нее.

— Извините, — сказала она, — но мне показалось по вашему отрешенному виду, что вы только что из глубины веков вызвали этого самого гиганта.

 "Так оно, по-видимому, и было", — подумал я, ответив ей улыбкой на шутку.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказала Дина, — но да ладно. Бог с вами. Хотите, мы с братом покажем вам место, где живет наша фея гор?

 "С тобой я хоть на край света!" — воскликнул я в душе.

— Коллега приехал работать, — вмешался отец Дины, — а ты его отвлекаешь всякими пустяками.

— Нет, нет, — запротестовал я, — мне бы хотелось очень осмотреть горы.
Я сказал "осмотреть", как будто горы представляли собой музейный экспонат или городские достопримечательности. Дина опять залилась задорным смехом.

— Профессор, — обратилась она ко мне, — а вы когда-нибудь занимались альпинизмом?

— Нет, — признался я, — но я думаю, что это не такое сложное дело, во всяком случае, не сложнее истории.

На этот раз вместе с Диной рассмеялся и Иван.

— Хорошо, что-нибудь придумаем, — сказала она, — будьте готовы ближайший week-end провести с нами в горах.

Я по-пионерски поднял руку над головой и торжественно пообещал:

— Всегда готов.

Вернувшись в гостиницу, я долгое время не мог заснуть. Куда бы я ни посмотрел, всюду мне казалось, что вижу Динины глаза, чуть насмешливые и озорные. Как это бывает с человеком, который долгое время смотрит на солнце, а потом ему даже при сомкнутых веках видятся солнечные круги. И я сразу же понял, отчего это происходит, ибо в моей душе взошло солнце и осветило лучезарным светом все ее уголки.


2.

Рано утром за мной в гостиницу заехали на машине Иван с Диной.

Потом мы около двух часов ехали по дороге, ведущей к Эльбрусу.

Оставив машину на стоянке одной туристской базы и нацепив альпийское снаряжение, мы двинулись в горы. Светало. По дороге нам встречались небольшие группы, идущие своими маршрутами. Меня все больше и больше охватывало блаженное чувство приобщения к чему-то великому, как будто я вдруг увидел перед собой цель, кото рая нас всех объединяла, мне так и хотелось им крикнуть словами поэта Новалиса: "Так куда мы идем?", чтобы получить ответ: "Все туда же — домой". Мы поднимались все выше и выше. Под нами стали проплывать ущелья и бездны, и я, заглядывая в них с содроганием, вспоминал ницшеанскую мысль: "Нет прекрасной поверхности без ужасной глубины". Далеко справа на горизонте белела освещенная солнцем вершина Эльбруса. Впереди меня шли Иван и Дина, привыкшие к острому, разряженному воздуху, к зимним вылазкам, ко льду и горам, и вдруг я почувствовал себя окрепшим, подобно Будде, озаренному просветлением. Как будто пелена спала с моих глаз, и я проснулся, ощутив вдруг мир так ясно, что мне стало резать глаза. Мы шли к солнцу, и оно, поднявшись над горами, указывало нам путь.

На маленькой площадке мы сделали привал, шутя и смеясь, выпили немного чаю из термоса, а затем Иван объявил, что начинается самый трудный участок нашего пути. Мы сцепили друг друга веревкой, Иван пошел впереди. Дина страховала меня сзади. Мы стали подниматься по почти отвесной стене. Впервые в жизни я ощутил необычное состояние, близкое к отчаянию. Мне постоянно казалось, что если я сорвусь в бездну, то увлеку за собой их. Я быстро уставал, и они давали мне время отдыхать, но от отдыха на отвесной стене у меня сосало под ложечкой. Не знаю, был ли это жуткий страх или все люди испытывают подобное чувство полу невесомости, очутившись над пропастью.

Когда мы выбрались на карниз, я с ужасом подумал: "А как же мы будем спускаться?" Иван похвалил меня, спросив, в самом ли деле я впервые поднимаюсь в горы. Я молча кивнул головой и подумал: "Если бы не присутствие Дины, вряд ли мне удалось бы взять это препятствие".

Затем мы двинулись вдоль карниза. Над нами нависала скала, внизу зияла бездна, но всё же под ногами у нас была твердая земля, вернее, камни, нечто наподобие временного убежища, своего рода приюта. Мне вдруг вспомнились строки из стихов Гессе: "Ведь если мы допустим на минуту, что за поверхностью зияют бездны, возможно ль будет доверять уюту, и будут ли укрытья нам полезны?" Я почувствовал вдруг здесь свою полную незащищенность, и у меня опять засосало под ложечкой.

Мы все выше и выше поднимались по узкому карнизу. От монотонности моих движений на какое-то время я потерял чувство реальности, а вместе с ним и страх, и уже другими глазами с высоты птичьего полета обозревал горы и долину, простирающуюся между ними. Вдали из-за изгибов хребта выступал величественный Эльбрус. Неожиданно карниз перешел в площадку, за которой вдруг открылась заснеженная поляна, упирающаяся в конусную скалу. Эта скала и представляла собой вершину горы.

Я обернулся и увидел порозовевшее лицо моей ненаглядной красавицы, ее нежная кожа щек и лепестки губ хранили на себе утреннюю свежесть розы. Ее темные волосы контрастировали со снежной белизной поляны, а лучезарные глаза излучали радость. Я впервые за все утро посмотрел на нее прозревшими глазами и увидел вновь ее красоту, ту самую, которой она поразила меня в первый же вечер нашей встречи. Не то, чтобы я не любовался ею все утро еще у подножья горы, постоянно ловя взглядом ее плавные мягкие движения. Я и потом не отрывал глаз от ее штормовки и вязанной шерстяной шапочки, когда она шла впереди меня, поднимаясь по склону. Но что-то меня постоянно держало в напряжении.

Возможно, обостренное чувство опасности или ожидание трудных испытаний и моя боязнь оказаться не на высоте. Но сейчас, когда эти трудности временно отступили и самые опасные места оказались позади, я мог расслабиться и всей душой предаться моему чувству, погружая себя в сладостное состояние восхищения предметом моего тихого любования.

Иван, дав нам немного передохнуть, прошел вперед, чтобы разведать дорогу и проверить глубину снежного покрова поляны. Мы остались вдвоем. Дина, сидя на снегу, повернулась вполоборота и улыбнулась, озарив меня каким-то внутренним светом.

— Как вам здесь нравится? — спросила она тихим голосом.

Ее темные глаза проникали мне в самую душу.

— Восхитительно! — воскликнул восторженно я.

— Тсс, — Дина приложила палец к губам и чуть слышно сказала: — Здесь не нужно говорить громко, а то горная фея может рассердиться.

— А что, мы уже находимся в царстве горной феи? — шепотом спросил я.

— Да, — молвила она, — фея не любит шума. Когда в ее владениях громко смеются, кричат и не оказывают должного уважения, то она обрушивает на людей снежные лавины.

— Неужели она такая недотрога, эта прекрасная горная фея? — лукаво спросил я.
Мне до безумия захотелось поцеловать Дину в губы. И вдруг неожиданно для себя я стал читать стихи:


Что может быть прекрасней, что может быть сильнее,
Чем трепет нежной страсти к моей прелестной фее!
Бродить среди прохожих, желая с милой встречи,
В осенний непогожий иль ясный тихий вечер...
Искать уста любимой, глядеть ей нежно в очи,
В момент неповторимый, средь зимней темной ночи...
Очнуться от объятий, совсем от неги пьяным,
С душою, полной счастья, весенним утром ранним...
Иль в жаркий летний полдень, струи ручья минуя,
Напиться из уст томных безумным поцелуем...
Что может быть прекрасней, что может быть нежнее,
Чем трепетные ласки моей волшебной феи!
И если сказкой дивной маг мир заворожил бы,
Я без моей любимой и дня в нем не прожил бы.


— Хорошие стихи, — похвалила Дина, — кто автор?

Я не знал, что ответить. Только что здесь, на этом самом месте, я сочинил стихи. Я сам не мог еще в это поверить. В жизни я никогда не писал стихов. Что же это со мной? Я молчал.

— Это ваши стихи? — догадалась Дина.

Я кивнул головой.

— И давно вы их сочинили?

— Только что, — ответил я и смущенно посмотрел на нее.

— Неплохо, — сказала Дина. — Вы, оказывается, к тому же еще поэт.

— Нет. Совсем нет, — воскликнул я, — это мои первые стихи.

Дина пристально посмотрела на меня. От ее проникновенного взгляда на моих глазах выступили слезы, но я все равно не отвел их в сторону.

Я выдержал ее взгляд. И она, кажется, мне поверила. Некоторое время мы молчали, а я думал: "Неужели я признался ей в любви?" К нам подошел Иван, мы встали и отправились дальше.

В дороге я несколько раз оглянулся, и каждый раз Дина смущенно опускала глаза. Мне показалось это странным. Я не узнавал в ней того озорного чертенка с насмешливыми глазами, готового в любую минуту пустить стрелу с наконечником из заостренной шутки, вместо этого я вдруг увидел прекрасную притягательную девушку, умную скромницу, этакий эталон девственного совершенства, от которого любой мужчина может потерять рассудок. Такая перемена не только меня поразила, но очаровала еще больше. Я как будто новыми глазами посмотрел на нее и даже вначале подумал: "Уж не пытается ли она меня разыграть?" И все же где-то в глубине моей души промелькнула другая мысль: "А не обидел ли я ее своим невольным признанием?"

Мы шли молча и долго. Обогнув скалу, вышли на небольшую ложбину хребта, за которой начинался перевал. Там, внизу, зеленела долина, куда, как объяснил мне Иван, нам предстояло спуститься, а затем вернуться до наступления темноты назад, на базу, поймав какую-нибудь попутную машину.

Перед спуском мы решили устроить привал и подкрепиться. Во время обеда Дина оставалась задумчивой и почти не принимала участия в нашей с Иваном беседе. Даже брат заметил перемену в ее настроении и спросил, не устала ли она. Дина посмотрела в мою сторону, виновато улыбнулась и ответила:

— Есть немножко.

Мне показалось также странным, что, когда Иван предложил продлить отдых, чтобы дать ей побольше времени для восстановления сил, она отказалась.
Как только мы тронулись в путь, со стороны Эльбруса показалась белая тучка, которая быстро стала разрастаться, двигаясь в нашу сторону. Иван, с тревогой поглядывая на неё, вдруг изменил свое решение.

— Есть более короткий и скорый путь возвращения, но для этого нам нужно преодолеть одно препятствие — подняться на ту небольшую стену, — сказал он, показав на крутой карниз скалы, нависший над глубоким, трудно доступным ущельем. — Если мы это сделаем, то через полчаса спустимся по веревкам к сторожке лесника и переждем пургу.

Я посмотрел на этот перевал, сокращавший наше возвращение, который позднее назвал своим Сен-Готардом, и даже не мог предположить, что ожидает меня там, что может для меня за ним открыться.

— Ну, как? Сможете вы преодолеть эту стену? — спросил, глядя в мою сторону, Иван.

— Разумеется, — воскликнул я, — не такие преграды брали.

Мне и в самом деле показалась эта стена смешным препятствием по сравнению с той горной кручей, по которой мы карабкались все утро.

— Вот и прекрасно, — сказал Иван, — не будем терять времени. Я иду впереди. Дина замыкает.

— Чур, на этот раз я пойду первой, — вдруг, оживившись, заявила Дина, обращаясь к брату, — ты же знаешь, что я лучшая альпинистка в городе.

— Но ты же устала.

— Нисколько. Я смогу быстрее тебя подняться на стену и вытащу вас.

Иван подумал некоторое время, но потом согласился. Мы вновь сцепили друг друга веревкой, спустились к карнизу скалы, круто обрывавшейся в ущелье, и стали пробираться вдоль отвесной каменной стены.

Находясь на краю пропасти, я опять испытал некоторое подобие страха. У меня даже закружилась голова, настолько это ущелье показалось мне глубоким. Я старался не смотреть вниз. Прижимаясь всем свои телом к твердому замерзшему камню, я на ощупь переставлял ноги по неровностям и каменным уступам скалы, не отрывая взгляда от моей горной феи. Затем мы стали взбираться на стену. Дина подобно ящерице карабкалась вверх, вбивала в каменные глыбы железные скобы, которыми страховала верёвку, и ползла выше. Ниже, над самой пропастью, легко и проворно следовал за нами Иван. Мы довольно быстро продвигались вверх, но белое облачко к нам летело еще стремительней. Я начинал нервничать и стал двигаться вверх быстрее, приближаясь к Дине, но при этом я совсем забыл натягивать веревку, и она провисала под моими ногами.

Вдруг моя нога соскользнула с камня, я попытался ухватиться рукой за стену, но пальцы скользнули по камням, и я полетел вниз. На какое-то время я задержался в воздухе, как будто меня с силой кто-то тряхнул за шкирку, веревка натянулась, и я не успел еще ухватиться за стену, как падение продолжилось. На одно мгновение я увидел перед собой Дину и ухватил ее за руку. Мы летели вместе вниз, в пропасть. И снова я почувствовал резкий толчок, такой, что чуть не выпустил Динину руку.

Все это произошло в считанные доли секунды. Мы с Диной повисли над пропастью, пристегнутые к брату, удерживаемые одной лишь веревкой, которую он пытался закрепить на скале. Выступ над ущельем не позволял нам приблизиться к стене.
Мне показалось, что нас качнуло порывом ветра, и я увидел в глазах Дины отчаяние. Свободной рукой она вынула из кармана складной ножик и попыталась освободиться от своей веревки.

— Что ты делаешь? — воскликнул я.

— Так надо, — ответила она.

Я не стал спорить, а лишь сказал:

— Давай помогу.

Я почти выхватил у нее из рук нож, и полоснул им по своей верёвке.

На этот раз уже она воскликнула с ужасом:

— Что ты делаешь? Мой брат вытащит тебя.

И в это время все события для меня вдруг стали разворачиваться, как в замедленно-стремительной съемке. Я увидел испуганное лицо Дины, но еще чуть раньше я вдруг понял, что это был за порыв ветра, качнувший нас с Диной в сторону. Я увидел ту самую вихреватую танцующую фигурку принца Фогельфрая, который так неожиданно появился за обеденным столом у профессора, отца Дины, когда я говорил о гигантах, посылающих нам свой голос из глубины веков. Принц Фогельфрай крутнулся вокруг нас, показал мне язык, подмигнул мне и улыбнулся. Я крепко сжимал Динину руку. И в то же самое время я вдруг увидел там, далеко за изломанной линией горизонта, за Эльбрусом, откуда прилетел вместе с белым облачком, подобно мотыльку, лёгкий и стремительный принц Фогельфрай, чудесный город, построенный из одних дворцов. Это походило на сказочный мираж, на прекрасное видение мечты. Нет, это не был ни Нальчик, ни Стамбул, ни даже Симферополь. Это был город восхитительной красоты. Я заметил, как наша веревка расплелась, и услышал Динин голос, прозвучавший с ноткой сожаления:

— Зачем ты это сделал? Ведь ты же гений...

Затем мы плавно стали опускаться вниз. И вдруг принц Фогельфрай рассмеялся, он хохотал так весело и задорно, что эхо отзывалось во всем ущелье, и мне стало вдруг радостно на душе от этого смеха. Я повернулся к Дине, поцеловал ее руку и, улыбнувшись, сказал:

— Прекраснейшая мадмуазель Дина, я никого еще в жизни не любил так пламенно и нежно, как вас.

Принц Фогельфрай от восхищения захлопал в ладоши и воскликнул: "Браво! Молодец!"

— Ты сумасшедший, — ответила мне Дина.

Мы опускались все ниже и ниже. Горы заслонили от нас Эльбрус и прекраснейший в мире город, открывшийся за ним. Нас почему-то влекло помимо нашей воли на дно тёмного, мрачного ущелья.


3. (Глава только для женщин)

Первые минуты я ничего не мог понять. Кто-то как будто целовал меня в губы, и мое дыхание наполнялось теплым воздухом. Я открыл глаза и сразу же увидел ее, склонившуюся надо мной.

— Кто вы? — спросил я.

— Разве вы не знаете? — удивилась она.

Некоторое время я ничего не мог вспомнить. Потом до меня стали доходить отрывки последних воспоминаний — мое плавное скольжение в пропасть, необыкновенный город на горизонте и еще этот танцующий и вечно неунывающий бог.

— А где Дина?

— Она тут рядом лежит, недалеко от вас.

— Что с ней?

— Ничего серьезного. Скоро она очнется.

— А где мы?

— На дне ущелья.

— Что со мной?

— Ничего страшного, успокойтесь. Вы немного ушибли ногу. Но это быстро заживет.
Я ушам своим не верил. Свалиться с такой крутизны и ушибить только ногу. Я лизнул языком запекшиеся губы.

— А, понимаю, вы хотите пить, подождите минутку, я вам сейчас принесу воды.
Она удалилась, и в эту самую минуту появился принц Фогельфрай.

— Привет, дружище! — крикнул он и подмигнул мне правым глазом. — Однако же ты славно пролетел между гор со своей подружкой, как горный орел. Я уже совсем было подумал, что ты научился летать и кружиться в воздухе, подобно мне. Но вот только перед землёй ты почему-то не погасил скорость. Если бы не мое вмешательство, то мозги твои и твоей подруги лежали бы сейчас на камнях.

— Так это, значит, я должен благодарить вас за свое чудесное спасение? — воскликнул я. — А что с моей ногой?

Когда я произносил первый вопрос, его лицо выразило снисходительно-благожелательную улыбку, но когда я тут же задал второй вопрос, принц состроил мне гримасу.

— А что ты хочешь? Если бы ты летел один, я бы опустил тебя на землю, как перышко. Но вас летело двое, мне пришлось заботиться о твоей даме, её-то я опустил, как ангела с небес, а вот тебя перед самой землей выронил. Ты уж извини. Но через пару дней все заживёт, и ты будешь бегать, как мальчик. Зато с твоей подругой все в полном порядке, ни одной царапины, ни одного ушиба. Сейчас она в обмороке, через пару минут придёт в себя.

— Спасибо, — поблагодарил я, — век буду вас помнить.

— Да будет тебе, свои люди — сочтёмся, — воскликнул он и вдруг, оглянувшись назад, заторопился. — Ты только пообещай мне, что не забудешь прихватить меня в чемодане, когда соберешься в далёкое путешествие. Уж очень мне хочется побывать у них в гостях инкогнито. И постарайся подружиться с ней. Она хорошая, она тебе еще не раз пригодится.

— Кто? — обалдело воскликнул я, ничего не понимая.

— Кто-кто, — воскликнул принц Фогельфрай, проявляя нетерпение. — Какой ты непонятливый. Да твоя фея Гая Шьенца.

Я ничего не понял, в какое далёкое путешествие я должен собраться и почему мне нужно взять его непременно в чемодане, но спросить об этом у меня уже не было времени. Голова принца мгновенно исчезла, а через какое-то время она появилась и вылила мне на лицо пригоршню воды. Несколько капель попало в рот.

— Бр-р-р, большое спасибо, — воскликнул я, закрутив головой в стороны, как это делают мокрые собаки, и спросил: — А почему бы вам ни рассказать мне какую-нибудь смешную историю или анекдот?

Гая Шьенца посмотрела куда-то в сторону и сказала:

— Уже нет времени. Скоро твоя подруга очнется. И если ты хорошенечко подумаешь, то тебе самому не захочется, чтобы она нас увидела здесь вместе.

— Да! — воскликнул я. — Это верно!

— Вот видишь.

Я приподнялся на локте и увидел в пяти метрах от себя на сугробе Дину. Она лежала на боку, откинув одну руку в сторону. Во время полета вязаная шерстяная шапочка слетела с ее головы, и ее длинные черные волосы разметались по белому снегу. Я попытался, вскочив, подбежать к ней, но почувствовал резкую боль в лодыжке. Повернувшись на живот, по-пластунски подполз к ней.

Как только я приблизился, она сразу же открыла глаза.

— Где мы? — спросила она.

— Не беспокойся, — ответил я, — мы целы и невредимы, находимся на дне ущелья.

— А где Иван?

— Он наверху. С ним все благополучно. Скоро он вызовет спасательную команду, и нас вытащат отсюда.

Дина приподняла голову, села и потерла глаза, как будто только что очнулась от глубокого сна.

— Так мы с вами, выходит, упали с горы в это ущелье?

— Выходит так, — я улыбнулся, чтобы ее успокоить.

— Не верится, что мы остались живы, — удивленно произнесла она.

По правде сказать, мне самому тоже не верилось.

— А с кем вы сейчас разговаривали? — спросила она.

— Вы слышали чей-то голос? — в свою очередь спросил я.

— Я слышала вас.

Я оглянулся по сторонам. На заснеженной полянке на дне ущелья никого не было. Слышалось журчание ручейка, выбегающего из-под тающего снега, да голос поющей сойки, потревоженной в чаще кустарника. Я принял сидячее положение и пожал плечами.

— Ничего не понимаю, — опять сказала Дина, — как мы с вами не разбились, упав с такой высоты. С вами все в порядке?

— Почти, — ответил я, — вот только немного растянул ногу.

— А я, представьте себе, не чувствую ни ушиба, ни малейшей ссадины.

Я мысленно еще раз поблагодарил принца Фогельфрая.

— Покажите вашу ногу, — попросила Дина.

— А пустяки, — отмахнулся я, — через пару дней совсем пройдет.

Я стянул с шеи шарф и стал им туго обматывать лодыжку.

— Давайте помогу, — предложила она. Я не стал возражать.

Вдруг повалил снег. Он сыпал густыми хлопьями сверху, прямо с отвесных скал. Мгновенно в ущелье все кругом потемнело.

— Несладко приходится сейчас вашему брату там, наверху, — заметил я, подставляя лицо под падающие хлопья снега, которые тут же таяли.

— Да. Там к тому же еще и сильный ветер, — задумчиво произнесла Дина. — Но не переживайте. Мой брат сильный, справится.

— Как бы это ему дать знать, что мы живы? Может быть, ему крикнуть?

— А вот этого не нужно делать, — сказала Дина, — криком мы можем вызвать сход лавины. Она собьет его и завалит нас.

— Что же делать в таком случае?

— Нам остается только ждать.

Я был даже рад такому исходу событий. Разве я мог мечтать о том, что смогу остаться с Диной вдвоем с глазу на глаз в этом трудно доступном ущелье? Нет, само провидение позаботилось о том, чтобы мы провели как можно больше времени вместе. Я был благодарен фортуне.

Снег продолжал валить густыми хлопьями, но ветра не было.

— Нам надо найти какое-нибудь укрытие, — сказала Дина, — в такую погоду нас вряд ли начнут искать. Брат, вероятно, не сможет спуститься сюда. У него недостаточно длинная веревка, и к тому же он, наверное, думает, что нас уже нет в живых. Спасатели найдут нас только утром.

Я подобрал лежавшую недалеко сосновую ветку и, обломав сучья, смастерил рогатую палку. Я попытался подняться, но Дина жестом остановила меня.

— Сидите. Еще неизвестно, может быть, у вас перелом.

Она принялась шарить руками в снегу в надежде отыскать что-нибудь из нашего оброненного снаряжения. Я осматривал местность.

— Можно сделать шалаш из веток и там укрыться, — сделал я предположение.

Дина нашла складной ножичек, которым я перерезал веревку. Она так этому обрадовалась, что чуть не запрыгала от радости. Глядя на нее, я вдруг почувствовал себя спокойно, как будто попал в свой родной дом. С помощью палки я поднялся и сделал несколько шагов. Мы приступили к устройству нашего совместного убежища.

Таская ветки и выдалбливая палкой в снежной стене нишу, я постоянно думал о Дине и не переставал любоваться ее обворожительным шармом, который так присущ восточной женщине. Что это за изюминка, которая делает ее не похожей ни на одну женщину мира, когда, несмотря ни на какие беды, чувствуешь с ней всегда себя сильным мужчиной? И почему она всю жизнь маячит у тебя перед глазами как розово-голубая мечта из сказок "Тысячи и одной ночи"? Уж не из-за этой ли мечты рыцари в средние века совершали свои крестовые походы на Восток?

Мне вдруг на память пришли строки одного турецкого писателя: "В этом иллюзорном мире нет недостатка в красавицах со старых миниатюр с миндалевидными глазами. Все женщины, распустив по плечам волны черных волос с темно-синими блестками, становятся красавицами.

Как во времена Ферхата и Ширин, для них нет выше закона, чем любовь и страсть. Их не пленяют ни деньги, ни награды. Они повинуются только велению сердца. Если покоривший их мужчина скажет «садись» — они садятся. Если скажет "встань" — они встают. Кроме слова "да", с их покорных уст не слетает другого ответа. Когда они идут по улице, они так открывают и закрывают свои простые ситцевые покрывала, что человек заново узнает, что такое женственность и элегантность".
О, как бы дорого я заплатил за то, чтобы покорить эту красавицу, мою прекрасную Дину! От предвосхищения предстоящей ночи и сладостного томления мне показалось, что нижняя часть моего тела как бы продолжает испытывать ощущение легкого падения. И почему у нее такие прекрасные глаза? В чем здесь секрет? Когда она подошла ко мне с охапкой хвороста, я заглянул ей в глаза и увидел, что они у неё карие, а не черные, как я предполагал раньше. Мое сердце билось так сильно, что готово было выскочить из груди. Если бы я мог предположить, какой холодный душ будет на меня обрушен.

Мы разожгли костёр и спрятались от снегопада в наскоро сооружённом укрытии, которое представляло собой нечто среднее между шалашом и пещерой.

Мне казалось, что я знаю европейских женщин, что они все такие одинаковые. "Но вот девушки Востока, может быть, в них кроется какая-то тайна, не известная нам, мужчинам. Почему они такие притягательные?" — думал я.

Смеркалось. Мне предстояло провести ночь наедине с восточной красавицей в глубине недоступного ущелья. История, подобная сказке из "Тысячи и одной ночи". Ее имя Дина, волшебное имя, которое мне уже встречалось раньше, но вот только где, я не мог вспомнить. Временами на меня накатывалась волна удушья, я словно задыхался от ее присутствия, мне так хотелось ее обнять, что я еле себя сдерживал, чтобы все не испортить. Она сидела у костра, зябко грела руки и так же, как там, высоко в горах, избегала смотреть в мою сторону. Мы ни о чем не разговаривали. Между нами вдруг возникла какая-то стена отчуждения. Как будто опустилась завеса какого-то странного смущения.

И я подумал, что должен любыми способами сломать ее. В какую-то минуту мне даже показалось, что я сижу рядом с совсем незнакомой девушкой. Впрочем, разве я знаю Дину? Разве я когда-либо знал ее раньше? Для меня она оставалась загадкой, такой же, как и весь Восток.

— Вам не холодно? — спросил я ее.

— Совсем нет, — ответила она и передернула плечиками.

Я помолчал некоторое время и молвил снова:

— Сегодня мы с вами чуть было не отправились вместе в мир иной, так и не познав этого мира.

— Но вы-то этот мир достаточно хорошо изучили, — улыбнулась Дина, подарив мне свой искрометный взгляд.

— Совсем нет, — воскликнул я, — глядя на вас, я убеждаюсь совсем в обратном.
Дина опустила глаза.

— Как-то один ребенок спросил меня: "Откуда берутся люди?" — продолжил я. — И знаете, я не мог ему ничего ответить. И вот над этим вопросом я бьюсь всю свою жизнь. Если мне когда-нибудь удастся все же найти ответ, то оставшуюся часть жизни, если, конечно, Творец мне ее подарит, я буду ломать голову над тем, а куда они, в конце концов, исчезают.

После этих слов опять на долгое время воцарилось молчание. На этот раз паузу прервала сама Дина.

— Это правда, что вы там, на вершине, сочинили стихи о фее?

Я кивнул головой.

— Вы кого-нибудь любили? — вдруг спросила она.

— По-настоящему нет, — признался я и тут же добавил, — во всяком случае я стал так думать после приезда сюда.

— Что же изменилось с вашим приездом? — произнесла она, посмотрев в мою сторону.

Мне показалось, что блики пламени от костра отразились в ее глубоком проникновенном взгляде. Что это было? Провокация? Приглашение высказаться, заявить о своих чувствах?

Я уже собрался было открыть рот, чтобы сделать признание, как вдруг она произнесла:

—Я не верю в чистую самоотверженную любовь мужчины к женщине. Я, наверное, никогда никого не полюблю.

Такое заявление меня настолько потрясло, что я не нашелся что сказать.

— Я очень люблю своего отца, — продолжала Дина, — но я бы не хотела оказаться на месте моей матери.

— Почему? — невольно вырвалось у меня.

— Потому что она несчастна. Правда, в этом она никогда никому не признается, но я-то это чувствую. Женщине женщину обмануть трудно. Почему я вам это рассказываю? — она откинула длинные волосы назад резким движением головы. — Вы умный человек и пока еще, мне кажется, способны понимать многое и разобраться в этом мире. Я имею в виду отношения между мужчиной и женщиной.

Дина говорила, как умудренная опытом женщина. Мне было трудно поверить своим ушам. Услышать подобные речи от шестнадцатилетней девушки явилось верхом неожиданности. Я совсем не думал, что открою в ней ещё одну сторону. Только за один день это было уже ее третьим превращением: вначале веселая девочка с искрометным юмором, затем пленительная красавица со скромным потупленным взором, наконец, обворожительная умница, которая сама раскрывала передо мной незнакомую книгу, этот загадочный женский мир, выступая его защитницей. И чем дольше я слушал ее, тем более дивился. Это было как откровение горной феи на дне глубокого ущелья.

— Женщина по своей природе добрее мужчины, — говорила она, — и мужчина всегда пользовался ее добротой. Не будем говорить о том, что мужчина живет разумом, а женщина — сердцем. Это всем известно. Но ещё не известно, чья жизнь лучше и разумнее — наша, женщин, или ваша, мужчин. Но мужчина не способен жить самоотверженно и бескорыстно, как это делает женщина.

Позднее до меня дошло, что она имела в виду, но в ту минуту, услышав такие слова, я рот открыл от удивления.

— Но, Дина, — воскликнул я, — в нашем обществе все равны, и каждый выбирает то, что ему больше подходит.

Она посмотрела на меня каким-то странным сожалеющим взглядом и продолжила:

— Во-первых, нам совсем не нужно равенства, а во-вторых, что касается выбора, то мы, женщины, очень ограничены.

Я это прекрасно знал, но мне, почему-то, хотелось убедить Дину в обратном. И я принялся горячо доказывать противоположную точку зрения. Дина меня некоторое время внимательно слушала, а затем тихо сказала:

— А теперь послушайте, что я думаю. Только не перебивайте меня и не пытайтесь спорить, если хотите знать, что думает женщина о своем настоящем положении.
Я покорно кивнул головой и приготовился слушать.

— Я часто ловлю на себе взгляды мужчин, которыми они меня раздевают. Знаете, от этого испытываешь не очень приятное ощущение. Иногда мне бывает просто противно. Поэтому я предпочитаю всегда строить с мужчинами отношения как с друзьями. Я, если хотите знать, страдаю из-за своей внешности. Если бы я была хоть чуточку уродливой, мне было бы легче, и отношения с мужчинами были бы у меня более искренними.

— Понимаю, — кивнул я головой, подумав о своих взглядах, которыми пожирал ее весь день. — Но многие мужчины влюбляются в вас искренне.

— Они видят только мое тело, красоту, но никто из них не замечает за ней человека. Такая любовь мне не нужна. Все мое естество восстает, когда меня рассматривают, как искусно изготовленный манекен. К сожалению, и вы тоже смотрите на меня такими глазами. Только побывав в нашей шкуре, можно почувствовать, какой несчастной бывает красивая женщина. Вы же, мужчины, со своей тщеславной рассудительностью никогда не ставите нас, женщин, наравне с собой. Вы всегда считали и считаете нас ниже себя и в физическом, и в умственном плане. Но ваша духовность всегда была искусственной и надуманной, в то время как мы обладаем природной духовностью. Мы рождены в ней. А что вы, мужчины, представляете собой? Вся ваша философия — бесполезное мудрствование. Она вам нужна для преодоления страха перед будущим. Вы ищете для себя утешения в сознательном уходе от действительности, от тех повседневных досадных мелочей, которые взваливаете на нас. Вы можете себе позволить сосредоточиться на чем-то великом и главном, то есть ни на чем. Вы ищете в природе всевозможные подтверждения вашего величия. И если вы их находите, то упиваетесь ими. Это и есть ваше утешение. Вы стараетесь заполнить вашу малополезную жизнь каким-то сверхвысшим смыслом, составляете надуманные правила, как вам жить, которые вас далеко уводят от природы, от той колыбели, где вы родились и которая является вашей средой. Вы роетесь в своём сознании, отыскивая доказательства вашего вечного нетленного существования, делающего вас причастными к Божественному Разуму, отыскиваете оправдания и придаете смысл любому вашему поступку.

Я от отчаяния закусил губу.

— Но вся ваша философия на поверку оказывается лишь забавной игрой вашего праздного разума, — продолжала Дина, — и ничего более. Дурманный сон. Уход от действительности и повседневных требований дня. Если мы, женщины, слабы, то не скрываем этого и не прячемся за панцирь личной философии, которая при ближайшем рассмотрении даже вам не может дать утешения. Мы ясно видим то, что есть на самом деле, и мы отчётливо сознаем, что нам необходимо сделать. Вы же сознательно взваливаете на нас всю мелкую и самую неблагодарную работу по дому, освобождая себя от всего, от всех обязанностей по отношению к детям, к семье, к нам, женщинам. Я ненавижу брак, хотя очень желаю иметь семью и детей. И эта ненависть рождается по той простой причине, что брак — это неравноправный союз. Это добровольное рабство для женщины. Пока я не встречу в жизни человека, по-настоящему понимающего эту несправедливость, я не выйду замуж.

Она замолчала. Некоторое время в нашем шалаше было слышно, как падают хлопья снега на крышу из веток, да потрескивают сучья в огне костра. Я молчал тоже, не находя слов, чтобы ей возразить. Затем Дина продолжала:

— Вы не задумывались над таким вопросом: кто создал религию и для чего?

— И что же?

— Религию создали мужчины: и христианство, и магометанство, и буддизм. И во всех этих религиях женщине отведено самое низкое положение. Религия — это культ мужчин, созданный для угнетения в первую очередь слабых женщин. Вы только вдумайтесь, все эти создаваемые веками легенды, проникшие в наше сознание, о возникновении Евы из ребра Адама, о ее соблазнении змеем-искусителем нацелены лишь на одно — унизить нас, ущемить наши права. Но придёт время, и мы спросим с вас, мужчин, за все. Ну, а пока...

Дина развела руками, как бы не зная, что сказать.

— А пока всё остаётся по-старому, и ничего не меняется в нашей жизни.

— А вот насчет библии вы немного не правы, — возразил я. — В притче об отведанном Евой яблоке с древа познания доказывается изначальная главенствующая роль женщины в обществе, когда на земле царил матриархат, и когда женщина первой открывала законы природы. По всей видимости, она тогда была умнее мужчины. Но последующий ход истории поменял все местами, природная целесообразность выдвинула мужчину на первый план...

— О какой природной целесообразности вы говорите? — воскликнула с возмущением Дина. — Просто мужчина взял в руки оружие и стал драться. Позднее он подчинил себе женщину. Вот и все. Он силой ее взял и силой удерживает ее в рабстве.
При этих словах я вспомнил о принце Фогельфрае и о том, что когда-то сам пришел к такому же выводу.

— Женщина в древности никого никогда не убивала. Это претит ее природе. Этим и воспользовался мужчина, подчинив ее себе. Даже амазонки не убивали женщин, они воевали только с мужчинами.

Я улыбнулся и воскликнул:

— Здесь, в этом неприступном ущелье, мне, наконец-то, удалось встретиться с последней амазонкой.

Дина тоже улыбнулась и ответила:

— Нет, к сожалению, я не амазонка. Но мне грустно за моих сестер, которые покорно позволяют мужчинам увлекать себя в их лабиринты заблуждений. Нет, наши прародительницы никогда бы не додумались до такого орудия само порабощения. А эти наши современные овечки без оглядки верят вам, полагаются на вас, и, в конце концов, жестоко расплачиваются за это. Ведь мужчины всегда обманывают женщин, поддерживают нашу разобщенность и сплачиваются там, где речь заходит о наших правах. Достаточно вспомнить о суфражизме на Западе и о чадре на Востоке. Да и сейчас вы при малейшей возможности стараетесь наступить на женщину. Это у вас в крови. Дай вам волю, так вы бы весь женский род превратили в единый публичный дом, и каждый бы из вас имел бы по многочисленному гарему жен. Если бы вам, конечно, это ничего не стоило.

Я с ужасом услышал эти слова и подумал: "Неужели Дина такая мужененавистница? Плохи мои дела". Она вдруг замолчала и долгое время не произносила ни слова. Пауза затягивалась, мне тоже не хотелось говорить. Дина думала о чем-то своем, у нее были грустные глаза.

Наконец, она нарушила молчание.

— Наши вечные уступки порождают у мужчин то отношение к нам, женщинам, которое мы заслуживаем. Это отношение из поколения в поколение передается детям, от отцов к сыновьям, от матерей к дочерям. Так звено цепляется за звено и тянется бесконечная цепь несправедливостей. И не видно конца всему этому.

Дина вскочила и выбежала из шалаша, как пугливая серна. Я хотел было выскочить вслед, догнать ее, но боль в ноге меня остановила.

Некоторое время я тупо смотрел на огонь догорающего костра и думал о том, что Дина останется для меня всегда недосягаемым идеалом. Мне вдруг опять показалось, что среди язычков пламени возникла фигурка принца Фогельфрая, который скривил рожицу и показал мне язык. Я тряхнул головой, чтобы не заснуть.
Вскоре появилась Дина с охапкой хвороста и сосновых веток. Она подкинула хворост в огонь и разложила ветки на снегу.

— Будем спать по очереди, — заявила она, — ночь будет холодной. Если уснем вместе, то замерзнем.

Я не возражал.

— Вы можете лечь спать, — сказала она мне, кивнув на настил из веток, — я покараулю.

Я отказался.

— Тогда вот что сделаем, — сказала Дина, — я немного вздремну, а вы последите за костром. Как только вам очень захочется спать, разбудите меня, я вас сменю. Но если даже вы не захотите спать, всё равно разбудите меня в два часа ночи, и я заступлю на свое дежурство.

Она дружески улыбнулась мне, опять превратившись в озорную девочку, легла на настил из веток и тут же заснула. Я просидел всю ночь у костра, поддерживая огонь и думая о горьких словах, высказанных Диной. Помимо любви, я проникся к ней еще уважением. О чем я только ни передумал в те ночные часы! Я поклялся себе разобраться во всей этих сложных вопросах, волновавших Дину, и с сожалением констатировал, что любовь нам, мужчинам, дана, как божье наказание за наше отношение к женщинам.

Когда забрезжил рассвет. Дина открыла глаза и сразу же накинулась на меня с упреками за то, что я не разбудил ее ночью. Утром она была совсем другой, нежной и ласковой, извинилась за свои вчерашние речи и просила меня обо всем забыть. Она призналась, что наговорила все с испугу, потому что не знала меня и боялась, как я буду вести себя ночью с ней.

Вскоре спасатели извлекли нас к всеобщей радости живыми и невредимыми на свет божий. Больше всех радовался Иван. Можно представить себе, что он пережил за эту ночь. Наш случай всем показался невероятным, еще долгое время он был на устах жителей всего города.


4. (Глава только для мужчин)

Перед моим отъездом Динин отец устроил у себя дома в мою честь вечеринку. Собралось много студентов и преподавателей университета.

Каждый раз, когда произносились витиеватые тосты, и предлагалось выпить за здоровье дам, Дина не упускала случая бросить в мою сторону озорной и чуть насмешливый взгляд. У нее не было отбоя от кавалеров, все ее приглашали на танец, но больше всех один симпатичный грузин, который буквально пожирал ее влюбленными глазами. Я выпил три стопки водки и, наконец, отважился пригласить Дину на танец. Как только она попала в мои руки, и я повел ее по комнате в легком медленном ритме танго, из меня, наконец, вылилось признание. Я наклонился к её милому ушку и прошептал:

— Я вас люблю. Будьте моей женой.

Она подняла свои очаровательные удивленные глаза и так же шепотом спросила:
— Вы это серьезно?

— Серьезнее некуда, — ответил я, задыхаясь, — я вас полюбил с того первого дня, когда увидел здесь.

— И вы делаете мне предложение после всех тех глупостей, которые я вам наговорила в ущелье?

— Да. Что бы вы ни говорили, вы во всём правы. Я приношу вам глубокие извинения за всех мужчин.

Дина опустила свои длинные ресницы и чуть слышно спросила:

— Но почему так поздно? Вы же завтра уезжаете.

— Извините. Раньше никак не мог решиться. А сейчас понял, что если я этого не сделаю, то упущу свое счастье. Так вы согласны?

— Да, — чуть слышно произнесли Динины губы.

Я чуть не закричал от радости на весь зал. Мне захотелось пуститься с ней в лезгинку или какой-нибудь восточный танец, вот жаль только, что я танцевать не умел.

— Я сейчас же переговорю с вашим отцом. А вы любите меня?

— Вы еще спрашиваете...

Я закружил её в танце. Тут же я подошёл к профессору и попросил его на пару минут удалиться куда-нибудь для конфиденциальной беседы.

Мы прошли в его тёмный кабинет, он включил настольную лампу, сел за стол и предложил мне расположиться в кресле. И я ему выложил всё, как есть. Профессор некоторое время молчал и выглядел совсем ошарашенным.
Затем он спросил:

— А что думает Дина?

— Дина согласна.

Он смущенно кашлянул в кулак, крякнул и приготовился произнести свой знаменитый монолог:

— Для меня это, конечно, большая честь, что ты просишь руки моей дочери, более того, я не мог бы и мечтать о лучшем зяте, чем ты. Но всё же я прежде всего должен к тебе обратиться как к коллеге. Правильно ли ты поступаешь, связывая свою судьбу с женщиной так рано?

Услышав это заявление, я открыл рот от удивления.

— Профессор, что вы такое говорите? — воскликнул я. — Вы можете мне сказать, что ваша дочь еще юная, что ей рано замуж. Но мне-то, слава Богу, уже скоро будет двадцать семь лет.

— Я об этом и говорю, — молвил профессор, смущенно кашлянув, — для нее супружество вполне нормально, на Востоке женщины выходят замуж еще раньше ее возраста. Этим летом, когда она сдаст все экзамены в училище и получит диплом, вы могли бы и пожениться. К тому же весной ей исполнится семнадцать лет. Но речь сейчас идет о тебе. Мне кажется, что тебе рано еще жениться.

— Боже мой, но почему, профессор? — воскликнул я, ударив ладонью по письменному столу от нетерпения.

— Если ты хочешь знать мое мнение, так и быть, я с тобой поделюсь им. Ты очень талантливый ученый, я постоянно читаю в научных журналах с большим интересом все твои статьи об истории борьбы женщин за свои права. Разумеется, ты будешь для моей дочери идеальным супругом, и она может стать тебе хорошей женой. Она знала, кого выбрать, — профессор усмехнулся и продолжил, — но я боюсь единственного, что, женившись, ты растратишь свой талант.

Я выразил мимикой лица свое удивление.

— Ты пойми, как только мы связываем себя с женщиной, все наши цели отдаляются от нас на такое недосягаемое расстояние, что то, чего мы могли бы сделать за год, максимум полтора, становится недосягаемым нам в течение всей нашей жизни. К какому бы порядку мы себя дома ни приучили, к женскому мы никогда не привыкнем, потому что этот порядок хаотичен и постоянно обновляется. Только-только вы привыкаете к определенной обстановке и расположению мебели, как бац, и опять всё меняется. На место дивана становится шкаф, диван передвигается к письменному столу, а сам стол меняется местами с пианино. Они постоянно завладевают нашим сознанием и внутренней организацией, и вы сами не замечаете, как оказываетесь у них в руках. Вы устаете бороться и подчиняться их стилю жизни. Они оказывают большее влияние, чем мы, на ваших детей, потому что, в основном, это они занимаются их воспитанием. И дети незаметно становятся их сторонниками во всем. Вырастая, они выбирают ту профессию, которую желает их мать. К отцу они относятся, по меньшей мере, терпимо, если не враждебно. А каков результат?

Профессор в негодовании развел руками.

— Постоянно из года в год женскими руками лепится феминизированное поколение. Эти вылетающие из гнезда птенцы смотрят на мир женскими глазами, воспринимают его с чисто женской логикой, пока их не исправляет сама жестокая реальность и необходимость. Если бы на свете жили только мужчины, то мир был бы намного рациональнее, разумнее.

Я улыбнулся, вспомнив Динины слова в ущелье, и подумал, что в противоположность ей, её отец, вероятно, является женоненавистником.

— Да-да, не смейтесь, — продолжал профессор, — в этом мире царит женский порядок, потому-то и идет у нас все наперекосяк. Что нужно женщине? Им нужна крепость, в которую они бы могли запереть своего мужа, своих детей и самих себя от всех превратностей жизни, ибо женщины по своей натуре останутся всегда пессимистками, несмотря даже на их кажущийся оптимистический характер. Они подсознательно видят в будущем только несчастия и опасности для своего очага и крепости. Это их характер породил в мире недоверие между людьми и государствами, потому что женщина никогда не сможет довериться другой женщине, она всегда останется ее соперницей. От этого и происходят все войны на земле. В природе две женские особи, если одна сразу же не подчинит себе другую, всегда будут относиться друг к другу подозрительно и антагонистично. Они всегда будут бороться между собой за гегемонию. Пословица: "Под одной крышей две женщины не уживутся", не лишена здравого смысла. А ты обращал когда-нибудь внимание, как они стараются вырядиться друг перед другом, чтобы пустить друг другу пыль в глаза? Это у них в крови, своего рода мелкая месть подруге. Да, такова их природа.

Профессор с отчаянием махнул рукой. А я с удивлением подумал: "Как у такого махрового женоненавистника могла вырасти такая прекрасная дочь?"

— Их кругозор узок, — продолжал профессор. — Все их интересы не выходят за бастионы их крепостей, они просто не желают видеть дальше порога своего домашнего очага, где они полновластные хозяйки. Мир им кажется враждебным. Так они считают и тратят все свои силы, чтобы удержать своих детей в этой крепости, предохранить их от превратностей и якобы тлетворного влияния мира. Будь их женская воля, они так бы всю жизнь и продержали своих детей возле себя в счастливом полу животном состоянии. Они очень изобретательны при устройстве своего очага, они всегда были и останутся самыми ярыми консерваторами в мире, чтобы сохранить то, чем они уже обладают. В этом отношении они хитры,
коварны, завистливы и алчны. Дай им свободу действия, и все государство они быстро приберут к своим рукам, втиснут под свою крышу. Не случайно самыми лучшими правителями в истории были императрицы и королевы, безраздельно владеющие всеми сокровищами государства и всеми своими подданными.
При этих словах профессор сделал страшные глаза.

— Женщинам совсем не свойственна философия, — продолжал он. — По их убеждению, она бесполезна и даже вредна для человеческого ума. Им незачем проникать в тайны мира, достаточно лишь видимости, что они обладают этим миром. Под их руководством в мире установился бы очень однобокий порядок и мир рухнул бы в несколько десятилетий. Я уже не говорю о том, что мы не приблизились бы ни на йоту к его пониманию.

Профессор замолчал. Мне показалось, что у него накипело на душе много обиды против женщин, которую он выплеснул передо мной. Я не мог поверить тому, что он слыл среди профессуры университета самым прекрасным семьянином.

— Однако не все женщины одинаковы, — заметил я, — среди них есть, наверняка, очень совершенные натуры. К примеру, ваша дочь. Нужно только поискать.

— У меня самого прекрасная жена, — воскликнул профессор, — но это ничего не значит. Нет правил без исключений. Кстати, ещё Ницше заметил, что совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина, но и нечто гораздо более редкое. Естественнонаучное исследование животных дает возможность подтвердить это положение. Ведь доброта — это неотъемлемое свойство женского сердца. А их красота? Не женская ли красота вдохновляет нас на бессмертные творения, толкает нас на безумные поступки?

— Может быть, мы слишком требовательны к ним и недостаточно требовательны к себе? — высказал я предположение.

— Вот-вот, — воскликнул возбужденно профессор, — так оно и бывает. Как только мы пытаемся объективно разобраться в этом деле, так сразу же идут поправки на их слабость и тому подобное. А в результате получается этакий приукрашенный, субъективно-поэтический взгляд на женщину. Мы же не можем посмотреть на нее без симпатии!

— А что нам остается делать? — возразил я. — Ведь мир не может существовать без женщин, и в мире им принадлежит не самая последняя роль. И мы, мужчины, должны приспосабливаться к ним, тем более, что женщины и в самом деле слабые существа. Мы должны их охранять, беречь, заботиться о них.

— А потом эти слабые существа нам сядут на голову, — вдруг воскликнул возбужденный профессор. — Уже сели. Представляю, что будет, когда они начнут создавать свой женский рай на земле.

Я заглянул через голову профессора в проем штор на окне на звездное небо и мечтательно произнес:

— Вот бы посмотреть на такой рай, у меня бы дело двинулось быстрее с моей диссертацией. Наверное, где-нибудь во Вселенной есть такой уголок, обжитый женщинами, так называемый, женский рай. Ведь не всюду же в космосе матриархат сменился патриархатом. Где-то, наверное, женские особи подчинили себе мужчин и держат их в своих руках, как мы женщин. Вот бы узнать, что у них творится в этом раю, как обстоят дела.

— Да уж не так, как у нас... — произнес уверенно профессор.

В эту самую минуту я увидел за его спиной принца Фогельфрая, который, выглянув из-за шторы, приветливо помахал мне рукой. "Уж этот мне вездесущий танцующий бог! — усмехнулся я. — Даже в кабинет профессора пробрался." И тут профессор ударил себя руками по ляжкам и вдруг заявил:

— И все-таки даже на смертном одре я буду вспоминать и думать о женщинах, потому что мужчине никак нельзя прожить без них, если он, конечно, не кастрат.
Я рассмеялся.

— Ну что, молодой человек, не передумал жениться на моей дочери?

Я покачал головой.

— Тогда пойдем к гостям и объявим о вашей помолвке.

Когда мы вышли к гостям, я увидел, что моя Дина танцует с симпатичным грузином. Признаюсь, что какое-то незнакомое и неприятное чувство шевельнулось в моей душе. Что это было — ревность или же чувство собственника, которое заставляет нас всегда смотреть на женщину как на свое или чужое добро?

Дина тут же оставила грузина и подскочила ко мне.

— Ну что? Почему так долго?

Я не успел ответить, профессор, обращаясь к гостям, провозгласил:

— Разрешите объявить о помолвке моей дочери с моим русским коллегой и представить вам жениха и невесту.

Общество отреагировало бурными аплодисментами, лицо симпатичного грузина перекосилось от сердечных мук. Мы с Диной взялись за руки и поклонились гостям, после чего начались поздравления.

На следующий день Иван отвозил меня из Нальчика на своей машине в аэропорт Минеральных Вод. Мы с Диной сидели на заднем сидении и всю дорогу целовались. Она подарила мне на прощание складной ножичек, тот самый, которым я перерезал веревку над ущельем. Целуясь с ней последний раз перед посадкой в самолет, я, наконец-то, вспомнил, где мне впервые встретилось, ее имя. О Дине писал Лев Николаевич Толстой в своём рассказе "Кавказский пленник". И я, покидая Северный Кавказ, оставлял свое сердце в плену моей ненаглядной красавицы, моей горной феи.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

"L'idea di una vita spirituale, di un contatto diretto con Dio, attiro molte donne colte di tutta Europa, da Renata di Francia (duchessa di Ferrara) a Vittoria Colonna, Giulia Gonzaga, Margherita di Navarra, Constanza di Francavilla".

 Gaia Servadio "La donna nel Rinascimento"

 "Идея духовной жизни, прямых контактов с Богом, привлекала многих просвещённых женщин Европы, начиная с Ренате Французской (герцогини Феррары) вплоть до Виктории Колонна, Джулии Гонзага, Маргариты Наваррской, Констанцы ди Франкавилла.

Гая Сервадио "Женщины в эпоху Возрождения"

"In generale le donne non parteciparono alle lotte di potere, alle guerre, alle violenze: aspirano invece, sentendono un grande bisogno, a una spiritualita che le liberasse...
 La maggior parte delle donne non aveva accesso al sapere, non scriveva, e quindi non ha lasciato testimonianze della propria vita."

 Ibid

 "В основном женщины не принимали участия в борьбе за власть, в войнах, в насилиях: они, наоборот, чувствовали большую потребность в духовной жизни, которая их освобождала...
Большая часть женщин не приобщалась к знаниям, не писала и, следовательно, не оставила сведений о своей собственной жизни.

Там же


1. (Глава только для женщин)

Вернувшись с Северного Кавказа, я погрузился с головой в изучение материалов, связанных с ролью женщин в обществе во время эпохи Возрождения. Я рылся в городских библиотеках, извлекая на свет Божий груды забытой литературы. Там-то я и познакомился с одним странным журналистом, по прозвищу Доктор Даппертутто, переводимому с итальянского, как доктор, поспевающий всюду или знающий обо всём.
Такое двоякое имя он получил по двум причинам. Во-первых, будучи женатым, он слыл большим пьяницей и бабником, не пропускавшим мимо ни одной юбки. Во-вторых, он знал обо всем и всех всё, что человек способен узнать в этом мире. Обычно после перепоив и тяжелого похмелья он удалялся в библиотеку, где, по его словам, "отходил от вертепного коловращения" и заодно "восстанавливал свою духовность".

Мы познакомились с ним довольно странным образом. Я хотел заказать в абонементе довольно редкую книгу, которую, как выяснилось, выдавали на руки для пользования только в читальном зале, сборник стихов французской поэтессы шестнадцатого века Луизы Лябэ. Когда я ее спросил, девушка-библиотекарь мне ответила: "На руках". На следующий день повторилась та же история. Мне стало интересно, кто мог еще кроме меня увлечься исследованием ее стихов на французском языке. Я попросил библиотекаря показать мне этого читателя, и она указала в зале на сидящего за столом длинного лысого очкастого парня еврейской наружности в рваных джинсах и стоптанных башмаках. По правде говоря, я и раньше встречал его среди читающей публики, и он привлекал всегда мое внимание своим эксцентричным поведением. Однажды он, ни с того ни с сего, расхохотался, как ненормальный, и заговорил сам с собой так громко, что обратил на себя взгляды всех присутствующих в читальном зале. Другой раз он начал чихать и чихал подряд раз двадцать, так что кое-кто, не выдержав, пытался его пристыдить. К тому же, чихая, он совсем не закрывал рта.

Я подошел к нему и, чтобы не привлекать чужого внимания, тихо спросил, сколько времени он еще намерен держать эту книгу. Он оторвал от книги безумные глаза и заорал на весь зал, как глухой:

— Что? Чего вам надо?

Все посмотрели в нашу сторону. Я тихо повторил свой вопрос.

— A-a, — воскликнул он, — забавная штучка! Я вижу, что вы тоже любитель такого чтения. Присаживайтесь.

И он гостеприимным жестом указал на стул рядом с собой. Со всех сторон на нас зашикали. Мне ничего не оставалось, как присесть к нему.

Он, как ненормальный, не говоря ни слова, опять углубился в чтение.

Однако книга стихов Луизы Лябэ лежала рядом с ним неоткрытой. Мне было интересно узнать, что захватило его внимание так, что он ни на что не реагировал. Я через его плечо заглянул в открытую книгу и увидел текст на итальянском языке:

"Louse Labe, (poetessa francese), allora adolescente a Lione, ando ad assistere allo squartameto del conte di Montecuccoli, accusato di aver avvelenato il Delfino. Tutta la citta era li per lo spettacolo, compresi il re e sua sorella Margherita di Navarra, che Luise ammirava per i suoi scritti. I cavalli iniziarono a tirare..."

 "Луиза Лябэ (французская поэтесса), в то время еще девочка из Лиона, присутствовала на четвертовании графа Монтекукколи, осужденного за отравление наследного принца. Весь город собрался на спектакль, включая короля и его сестру Маргариту Наваррскую, которую Луиза обожала за ее литературные труды. Лошади начали тянуть, и вопли агонии графа, вероятнее всего невиновного, покрыли шум возбужденной толпы. Когда последний вопль оповестил смерть Монтекукколи, толпа, воодушевленная спектаклем, закричала: "На колесо!" и, подбирая куски еще дымящегося мяса, побежала бросать их в реку".

Забыв обо всем на свете, я углубился в захватывающее чтение и очнулся лишь тогда, когда мой сосед предложил мне вместе перекурить.
Хотя я и не курил, но все же пошел за ним в курительную комнату. Там состоялась наша первая беседа.

— Относительно женщин мы все впадаем в крайнее заблуждение по двум причинам, — начал свой спич доктор Даппертутто, вынув зажженную сигарету изо рта, — во-первых, как философы, коими мы все себя считаем, мы лишены исторического чувства. Это наследственный не-достаток всех мужчин, потому что у нас развито самомнение, что мы можем прийти к постижению какой-нибудь истины через анализ современного человека. И мы совсем упускаем тот фактор, что женщины на протяжении всей истории жили в невежестве. Только наш век им позволил получить почти такой же уровень образования и некоторые возможности мужчин. И только в эти последние десятилетия среди женщин стали появляться писательницы, художницы и политики. Во-вторых, я согласен с утверждением, что признаком высшей культуры должна являться более высокая оценка малых, незаметных истин, найденных строгими методами, чем благодетельных и ослепительных заблуждений, обязанных своим происхождением метафизическим и художественным эпохам. Поэтому нам никак нельзя закрывать глаза на очевидные истины, которые мы, мужчины, со свойственным нам эгоизмом всегда старались не замечать.

Слушая его слова, я в душе возликовал от радости, подумав: "На ловца и зверь бежит. Как мне повезло, что я встретил человека, которого волнуют одинаковые со мной проблемы".

— А истины эти такие, что женщины никогда не были глупее мужчин, — продолжал доктор Даппертутто, — наоборот, во многих случаях они превосходили нас умом, и что в средние века мужчины всех умных женщин отправляли, если могли, на костер, считая их ведьмами. Элеонора Кончини, фаворитка Екатерины Медичи, была сожжена как колдунья. О самой же Екатерине, ненавидимой всеми, говорили, что она имела связи с дьяволом, и ее сына Генриха Третьего называли не иначе, как "Старший сын Сатаны". Многие женщины, не соответствующие меркам того общества, яркие, эксцентричные, обладавшие свободомыслием, но бедные и беззащитные, были осуждены за колдовство и попадали на костер. Так, например, Жентиле Будриоли, жена одного хирурга, была заживо сожжена в конце пятнадцатого века на центральной площади Болоньи и упомянута историками того времени как "великая ведьма, продавшая свою душу дьяволу".

Доктор Даппертутто рассеянно стряхнул пепел с сигареты себе на свитер и, глядя на проём двери, где по лестнице поднимались хорошенькие студенточки, продолжал:

— В основном Инквизиция вместе с иезуитами занималась отловом ведьм по всей Европе. Сколько бедных женщин окончило свои последние дни в страшных мучения на огне! Нам, мужчинам, до сих пор трудно подсчитать убытки, нанесенные в то время нашей цивилизации. Что и говорить. Среди женщин встречались не просто неординарные личности, но и самые совершенные образцы высшего типа людей. Достаточно вспомнить Викторию Колонну, маркизу де Пескара, которая вела переписку с Карлом Пятым и Микеланджело Буонарроти. А Джулия Гонзага, обожаемая одним кардиналом и чуть не попавшая в гарем Сулеймана Великого. О ней писали даже знаменитые поэты Ариосто и Tacco. A какой салон имела поэтесса и гетера Туллия Арагонская, умевшая играть на многих музыкальных инструментах. Первая женщина Италии Катерина Сфорца защитила свой город от Цезаря Боржия. А Симонетта Каттанео Веспуччи, будучи символом супружеской неверности, вдохновила Боттичелли написать с нее Венеру для галереи Уффици во Флоренции, Рафаэлло изобразил с нее Святую Марию для ватиканских залов, а на вилле Фарнезе представил ее то как нимфу Музу, то как Сибиллу, то Святую Марию делла Паче, или Роксану, жену Александра Македонского. А какие прекрасные сонеты написали Вероника Гамбара и Гаспара Стампа, умершие почти одновременно в середине шестнадцатого века. А наша с вами Луиза Лябэ, ставшая центром артистического круга. Я уже не говорю о таких знаменных женщинах той эпохи, как Маргарита Австрийская, Луиза Савойская, Изабелла Кастильская и Изабелла Гонзага, которая брала уроки по классическим наукам у самого Николо Паницеато за три дуката в месяц.

Даппертутто почесал ладонью свою лысую голову и убежденно пришел к заключению:

— Что и говорить. Могущественный орден иезуитов усматривал прямую угрозу со стороны просвещенных женщин. К ним, конечно, было не такое отношение, как к проституткам и евреям, которых заставляли носить желтые покрывала, но многие из них были объявлены ведьмами, потому что так было легче избавиться от них, отправляя на костер. Известность Виктории Колонны, маркизы де Пескара, была столь велика, что после ее смерти над ней несколько раз устраивались процессы. И римский Папа Пий Пятый жаловался, что смерть унесла ее раньше, чем смогли ее сжечь заживо. Я думаю, что женщины имеют к нам свой особый счет. Не знаю, сможем ли мы, мужчины, когда-нибудь искупить перед ними нашу вину.

В эту минуту я вспомнил о разговоре с моей горной феей на дне глубокого ущелья и подумал, что подсознательно многие женщины носят в своем сердце недовольство мужчинами.

Другой раз мы встретились с доктором Даппертутто в городе, и он пригласил меня к себе в фотолабораторию, которая находилась в подвале одного офиса. Как только мы спустились в подвал, и Даппертутто включил свет, я словно попал в фантастический мир. Весь огромный подвал был заставлен хитроумными всевозможными машинами и приборами, о назначении которых я даже не мог догадаться. Кроме всего этого я увидел чисто профессиональную аппаратуру: фотоаппараты последних моделей, обсо, гигантские фотоувеличители, ванны для проявки, наполненные химическими растворами. Бутылки и банки с проявителями, закрепителями, фиксажами. Одним словом, здесь была представлена вся современная сложнейшая индустрия ретроспективной съемки с ее техникой, механикой и химией.
У входа стояли шкафы с фототекой и наваленными сверху ворохами каких-то немыслимых чертежей, графиков, таблиц и формул. Дальний угол занимал огромный агрегат, что-то среднее между паровозом и пылесосом, напоминающий еще атомный котел с проводами высокого напряжения. Я не ошибусь, если скажу, что этот подвал походил на лабораторию средневекового алхимика. Однако особую прелесть этому подвалу придавали фотографии симпатичных девушек, развешенные по стенам. Их было не меньше тысячи.

— Ну, как? — спросил меня Даппертутто.

— Потрясающе! — воскликнул я. — А чьи это фотографии?

— Фотографии незнакомок, которых я встречал повсюду.

— В нашем городе?

— Не только. Кое с кем из них мне удалось встретиться даже в космосе.

Даппертутто явно пытался меня разыграть, но я не стал реагировать на его шутку, а спросил:

— Ты их просто снимал, и у тебя ни с кем из них ничего не было?

Даппертутто кивнул головой и загадочно улыбнулся.

Он предложил мне сесть в кресло и потушил свет. Я словно опустился в другой мир. Да, это был мир космического хаоса. Вокруг меня слева и справа, снизу и сверху светились огоньки. Тысячи огоньков, как далекие звезды в безбрежном океане космоса.

— Что это? — ахнул я.

Даппертутто включил свет и, стоя у рубильника, улыбался. Космос с мириадами звезд исчез.

— Знаешь, — признался он, — вначале я намазал фосфором те места, на которые натыкался в темноте при проявке. А потом это мне понравилось, показалось интересным, и я наметил ориентиры и точки не только на близлежащих предметах, но и в самых дальних углах. Получилось нечто вроде космического звездного мрака. Такой же вид, который открывается из созвездия Кассиопеи.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Ну-ка, потуши еще раз свет.

Мы опять погрузились в космическую тишину и необъятность звездных просторов.

— Здорово! — опять воскликнул я. — Вот это картина, ни в одном планетарии такого не увидишь. Давай так посидим немного, не включая свет.

Где-то рядом Даппертутто опустился в кресло, и мы, как два бога во Вселенной, начали нашу космическую беседу. Вокруг нас горели только звезды.

— Какая красота! — восхищённо произнес я. — Отличное место для медитации.

— А я частенько сижу так, — признался Даппертутто, — воображаю, что это звезды, думаю о чем-нибудь своем. Всякое приходит в голову. А иногда, не поверишь, сидя так, вдруг делаю неожиданные открытия.

— Какие, например?

— Всякие разные. Вот, к примеру, изобретаю что-нибудь для своей машины, которая стоит в углу. Какое-нибудь усовершенствование.

— А что это за машина?

— Тут в двух словах не объяснишь.

— Тогда объясни в трех словах.

— Я хочу с ее помощью добиться проявления снимков вечности.

— Чего? Чего?

— Пока еще плохо получается, но кое-что уже есть. Даппертутто включил свет, порылся в шкафах и показал мне снимок.

Я ничего не понял из того, что там было изображено.

— Это снимок нашей Галактики со стороны созвездия Кассиопеи, — пояснил он мне.

На тёмном, почти черном снимке виднелась еле заметная полоска из бледных точек. Они как бы сливались в одну сплошную ленту и при определенной фантазии могли походить на Млечный путь. Отдельные белые точки были разбросаны по всей фотографии. Это отдаленно напоминало звездное небо. Но я не мог утверждать, что это не был снимок звездного неба, тем более, что не видел его со стороны созвездия Кассиопеи.

 "Черт бы его побрал с этим созвездием, — подумал я, — с такой идеей-фикс можно, чего доброго, попасть в дурдом."

— Ну, как? — спросил меня Даппертутто. — Что ты об этом думаешь?

Я пожал плечами и ничего не ответил.

— Так вот, — вдруг воодушевился он, — я сконструировал машину потока, вернее, нечто подобное пушке лазера, при помощи которого можно эманировать себя в любую точку Галактики и вернуться назад.

 "Совсем рехнулся, — подумал я, — или он ненормальный, или пытается опять разыграть меня на почве научной фантастики. Но не на того нарвался".

Я, сделав скучающую физиономию, демонстративно зевнул и предложил:

— Давай лучше потушим свет, тихо посидим и поговорим о женщинах.

Даппертутто сразу же согласился. По-видимому, эта тема его интересовала больше всего. Он потушил свет и мы, погрузившись в космическое пространство, повели разговор о женщинах.

— А ты знаешь, что мозг женщины более совершенен, чем мозг мужчины, — были его первыми словами в темноте.

— Очень сомневаюсь, — воскликнул я, — возможности мозга человека независимо от пола должны быть одинаковы.

— Вначале я тоже так думал, — заявил Даппертутто, — пока не побывал в космосе. Скажи, а вот с тобой такого не бывало, что в твоих мыслях всегда остается что-то недодуманное, а на словах недосказанное?

— Бывало, — согласился я.

— Как будто бы какая-то преграда мешает тебе выразить твою сокровенную мысль. Ты уже совсем близок к этому просветлению, и вдруг бац, и мысли побежали совсем в другую сторону. И что-то важное так и осталось за бортом в стороне от твоего сознания невысказанным и неясным, оно уносится от тебя прочь, и, может быть, ты уже никогда больше не вернешься к этому месту.

— Да, случалось со мной подобное, — согласился я, — но отчего это бывает? Почему так?

— От несовершенства нашего разума. Говорят, что с женщинами такое никогда не случается.

— Почему?

— Да потому, что мужчина появляется из женщины. И женщина является нашей первоосновой.

— И что из этого следует?

— Из этого следует, что где-то, на каком-то выходе из них, они ставят нам блокиратор, который тормозит наше мышление. На каком-то подсознательном уровне они нас контролируют.

 "Ну и чушь", — подумал я, однако не высказал своего суждения вслух.

— Видишь ли, — продолжал он, — мозг человека еще долгое время будет оставаться для нас загадкой. Я где-то читал, что несколько минут интенсивного мышления требует межнейронных связей, число которых столь же велико, как число атомов во всей солнечной системе, то есть, десять в пятьдесят шестой степени. Поэтому справедливо считают наш мозг миниатюрой космоса. Возможно, это и есть наш живой космос, где мы все обитаем.

Меня вдруг охватило странное чувство, подобное тому, как если бы я сидел в своей собственной голове и взирал на движение своих мыслей изнутри. И я взирал уже на светящиеся точки, как на нейроны своего головного мозга.

— Американский профессор Джудсон Херрик в своей книге "Мозг крысы и людей" приходит к выводу, — продолжал он, — что цифра возможных ассоциаций между нейронами коры головного мозга для любой практической цели может считаться приближающейся к бесконечности. Что очень роднит наш мозг с космосом. Поэтому если практически мы не можем познать Вселенную, то ассоциативно и подсознательно способны прочувствовать любые процессы, происходящие там. А сейчас скажи мне, у кого больше всех развита интуиция?

— Конечно же, у женщин, — воскликнул я.

— Это и доказывает, что женский ум совершеннее мужского.

Я не знал, что ему на это ответить.

— И последнее, — заявил доктор Даппертутто убежденным тоном, — в заключение хочу сказать, что женская природа вечна и неуничтожима, как душа, мужская же субстанция временна и преходяща, как дух, ибо в своей основе душа первичнее духа, она порождает его. Мы с тобой обречены на уничтожение. Они же живут вечно.
Он включил свет, и вместо огоньков я увидел тысячи лиц симпатичных девушек, как будто эти светящиеся души вдруг приняли пленительные образы. Я был настолько поражен всем этим, что долгое время не мог найти слов, чтобы выразить свое отношение к сказанному им и увиденному.

Когда я выбрался из подвала доктора Даппертутто, где находилась его космическая лаборатория, у меня долгое время сохранялось ощущение какой-то причастности к вечности.


2.

До наступления лета в городе ничего не происходило. Я ходил на лекции, в свободные от преподавания часы писал любовные письма Дине и получал от нее такие же теплые послания, время от времени встречался с моим ректором и, подобно Парсифалю, пытался переубедить его, а где не помогало, перехитрить, как самого Клингзора, отстаивая результаты своих исследований.

Но вот однажды, с началом экзаменационной сессии в университете, началась целая череда загадочных происшествий, которые враз выбили меня из спокойного русла моей нормальной жизни. Все началось с того, что уфологи переполошились сами и поставили на ноги всю общественность города. Многие горожане вечером до заката солнца наблюдали необычное явление. С неба спустился серебристого цвета шар до высоты трех-четырех километров и неподвижно повис в воздухе. Это зависание наблюдалось чуть западнее города, так что все жители могли свободно обозревать данный неопознанный объект в течение целого вечера. (К сожалению, я лично его не видел, так как просидел весь вечер в библиотеке, и мне никто ничего не сказал.) По словам очевидцев, перед тем как солнце погрузилось за горизонт, шар вспыхнул, засветился розовым светом, а затем ярко-красным, и стал двигаться на восток. Миновав город, он вдруг пропал из виду, как будто растворился в небе.
Многие наблюдатели ломали голову, что это могло быть, гадали и судили на сто рядов, но никто толком ничего не мог объяснить. Впрочем, в жизни каждого города случаются подобные истории, когда над домами появляются и зависают любопытные и нахальные Неопознанные Летающие Объекты. В этом нет ничего удивительного. Но вот на следующий день со мной начали случаться такие приключения, которым я до сих пор не могу дать объяснения.

Утром по дороге в университет я встретил на тенистой стороне улицы четырех девушек необыкновенной красоты. По правде сказать, после того как я влюбился в Дину, меня мало интересовали даже красавицы, которых в городе имелось в изобилии. Но девушки, которых я встретил на улице, обладали какой-то небесной красотой, и одеты они были экстравагантно. Многие прохожие мужчины провожали их восхищенными взглядами. Летом с началом туристского сезона город всегда наводняли иностранцы, и меня этим невозможно было удивить. Но вот их красота поразила меня настолько, что я остановился и даже сошел с тротуара, уступая им дорогу. Мне показалось, что одну девушку я видел где-то раньше.

Около полудня я встретил возле исторического музея доктора Даппертутто. Я собирался выйти на набережную, чтобы побродить по тенистым аллеям сада и предаться своим грезам о Дине, как он вернул меня из райских садов и воздушных замков на грешную землю хлопком по плечу сзади.

— Привет, старина, как дела?

— Это ты? — удивился я.

— А ты бы хотел, чтобы это был Святой Гавриил-Архангел?

Я пожал плечами. На набережной прогуливалось очень много симпатичных студенток. Я подозревал, что Даппертутто использовал набережную для своей охоты за "ловушками духов", как он называл девушек. Последнее время у меня вызывало опасение его психическое состояние. Несколько раз, встречая меня в библиотеке, он вдруг принимался нести такую чушь, что я серьёзно начинал думать: "Если я выдержу с ним час такой беседы, то сам стану ненормальным".

Однажды, он мне заявил вполне серьезно, что ему удалось через свою лазерную пушку потока установить наличие в непосредственной близости от земли женского гасителя мужской энергии, которая из-за этого не может проникать в космос. Я тогда впервые подумал: "Да у тебя, я вижу, братец, крыша поехала". Правда, я ему этого не высказал вслух, но он, вероятно, понял это по моей реакции и тут же переменил разговор. Другой раз он спросил меня, что я думаю по поводу повышенной склонности женщин к фанатизму. Тогда разговор у нас получился более продолжительный. Я ему сказал, что женский фанатизм нисколько не отличается от мужского, но он тут же принялся мне рьяно доказывать:

— Их фанатизм, как особая склонность женского характера, совсем не похож на нашу мужскую приверженность чему-либо, — горячился он. — Женский фанатизм фатален. Если мы становимся фанатами из-за своих убеждений, или невольно потакая каким-то своим неодолимым склонностям, то женский фанатизм — это их ответная реакция на мужское действие, на нашу с тобой агрессию. Своим фанатизмом они стараются защитить себя, не дать нам растоптать их душу.

И в этот раз он сел на своего любимого конька и его душа опять понеслась в рай.

— Ты только подумай, — доказывал он мне, — если наш мужской дух разрушителен, то по идее их душа от природы должна быть созидательной и на каком-то этапе обязана гасить наш мужской дух.

— Как гасить? — переспросил я.

— Не знаю. Но может быть, сжигать его на костре, как это делала в средние века Инквизиция с чрезмерно умными женщинами.

Я ничего ему не ответил, но мне показалось, что кое в чем он прав, нужно отдать ему должное. Может быть, когда мы стремимся прийти к какому-нибудь просветлению, напрягая все свои интеллектуальные способности, сама душа наша не желает этого, ибо интуитивно чувствует все опасные последствия такого озарения. Собственно говоря, в чем мы себя самоусовершенствовали со времен древних греков? Только в изобретении смертоносного оружия. Те одежды, которые примеряли на себя древние греки и тут же отбрасывали из-за невозможности их носить, мы на протяжении всей истории не только пытаемся напялить на себя, но и при этом еще восхищаемся собой и всем этим маскарадом.

Может быть, в самом деле, мужчина исчерпал себя как исторический индивидуум, способный двигать дальше историю развития человечества?

Может быть, мы стоим на пороге новой эпохи?

Но тут мои мысли побежали совсем в другом направлении, потому что их прервал доктор Даппертутто своим заявлением:

— Но душа не может существовать без духа. Он, в свою очередь, как бич, хлещет ее и не дает ей лениться. Леность души — это тоже болезнь. Может быть, на нашей земле проводится тот самый эксперимент, когда женское космическое начало решило апробировать модель мужского общества.

Эта мысль привела меня в крайнее возбуждение. Я остановился и сказал:

— Слушай, давай-ка где-нибудь устроимся, и, не спеша, поговорим обо всем.

— Пошли в ресторан, — предложил мне Даппертутто, — заодно и пообедаем. Я знаю одно отличное заведение на крыше под зонтиком. Летний ресторанчик на свежем воздухе. И народу там всегда мало, нет этой толчеи.

И мы отправились в ресторан. Как видно, Даппертутто иногда так же, как и я, испытывал потребность в уединении. Мы поднялись на второй этаж ресторана, вышли на веранду и уселись за столиком под тентом. Официантка принесла нам две кружки пива.

— Что ты слышал об НЛО? — спросил я его, сдувая пену с пивной кружки.

— Что и все в городе, — ответил он, глядя задумчиво на небо, открывающееся с веранды.

— Ты ничего о нем не написал в свою газету?

— А что ты хочешь, чтобы я написал? "Над городом завис НЛО". И все? Ну, еще можно добавить: "НЛО улетел на восток". Ну, конечно, если подумать, то можно высосать из пальца еще что-нибудь. Но сколько воды ни лей, ничего кроме этого читателю не сообщишь. А вдруг это не НЛО, а какой-нибудь зонд, унесенный ветром с метеостанции. Или, может быть, какой-то болван запустил воздушный шар.

— Но воздушные шары не перемещаются со сверхзвуковой скоростью.

— Верно. Значит, это мираж. Пока ученые не объяснят это явление, я палец о палец не ударю, чтобы написать о нем заметку. Я в упор не буду видеть никаких НЛО. Достаточно и того, что никто не верит в мои изобретения, и все считают меня сумасшедшим. Даже ты не веришь мне.

Я не успел ему ответить. Я увидел его лицо с открытым ртом, застывшим от удивления. Его обалделый взгляд был устремлён куда-то вдаль за моей спиной.

— Батюшка мой родный, — воскликнул он, — да кто же это к нам пожаловал? Вот так красотки, сроду таких не видывал, а идут-то как, словно земли под ними нет, точно по воздуху плывут.

Я оглянулся и увидел тех четырёх иностранок, которые прошли мимо нас и уселись за столиком рядом.

— Жаль, что их четверо, — вздохнул Даппертутто, — если бы их было двое, то мы бы обязательно подсели к ним. А так неудобно тащиться со своими стульями, да и на каждого по две, это многовато. Ты только посмотри, сколько собралось красоты, и все за одним столом. Слушай, ты бы какую из них выбрал?

— Да что ты такое говоришь, — воскликнул я, — у меня есть невеста в Нальчике, к тому же, разве ты не видишь, что они иностранки.

— Да брось ты, — подпрыгнул на стуле от нетерпения Даппертутто. — У тебя невеста в Нальчике, а у меня жена дома, но я ничего не говорю. А иностранки, разве они не женщины?

— Да нет. Ты на меня не рассчитывай, — запротестовал я. — Уволь меня, я по женской части не мастер.

— А от тебя никто не ждет мастерства — воскликнул Даппертутто, — просто поддержи меня. Будь другом.

К красавицам подошел официант, и они по-русски сделали заказ.

— А говоришь, что они иностранки, — воскликнул об-радованный Даппертутто и потер руки. — Слышал, как они говорят, получше, чем мы с тобой.

Он сделал несколько больших глотков из пивной кружки, облизал губы, его глаза помутнели.

— Наверное, стюардессы, — сделал он предположение.

— Может быть, поговорим о чём-нибудь другом, — предложил я. — Неудобно так пялиться на них.

— О чем же другом можно говорить, — воскликнул возбужденный Даппертутто, — когда они сидят рядом. Да брось ты. Давай лучше подумаем, как их можно подцепить.

Официант принес им на подносе две бутылки лимонада и четыре бокала. По его виду чувствовалось, что он был на седьмом небе от счастья, обслуживая таких клиентов. Он открыл бутылки, наполнил их бокалы, улыбнулся, о чем-то их спросив, поклонился и ушел.

Одна из девушек с холодной северной красотой и белыми, как у альбиноски, крашеными волосами отпила из бокала глоточек, посмотрела в нашу сторону ироничным взглядом и улыбнулась. Даппертутто так и просиял.

— Все! — чуть не заорал он возбужденно. — Сфотографировано! Я уже наметил, кого выбрать. Сейчас же познакомлюсь. Как жаль, что нет оркестра. Еще рано. А то бы пригласил её на танец. Слышишь, я ту, что улыбнулась, застолбил.

Даппертутто, по-видимому, решил идти по пути наименьшего сопротивления.

К нам подошла официантка и спросила, будем ли мы еще что-нибудь заказывать.

— Будем, — ответил Даппертутто. — Принеси нам две кружки пива.

Она ушла.

— Ах, как мне хочется жгучей любви, — воскликнул Даппертутто, — вот прикоснись ко мне, чувствуешь, как всего колотит? Со мной редко такое случается, только при самых высоких приливах страсти.

Я затравленно посмотрел по сторонам, думая, как мне выпутаться из сложившейся ситуации. Даппертутто, поймав мой взгляд, решил нанести мне сокрушительный удар, чтобы окончательно положить конец всем моим колебаниям.

— Да ты что? Случай сам плывет к нам в руки, а ты отказываешься. Ничего не случится с твоей невестой. Ты хоть перед свадьбой немного погуляй, расслабься, не лишай себя такого удовольствия. Всё будет что-то вспомнить потом на старости лет.

Услышав эти слова, я невольно улыбнулся, подумав, что ему-то на старости лет можно будет много чего вспомнить.

— Вот это уже лучше, — воскликнул он, обрадовавшись моей улыбке, — бери пример с меня, я даром времени не трачу. Только нужно найти подходящий объект. А если цель определена, то нужно просто спустить курок, бац, и дичь у тебя в кармане. Я-то уж умею доводить дело до конца. Главное здесь — не упустить момент. Ты хочешь какую?

Я рассмеялся и сказал:

— Так уж все они бросятся к тебе на шею.

Но Даппертутто мне ничего не ответил, он встал из-за стола, направился к девушкам и начал с ними переговоры. Я не мог разобрать его слов. Он стоял ко мне спиной и говорил тихим вкрадчивым голосом, словно мурлыкал, как майский кот на завалинке. Я видел, как одна из них отрицательно покачала головой. Но Даппертутто был не из таких, кого легко можно было обескуражить отказом. Он стал размахивать руками и что-то доказывать. Затем я услышал их легкий смешок. И, о чудо! Я увидел, как две девушки встали из-за стола и вместе с ним направились ко мне. Две другие вскоре рассчитались и ушли. Я вскочил со стула, как ужаленный, и не знал, куда девать руки. Обе девушки оказались прехорошенькими.

— Знакомьтесь, — представил меня Даппертутто. Одна сказала: "Гая". Другая назвалась: "Ле Фей". Я поразился такому совпадению.

— Вы, должно быть, из Прибалтики? — поинтересовался я.

— Из надлунного города, — аллегорично произнесла Ле Фей.

Даппертутто захохотал так, как будто ему щекотали под мышками, и сказал, что очень уважает чувство юмора. Хотя я очень сомневался, что он понял ее шутку. Девушки уселись за стол. Ле Фей была той самой, что улыбнулась нам, и которую застолбил Даппертутто. Я сообразил, что Гая предназначалась мне. Ее лицо казалось мне знакомым, как будто я встречал ее раньше. Разумеется, этим утром я видел её на улице недалеко от университета, но и тогда мне в голову пришла та же самая мысль, что я встречаюсь с неё не первый раз. Я не знаю, кто из них двоих был симпатичнее. Но странное дело, когда вам предлагают выбрать из двух прекрасных и почти одинаковых по стоимости вещей одну, вы, может быть, и находите какие-то особенности у той вещи, которая вам понравилась больше, но когда вам показывают те же вещи и говорят, что вот эта вещь принадлежит вам, а та — кому-то другому, то у вас невольно возникает чувство зависти, не потому, что ваша вещь хуже, а вы, как собственник, уже хотели бы получить и другую вещь. Так было и в моем случае. Не то, чтобы я забыл о Дине или стал ее сравнивать с Гаей, нет, о Дине и не могло быть речи. Но в данном случае при сравнении двух этих девушек произошло совсем другое. У меня даже и в мыслях не было намерений завязать какие-то отношения с моей новой знакомой, так просто я решил поддержать беседу, и все же когда сравнил двух девушек, мне почему-то показалась Ле Фей более недоступной и от этого еще более желанной.

Даппертутто избрал тактику педалирования эмоционального расслабления и взвинчивания состояния непринужденной весёлости, которая безотказно ломает преграды всякой условности. Он был мастером анекдотично-иронического стиля разговора, то, что требуется от всех мужчин при завязывании и начальной стадии знакомства с девушками. Поскольку у него была цель незамедлительно перевести наши отношения в легкий флирт, он беспрестанно сыпал шутками на тему любви и привязанности к женщине. Я должен отдать ему должное, выходило у него на славу. Он был остроумен, так и источал из себя веселые истории.

Девушки смеялись. У них было все в порядке с юмором. Насколько мне удавалось, я пытался поддержать его стиль поведения.

В самый разгар нашего веселья он вдруг наклонился ко мне и шепотом спросил:
— Ты сможешь их занять минут на десять?

— А что? — так же тихо прошептал я.

— Я сбегаю к офису и пригоню свою машину. Повезем их ко мне на дачу. Приготовься, нам предстоит бессонная ночка.

— Ты с ума сошел, — воскликнул я.

Но Даппертутто разогнулся и уже громким голосом объявил:

— Девочки, вы можете подождать меня пять минут? Мне нужно позвонить.
Те ответили улыбками и кивками головы. Он тут же сорвался с места и исчез в проеме двери. Я остался с ними один, и мне пришлось взять на себя роль maitre de plaisir в нашей светской беседе. Насколько я был на высоте, не мне судить, но когда я увидел в дверях запыхавшегося Даппертутто, то вздохнул с облегчением.

Он появился подобно Фигаро и воскликнул:

— Вот и я. О чем речь?

— Об отношении мужчины к женщине, — ответила Ле Фей, — кстати, а как вы относитесь к женщине?

— Я молюсь на них, особенно перед сном, — воскликнул Даппертутто, сложив перед собой ладони и закатив глаза, — о, если бы у меня была такая жена, как вы, я бы носил ее на руках всю жизнь.

— Что-то не похоже, чтобы на земле нашелся хотя бы один человек, способный носить женщину на руках, — улыбнулась Ле Фей. — Пока что мы убеждаемся в обратном.

— А почему мужчины не допускают женщин к престижным профессиям? — спросила Гая.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Даппертутто.

— Ну, скажем, дипломаты, генералы, ученые, министры и политики в общей своей массе — все мужчины. Я уже не говорю, что мужчины контролируют все области искусства, культуры, экономики и политики в мире.

— Но в таком случае, кто же будет рожать детей? — воскликнул Даппертутто, который только что клялся носить всю жизнь на руках свою жену.

Гая ответила:

— Для женщины вполне достаточно того, что она рожает и вскармливает грудью ребенка. Почему бы мужчинам ни взять на себя труд воспитывать детей с младенческого возраста дальше?

— Стирать пеленки, варить обеды, бегать по магазинами, — передразнил ее Даппертутто.

— А почему бы нет?

— Нет уж, девочки, не учите нас жить. Сама природа предопределила женщине ее судьбу и образ жизни.

— Вы в этом ошибаетесь, — спокойно заметила Ле Фей. — Если женщины на каком-то этапе развития здесь, на земле, уступили мужчинам свои права, позволили им оседлать себя, это далеко не является природным предопределением.
Даппертутто подмигнул мне и шепнул, заслонив рот ладонью: "Феминистки".

— Полностью согласен с вами, — сказал я. Даппертутто посмотрел на меня, как на идиота, но зато Гая подарила мне более нежный взгляд.

— Чего же вы хотите? — воскликнул он.

— Все функции в жизни общества должны быть равномерно поделены между мужчиной и женщиной, — твердо заявила Ле Фей. — Более того, женщине, в связи с её страданиями при рождении ребенка, нужно отдать предпочтение. Именно женщина должна стать правительницей мира.

— А мужчина у нее в услужении, — язвительно заметил Даппертутто. — Хорошенькая перспектива.

— Но при нынешнем положении дел получается наоборот, — строго заметила Ле Фей. — Вы не находите, что это несправедливо? Только что вы уверяли нас в том, что молитесь на женщин и собираетесь носить их на руках.

— Только одну женщину, — воскликнул, вскакивая со стула, Даппертутто, — такую, как вы, мадмуазель Ле Фей.

Он схватил девушку на руки, поднял ее и понес к выходу. Мы все дружно рассмеялись. Я расплатился с официантом и вместе с Гаей последовал за ними.
У выхода в ресторан стоял автомобиль доктора Даппертутто. От его вида я содрогнулся, а девушки не могли сдержать хохота, когда наш весельчак предложил всем прокатиться на этой колымаге. Автомобиль, вероятно, пережил вторую мировую войну. Кавказцы, стоявшие у ресторана, рты открыли от удивления, когда наблюдали, как красавицы со смехом усаживались в разваливающийся драндулет.
Ле Фей села на первое сидение рядом о водителем, мы с Гаей устроились сзади. Втискиваясь в автомобиль, я тихо спросил Даппертутто:

— А это небезопасно — ездить на твоей машине?

— Не бойся, — ответил он, — всю жизнь езжу.

— Тогда завези меня домой, я захвачу бритву.

— Захвати побольше спиртного.

Я назвал ему свой адрес, и мы поехали. Автомобиль трясся всем корпусом, чихал и выпускал клубы дыма, как паровоз. Девушки визжали от восторга, им в жизни не приходилось ездить на такой машине. У своего дома я выскочил из машины и бегом поднялся по лестнице на пятый этаж в свою квартиру. Как только я открыл дверь, то сразу же увидел его, того самого принца Фогельфрая, который допекал меня своим назойливым присутствием еще во время моей командировки в Нальчике.
Он развалился, как хозяин, в моем кресле, закинув ногу на ногу и держа в руках одно колено, покачивался из стороны в сторону, улыбался, и, казалось, поджидал меня. Должен признаться, что от всей этой беготни и суеты, вызванных этим легкомысленным знакомством с девушками, я словно потерял голову, ни о чем не думал и, наверное, поэтому не удивился, когда увидел его в своей комнате.

— Наконец-то, я дождался тебя, — воскликнул принц Фогельфрай. — Я думаю, что ты не откажешь мне в моей просьбе взять меня в чемодане в ваше путешествие. Ведь ты мне это обещал.

Я опешил.

— Сейчас? Взять вас с собой? Но с нами только две девушки.

— Уверяю тебя, — воскликнул принц, — в путешествии девушек у нас будет предостаточно.

Я вдруг вспомнил Дину, и мне стало стыдно.

— Да полноте, — успокоил меня принц, — стоит ли терзать себя угрызениями совести, когда ты уже пустился во все тяжкие грехи.

Он заговорщически подмигнул мне и стал торопить.

— Доставай быстрее чемодан.

— Зачем чемодан? — развел я руками. — Я могу вас представить дамам.

— А вот этого делать не надо, — воскликнул принц, — дамы не должны меня видеть ни при каких обстоятельствах.

Я вытащил из-под кровати пустой чемодан и раскрыл его.

Принц принялся туда укладываться, напевая песенку:


Этой ночью, точно жуть,
Навевал бездомный ветер,
Надрывая стоном грудь.
Я в зловещем лунном свете
Тщетно силился уснуть,
Отгоняя страхи эти.


— Вы не будете против, если я суну к вам туда бритву и пару бутылок вина? — спросил я.

— Совсем не против, — засмеялся принц, — можешь уложить хоть весь свой гардероб, я много места не займу.

Я застегнул чемодан и спустился с ним вниз по лестнице.

Увидев меня с чемоданом, Даппертутто, засмеявшись, воскликнул:

— Ты что же, захватил с собой весь свой винный погреб?

Я ничего не ответил, сунул чемодан в багажник и влез в машину.

— Вы куда-то собрались ехать? — спросила с иронией Ле Фей, повернувшись ко мне с первого сидения.

— Как куда? С вами на дачу, — ответил я, обалдело хлопая глазами.

— А что у вас в этом большом чемодане?

— Фрак, — соврал я.

Ле Фей рассмеялась, и я заметил, как в ее глазах блеснули хитрые искорки.

— Ах да, фрак вам, конечно же, может пригодиться, — сказала она, продолжая смеяться.

Мы тронулись с места, и всю дорогу Даппертутто, не переставая, сыпал шутками и остротами. Мы выехали из города и понеслись по гладкому шоссе на юг, в сторону гор. Вскоре дорога стала петлять, мы поднимались все выше и выше к небу. Девушки восхищенно смотрели из окон и сравнивали места с горными ландшафтами Швейцарии. Машина ревела, как зверь, но преодолевала подъем.

— Женщины — это самые прекрасные создания на свете, — орал во все горло Даппертутто, вертя руль из стороны в сторону. — Я славлю Творца за то, что он создал венец своего творения. Я готов целовать следы женских ножек на этой благодатной земле.

Ле Фей положила ему руку на плечо и спросила:

— Неужто, в самом деле, вы способны целовать следы женских ног?

— Клянусь! — воскликнул Даппертутто. — Клянусь здоровьем моих детей.

Я знал, что у Даппертутто не было детей, а впрочем, может быть, у него были внебрачные дети.

В таком приподнятом настроении мы доехали, наконец, до дачи Даппертутто, расположенной у подножья синей скалы в гуще кедрового леса. Машина остановилась возле ворот. Доктор выскочил из машины и провозгласил:

— Кавалеры вносят дам в дом на руках.

Он схватил Ле Фей и понес ее по ступенькам крыльца в дом. Мне ничего не оставалось, как взять Гаю на руки и последовать его примеру. В ней было не более сорока трех-четырех килограммов при ее довольно высоком росте. Я легко поднимался по ступенькам лестницы, ведущей в дом, вдыхая нежный аромат ее тела. Я никогда не думал, что девушка способна источать такой божественный запах. Признаюсь, в эти часы я совсем забыл о Дине.

Даппертутто разжег камин, девушки стали накрывать на стол. И тут я с содроганием вспомнил, что принц Фогельфрай лежит в багажнике машины в наглухо закрытом чемодане и может задохнуться. Я, крикнув, что сейчас принесу две бутылки вина, выбежал из дома. Открыв багажник, я лихорадочно принялся расстегивать замки чемодана, моля Бога, чтобы не случилось какого-нибудь несчастья. Я ожидал увидеть бледно-синее лицо задохнувшегося принца, но вместо этого увидел его порозовевшую сонную физиономию. Он открыл глаза и вытаращил на меня свои полупьяные зрачки.

— Что случилось? — взволнованно воскликнул он.

— Это я вас должен спросить, — радостно ответил я. Из моей груди непроизвольно вырвался вздох облегчения.

— А, понимаю, — сказал принц заплетающимся языком, — обо мне никогда не беспокойся. Со мной ничего не случится. Извини, я пока лежал здесь, выпил одну бутылку вина. Уж прости меня великодушно.

— А-а, — махнул я рукой, — выпили, так выпили, на здоровье, а как вы ее открыли?

— Складным ножичком, который я нашел в кармане чемодана.

И принц показал мне ножичек, подаренный мне Диной. Я выхватил у него складной ножичек и положил в карман. Принц Фогельфрай сомкнул веки и пьяным голосом забубнил:


И, дурных предчувствий полн,
Побежал потом я к морю.
Там пустой качался чёлн,
Чёлн таинственный, в котором
Под сонливый выплеск волн
Кто-то спал, сморен измором.


Он два раза зевнул, свернулся калачиком и захрапел, пуская пузыри.

Я захватил оставшуюся бутылку вина, закрыл чемодан и вернулся в дом к обществу.

— А где вторая бутылка? — спросила Ле Фей, протирая бокал.

Я махнул рукой и ответил:

— Разбилась.

— Как разбилась? — воскликнула она, всплеснув руками. — Разбилась в чемодане и залила ваш фрак.

— Да, — опять соврал я, — фрак пострадал. Придется мне сегодня предстать перед вами в простом наряде, простите великодушно.

Ле Фей рассмеялась.

— Бедненький, — сказала мне, улыбнувшись, Гая.

— Прошу за стол! — провозгласил доктор Даппертутто, гостеприимным жестом приглашая всех занять свои места.

Мы расселись, и началось наше веселое застолье, которое продолжалось до полуночи. В первом часу ночи мы с Гаей поднялись на второй этаж, где нам была отведена комната. Я вышел на балкон и увидел огромную бледную луну, стоящую высоко над скалой.

— Ты только посмотри, какая красотища! — воскликнул я, показывая Гае на сияющую луну.

И в самом деле, прямо перед нами открывался чудесный лунный пейзаж. Скала, поросшая мхом и кустарником, светилась в той части, где на ее поверхности выступали мраморные отложения. Лунный свет, отражаясь от верхушек высоких кедров, терялся в чаще леса, где в темноте проступали прожилками белые стволы берез. На небольшой поляне перед домом, залитой бледно-зеленым светом, контрастно отбрасывал свою тень стог сена. Стояла такая тишина, что отчетливо слышался любой шорох в траве, шелест листа, сонный вздох зверька или стон потревоженной пичужки в чаще леса, вплетающиеся в мирное дыхание ночи. Мы зачарованно стояли на балконе и вдыхали ароматы тайги.

— Как только начнет садиться луна, нам нужно будет возвращаться, — тихо молвила Гая с ноткой сожаления в голосе.

— Как возвращаться? — удивился я. — Разве мы не остаемся на всю ночь?

— Я бы очень хотела остаться на всю ночь с тобой, но Ле Фей не позволит.

— Ты думаешь, что она захочет вернуться ночью в город? — высказал я сомнение.

— Она это сделает, — убежденно ответила Гая.

— Тогда почему мы теряем время?

Я обнял ее и поцеловал в губы. Она совсем не сопротивлялась. Я стал срывать с нее одежду. Я почти задыхался. Мы вместе упали на постель. О Боже! Она оказалась девственницей.

В тиши ночи Гая положила свою голову мне на грудь и говорила:

— Ты очень милый, и мне нравится, что ты так относишься к женщине. Ты — настоящий друг женщин. Жаль, что таких, как ты, на земле мало. Почти все мужчины эгоисты и мужланы.

Странно. Такое мне говорила девушка, которая до меня была девственницей. Но в ее словах я не чувствовал ни цинизма, ни стремления показать себя всезнающей. Гая, несмотря на свою юность, светилась мудростью и чистотою. И я подумал, что она может мне дать больше счастья, чем кто бы то ни был. Я уже готов был предать Дину ради неё, отказаться от своей далекой горной феи, забыть свою восточную красавицу.

Я целовал волосы, лоб, глаза и губы Гаи и шептал:

— Откуда ты взялась на мою голову? И где только вы-растают такие прекрасные цветы?

— Очень далеко, — тихо ответила она, улыбнувшись.

— Мне кажется, что ты пришла в этот мир совсем с другой планеты, — шепотом сказал я, целуя ее щеки.

— Так оно и есть, — выдохнула Гая.

— Будь моей женой.

— Это невозможно.

— Почему? — я от неожиданности приподнялся даже на локте, пытаясь заглянуть ей в глаза.

— Потому что у тебя уже есть невеста.

— Откуда ты это знаешь?

— Я знаю твою невесту. Я видела вас в ущелье.

Я вскочил на ноги. Мне показалось, что я ослышался. И тут я вспомнил, на кого походила Гая. Она походила на ту самую фею, которая вернула меня к жизни.

— Этого быть не может, — воскликнул я так громко, что мой голос эхом отозвался в доме.

В нашу комнату постучали. За дверью раздался сладкий голос Ле Фей.

— Вставайте, голубки, хватит нежиться. Пора возвращаться. До захода луны мы должны вернуться домой.

Мне показалось, что я проснулся. Может быть, последние слова Гаи я слышал во сне?

— Но как можно, — воскликнул я, — так рано? Еще ночь.

Дверь отворилась, и на пороге в лунном сиянии появилась в ночной рубашке с распущенными волосами во всем своем блеске прекрасная Ле Фей. Она улыбнулась и погрозила мне пальцем.

— Не нужно лениться, — сказала она, — мне только что с огромным трудом удалось растормошить доктора. Сейчас он одевается.

— Мне совсем никуда не хочется ехать, — сказал я, потянувшись, но не выпуская из рук Гаи.

Мне и в самом деле не хотелось никуда идти. Я страстно желал застопорить эту прекрасную картину летней ночи, где можно было бы любоваться в лунном свете прелестной красавицей Ле Фей, представшей предо мной с распущенными волосами, и в то же время сжимать в своих объятиях милую Гаю, ставшую несколько минут назад моей женщиной.

— Истинные кавалеры должны служить своим дамам sans peur et sans reproche (без страха и упрека), — задорно провозгласила Ле Фей, — а не быть лежебоками, как вы с доктором.

После этих слов мне ничего не оставалось, как встать и начать готовиться в дорогу. Я спустился по лестнице, прошёл по сонному дому и вышел на крылечко.
Луна еще светилась над лесом и над горами, отражаясь на крыше автомобиля. Я открыл багажник, чтобы достать бритву и побриться. Протрезвевший принц Фогельфрай высунул голову из чемодана, подмигнул мне и спросил:

— Ну, как ночка, проведенная с девственницей?

Я с силой захлопнул крышку чемодана, и, чуть было, не прищемил ему нос. Я услышал его приглушенный хохот в чемодане и голос, распевающий слова песенки:


Утром крики, вновь и вновь,
Чёлн чернеет там же шатко...
Что случилось? Что за кровь?
Что за странная загадка?
Нет же, нет же! Мы без слов
 Спали оба — ах! так сладко!


Я, прихватив с собой электробритву, отправился в дом, но, оказалось, что на даче у доктора нет электричества. Я потрогал щеки, щетина еще не кололась, я мог еще пару раз поцеловать Гаю, не опасаясь причинить ей неудобство. Ле Фей, глядя с тревогой на опускающуюся к горизонту луну, стала всех торопить.
— К черту луну, — ворчал не выспавшийся доктор Даппертутто, — у моей машины прекрасные фары. Не бойтесь, с дороги не собьемся.

Но Ле Фей даже слушать его не хотела. Наконец, мы погрузились в автомобиль и тронулись.
 
   Свет луны уже не проникал в лес, а только скользил по верхушкам деревьев. И от этого лес казался темным и почти враждебными. Ле Фей, сидя на первом сидении возле доктора Даппертутто, вою дорогу его погоняла, как будто заход луны имел для нее какое-то сакраментальное значение. Мы неслись по склонам гор на самой предельной скорости так, что при поворотах скрипели тормоза, и машину бросало из стороны в сторону. Огромная багрово-красная луна нависала над горизонтом, уже кое-где касаясь макушек деревьев. Мы выскочили на последний крутой подъем, за которым начинался длинный извилистый спуск, называемый водителями "тёщин язык". Машина постоянно крутилась, выхватывая из темноты светом фар то обочину дороги, огражденную полосатыми столбиками, то крутой подъем горы, то бездонный обрыв, от которого захватывало дух. Сидя на заднем сидении, я с волнением сжимал руки Гаи, напряженно вглядываясь через лобовое стекло на петляющую дорогу, и постоянно повторял про себя: "Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло…", в то же время Ле Фей возле водителя не переставала твердить ему в самое ухо:

   – Ну, еще немножко, ну поднажми ты хоть чуть-чуть, ну, почему ты ползёшь, как черепаха?

   Луна коснулась кромки леса на горизонте и медленно начинала погружаться за гору. Уже видны были четкие силуэты некоторых деревьев на ее фоне, как вдруг наша машина оторвалась от земли и полетела в её сторону. Это был настоящий полет, который совершают летательные аппараты. Мы плавно оторвались от земли и понеслись по воздуху. Вернее даже сказать, "плыли", а не "неслись", потому что я увидел явственно под собой лес, оставшийся далеко внизу, дорогу, петляющую до самого подножья хребта, и оторвавшуюся от земли огромную Луну. На какое-то мгновение мне показалось, что Земля и Луна поменялись местами. Луна оказалась внизу во всевозрастающей величине, а Земля вверху всё убывала и отдалялась. Но это длилось всего одно мгновение. Затем всё как будто выправилось, но Луна продолжала оставаться под нами, она все надвигалась на нас, грозя раздавить машину. И вдруг я увидел над луной прекрасный сказочный город, совсем такой же, какой видел зимой на Северном Кавказе недалеко от Эльбруса, когда сорвался вместе с Диной в ущелье. Город мечты, от которого невозможно было оторвать глаз. Это не были ни Иркутск, ни Ангарск, ни Улан-Удэ. Это опять была Фата Моргана. Город, построенный из одних дворцов.

   – Черт побери, да что же это такое? – вскричал отчаянно доктор Даппертутто.
   – Это наш надлунный город, – восторженно пояснила красавица Ле Фей. – С возвращением домой, и добро пожаловать к нам в гости!
   Я посмотрел на Гаю, ее лицо было озарено лунным сиянием, но ее глаза смотрели на меня с грустью и сожалением.
   – Это смерть? – шепотом спросил я её.
   – Нет. Еще нет, – чуть слышно произнесли ее губы.
   И она пожала мне кончики пальцев своей теплой рукой.
   – Не волнуйся. Всё обойдется.
   Последние слова она произнесла шепотом почти мне в самое ухо.
   И вдруг до моего слуха донеслись еле слышимые слова песни из глубины багажника:

   Тут, на час или на два,
   Или год то длилось целый? —
   Чувства, мысли, голова—
   Все куда-то отлетело,
   И узрел, живой едва,
   Бездну я – на самом деле!

   – Что это? – воскликнула Моргана Ле Фей.
   – Да так, слова одной песни, которую я сочинил, – соврал я и с силой ударил локтем в сторону багажника.
   – Неплохие стихи, – похвалила меня Моргана Ле Фей. "О, если б она слышала мои стихи о фее, сочиненные в присутствии Дины, – подумал я. – Но если меня даже будут резать на мелкие кусочки, то я и тогда их не расскажу в присутствии другой женщины".
   Наша машина замедляла ход, мы въезжали в прекрасный и незнакомый нам город, залитый лунным светом, который пронизывал весь его снизу, как хрустальный дворец.
   На какое-то мгновение откуда-то издалека до меня донеслись незнакомые голоса, которые вроде бы говорили о нас и вместе с тем не о нас.
   – Жаль доктора, какой замечательный был журналист, – молвил мужской голос, – говорят, что у него были даже научные открытия и изобретения.
   – А я слышала, что он был большим бабником, – вторил ему женский голос.
   – О мертвых говорят хорошее или ничего не говорят, – строго заметил мужской голос.
   – А этот преподаватель университета еще молодой, может быть, выживет, организм сильный.
   – Дай Бог, дай Бог. Сделаем все возможное. Как он еще уцелел? Упасть с такой крутизны в машине и остаться живым, это просто чудо. Весь кузов был перекурочен. Говорят, что их вырезали оттуда автогеном.
   – Хорошо, что кроме их двоих в машине никого не оказалось, – заметил женский голос.
   Затем голоса исчезли, и нас радушно встретили жители надлунного города. Наша машина въехала прямо на хрустальную мостовую.



ГЛАВА 3. (Глава общая)


   Каждого человека связывают с жизнью определенные невидимые ниточки, будь то привязанности, воспоминания или возвышенные устремления. Даже после его смерти они не обрываются сразу. В этом смысле смерть не является великим разрывом. Но человек все же понимает, что что-то произошло, и для него уже не может всё быть по-старому. Иногда в своей жизни он допускал подобные суждения: "Лучше умереть, чем жить так", или "Лучше умереть, чем жить здесь". Но весь трагизм смерти состоит в том, что человек уже ничего не может исправить, он не может вернуться в прошлое, как и мы, живые, лишены этой возможности. Но в отличие от умершего человека, у нас все же есть выбор, у нас впереди, как нам кажется, еще целая жизнь.
   Опасно думать, что после смерти начнется переоценка ценностей. Добро всегда останется добром, а зло – злом, и человеку при жизни даны и ум, и интуиция, чтобы разобраться в этом. Меняется ли человек после смерти? Возможно, меняется, но не нужно забывать, что, чем дальше он отдаляется от живых, тем больше его окружает одиночество. Это всегда нужно помнить живым людям и более внимательно относиться к дружбе и другим людским привязанностям. Никто, как покойник, не знает, что такое одиночество, которое, как сказал один мой знакомый, окружает и цепляет его, становится все грознее и удушливей, томительней, эта ужасная богиня и mater saeva cupidinum (свирепая мать страстей).
   Но всё же на некоторое время перед окончательным путешествием в вечность у человека бывает праздник, своего рода бал-маскарад, который дарят ему Творец или природа, не могу оказать точно, одним словом, мир, но не этот мир, и не тот мир, ибо сам по себе мир существует во многих измерениях, и в нашем мире присутствует потусторонний мир, а потусторонний мир пронизан нашим миром. И этот праздник как бы является своего рода апофеозом нашего переходного периода из одного состояния в другое. Но, к сожалению, длится он очень короткое время.
   Как только колеса нашей машины заскользили по хрустальной мостовой сказочного надлунного города, к нам со всех сторон бросились его странные обитатели. Моргана Ле Фей приказала доктору Даппертутто остановить машину.
   – Кто это? – невольно воскликнул я.
   – Лунные феи, – шепнула мне на ухо Гая.
   Все нас встречали как самых почетных гостей. Дамы с немыслимыми причёсками и в дорогах средневековых костюмах выстроились по обе стороны нашего автомобиля. Даппертутто вертел головой во все стороны, такое великолепное собрание дам он явно видел впервые в своей жизни.
   – В каком дворце хотите остановиться? – спросила Моргана Ле Фей, повернувшись в мою сторону.
   Я пожал плечами, не зная, что ответить.
   – Вы можете выбрать любой понравившийся вам palazzo, – пояснила Ле Фей и тронула за плечо Даппертутто, – поехали.
   Мы ехали по улицам надлунного города мимо прекраснейших прозрачных дворцов, как будто построенных изо льда. На какое-то мгновение у меня появилось такое ощущение, словно мы плывем в гондоле по венецианским каналам мимо стеклянных зданий, освещенных изнутри лунным светом.
   Бледно-фиолетовое сияние также светилось из-под хрустальной мостовой, по которой мы ехали. Я залюбовался красотой города и невольно воскликнул:
   – Как прекрасно! Представляю, каким он будет выглядеть при дневном свете.
   Моргана Ле Фей повернулась ко мне и, прищурив правый глаз, с улыбкой на устах молвила:
   – В этом городе никогда не бывает дневного света. Солнце над ним не всходит. Но зато нам всегда снизу светит луна.
   – Странный город, очень странный город, – бурчал про себя Даппертутто, осторожно руля среди перебегающих улицу фей, – я не вижу здесь ни одного мужчины.
   – Совершенно верно, – воскликнула Ле Фей, – мужчины в нашем городе не задерживаются.
   Мы выехали на просторную площадь, залитую бледным светом, Моргана Ле Фей указала на красивейший дворец в стиле позднего барокко и сказала:
   – Давайте подъедем к Мэрии. Сейчас там заседает наша Синьория. Они хотели бы вас поприветствовать.
   Мы подъехали к парадному крыльцу, и вышли из машины. Я осмотрелся.
   Вся архитектура этой центральной части города напоминала чем-то площадь Святого Марка в Венеции с Дворцом Дожей, не хватало только Моста вздохов. Даппертутто бойко выпрыгнул из машины, сладко потянулся и объявил:
   – Неплохой городишко, я бы здесь с удовольствием поселился.
   Он подмигнул мне и шёпотом добавил: "А бабенок-то сколько, есть даже очень много прехорошеньких."
   Моргана Ле Фей, по-видимому, услышав его последнее замечание, строго посмотрела ему в глаза и объявила:
   – Мужчины могут в городе находиться только девять дней.
   – А потом? – спросил Даппертутто. Этот вопрос фея оставила без внимания.
   Я вытащил из багажника машины свой чемодан.
   – Это еще зачем? – удивилась Ле Фей.
   – У меня там фрак, – замялся я, – мне бы хотелось выглядеть перед Синьорией достойным образом.
   – Вы же свой фрак залили вином, – заметила фея.
   – Ничего подобного, – опять соврал я, – бутылка выпала у меня из рук и разбилась о камень.
   – А что еще лежит в чемодане? – поинтересовалась фея.
   – Только бритва и записная книжка, – сказал я, стараясь говорить, как можно спокойнее, но в душе у меня всё похолодело.
   Ле Фей ничего не сказала на этот раз, и мы стали подниматься по хрустальной лестнице во дворец Синьории. В холле нас встретили феи-фрейлины, и Моргана Ле Фей распорядилась, чтобы меня провели в туалетную комнату для переодевания.
   Как только я остался один в прозрачной комнате, я тут же задернул все шторы от посторонних глаз и расстегнул замки чемодана. Принц Фогельфрай мгновенно вывалился из чемодана, пропев куплет из песенки феокритского козопаса:

   Лежу я, кишки свело, —
   Клопы меня съели.
   А там уже шум и светло!
   Одно веселье…

   Он от радости ударил в ладоши и воскликнул:
   – Наконец-то мне удалось проникнуть в их Синьорию, пятьсот лет я об этом мечтал. И за это я тебе весьма признателен, мой любезный друг.
   – Что же вы намерены делать? – спросил я.
   – О, об этом не беспокойся, мой друг. Но вначале мне нужно привести себя в полный боевой вид.
   Он окинул быстрым взглядом туалетную комнату, подбежал к шкафам и извлёк из него целый ворох женской одежды.
   – Это то, что нам надо, – воскликнул радостно он. – У тебя где-то в чемодане завалялась бритва, подай-ка её, мне необходимо сбрить усы.
   – Но здесь нет электричества, – заметил я.
   – Это не важно, – засмеялся Принц, – в моих руках все крутится.
   Он подскочил к чемодану, сам выхватил бритву и, о чудо, бритва завизжала у него в руках без всякого электричества. Он сбрил себе усы и предложил мне:
   – Не хочешь привести себя в порядок?
   – Был бы весьма признателен.
   Я подставил ему свое лицо, и за доли секунды у меня не стало на щеках и подбородке щетины.
   – Прекрасно, – воскликнул я, посмотрев на себя в зеркало. – Вот бы мне обладать такой способностью – приводить в работу электроприборы.
   Принц Фогельфрай бросил электробритву в пустой чемодан и задвинул его в платяной шкаф. Затем он выбрал из вороха одежды платье испанской инфанты, ловко затянул на себе корсет и обрядился в свой новый наряд. После этого он надрючил на голову парик с вьющимися колечками белокурых волос и поверх водрузил маленькую алмазную корону.
   – Ну, как? – воскликнул он, любуясь собой в зеркале.
   – Превосходно, – похвалил я, – сейчас вас ничем не отличишь от обыкновенной феи.
   Принц Фогельфрай крутнулся пару раз на одной ножке, сделал гранд-па и легко в прыжке перелетел из одной части комнаты в другую.
   Он радостно расхохотался и подмигнул мне.
   – А сейчас пусть они попробуют меня поймать.
   Он отдернул шторку, просунул голову за стеклянную дверь, затем обернулся и помахал мне рукой:
   – Прощай, мой друг, – крикнул он мне, – и прими еще раз мою благодарность за то, что ты для меня сделал.
   И он исчез в лабиринтах коридоров дворца Синьории.
   Я еще несколько минут потоптался у зеркала, разглядывая свою физиономию в лучах бледного лунного света, затем вышел к ожидавшему меня собранию.
   – Где это вы так долго пропадали? – накинулась на меня с упреками Моргана Ле Фей. – И почему я не вижу на вас фрака?
   – Прошу прощения, – сделал я виноватую физиономию, – но по своей рассеянности я оставил фрак на даче у доктора Даппертутто.
   – Ах, – воскликнула гневно фея Моргана, – с вами всегда происходят какие-то истории. Почему вы такой несобранный?
   Я виновато пожал плечами.
   – Идемте скорее, нас уже ждут в жемчужном зале. Она повела меня по широкой лестнице наверх, где в холле перед залом нас дожидалась Гая в обществе доктора Даппертутто.
   Фея-метресса двора и распорядительница церемоний ударила длинным стеклянным посохом по хрустальному полу и торжественно провозгласила:
   – Фея Моргана с доктором Даппертутто, известным журналистом и изобретателем, фея Гая Шьенца с профессором истории, защитником женского права, доцентом университета и так далее и тому подобное…
   Дальше шли все мои титулы, перечисление которых потребовало довольно продолжительного времени, дверь открылась, заиграла музыка, и мы вступили в зал, освещенный всё тем же лунным светом через сложную проекцию зеркал, с хрустальной балюстрадой ослепительной красоты перед балкончиком, на котором сидели величественные дамы Синьории в черных масках.
   Мы остановились посреди зала и поклонились. В ту же секунду музыка стихла, и к нам обратилась Главная Дама Синьории с приветственным словом.
   – Дорогие гости, – сказала она, – позвольте мне приветствовать вас в нашем надлунном городе от имени всех фей…
   Когда она произносила свою длинную и витиеватую речь, я слегка наклонился к Гае и спросил ее шепотом:
   – А кто она, Главная Дама Синьории?
   – Этого никто не знает, – тихо ответила мне она, – в отличие от вашего мужского правления, здесь власть полностью обезличена, каждый раз должность Главной Дамы исполняют разные феи. Когда-нибудь, может быть, дойдет очередь и до меня.
   Тогда я еще не знал, что Гая сама является лазутчиком в этом городе.
   – Как здорово! – воскликнул я, но меня тут же одернула за рукав Моргана Ле Фей, и мне пришлось слушать дальше приветственную речь.
   – За эти девять дней мы постараемся вас насытить всеми радостями жизни, – вещала с балкона Главная Дама Синьории, – мы сделаем все возможное, чтобы вы ни в чем не испытывали неудобств. Каждый вечер в вашу честь будут даваться балы в лучших дворцах города. Вы имеете право располагать любой дамой, и если она вам наскучит, то тут же можете выбрать другую.
   – Как? – воскликнул, как ужаленный, доктор Даппертутто, – это значит, что я смогу менять даму каждый вечер?
   – Да, – сухо ответила Моргана Ле Фей.
   – И даже иметь по несколько дам в день?
   – Да, – так же повторила она.
   – Так это значит, что…
   Даппертутто не успел закончить фразу, Ле Фей его резко оборвала и заставила замолчать. Я же наклонился тихонько к Гае и спросил:
   – Надеюсь, мадмуазель, вы составите мне компанию на все эти девять дней?
   Гая одарила меня своим благодарным взглядом и счастливой улыбкой.
   Я поймал ее руку и легонько пожал. В эту минуту мне показалось, что на балконе за спинами дам Синьории появилась стройная фигурка испанской инфанты с маленькой алмазной короной на голове. Она повертела головой по сторонам, заглянула через балюстраду к нам в зал и тихо исчезла.
   Главная Дама Синьории дочитала до конца свое выступление, пожелав еще раз всяких удовольствий во время нашего пребывания, и жестом дала нам понять, что прием окончен. Мы дружно поклонились и вышли из зала.
   В коридоре Ле Фей напомнила нам, что мы можем занять любой понравившийся нам дворец в городе. При этом Даппертутто не мог устоять на месте, он прямо-таки танцевал, как застоявшийся конь, стреляя глазами по сторонам. Его взгляд бегал от одной хорошенькой феи-привратницы к другой. Я шепнул Гае Шьенце, что с удовольствием бы остановился у нее. Она отвела меня в сторону и поцеловала благодарно в губы. Когда я, наконец, пришел в себя от долгого поцелуя, мимо нас пронеслась испанская инфанта с алмазной короной на голове. По ее восторженным глазам было видно, что этот дворец произвел на нее потрясающее впечатление. До меня долетели слова куплета все той же песни феокритского козопаса:

   Уж месяц уплыл за моря,
   И звезды угрюмы,
   Сереет заря, – и я
   Охотно бы умер.

   Нам с Даппертутто предстояло пережить целых девять дней беспрерывного счастья.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ  (Серенады над луной)

   Perche il proprio valor nulla mi vale
   tu'l fermi in me si come spirito in cielo
   che nessun buon volere senza di te dura.

   Michelangelo

   Почему настоящая ценность ничего для меня не стоит,
   Ты вкладываешь ее в меня подобно духу с небес,
   И никакое доброе желание без тебя не продлится.

   Микеланджело


Глава 1. (Серенада первой ночи)

   О, прекрасная фея мудрости Гая Шьенца! Позволь мне насладиться тобой и наполнить свою душу твоей заразительной веселостью. Когда ты рядом, мне совсем не нужны книги, мне интересно с тобой, как с самой жизнью, я забываю время, оно полностью теряет для меня свою ценность. С тобой я испытываю вечное Сегодня, потому что никогда так остро не ощущал жизнь. Мои знания? Да разве может идти речь о каких-то знаниях. Если бы я встретил тебя раньше, то, не раздумывая, сжёг бы на костре всю эту пыль, выбитую из книжной рутины. Я бы побросал в костер и все книги, в которых жизнь проложена по страницам, подобно засушенным листикам, жизнь, сотканная из мертвых мгновений, на которые мы размениваем свою пламенную жизнь.
   – О, моя прекрасная Гая Шьенца! Встретив тебя, я словно открыл глаза после долгого сна. Я стал мужем, волевым мужчиной, обретшим, наконец, свободу. Я никогда не забуду тебя, твоих смеющихся глаз, излучающих радость жизни. Я уже никогда не вернусь к тому серому существованию, которое жалко влачил сразу же после своего рождения. Ты как ветер, который сорвал меня с моего насиженного места, с ветки моего дерева, и понес меня подобно легкому засушенному листку в необозримые дали. И я с тобой, подобно странствующему кораблю, навечно покинув свою прокисшую гавань, устремился на поиски новой земли обетованной сквозь туман и штормы, сквозь артиллерийскую канонаду и абордажные шлюпки туда, где бушует бескрайний океан, на простор самодвижущейся волны, где захлебывается ветер от восторга, где хохочут чайки и смеются по ночам звезды.
   – Ты говоришь, как принц Фогельфрай, – тихо молвила Гая с милой улыбкой.
   – Ты знаешь принца Фогельфрая? – от неожиданности я вскочил с ложа в тихой лунной ночи.
   – Кто же его не знает. В него влюблены все женщины. – И ты?
   – Когда-то была влюблена и я, пока не появился ты, – тихо засмеялась она.
   – О, Гая, милая Гая, значит, ты меня любишь?
   –Зачем спрашиваешь?
   – И ты все еще не хочешь стать моей женой?
   – Я не могу, милый.
   – Но почему, любовь моя?
   – Когда-нибудь я тебе объясню.
   – О, моя прекрасная фея, я никогда не оставлю эту надежду, я всегда буду страстно желать тебя.
   Гая закрыла мне своей маленькой ладошкой рот и сказала:
   – Нам пора вставать и готовиться на бал.
   – Но как вы узнаете время, у вас же не бывает здесь дней?
   – Главная Дама Синьории выходит на балкон своего дворца и объявляет наступление следующей ночи.
   – Все так просто? А сколько у вас длится одна ночь?
   – Это зависит от настроений Главной Дамы и жителей города.
   – Как? – воскликнул я. – Так сложно? Значит, ночи у вас устанавливаются произвольно? И одна ночь может длиться минуту или тысячу лет?
   – Да. Но ведь в любой простоте есть сложность, а в сложности – простота.
   – Верно, – заметил я, – но я даже не предполагал, до чего эти две категории могут быть так взаимопроникаемы.
   Гая улыбнулась и сказала:
   – Так же, как мужчина и женщина. Все в этом мире взаимопроникаемо.
   Я встал с постели и подошел к краю сферической хижины, примостившейся на плоской крыше какого-то palazzo, где жила Гая. Из-под всего города пробивался лунный свет, расцвечивая его в самые невообразимые цвета, в которых, однако, всё же превалировали бледно-голубые и фиолетовые тона. Вдалеке, по окраинам города, то там, то сям вспыхивали и быстро гасли костры. И над всем этим великолепием сияли ослепительные звезды.
   – А где же Земля и Солнце? – спросил я Гаю.
   – Ни Земли, ни Солнца с этой стороны не видно, – сказала Гая, вскакивая с ложа и надевая свой мягкий халатик.
   Но небо мне показалось родным. Я видел знакомые созвездия. Прямо над нами сияли пять звездочек, составляющие контур буквы W. Я обнял за плечи Гаю и, кивнув в сторону этой небесной буквы головой, сказал:
   – Созвездие Кассиопеи.
   От этих слов по всему телу Гаи пробежала дрожь.
   – Прекрасное созвездие, – сказал я.
   – О да, – тихо молвила Гая.
   – Учеными на земле обнаружен мощный галактический источник радиоизлучения Cas A, – сказал я.
   Со стороны мэрии донёсся чистый тоненький звон серебряного колокольчика.
   – Нас приглашают на бал, – сказала Гая Шьенца, – нам нужно торопиться.
   Мы стали поспешно одеваться.
   Первый бал, даваемый в нашу честь, устраивался в просторном зале, залитом лунным светом. Сверху свисали хрустальные люстры со свечами, но их свет лишь чуть золотил серебряное освещение зала, создаваемое то ли лунным сиянием снизу, то ли блеском ярких звезд, свет которых проникал через прозрачный потолок. Дамы, одетые в пышные наряды, стояли группками у стен, смеялись и о чем-то весело переговаривались.
   Как только мы вошли в зал, ко мне подлетела Моргана Ле Фей и с нескрываемым неудовольствием спросила:
   – Боже мой, как вы одеты? Неужели во всем городе вы не могли достать себе приличного костюма? Лучшие феи-швеи готовы исполнить любой каприз вашей земной моды. Стоит вам только описать им ваш воображаемый эскиз, и вы тут же получите готовое платье.
   Я пожал плечами и заметил, что не одежда красит человека, а человек одежду.
   – Вот вы во всем такой, – недовольно воскликнула Ле Фей, – берите пример с вашего товарища.
   И она кивнула в сторону группы смеющихся женщин, из центра которой сыпались шутки и остроты доктора Даппертутто. Я встал на цыпочки, заглянул через обнаженные плечи светских дам в круг и ахнул. Доктор Даппертутто стоял в центре общего внимания, выряженный, как рождественская ёлка, в костюме короля Людовика Четырнадцатого, на парике его сияла настоящая золотая корона. Он, как петух, прыгал вокруг нарядных дам и, не закрывая рта, расточал направо и налево комплименты. Увидев меня, он заорал на весь зал:
   – Дружище, как тебе нравится в этом райском саду под сенью юных дев в цвету? О таком даже Марсель Пруст не мог мечтать. Дозволь мне познакомить тебя с лучшими дамами здешнего света. Прелестнейшая герцогиня Феррары Рената Французская, Виктория Колонна, Джулия Гонзага, Маргарита Наваррская… Все они тут. Наконец-то, осуществилась моя мечта познакомиться с ними лично. А вон там стоит первая женщина Италии легендарная Катерина Сфорца, а рядом с ней прекраснейшая Симонетта Каттанео Веспуччи, которой я уже имел честь поцеловать ручку. Ты только посмотри, в каком наряде красуется Маргарита Австрийская. А какие тонкие черты лица у Луизы Савойской! Смотри, смотри, сколько бриллиантов на шее Изабеллы Кастильской, которая стоит рядом с испанской инфантой!
   Глядя на них, я глазам своим не верил. Рядом с Изабеллой Кастильской стояла инфанта в пышном платье, с распущенными волосами, вьющимися в мелкие колечки, и с маленькой алмазной короной на голове.
   Она помахала мне рукой, мигнула правым глазом, расхохоталась, сделала прыжок в сторону, а затем – вперед и крутнулась на одной ножке, как юла.
   В это время с оркестрового балкончика заиграла музыка, и весь зал пришел в движение. Доктор Даппертутто схватил под руки сразу двух дам, и закрутился вместе с ними в вихре танца. Я положил свою руку на гибкую талию Гаи, мы плавно поплыли, подчиняясь ритму музыки, среди танцующих пар. Множество дам, вальсируя друг с дружкой, казалось, не испытывали никакого дискомфорта. Кое-кто из них кружился так весело и задорно, что в зале почти не ощущалось недостатка мужского присутствия. А испанская инфанта выделывала с дамами такие сложные фигуры и танцевальные номера, что у бедных женщин ноги отрывались от хрустального паркета. Гая приблизила свои прелестные губки к моему уху и шепнула:
   –Здесь ты не можешь все время танцевать только со мной. Приглашай почаще других дам.
   И я тут же попал в объятия Туллии Арагонской. От сознания, что эта прекрасная поэтесса когда-то была проституткой, по всему моему телу пробежала сладкая дрожь

   (Из моей записной книжки) … "Poi tornano al tema precedente: amore "volgare" e amore "onesto", profano e sacro. Tullia dice che l'amore disonesto e degli uomini vili che vogliono soltanto soddisfare un istinto animale e che, dopo averlo soddisfatto, spesso mutano il loro amore in odio. L'amore onesto deriva si dalla ragione, come avevano scritto Petrarca e Bembo, ma anche dalla fantasia. Poi diventa romantica: "Bene e vero che, disiderando l'amante, oltra questa unione spirituale, ancora la unione corporale per farsi piu che puo un medesimo con la cosa amata, e non si potendo questo fare per lo non essere possibile che i corpi penetrino l'un l'altro, egli non si puo mai conseguir questo suo desiderio, e cosi non arriva mai al suo fine, e percio non puo amar con termine, com'io conchiusi di sopra"".
   Gaia Servadio "La donna nel Rinascimiento"

   /"…Итак, вернемся к предыдущей теме: любовь "вульгарная" и любовь "возвышенная". Низменная и святая. Туллия говорит, что любовь грязная и бесчестная исходит от мужчин подлых, которые хотят только удовлетворить животный инстинкт, и что, после его удовлетворения, часто превращают свою любовь в ненависть. Любовь возвышенная проистекает от разума, как писали Петрарка и Бембо, и также из фантазии. Затем становится романтической: "Благо есть правда, что, желая любви, помимо этого духовного союза, необходимо еще установление союза телесного, который более чем что-либо является, именно, тем самым любовным делом. И если этого не случится, то не станет возможным проникновение одного тела в другое, оно не сможет никогда следовать этому своему желанию, потому что никогда не достигнет своего конца, ибо не сможет полюбить до полной самоотдачи, как я заключаю сверху"./
   Гая Сервадьо "Женщина в эпоху Возрождения"

   Я наклонился ближе к Туллии Арагонской и спросил ее, как такие умные мысли ей могли прийти в голову. Туллия рассмеялась мне в лицо и заметила, что ум не является монопольной прерогативой только мужчин. Лучшего ответа я от неё не ожидал. Я не успел ей сказать и пары слов, как с балкона грянула барабанная дробь, означающая, что кавалеры должны сменить своих дам, и в моих объятиях оказалась Виктория Колонна, знаменитая фея средневековья, считавшаяся ведьмой.
   Скрипки оркестра взвизгнули, ударили литавры, и опять полилась божественно-приподнятая музыка, наполняющая душу радостью и заставляющая перебирать ногами в такт себе.
   – Почему у вас так мало мужчин? – спросил я у Виктории Колонны.
   – У нас их совсем нет, – воскликнула она и закатила свои прекрасные глаза, наполненные грустью, к прозрачному потолку, сквозь который был виден свет промелькнувшей кометы.
   – Но почему? – настаивал я.
   – Ах, не спрашивайте. Ничего меня не спрашивайте, – тихо отвечала она, – а то я ненароком выдам вам государственную тайну, и мне за это не поздоровится.
   – О какой тайне идет речь? – продолжал настаивать я. Но Виктория Колонна склонила голову набок и только грустно мне улыбалась, поднимая время от времени свои прекрасные глаза на меня, в глубине которых я угадывал то естественное женское смущение, о котором так красноречиво писал Бальтазар Кастильоне.

   (Из моей записной книжки) "D'altra parte, le donne «(…) dico ben che esse possono con piu licenzia morder gli uomini di poca onesta, che non posson gli uomini morder esse (…)» scrisse Baldegar Castiglione nel suo "II libro del cortegiano" il cui manoscritto troveremo nelle mani di Vittoria Colonna – "(…) e questo perche noi stessi avemo fatta una legge, che in noi non sia vicio ne mancamento ne infamia alcuna la vita dissoluta, e nelle donne sia tanto estremo obbrobrio e vergogna, che quella di chi una volta si parla male, о falsa о vera che sia la calunnia che se le da, sia per sempre vituperato."
   Ibid

   «С другой стороны, женщины «(…) скажу, что они могут с большим основанием подкусить мужчин менее достойных, чем мужчины – их (…)», писал Бальтазар Кастильоне в своей "Книге придворного", чей манускрипт находился в руках Виктории Колонны, – «(…) и это потому, что мы сами утвердили закон, который в нас не может быть ни пороком, ни недостатком, ни подлостью, хотя ими изобилует наша жизнь, а в женщинах это было бы таким крайним проявлением стыда, что та, о которой однажды бы плохо сказали, верно или неверно, оказалась бы оклеветанной и не смогла бы отмыться за всю свою жизнь.»»
   Там же.

   Я танцевал с этой скромной, но удивительно привлекательной женщиной и начинал понимать, почему она являлась тем знаменем для женщин далекой эпохи, которое впервые они подняли в борьбе за свои права и которому поклонялись также многие мужчины.
   – И все же, – нарушил я молчание, – в этом вашем неизвестном нам мире, по-моему, для полной гармонии недостаёт только мужчин. Вы были бы не против, наверное, если бы на балу сейчас появился вдруг Микеланджело.
   При этих словах Виктория Колонна вздрогнула, опять подняла на меня свои большие глаза, в которых появились слезы, и с отчаянием в голосе молвила:
   – Зачем вы меня мучаете?
   – О, извините меня великодушно, – воскликнул я, – мне совсем не хотелось вас чем-либо расстраивать. Но мне так мало известно о вас и о вашем городе.
   Я от огорчения закусил губу, не зная, что сказать, и в душе поклялся себе на следующем балу нацепить на себя наряды Карла Пятого, с кем она вела когда-то переписку, чтобы хоть как-то вымолить ее прощение. Я сознавал, что невольно коснулся запретной темы, о которой не имел права с ней говорить, хотя где-то в глубине души интуитивно чувствовал этот нюанс. Но я всегда был плохим психологом и к тому же являлся большим эгоистом. Меня просто распирало от гордости, что я танцую с женщиной, в которую когда-то был влюблен сам Микеланджело. И которого она вдохновляла на его самые лучшие творения. Нет, я оставался неисправимым даже после смерти, впрочем, как, вероятно, и многие мужчины.

   (Из моей записной книжки.) …"Vittoria lo aveva lentamente indotto ad aprirsi, e con molta delicatezza, evitando che si sentisse al centro di un'eccessiva attenzione. Lei ammirava il genio della sua creativa, ma era devota anche all'uomo: parlava con lui del legame esietente tra la forza interiore di chi crea e l'oggetto creato: accrescendo la sua spiritualita, e con l'aiuto di Dio, lui avrebbe raggiunto il sublime.In uno dei tanti sonetti che le dedico, Michelangelo si rivolge direttamente a Vittoria: la sua anima immortale, dice, e scesa in terra dal paradise a cui poi tornera, per dare al mondo piacere, pace e gloria con la sua presenza. Per questo l'amava, piu che per la sua bellezza esteriore: il suo amore era legato a cio che sarebbe vissuto in eterno, come la sua virtu, piu che a cio che era destinato a morire e a marcire. Dio non si era mostrato a lui in altro che lei: questo lui amava, il suo corpo mortale e piena di grazia, perche Dio si specchiava in lei"
   Ibid

   "Виктория заставляла его медленно раскрываться и с большой деликатностью избегала того, чтобы он чувствовал себя в центре чрезмерного внимания. Она любовалась гением в его творениях, но также посвящала ему себя как мужчине, говорила с ним о существующей связи между внутренней силой, при помощи которой созидают, и создаваемым объектом, повышая его мыслительные способности, и с Божьей помощью помогала ему подниматься до возвышенного.В одном из стольких сонет, которые были посвящены ей, Микеланджело обращается непосредственно к Виктории: ее бессмертная душа, говорит он, сошла на землю из рая, куда потом опять вернется, чтобы дать миру радость, мир и славу своим присутствием. За это он её любил больше, чем за ее внешнюю красоту: его любовь была связана с тем, что могло быть увидено в вечности, как ее добродетель, больше, чем то, что было обречено на смерть и гниение. Бог показался ему не чем иным, как ею: это он и любил ее земное тело, наполненное грацией, потому что сам Бог отражался в ней."
   Там же

   И такую женщину когда-то хотели сжечь на костре! Я собрался с мыслями и набрался духу, чтобы выразить ей свою признательность и восхищение, а также от лица всех мужчин принести слова благодарности и извинения, как вновь с балкона ударила барабанная дрожь, и я оказался в объятиях Фаты Морганы.
   – Чем это вы так расстроили бедную маркизу? – спросила она. – После разговора с вами у нее даже навернулись слезы на глазах.
   – Ах, и не говорите, – воскликнул я в сердцах, – я задал ей совсем безобидный вопрос, почему в вашем городе нет мужчин.
   – И что она вам ответила? – в голосе Морганы прозвучали нотки тревоги.
   – Сказала, что это составляет вашу государственную тайну.
   – Так и сказала? – воскликнула Моргана.
   Я кивнул головой, уже пожалев о сказанном. Ле Фей смотрела на меня подозрительно.
   – А что вам еще удалось разузнать? – спросила она.
   – Ничего, – я пожал плечами.
   – Лучше бы вы не совали нос в чужие дела, – сказала она раздраженно, – если, конечно, не хотите, чтобы ваши девять ночей кончились очень быстро.
   – И что будет тогда?
   Она посмотрела на меня испытующим взглядом.
   – Вот что, молодой человек, мне кое-что не нравится в вашем поведении, – сказала она строго.
   – Что, именно?
   – Во-первых, вы тащили сюда этот дурацкий чемодан, и в нём, по вашим словам, ничего не оказалось.
   – Но как же, – воскликнул я, – там лежала моя электробритва.
   – Кстати, во-вторых, как это вы побрились ею здесь без электричества, неужели вы сами способны вырабатывать переменный ток?
   Я захлопал глазами, не зная, что ответить.
   – Все это мне не очень нравится, – сказала Моргана Ле Фей. – Советую вам поменьше интересоваться секретами надлунного города. Я вас предупредила.
   Не дожидаясь барабанной дроби, она покинула меня, и я выхватил из танцующих пар свою Гаю Шьенцу.
   – Кем является в вашем городе Моргана Ле Фей? – спросил я ее.
   – Она – полицейская фея, – ответила та, – в ее обязанности входит, помимо препровождения сюда мужчин с земли, еще контроль за порядком в городе и соблюдением государственных тайн.
   – А куда потом деваются эти мужчины? – спросил я.
   Но Гая не успела ответить. Грянули барабаны, и я оказался в руках испанской инфанты. Она улыбнулась и закружила меня так, что мои ноги оторвались от паркета.
   – Какой-то странный город, – сказал я ей, отдышавшись, когда она опустила меня на пол – со своей тайной полицией и государственными секретами.
   – Не волнуйся, – ответила улыбающаяся инфанта и заговорщицки подмигнула мне, – во всем разберемся. Я думаю, что многие их секреты связаны с кострами, которые зажигаются на окраинах города. Я решил этой же ночью побывать там и все разведать.
   Инфанта опять закружила меня в вихре вальса. На какую-то долю секунды я увидел, как Фея Моргана танцевала с Викторией Колонной и что-то ей недовольно высказывала. Виктория, опустив глаза, слушала её, а потом, показалось мне, заплакала. Эта прекрасная женщина, перенесшая все невзгоды на земле, страдала в этом мире по моей вине.

   (Из моей записной книжки.) "…Vittoria era daveero depressa: il figlio adottivo attraversava un momento di disgrazia presso l'imperatore, il fratello era esiliato, lei non si era mai sentita tanto isolata, – il 22 decembre scrisse al cardinale Morone, uno degli "spirituali" che in seguito sarebbe state accusato di eresia insieme al cardinale Pole, che lui aveva ben visto l'abisso d'ignoranza in cui lei si trovava, il laberinto degli errore in cui vagava, con il corpo ira perpetuo movimento per trovare riposo e l'anima sempre agitata, in cerca di pace."
   Ibid

   "…Виктория была в самом деле подавлена: приемный сын попал в немилость у императора. Брат был отправлен в ссылку. Она никогда не чувствовала себя такой одинокой, – писали 22 декабря кардиналу Морене, одному из "духовников", который в скором времени будет осужден за ересь вслед за кардиналом Поле, рассматривающим того, как пропасть невежественности, в кото¬рой она находилась, лабиринт ошибок, в котором она блуждала с душой, вечно мятущейся в поисках мира".
   Там же.

   – О чем задумался? – крикнула мне в ухо инфанта и сделала такой пируэт, что мы оба чуть не растянулись на полу.
   Она расхохоталась и пустила меня волчком по всему бальному залу среди танцующих пар. Раскрутившись, я чуть было не налетел на доктора Даппертутто.
   – А, профессор, – воскликнул он, как будто мы не виделись целую неделю, – где остановились?
   – У Гаи, – ответил я.
   – А я в свою гостиницу превратил самый огромный и самый лучший palazzo города, – он снизил голос и по секрету мне шепнул: – В моём салоне столько молоденьких и прекрасных девушек. Приходи как-нибудь вечером, мы устроим коллективную любовь.
   В это время на балконе, где играл женский музыкальный оркестр, появилась Главная Дама Синьории в черной маске и объявила, что ночь закончилась и наступает следующая ночь, а посему бал окончен, и все могут отправляться по домам. Инфанта мгновенно исчезла, гости стали расходиться, доктор Даппертутто, очень довольный собой, повел в свою гостиницу целую толпу привлекательных женщин, засыпая их шутками и веселыми остротами, а я, найдя Гаю, отправился с ней в ее стеклянную хижину. По правде сказать, у меня не было большого повода для веселья. На балу, как мне казалось, перед этим изысканным женским обществом я предстал не в лучшем свете. Помимо того, что я показался круглым дураком Туллии Арагонской, я очень подвел маркизу де Пескара, доведя ее до слез.



Глава 2. (Серенада второй ночи)

   – Милая моя Гая, я не уверен, что когда-либо хорошо разбирался в вопросах философии, сейчас же я вижу, что абсолютно не знаю жизни. Мне казалось, что раньше я был историком и обладал какими-то, быть может, поверхностными знаниями о прошлом мира и человечества, но сейчас как будто открылись мои глаза, я увидел этот мир словно с обратной стороны. Я не знаю, но, может быть, мы с тобой находимся сейчас внутри чего-то, откуда нам предстоит заново родиться. Быть может, это изнанка мира, который мы покинули, собираясь перейти в другое состояние. И кто его знает, обретя другую родину, мы, возможно, сольемся с неким духовным Абсолютом, который нас всех уравняет и заставит забыть о прежней жизни. Раньше я всегда стремился соприкоснуться с этим духовным эфиром, но сейчас на пороге этих небесных врат меня вдруг охватывает страх неизвестности. А что там откроется нам через восемь ночей, когда мы должны будем покинуть этот гостеприимный город, который, как я понял, является промежуточным звеном нашего восхождения наверх. И вместе с тем я испытываю неодолимое желание совершить этот скачок, быстрее познать то, что меня ждет там, впереди.
   Гая засмеялась и сказала:
   – Ты обладаешь самым обыкновенным светским умом, зачем тебе преодолевать запредельные дали, проникая в духовные сферы, неужели тебе плохо в твоем истинном отечестве, которое называется СЕЙЧАС.
   – Но меня страшит будущее.
   – Тогда просто о нём не думай, веселись, наслаждайся поэзией жизни.

   Она засмеялась и тихо запела:

   Не стой среди равнины
   И не тянись в эфир!
   Как раз посередине
   Прекрасен этот мир.

   Со стороны мэрии зазвонил серебряный колокольчик, и мы опять стали собираться на бал.
   В зале я увидел доктора Даппертутто, который выглядел несколько устало и не совсем свежо, его щеки покрывала щетина. Но, несмотря на это, он продолжал оставаться неотразимым и пользовался успехом у дам. Я коснулся своего подбородка и тоже ощутил некоторую колкость, подумав, что не плохо бы мне побрить бороду. Я нашел взглядом испанскую инфанту, которая прыгала на одной ножке вокруг английской королевы. И тут мой взгляд упал на Викторию Колонну, и я вспомнил, что хотел нарядиться на бал императором Карлом Пятым. Виктория Колонна оставалась всегда такой же свежей, притягательной и немного загадочной, как её сонеты, пережившие века. Я не переставал любоваться ее красотой, вспоминая творения Микеланджело, созданные благодаря ей.

   (Из моей записной книжки.) …""Michelangelo si lamento che spesso i pittori dovevano perdere il loro tempo con gente che ricercava la loro compagna solo per divertimento."Ma l'arte non appartiene a terra alcuna, discende dai Cieli," egli disse. Cio che importava non era il soggetto del dipinto, ma l'elaborata perfezione che poteva suscitare la pieta, perche, lui credeva, la perfeziona era divina. "Un buon pittore altro non e che una copia della perfezione di Dio, un'imitazione dei Suoi dipinti.""
   Ibid

   "Микеланджело жаловался, что часто художники должны терять свое время с людьми, которые ищут их общества только для развлечения."Но искусство не принадлежит какой-то земле, а нисходит с Небес", – говорил он. То, что имело значение, не являлось предметом живописи, но отточенным совершенством, которое могло вызвать сострадание, потому что, он верил, совершенство было божественным. "Великий художник есть не что иное, как копия совершенства Бога, имитация Его живописи".
   Там же

   И ничто иное не являлось таким эталоном божественной живописи, каким была Виктория Колонна. Глядя на нее, я думал, что земная жизнь любого человека никогда не исчезает бесследно, она постоянно люминесцирует в нашем сознании. Любуясь этими женщинами далеких эпох, я сознавал, что каждая яркая личность, каждая необыкновенная жизнь – это напоминание нам о божественной воле, это повторение на нашем этапе возможных жизненных подвигов, это, наконец, божественная подсказка на пути нашего совершенства. И испытание, выпавшее на мою долю, я сознавал в ту минуту, являлось не чем иным, как судьбой, которая, по словам одного моего знакомого философа, должна была господствовать на духообразующих путях, чтобы привести меня не к повторению одного и того же переживания, а к многообразному прохождению через поток миров. И в ту минуту я знал, что не один я прохожу через поток повторных земных жизней, что каждому человеку уготовано самой судьбой испытать мое состояние – переживать эту жизнь бесчисленное количество раз, и это видение в моем коматозном состоянии открывало передо мной перспективу ещё раз убедиться о неодолимом развитии неубывающей жизни.
   В это время возле меня оказалась Катерина Сфорца, и я пригласил первую женщину Италии на танец. Как только мы с ней оказались в центре вальсирующих пар, я обратил внимание на ее нежную бледную кожу, почувствовал запах ее вечной свежести, удивляясь ее грации и изяществу. Из истории я знал, что она являлась законодательницей моды и открыла для всех женщин путь нестареющей молодости, сочетаемой с красотой вечного совершенства.

   (Из моей записной книжки.) …"Caterina Sforza, ad esempio, aveva un grosso diario in cui annotava unguenti e tisane per essere piu bella, preparati per avere i capelli piu ricci, labra piu rosee e pelle molto chiara."
   Ibid

   "Катерина Сфорца, например, имела толстый дневник, куда заносила рецепты румян и целебных настоев из трав, чтобы быть более красивой, препаратов, чтобы иметь более роскошные волосы, более розовые губы и более светлую кожу".
   Там же

   Кожа ее лица и рук была, и в самом деле, великолепной и не шла ни в какое сравнение с кожей современных женщин – ни единой морщиню!, ни родинки, и касаться ее было одно наслаждение. От одного прикосновения вас словно обволакивало состояние чувственной мягкости. Раньше я не очень любил видеть бледную женскую кожу, но подобной аристократической белизны мне в жизни не приходилось видеть.

   (Из моей записной книжки.) …"Una pelle bianca, invece che abbrozata, era l'imagine delle ricchezza: mostrava che la donna non era una contadina, che era ricca – a differenza di oggi, quando una pelle abbronzata dimostra che una donna viaggia, ha tempo libero."
   Ibid

   "Бледная кожа, в сравнении с загорелой, была своего рода олицетворением богатства. Она показывала, что женщина не являлась крестьянкой, что она была богатой – в отличие от нашего времени, когда загорелая кожа говорит о том, что женщина путешествует и имеет много свободного времени".
   Там же

   Танцуя с ней, я вдыхал божественный аромат ее существа, именно существа, не тела, потому что запах тела рафинированной женщины уловить невозможно, но есть нечто такое, что является обонятельным образом ее сущности, ее материализованной идеей. Возможно, что этот искусственный запах женщина имеет помимо своей воли, но он всегда божественен, потому что вместе с ее образом он составляет единое чувствительное целое.

   (Из моей записной книжки.) …"Essenze venivano profuse per coprire gli odori del corpo e degli ambienti in cui si viveva. Le mode cambiano continuamente e i vestiti erano disegnati per sottolineare la bellezza del corpo. Si comincio a coltivare la giovinnezza e la bellezza: trucchi, creme e lozioni venivano usati in abbondanza come oggi."
   Ibid

   "Эссенции получили распространение, чтобы скрывать запах тела и окружения, в котором она жила. Моды беспрестанно менялись, и платья создавались так, чтобы подчеркнуть красоту тела. Начала культивироваться юность и красота; косметические средства, кремы, лосьоны применялись в изобилии, как в наше время".
   Там же.

   Но Катерина Сфорца поражала меня даже не своей привлекательностью, а тем внутренним содержанием, которым она отделила средневековую женщину от женщины эпохи Возрождения. Я говорю даже не о том, что, защитив свой город от Цезаря Боржиа, она заставила мужчин уважать женщину. Нет. Впервые она сделала женщину музой мужчины, заставила его посмотреть на женщину как на предмет поклонения и вдохновения. Дала ему почувствовать все изъяны его несовершенства.

   (Из моей записной книжки.) …"Afrodite non fu piu una dea temuta, anzi divenne un modelo.Ma allo stesso tempo, il Rinascimento dava vita a una nuova concezione della donna, quella della donna idealizzata, e cio grazie alla riscoperta dell'estetica classica, della donna come simbolo della bellezza, simile a una Musa."
   Ibid

   "Афродита не была больше неприступной богиней, наоборот, стала моделью для подражания.Но в то же время, Возрождение дало жизнь новому представлению о женщине, а именно, представлению об идеальной женщине, и это благодаря вновь открытой классической эстетике женщины как символа красоты, подобно Музе".
   Там же

   Глядя на нее, я невольно подумал: "Вот она, гармония внешнего совершенства и внутреннего содержания, которая является вечной загадкой природы – нестареющего обновления. Мир прекрасен, как женщина, а женщина прекрасна, как мир".
   Я приблизил свои губы к ее вьющимся локонам и прошептал:
   – Вы прекрасны, как сама жизнь.
   Катерина Сфорца откинула назад свою горделивую патрицианскую головку и молвила:
   – Здесь мы все во власти смерти. Фата Моргана держит нас цепко в своих руках.
   – Но что такое смерть? – воскликнул я.
   – Это то, что нас всех разлучает.
   –И нет средства против нее?
   – Это наказание Бога.
   Ее губы зашептали слова молитвы:
   – In prima raccomando l'anima mia all'Altissimo Dio, e alla sua gloriosa Madre Vergine Maria ed a tutta la corte del Cielo…
   Мне было несколько странно слышать слова молитвы во время веселого танца.
   – А если Фата Моргана вдруг исчезнет, лишит нас своего общества, что будет тогда?
   Катерина Сфорца пожала плечами. Даже в надлунном городе, как видно, не допускали мысли, что смерть может вдруг исчезнуть, подарив нам бессмертие.
   Я стал искать взглядом Фату Моргану и не нашел ее, но зато я увидел нашу веселую инфанту, которая прыгала из одного конца зала в другой, совершая такие грандиозные антраша, что все дамы от восхищения закатывали глаза.
   Катерина Сфорца, глядя на прыжки инфанты, улыбнулась и с иронией заметила:
   – Ваш товарищ – отличный танцор.
   – Как? – воскликнул я. – Вы знаете, кто он? Катерина Сфорца улыбнулась и заметила:
   – Этого не знает никто, но почти все догадываются.
   – И вы не хотите донести на него Фате Моргане?
   – Этого никто здесь не сделает.
   – Почему?
   Она не успела ответить, наш шустрый гений, конспиратор и мусагет, выхватил её из моих объятий и закружился с ней, подобно вихрю, в весёлом жизнерадостном танце, пуская вокруг себя искромётные солнечные зайчики. Позднее принц Фогельфрай признался мне по секрету, что питал особую слабость к Катерине Сфорца, этой легендарной героине, которую еще в свое время воспел знаменитый поэт Ариосто

   (Из моей записной книжки.) …""Le eroine dell'Ariosto representono un'altra personificazione dell'ideale della donna rinascimentale; la parola virago, allora, era solo un elogio – voleva dire essere coraggiose e temerarie come gli uomini migliori.Caterina Sforza, "la prima donna d'Italia", fu ammirata per aver coraggiosamente difeso la sua citta da Cesare Borgia, per essere stata una virago.""
   Ibid

   "Героини Ариосто представляли другое олицетворение идеальной женщины эпохи Возрождения; слово воительница тогда было только похвалой – хотело сказать: "храбрая и дерзкая, как лучшие мужчины". Катериной Сфорца, "первой женщиной Италии", восхищались за то, что она бесстрашно защитила свой город от Цезаря Боржия, и за то, что она стала воительницей".
   Там же

   Я вдруг увидел, как преобразился весь зал. Солнечные зайчики, пускаемые каким-то чудом алмазной короной испанской инфанты, искрясь и бегая по стенкам, словно приводили в движение все это спокойное дремлющее царство. Все женщины вдруг оживились, воодушевившись каким-то внутренним озарением и весельем, они, подобно снежинкам, в своих белых длинных легких бальных платьях вдруг стали совершать длинные прыжки по кругу, словно хотели поймать бегущие по стенам зала сияющие блики. Принц Фогельфрай в костюме испанской инфанты стоял в самом центре с Катериной Сфорца на руках, весело хохотал и крутился на месте. Бедный доктор Даппертутто, подхваченный двумя соперничающими королевами, едва успевал перебирать своими ногами, поспевая в такт ускоряющейся музыке, которую играли развеселившиеся музыканты с балкона. О чудо! Я глазам своим не верил: прекрасная Мария Шотландская и Елизавета Английская, взявшись за руки, забыв свою давнюю вражду, безумно кружились, хохоча и раскручивая бедного доктора, который уже еле держался на ногах. Вот они сделали прыжок в сторону, оторвавшись от пола, и словно полетели по окружности зала.
   Даже грустная Виктория Колонна развеселилась и смеялась, как маленькая девочка, которой только что рассказали забавную историю. Екатерина Медичи, расставив руки в стороны, бежала по кругу прыжками, изображая летящую птицу. Ее подруга Элеонора Кончини следовала за ней на одной ножке, размахивая руками, подобно крыльям мельницы. Веселье, охватившее все общество, вдруг сделало всех дам почти неузнаваемыми.
   Они, подобно маленьким девочкам, оказавшимся без присмотра взрослых, вдруг стали совершать такие безумные трюки, отчаянные прыжки и немыслимые выходки, на которое были способны разве что расшалившиеся сорванцы.

   (Из моей записной книжки.) …"In questo periodo la maggior parte dell'Europa era governata da donne, anche se solo nominalmente: la reggente di Francia, Caterina de'Medici, lottava per trovare un punto d'equilibrio tra le opposte fazioni; meno abile, la reggente di Scozia – Maria di Guisa – era stata deposta dai nobili delle congregazioni che si ispiravono a John Knox:, sua figlia, Maria regina di Scozia, sfortunamente era piuttosto stupida; Margherita di Parma, la reggente dei Paesi Bassi, dipendeva dalle decisioni definitive di suo fratello, il re. Solo Elisabetta D'Inghilterra governava con la propria mente raffinata, sviluppando un suo personale tipo di politica, usando "l'onesta femminile" per i suoi fini politici, la riservatezza come arma principale, con una solida visione del ruolo del suo paese come del suo personale diritto monarchico."
   Ibid.

   "В этот период большая часть Европы управлялась женщинами, даже если и номинально: Екатерина Медичи, регентша Франции, стремилась найти точку равновесия между оппозиционными партиями; менее искусная Мария де Гиз, регентша Шотландии, была поставлена дворянством Конгрегации, вступившим в заговор с Джоном Кноксом; ее дочь Мария, королева Шотландии, к несчастью оказалась довольно глупой; Маргарита Пармская, регентша Нидерландов, зависела от окончательных решений своего брата короля. Только Елизавета Английская правила своим собственным утончённым умом, развивая свой персональный политический тип, используя "женскую честь" для своих политических целей, поражая основательным знанием роли своей страны и своего персонального монархического права".
   Там же

   Рената Французская, герцогиня Феррары, Джулия Гонзага, Констанца Франкавилла и Симонетта Каттанео Веспуччи поднялись аж до самого прозрачного потолка и носились по кругу, как сладкие ягодки, плавающие в эфире, размешанном в прозрачном хрустальном бокале. Глядя на всё это великолепие, я стоял, разинув рот, испытывая странное чувство, подобное тому, которое в свое время испытал Рис вместе со своим другом Луэлином из третьего тома "Легенд о феях" Крокера, наступившие нечаянно на круг фей. При этом на Риса танец фей произвел такое впечатление, что через некоторое время он умер.
   – Ну, как тебе нравится? – раздался за моей спиной голос принца Фогельфрая.
   – Потрясающе! – воскликнул я, обернувшись, и спросил: – Ну, что дали ночные прогулки на окраины города?
   – Время от времени в этом городе появляются мужчины, я их встречал во время прогулок, но потом они все исчезают.
   – Куда?
   – Феи их сжигают на кострах
   – Как? – воскликнул я и почувствовал, что мои волосы на голове зашевелились.
   – Очень просто, – стал объяснять принц, – по прошествии девяти дней феи привязывают мужчин к столбам в центре площадей, наваливают в ногах кучу хвороста и поджигают.
   – Но где же они берут хворост?
   Принц пожал плечами и сделал предположение:
   – Может быть, за хворостом они спускаются на землю. Я с ужасом подумал и тут же высказал свою мысль вслух:
   – Так значит, нас ждет такая же участь.
   – М-да, – задумчиво протянул принц Фогельфрай, – не стоило мне тебе этого говорить, но ты первым спросил, тебе всё хочется знать, ты сам виноват. Извини, что я сказал тебе такую страшную вещь, не подумав.
   Он виновато опустил глаза, но тут же попросил меня ничего не говорить моему другу, чтобы не расстраивать.
   Я посмотрел на блаженное выражение лица доктора Даппертутто и невольно улыбнулся, представив его жарящимся, как рыба на сковородке.
   – Но зачем они это делают? – расстроено спросил я.
   – Возможно, в память о всех сожженных в свое время ведьмах.
   – Но это жестоко! – воскликнул я.
   Принц Фогельфрай вдруг расхохотался, лукаво спросив меня:
   – По-твоему, выходит, что жечь женщин на кострах менее жестоко. Они ведь нам платят здесь тем же.

   (Из моей записной книжки.) …"Altre donne furono denunciate come streghe perche era un modo facile per liberarsi di loro, spesso con il rogo. Se erano vecchie, analfabete о povere, non potevano difendersi, e molte morivano cosi; ma sulle loro vite non ci sono documenti.D'altro canto, schiave, analfabete, contadine, suore e vittime dell'Inquisizione furono condannate ingiustamente, prima come dope il Rinascimento.La vita di una donna povera in India, ad esempio, e fuori dalla storia: e lo stesso tipo di vita che conduceva duemila anni fa, perche la stampa no l'ha toccata."
   Ibid

   "Многие женщины были объявлены ведьмами, потому что была мода освобождаться от них, посылая их на костер. Среди них встречались старые, безграмотные, бедные, они не могли защититься, и таким образом умирали многие, но об их жизни не осталось документов.Конечно, все эти рабыни, неграмотные крестьянки, монахини – жертвы Инквизиции осуждались несправедливо как до эпохи Возрождения, так и после.А возьмём жизнь бедной женщины в Индии: это тот же самый тип жизни, который вели две тысячи лет назад".
   Там же

   Я не знал, что на это ответить, но тут мне вдруг пришли на ум слова Гёте о том, что если прошлое обременительно, то зачем обременять себя памятью о прошлом.
   Принц Фогельфрай опять расхохотался, услышав мою сентенцию.
   – Если мы признаем, что нет никакого прошлого, – смеясь, сказал он, – и мы живем только в настоящем, откуда же нам станет известно, что сегодня мы что-то делаем лучше, чем вчера. Лучшее, что мы имеем от истории, это возбуждаемый ею энтузиазм.
   Он вдруг разразился таким хохотом, что я не на шутку испугался, что он от смеха надорвёт живот. Но вместо этого принц Фогельфрай сделал сальто-мортале в воздухе и очутился в центре бального зала. И в эту самую минуту вдруг перестала играть музыка, на балконе появилась Главная Дама Синьории вместе с Фатой Морганой и объявила, что наступает третья ночь. При этом глаза Фаты Морганы были устремлены на испанскую инфанту. Они словно сверлили ее насквозь. Моргана Ле Фей объявила, что следующей ночью состоится бал-маскарад.



Глава 3. (Серенада третьей ночи)

   – О прекраснейшая Гая Шьенца, мы все испорчены нашим временем, потому что утратили всякую способность произносить свои собственные слова. Помимо того, что мы перестали читать умные книги, которые когда-то нам все же давали некоторую поверхностную духовность, мы едва ли сейчас находим время подумать о чём-либо. Мы даже не можем представить себе, какие светлые и возвышенные мысли могли посещать умные головы в мрачную и жестокую эпоху средневековья. Мы потеряли ощущение свежести и красоты этого постоянно обновляющегося мира, заменив его мышеловкой нашей парадоксальной абстракции, где нам так нравится уютно пребывать. Вместо духовных порывов мы постоянно пытаемся проделывать прыжки выше своей головы, стараясь крикнуть в пустое пространство веков, и если мы услышим эхо, отозвавшееся нам, то начинаем сходить с ума от радости, воображая, что слышали голос духовных великанов. Наша деградация становится столь очевидной, что мы, теряя всякие ориентиры, даже не чувствуем, что смело шагаем по разрушенному мосту, нависшему над пропастью. Правда, иногда в глубине нашего сознания просыпается нечто, похожее на инстинкт самосохранения, и мы невольно начинаем ощущать под собой бездну, но это бывает всего доли секунды, и опять на нас накатывается бравурное самодовольство, которое заглушает все подсознательные инстинкты. И вы, милые, прекрасные женщины, привыкшие смотреть на этот мир нашими глазами, слушать нашими ушами, почему хотя бы вы не проснётесь, не сбросите с себя это страшное оцепенение и не укажете нам на бездну, которая в конце концов может поглотить и вас вместе с нами?
   Гая Шьенца рассмеялась своим задорным смехом, услышав последнюю часть моей фразы.
   – Но если мы проснемся, то просто вас заменим собой. А ты не боишься, что мужчины займут в этом случае второстепенные роли?
   Я пожал плечами и замолчал. Гая опять рассмеялась, на этот раз уже ироничным смехом, и тихо пропела песнь странника:

   «Уж нет пути; вокруг зияет бездна!»
   Ты сам хотел того! Не безвозмездно?
   Смелее, странник! Здесь или нигде!
   Погибнешь ты, подумав о беде.

   – Вероятно, мы живем сейчас в переходный период, – задумчиво произнес я, вспомнив теорию американского писателя Торнтона Уайлдера, – ведь история есть непрерывное качание маятника от мужского полюса к женскому и обратно. В переходный период в семье и государстве наступает хаос. Отцы чувствуют, что почва колеблется у них под ногами. Они начинают кричать, спорить, браниться и подвергать всяческим унижениям спутницу своей жизни и залоги супружеской любви. В переходный период женщины защищаются, как могут. Их хитрость – щит и меч угнетенных. Но, как заметил автор этой идеи, без вождя невозможно восстание рабов, а рабство – плохая школа для вождей. По мнению того же автора, патриархат изжил себя в прошлом столетии и переходный период начался сейчас, я же полагаю, что этот переходный период тянется уже с эпохи Возрождения.
   – Вот как? – весело воскликнула Гая Шьенца. – Может быть, в этом городе собрались вожди будущего восстания?
   – Всё может быть, – удивился я ее меткому замечанию, – может быть, смерть их специально законсервировала здесь для начала новой эры на земле. Ты только посмотри, кто здесь собрался. Это же лучшие женщины всех эпох и народов, сыгравшие значительную роль в истории своих стран. Я думаю, что им было очень нелегко в конкурентной борьбе с мужчинами отстаивать свои женские права на престолы и быть первыми на внешнеполитической арене.
   – Я думаю, – подмигнув мне, засмеялась Гая, – может быть, они в те времена дали мужчинам свой первый бой?
   – Похоже на это, – сказал я, вдруг испытав возбуждение, как будто ожидая, что передо мной вот-вот откроется какая-то истина.
   – Ты только посмотри, – опять воскликнул я, – какие это были женщины. Елизавета Первая, английская королева, разбив испанскую Великую Армаду, сумела защитить протестантство и превратить государство в самую мощную морскую державу эпохи. Пример англичанок является своего рода показателем торжества женщин над мужчинами, и Англия обязана всем своим величием только женщинам. В правление королев Марии и Анны в этой стране окончательно утвердилась демократия в широком понимании этого слова. А с именем королевы Виктории связана целая эпоха, когда Британская империя распространилась по всему миру, и королева присовокупила к своей короне имперский венец Индии, присоединив к нему позднее земли Египта и Южной Африки. Что касается России, то весь восемнадцатый век был веком женщин. Императрицы сумели сохранить и возвеличить роль России как великой европейской державы. Екатерина Вторая, нанеся сокрушительные удары Османской империи, расширила земли России и окончательно вывела ее к берегам Черного моря. Где появлялись женщины, там государство начинало процветать и становиться могущественным. Возьмем, к примеру, Испанию. На рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков королева Кастилии Изабелла Первая не только сумела объединить Испанию под одной короной, но и, снабдив Христофора Колумба кораблями, непосредственно помогла открытию Америки. Другая женщина, вошедшая на престол древней империи франков, Мария Терезия, во время войны за австрийское наследство и Семилетней войны помогла прусскому королю Фридриху Великому присоединить к своим владениям Силезию, сумела отстоять свою власть и, благодаря своей энергии и храбрости, обрела первенство среди всех австрийских монархов.
   Гая Шьенца, выслушав меня внимательно, улыбнулась и спросила:
   – Неужели в истории человечества нет отрицательных примеров правления женщин?
   – Есть, – воскликнул я, – например, китайская императрица Цзы Си практически погубила свою страну. За время своего правления она строила дворцы, когда нужно было строить военные корабли, чтобы противостоять агрессии Японии и других стран. В результате чего Китай попал в полуколониальную зависимость от сильных держав, но это только лишний раз доказывает, что женщины воюют по необходимости, а не ради забавы, как это делают мужчины. Конечная цель деятельности любой женщины – созидание. Поэтому они стремятся везде творить мир, спокойствие, порядок и красоту. Они создают вечное, может быть, иногда в ущерб временному. Где сейчас японские корабли, построенные вместо дворцов? Наверняка все они или потонули в войнах, или уже давно разрезаны на металлолом, а дворцы императрицы Цзы Си остались, и они вечно будут украшать Китай. Если бы одни только женщины стояли у политики на земле, то какой красивой бы она сейчас была. И если бы все зависело от женщин, то вся земля уже давно бы была застроена дворцами.
   В конце этого пламенного дифирамба, произнесенного в честь женщин, я так воодушевился, что Гая Шьенца, не переставая, смотрела на меня восхищёнными глазами, а когда я закончил, приблизилась и поцеловала меня в губы.
   – Ты чудо, – произнесла она, – если мне в ближайшем времени придётся улететь из этого города, то я захвачу тебя.
   – Куда? – спросил я удивленно.
   Она коснулась моих губ указательным пальцем и тут же сомкнула мой рот своим поцелуем.
   В это время зазвонил серебряный колокольчик со стороны мэрии, и мы вместе с Гаей Шьенцей отправились на бал-маскарад.
   Хотя у всех дам лица были закрыты тонкими полосками масок, они все легко узнавались. С первой же минуты нашего появления в зале я попал в объятия умной и прекрасной Изабеллы Гонзага, которая шепотом мне сказала:
   – Будьте сегодня предельно осторожны. Вам и вашему другу грозит неприятность разоблачения.
   – Что вы имеете в виду? – воскликнул я.
   Изабелла только улыбнулась, вероятно, полагаясь на мою сообразительность, и ничего не ответила. Я глазами отыскал доктора Даппертутто, который, несмотря на свой бледный, осунувшийся вид, продолжал веселиться и порхать вокруг дам, подобно мотыльку. Я таким же шёпотом с заговорщическим видом ей ответил, показав взглядом в его сторону:
   – Его тоже нужно предупредить, а то он ни о чем не догадывается.
   – Не о нём идёт речь, – сказала Изабелла и улыбнулась.
   – А о ком?
   Она опять ничего не ответила. Я взглядом стал искать испанскую инфанту в алмазной короне, но не нашел, её не оказалось в зале.
   Изабелла опять улыбнулась, увидев, что я понял ее намек. Эта великая конспираторша хотела предупредить меня о какой-то опасности.

   (Из моей записной книжки.) …"Anche in tempi migliori, l'Italia era sempre stata piena di spie, pagate per intercettare la corrispondenza; e Isabella Gonzaga, ad esempio, scriveva due versioni della stessa lettera – una da mandare per vie normali, e un'altra che era quella vera e segreta."
   Ibid.

   "Даже в лучшие времена Италия была всегда полна шпионов, которым платили за перлюстрацию писем; и Изабелла Гонзага, например, писала две версии одного и того же письма – одно, чтобы послать обычным путем, и другое, которое было подлинным и секретным".
   Там же

   К тому же в те далекие времена женщины были более изощрены в делах тайной дипломатии и обладали более гибким умом в искусстве интриг и политических закулисных игр. Документы тех эпох зачастую свидетельствуют о невидимой, но ведущей роли женщин во всех конфликтах. Возможно, именно тогда мужчины чаще всего стали употреблять поговорку: "Cherchez la femme!" ("Ищите женщину!") К тому же женщины были не только очень умными, но и весьма образованными.

   (Из моей записной книжки.) …"Nel Rinascimento, le donne cominciarono a emergere politicamente: Margherita d'Augtria, Luisa di Savoia, Isabella di Castiglia, Isabella Gonsaga avevano una visione politica spesso piu incisiva di quella dei respettivi mapiti. Indubbiamente l'instruzione libero le donne, quelle che potevano accedersi: se era capace di scrivere con un certo stile, la donna acquisiva uno status unico per la sua condizione – sia che fosse una sgualdrina о un'aristocratica.Quando si sposo e lascio Ferrara per Mantova Isabella Gonzaga chiamo un insegne studioso, Nicolo Panizeato, perche la istrusse negli studi classici (per tre ducati al mese)."
   Ibid

   "В эпоху Возрождения женщины начали расти политически: Маргарита Австрийская, Луиза Савойская, Изабелла Кастильская, Изабелла Гонзага обладали политическим видением, часто более мудрым, чем их уважаемые мужья. Несомненно, образование делало женщин свободными, тех, которые могли его получить; если она была способна писать определённым стилем, женщина приобретала особый статус в своем положении – будь то безродная или аристократка.Когда Изабелла Гонзага вышла замуж и покинула Феррару, переехав в Мантую, она вызвала ученого преподавателя Николо Паницеато, чтобы он учил её классическим наукам (за три дуката в месяц)".
   Там же

   – Но, мадам, – воскликнул я, – мне непонятно, почему вы нам помогаете?
   – Я вам не помогаю, – заметила она, – я просто вас предупреждаю.
   Я горячо поблагодарил её за предупреждение, опять удивившись изобретательности её ума. Она не признавалась в явной симпатии к нам, вероятно, опасаясь потерять свою лояльность в этом надлунном городе, но все же желала хоть чем-то нам помочь. Но что за пакость придумала Моргана Ле Фей? Я должен разобраться сам. И здесь мне в голову пришла одна мысль, но для ее осуществления я должен был выяснить ещё одно обстоятельство.
   – Скажите, милостивая государыня, – сказал я вкрадчивым голосом, – а как относятся к нам феи в этом городе?
   Изабелла Гонзага, улыбнувшись, ответила:
   – Как видите, вы пользуетесь у них успехом.
   – Так значит, все они относятся к нам с сочувствием и готовы нам помочь? – радостно предположил я.
   Изабелла повела плечиком, но ничего не ответила.
   – А-а, понимаю, – вскричал я, – все готовы помочь, кроме одной, Фаты Морганы. Ведь верно?
   Она засмеялась и опять ничего не ответила. Но мне показалось, что именно это она и хотела сказать, Более того, как и раньше, сейчас я чувствовал какой-то скрытый заговор в атмосфере этого дворца фей против Морганы. К сожалению, я не знал их законов, но что-то мне подсказывало, что их не все устраивало в этом мире, как будто им надоело соблюдать определенные правила, и они втайне желали что-то изменить в своей жизни и судьбе. Это, как в истории, когда одна эра изживает другую, подобно Реформации, поразившей католичество.
   Возможно, подумал я, что среди фей зреет именно такой заговор. От этой мысли мне стало жарко.

   (Из моей записной книжки.) …"Le donne partrciparono pienamente alla grande controversia del secolo, la Riforma. Perche dopo un periodo di tolleranza, la crescente "maggioranza silenziosa" (per intenderci, la borghesia) espresse due credo fanatici: il cattolecesimo controriformista e il protestantesimo calvinista. E, ahim;, sintomatico che le tendenze pi; tolleranti degli "spirituali", dei luterani, dei sostenitori di Erasmo, espresso dagli intelletuali, incontrassero ben poca successo. Ci; sinifica che le masse europee non furono toccate dalla filosofia del Rinascimento, e furono intolleranti le une verso le altre e sospettose verso l'ingegno critico. Le grandi gerre religiose, i roghi, le torture, l'Inquisizione avevano poco о niente a che vedere con l'accettazione о meno di punti come la "giustificazione per fede" erano prodotti dall'antico sospetto doll'uomo verso chi e diverso."
   Ibid

   "Женщины широко принимали участие в великом разногласии века, Реформации. Потому что после периода терпения растущее "молчаливое большинство" (в основном, буржуазия) исповедовало две фанатичных веры: контрреформистский католицизм и кальвинистский протестантизм. И вот показательно, что самые терпимые тенденции "духовенства", лютеран, сторонников Эразма, выражаемые интеллигентами, имели мало успеха. Это значило, что европейские массы не были затронуты философией Возрождения и были нетерпимы друг к другу и подозрительны по отношению к критическому разуму. Великие религиозные войны, костры, пытки, Инквизиция были не чем иным, как показателем приятия или неприятия пунктов, так называемых, "доказательств веры", которые были следствием древнего подозрения человека ко всем тем, кто отличается".
   Там же

   "Но может ли такое случиться? – думал я. – Возможен ли в царстве фей бунт? Против кого? Против самих себя? Нет, во всем этом нужно разобраться. Единственно, против кого они могут взбунтоваться, это против феи смерти – Морганы Ле Фей. Но если мне удастся это выяснить, то, может быть, я смогу посеять между ними вражду. И если они победят и уничтожат фею смерти, то неужели для всех жителей земли наступит долгожданное бессмертие?"
   Меня эта идея так захватила, что я не заметил, как Гонзаги поменялись, и в моих объятиях вместо Изабеллы оказалась Джулия.
   – А как простые феи города относятся к Моргане Ле Фей? – спросил я её.
   – Они обожествляют Моргану, – ответила словоохотливая Джулия, – потому что она является для них символом, своего рода героиней, которая вмешивается во все земные дела. Никто не имеет такого веса у нас, как Моргана. На земле нет ни одного человека, который, хотя бы в душе, подсознательно не боялся с ней встречи, потому что в конце жизни каждого из них она ставит точку. Это ей принадлежит основная заслуга, когда на земле сменяется целая эпоха. Ведь часто бывает так, что новое время настаёт только после смерти лидера или кого-либо из сильных мира того. Она самая могущественная среди фей, и все они испытывают к ней трепетный страх, хотя по положению она является равной среди них.
   – И часто Моргана посещает землю?
   – Нет такого дня и часа, чтобы она не слетала на землю и не приволокла с собой чью-либо душу.
   – Как? – удивился я. – Значит, я присутствую здесь, в этом странном городе, не телесно, а духовно?
   Джулия рассмеялась.
   – Но в таком случае, – воскликнул я, – что же происходит с моим телом на земле?
   – А вы попросите кого-нибудь разузнать, – посоветовала мне Джулия.
   – Но кого? – спросил я, озираясь на танцующих в зале дам.
   – Последнее время на землю чаще других фей спускаются музы поэзии, – Джулия кивнула в сторону знаменитых поэтесс, – я даже знаю, что кто-то из них посещает поэтов вашего города.
   – Кто же? – воскликнул я.
   – Точно вам может подсказать Марго.
   За несколько минут беседы с Джулией я узнал столько интересного, сколько не смог узнать за целых три дня своего пребывания в надлунном городе. Поистине, Джулия была потрясающей женщиной, недаром ее хотел заполучить в свой гарем сам Сулейман Великолепный.

   (Из моей записной книжки.) …"Giulia Gonzaga era molto conosciuta: i suoi contemporanei parlavono molto di lei. In gioventu, era riuscita a stento a evitare di essera rinchiusa nel serraglio di Solimano il Magnifico. Fu una storia di cui si chiacchiero molto, e che ispiro Lodovico Ariosto e Torquato Tasso. Ambita dalla furia che allora fece tremare l'Europa, Giulia gioc; d'astuzia il Barbarossa, il riunigato pirata cristiano, un altro dei terrori della cristianita. Essere rinchiusa in un serraglio, per un'anima colta come quella di Giulia sarebbe stato letale. Giulia era una di quelle donne che erano ricercate non solo per la loro bellezza ma anche per la loro cultura e conversazione."
   Ibid

   "Джулия Гонзага была очень известна: ее современники много говорили о ней. В юности ей едва удалось избежать заключения в гарем Сулеймана Великолепного. Это была история, о которой много говорили, и которая вдохновила Людовика Ариосто и Торквато Tacco.Охваченная яростью, которая в то время заставляла трепетать Европу, Джулия играла хитростью Барбароссой, пиратским объединителем христиан, одним из ужасных столпов христианства.Заключение в гарем для такой утонченной души, которой обладала Джулия, кончилось бы смертельным исходом. Джулия была одна из тех женщин, которых добивались не только за их красоту, но и за их высокую культуру и искусство вести умную беседу".
   Там же

   Я поблагодарил Джулию за ценную информацию и решил познакомиться с Марго, королевой Наваррской. Я это решил сделать еще потому, что перед Туллией Арагонской мне не хотелось появляться, так как в первую ночь при знакомстве с ней зарекомендовал себя не с лучшей стороны и, задав тот дурацкий вопрос, выглядел в ее глазах круглым идиотом, а Викторию Колонну, маркизу Пескарры, я очень подвел, сообщив Моргане Ле Фей о том, что якобы через нее узнал о существовании государственной тайны в надлунном городе.
   Оставив Джулию Гонзага, я некоторое время не решался подойти к Маргарите Наваррской то ли из-за того, что считал эту умнейшую королеву недосягаемым божеством для смертного мужчины с простым складом ума, то ли из-за того, что она казалась мне таким прекрасным созданием, что от одного ее вида меня бросало в дрожь. Я стоял и смотрел издали, как она веселила кучку поэтесс, рассказывая им что-то очень веселое.

   (Из моей записной книжки.) …"Margherita scrisse poesie di devozione religiose, e nel suo Heptameron, publicato per prima volta nel 1558 con il titillo di "Storia degli amanti fortunati" (si tratta di setanta storie arragiante come nel "Decameron"), disse una cosa importante: la donna era libera di negarsi all'uomo nell'anima come ne! corpo. La donna aveva quindi possibilita di scelta, non era un oggetto di proprieta del marito о dell'amante, di un uomo che potesse abbondarla dopo aver usato il suo corpo. E proprio con la scelta di non concedersi, conquistava lo status di "persona", di esser umano. Nelle suo originali storie, Margherita di Navarra diede un contribute al tema dell'amore sacro e profane, ma con una differenza: l'amore onesto era un contribute della donna, non dell'uomo…(La religione tende a essere antifemminile, come ogni dittatura:, l'assolutismo e sempre contro l'independenza culturale della donna). Margherita sviluppo il tema del mutuo rispetto, di un rapporto tra uomo e donna fondato sulla curiosita intellettuale: il suo concetto dell'amore fu quello dell'amicizia, non quello mistico medievale."
   Ibid

   "Маргарита писала стихи о религиозной набожности и в своём "Гептамероне", опубликованном впервые в 1558 году под титулом "История счастливых влюбленных" (речь шла о семидесяти историях, подобранных подобно "Декамерону"), высказала важную вещь: женщина была свободна отказывать мужчине как душой, так и телом. Женщина имела, следовательно, возможность выбора, не была объектом собственности мужа или любовника, человека, который мог покинуть ее после того, как использовал ее тело. И только с выбором не отдаваться завоёвывала статус "персоны" – быть равной мужчине. В своих оригинальных историях Маргарита Наваррская отдавала дань теме возвышенной и низменной любви, но с большим различием: любовь честная была прерогативой женщины, но не мужчины. (Религия считалась антиженской, как любая диктатура: абсолютизм всегда выступал против культурной независимости женщин.) Маргарита развила тему взаимного уважения в отношениях между мужчиной и женщиной, построенного на интеллектуальном интересе; её концепцией любви было то, что являлось дружбой, но не то, что составляло средневековую мистику".
   Там же

   Вдруг возле меня остановилась вальсирующая пара: доктор Даппертутто с очаровательной незнакомкой в маске, той изящной и миленькой француженкой, образ которой с такой любовью всегда стремился изобразить на своих полотнах Ренуар. Они весело смеялись, и доктор Даппертутто без удержу болтал.
   – Сирано де Бержерак описал пять способов подъема на луну, о шестом он умолчал, хотя, как он утверждал, знал его тоже и, возможно, воспользовался им, чтобы побывать в своем "Государстве империи Луны". Но я с моим товарищем, уверяю вас, прибыл сюда особым, седьмым способом, о котором я бы хотел в будущем написать диссертацию. Тем более, то, что я здесь открыл, превосходит любую человеческую фантазию. Мне кажется, что Сирано, побывав здесь, нарочно скрыл некоторые особенности этого мира, представив ваш город в иронично – бурлесковом свете. Но кое-что он все же отразил, и, читая его труды внимательно, можно о многом догадаться. Например, нас ни разу здесь никто не кормил, и, как я понял, питаетесь вы только своим дыханием, улавливая запахи кухонь и благоухание цветов, приносимых сюда космическими ветрами. Однако такая пища мне кажется несколько легкой для моего желудка.
   Даппертутто помял свой втянутый живот, над которым, вероятно, уже проступали ребра. Кстати, я за все эти три дня ни разу не ощущал чувства голода, к тому же мне казалось, что я нисколько не похудел.
   – Сирано де Бержерак также открыл нам, землянам, маленькую тайну, что самым ценным в вашем городе является стихосложение, – продолжал болтать доктор Даппертутто, – вероятно, поэтому все поэтессы, подобно вам, занимают здесь такое видное положение. Я с большим удовольствием читал ваши стихи, пытаясь представить, какой вы были на самом деле, и мне даже в голову не пришло, что настанет ночь, когда я с вами встречусь и смогу вот так просто вести беседу.И тут мне в голову пришла мысль: "Так это же никто иной, как сама французская поэтесса Луиза Лябэ, благодаря которой я в свое время познакомился с доктором Даппертутто!" Тогда я потратил очень много времени на изучение ее творчества, исписав впечатлениями о ней добрую половину своей записной книжки. Мне казалось, что некоторые ее мысли даже для нашего времени чересчур смелы.

   (Из моей записной книжки.) …"In questo testo, la sua prosa e piena di affirmazioni brillanti e femministe: ad esempio, le donne devono "superare о eguagliare gli uomini nella scienza e negli altri campi" e "sollevare un poco le loro menti sopra la conocchia il fuso <…> per applicarsi alla scienza e allo studio <…> e far sapere al mondo che, se non siamo fatte per comandare, non dobbiamo per questo essere disdegnate come compagne, negli affari privati e publici, di coloro che governano e sono obbediti". Le donne "non possono liberarsi degli uomini tanto facilmente come gli uomini delle donne, non avendo la possibilit; di lasciarli e iniziare un'altra relazione, di rincorrere l'amore con un altro amore". E, una volta disertate dai loro amanti, le donne "maledicono tutti gli uomini per sempre. Chiamano pazze quelle che amano. Maledicono il giorno in cui hanno amato per la prima volta. Protestano dicendo che non ameranno mai piu: ma questo non dura. In contimenti, riproducono ai loro occhi coloro che tanto hanno amato. Se hanno qualche oggetto che ricorda lui, lo baciano, lo baciano di nuovo, lo coprono di lacrime, lo trasformano in un cuscino e ascoltano se stesse compatire il proprio misero stato."
   Ibid

   "В этом тексте её проза полна ярких и женских утверждений: например, женщины должны "превзойти или уравняться с мужчинами в науке и других областях" и "подняться немного в своём мышлении <…> для того, чтобы применить себя в науке и учебе <…> и дать знать миру, что если мы не созданы командовать, то не должны из-за этого быть обречёнными, подобно подругам, в частных и общественных делах, чтобы нами правили те, которым мы подчиняемся. Женщины не могут освободиться от мужчин так же легко, как мужчины от женщин, не имея возможности оставить их и начать другую связь. Обрести вновь любовь при помощи другой любви". Однажды покинутые своими любовниками, женщины "проклинают всех мужчин навечно. Называют сумасшедшими тех, кто любит. Проклинают день, когда полюбили в первый раз. Протестуют, говоря, что не полюбят больше никогда; но это не длится долго. В воображении вызывают перед своими глазами тех, кого когда-то так любили. И если остался какой-то предмет, который напоминает о нём, они целуют его, целуют снова, поливая своими слезами, превращают его в подушку и слушают, сами себе сочувствуя, свое собственное несчастное состояние".
   Там же

   Перед моими глазами, подобно упреку всем мужчинам, время от времени всплывают строки ее посвящения, написанного подруге Клементине де Бурже, "жемчужине Лиона", в июле 1555 года:

   (Из моей записной книжки.) …"Visto che e quinto il tempo, Mademoiselle, in cui le leggi severe degli uomini non proibiscono piu alle donne di dedicarsi alla scienza e ad altre discipline, mi sembra che coloro che ne hanno la possibilita, debbano dedicare questa onesta liberta al loro apprendimento, una cosa che in altri tempi il nostro sesso ha tanto desiderato, e monstrare cosi agli uomini il male che fatto privandoci del bene e dell'onore che deriva dal loro uso <…>. Avendo passato parte della mia giovinezza studiando musica, ed il tempo che rimaneva trovandolo scarso per riffanare il mio intelletto, e non essendo io stessa capace di soddisfare il bene che sentivo necessario per il mio sesso, di vedere le donne superare gli uomini non solo in bellezza, ma anche nella scienza e nella conoscenza, non posso che implorare le dame virtuose di alzare un poco gli occhi dalle loro conocchie e dai loro fusi, e combattere per far sapere al mondo che, se non siamo fatte per comandare, non dobbiamo per questo essere disprezzate come compagne negli affari pubblici e privati di coloro che governano e sono obbediti…
   Louise Labe."
   Ibid

   "Видно, что пришло время, мадмуазель, когда строгие законы мужчин не запрещают больше женщинам посвящать себя наукам и другим дисциплинам. Мне кажется, что те, кто имеет возможность, должны посвящать эту благородную свободу своим занятиям, делу, которое в другие времена наш пол так желал, и показать тем самым мужчинам зло, которое лишило нас доброты и чести, и которое произошло из их привычки <…>. Проведя часть моей юности в изучении музыки, я в оставшееся время, которого мне всегда недоставало, старалась совершенствовать мой интеллект. Но, не будучи сама способной, я всё же пыталась использовать это благо, которое считала обязательным для моего пола, увидеть женщин, превосходящих мужчин не только в красоте, но также в науках и знаниях, и для этого нужно было только, чтобы способные дамы оторвали немного свои глаза от рукоделья и веретён и начали борьбу и заявили миру, что если мы не созданы для командования, то и не должны быть презираемы как участницы в общественных и личных делах теми, кто управляет, и кому мы подчиняемся…
   Луиза Лябэ"
   Там же

   Я, наконец, набравшись духу, вмешался в их разговор и попросил поэтессу уделить мне несколько минут. Мы пошли танцевать, а доктор Даппертутто тут же оказался в обществе другой дамы. Луиза улыбнулась мне и заговорила первой:
   – Мне показался ваш приятель забавным человеком.
   – Это почему же? – удивился я.
   – За несколько минут нашего разговора он классифицировал наш мир и все разложил по полочкам, следуя своей мужской логике.
   – И что же у него получилось? – спросил я заинтересованно, подумав, что у нас совсем нет времени, чтобы встретиться и обменяться с ним впечатлениями.
   Луиза вдруг залилась своим веселым заразительным смехом. Я тоже засмеялся, хотя не очень представлял, над чем смеюсь.
   – По его схеме получается, – наконец, начала говорить Луиза, – что наш город представляет нечто среднее между отстойником душ и борделю. Он считает, что мужчина здесь может расслабиться, немного отдохнуть от себя и даже временно забыться. Он как бы оставляет далеко за порогом сознания привязанности и привычки вместе со своими врожденными качествами вроде глупости, лени, агрессивности и приобретенными пороками, такими, как нахальство, самомнение и лживость.
   – Он так и сказал? – воскликнул я удивленно.
   – Почти так или что-то в этом роде, – ответила, смеясь, Луиза. – Для него пребывание здесь представляется неким растворением в женщине, но не в той, которую он бы любил, а в некой абстрактной, из которой, как он выражается, когда-то получился. И это растворение, помогающее ему, по его словам, понять искусство лунной тени и загадку отраженного сияния, которое якобы излучает женщина, вбирая в себя многие качества мужчины, само восстанавливает в его душе некую гармонию волшебного чаяния родства и равенства между его мужским и женским началом. Вы представляете, до чего он дошёл в своих рассуждениях?
   Луиза опять заразительно рассмеялась.
   – Он утверждает, что это растворение в женщине практически происходит у мужчины, возникшего из неё, в течение всей его жизни. Но в данном случае любовь его не разъединяет с женщиной, а наоборот, соединяет, как в публичном доме или коллективном сексе, где взор сразу же насыщается вожделением, где доверчивость души тут же превращается в телесные ласки, где дружба всеобща как между мужчинами, так и женщинами, где коллективное прозрение господствует над разделяющей слепотой вдвоем, где нет ни ревности, ни подозрений, но где всё – тайна и загадка, притом, что все открыто и доступно, и где наслаждение внешностью – в полном сочетании с внутренним восторгом насыщения, где счастье приносит боль, а боль переходит в счастье, где все друг к другу очень близки телом и где души обретают свои истинные цвета и оттенки.
   – Он утверждает, что научился здесь классифицировать наши женские души по их истинному признаку, – продолжала Луиза, – и даже сделал для себя открытие, что женские души обладают триединой энергией. Одни существуют как просто души, другие – как воспринявшие божественный ум, а третьи – как зависимые от богов. При этом, с одной стороны, они осуществляют провидение для Вселенной, как боги, подобно святой деве Марии, родившей Христа, или Деваки, подарившей миру самого бога Кришну; с другой – все познают благодаря мыслительной жизни; и с третьей – рождают и движут тела как мужские, так и женские, благодаря своему самодвижному наличному бытию.
   Луиза опять залилась своим почти детским смехом.
   – Представляете, – воскликнула она, – он договорился до того, что стал утверждать, что на определенном этапе своего развития мужчина настолько совершенствуется по заложенной в нем женщиной программе, что лишается хитрости самосохранения. И его разум претерпевает метаморфозу в силу всех своих приобретенных ранее пороков таким образом, что теряет всякую предосторожность. Потеря же предосторожности грозит ему катастрофой, когда он впадает в самообман и видит весь окружающий его мир в лживом для себя свете, потому что привыкает жить заблуждениями. Он ищет заблуждения, и когда их находит, то радуется, как малое дитя, что, наконец, все эти самосовершенствования закончатся для мужчины общим безумием и гибелью.
   – Неужели он вам такое наговорил? – я ушам своим не верил.
   – Да, – воскликнула Луиза.
   – Но в таком случае он совсем стал ненормальным, – констатировал я.
   – Почему же, – возразила мне Луиза, – в его рассуждениях есть много здравого смысла.
   – Извините, – сказал я, – мне сказали, что вы довольно часто посещаете землю в качестве Музы поэзии и бываете в моем городе. Когда в следующий раз вы собираетесь туда?
   – Ваш город я должна посетить этой ночью, – ответила она, – я условилась встретиться с одним поэтом, как только там взойдет луна.
   – Вот как! – радостно воскликнул я. – Тогда у меня есть к вам просьба. Вы не смогли бы посмотреть, что происходит с нашими телами. Я имею в виду себя и доктора Даппертутто.
   – Смогла бы, если у меня останется время.
   – Очень прошу вас.
   Луиза улыбнулась и еще раз пообещала мне.
   В это время бал-маскарад был в самом разгаре, музыка гремела, танцующие пары легко порхали по всему залу, подобно мотылькам. На какое-то мгновение я увидел испанскую инфанту с алмазной короной в маске. Она крутилась одна посреди зала и время от времени бросала взгляды то на меня, то на доктора Даппертутто. Я, оставив Луизу Лябэ, приблизился к ней и шепотом спросил:
   – Ну, что вам удалось разведать еще, мой дорогой принц Фогельфрай?
   Инфанта разразилась громким смехом, повернулась ко мне и женским голосом сказала:
   – Так вот значит, кто находится в сговоре с принцем Фогельфраем.
   Она сорвала маску, и к своему ужасу я обнаружил под ней лицо феи Морганы Ле Фей.
   – Прекрасно, – воскликнула она, – теперь мне многое становится понятным.
   Она подала знак, и в ту же минуту музыка смолкла, и на балконе появилась Главная Дама и объявила, что бал окончен и наступает четвертая ночь. Все дамы стали прощаться друг с другом, доктору Даппертутто стало плохо, его почти вынесли из зала, меня феи-полицейские препроводили в тюрьму, не дав даже проститься с Гаей Шьенцей.



Глава 4. Серенада четвертой ночи

   В надлунном мире даже тюрьма имеет свои привлекательные особенности. Сквозь пол пробивается лунное сияние, над потолком светятся звезды. Если феи-полицейские не занавешивают одну из стеклянных стен, то открывается прекрасный вид на лобное место, похожее на площадь Святого Марка в Венеции.
   Впрочем, я не уверен, что эта комната была тюрьмой, потому что случай, происшедший со мной, являлся неординарным в надлунном мире.
   Моргана Ле Фей предъявила мне обвинение в шпионаже и участии в заговоре. Когда она мне объявила смертный приговор судей, я рассмеялся ей в лицо:
   – Как же вы можете приговорить меня к смертной казни или даровать мне жизнь, если по прошествии девяти лунных дней всех мужчин, попавших к вам, все равно вы сжигаете на костре?
   – Вы даже и это знаете? – воскликнула возмущенная фея Моргана и тут же сделала предположение. – Вероятно, эти сведения вам сообщил ваш друг принц Фогельфрай?
   Я ничего не ответил, но фея смерти продолжала:
   – Можете не отвечать, но об этом мне самой не трудно догадаться. И как я допустила такую оплошность, не проверила ваш чемодан, когда привезла вас в надлунный город. Наверняка, принц Фогельфрай прятался именно там. А ведь у меня еще тогда возникли подозрения, когда вы стали морочить мне голову со своими фраком и бритвой. Кстати, когда я увидела вас побритым, то сразу же поняла, чьих рук это дело. Но было уже поздно, нужно было искать ускользнувшего тогда незваного пришельца, и я стала внимательно наблюдать за вашим окружением. Вскоре я поняла, кто может им быть. Помните ту ночь, когда дамы особенно развеселились, благодаря испанской инфанте. Такого веселья не наблюдалось в городе со дня его создания.
   – Всё же когда-то у вас был день? – воскликнул я. Моргана Ле Фей посмотрела на меня своим проникновенным взглядом и ответила:
   – Да, был день, но, к счастью, он перешел в бесконечно длительную ночь, и все живые существа узнали, что такое смерть.
   – Но как это случилось? – опять возбужденно воскликнул я.
   Дрожь пробежала по всему моему телу. Я интуитивно почувствовал, что приблизился к той тайной двери, за которой открывалась разгадка бессмертия. Ле Фей насмешливо посмотрела на меня и сказала:
   – Это случилось после того, как Творец понял, что не стоит всем живым существам делать такой подарок, как вечная жизнь.
   – Но почему? – вскричал я.
   – По многим причинам, – спокойно ответила Ле Фей. – Во-первых, часто рождаются такие особи, которые, имей они вечную жизнь, доставляли бы всем массу хлопот, и от них было бы сложно избавиться. Во-вторых, чем бы они отличались от нашего Творца, обретя своё бессмертие? В-третьих, они рано или поздно вошли бы в противоречие со своим Богом-отцом, начав перестраивать созданный Им мир по своему образу и подобию. В-четвертых, сама категория вечной жизни настолько обременительна для живых существ, что если бы даже они обрели бессмертие, то рано или поздно им пришлось бы добровольно от него отказаться.
   – Это почему же? – удивился я.
   – А вы спросите у старых дряхлых старух, хотят ли они прожить еще сто лет.
   – Но при бессмертии, – возразил я, – прекратилось бы старение.
   – Правильно, – ответила фея Моргана, – однако, что вы скажите о людях, которые потеряли руки и ноги в какой-нибудь драке. Только представьте, если бы им в таком состоянии предстояло жить вечно, то были бы они счастливы всегда? Вы только подумайте. А люди, решившие вдруг кончить жизнь самоубийством, разве можно отнять у них это право? А какое бы пошло кровосмешение, если бы люди перестали умирать хотя бы в течение тысячи лет? И что бы представляла собой Земля? Яблоку бы не нашлось места упасть. Нет, что ни говорите, а болезни – это одно из самых мудрых изобретений нашего Творца. В настоящее время Земля перенаселена людьми настолько, что пора уже сейчас начинать ломать голову над их расселением по другим планетам или над тем, как напустить на них мор или вызвать третью мировую войну.
   Я не находил слов, чтобы ей возразить.
   – Жаль, что люди до сих пор этого не понимают, – продолжала говорить Ле Фей, – и никак не могут оставить мысль о вечной жизни. Сколько они тратят напрасных усилий для того, чтобы обрести вечную жизнь после смерти? Вы только подумайте, какая чушь – обретение жизни после смерти! Даже дети, если им в голову не вдалбливать подобной чепухи, укажут вам на абсурдность этой идеи. Уверяю вас, что до такого могли додуматься только мужчины.
   – Так, значит, – воскликнул я, – Творец, наш Бог-отец поставил вас над нами и отвел вам определенную роль отнимать у нас жизнь? И вас раздражает, что среди нас, мужчин, нашелся один бессмертный, который постоянно ускользает из ваших рук, и вы никак не можете его изловить и отправить в царство теней?
   – Вам не откажешь в сообразительности, – похвалила меня фея Моргана. – Если вы мне поможете его поймать, то я гарантирую вам возвращение к жизни. Более того, я обещаю вас не тронуть до глубокой старости. Мне ведь тоже жаль, что вы можете умереть в таком молодом возрасте и в расцвете своих сил.
   Я ничего не ответил. Фея Моргана помолчала минутку, но, не дождавшись моего ответа, продолжала:
   – Глупо с вашей стороны упрямиться, и ради чего? Через несколько ночей вас не станет, ваша душа разлетится мелкими частичками в разные стороны в космосе и уже ни разу не соберётся в одном месте. Вас просто никогда не будет. И вам будет безразлично, что останется после вас, и что будет происходить на земле.
   – А что станет с принцем Фогельфраем, если он попадет в ваши руки? – спросил я.
   – То же, что случается с другими мужчинами, его отправят на костер.
   – Вы знаете, – воскликнул я, – сама идея предательства мне противна настолько, что меня может стошнить. Давайте больше не будем говорить на эту тему.
   Фея Моргана рассмеялась.
   – Рано или поздно он все равно попадет в наши руки, – заявила она, – из нашего надлунного мира никто не сможет сбежать. У вас же есть шанс вернуться на землю.
   – Чему быть, того не миновать, – сказал я.
   – Неправильная пословица, – заявила Ле Фей, – это одно из тех дурацких заблуждений, в которые мужчины впадают из-за ограниченности своего мышления.
   Я не стал с ней спорить. Мы некоторое время молчали.
   – Зря вы так, – вдруг заговорила Моргана вкрадчивым голосом, сменив тактику, – вы только подумайте, кого вы укрываете. Это же бунтарь, который восстал против самого господа Бога. Помимо того, что он сам попирает все природные законы и моральные уставы, он к тому же расставляет сети и западни на таких доверчивых птичек, как вы, призывая вас к перевороту всех привычных норм поведения и правил общежития. Для него все законы вилами на воде писаны.
   Я улыбнулся и заметил:
   – Вероятно, поэтому его и называют принцем Фогельфраем (Вне Закона).
   – Но, если не будет определенных устоев, норм, правил, законов, что тогда будет? – спросила Ле Фей. – Во что превратится мир?
   Я пожал плечами.
   Вот видите, – воскликнула она. – Нужно быть всегда законопослушным.
   – Если даже вас ведут на бойню? – спросил я, улыбнувшись. – Или на костер?
   Но Моргана пропустила мое замечание мимо ушей.
   – Можно, конечно, умышленно закрывать глаза на многие вещи, но жизнь уж так устроена, что фундамент общества зиждется на морали, и жить заблуждениями считается безнравственным, ибо так можно очень быстро очутиться по ту сторону добра. А ваш любезный друг принц Фогельфрай чихает на всех и все. Мне кажется, что он даже не верит в Бога. Он скачет по Европе из века в век, появляется то тут, то там, то в образе Дон-Жуана, то Казановы, то принимает облик святого Августина, образумившегося только в старости. И сразу же обрастает дерзкими и весёлыми единомышленниками, которые рвут все домашние узы, связывающие их с родными святилищами, попирают святыни, которым благоговейно и робко поклонялись все свои юные годы, и подобно обезумевшим дикарям, цепляют на пояса мечи и устремляются на завоевания, грабежи, насилия и убийства. От одного лишь соприкосновения с ним их нежные души сотрясаются до такой степени, что они восклицают: "Лучше умереть, чем жить так". И они уже ни о чём не могут думать, как только о своей мечте и сжигающем их желании открывать новые миры. Вся их бунтующая дикая сущность вырывается наружу, странствие по чужбине им кажется свежим спасительным глотком воздуха, от которого у них начинает кружиться голова, и, как им кажется, они обретают новую жизнь и новое рождение. Все мужчины в душе бродяги и странники. И их не охладевающая страсть к движению толкает их на войны, влечет в бездну пропасти ради единственного мига, которое они считают счастьем, – мига победы. Не важно – над чем и над кем. Это для них, как потребность цели, ради которой они постоянно держат свой лук наготове.
   Моргана повела плечиком, задумчиво вздохнула и продолжала:
   – Сколько я видела их, гибнущих, и все они мне казались счастливыми, в их умирающих глазах я видела всегда эту потаенную радость, как будто они достигли цели. Непонятно мне все это. Это словно чума, которая охватывает их души. И все они, словно очумелые, опьяненные кровью и восторгом самоуничтожения, бросают свой последний презрительный взгляд в прошлое, охлаждённый, отрезвлённый от любви, – на тех, которым поклонялись и кого любили, и прощаясь мысленно с ними, они никогда ни о чём не жалеют, готовясь с легкостью вступить в другой мир, где, как им кажется, их ждут новые приключения и похождения. Я всегда удивлялась их лёгкости, с которой они переходят в другой мир, делая этот великий разрыв со всем, что их связывало в прошлом. Иногда я задумываюсь над тем: а любили ли они свой мир на Земле, или же они поступают так от отчаяния, потеряв надежду улучшить что-либо из созданного своими руками и своим умом? Их романтизм и постоянное стремление разделаться с миром вещизма, разрушая его, их страстной желание развязать себе руки, уйти от тихого счастья, вероятно, является не чем иным, как проявлением их свободной воли. Как дикие птицы, они улетают из насиженных гнезд, чтобы построить где-нибудь свой новый мир, и всегда они терпят поражение, потому что они номады, кочевники, которых ничего не удерживает на земле, их победы несут только разрушения, и они всегда уносятся прочь, оставляя после себя развалины, пепелища, слезы и кровь. И среди них всегда танцует этот опьяненный оргией принц Вне-Закона, как о нём уже было сказано, "полный жестокости и неудовлетворенных вожделений, опрокидывая со злобным смехом все, что защищено какой-то стыдливостью, кочуя из произвола и любви к произволу и безумной страсти, насилуя и грабя всех и всё на своём пути, даруя свою благосклонность только тому, что прежде стояло на плохом счету, стремясь с любопытством и желанием испытать, проникнуть в самое запретное." И вы покрываете этого принца Фогельфрая.
   Я понуро склонил голову.
   – Вы не хотите передать его нам, в руки женского правосудия? – продолжала Моргана Ле Фей, – с тем, чтобы мы, наконец-то, спросили с него за все наши несчастья, за разрушенные очаги, за изнасилованных дочерей и сестер, за горе и слёзы, которые мы пьем уже много тысячелетий, за беззакония, творимые веками, за насмешку над самим Богом, за обман и порождённое неверие и, наконец, за наше одиночество.
   Я ничего не отвечал.
   – Вам мало того, что он постоянно подвергает нас риску, – продолжала убеждать меня фея Смерти, – похваляясь своей разрушительной силой, перенапрягаясь от своей чрезмерной гордости, твердя на каждом шагу, что "земля еще не рождала такого "Свободного ума", в сравнение с которым якобы не идет ни одно природное явление. Сколько еще будут длиться наши испытания под прессом этого его "Свободного ума"? А ведь все могло кончиться за несколько минут, если бы я тогда взяла у вас этот чемодан и бросила его в костер. Этим самым я бы избавила не только землю, но и всю Вселенную от его вторжения.
   Фата Моргана замолчала. Я сидел, не проронив ни единого слова.
   На прощание она мне сказала:
   – Советую подумать над всем, о чём мы только что говорили. Время ещё есть, и я могу подождать вашего ответа. Когда у вас созреет решение, можете известить меня через дежурную фею-полицейского.
   Она ушла, оставив меня наедине с моими мыслями. Так прошла моя четвертая ночь в надлунном мире.



Глава 5. Серенада пятой ночи.

   На пятую ночь нашего пребывания в этом таинственном царстве меня посетила в моем заточении прекраснейшая поэтесса Луиза Лябэ, принеся мне полу скорбную и полу радостную весть о том, что на земле доктора Даппертутто уже похоронили, а моё тело находится в очень тяжелом состоянии в реанимации, но врачи все же еще надеются на чудо, продолжая бороться за мою жизнь.
   Признаюсь, что эта новость меня несколько обрадовала и придала некоторое подобие надежды в моем грустном одиночестве.
   – Вы знаете, что по всему городу ищут вашего друга принца Фогельфрая? – спросила она меня, улыбаясь. – Но я боюсь, что его будет очень трудно найти, потому что он пользуется большим успехом у дам.
   – Большим, чем доктор Даппертутто?
   – О! Ни в какое сравнение! – воскликнула смеющаяся Луиза. – Принц Фогельфрай обладает неотразимыми качествами и исключительными достоинствами, перед которыми не сможет устоять ни одна дама.
   – Кроме феи Смерти, – уточнил я.
   – Может быть, – согласилась она, – но она вечно гоняется за ним, и все напрасно.
   – Так значит, вам тоже нравится принц Фогельфрай? – спросил я.
   Луиза улыбнулась и ничего не ответила.

   (Из моей записной книжки.) …"E la celebre poetessa francese Louise Labe, eccellente cavallerizza e valente spadaccina, combatte a sedici anni a Perpignano, con il nome di Capitan Loys. Louise Labe incoraggio le donne che non sapevano come "elevare le loro anime un po'piu in alto dei tegami e del filatoio", a guardare in avanti e combattere per l'uguglianza alla donna francese della borghesia suggeriva di "sorpassare о eguagliare gli uomini non solo in bellezza ma anche nella scienza e nella cultura".
   Ibid

   "И знаменитая французская поэтесса Луиза Лябэ, превосходная наездница и смелая фехтовальщица, в шестнадцать лет принимала участие в сражении под Перпиньяном под именем Капитана Луа. Луиза Лябэ ободряла женщин, которые не знали, как "приподнять их души чуть выше сковородок и прядения" и смотреть вперёд и бороться за равноправие французских женщин нарождающейся буржуазии, чтобы "превзойти или уравняться с мужчинами не только в красоте, но и в науке и культуре".
   Там же

   – Если встретите принца Фогельфрая, передайте ему привет, – попросил я перед её уходом.
   Она засмеялась своей юной улыбкой и пообещала мне обязательно это сделать.
   Не прошло и часа, как в моём стеклянном аквариуме появилась Фата Моргана в своем чёрном плаще. Она отбросила накидку с головы, крутнулась на одной ноге, и я обомлел от неожиданности. Передо мной стоял сам принц Фогельфрай.
   – Спасибо за привет, который ты передал через Луизу Лябэ, – воскликнул он, – вот решил навестить тебя в твоей скучающей уединенности.
   – Но вы рискуете своей головой! – воскликнул я с содроганием в сердце. – Если вас обнаружит здесь Моргана Ле Фей, то вам не избежать костра.
   Он захохотал так заразительно, что стены стеклянной камеры вошли в вибрацию.
   – Милый мой, – воскликнул он, – но с каких это пор риск перестал быть для нас, мужчин, обычным делом? Для того, чтобы каждый из нас стал в душе зрелым мужем и обрел истинную свободу духа, необходимо рисковать каждую минуту, иначе откуда у нас возьмётся самообладание и дисциплина сердца, и как мы сможем открывать все новые пути ко многим и разнообразным мирам и мировоззрениям? А ты подумал о том, почему мы по сравнению с женщинами обладаем большей внутренней просторностью, а наша душа – большим богатством и почему женщине всегда бывает интересно с нами? Да если бы мы исключили из нашей жизни опасность, то и душа наша бы потеряла сама себя на своих собственных путях, и мы, как слюнтяи, влюбились бы в первую попавшуюся нам на дороге юбку и, опьяненные этой любовью, сидели бы где-нибудь в тихом уголочке и страдали, подобно женщине. Но мы достойны другой участи, именно, я не оговорился, сказав так, потому что совсем не имею в виду того заблуждения, по которому якобы Богом нам уготована предопределенная судьба. Ибо мы все сами боги, и каждый из нас, будучи творцом своего собственного пути, потенциально обладает тем великим задором, избыток которого даёт нашему свободному уму привилегию жить риском и иметь возможность отдаваться авантюрам. Мы несемся по жизни, подобно фрегату на распущенных парусах, отдаваясь всем ветрам, попадая в штормы и тайфуны, постоянно споря с волной, по бескрайнему океану, навстречу новым просторам, приключениям и опасностям. На нашем пути иногда встречаются коралловые острова и тихие уютные бухточки, подобно счастливым минутам нашего отдохновения, где мы можем предаться любви и наслаждению, где женщины на короткое время могут стать нашими подругами, окружив нас своим счастьем и восхищением. Но горе нам, если это счастье продлится больше часа, на то оно и есть счастье, дно нашего корабля обрастёт ракушками, а наши паруса загниют от плесени, и мы забудем вкус соленого ветра, восторг дерзновенного полета, и нас покинет привычное нам чувство любопытства, смешанное с нашим вечным стремлением к опасности, которое тянет нас на простор к бурям и сражениям, разрывая все оковы любви и ненависти, увлекая нас прочь от тихого счастья и спокойствия, поднимая нас над великим множеством вещей, которые мы в душе презираем, и которые, поддаваясь своему инстинкту разрушителя, уничтожаем. В такие святые минуты всё для нас теряет свою цену, кроме одного – цены самой свободы.
   Принц Фогельфрай остановился и перевел дух. Его глаза сияли искрометными лучиками, и, казалось, освещали мою стеклянную камеру солнечным светом.
   – И в такие минуты нас может остановить только смерть, – вскричал он, – что она часто и делает. Но смерть – это есть только наше выздоровление, через которое мы обретаем вечность. За этим порогом для нас открывается иная жизнь. Совершая трансценденцию, вначале мы открываем дверь в новое пространство с недоверием и некоторым страхом. Это вполне естественно. В такие мгновения каждого из нас охватывает чувство, подобное тому, что испытывает пловец, прыгающий в холодный бурный поток бушующего моря. Но как только мы оказываемся в новой стихии, нам сразу же становится теплее, и теплое подводное течение охватывает нас и несет к новым открывающимся горизонтам, где нас ждет спасение от головных болей, где маячит мираж далекого сказочного острова, и мы уже не жалеем о своем разбитом корабле, наскочившем на рифы, мы плывем, отдаваясь течению в предвкушении нового счастья, которое преобразит нашу новую жизнь. И мы опять начинаем благодарить судьбу, пославшую нам это испытание. И когда мы, изнемогая и теряя последние силы, добираемся, наконец, до спасительного берега и ощущаем, прижавшись щекой, теплоту золотого песка на твёрдом берегу, какой восторг охватывает нашу душу, несмотря на смертельную усталость и все пережитые несчастья и страдания. Разве может что-нибудь сравниться с лучами солнца, согревающими нашу кожу и расслабляющими наши мышцы. Мы отдаемся его теплу, как ласкам нежной женщины, напитывая себя его силой и страстью, наслаждаясь его золотой энергией и восстанавливая свои силы для нового броска. И вот мы снова на ногах, мы готовы снова взлететь на своих крыльях, подобно альбатросу, чтобы парить над бегущими волнами и смеяться над их яростным ревом. Мы снова становимся господами самих себя, мы вновь превращаемся в богов. И мы вновь обретаем высшие цели, пронизывая своим зорким взглядом бескрайние перспективы, мы устремляемся туда, где небо смыкается с горизонтом, к новому порогу нашего перерождения, за которым должна открыться наша собственная земля обетованная. И ничто нас не остановит в движении к ней: ни трудности, встающие на нашем пути, ни тихие заводи, ни сама смерть. И каждый из нас создан для этого бесконечного поиска. Каждый из нас начинает бредить им уже со своей колыбели, и весь его внутренний мир – это только подготовка для долгих странствий, путешествий и поиска приключений, стремлений проникнуть повсюду во все секреты, постичь без страха непознанное, чтобы, наконец, поборов в себе всякие сомнения, воскликнуть: "Вот она, моя земля обетованная, которую я искал всю свою жизнь, и которую мне предстоит освоить для того, чтобы в старости она стала пухом моему праху!"
   Принц Фогельфрай очертил в воздухе стремительным движением руки воображаемую линию горизонта, устремив свой восторженный взор в невидимое пространство, как будто перед ним вдруг открылось его новое отечество. Он дерзко потряс кулаком и неожиданно по-детски рассмеялся своим заразительным смехом. Он смеялся и смотрел на меня. И я почувствовал, что вся моя душа озаряется каким-то внутренним светом.
   – А ты молодец, – воскликнул принц Фогельфрай, – ты многое постиг через свою собственную философию, но тебе еще слишком много надо познать, чтобы стать богом. Настанет день, когда я, наконец, изолью из своих уст в твои уши жуткую тайну, от которой содрогнется твое сердце, но которая поднимет тебя над миром и над всеми его границами и сделает тебя почти равным самому Богу.
   – Но настанет ли для нас вообще день? – усомнился я.
   – Ведь, как я понял, отсюда нет ни выхода, ни спасения.
   – Кто страстно верит, что доживет до дня, того и смерть не может одолеть, – убежденно заявил принц Фогельфрай.
   – И в чем же состоит эта жуткая тайна? – спросил я, не в силах подавить своего любопытства. – Ведь я могу так и уйти в мир иной, не услышав её от вас.
   – Ты в неё можешь проникнуть сам, как только убьёшь свою первую женщину.
   – Убить женщину? – в ужасе вскричал я. – Да можно ли на такое решиться?
   – В том-то и состоит вся трудность, что женщину убивать намного труднее, чем мужчину на поле боя, тем более женщину безоружную.
   – Но ведь это самое страшное нарушение основной заповеди: "Не убий".
   – Вот именно, это и сделает тебя свободным от всех остальных заповедей, – хладнокровно поведал мне мой злой гений, – только тогда ты по-настоящему преступишь закон, когда у тебя уже не будет возврата назад, когда все границы перестанут для тебя существовать. Когда ты перестанешь быть человеком, став богом. Ведь только Бог способен чертить на скрижалях законы для всех смертных, только он может отнимать у живых существ их жизни. И если ты преступишь эту границу, скажи мне, чем ты сможешь отличаться от Бога?
   – Но чем я в таком случае буду отличаться от убийцы? – воскликнул я.
   – В том-то и все дело, – спокойно продолжал принц Фогельфрай, – что Бог ничем не отличается от простого убийцы, если он отнимает у всех нас нашу жизнь.
   Я был настолько поражен этими словами, что некоторое время не мог найти слов, чтобы ему возразить.
   – Неужели ты, изучая историю и философию, не пришел к простому открытию, что в мире не существует ни противоречий, ни противоположностей, – продолжал увлеченно говорить принц Фогельфрай, – что весь этот мир прост, как колумбово яйцо, и в нем нет ни этого и ни того мира, а все бесчисленное множество миров наличествует в едином пространстве, которое нас окружает, которое рождается из нас и является нашим космосом, и в нем Бог имеет такую же силу и право на существование, как и дьявол, и наша эгоистичная сущность бытия не может быть противопоставлена нашему исчезновению – небытию, ибо она возникает из растворения в самой себе так же, как это растворение, собираясь в одном месте, вновь может образовать нашу эгоистическую сущность. Поэтому всё, что есть в нас духовного, потенциально рождаясь из чувствительного, в конце концов, опять переходит в чувствительное. И нет разницы между женщиной и мужчиной, так же, как нет сё между рождением и убийством, с одной лишь оговоркой, что одной особи свойственна одна функция, а другой – другая. И нет в этом мире никаких законов, как и нет истины и заблуждений, как не существует различия между жизнью и смертью. Поэтому не бойся кого-либо убить в этом мире, потому что убийство является нашей мужской прерогативой. Ничто не может быть для тебя под запретом, потому что мораль, совесть и прочие установленные императивы – не что иное, как воля богов, оградивших себя ими, подобно щитам, от вторжения неугодных им сущностей. Это своего рода защита их привилегий. И чтобы стать богом, ты прежде всего должен ликвидировать все эти барьеры, стоящие на каждом твоём шагу, чтобы стать вольным орлом с ампутированной совестью, которую прививали тебе в продолжение всей твоей истории, пытаясь поставить тебя на колени, как раба. И если ты обладаешь достаточной страстью и мужеством, ты первым делом должен вонзить клинок в грудь той женщине, которая стоит на твоём пути.
   Когда принц Фогельфрай покинул мою камеру, я вынул из кармана складной ножик и посмотрел на него новыми глазами, как на оружие, которым можно отнять чью-либо жизнь.



Глава 6. Серенада последней ночи

   Три ночи пролетели, как один час. Когда произвольно устанавливаются законы, то и время можно по своему усмотрению растянуть на целую вечность или сжать до краткого мгновения. Меня никто не тревожил. В последнюю ночь мою камеру посетила Моргана Ле Фей. Она раздвинула шторку окна, выходящего на лобное место, и, показав на два столба и две кучи хвороста, приготовленных на площади, сказала:
   – Как видишь, мой любезный друг, всё готово для торжественной церемонии, которой вы себя тешили в средние века. На одном костре сгорит доктор Даппертутто, на другом ты или твой друг принц Фогельфрай. Выбирай.
   Я пожал плечами, но по спине у меня пробежала мелкая дрожь.
   Площадь наполнялась дамами в пышных нарядах, феями и простыми жительницами этого странного города, спешащими посмотреть на привычную для них казнь.

   (Из моей записной книжки.) …"La donna del Rinascimento era passiva spettatrice della violenza. I cadaveri pendevano della mura: a Castel Sant'Angelo c'era sempre un corpo in putrefazione che ballonzolava dai bastioni. A volte le ragazze erano accompagnate a vedere pubblici squartamenti con pezzi di carne umana che imbevevano la terra di rosso appicciocoso; oppure a guardare qualcuna bruciare sul rogo, respirando il fetore della carne bruciata."
   Ibid

   "Женщина эпохи Возрождения была пассивной наблюдательницей насилия. Трупы свисали со стен, в крепости Святого Ангела всегда болталось на бастионе разлагающееся тело. Часто девочек приводили с собой посмотреть на публичную казнь, когда куски четвертованного человеческого мяса напитывали землю красными сгустками крови, или показать, как какую-нибудь из женщин сжигают на костре. И они вдыхали вонь горелого мяса".
   Там же

   – Но почему? – наконец, воскликнул я.
   – Потому, чтобы духу вашего здесь не было, – ответила Моргана Ле Фей.
   – А я раньше верил в неуничтожимость души.
   – Так оно и есть, – рассмеялась она, – но все зависит от того, какой душой ты обладаешь.
   – А что, существует какая-то иерархия среди душ?
   – Еще бы, – воскликнула Моргана Ле Фей, – есть души обычные, есть души, воспринимающие божественный ум, а есть такие, которые зависят от богов. При этом, с одной стороны, они осуществляют провидение для Вселенной, как боги; с другой же – все познают благодаря мыслительной жизни; и с третьей – движут тела благодаря своему самодвижному наличному бытию.
   – Вероятно, вы себя относите к божественным душам, – сделал я предположение.
   – Совершенно верно, – сказала смеющаяся Моргана, – все женщины в отличие от мужчин обладают божественными душами или цельными душами, следующими за ними.
   – Какая же душа тогда во мне? – спросил я, немного уязвленный этим замечанием.
   – Как и в любом мужчине – частичная душа. А частичные души в своей эманации по потенции более скудны, чем наши, поэтому они и обречены на уничтожение.
   И она захохотала.
   Такой пощёчины от женщины я не получал за всю свою жизнь.
   Внутренне считая себя физически совершеннее женщины, я всю жизнь полагал, что лидерство в жизни дано мужчине по праву. Правда, как и американский писатель Торнтон Уайлдер, я полагал, что в конце прошлого века патриархат изжил себя, и его основа уже дала трещину. Как строй общества и семьи, он уже не находился в зените своего расцвета, когда общественная жизнь протекала ровным ходом, а в семейной жизни царила гармония. Когда каждый хорошо знал свое место. А глава семьи всегда был прав. И отцовство придавало мужчине такой вес, который не могла придать ни одна мудрость. Когда еще его положение ничем не отличалось от положения короля, которого "тысячелетия непререкаемой и освященной свыше власти еще в колыбели наделяют качествами, необходимыми для правителя". По мнению Торнтона Уайлдера, это представление укоренилось настолько прочно и глубоко, что люди привыкли видеть в пороках, заблуждениях и глупости королей проявление божьей воли: если господу угодно покарать, умудрить и наставить провинившийся народ, он дарует ему короля злого или вовсе уж никчемного. Жены и подданные сами увековечили такой взгляд…
   Однако я полагал, что стою выше этих предрассудков, а посему и моя душа должна была занять какое-то место, подобающее моим взглядам, и мне было неприятно услышать, что я как мужчина попадал в общий разряд частичных душ, подлежащих ликвидации.
   – И со мной никак нельзя поступить по-другому? – спросил я.
   – Я могу вас отослать на землю, но вы знаете при каком условии, – заметила Моргана.
   – И вы хотите, чтобы я ценой своей жизни предал единственную божественную душу, родившуюся среди нас, как вы выражаетесь, частичных душ? – вскричал я возмущенно. – Уж лучше мне сгореть на этом костре!
   И я показал рукой на площадь, куда выводили уже из одного дворца бедного доктора Даппертутто. Он, по всей видимости, не подозревал, какая ему уготована участь. Он все еще шутил и расточал направо и налево комплименты, полагая, что карнавал его жизни продолжается.
   Феи-полицейские подвели его к одной из куч мусора, схватили за руки и привязали к столбу. Он не сопротивлялся, полагая, что над ним решили подшутить. Даже когда подожгли мусор, он все еще верил, что в последнюю минуту его отвяжут от столба. Но вот огонь пополз к его ногам, и он стал извиваться, как пойманный угорь на сковородке.
   Бедный доктор Даппертутто! Его уста, привыкшие исторгать всегда мудрые речения с примесью иронии и скептицизма, вдруг разразились такой нецензурной бранью, что многие дамы стали зажимать уши, не привыкшие в своем городе к такого рода каденциям, как когда-то они зажимали носы от вони горелого мяса своих соплеменниц. Он весь кривлялся и мотался у столба из стороны в сторону до тех пор, пока его всего не облизали язычки пламени. Затем мой бедный эрудит и товарищ вспыхнул огнём, подобно толстому научному фолианту, нечаянно уроненному в камин, и его душа, стремившаяся всю жизнь к самоусовершенствованию, в мгновение ока сгорела и сизой дымкой отлетела в вечность.
   – Вот и все, что осталось от твоего любезного друга доктора Даппертутто, – молвила с улыбкой Моргана Ле Фей.
   Я вздохнул и, подобно Гамлету, произнес свою сакраментальную фразу: "Бедный Йорик". Моргана подняла свои длинные брови и с иронией спросила меня:
   – Неужели тебе так жаль твоего заблудшего товарища? Прошлой ночью я имела удовольствие услышать его предсмертное признание о тщете жизни. Представляешь, что меня поразило? Он принял наш мир как само собой разумеющееся и даже нисколько не удивился, попав в него. Более того, он мне признался, что вся его жизнь на земле казалась ему миражом, абсурдным сном, от которого он, наконец, проснулся.
   – Он так и сказал? – удивился я. Мне было интересно услышать его последние слова из уст Фаты Морганы.
   – Вот именно, – продолжала она, – твой любезный друг перед тем, как отправиться на костер, считал, что не только его жизнь, но и жизнь любого человека пуста и лишена всякого значения, потому что он живёт в мареве заблуждений, из которых и соткал весь свой земной мир, считая это не чем иным, как цивилизацией. Там, на земле, он сказал, трудно отделить фантазию от заблуждения, здравый смысл от безумия, мираж от действительности. Рождаясь, человек сразу же впадает в долгий летаргический сон, который длится всю его жизнь. И вся его ценность покоится на пене, которую он пускает вокруг себя в образах долга, любви, привязанностей, веры, надежды и прочей дребедени, возникающей из заблуждений и фантазий его воспаленного ума. Его ум заболевает почти сразу же после его рождения, когда взрослые начинают его калечить своими восприятиями и суждениями, и у него не остается выбора, как стать или круглым идиотом, или приспособиться к их векторам мышления. И в первом, и во втором случае ему не избежать того представления мира, в которое рано или поздно погружается человек, подобно в мираж, порожденный его интеллектуальными заблуждениями. Это как общее безумие, тянущееся из глубины тысячелетий, когда человеческий ум впервые научился расцвечивать мир в такие краски, в каких он желает его видеть. И эта игра его воображения и фантазии завела его так далеко, что он попал в плотное облако миража, где всё ему кажется реальным и возможным, где жизнь и само блуждание в тумане, именуемые им опытом, наполняются для него значением и целью, где он прекращает видеть какое-либо движение мира и всё, в конце концов, становится для него постоянной величиной, приобретая образ некоего Бога, к которому он посылает все свои сомнения, не в силах разрешить их своим слабым интеллектом. И этот сон длится всю его сознательную жизнь, и избавляется он от него только после своей смерти.
   Вдруг я увидел, как Фата-Моргана раздвоилась, вернее, из-за ее черного плаща выступил еще один черный плащ и растерянным голосом принца Фогельфрая воскликнул:
   – Ах, так и вы, оказывается, тут?
   Фея Моргана повернулась и лицом к лицу столкнулась с принцем Фогельфраем. На моих глазах произошло то знаменитое историческое событие, которое в течение тысячелетий казалось невозможным. От неожиданности Моргана Ле Фей вскрикнула, но затем ее лицо озарилось радостной улыбкой, как будто лучику света упали в темноту.
   – Какая счастливая ночь, – воскликнула она, – так значит, вы сами стремитесь в мои объятия?
   – Ни в коем случае, – воскликнул принц Фогельфрай и сделал сальто-мортале, оставив свой черный плащ в ее руках
   – Но уже поздно, принц, – воскликнула радостная Моргана, – вы всё равно в моих руках. Учитесь проигрывать достойно.
   И здесь со мной произошло нечто такое, чему до сих пор я не могу дать объяснение. Моя нервная система вдруг вся пришла в такое возбуждение, что кровь бросилась мне в голову, на какое-то мгновение по всем мышцам пробежала болезненная судорога, твердая почва ускользнула из-под моих ног, и я ощутил необычное чувство полета. Моя рука описала в воздухе короткую дугу и опустилась на грудь феи Морганы. К своему ужасу я почувствовал, что сжимаю в этой руке рукоятку ножа. Прекрасное лицо феи Морганы исказила смертельная боль.
   Она ахнула и стала медленно опускаться на пол. Я вынул нож из раны, и мне в лицо сразу же брызнул поток крови. При свете луны цвет крови казался фиолетовым.
   – Могу тебя поздравить, – воскликнул у меня за спиной принц Фогельфрай, – только что ты превратился в бога. Ты убил не простую женщину, а саму фею Смерти, и с этой минуты не только ты сам стал бессмертным, но избавил от смерти всех живущих на земле. Это самый великий подвиг, который может совершить мужчина, убив женщину.
   Я в ужасе смотрел на бледное лицо Морганы, не в силах ещё понять, что только что, несколько секунд назад, я перескочил через какой-то предел, отняв чужую жизнь, нарушив самую священную заповедь, убил женщину, преступив закон, сам стал, подобно принцу Фогельфраю, "Вне Закона".
   – Не будем терять времени, – вывел меня из оцепенения принц, – в нашем деле главное – вовремя покинуть место преступления, чтобы никто не застукал тебя еn flagrant delit.
   Он накинул на меня черный плащ Фаты Морганы и вытолкал в коридор.
   Мы прошли мимо удивленных фей-полицейских, которые вытаращили глаза на раздвоившуюся фею Моргану, но не посмели остановить нас. Быстро спустившись по лестнице, мы выскочили из дворца правосудия, одновременно являющегося тюрьмой, и смешались с толпой фей, возвращающихся по домам с казни доктора Даппертутто.
   – Что будем делать? – шепотом спросил меня принц Фогельфрай.
   – В этом городе я хорошо знаю только фею Гаю Шьенцу, – ответил я, – бежим к ней, а там видно будет.
   Мы натянули капюшоны глубже на голову и направились в сторону дворца, на крыше которого, в сферической хижине, жила моя возлюбленная. Вдруг на улице началось какое-то волнение. Феи собирались в кучки и что-то вполголоса обсуждали. У нас не было времени остановиться и послушать, к тому же мы боялись быть узнанными. Неожиданно нас кто-то схватил за рукава и затащил в подъезд дворца. Мы не успели и рта открыть, как на нас набросились, перебивая друг друга, с вопросами Луиза Лябэ и ее подруга Симонетта Каттанео Веспуччи:
   – Вы что же, с ума сошли, разгуливая по городу в одежде убитой?
   – Как вам еще удалось избежать ареста полиции?
   – Вы ненормальные, или у вас, как у всех мужчин, начисто отсутствует соображение или какой-либо здравый смысл?
   – Да как можно так вести себя?
   Мы не оправдывались, а только виновато моргали глазами и пожимали плечами.
   – Живо снимайте с себя эти плащи и надевайте наши платья.
   И они стали на наших глазах быстро раздеваться. В то время, как Луиза Лябэ поспешно натягивала свое платье на принца Фогельфрая, Симонетта с улыбкой на устах примеряла на мне свои наряды. От прикосновения ее рук у меня по всему телу пробегала сладкая дрожь.
   Женщина, о которой я не мог и мечтать, одевала меня в свое платье, не сон ли это? В свое время я подолгу любовался ее портретами, написанными кистями великих художников, и мне ни разу не приходила в голову мысль, "что когда-нибудь вот так я окажусь в такой близости от объекта моего восхищения. И я вдруг понял, почему этот тип женщины до сих пор цепко держит нас, мужчин, в своих объятиях, преобразуясь в наших вожделенных мечтах то во вдохновляющую Музу, то в соблазнительную нимфу, то в сам идеал красоты – божественную Венеру.

   (Из моей записной книжки.) «Simonetta Cattaneo Vespucci era sposata, ma la sua vita – apertamente adultera – non creo mai scandalo alcuno: fu ritrata da Botticelli come Venere… ma anche come la Vergine Maria. Il suo corpo (sarebbe morta giovanissima di tubercolosi) era in pieno contrasto con quello delle donne ammirate in un recente passato, con i ventri rigonfi per continue maternita e i seni di latte (un'immagine, questa, che sarebbe riemersa con la Controriforma). Il corpo di Simonetta era un'immagine "sterile": non il corpo di una fattrice, ma quello di una nimfa graziosa, di una Musa. E cosi quello di Imperia, la bella cortigiana dipinta molte volte da Raffaello: nelle stanze vaticane come Musa, con la chioma d'oro, composta in riccioli classici che rivelano un collo sottile rivolto verso un pubblico in ammirazione; come una Sibilla, in Santa Maria della Pace; come Rossana, la moglie di Alessandro il Grande, nella villa della Farnesina».
   Ibid

   "Симонетта Каттанео Веспуччи была замужем, но ее жизнь – открытая измена мужу – никогда не производила никакого скандала в обществе. Она была представлена Боттичелли как Венера…, а также как Святая дева Мария. Ее хрупкое тело (которое впоследствии должно было умереть от туберкулеза) находилось в полном контрасте с тем, чем восхищали женщины в недавнем прошлом, то есть одутловатым животом, растянутым беспрерывными родами, грудями, полными молока (картина, которая вновь всплыла с Контрреформацией).Тело Симонетты представляло собой "стерильность": не было телом роженицы, но – грациозной нимфы, Музы. И то же самое – с Империей, прекрасной куртизанкой, изображенной много раз Рафаэлем в ватиканских комнатах, как Музы в золотой пене классических локонов, которые облегали тонкую шею и повергали зрителей в восхищение; с Сибиллой в Санта Мария делла паче; с Роксаной, женой Александра Македонского на вилле Фарнезе".
   Там же

   Мы стояли с принцем Фогельфраем, наряженные женщинами, перед двумя хохочущими красавицами из самых романтичных эпох, которые в своем неглиже – нижних рубашках и панталончиках с подвязками – нисколько нас не смущались, а прыгали и веселились, как маленькие дети. Их соблазнительный вид настолько нас возбуждал, что мы не могли сделать ни единого шага, чем повергали их в еще большее веселье.
   – Кто же из вас двоих убил Моргану Ле Фей? – спрашивали они нас, смеясь. – И за что же вы так ее, несчастную?
   Я потупился и беспомощно развел руками, не в силах объяснить мотивов моего преступления. К моему удивлению, я не заметил, чтобы они особенно горевали по поводу утраты своей влиятельной соплеменницы.
   – Вот это мужчины, – в один голос восхищенно воскликнули они, – с ее убийством в нашем надлунном городе, вероятно, начнется эпоха Реформации. Но что станет с вами? Вы знаете, что сейчас будете делать?
   – Да, – ответил я, – мы направляемся к фее Гае Шьенце, а там видно будет.
   – Она вам поможет, – опять в один голос согласились прекрасные феи, – но будьте осторожнее, не попадитесь в руки полиции.
   Мы попрощались с ними и отправились в путь. Надлунный город охватило самое настоящее волнение. Синьория со смертью Морганы Ле Фей не знала, что делать, потому что, как выяснилось, все распоряжения исходили от неё, этой главной царицы города, которая правила и этим, и тем миром из-за своей темной занавески. Нарушилась смена ночей, никто не знал, как отсчитывать эти самые ночи, которые в городе тянулись всегда беспрерывно и бесконечно. Кое-кто радовался её смерти, но большинство фей пришло в ужас от одной мысли, что за одну ночь они потеряли все свои привилегии и силу над людьми на земле. Если раньше простые смертные, потеряв всякий стыд и страх, еще боялись самой смерти, и их поведение как-то можно было контролировать с ее помощью, то теперь одному Богу было известно, что творилось на земле.
   Справедливому гневу фей не было предела. Они поклялись, что должны во что бы то ни стало отыскать убийцу и сурово покарать его.
   Феи-полицейские то и дело проносились по улицам, нам каким-то чудом до сих пор удавалось избежать слежки и ареста. Наконец, мы юркнули во двор знакомого мне дворца, по черному входу поднялись на крышу к стеклянной хижине Гаи Шьенцы.
   – Это вы наделали столько шуму в городе? – встретила она нас своим ироничным вопросом.
   Прежде чем ей ответить, я заключил ее в свои объятия.
   – Поздравляю, – сказала она, когда я рассказал, что произошло, – вот ты и стал убийцей.
   – Он стал настоящим богом, – возразил ей принц Фогельфрай, – положившим конец всякому загадочному исчезновению во Вселенной.
   – Вы так полагаете? – молвила Гая, изобразив на своем лице сомнение.
   И в эту минуту я услышал донесшиеся откуда-то издалека голоса:
   – Наконец-то миновал кризис, сейчас дело пойдет на поправку.
   – Доктор, а он будет жить? – спросил женский голос, показавшийся мне очень знакомым и дорогим моему сердцу.
   – Несомненно, сейчас он выкарабкается.
   Эти голоса сразу же отлетели, и я услышал опять слова Гаи Шьенцы:
   – По мужской логике вполне допустимо объяснение неприятных или загадочных вещей, происходящих в мире, утверждениями, что их вовсе не существует, или же верой в то, что, в конце концов, их можно когда-то разгадать и разрешить.
   – А я считаю, что нет ничего невозможного и неразрешимого для человеческого разума и его свободы воли, – возразил ей принц Фогельфрай.
   – Конечно, – воскликнула Гая, – мужчины, подобно растениям, на своём примитивном уровне мыслят о мире как о вечном и покойном, в котором каждая вещь занимает отведенное ей место, поэтому все вещи и явления, происходящие в мире, лишены для вас всякого интереса. Ваше внимание задерживается только на том, что вызывает у вас интерес. Не так ли? Это похоже на случай: если девушка вас не заинтересовала, она может хоть сто раз пройти у вас под носом, вы все равно ее не разглядите. И интерес к миру у вас возникает только тогда, когда в вас начинает говорить заложенный Творцом инстинкт самосохранения в виде голода, жажды, любви или влечения к убийству. Только при появлении этих симптомов перед вами возникают кажущиеся вам непроизвольными цели, которые вы с легкостью поражаете, не задумываясь ни над чем, пуская в ход свое оружие. Единственно, чем вы по-настоящему дорожите в этом мире и чем всегда озабочены, это улучшением и совершенствованием орудия вашего убийства и разрушения, что и составляет ваш умственно потенциальный арсенал, который делает вас сильными и не дает вам упустить власть из своих рук. Вы всегда были и останетесь насильниками.
   Я непроизвольно залез в карман и вытащил окровавленный нож.
   Странное дело, даже в суматохе этого страшного преступления, нашего переодевания и побега я не забыл захватить его с собой. Но как я мог убить женщину? Мне до сих пор было не по себе от одной этой мысли.
   – И вся ваша философия построена на том, чтобы как-то оправдать или покрыть ваши преступления, – продолжала Гая, – чтобы не чувствовать в глубине своей души болезненного дискомфорта, чтобы, убивая и разрушая, оставаться всегда счастливым.
   Принц Фогельфрай подмигнул мне и, улыбнувшись, заметил:
   – А вы кажетесь мне умной женщиной, если так сходу поняли всю нашу психологию. Счастье мужчины заключается в том, чтобы быть здоровым.
   – Не нужно большого ума, чтобы постигнуть вашу психологию, – ответила Гая Шьенца, – вы создали мир понятий, который имеет значение только для вас, мужчин, где женщине отведен очень скромный уголок у её очага. Вы вывели для себя и для нее сумму неприкосновенных истин, стараясь её замуровать в вашем склепе и давая ей возможность вздохнуть только при условии сохранения вашей жизнеспособности, которая, в общем-то, и является основным мотивом любого вашего решения в споре о целесообразности, подкрепляемого всегда чувством вашей правомерности. Вся ваша жизненная психология строится на постоянно разрушающемся фундаменте, ибо у человечества в целом за несколько последних тысячелетий на земле не было цели, поэтому так легко вы всегда предпочитали смерть, и чтобы избежать отчаяния, унаследовали темперамент – ничему не удивляться и ничего не принимать у близко к сердцу.
   Принц Фогельфрай расхохотался и с восхищением воскликнул:
   – Будем считать, что вы раскусили нашу натуру. Нам остаётся только поднять ручки вверх и капитулировать перед вашим проницательным умом, тем более что нам грозит опасность, и мы находимся в вашей полной власти.
   Мне же он шепнул на ухо: "Вот видишь, рано или поздно женщина всегда обнаруживает свое истинное лицо". Я также был поражен впервые с начала нашего знакомства, услышав от нее такие редкие суждения о мужчинах. Возможно, поводом для этого явилось мое убийство женщины.
   – Так и быть, я вас возьму с собой, – сказала Гая Шьенца, – тем более я вижу, что за вами пришли полицейские.
   Мы обернулись и ахнули от неожиданности, увидев, как по крыше дворца в сторону нашей хижины уже бежало несколько фей-полицейских.
   Гая раздвинула крышку стола, из-под которой появился светящийся циферблат пульта управления, нажала на несколько кнопок, и наша стеклянная сферическая хижина, оторвавшись от крыши дворца, резко взмыла вверх. Мы с принцем Фогельфраем прильнули носами к прозрачной сфере летающей тарелки. Далеко внизу осталось темное пятно надлунного города, который, как нам казалось сейчас, повис над неосвещенной поверхностью луны, подобно сказочному висящему саду Семирамиды.
   – Куда это мы летим? – воскликнул восхищенно принц Фогельфрай.
   – В сторону созвездия Кассиопеи, – ответила Гая Шьенца, – на мою родину.
   Под нами из-под диска уменьшающейся луны выплыло ослепительно-золотое яблочко солнца, и еще через несколько секунд показалась наша голубая красавица-Земля. Мы быстро уносились в глубину черного космического океана навстречу своим новым приключениям.



ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
 
   “In generale, si puo dire che le donne erano divise in categorie: ladonna romantica, idealizzata, lavirago coraggiosa, la cortigiana e la moglie.”
   “La donna nel Rinascimento” Gaia Servadio

   "В общем, можно сказать, что женщины были разделены на категории: идеализированная романтичная женщина, смелая воительница, куртизанка и жена".
   "Женщина в эпоху Возрождения" Гая Сервадио



1. (Глава только для женщин)

   – Почему ты не хочешь стать моей женой?
   Гая, лёжа на спине, смотрела через прозрачную сферу вдаль на звезды, планеты и астероиды, проносящиеся мимо летающей тарелки. Мы давно уже, подобно баллистическому снаряду, прошили с огромной скоростью созвездие Кассиопеи в форме буквы W и неслись к незнакомой мне галактике – источнику мощного радиоизлучения Саз А.
   Немного помолчав, она ответила:
   – Один писатель, твой современник, дал очень меткую характеристику тому, во что выродился этот ваш социальный институт на земле. Он сказал: "Брак – это обветшалый пережиток, вроде рабовладения или верноподданнических чувств к королевской фамилии".
   – Я так не думаю.
   – Ты имеешь на это полное право, но рано или поздно наш союз подойдет именно к такому состоянию, если мы совершим подобную глупость.
   – Почему?
   – Потому что к такому результату у вас приходят все, кто испытал на себе узы брака, и мы с тобой не сможем жить по-другому.
   – Но почему?
   – Представь, что я богиня.
   – Я это не только представляю, но для меня ты и в самом деле стала моей богиней.
   – Прекрасно. Тогда представь, что ты простой смертный. Ты будешь стариться и, в конце концов, умрешь. А я всегда останусь юной, и буду жить даже после твоей смерти. Так что наша связь в каком-то роде – это союз смертного и богини, и он не может быть долговечным, вспомни греческую мифологию.
   – Но наша разница в возрасте составляет, я думаю, не более десяти лет, – возразил я. – Ты меня, разумеется, младше.
   Гая Шьенца засмеялась.
   – Ошибаешься. Я тебя намного старше.
   – Ты старше меня? – я даже привстал на постели и заглянул ей в глаза.
   Ее глаза сохраняли непроницаемую серьезность, но вдруг она расхохоталась.
   – Ты думал, что мне семнадцать лет?
   – И на сколько ты меня старше?
   – Думаю, что на триста лет – это точно.
   – Но кто же ты, в таком случае, богиня или ведьма?
   – Я – инопланетянка. И женщины у нас живут по несколько десятков тысячелетий.
   – Ты – фантазерка.
   Она улыбнулась и спросила:
   – Ты слышал о Семирамиде?
   – Об ассирийской царице? Той самой, которая совершила походы на Мидию и создала одно из чудес света – "висячие сады" Вавилона?
   – Да, именно. Так вот, ее возраст приближается к трем тысячелетиям, но она выглядит еще вполне цветущей женщиной. Я с ней встречалась у себя на родине.
   – Подумать только, – притворно изумился я, – ты по сравнению с ней кажешься новорожденной девочкой. Но как она у вас очутилась?
   –Я бы не хотела вам, землянам, раскрывать кое-какие наши секреты, но у меня относительно тебя есть далеко идущие планы.
   – Очень любопытно.
   – Поэтому я решила в кое-что тебя посвятить.
   – Я весь – внимание.
   – Ты хорошо меня понимаешь?
   – В каком смысле?
   – В самом прямом. Понимаешь всё, что я тебе говорю?
   – Отлично все понимаю.
   – Это хорошо. Я стараюсь говорить с тобой языком, который тебе понятен, используя только те мыслительные категории, к которым ты привык. Так вот, попробую объяснить тебе все доходчиво. У меня на родине существует исследовательский центр, который собирает информацию во Вселенной. Он направляет в разные её уголки экспедиционные корабли. Кроме того, штат заграничного отдела занят в кое-каких экспериментах. Кстати, Земля тоже входит в сферу наших экспериментов.
   – И что же вы экспериментируете?
   – Об этом немного позже. Итак, почти вся Вселенная опутана сетью наших космических исследовательских лабораторий. Мы повсюду отбираем для своей родины сильных, смелых И талантливых особей женского пола. Мы ищем самое лучшее, чтобы создать у нас самый совершенный тип женщины. Наша галактика – это столица и защитница женщин всей Вселенной. Уже миллионы лет в наших лабораториях производится отбор лучшего из лучшего: переплавляются характеры, обобщаются таланты, совершенствуется идеальная модель женщины. Кстати, должна заметить, что ваш Ветхий завет несколько не точен. Первой на землю нами была десантирована Ева, и только позднее из ее ребра был произведен Адам, евреи все переврали, и сделано это было потому, что доставка препарата для размножения в такую даль нашему центру обходилась очень дорого. Но вскоре мы обнаружили, что это самое ребро начало нам доставлять массу хлопот, практически сводя на нет всю нашу работу на Земле.
   Я расхохотался.
   – Получается, что Вселенная может обойтись без мужчины?
   – Совершенно верно, – серьезно заметила Гая.
   – В таком случае Бог-отец не является мужчиной?
   – Этого я не знаю, но женщина играет не последнюю роль в мироздании, недаром в любом европейском языке природа – женского рода. Только природа способна порождать мириады существ во всей Вселенной.
   – Раньше мы похищали женщин отовсюду, где только могли. Но потом мы от этого отказались, потому что в похищенных женщинах всегда оказывается множество недостатков, унаследованных от мужчин или свойственных той среде, откуда их брали.
   – Значит, это вы похищали наших женщин с земли?
   – Случалось такое, но мы отбирали самых достойных.
   – Кого же, например?
   – Это – секрет, который я не могу тебе раскрыть.
   – Вот оно что, – воскликнул я, хлопнув себя по лбу, – тогда мне многое становится понятным. Раньше многие в Европе грешили на фей, утверждая, что это они похищали у женщин новорожденных детей, а вместо них подбрасывали своих. Так, например, в 1845 году Вальдерон описал случай, произошедший близ местечка Хеливуд, когда у одной женщины родилась очень симпатичная девочка. Через некоторое время с неба спустилось облако и забрало малютку к себе, оставив на ее месте какое-то странное существо, которое не говорило и ничего не ело, а питалось только травой. Через три года это существо умерло. Вероятно, это было делом рук вашего исследовательского центра, как и сотни других подобных дел.
   – Но уже долгое время мы этим не занимаемся.
   – Почему?
   – В настоящее время наша наука шагнула так далеко, что мы научились снимать отпечатки с женщин.
   – Это что же такое? Как отпечатки с пальцев преступников?
   – Нечто в этом роде, но технология намного сложнее. Тебе этого просто не понять с твоими представлениями о мировой науке.
   – Мое самолюбие было несколько уязвлено, но я не подал вида.
   – В этих отпечатках сохраняется все самое лучшее: и красота, и одухотворенность, и индивидуальные притягательные особенности женщины.
   – Притягательные для кого?
   – Разумеется, для мужчин.
   – Значит, всё же без мужчины женщина не может обойтись?
   – В том-то и состоит секрет нашего эксперимента. На земле женщина рождается самой совершенной во всей Вселенной. Мы не находим объяснений этому явлению, до сих пор многое остаётся для нас загадкой.
   – Может быть, женщина оттого здесь прекраснее всех, что рядом с ней находится мужчина, – сделал я предположение.
   – Очень может быть, – задумчиво произнесла Гая Шьенца.
   – Какие же у вас женщины? – спросил я и невольно обратил внимание на спящего принца Фогельфрая.
   До этого он, казалось, спал сладким сном, как младенец в люльке, изредка всхрапывал, чмокал губами и пускал пузыри, но как только я произнёс свой магический Вопрос, его уши зашевелились, подобно локаторам, и весь он затих, словно боялся пропустить хоть одно слово из нашего разговора.
   – Наши женщины умны, властны, проницательны, красивы и активны. Им присущи многие другие качества, которые, к сожалению, не поддаются объяснению, ибо в твоем умственном показателе не существует соответствующих мыслительных категорий.
   Мое самолюбие было затронуто вторично. "И почему она пытается последнее время меня оскорбить намеками на мою тупость", – подумалось мне.
   – И что же, они спят с ангелами? – спросил я, не подавая вида, что меня несколько покоробили её речи.
   – Вот видишь, – ответила она, – ты даже не знаешь таких простых вещей, что ангелы бесполые и живут в высшей духовной сфере.
   – Допустим так, – сказал я. – Но скажи мне, если тебе уже триста лет, почему у тебя ещё не было ни разу мужчины.
   – Видишь ли, это удовольствие на моей родине очень дорогое. Чтобы приобрести мужчину (она так и сказала: "приобрести мужчину"), нужно долгое время работать, не покладая рук. Или, как у вас ещё говорят, засучив рукава. Приблизительно сто лет я работала в исследовательском центре, затем меня перевели в инопланетный отдел, и я совершала челночные рейсы в системе своей, звездной галактики, и вот сейчас меня причислили к загран-штату, и мой заработок стал составлять значительную сумму в год. Но только лет через пятьсот я накоплю достаточно сбережений, чтобы приобрести у себя на родине первого мужчину. А там у вас, на Земле, это удовольствие совсем бесплатно. Ну, и другие девочки, прилетевшие тогда вместе со мной, совсем потеряли голову. Я переживаю за них, как бы чего не вышло.
   – Это те, с которыми мы, я и бедный доктор Даппертутто, видели вас в ресторане на террасе? Они тоже девственницы?
   – Да. Были.
   – Ты переживаешь, что они стали женщинами?
   – Да нет, совсем не это. Я боюсь, как бы они не влюбились в ваших мужчин и не остались с ними на Земле. Оставшись там, они проживут не более двухсот лет.
   Я открыл рот от удивления.
   – Это почему же так?
   – Ваш климат и нравы для них губительны.
   – Значит, у вас на планете мужчины – на вес золота?
   – Нет, я бы не сказала.
   – Но все же, какова их стоимость?
   – Они ничего не стоят, но там их выпускают ограниченным тиражом, как у вас – деньги, и строго следят за их численностью.
   – Откуда же берутся ваши мужчины?
   – Они вообще-то не наши. Мы их всех импортируем для удовольствия. Сами же рожаем только девочек, в этом отношении у нас строгие законы само регуляции. Впрочем, рожает тоже не очень много женщин, так как у нас размножение происходит искусственным путем. Правда, последнее время естественные роды входят в моду. Говорят, что после родов женщина хорошеет. Синдром землян.
   – Куда же девались ваши мужчины?
   – Много миллионов лет назад женщины отказались рожать мужчин, потому что у нас творилось то же самое, что происходит сейчас на Земле, в результате этого мужчины вымерли полностью.
   Я присвистнул от удивления.
   – Значит, вы и есть те самые космические амазонки, которые некоторое время даже обитали на земле?
   Гая Шьенца улыбнулась, но ничего не сказала.
   – Вероятно, тогда вы хотели исправить положение на Земле, но вам не удалось, – сделал я предположение, – вы активно вмешивались в мужскую политику, но в конце концов мужчины вас истребили.
   При этих словах спящий принц Фогельфрай улыбнулся.
   – Я даже знаю места вашего прежнего обитания, – возбужденно воскликнул я. – Вероятно, впервые мы встретились с тобой на одном из них. Помнишь ту встречу на дне глубокого ущелья, недалеко от Эльбруса?
   – Где ты не захотел, чтобы я познакомилась с твоей будущей невестой? – улыбнувшись, спросила Гая Шьенца.
   – Совершенно верно, – подтвердил я. – А что ты там делала? Должно быть, поклонялась святым местам своих предков-амазонок? О боже, для языка совсем не подходит это сочетание. Я хотел сказать, своих амазонок-прародительниц.
   – Это еще раз доказывает, что даже свой язык вы, как тот портной, сшили по своему плечу, – заметила Гая, продолжая улыбаться. – Люди на Земле обладают некоторой ограниченностью, хотя у них есть задатки развития более совершенных существ.
   – Ты хочешь сказать, что мы примитивны? – почти вскричал я, не скрывая обиды.
   Гая Шьенца расхохоталась, и в эту самую минуту вскочил ошалелый принц Фогельфрай и, словно тигр, прыгнул на нее. Она отскочила в сторону, пытаясь увернуться от его атаки, но ударилась головой о сферическое стекло потолка и упала в беспамятстве на пол летающей тарелки. Принц Фогельфрай набросился на нее, бормоча:
   – Ох, как она меня возбуждает! Как возбуждает!
   – Что вы делаете? – закричал я. – Если вы её сейчас изнасилуете, то мы оба погибнем. Вы думаете, она вам это простит? Как только она придет в себя, то тут же выкинет нас со своей тарелки в открытый космос. А если вы её ещё нечаянно убьёте, то, что прикажете делать с этим летающим аппаратом? Ни вы, ни я не умеем им управлять.
   Кажется, мои слова подействовали на принца Фогельфрая. Он в нерешительности остановился и задумался.
   – А ты прав, – сказал он, – с этим делом надо повременить, долетим до какой-нибудь обитаемой планеты, а там видно будет. А то так мы можем и впрямь вечно болтаться в космосе, как дерьмо в проруби.
   Бледная Гая Шьенца лежала на полу почти без признаков жизни.
   – Не люблю, когда дама говорит заумно или дерет нос кверху. А уж как услышу, что барышня начинает философствовать или говорить о мужчинах разные гадости, то у меня тут же возникает желание ее изнасиловать, – сказал принц Фогельфрай, как бы оправдываясь передо мной. – К тому же, когда я спал здесь рядом, то слышал все ваши любовные утехи, от которых меня так распалило, что до сих пор не могу успокоиться. Знаешь, эти чувства, как в моей песенке поётся?
   И принц Фогельфрай спел в летающей тарелке, несущейся по черно-звездному космосу неведомо куда, следующие строки куплета из своей песни феокритского козопаса:

   Ах, как я ревнив и зол
   К её нарядам
   Неужто любой козёл
   Берет у неё, что надо?

   – А мы не отклонимся от курса? – спросил я, глядя на мелькающие огоньки табло пульта и движущиеся звезды за бортом корабля.
   – А леший его знает, – махнул рукой принц Фогельфрай, – если б только иметь представление, куда мы прилетим, и что нас там ждет? Судя по ее рассказам, там к нашему брату относятся не очень уважительно.По всей видимости, летающая тарелка управлялась автопилотом.
   – Еще не известно, сколько времени мы пролетим, – продолжал принц Фогельфрай, – может быть, путь займет у нас миллион световых лет до этой чертовой женской галактики, а я без женщины не могу прожить ни одной ночи, так что хочется тебе этого или нет, но её мы должны поделить.
   – Как это поделить? – не понял я.
   – Как-как, – передразнил он меня, – как солдаты делят проституток на привале.
   – Но Гая же не проститутка, – возмутился я.
   – Все женщины одинаковы, – с бывалым видом заявил принц Фогельфрай, – в мирной жизни они – возлюбленные, невесты, жены и наши любовницы, а во время войны все они становятся нашими боевыми подругами или куртизанками, главное, чтобы они не заражали нас сифилисом или чумой. А сейчас для нас наступило военное время, и так как нас двое, а она одна, то она не может быть только твоей боевой подругой.
   Я не знал, что ему на это ответить.
   – Однако было бы неплохо спросить и ее мнение? – сделал я попытку слабого сопротивления.
   Принц Фогельфрай, услышав мои слова, расхохотался.
   – Кто же в таких делах спрашивает мнение у женщин? Их просто насилуют, – нахально заявил он мне. – Насиловать бесчувственную женщину – то же самое, что иметь дело с трупом. Я не некрофил и не любитель подобных дел. Вот когда она придет в себя, будет рыдать, кусаться и царапаться в моих объятиях, то её стоны будут самой приятной музыкой для моей мужской души. К тому же это так возбуждает. Должен тебе заметить, что любая женщина втайне мечтает быть изнасилованной.
   Я ничего ему не ответил, но на душе у меня скребли кошки.
   – Не унывай, – хлопнул меня по спине принц Фогельфрай, – a la guerre comme a la guerre. Тебе это даже понравится.
   Гая Шьенца издала слабый стон и открыла глаза. Принц Фогельфрай тут же подскочил к ней и стал галантно хлопотать вокруг неё, источая извинения и любезности:
   – О, прекраснейшая сеньорита, простите меня великодушно, что я вас нечаянно напугал. Во сне мне приснилось, что ко мне, сонному, подкралась пантера. А вы сами знаете, что с этим животным шутки плохи, зазеваешься, вмиг голову откусит. Вы стукнулись головой? Позвольте посмотреть рану. А, ничего страшного, до свадьбы заживет. Мне так неудобно перед вами. Я такой неуклюжий. Просто не нахожу места себе от огорчения. Так неловко поступить с такой очаровательнейшей девушкой, всю жизнь себе этого не прощу…
   Принц Фогельфрай все говорил и говорил, как бы нечаянно касаясь то плеча, то руки Гаи Шьенцы. Я заметил, что от этих прикосновений по её телу пробегала дрожь. Наконец, Гая окончательно пришла в себя, поднялась с пола и, улыбнувшись, молвила:
   – Не стоит извинений, сейчас я поняла, что вы сделали это непроизвольно.
   – Вы меня простили? – радостно воскликнул принц Фогельфрай.
   Он прыгнул вверх на своих гибких ногах танцора, крутнувшись, как юла, и чуть было не пробил головой сферический потолок летающей тарелки.
   – О Боже, как я рад! Я не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность. Вы не женщина, а просто ангел!
   Он ее заключил в свои объятия и поцеловал прямо в губы. Гая Шьенца, оттолкнув его, отстранилась, насколько позволяла теснота летающей тарелки
   – Вы сумасшедший, – воскликнула она, показывая всем своим видом, что поведение принца возмутило ее.
   Принц же упал перед ней на одно колено, положил левую руку на свое сердце н, выбросив правую в её сторону, патетически заорал:
   – О, великолепнейшая из прекраснейших во Вселенной, с самого первого мгновения вы воспламенили мое сердце, я долго скрывал к вам мои чувства, но сейчас я не могу больше себя сдерживать. Находясь рядом с вами в такой непосредственной близости, можно ли оставаться спокойным. Нет, это выше моих сил. Не гоните меня прочь с ваших прекрасных глаз, прежде чем не выслушаете мои объяснения до конца.
   "Как будто с этой летающей тарелки можно куда-то прогнать прочь с глаз," – с досадой подумал я, слушая его нахальные словоизлияния. Гая Шьенца с надеждой посмотрела в мою сторону, вероятно, ожидая от меня какой-то помощи. Но что я мог сделать с этим безумным чертом?
   – Mon ange lumineux et clair, мой ангел, сияющий и ясный! Мы с вами словно два ангела с одних небес, имеющие родственные души, встретились здесь, среди этого бескрайнего космоса, – орал тем временем принц Фогельфрай, стоя на полу в позе несчастного влюбленного кавалера и артистичным жестом показывая в сторону звезд, проносящихся за прозрачным стеклом полусферы корабля. – Сама судьба наконец-то свела нас в одном месте. Она словно приготовила нам это счастье – броситься в объятия друг к другу. Мы ангелы одного круга, почти одного общества. Нам не нужно никуда ни подниматься, ни опускаться. Знаете, как это говорится у Сведенборга? Про тех ангелов, которые с низших небес не могут подняться, а с высших небес опуститься, потому что те, кто подымается с низших небес, того объемлет беспокойство, доходящее до мучения. И они никого не могут видеть и ещё менее говорить с кем-либо, так же, как и те, кто нисходит с высших небес, лишаются своей мудрости, начинают говорить несвязно, нести всякий вздор и, в конце концов, приходят в отчаяние. Но мы-то с вами знаем, что я и вы – ягода одного поля и незримо давно протоптали дорожку к сердцу друг друга своим непосредственным наитием, стремящимся соединить наши сердца в пламенный экстаз любви и погрузить нас в небесное блаженство.
   Так говоря, принц Фогельфрай встал на оба колена и, двигаясь по полу, медленно приближался к бедной Гае Шьенце. Она бросила на меня отчаянный взгляд, словно затравленный зверек и, защищаясь, вытянула впереди себя руки. Но принц Фогельфрай уже обнял её за колени и стал покрывать поцелуями ее руки, ноги, живот, ни на минуту не переставая говорить:
   – Мы же с вами небожители. И сможем жить вечно, а значит, и любить друг друга вечно. Вы верите в вечную любовь? Вы только представьте, какое блаженство нас ждет впереди. Блаженство длиною в целую вечность. Можно ли это сравнить с минутным удовольствием с каким-то там смертным.
   – Но я не могу, я уже не могу, – кричала Гая Шьенца, отбиваясь от него руками, – это же безнравственно.
   – Все это ерунда, все – глупости, в этом мире нет ничего недозволенного. Наш милейший друг проткнул ножом любовницу сожжённого на костре доктора Даппертутто и живет себе припеваючи, в ус не дует, а вы говорите о какой-то нравственности.
   От этих слов меня всего затрясло. Я накинулся на принца Фогельфрая с кулаками, не помня себя.
   – Это же вы меня подбили на это убийство, – кричал я. – Кто мне говорил, что женщину убить так же легко, как кролика, и что мужчина родился для того, чтобы убивать?
   Но юркий принц Фогельфрай вывернулся из моих рук, как уж, и я никак не мог его поймать, несмотря на всю тесноту летающей тарелки.
   Передо мной повсюду возникала пустота. Он ускользал от меня, как борец айкидо. Два раза я даже нечаянно ударил кулаком Гаю Шьенцу. Принц Фогельфрай хохотал, как безумный, метаясь из угла в угол. Наконец, потеряв силы, я рухнул на пол, и принц Фогельфрай овладел ею.
   То ли оттого, что Гая совсем не ожидала от него такой прыти, то ли оттого, что его сладостные речи притомили ее, она почти не оказала ему сопротивления: не рыдала, не царапалась и не кусалась, как предполагал принц Фогельфрай. Потом мы лежали на полу втроем, уставшие и обессиленные, и смотрели сквозь сферическое полушарие над нами на несущийся на нас космос с мелькающими хвостами метеоритов.
   Глядя на эту необъятную панораму космоса, принц Фогельфрай сладко потянулся и сказал:
   – Красота! Всемирное сражение, пульсация гибнущих и возникающих империй. Вот она, настоящая какофония звуков Вселенной, как на поле битвы под трассирующими пулями и снарядами. А какие великолепные взрывы, от которых разлетаются во все стороны, подобно осколкам, целые галактики.
   – Вы все на Земле одинаковы, – говорила Гая обиженным голосом, – тупые, ограниченные, агрессивные и самодовольные, думаете всегда только о своем собственном удовольствии. В своей ориентации во времени и пространстве вы опираетесь только на свои пять чувств, как животные или насекомые. Все другие чувства и ощущения многомерности мира находятся у вас в зачаточном состоянии. Вы, как эмбрионы, у которых только что отпали пуповины и хвосты. Даже ваши дети и те обладают более совершенной системой связи и восприятием многомерности мира, но как только они выучиваются говорить и приспосабливаются к вашим координатам, то сразу же теряют все связи с внешним и своим внутренним миром. Они становятся, как все вы, слепыми и глухими, как только что родившиеся котята. Но при этом вы остаетесь всегда такими самовлюбленными и заносчивыми, что к вам трудно из космоса подступиться, трудно пробиться в ваш засоренный эфир. Вы создали непробиваемый зонт из разных излучений и радиоволн. Но даже на свои собственные волны вы не способны настроиться без помощи ваших несовершенных приборов. Вы не слышите звуков и колебаний вашей собственной планеты, что уж говорить о какой-то способности к восприятию звуков Вселенной. О чём вы говорите?
   Не знаю, как принц Фогельфрай, но мне стало немного не по себе от этих слов. Я всё больше и больше начинал верить, что вся Вселенная более высокоразвита и высоко-организованна, чем наша забытая Богом Земля, затерявшаяся где-то в отдаленном уголке космоса. Я смотрел через стеклянный купол летающей тарелки на проплывающие мимо нас новые миры.
   – Что это? – спросил я, показывая рукой вперед на вдруг открывшееся перед нами скопление звезд.
   – Это моя родина, – гордо объявила Гая Шьенца, – галактика, управляемая женским умом.
   Наш корабль стал замедлять скорость. Вскоре мы опустились на одну из искусственных планет, служившую для всех вновь прибывших приёмным пунктом, где необходимо было пройти таможенный досмотр и карантин.
   Здесь же находился научно-исследовательский центр изучения других цивилизаций.



2. (Глава только для женщин)

   Ещё спускаясь на искусственную планету, я вспомнил слова покойного доктора Даппертутто. Как-то он сказал мне: "Наш мир и всё, что мы имеем на земле, это их исследовательская лаборатория". При этом он ткнул большим пальцем в небо. "Они нас пристально рассматривают в микроскоп, потом нажимают на кнопки, и мы прыгаем".
   Кто они, эти там, наверху, я тогда не понял, но сейчас смысл его слов начинал для меня постепенно проясняться.
   Как только летающая тарелка коснулась взлетно-посадочной площадки космодрома, нас с принцем Фогельфраем извлекли из-под стеклянной полусферы, разлучили с Гаей Шьенцей, поместили в две прозрачно-зеркальные барокамеры, напоминающие чем-то стеклянные гробы, и повезли к зданию лаборатории. В приемной женщины-лаборантки, похожие на прозрачных ангелов с крылышками и светлыми лучезарными лицами, смеялись и над чем-то шутили. Из-за плотных стенок барокамеры мне не было слышно их голосов.
   Со всех сторон струился слабый рассеянный свет. Я видел отражение своего лица несколько необычным, как будто смотрел в кривое зеркало.
   Вначале меня это даже испугало. Мне показалось даже, что это не мое лицо, потому что оно было вытянуто вперёд, как у какого-то зверька.
   Но когда я открыл рот и высунул язык, то увидел, что отражение сделало то же самое. Тут я услышал женский голос, говорящий, как из телефонной трубки:
   – Как вы себя чувствуете?
   Я ответил хриплым голосом:
   – Удовлетворительно.
   – Тогда приготовьтесь к рождению в новом мире. И ради Бога, ничему не удивляйтесь, а то от потрясений вы умрете или сойдете с ума. А нам ни то, ни другое не нужно. Вы у нас получились каким-то слабеньким.
   Мне было забавно слышать такие речи, но я постарался отнестись ко всему по-философски серьезно.
   – Я готов родиться, – ответил я.
   Стеклянно-зеркальная крышка колбы открылась, и я заплакал, появляясь на свет. Я всхлипывал и рыдал, как младенец, и, если бы кто-нибудь в эту минуту спросил меня, почему я плачу, я не смог бы ответить. Потому что сам не знал, плачу ли я от боли, от радости, от счастья или от страха. Резкий свет ударил мне в глаза, и я зажмурился.
   На искусственной планете было четыре часа дня по земному времени.
   По правде сказать, время в этом мире было относительным, и с земным не совпадало, вероятно, не совпадало также и атмосферное давление, потому что у меня постоянно закладывало уши, как при погружении на подводной лодке, и я слышал все шумы и голоса, как из горлышка трубы: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Всё время моего пребывания на этой искусственной планете я чувствовал легкое недомогание, может быть, потому, что родился здесь слабеньким, а может быть, потому, что не полностью эманировался в этот мир с земли. Женщины-лаборантки, рассматривая моё голое тщедушное тельце, брезгливо морщили носы и фыркали.
   – Получился какой-то недоносок, – сказала одна санитарка.
   – Еще бы, – ответила ей другая женщина-лаборантка, – с Земли привезли только его энергетическую основу, вся же его плоть осталась там.
   Мне почему-то в душе стало стыдно за то, что я получился не таким, каким должен был стать. Но вдруг я услышал хохот, от которого у меня опять стало закладывать уши. Две санитарки вынимали, держа под мышки, из другой колбы-барокамеры голого здоровяка атлетической наружности, который болтал ногами, отбивался и хохотал во все горло:
   – Ой, боюсь щекотки, ой, оставьте, а то описаюсь.
   Это был принц Фогельфрай. Он тут же принялся заигрывать с девушками, щекоча пальцами под их подбородками и щипая за места чуть ниже поясницы, вызывая тем самым то беспричинный смех, то истерический визг.
   Вскоре нас повезли в общей большой детской коляске на консилиум, где должна была также выступить с отчетом о результатах своей поездки Гая Шьенца. Об этом нам сообщила одна из санитарок, добавив:
   – Ну, держитесь, мальчики. Сейчас будет медицинский осмотр, от которого зависит, оставят вас здесь или отправят в родные пенаты.
   Мы с принцем Фогельфраем переглянулись, как школяры или абитуриенты, готовящиеся сдать трудный экзамен, от которого зависит поступление в университет.
   Мы въехали в просторный белый зал, и я увидел лица пяти женщин приемной комиссии. Не скажу, что они показались мне молодыми красавицами, – самые обыкновенные лица. В моем родном городе нашлось бы много женщин их возраста покрасивее. Позднее я узнал, что таких красавиц, как Гая Шьенца, Юла и Зу, отбирает специальная комиссия, утверждая состав заграничных кадров. По негласному правилу лицо этой женской галактики должны были представлять самые красивые женщины планет с самым благоприятным климатом. Разведчиками и пилотами космических кораблей служили обычно девушки из семей со средним и низким достатком. Работа была довольно рискованной. Многие из них гибли от неблагоприятного климата других планет или в космических катастрофах в пути.
   Позднее Гая Шьенца мне также сообщила, что некоторые женщины галактики, достигшие возраста тридцати тысяч лет, кончали жизнь самоубийством, отказываясь от очередного перерождения. Кстати, несколько слов о перерождении в этом мире. Практически любая женщина, если она этого хотела, могла жить бесконечно. Когда ее организм изнашивался настолько, что в нем затруднялись жизненные функции, то его просто меняли, то есть, переносили всю нервную систему с головным мозгом (иными словами, душу женщины) на новый материал. Эта операция была сложной и болезненной, но вполне доступной для каждой женщины галактики. Любую модель организма они конструировали и оживляли в два счета. Поистине, это был мир само творящей и само обновляющейся природы.
   Но меня поразило совсем другое. Я ушам своим не мог поверить, что в этом совершенном мире женщина способна отказаться от бессмертия. Факт оставался фактом. Многие галактионянки, прожившие слишком много, кончали счеты с жизнью, вероятно, слишком долгая жизнь им тоже надоедала. Правда, должен оговориться, что каждое перерождение не проходило бесследно, с каждым разом оно влекло с собой осложнения в виде дегенерации, при которой черты лица, физические формы и качество характера настолько расплывались и обесцвечивались, что со временем даже в этом мире с высочайшей наукой и техникой на грани фантастики женщины превращались в бесформенные кули, отдаленно напоминающие первоначальный эталон. Пытаясь бороться с вырождением, галактионянки похищали женщин с Земли для обновления своего женского рода. И всё же к концу жизни, может быть, матроны, умудренные опытом, находили смысл своего существования в простой истине: "Жить, чтобы умереть".
   Думая об этом, я пришел к убеждению, что на Земле природа устроена разумнее, чем где бы то ни было. Там человек имеет довольно короткую жизнь, за которую просто не успевает устать от жизни, и умирая, он исчезает полностью, но при этом через оставшееся поколение передает свою красоту и жажду жизни. В этом, по-видимому, и кроется тайна физического" и морального здоровья землян. Если буддисты стремятся всеми силами покончить с цепью своих перерождений, чтобы раствориться в нирване, то христиане и правоверные предполагают перед новой вечной жизнью, о которой они еще имеют слабое представление, провести долгое время, отдохнув от всего, в объятиях смерти, чтобы, вероятно, потом насытиться жаждой жизни.
   Женщины смотрели на нас, голышей, лежащих в детской коляске, с нескрываемым чувством нежности и материнства.
   Старшая матрона, ласково глядя на меня, мягко приказала:
   – Встань.
   Я повиновался, но, поднимаясь из детской коляски, пошатнулся и чуть не упал.
   – Голова не кружится? – спросила она сочувственно.
   – Кружится немного, – признался я.
   – Чувствуешь слабость?
   – Ничего. Сейчас пройдет.
   – Ну-ка, пройдись перед нами.
   Я переступил ногами, как младенец, который учится ходить.
   По-видимому, эта планета обладала совсем иной гравитацией.
   – Достаточно, – сочувственно сказала матрона и тут же распорядилась, – вызовите-ка мне экспедитора.
   В зале появилась Гая Шьенца.
   – Кого это вы нам привезли, – набросилась на нее матрона с нескрываемым раздражением, кивнув в мою сторону, – его силы даже на ногах не держат.
   – Но он был вполне нормален, – стала оправдываться Гая Шьенца и вдруг сделала такое признание, от которого у меня глаза полезли на лоб, – я от него даже забеременела.
   – Вот оно что, – воскликнула матрона, еще более раздражаясь, – нашли время для родов. Мы вас хотели завтра же отправить обратно, а сейчас придётся ждать, когда у вас родится ребенок. Кстати, его вы должны увезти с собой и высадить там, где взяли.
   И строгая матрона кивнула головой в мою сторону.
   – Посмотрим, что с другим, – сказала она ворчливо. Как будто дождавшись своего звездного часа, принц Фогельфрай, услышав эти слова, бойко выпрыгнул из деткой коляски, и, сделав залихватское сальто-мортале в воздухе, очутился на столе, за которым сидели строгие матроны, и помочился на папки с бумагами, лежащими перед комиссией.
   – Они что, на Земле все такие дикие? – в ужасе воскликнула строгая матрона, вытирая лицо от разлетающихся в разные стороны брызг.
   Но принц Фогельфрай в это время уже совершил головокружительный прыжок к самому потолку зала и повис на хрустальной люстре.
   – Да какой он буйный! – удивилась строгая матрона.
   Но по выражению ее лица я видел, что она в душе уже восхищалась безудержной энергией принца Фогельфрая.
   А тот тем временем, раскачивая люстру, напевал одну из своих интеллектуальных песенок:

   Этим душам ненадежным
   Лютый я укор.
   Все их почести мне тошны,
   Их хвала – позор.

   Матроны с замиранием сердца следили за номерами, которые проделывал принц Фогельфрай, подобно гимнасту на трапеции под куполом цирка, перелетая с одной люстры на другую и горланя во все горло:

   И за то, что непонятен
   Им мой рад и лад,
   Виден в их приветном взгляде
   Трупно-сладкий ад.

   – Какой молодец, – не выдержав, воскликнула одна из матрон, – и сколько в нем ловкости и силы.
   –Весьма недурен собой и, по всей видимости, умен чрезвычайно, – вторила ей другая, невольно залюбовавшись им.
   – А какие у него красивые ноги! – восхитилась третья. – В первый раз в своей жизни я вижу такого бравого мужчину-красавца.
   – Говорят, что он обладает потенцией, в два с половиной миллиарда раз превышающей потенцию простого мужчины, – шепотом заметила четвертая и, мечтательно закатив глаза, добавила. – Вот бы его попробовать.
   А в это время принц Фогельфрай под потолком проделывал такие акробатические упражнения, что у всех захватывало дух. На люстрах он делал стойки на ушах или принимал совсем уж непристойные позы, какие можно было принять за имитации самых изощренных сексуальных извращений. При этом он продолжал напевать все ту же свою немного хулиганскую песенку:

   Лучше выбраньте со страстью
   И катитесь прочь!
   Вашей порчи и напасти
   Мне не превозмочь.

   – Все ясно с этим субъектом, – заметила строгая матрона, – его мы поместим в лупанарий.
   Когда матрона произнесла последнюю фразу, я заметил, как Гая Шьенца от досады закусила губу. Позднее я узнал, что лупанариями на планетах этой галактики назывались публичные дома, куда помещались мужчины для дамских удовольствий. Последнее время я замечал в её поведении некоторую перемену: чем нахальнее её добивался принц Фогельфрай, тем прохладнее она начинала относиться ко мне, несмотря на то, что ждала от меня ребёнка. Вечная загадка женского характера.
   Строгая матрона призвала принца Фогельфрая к порядку самым решительным образом. После чего Гая Шьенца сделала короткий доклад комиссии о бедственном положении женщин на Земле, влачащих жалкое существование в своем трехмерной измерении, о состоянии дел в граде фей, зависшем в четвертом измерении над луной, о непрекращающихся кострах в нем, сжигающих мужские души, о смерти самой Смерти – феи Морганы Ле Фей и о множестве других интересных и немаловажных новостей.
   После доклада строгая матрона дала высокую оценку результатам работы Гаи Шьенцы, выразила благодарность за похищение с Земли превосходного экземпляра мужчины – принца Фогельфрая, который, по её словам, "будет представлять, несомненно, ценное достояние галактики и поможет женщинам еще более почувствовать себя женщинами", а также сообщила, что супер гигантским локационным центром, излучающим в сторону Земли сильные радио потоки, обозначенные в лексиконе учёных землян, как Cas A, синтезирована из дыма костров, пылавших в четвертом измерении, первая партия из восьми тысяч душ эфиопов, павших когда-то в третьем измерении в храброй атаке на итальянские позиции близ озера Ашанги и изжаренных живьём на кострах небесными феями в четвертом измерении. Этот удачный эксперимент так обрадовал галактианок, что все семь тысяч эфиопов разошлись по рукам в мгновение ока, сейчас локационный центр синтезирует души итальянцев, немцев и англичан, погибших в Северной Африке, которые, несомненно, пойдут на рынке по более высокой цене. Ожидается также большая партия русских, японцев и американцев. Если дела пойдут так успешно, то в скором времени богатые женщины галактики начнут создавать свои гаремы. В конце речи строгая матрона распорядилась отправить нас на планету 810, называемую "Зеленой" за схожесть по своим природно-климатическим условиям с Землёй, меня до отправки на родину временно поместить в изолятор, а принца Фогельфрая навечно – в лупанарий.
   Нам даже на дали, как следует, проститься с Гаей Шьенцей, запихнули в космический таксомотор и отправили в сторону Зеленой планеты.
   Таксомотор управлялся автоматически, и мы с принцем Фогельфраем, словно из полицейского фургона, обозревали через решетку женскую галактику, которой я дал название Кассиопейской. Впрочем, к созвездию Кассиопеи она имела весьма отдаленное отношение, такое же, как если бы через растопыренные в форме буквы W перед носом пальцы смотреть на серебристые облака в небе. К тому же, давая этой галактике имя, я подумал, что, вряд ли кто-нибудь знает истинные имена звезд и галактик в этом необъятном космосе.
   Глядя на этот мир, я вдруг вспомнил фотолабораторию покойного доктора Даппертутто, и меня осенила одна мысль.
   – А ведь кое-кто из людей уже просматривал эту галактику насквозь и даже делал фотоснимки. – Не может быть! – воскликнул принц Фогельфрай.
   – И я думаю, что мы оба этого человека прекрасно знаем.
   – Неужели доктор Даппертутто? – сделал предположение принц.
   – Именно так. Жаль малого. Сгорел на костре, как мотылек. Когда ещё его душу синтезируют кассиопеянки?
   – Не говори мне о нем, – воскликнул принц Фогельфрай, – терпеть не могу некрофилов, но ещё большее отвращения у меня вызывают те подонки, которые имеют сношения с самой смертью.
   – Но не скажите, – возразил я, – у доктора Даппертутто было много достоинств. Он изобрел даже свой модулятор, при помощи которого можно было получать импульсы из этой самой галактики.
   – А это нам может очень пригодиться, – обрадовался принц, – когда вернешься на землю, не забудь меня вызволить из этого плена при помощи того самого манипулятора.
   – Модулятора, – поправил я его.
   – Какая разница, – раздраженно воскликнул принц, – лишь бы он меня вернул на Землю.
   – Обещаю, – поклялся я.
   Вскоре мы прибыли на Зеленую планету. На взлетно-посадочной площадке нас встретили женщины-охранники и провели в здание космо-порта. Я ужасно не хотел расставаться с принцем Фогельфраем, потому что в этом чужом мире меня вдруг начинал охватывать необъяснимый страх, сердце замирало, и сосало под ложечкой. Что меня пугало, я сам не мог понять. Может быть, всегда новизна внушает вначале страх и лишь потом любопытство. Я не психолог, и обычно меня подобные размышления ни к чему не приводили. Но воздайте мне должное, то, что я переживал, не переживал даже сам Колумб, который, наверняка, никогда не оставался один в своем путешествии во время открытия Нового света. Поэтому, как только мы ступили на Зеленую планету и лучи кассиопейского светила ударили мне в глаза, я шепнул принцу Фогельфраю:
   – Давай, убежим.
   Он молча кивнул мне и заговорщически подмигнул.
   О, это был удивительно красочный мир, совсем необычный, но все же чем-то отдаленно напоминающий земной. Над нами высоко, выше, чем на Земле, раскинулось небо темно-синего цвета, похожее на черное море, в глубине которого горела, подобно гигантской жемчужине, единственная яркая звезда, намного превосходящая размером солнце. Плотный воздух, перенасыщенный кислородом, легко проникал в легкие. Кассиопейское солнце палило таким жаром, что невозможно было выстоять и трех минут на солнцепеке. Кругом цвела буйная растительность, с яркими цветами, величиной с лотосы. Огромные деревья давали плотную тень, и под ними чувствовалась приятная прохлада. Кустарники, деревья и травы ядовито-зеленого цвета выглядели необычайно жёсткими и колючими, и все же казалось, что мы очутились не где-нибудь за тридевять земель в тридесятом царстве, а в почти родной Индии.
   Я, как маленький ребенок, которого мама вывела на прогулку в райский сад, открыв рот от удивления, пялился по сторонам на разные диковинки. И если бы у меня была в этом мире мама, то я непременно бы спросил у нее: "Мама, а куда я попал? Мама, а почему солнце здесь такое яркое, что на нем невозможно выстоять и двух минут? Мама, а почему небо такое высокое, и на нём нет ни одной птички?"
   Но по небу всё же что-то летало. Присмотревшись, я увидел летающие тарелки, так называемые местные таксомоторы. Мама, возможно, мне позднее рассказала бы, что птички в свое время при патриархате были частично истреблены охотой мужчин, частично вымерли от загрязнения атмосферы, а те, что выжили, разбились о борта вездесущих таксомоторов. Я бы ее спросил: "Мама, а почему так тепло, но нет ни комаров, ни мошек?" И мама бы мне ответила, что когда-то при патриархате нашлись такие умники, которые уничтожили всех насекомых как переносчиков заразы, и вот тогда всем жителям планеты пришлось вручную опылять все травы, кустарники и деревья. Много было хлопот у мужчин и женщин, а иначе бы погибла вся зелень, а вместе с зеленью и жизнь на планете. "Но это ещё не всё, сыночек, – сказала бы мама, – эти самые умники во время патриархата додумались уничтожить всех болезнетворных микробов, а вместе с ними уничтожили и не болезнетворных. Представляешь, что было? Ах, какой ужас! Трупы не истлевали, и их приходилось сжигать, отчего вся атмосфера и была заражена, почва перестала плодоносить, и все растения чуть не погибли, а вместе с растениями – и жизнь на планете. Да, сыночек, много чего было сделано при патриархате. И если бы мы, женщины, не взяли бы всё в свои руки, то тебе, маленький, уже не пришлось бы ходить ножками по этой удивительной Зеленой планете. Но мужчины не хотели так просто отдавать нам власть, и нам пришлось прекратить рожать мальчиков, и через несколько поколений все мужчины на Зеленой планете выродились, и нам самим от этого стало плохо. Так что, когда ты вырастешь большим, не будь упрямым и всегда внимательно слушай женские советы, а то и тебя может постигнуть такая печальная участь".
   Пока мы шли до здания космо-порта, я блуждал праздным взглядом по диковинным растениям Зеленой планеты и совсем забыл о предложении, сделанном мной принцу Фогельфрай. Но как только мы подошли к зданию, он сбил с ног двух охранниц и, крикнув мне: "Бежим!", устремился в кусты. Я последовал за ним. Но в кустах мы смогли сделать не более трех-четырех шагов, нас тут же накрыли сетки-ловушки. Позднее мы узнали, что эти сетки-ловушки были поставлены на гигантских кузнечиков, прилетающих из космоса. Космическая саранча время от времени вторгалась в галактику и поедала женщин, поэтому женщины повсюду расставили на них силки и ловушки. Попавших кузнечиков они съедали, так как на планетах галактики не водилось никакой дичи.
   Позднее охранницы, освободившие нас от сетей, рассказали, что при патриархате мужчины очень любили охотиться. Они истребляли диких хищников, где только могли. Но дело даже не в этом. Когда-то их умники решили извести микробов, а вместе с ними насекомых, разносчиков заразы, и посыпали все планеты дустом. Вскоре все маленькие птички и зверьки, питавшиеся ими, подохли. Затем подохли звери покрупнее, те, которые в свою очередь жили за счет маленьких.
   Остались травоядные звери, но на них накинулись крупные хищники, которым тоже стало недоставать корма, и всех пожрали. Ну, а мужчины, в свою очередь, перебили всех крупных хищников. Обитатели планет, не успевшие к тому времени ещё приручить домашних животных, так и потеряли свою фауну. Привозимые из других миров звери, животные и птицы болели и гибли, не имея возможности приспособиться к чужому климату. Поэтому прилетающую из космоса саранчу женщины употребляли в пищу, а та, в свою очередь, если ей удавалось, лакомилась вкусным женским мясом. Такие дела.
   Охранницы привели нас в здание космо-порта и угостили вегетарианским обедом. От космической саранчи мы отказались. Засовывая в рот варёный кассиопейский огурец, принц Фогельфрай потребовал выпивки, на что одна из охранниц сказала:
   – Во всей галактике вы не сыщете алкогольных напитков. Когда-то ещё при патриархате у мужчин была невоздержанность к алкоголю. Ох, и до чего они довели нашу планету, – в ее голосе звучали негодующие нотки, – представьте только, у женщин начали рождаться слабоумные дети, кретины. Если бы у нас не совершилась матриархальная революция, то наше население бы выродилось. Сейчас у нас не пьют ни вина, ни других крепких напитков.
   – Ах, мать вашу так, – воскликнул раздосадованный принц и ударил кулаком по столу.
   Я видел, как принц Фогельфрай все больше и больше погружался в состояние депрессии. Он становился нервным и вспыльчивым, иногда на него находили приступы необъяснимой ярости. На моих глазах он терял свои вечные и самые ценные качества – присутствие юмора и бодрость духа, всегда переполнявшие его и изливающиеся в бурные потоки залихватской веселости.
   Когда охранницы отлучились на минутку от нашего столика, он шепнул мне на ухо:
   – Если нам не удастся сбежать отсюда, то я заражу всю их империю бубонной чумой и сифилисом.
   – Как? – воскликнул я в ужасе, округлив глаза.
   – У меня есть две капсулы, в которых содержатся возбудители этих болезней.
   Он открыл рот и показал на два золотых коренных зуба.
   – Иногда это очень помогает посеять во вражеском стане страх и панику, – злорадно заметил он.

   (Из моей записной книжки.) …"Alla fine la sifilide uccideva, ma prima copriva la faccia e il corpo di orribili pustole petride: molti pensavano che, come la Morte Nera, fosse mandata da Dio per punire i loro peccati. Martin Sanudo nei suoi diari descrive le piaghe purelente, il pericolo di una malattia cosi contagiosa che "molti dicono sia venuto dai francesi tamen lhoro l'hanno da anni do in qua habuto et lo chiamano mal italiano."
   Ibid
   “В конце сифилис убивал, но сначала покрывал лицо и тело ужасными гнойными прыщами: многие думали, что это Черная Смерть, посланная Богом в наказание за их грехи. Мартин Санудо в своих дневниках описывал гниющие раны и опасность заболевания ими настолько заразной, что "многие говорили, якобы она пришла от французов, в то время, как те за много лет до того, как её заиметь, называли её итальянской болезнью".
   Там же

   Когда к столу подошли охранницы, я спросил, случаются ли болезни в этой галактике.
   – Что вы, – удивленно воскликнули в один голос обе женщины и засмеялись, – у нас никто не болеет и не умирает от болезней.
   При этом принц Фогельфрай зловеще мне подмигнул, что могло означать: "А сейчас будут болеть и умирать".
   – У нас даже нет больниц, – сказала одна из них, – единственный медицинский изолятор есть на искусственной планете при научно-исследовательском центре.
   Принц Фогельфрай оживился и радостно потер руки. К нему, по-видимому, возвращалось прежнее благодушное настроение.
   – Правда, – добавила охранница, – повсюду есть пункты перерождения, но это уже другое.
   – Вот оно что, – протянул я, – а как же родильные дома?
   – Это и есть пункты перерождения.
   Мне очень хотелось спросить их, как размножаются жительницы этих планет, но я почему-то постеснялся. Было странно слышать, что где-то никто не болеет и может вновь переродиться. Позднее я узнал, что обитатели планет жарились под лучами кассиопейских светил и мерзли по ночам от пронизывающего холода, и никто не болел, потому что в свое время при патриархате были уничтожены все болезнетворные бактерии. А вместе с ними – и все не болезнетворные. Но при матриархате полезные бактерии были созданы в лабораториях и расселены по всем планетам галактики. Всё как бы встало на свои места, и цивилизация не погибла.
   Здесь умирали только от истощения жизненной энергии. И это случалось в основном от тяжелой работы мужчин, помещенных в лупанарии. После смерти их сжигали, а пеплом удобряли парки, сады и теплицы. Такова была жизнь в далекой галактике, затерявшейся в созвездии Кассиопеи.
   – Вас велено доставить во дворец к королеве Зеленой планеты, – в конце обеда объявила охранница.
   – Это еще зачем? – недовольно спросил принц Фогельфрай.
   – Её Величество желает принять гостей из далекой планеты, где представительную власть ещё сохранили мужчины. Её Величество любит коллекционировать раритеты и обожает знакомиться со всякими анахронизмами.
   От этих слов принц Фогельфрай заерзал на стуле и заскрипел зубами.
   Охранницы нас посадили в таксомотор и повезли в сторону королевского дворца.
   То, что я увидел на столичных улицах, не поддается описанию, ибо я не нашел нужных сравнений, метафор, сопоставлений и прочих приёмов в своём бедном лексиконе. Я мог бы описать фасады зданий, планировку кварталов, красоту и изящество парков и даже попробовать разобраться в стилях архитектурных ансамблей и высказать свое общее мнение о застройке, если бы этот город находился на Земле. Но урбанистика этой планеты не укладывалась в рамки моей логики. У меня возникало такое же чувство, как у лягушки, перед которой вдруг неожиданно промчался автомобиль. Единственная моя реакция на всё увиденное выражалась в форме вопросов: "А для чего это? А зачем это нужно? А как это всё понимать?" Я до сих пор не разобрался, для чего нужны были те или иные агрегаты, вмонтированные в здания, и были ли это здания или самодвижущиеся по мостовой гигантские машины. И была ли это мостовая со сложными дренажными устройствами или это была движущаяся транспортерная лента надземной дороги. Я как человек, начисто лишенный какой-либо инженерной мысли, даже не мог понять, каким образом летающие тарелки исчезают на стоянках таксомоторов, потому что они, подобно монетам, проваливались в щели автоматов. Когда мы вышли из таксомотора в центре города, я обалдело озирался по сторонам, покуда охранница не тронула меня за рукав. Единственно, я мог сказать совершенно точно, что планета, в самом деле, принадлежала женщинам. Кругом себя я увидел бесконечные потоки женских глаз. Да-да, именно глаз. Потому что все глаза впивались в наши с принцем Фогельфраем лица, как будто мы представляли собой невиданные заморские фрукты. Я не понимал реакции женщин, и только позднее мне растолковали, что мужчинам на всех планетах запрещалось покидать стены лупанариев. На планетах всем правили женщины. Они были и водителями летательных таксомоторов, и полицейскими, и служащими, и министрами, и предпринимателями, и политиками, и даже пилотами космических кораблей, как Гая Шьенца, Юла и Зу.
   Мы вышли на центральную площадь, где стоял королевский дворец, напоминающий по своей архитектуре нечто среднее между Эскуриалом близ Мадрида и мавзолеем Тадж-Махалом в индийском городе Агра. Проходя площадь, оцепленную центурией женской полиции, которая состояла из симпатичных молоденьких девушек в коротеньких юбочках, принц Фогельфрай обратил внимание на висевшие на шее у каждой, словно медальоны, миниатюрные пистолетики.
   – Что это? – уставился он.
   – Плазменные пушки, способные разнести на куски любую летающую тарелку, – пояснила, смеясь, охранница, – но вы не бойтесь, они не заряженные, их так просто держат, для украшения, чтобы показать иностранным послам, что у нас тоже есть оружие. Наша галактика – самая мирная во всей Вселенной. Когда-то при патриархате велись разрушительные войны. Мужчины сжигали города, уничтожали население целых стран, постоянно совершенствуя свое оружие. Когда женщины почувствовали угрозу уничтожения всей цивилизации, они взяли всё в свои руки под контроль, перестав рожать мальчиков. Но до сих пор мы не знаем, что делать с огромными арсеналами оружия, хранящегося под землей.
   При этих словах принц Фогельфрай хитро улыбнулся и шепнул мне:
   – Скоро оно им понадобится.
   На лестнице дворца нас приветствовала хоф-штат-дама Её Королевского Величества и провела в царские покои. Нас переодели во фраки, а затем объявили:
   – Сейчас вас примет наша красивейшая и умнейшая королева, президентша нашей республики.
   Принц Фогельфрай фыркнул. Мне тоже был непонятен политический статус этой планеты, являлась ли она королевством или республикой, я уже не говорю о механизмах устройства высшей законодательной и исполнительной власти.
   Нас провели в тронный зал, где у дальней стены на возвышении в форме ступенчатой пирамиды восседала королева в горностаевой мантии, отороченной зеленым кантом, и с изумрудной короной на голове. В руках она держала, как и полагалось правящей королеве, скипетр и державу. Я бы не сказал, что она выглядела красавицей со своими одутловатыми чертами лица. По обе стороны от трона стояли придворные дамы, застывшие в церемониальном поклоне, и искоса взирали на нас с таким же интересом, как простые галактиянки на улице. Королева поманила нас пальцем и протянула свою руку для поцелуя. Хоть я и не привык к подобному этикету, но мне пришлось прикоснуться губами к её морщинистой коже. На принца Фогельфрая вдруг нашел такой приступ чихания, что царица, стараясь держаться подальше от фейерверка мокрот, вылетающего изо рта и носа, сама не допустила его до церемонии целования руки.
   – Как вы добрались? – вежливо спросила королева.
   – Великолепно, Ваше Величество, – воскликнул я, как прирождённый царедворец, – никогда еще нам не приходилось преодолевать такое далекое расстояние за такой короткий срок. Это говорит о высоком уровне науки и техники вашей цивилизации.
   – Как вы находите нашу планету? – довольно улыбнувшись, спросила коронованная особа.
   – Ваша планета очаровательна, – с энтузиазмом начал я свой дифирамб, но в это время услышал рядом с собой звук, похожий на шум раздираемого на две части куска материи.
   Я оглянулся и увидел принца Фогельфрая, который держался за живот, вылупив на королеву свои глаза-плошки, и раздувал ноздри.
   – А вот огурцы у вас дерьмовые, – заорал он на весь зал, – от них так пучит живот.
   Среди придворных дам пронесся ропот, а королева, как мне показалось, несколько сконфузилась. Но затем она взяла себя в руки и, поманив меня к себе жестом, тихонько спросила, кивнув на принца Фогельфрая:
   – А что у вас на Земле все такие дикие?
   – Что вы, – ответил я, – у нас на земле очень много истинных кавалеров, которые в совершенстве владеют дворцовым этикетом.
   – А кто он?
   – Принц.
   – А вы?
   – У меня нет никакого титула.
   – Я могу вам дать титул виконта.
   – Премного благодарен, Ваше Величество!
   – Глядя на него, – продолжала королева, – начинаешь верить в то, что говорят о вашей планете.
   – А что о ней говорят?
   – Говорят, что ваша планета дикая. Девяносто пять процентов Земли составляют океаны и необжитые земли, где не ведутся даже метеорологические наблюдения, а остальные пять процентов обжитой поверхности находятся в руках дикарей-мужланов, потрясающих всех своей тупостью и кровожадностью. Насколько мне известно, земляне не побывали даже у своей самой ближайшей звезды Проксимы в созвездии Центавра, до которой лететь-то всего несколько минут на нашем звездолете. Но ко всему этому, мужчины считают себя чуть ли не венцом совершенства всей Вселенной и верят в то, что кроме них этот мир никто не населяет.
   Я пожал плечами, и мне почему-то стало стыдно за свою планету.
   Стоя в пол оборота, краешком глаза я заметил, что моя конфиденциальная беседа с королевой начала надоедать принцу, и он, в свою очередь, своевольно подошел к ближайшей симпатичной фрейлине и что-то стал нашептывать ей на ушко, от чего та залилась краской.
   – Мы очень редко входим в контакт с землянами, – продолжала королева, – и то это происходит неофициально, все наши контакты частные, и мы широко их не афишируем. Как это у вас говорится, положи вашим мужчинам палец в рот, так они откусят руку по самый локоть.
   В эту минуту я явственно услышал за спиной какую-то возню, повернулся и обомлел. Принц Фогельфрай при всех тискал эту бедную фрейлину. Королева подала знак хоф-штат-даме, и та объявила:
   – Торжественный приём послов окончен. Её Величество королева планеты номер 810 устраивает в честь землян ужин в серебряно-голубой столовой.
   Грянула музыка, открылись двери тронного зала в серебряно-голубую столовую, я галантно предложил королеве свою руку. Принц Фогельфрай тащил за собой упирающуюся фрейлину, и, как только мы расселись за празднично накрытым столом, он посадил ее к себе на колени и сразу же залез рукой под ее юбку. Хоф-дамы предпочли закрыть на это глаза или сделать вид, что это их не касается, так как королева все шалости принца оставляла без внимания. Тем временем мы вели с ней светскую беседу.
   – Когда вы думаете восстановить на вашей земле матриархат? – любезно спросила меня королева.
   – Пока мы об этом не думали, – с улыбкой ответил я, пробуя изысканные кассиопейские блюда.
   – А вы знаете, что стоит нам дыхнуть на вашу планету, и от вас ничего не останется, – вдруг пригрозила мне королева.
   – Но зачем это делать? – пожал плечами я. – Насколько мне известно, женщины на нашей планете не очень жалуются на свою судьбу.
   – Мы этого не делаем из-за ваших прекрасных женщин, – продолжала королева, как бы пропустив между ушей мои последние слова.
   Принц Фогельфрай опять попросил выпивки, но и на этот раз ему было отказано.
   – Впрочем, – заметила королева, – мы в ваши дела не вмешиваемся. Для того, чтобы наша цивилизация благоприятно развивалась, нам необходим противоположный отрицательный пример, что вы и делаете. Глядя на вашу планету, женщины всей Вселенной с ужасом взирают как бы на противоположный полюс и видят, к чему могут привести послабления мужчинам.
   Я с ужасом заметил, что принц Фогельфрай потащил бедную фрейлину под стол. Он, можно сказать, стянул ее туда за ноги. Королева продолжала в упор не замечать безобразий принца. Все хоф-дамы молчали. Под столом раздались пыхтение и стоны. Кое-кто из дам не выдержал и стал украдкой подглядывать под свисавшую со стола длинную скатерть. Все дамы явно испытывали возбуждение, еще ни разу в истории королевства ни один приём не проходил в атмосфере такой разнузданной вакханалии. Я заметил, как ноздри королевы округлились и слабо вибрировали.
   – Горестно смотреть на вашу землю, – вдруг не к месту молвила королева.
   Как видно, её мысли уже перескакивали от возбуждения с одной темы на другую. Она становилась совсем рассеянной. На весь зал неслись громкие стоны из-под скатерти: "Ах-ах-ах!" Столы заходили ходуном.
   "Да что они там делают?" – подумал я. Мне тоже захотелось заглянуть под стол. Чтобы как-то отвлечься, я вдруг неожиданно для себя спросил у королевы:
   – А как на вашей планете размножаются?
   Задав этот вопрос, я тут же испугался своей бестактности, но королева даже не повела бровью. Она спокойно мне ответила:
   – Одна часть состоятельных женщин ходит в лупанарии к мужчинам и там беременеет от них, другая же часть, решившая родить, искусственно оплодотворяет свои яичные клетки.
   – М-да, – задумчиво произнес я, – что-то не очень весело.
   – Именно, – тихо произнесла царица, – скажу вам по секрету больше: у нас есть проблема. Дело обстоит еще хуже. У многих женщин исчезают органы деторождения, и они превращаются в бесполых ангелов.
   – Ах, вот оно что! – воскликнул я. – Стало быть, ангелы получаются таким путем?
   Вместо ответа королева положила свою руку на мою и робко произнесла:
   – Хотите эту ночь провести во дворце?
   – Да, конечно, – воскликнул я и только потом подумал о последствии такого предложения и пожалел о своем согласии.
   Мне совсем не хотелось спать со старухой, но было уже поздно отказываться. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.
   – Тогда я распоряжусь, чтобы вам с вашим другом приготовили покои недалеко от моей спальни, – обрадовано молвила королева.
   "Это роковая ошибка с вашей стороны, Ваше Величество", – хотел сказать я, но не осмелился, а лишь посмотрел в сторону, где сидел принц Фогельфрай. Он только что, раскрасневшийся, вылез из-под стола вместе с растрепанной фрейлиной и с жадностью набросился на еду, бросая похотливые взгляды на других дам. "Оставить его во дворце, – это все равно, что пустить козла в огород", – подумал я.
   – Как вам понравилось рагу из конечностей кузнечика, – обратилась к нему повеселевшая королева.
   – Что? – заорал во все горло принц Фогельфрай. – Вы хотите сказать, что накормили нас этой гадостью?
   Из его рта изрыгнулся такой фонтан из полупереваренной космической саранчи, что некоторые кусочки через весь стол долетели до королевы и повисли на её одутловатых щеках, изумрудной короне и горностаевой мантии, отороченной зеленым кантом. Мне тоже стало дурно, и я полез под стол уже по другой надобности. Наше поведение вызвало дружную ответную реакцию у благовоспитанных дам, они блевали прямо в свои тарелки, закрывая лица платочками и закатывая глаза. Королева рыгала на белоснежную скатерть. Такого ужина во дворце не помнили даже древние старожилы королевства.



3. (Глава только для мужчин).

   После этого памятного ужина, так печально закончившегося для всех, нас проводили в отведенные нам покои недалеко от спальни королевы. Я с содроганием думал о предстоящей ночи. Принц Фогельфрай, заметив мой грустный вид, с улыбкой спросил:
   – Почему ты не весел?
   – Да как же мне веселиться, когда королева нас оставила во дворце только затем, чтобы ночью я посетил её спальню. А мне так не хочется спать с этой древней старухой. Ей на вид можно дать все сто тысяч лет.
   – Тебя пригласила в спальню сама королева? – с восхищением воскликнул принц Фогельфрай. – Да мы Богу должны молиться за то, что он нам послал этот случай! Какой ты все же счастливец! Ты просто родился в рубашке. Мне поистине повезло, что я связался с тобой. Какое счастье переспать с королевой!
   – Но я совсем не люблю толстых баб, – воскликнул я, схватившись за голову в отчаянии, – они меня не возбуждают. Боюсь, что с ней я потеряю свое мужское достоинство.
   – Да полноте, не расстраивайся, ложись и спокойно отдыхай до утра, – лукаво воскликнул принц Фогельфрай, – предоставь мне свои заботы. Я все сделаю самым наилучшим образом.
   – Ты хочешь сказать, что пойдешь ночью к королеве вместо меня?
   – А ты хочешь предложить что-то другое? – спросил принц, саркастически передразнив меня и заговорщически подмигнув.
   Я не возражал.
   – Вот и прекрасно, – воскликнул принц, потирая руки.
   Он явно что-то опять замышлял. Я разделся, бросился в кровать и уснул, проспав всю ночь, как убитый.
   С первыми лучами кассиопейского светила, я открыл глаза и обнаружил, что принц ещё не возвращался от королевы. Я забеспокоился, вскочил и принялся ходить из угла в угол спальни, соображая, что могло с ним случиться этой ночью. Вскоре в мою дверь постучали, затем просунулась головка симпатичной фрейлины с бледным осунувшимся лицом.
   Закатив к потолку глаза, она устало выдохнула:
   – Её Королевское Величество просит Вас присутствовать на своём леве.
   – Что это значит? – спросил я озадаченно.
   – Это значит, что она хочет видеть Вас во время своего одевания.
   Я поспешил натянуть свой фрак и, понурив голову, отправился в королевские покои.
   На леве присутствовали уже все придворные дамы, в приёмной невозможно было пробиться. Однако, как только я там появился, меня сразу же повели к королевской постели. Я с бьющимся сердцем переступил порог опочивальни и, не поднимая глаз, приблизился к августейшей особе, лепеча дрожащим голосом слова извинений:
   – Ваше Королевское Величество, прошу простить меня за моё ослушание, но этой ночью у меня так скрутило живот, что я был вынужден послать своего товарища, чтобы он передал вам слова моих извинений, а также мою глубочайшую признательность…
   Но тут королева внезапно оборвала мои пространные речи голосом принца Фогельфрая:
   – Да полно молоть вздор, ты хоть разуй глаза и посмотри на меня.
   Я поднял глаза и обомлел. Придворные дамы с трепетным волнением рядили в одежды королевы самого принца Фогельфрая. В какое-то мгновение мне показалось, что я схожу с ума. Дамы с нежностью гримировали лицо принца и подводили ему тушью такие же брови, какие были у королевы.
   – А где же королева? – только и смог я выдохнуть эти слова от удивления.
   – Я её ночью придушил, – не обращая внимания на придворных дам, спокойно заявил принц Фогельфрай, рассматривая свои накрашенные ногти, – а труп сбросил в канализационный колодец.
   – А как же они? – шепотом произнес я, кивнув головой в сторону придворных дам.
   – М-да, – улыбаясь, произнес принц, – этой ночью мне пришлось здорово попотеть, но к утру я успел их осчастливить всех, поэтому они особенно не возражали против того, чтобы я под маской королевы управлял их государством, тем более что сейчас они каждую ночь могут пользоваться моими услугами в постели.
   Я ушам своим не верил.
   – Так что же это? Государственный переворот?
   – Успокойся, никакого государственного переворота нет. Просто я восстановил в королевстве полагающийся статус-кво и с сегодняшнего дня начинаю войну со всей этой женской империей.
   Он кивнул в сторону придворной секретарши.
   – Вот только что она написала мои королевские рескрипты о ликвидации по всей планете лупанариев, о равных правах (пока) мужчины и женщины, о свободе, равенстве и братстве, о всеобщей мобилизации, о расконсервировании ружейных арсеналов. Также я этим утром отослал гонцов на все планеты галактики с посланиями присоединиться ко мне и ультиматумами к тем, кто этого сделать не пожелает. За неисполнение моих приказов я буду всех карать смертью. Пока я действую под женской маской, но как только упрочу положение местных мужчин, я сразу же создам в этой галактике воинственную мужскую империю.
   Я вздохнул и с сожалением заметил:
   – Поспешил ты с удушением королевы, она обещала сделать меня виконтом.
   Принц расхохотался и властно крикнул королевской секретарше:
   – Ну-ка, милочка, настрочи-ка рескрипт о присвоении моему другу титула графа.
   Я поклонился и поблагодарил:
   – Весьма признателен, Ваше Королевское Величество. Мы оба громко расхохотались.
   – Если хочешь, сделаю тебя маршалом моей первой армии, – предложил мне принц, – правда, армии у меня пока нет. На данный момент нет ни одной армии во всей этой галактике, но к вечеру, обещаю тебе, будет уже организована не только армия, но и военно-космический флот.
   – А если кто-то с тобой не согласится? – выразил я сомнение.
   Принц жестом поманил меня к окну королевской спальни и показал на частокол поднятых на шестах женских отрубленных голов.
   – После этого никто не посмеет со мной не согласиться, – расхохотался он.
   Перед моим взором предстала потрясающая картина, от одного вида которой кровь стыла в жилах. Мне вдруг почему-то поскорее захотелось вернуться домой, на Землю.
   К вечеру, как и обещал принц, на планете была организована первая армия, в которой самые важные чины и посты получили мужчины. В этот же день был обнародован рескрипт об институте брака и о главенствующей роли мужчины в семье. Вместо распущенных лупанариев стали появляться первые бордели, куда набирались самые красивые девушки планеты. Проституция вновь превратилась в профессию женщин.
   Все возвращалось на круги своя.

   (Из моей записной книжки.) …"Nonostante le molte guerre, sembra che nel Rinascimento ci siano state meno donne che uomini: prostituzione e sodomia erano considerate sbocchi necessari della sessualitа;. Le donne erano ritenute inferiori agli uomini e intellettuamente meno dotato di loro. Il nucleo sociale piu importante era la familia, e l'uomo ne era il capo. A volte, l'immagine della donna idealbzzata, della Musa, e quella della cortigiana si fondevano. La prostituzione era considerata una necessita persino della chiesa. Roma e Venezia erano rinomate per le loro cortigiane – e a Venezia viaggiatori e uomini d'affari potevano comprare una guida che forniva i nomi, gli indirizzi e il prezzo di ogni prostituta. In modo piu prosaico, invece a Parigi e Norinberga le prostitute dovevano vivere e ricevere in bordelli autorizzati dello stato."
   Ibid

   "Несмотря на многие войны, казалось, что в эпоху Возрождения было меньше женщин, чем мужчин; проституция и содомия рассматривались как необходимые качества сексуальности. Женщины считались ниже мужчин и интеллектуально менее одарёнными их. Самым важным социальным ядром была семья, и мужчина в ней являлся главою. Часто образ идеальной женщины, Музы, строился на образе куртизанки. Проституция считалась необходимой даже церковью. Рим и Венеция были известны своими куртизанками – и в Венеции путешественники и деловые люди могли купить путеводитель, который включал имена, адреса и цены каждой проститутки. Самым прозаичным образом даже в Париже и Нюрнберге проститутки должны были жить и принимать гостей в борделях, разрешаемых государством".
   Там же

   В этот же день в союз с принцем вступили планеты 27 и 30. В галактике реакция на события, происходящие на Зеленой планете, была неадекватной. Многие просто решили, что старая королева сошла с ума.
   Из имперской метрополии, находящейся на оси коловращения всех галактических звезд, была послана на планету специальная комиссия, чтобы расследовать это происшествие. Головы членов всей этой комиссии также украсили частокол перед королевским дворцом. Ночью военно-небесный флот принца захватил планету 77, где находился самый важный в империи стратегический арсенал космических гаубиц и управляемых астра-торпед дальнего радиуса действия с метеоро-астероидными боеголовками. С ходу с захваченных баз были расстреляны планеты 4 и 11, находящиеся в непосредственной близости от метрополии. Гражданская война в процветающей галактике стала свершившимся фактом. Разрушение двух планет заставило всех субъектов этой космической империи определиться в своих политических симпатиях. Соседи стали союзниками принца, многие планеты объявили о своем нейтралитете, сам имперский центр, находящийся в отклонившемся от оси коловращения галактики радиусном конгломерате центральных звёзд, начал свои боевые действия. Мужчины на имперских планетах захватывали звездолеты и перелетали на сторону повстанцев, вступая в их армии, или организовывали на местах партизанские отряды. В глубинной части галактики женщины начали поголовно истреблять мужчин, кровь лилась рекой, женская империя рушилась на глазах. Ко всем прочим бедам прибавились случаи эпидемии бубонной чумы и сифилиса, разразившиеся в центральных вражеских районах. Однажды, заметив за завтраком исчезновение двух золотых зубов во рту принца, я уже не спрашивал о причинах возникновения эпидемии. Общественная мораль никогда еще не падала так низко в империи амазонок, среди женщин процветало лесбиянство. Центральные власти пытались строгим вмешательством пресечь деградацию нравственности, но все было бесполезно, любые меры только ускоряли гибель цивилизации.

   (Из моей записной книжки) …'"In quest'epoca, la sessualita delle donne divienne una realta di cui tener conto (Erasmo menziona il lesbismo come un dato di fatto): ma appena i tempi furono maturi per una certa apertura, la liberta sessuale fu subito vanificata dal flagello dell'epoca: la sifilide. Come la sifilide inizio a dispiegare le sue nere ali, e l'ombra della Controriforma a oscurare i tempi, le cortigiane furono le prime a risentirne: le loro ricchezze furono confiscate, la Chiesa tentao di umiliarle in ogni modo possibile, bolla dopo bolla ne minaccio la stessa esistenza. Verso 1560 fu loro proibito di ricevere preti e uomini sposat; inoltre dovevano vivere in un "ghetto" e non potevano apparire in pubblico. Prima totalmente approvate dalla societa, erano ora diventate delle emarqinate. In movimento rinascimentale per la liberazione della donna, il concetto di uguaglianza, furono soppressi, e la cortigiana fu additata come cattivo esempio: agli occhi del Concilio di Trento la donna emancipata divenne о un'eretica, о una cortigiana, о tutte e due cose."
   Ibid.

   "В эту эпоху сексуальность женщин стала реальностью, с которой считались (Эразм упоминает о лесбиянстве как о свершившемся факте); но как только времена созрели для определенной открытости, сексуальную свободу вдруг поразил бич эпохи: сифилис. Как только сифилис начал расправлять свои черные крылья и тень Контрреформации затмила времена, проститутки первыми почувствовали её на себе, их богатство было конфисковано. Церковь старалась унизить их любым возможным способом, папские буллы одна за другой угрожали их собственному существованию. К 1560 году им было запрещено принимать священников и женатых мужчин; кроме того, они должны были жить в "гетто" и не показываться в публичных местах. Вначале совершенно оправданные в глазах общества, теперь они стали изгоями. Движение эпохи Возрождения за освобождение женщины, концепция равенства были уничтожены, и куртизанка была приводима в качестве отрицательного примера: в глазах Трентийского Собора эмансипированная женщина стала или еретичкой, или куртизанкой, или той и другой вместе".
   Там же

   Тем временем принц Фогельфрай укреплял нравственные устои своего общества строжайшей дисциплиной. Ссылаясь на военное положение, он издал рескрипт о некоторых ограничениях женских свобод. Они не имели права появляться одни, без мужского сопровождения, в обществе, им запрещалось пить алкогольные напитки, употребление которых было введено накануне для мужчин, а также курить и носить мужскую одежду.
   Мужчины быстро вытесняли женщин из сфер политики, экономики и культуры. Армия и полиция стали формироваться преимущественно из числа мужчин, синтезируемых научно-исследовательским центром в большом количестве из улавливаемого радиоизлучением Cas A потока биоэнергии погибших на поле брани солдат вермахта. Этих красавцев не нужно было обучать военному делу, и суперсовременную технику они осваивали быстро. Немцы всегда были прирожденными воинами и с любовью относились к любой технике. Армии принца Фогельфрая на всех фронтах одерживали блестящие победы.
   Маятник далекой галактики все больше начинал отклоняться в сторону патриархата.
   Через некоторое время на моё имя во дворец пришло письмо из научно-исследовательского центра с искусственной планеты. Я вскрыл конверт и прочитал его содержимое.
   "Милый! Родилась дочь. Она очень похожа на тебя, особенно нижней частью лица, когда она морщит нос, как это делаешь ты. Я очень признательна тебе за такой подарок. К сожалению, по старым законам её от меня уже отняли и передали в детский дом, ведь в нашей галактике до сих пор существует система коллективного воспитания личности и бытует мнение, что мать-одиночка не в состоянии дать своему ребёнку того, что может дать общество. Я слышала, что на Зеленой планете введен уже институт брака и дети могут оставаться в семье. Какое это счастье для женщины и ребенка – иметь свою семью! Я подозреваю, что к этому приложил руку твой товарищ, как, впрочем, и ко многим бедам, происходящим сейчас в галактике.
   Вскоре я должна отбыть в командировку на Землю, если ты решишь вернуться, то поторопись сообщить мне. Целую.
   Гая Шьенца."
   Получив это письмо, я тут же устремился в кабинет принца Фогельфрая, который в окружении своего генералитета рассматривал звездную карту галактики. Он был одет в мундир Наполеона Бонапарта, а все его окружение блистало золотыми аксельбантами, генеральскими и маршальскими эполетами, звенело серебряными шпорами, хлестало шампанское прямо из горлышек по целым бутылкам и тут же во дворцовых комнатах занималось любовью с проститутками. Кроме служанок и куртизанок рядом с принцем уже давно не было женщин.
   Услышав о моем решении вернуться на Землю, принц Фогельфрай обрадовано воскликнул:
   – Тебе обязательно нужно вернуться на Землю, ведь там тебя ждёт твоя невеста, тем более, что ты полетишь туда с Гаей Шьенцей, которую можешь использовать как свою любовницу, – он весело подмигнул мне, но тут же, перейдя на серьезный тон, озабоченно добавил. – Я сам хотел послать тебя туда, потому что переживаю, что за моё долгое отсутствие там могут произойти нежелательные перемены.
   – Какие именно?
   – Все может быть, – уклончиво ответил принц. – Если почувствуешь что-нибудь неладное, то постарайся связаться со мной через установку доктора Даппертутто, я сразу же брошу здесь все дела и прилечу, потому что Земля – моя родина.
   В этот же день я отправил в научно-исследовательский центр телеграмму о скором моём прибытии и вылетел в сопровождении почётного военного эскорта в сторону искусственной планеты.
   Когда мы стартовали с космодрома к границам галактики, где болталась искусственная планета вместе со своими лабораториями и научным центром, женская империя уже не представляла собой той мощной силы, которая меня так поразила первоначально. Мне вспомнились слова королевы о том, что стоило им дыхнуть на нашу землю и нас бы не стало. Я подумал, что стоило только появиться здесь принцу Фогельфраю, как звездная империя мгновенно рухнула. Мы с трудом пробивались через метеоритные осколки, в которые превратились цветущие еще недавно планеты. В глубине галактики все еще сияло белым светом множество звезд огромной величины, но вокруг них уже не было жизни. То там, то сям вспыхивали ослепительные термоядерные взрывы, разнося в пыль остатки когда-то высокоразвитой цивилизации, постоянно мимо нас проносились самонаводящиеся космические торпеды с разлетающимися астро-метеоритными боеголовками, спешащие к своим последним целям, обагряя необозримый океан Вселенной новыми всплесками пожарищ и зарниц. Я с сожалением смотрел, как в этой части космоса медленно, но верно выгорает щедрый когда-то оазис жизни.
   Вскоре мы достигли последнего форпоста галактики – искусственной планеты, где меня встретила Гая Шьенца. Первое её сообщение привело меня в большое удивление. Она мне сказала, что только что удалось синтезировать в лаборатории научного центра доктора Даппертутто.
   – Как? – воскликнул я. – Неужели и он может со мной вернуться на Землю?
   – Нет, – улыбаясь, ответила Гая Шьенца, – ему из этого измерения не во что возвращаться. Его земная оболочка разрушилась, так что бедняге придется остаток жизни провести в этом аду.
   – И все равно, это поразительно, – восхищался я, – как прав был старик Гессе, сказав, что не может кончиться работа жизни.
   Гая Шьенца ничего не ответила и только пожала плечами.
   – А где дочь? – спросил я.
   – Ее эвакуировали вместе с детдомом на Зеленую планету.
   – Так, значит, я улечу, так и не повидав свою дочь?
   – Что поделаешь, – вздохнула Гая Шьенца, – таковы тяготы военного времени.
   – Я чувствую себя несколько виноватой, – после некоторого молчания добавила она. – Не следовало мне привозить сюда принца Фогельфрая.
   Однако его имя она произнесла, как мне показалось, даже с оттенком нежной грусти. И я подумал, что женщина всегда становится рабыней, если любит мужчину, и перестает замечать даже его недостатки.
   – Последнее время он изменился, – заметил я.
   Гая грустно улыбнулась и, посмотрев в сторону Зеленой планеты задумчивыми глазами, сказала:
   – Только смертный человек способен не меняться. Кто-то из великих сказал, что краткость человеческой жизни склоняет ко многим ошибочным утверждениям о свойствах человека. Если бы человек жил вечно, то мы смогли бы наблюдать его "абсолютно изменчивый характер, так что из него постоянно развивалось бы множество различных индивидов".
   Гая Шьенца продолжала оставаться по-прежнему такой же, как всегда, начитанной, умной и неотразимой женщиной.
   Вскоре мы встретились с доктором Даппертутто и обнялись, как старые приятели.
   – Совсем не ожидал тебя здесь встретить, – признался я и с радостью добавил. – После того, как феи сожгли тебя на костре, я думал, что вряд ли нам придётся свидеться еще раз. Как ты себя чувствуешь после синтезации?
   – О, даже и не спрашивай, – воскликнул доктор Даппертутто, передернув плечами, – я ещё никогда так себя отвратительно не чувствовал. А о том, что я пережил, лучше и не вспоминать. Но тебе я скажу. Такой нестерпимой боли в теле я никогда еще не испытывал. Вначале у меня было такое ощущение, как будто меня засунули в котел с кипящим маслом. Миллионы иголок прожигали мое тело до костей. Как мне позже объяснили лаборантки, это мои биотоки вживались в инородную среду, сделанную по снятым на земле меркам якобы моего трупа в могиле. Представляешь? И хотят, чтобы я в такую чушь поверил. Что-то темнят, боятся, наверное, выдать свои секреты. Некоторое время я совсем не чувствовал своего тела, как будто всё себе отлежал. Но затем я обрел некоторую способность движения. А сейчас уже могу не только свободно шевелить рукой и ногой, но даже бегать вприпрыжку.
   – Я вижу, ты выглядишь, как огурчик, – заметил я, радуясь за своего друга.
   – Огурчик-то – огурчик, – ответил он мне с сарказмом, – но как только я открыл глаза, мне сразу же в зубы сунули мобилизационную повестку в армию. Пункт призывного сбора – на планете 810.
   – Знаю такую планету, – засмеялся я. – Её ещё называют Зелёной, неплохая планета, я сам только что прилетел оттуда.
   – На Земле я не прошел медкомиссию, у меня был белый билет, и на меня никто не мог надеть сапоги, – недовольно ворчал он. – Здесь же хоть бы какой-нибудь ревматизм или несчастный насморк приключился, так нет, эти коновалы делают все на совесть.
   И доктор Даппертутто с отчаянием ударил ладонью по своими словно надутым мышцам рук и ног. Насколько я его помнил, на Земле он мне не казался атлетом с такой развитой мускулатурой.
   – И кому это взбрело в голову вызвать меня к жизни? – сетовал он. – Кому это я понадобился здесь в качестве пушечного мяса?
   – Принцу Фогельфраю, – ответил я, улыбаясь.
   – Кто это ещё такой?
   – Как? – удивился я.– Ты не знаешь, кто такой принц Фогельфрай?
   – Откуда мне знать, я только что появился на этом свете.
   Тут я вспомнил, что, хотя доктор Даппертутто вывез принца Фогельфрая на тот свет в багажнике своей машины, он ни разу не видел его в лицо и, возможно, не подозревал о его существовании.
   – Правда, через Ницше я познакомился в свое время с его песнями, но лично не имел чести его знать, – добавил он.
   – Скоро ты с ним познакомишься лично, – пообещал я ему, рассмеявшись, – тем более, что тебя он знает хорошо.
   – Откуда? – удивился доктор Даппертутто.
   – не стал распространяться о подробностях пережитой нами истории, а попросил его познакомить меня с устройством агрегата в подвале, изобретенного им в свое время.
   – Зачем это тебе нужно? – удивился он.
   – Просто сейчас я убедился в правдивости твоих слов и полезности изобретения, при помощи которого на Земле стало возможным делать снимки других миров на такие далекие расстояния, – уклончиво ответил я. – Мы попали с тобой именно в тот мир, который ты когда-то снимал своей установкой.
   – Вот видишь, – торжествующе воскликнул доктор Даппертутто, – нужно всегда верить тому, что кажется на первый взгляд невероятным.
   Доктор Даппертутто обстоятельно объяснил мне принцип пользования своим аппаратом.
   – А можно послать сюда какое-нибудь донесение или какой-нибудь снимок?
   – В принципе можно, – ответил он, разведя руками. – Но какой в этом смысл? Кому придёт в голову посылать сюда донесения? К тому же для этого потребуется очень высокое напряжение тока. Но в принципе это не сложно. Нужно только действие агрегата переключить на обратный ход.
   – А это сложно сделать?
   – Совсем нет. Но меня удивляет, что ты начинаешь проявлять интерес к технике, – заметил он.
   – Здесь все интересуются техникой, – опять уклонился я от объяснений, – здесь шагу нельзя ступить без технических знаний.
   – Ну что же, прекрасный мир! – восхищенно воскликнул доктор Даппертутто. – Я всегда говорил, что только технических прогресс способен вывести нас из нашего дикого состояния.
   Он обстоятельно объяснил мне, как сделать переключение агрегата на обратный ход. Расставаясь, я пожелал ему успешной службы в космической армии. Через несколько часов мы вместе с Гаей Шьенцей отбыли на летающей тарелке в сторону нашей Галактики.
   Как только мы взлетели с космодрома искусственной планеты, и она стала отдаляться от нас, оставаясь в границах своей воюющей галактики, я заметил промелькнувшую мимо нас космическую спиральную торпеду. В самый последний момент Гае едва удалось уклонить от её курса нашу летающую тарелку, чудом избежав столкновения. По озарившемуся было радостью лицу Гаи тут же пробежала тень тревоги.
   – Они совсем не ждут торпеду с этой стороны, – воскликнула взволнованно она, пытаясь связаться с научно-исследовательским центром.
   Но было уже поздно. На месте удаляющейся искусственной планеты раздался термоядерный взрыв такой силы, что нашу легкую тарелку швырнуло в открытый космос, как баллистический снаряд. От нашего последнего прибежища, где еще оставался профессор Даппертутто, не осталось ни мокрого места, ни пыли. Все разлетелось в пустоту.
   – О Боже! – воскликнула Гая Шьенца.
   – Бедный доктор Даппертутто, – скорбно произнес я, – он так верил в технический прогресс, который второй раз лишил его жизни. Суждено ли ему будет появиться где-нибудь в третий раз? Впрочем, он уже во второй раз оправдал свое имя Даппертутто – "Появляющийся всюду".
   Гая Шьенца после этой ужасной картины уничтожения своей приёмной станции впала в черную меланхолию. На любой мой вопрос она отвечала рассеянно, односложно и невпопад. О чем она думала, я не знал, но догадывался.
   Временами мне казалось, что ее мучают какие-то угрызения совести. Перестав о чём-либо спрашивать, я оставил ее в покое и лишь наблюдал за открытым космосом, по которому несся вперед наш стремительный корабль. Несмотря ни на что, сознание того, что мы движемся по направлению к моей родной планете, затерявшейся вместе с Солнцем где-то между рогулинами всё увеличивающейся буквы W, составленной из далёких звёзд и служившей нам ориентиром в этом бескрайнем хаосе космоса, наполняло меня чувством радости.
   Наша летающая тарелка покрывала пространство чужого мира с удивительной быстротой. Навстречу нам и в разные стороны проносилось множество тарелок, огненных шаров, похожих на тот, что зависал над моим родным городом, огромных звездолетов, напоминающих длинные колбасы, межгалактических лайнеров всевозможных конструкций. Все они, как и космическая саранча, далеко облетали воюющую галактику, вероятно, дивясь, что такое могло случиться в космосе. О! Они ещё не имели дела с принцем Фогельфраем.
   – А почему наша летающая тарелка такая маленькая по сравнению с другими кораблями? – вывел своим вопросом я из задумчивости Гаю Шьенцу.
   – На ней можно развивать космические супер-скорости, нигде не встречая сопротивления, – ответила Гая, – чем меньше корабль, тем быстрее он может двигаться, проникая в космос, как лезвие ножа в масло, и меньше всего рискует встретиться с метеоритом.
   – Так, значит, мы можем лететь быстрее, – воскликнул я, не в силах скрыть своего нетерпения скорее оказаться дома.
   – Намного быстрее, – ответила Гая Шьенца, – но для этого мне нужно тебя усыпить, потому что ты не сможешь выдержать сильных перегрузок.
   – Тогда сделай это, – согласился я.
   Мне показалось, что Гая Шьенца хотела бы с удовольствием меня усыпить, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Она открыла люк двойного пола летающей тарелки и показала мне на довольно уютное углубление, напоминающее постель с множеством трубочек и контрольных приборов. Я, не раздумывая, забрался в это уютное гнездышко. Гая подсоединила ко мне систему питания и жизнеобеспечения и, поцеловав на прощание в губы, сказала:
   – До встречи на Земле.
   – До скорого свидания, любимая.
   Она накрыла меня стеклянным колпаком и включила систему. Мое сознание стало мутнеть. Успокаивая меня через наушники, Гая улыбалась мне до тех пор, пока я не сомкнул глаза. Последними моими мыслями были: "Совершенная женщина есть более высокий тип человека, чем совершенный мужчина". Затем я начал видеть прекрасные сны. Наша летающая тарелка набирала космическую супер-скорость.



ЧАСТЬ ПЯТАЯ

   "Ma la moglie non era considerata per i suoi ideali e le sue idee, come una compagna nelle conversazione e nella vita sessuale: e gli uomini (non diversamente da oggi) parlavono delle loro mogli corno se fossero un faticoso dovere verso la societa.
   "La donna nel Rinascimento" Gaia Servadio

   "Ho жена не бралась во внимание за свои идеалы и идеи как подруга в разговорах и сексуальной жизни, и мужчины (не отличающиеся от современных) говорили о своих жёнах, как если бы это было нечто вроде утомительного долга по отношению к обществу".
   "Женщина в эпоху Возрождения" Гая Сервадио

   Когда я открыл глаза, то увидел потолок палаты реанимации. В носу я ощутил трубку, по которой в меня, вероятно, накачивался кислород, рядом с моей кроватью стояла система переливания крови.
   Первые две мысли словно прорезали всё моё сознание. Одна из них была: "Неужели я жив?", и другая: "Неужели я вновь нахожусь в своём теле?" Вот кому бы показались эти мысли абсурдными, так это ангелу, для которого, как я полагал, не существует категории жизни и смерти и который обладает бестелесной сущностью. Подумав так, я тут же увидел самого ангела с чисто-голубыми глазами, он наклонился надо мной и спросил своим кротким голосом:
   – Ты пришел в себя?
   И сразу же его лицо озарилось радостной улыбкой. Я пошевелил запекшимися губами и еле слышно произнес:
   – Пришёл откуда?
   – Ну, разумеется, с небес.
   – А почему ты считаешь, что я пришёл с небес?
   – Потому что ты был почти мёртв.
   Он засмеялся своим тихим грустным смехом и добавил:
   – Я так долго ждал, когда ты откроешь глаза.
   Признаюсь, меня тронула его необыкновенная доброжелательность, я чуть не заплакал. По своей натуре я был всегда очень экономным расточителем своей любви и доброты, и мне было даже в высшей степени интересно и приятно столкнуться с субъектом, который с первой же минуты начинает проявлять дружеское расположение и теплоту к постороннему человеку. Это непрерывное осуществление человечности, переливающейся через край, как светом, заливало всего меня с головы до ног добротой и любовью. Ради этого, должно быть, стоило пережить даже автомобильную катастрофу.
   – А что ты тут делаешь? – спросил я его.
   – Ухаживаю за тобой, – кротко ответил он, – меняю под тобой утки, слежу за системой переливания крови.
   – Ты санитар?
   – Я медбрат, – сказал он, мягко улыбнувшись.
   –Всё понятно, – констатировал я. – Значит, ты из разряда тех ипохондриков, которые за деньги проникаются сочувствием к страданиям ближнего?
   – Я делаю это совсем бескорыстно, – мягко возразил он мне, – единственно, что дает мне больница, это питание и кров, а иногда кое-кто приносит старую одежду.
   – Неужели ты новиций из ордена Иисуса? – удивленно воскликнул я.
   – Нет. Я бывший бомж, – просто ответил он, – вот прибился к этой больнице и даже стал кое-кому полезным.
   Я с интересом смотрел на новый вид ангела. Я где-то читал, что человек создан для того, чтобы идти в небеса и быть ангелом, подобных кандидатов в Небесное царство так и зовут "человек-ангел".
   – А как твоё имя? – опросил я его.
   – Здесь мне дали прозвище Надо.
   – Это что же с испанского "nada у pues nada"? "Ничто и только ничто"?
   – Нет, – засмеялся он, – у меня всегда много работы. Все мне здесь говорят: "Надо сделать то, надо сделать это, надо отнести это туда, надо принести это оттуда". Когда они произносят слово "надо", я уже знаю, что это обращаются ко мне".
   – И тебе нравится твое положение здесь, когда ты служишь мальчиком на побегушках, ото всех зависимый и всем подчиненный? Я бы так не смог.
   Надо улыбнулся и кротко заметил:
   – Каждому – своё, я же вижу своё призвание в подчинении другим. К тому же я это делаю, чтобы облегчать другим страдания, например, тебе.
   – Я это понимаю, но всё равно я бы так не смог.
   – В этом месте, где всегда находится очень много страждущих, должен существовать определенный порядок, если его не выполнять, то страдания всех только увеличатся. Служение порядку – это как служение Богу.
   – Но почему именно ты должен этим заниматься?
   – Не мне – так другому, чем я лучше других.
   – Значит, чтобы попасть в этот порядок, нужно полностью себя обезличить, стать ангелом Надо – человеком-ничто? Однако свободный ум подразумевает нечто другое. Что для него страдания и радости как свои, так и чужие? Чтобы подняться над этим миром, нужно оторваться от вещей и людских привязанностей, ускользнуть от любых стечений обстоятельств, которые как-то могут влиять на тебя, избегать сострадания к ближнему, которые делают тебя таким же рабом, как и всех, научиться видеть только свою перспективу и ни шагу не отступать в движении к ней. Ведь человеческий дух беден без тщеславия, ничтожен без цели, а если он будет постоянно держаться за сострадание к другим, что с ним станет? К тому же страдания, вероятно, для чего-то существуют, если сам Бог послал людям страдания. Так стоит ли идти против воли божьей, лишать человека того, через что ему суждено пройти самой судьбой?
   Человек-ничто в образе ангела улыбнулся и покачал головой.
   – Спасение других – это и есть наше спасение, – тем же мягким тоном возразил он мне, – разве забота о других не совершенствует нас самих, не оттачивает нашего самообладания, не укрепляет дисциплину нашего сердца? Разве наше сострадание не возвеличивает нас в глазах других? Разве, превращаясь в рабов, мы не становимся господами над собой и не поднимаемся над всем этим миром? Клянусь, что у самого презренного раба рождается в сердце самое возвышенное тщеславие. И только из этого положения можно обозреть ту перспективу, которую начертал перед нами наш Творец, и обозреть ту цель, ради которой мы появились на свет. Только наблюдая страдания других и порождая этим боль в своем сердце, можно постичь наше высшее предназначение. И только через эту боль можно проникнуть в небеса, которые находятся внутри каждого из нас, а не во вне.
   Я посмотрел на него сочувственным взглядом и подумал: "Вот еще один ипохондрик, которого одолевает болезнь мазохиста, постоянно страдать, каждую минуту мысленно созерцая страдания и смерть Христа." Медбрат Надо, взирая на меня скорбным небесно-голубым взглядом, вероятно, искренне думал, что спорить или давать советы больному – всё равно, что приобретать над ним чувство превосходства, и этим, раздражая его еще сильнее, только больше настраивать против себя.
   Думая так, он явно страдал.
   Вдруг его позвали, и я отчетливо услышал фразу, начинающуюся со слова "надо".
   Я с трудом повернул голову в сторону и увидел в окне голубое бездонное небо земли, и впервые за долгое время на меня снизошло спокойное, умиротворённое чувство внутренней радости от сознания того, что я наконец вернулся домой.
   Затем в реанимационную палату ко мне заглянули две молоденькие студентки-практикантки. Я притворился сонным. Они захихикали, и одна из них сказала:
   – Когда у него нет работы, он целыми часами просиживает у этого больного.
   – Странный тип, – заметила другая.
   – Весьма странный тип, – согласилась первая.
   – А это правда, что он вчера женился на нашей Корове?
   – Об этом говорит вся больница.
   – Не может быть, ведь только сорок дней прошло, как она похоронила своего мужа. Кстати, говорят, что этот больной оказался в той самой машине, в которой погиб её муж.
   – Не может быть, – воскликнула удивленно уже вторая, – как же так? Своего мужа потеряла, а этого всеми силами старается спасти.
   – Она хочет у него выведать, какого чёрта их понесло ночью в горы на ее дачу.
   "Вот дела, – подумал я, – значит, эта Корова и есть жена Даппертутто. Как-то он мне говорил, что его жена работает хирургом в больнице".
   – И всё равно он какой-то странный, – продолжала девушка, – вроде бы не урод и умный, и говорят, раньше он преподавал где-то философию. И как его угораздило жениться на нашей Корове, наверное, из-за денег, а может быть, побоялся, что она прогонит его отсюда. Я слышала, что он даже денег за свою работу не получает. Вкалывает на неё как проклятый.
   – А мне он всегда казался каким-то недотёпанным, как будто его кто-то из-за угла пыльным мешком огрел.
   – Сейчас все мужики такими кажутся, после нашей революции их всех словно пыльными мешками напугали.
   Обе девушки рассмеялись.
   – Какой ещё революции? – не выдержав, вскричал я.
   Девушки то ли от страха, то ли от неожиданности заверещали такими голосами, как будто к ним приступил насильник с ножом.
   – Какой революции? – нетерпеливо повторил я.
   – Разве можно так пугать людей, – набросились они на меня с упрёками.
   – Это нечестно, притворяться спящим и подслушивать чужие секреты.
   – Да, я спал, – мне ничего не оставалось, как оправдываться, – а вы так разгалделись, что вывели меня из комы.
   – И впрямь, – воскликнула одна, – он же первый раз пришёл в себя за сорок дней.
   – Пойду, позову нашу Корову, чтобы порадовалась, – сказала другая и исчезла в дверях.
   – Так что за революция произошла в нашей стране? – в третий раз, теряя терпение, спросил я.
   – Ах, да вы ничего не знаете, – воскликнула студентка, – пока вы лежали в бессознательном состоянии, на Земле свершилась Великая Женская Революция.
   Я ушам своим не верил.
   – Вы меня не разыгрываете?
   – Ну что вы, – обиделась девушка, – за кого вы меня принимаете, больно нужно мне с вами заигрывать.
   –Так что все же произошло? – меня распирало любопытство.
   – На всей планете женщины взяли власть в свои руки. Вначале это произошло в Соединенных Штатах. Каким-то чудом в Конгресс выбрали одних женщин. Женщина стала президентом от республиканской партии. У них всегда было очень сильное феминистское движение. Ну, а в нашей стране всегда боялись отстать от Америки.
   – Это уж верно, – согласился я, – а что было потом?
   – А потом все пошло, как по цепной реакции, во всех странах произошли женские революции. Труднее всего было с Японией. Там, как вы знаете, бытовало специфическое традиционное отношение к женщинам. Но после того, как им объявили экономическую блокаду, они быстро сдались. Арабов заставили сдаться силой оружия. А теперь началось настоящее всемирное разоружение, армии распускаются, военно-промышленные комплексы переходят на выпуск парфюмерии, косметики и бижутерии. Правда, сократилось много мужских рабочих мест, но при этом увеличилось число женских. Сейчас по всему миру наблюдается полная занятость женского населения.
   – А что же делают мужчины?
   Девушка засмеялась.
   – Мужчины сейчас укрепляют семьи, у них появилось очень много свободного времени для решения мелких семейных проблем. Сейчас они полностью заботятся о детях во всех семьях. Одним словом, все тяжёлые женские обязанности перешли к мужчинам.
   В это время я услышал шаги по коридору, и в палату вошла её подруга в сопровождении толстой еврейки с пышной прической и волевым лицом.
   – А, пришел в себя, голубчик, – воскликнула она и сразу же схватила меня за руку и стала считать пульс.
   – Как чувствуешь? Ну-ка открой рот. Высунь язык. Она вырвала из моего носа кислородную трубку и объявила:
   – Теперь это тебе не понадобится. Через пару дней поставлю тебя на ноги.
   Затем она повернулась к девушкам и движением головы подала знак.
   Те послушно поспешили ретироваться.
   – Ну, а сейчас, голубок, скажи мне, чем вы с моим мужем занимались на моей даче, – сразу же поставила она вопрос, когда мы остались одни.
   – Ничем, – пытался я хитрить и изворачиваться.
   – Только не нужно мне лгать, – властно приказала она, – вы же там были не одни. Я-то уж знала своего муженька-вертопраха. Это вы ему нашли девочек?
   – Там не было никаких девочек.
   – Да что вы говорите? – притворно воскликнула она. – А кто же оставил на простынях следы?
   – Какие следы?
   – Вашей с мужем спермы, – как видно, жена у доктора Даппертутто была женщиной прямой и целенаправленной.
   – По правде говоря, я ничего не помню, – сделал я слабую попытку уйти от вопроса, – да и сейчас я чувствую себя не очень хорошо.
   – Ну что же, прекрасно, – воскликнула властная женщина, подбоченясь, как торговка на базаре, которая начинает выяснять отношения с соперницей, – сейчас я вкачу тебе лошадиную дозу укола, а потом мы поговорим.
   – Не надо уколов, – слабым голосом взмолился я.
   – Из-за тебя погиб мой муж, – гневно воскликнула решительная женщина, – и сейчас ты ещё в моих руках. Так что признавайся подобру-поздорову.
   – Мне не в чем признаваться.
   – Как не в чем? Как не в чем? – рассвирепела женщина. – Ты погубил моего мужа.
   – Насколько мне известно, вы уже успокоились, – вставил я, – и не далее, как вчера, вы сочетались законным браком со своим новым супругом.
   – Ах, – воскликнула честная женщина, – тебе уже и это напели? Но не твоё свинячье дело считать моих мужей.
   Я замолчал и перестал как-либо реагировать на любые ее выпады.
   Пошумев еще немного, она удалилась. Некоторое время меня никто не беспокоил.
   Через пару дней, как обещала бывшая вдова доктора Даппертутто, я встал с постели и начал в пижаме прохаживаться по коридорам больницы.
   С того первого дня медбрат Надо в моей палате ни разу не появлялся.
   Однако, как только я вышел в коридор, то сразу же заметил его худую фигурку со шваброй, моющую полы возле туалета. Я направился к нему, еще издали горячо его приветствуя:
   – Ты почему не заходишь ко мне? – спросил я его.
   Он боязливо огляделся по сторонам и тихо молвил:
   – Заведующая отделением не велела.
   – Это твоя жена, что ли?
   Он кивнул и низко опустил голову.
   – Кстати, почему ты женился на этой дуре? Даже студентки называют ее не иначе, как "нашей Коровой".
   Униженный ангел потупился, смиренно отложил швабру в сторону и пригласил меня в мужской туалет, где мы могли свободно поговорить.
   – Когда она потеряла, мужа, – начал он, глубоко вздохнув, – у неё был такой несчастный вид, что я ее пожалел. Я не мог этого не сделать, тем более, сейчас, когда весь мир перевернулся, хочется как-то облегчить жизнь и помочь страданиям других, и я считаю, что ничто так не помогает, как некая идеализация всего окружающего нас. Поэтому я и решился предложить ей руку и сердце.
   –Это странно, – прервал я его, – о каком перевернувшемся мире ты говоришь?
   – Эпоха сменилась, сейчас, женщина оказалась наверху.
   – Ха! – воскликнул я. – Что может измениться, если женщина, лежавшая под тобой, вдруг оказалась на тебе? Неужели от этого что-то может перемениться в мире?
   – Очень многое, – испуганно воскликнул Надо и оглянулся по сторонам. От этого на Земле прекратились войны. Люди перестали умирать.
   – Это вполне естественно, – пожал я плечами, не зная ещё, радоваться этому или огорчаться. – Когда перестает литься кровь, то и люди меньше умирают.
   – В том-то и дело, что с приходом матриархата на земле даже больные перестали умирать. За последнее время нигде на планете не зарегистрировано ни одного случая смерти. Все верят, что наконец-то наступило то долгожданное Царство Божье на земле, в продолжение которого за тысячу лет не должен умереть ни один человек и которое обещала нам библия. Женщины связывают пришествие этого Царства со своим приходом к власти.
   – Не может быть! – вырвалось у меня восклицание.
   Я ушам своим не верил. Как я сейчас мог объяснить всему свету, что причиной бессмертия явилось моё нечаянное убийство феи Морганы? Мне нужно было обо всем этом обстоятельно подумать.
   – Что же произошло? – спросил я растерянно.
   – Мужчины попали во власть женщин, которые сразу же стали во всём ограничивать их свободу. На следующий день своего прихода к власти они запретили по всей земле употребление спиртных напитков и курение.
   – Это мне уже знакомо, – заметил я, слушая рассеянно его объяснения.
   – Они объявили, что настало время поменяться нам местами и что сейчас основная забота о семье и детях ляжет на нас, мужчин. Как только у нас родится ребенок, я должен буду оставить работу и сидеть дома, готовить обед, стирать пеленки, бегать по магазинам.
   – Послушай, – перебил я его, – а бордели из мужиков ещё не появились?
   – Ну, до этого, я думаю, не дойдет, – сказал униженный ангел.
   – А я вот в этом не уверен. Если так пойдет дальше, то все возможно. Ну, и как? Нравится тебе такая жизнь?
   Медбрат Надо пожал плечами.
   – Жить можно, – сказал он, вздохнув. – Но вот только, к сожалению, среди мужчин появилось много бомжей. Кто-то не может найти работы и места применения своих способностей, а кто-то стремится сохранить свою начальную свободу.
   Помолчав, он добавил:
   – К сожалению, не все мужчины принимают этот образ жизни.
   – Еще бы! – воскликнул я, придя вдруг в возбуждение. – И во всём виновато ваше сострадание. Как я вижу, мир им пере наполнился из-за недостатка интеллектуальной потенции. Только ограниченные люди, не имеющие разума, могут жить состраданием к ближнему. Люди из народа в основной своей массе этим только и занимаются. Ещё Платон предостерегал от этого, говоря, что сострадание обессиливает душу, что сострадательный человек руководствуется всегда чувством, а не разумом. Конечно же, время от времени нужно показывать сострадание. Но только отпускать его из своей души необходимо в очень ограниченных порциях, потому что оно нисколько не приносит облегчения несчастным, а наоборот, отупляет их, и, в конечном итоге, они начинают жаждать знаков сострадания и жалости к себе, как величайшего для них блага. Это как дети, которые плачут лишь для того, чтобы их жалели.
   Я перевел дух. Медбрат Надо внимательно слушал меня и не перебивал.
   – Общество, где сострадание является мерилом в отношениях между людьми, рано или поздно превращается в госпиталь, переполненный больными и душевно подавленными неврастениками. Я не удивлюсь, если сейчас услышу от тебя, что на улице полно нищих, живущих подаянием, которые своей профессией сделали выставление напоказ своих жалких лохмотьев, с тем, чтобы уколоть прохожих, сделать им больно. Ларошфуко к любым состраданиям всегда относился подозрительно, а Ницше считал, что сострадание для слабых и страждущих является не чем иным, как силой, при помощи которой они причиняют боль другим. Несчастный получает удовольствие от этого чувства превосходства, которое возбуждает в нём проявление сострадания и повышает в его глазах его ничтожную значимость от сознания, что он причиняет миру страдание. Это, своего рода, наслаждение самим собой за счет ближнего. Поэтому, вероятно, страждущие всегда злы. Они ненавидят мир и по-своему пытаются подчинить его себе.
   Бедный Ангел хлопал глазами и ничего не мог возразить мне. И тут я перешел в решительную атаку.
   – Если весь мир рехнулся, подобно тебе, и все мужчины из-за жалости и сострадания решили одеть себе хомут на шею, то я не удивляюсь, что всё пошло на этой планете наперекосяк. Но еще не поздно всё изменить.
   – Как? – воскликнул бедный ангел, и я увидел в его небесно-чистых глазах появившуюся надежду.
   – Есть Золотой Ключик, при помощи которого можно открыть одну дверь.
   – Золотой ключик? – в его взгляде промелькнуло сомнение.
   Он, вероятно, уже давно не верил в детскую сказку о Буратино и золотом ключике.
   – Ключик от лаборатории в подвале покойного мужа твоей настоящей супруги. Если ты мне его принесёшь, то я попытаюсь изменить ход событий на Земле.
   Униженный ангел не поверил, но пообещал, что на следующий день принесет мне из её дома всю связку ключей.
   В расстройстве я отправился в палату и стал паковать свои вещи.
   Мне захотелось как можно быстрее сбежать из этой больницы. Укладывая чемодан, я наткнулся на свою записную книжку и открыл страницу наугад. Мои глаза пробежали по следующим строкам:

   (Из моей записной книжки.) …"Per i cattolici, il matrimonio era un sacramento, per i protestanti un contratto. Ma sia nel nord che nel sud dell'Europa la convenzioni cui erano sottoposte le donne borghesi sposate erano restrittive: non dovevano uscire di casa da sole ne vestirsi troppo sontuosamente: i mariti non dovevano portare in casa i loro amici, cosi da non tentare ne mogli ne amici; e una buena moglie non doveva bere, neanche il vino. In росhе parole, una donna saggia – scriveva Robert Burton – doveva uscire di casa tre volte nella vita: per il suo battesimo, il suo matrimonio e il suo funerale. Quando era stata fecondata e si era sgravata dei suoi figli, la donna aveva compiuto il suo dovere verso la societa."
   Ibid.

   "Для католиков брак являлся святыней, для протестантов – контрактом. Но как на севере, так и на юге Европы условия, в которые были поставлены женщины, были ограниченными: они не должны были выходить одни из дома или одеваться очень вызывающе; их мужья не должны были приводить в дом друзей, чтобы не подвергать искушению ни жён, ни друзей; хорошая жена не должна была выпивать даже вино. В нескольких словах, разумная женщина, как писал Роберт Бёртон, должна была выходить из дому три раза в жизни: для крещения, для свадьбы и в свои похороны. После того, как она рожала и разлучалась со своими детьми, долг женщины по отношению к обществу на этом и кончался".
   Там же

   Я с досадой захлопнул записную книжку и выбросил её в окно. "Неужели такая же судьба уготована в наступившей эпохе мужчинам? – с ужасом подумал я. – Нет, с этим нужно что-то делать". В тумбочке я обнаружил также перочинный нож, который мне подарила Дина. Где она?
   Что с ней? И как будут складываться наши отношения с ней в новых условиях? Я бережно положил ножичек в карман. Ни при каком разоружении я не расстанусь с этой близкой моему сердцу вещицей. И разве мужчина может мыслить свое существование без какого-либо оружия?
   Я подошёл к открытому окну и посмотрел на звёздное небо. Прямо над крышей больницы буквой W раскинуло свои крылья созвездие Кассиопеи. Там, далеко, в неразличимом простым глазом пространстве, в галактической империи вёл свои войны принц Фогельфрай, отстаивая своё мужское достоинство в борьбе со слабым полом. От этой мысли мне почему-то сделалось смешно. И все пережитое мной вдруг показалось сплошным безумием. И я с улыбкой подумал: "Это падение в машине с горной кручи, вероятно, здорово стряхнуло мою бедную головку, если всё мне привиделось таким странным образом; надлунное царство фей и кассиопейская империя амазонок – уму непостижимо". Я перевел взгляд на полную луну, повисшую над крышами домов, и явственно увидел над ее верхней кромкой сияние, похожее на изящную серебряную корону.
   Графский титул. Дочь, родившаяся от инопланетянки и отданная на воспитание в детский дом, на планете под номером 810 в далёкой галактике. Только в расстроенном мозгу, перенёсшем катастрофу, могли возникать подобные видения, слышаться таинственные голоса, укореняться вера в сон, пригрезившийся на фоне последних эффектных декораций полёта на луну, запечатленных в памяти. И эти всплески озаряющегося сознания, подобно волшебному сновидению, долгое время держали меня в объятиях сладкого делириема, исторгающегося на меня из таинственной и фантастической страны, называемой Мечтой ила Грёзами.
   Но вот я проснулся и что вижу? То же фантасмагорическое представление театра абсурда. Какая-то Великая Женская Революция с наступлением матриархата. Пришествие на землю Царства Божьего с наделением всех бессмертием на тысячу лет. Явление ангела, идущего из сострадания в услужение к деспотичной владычице. А может быть, жизнь и есть сон? А сон – жизнь? Ведь когда мы спим или находимся в состоянии делирия (бреда с галлюцинациями), случается часто слышать и такие откровения, истины, которые может послать нам кто-то умный разве что из космоса.
   Да и где мы больше живём – во сне или в жизни? Может быть, именно через сон мы и связаны с тем небесным океаном, который наделяет нас своей мудростью, верой в себя и надеждой присоединиться когда-нибудь к Мировому Разуму. Ведь в нашей жизни нет ничего случайного. Даже Сведенборг в свое время заметил, что человек становится человеком не в силу земных или вещественных начал, из коих сложилось его тело, а в силу того, что он может разуметь истину и хотеть благо, что и есть то духовное и небесное начало, связывающее его с космосом, что в действительности и составляет человека.
   На этой мысли меня оборвал голос медсестры, объявившей, что ко мне пришел посетитель. Я обернулся и увидел Гаю Шьенцу. По-видимому, мой сон всё ещё продолжался.
   С Гаей Шьенцей мне было всегда приятно общаться, её живой искромётный ум повергал меня в отчаяние от сознания, что я за всю свою жизнь не смогу узнать и сотой доли того, что знает она. Беседа с ней казалась мне чтением интереснейшей книга, а её юмор позволял мне самокритично взглянуть на себя и посмеяться над своими недостатками.
   Увидев, что я стою у окна, она вдруг спросила:
   – Скучаешь по нему?
   Я ещё раз удивился женской интуиции.
   – Когда я думаю о нем, я становлюсь самим собой, я никому ни в чем не подражаю. Я ни на кого не хочу быть похожим. Я просто обретаю свое лицо и, разрушая в мире чужие границы, устанавливаю свои. Не знаю, хорош он или плох, может быть, слишком своенравен и дерзок, но только благодаря ему я всегда спасаю свою начальную свободу. Порой мне кажется, что он родился вместе со мной, родился во мне, и долгое время я о нём ничего не знал и лишь догадывался о его существовании. Но как только я попадаю в тревожную ситуацию, и моя рука непроизвольно начинает искать любое оружие, я вдруг вижу его лицо. И должен тебе признаться, что его лицо стояло перед моими глазами всю мою жизнь: и когда я впервые дрался с мальчишками во дворе, и когда, превозмогая усталость, хватался, как утопающий за соломинку, за свою последнюю надежду, и даже когда поднимался по ступеням моих успехов, восходя на олимп своей славы. И даже сейчас, стоя здесь и строя мысленно триумфальные арки для моих будущих побед, я молю его о помощи. Часто мне так недостаёт моего бравого и дерзкого принца Фогельфрая, готового в любую минуту распустить свой генуэзский парус на солёном ветру ревущего моря. А ты? Что ты думаешь о нём?
   Гая смущённо опустила глаза и призналась мне:
   – Я его люблю.
   Я не был удивлен, однако спросил:
   – Но за что ты его любишь?
   Она пожала плечами и ничего мне не ответила. И я понял всю глупость своего вопроса. Разве можно кому-то объяснить, за что любишь человека. Но я-то знал, чем всегда кончаются любовные утехи принца.
   И чтобы предостеречь Гаю, набрался храбрости и выложил всё, что думаю об их отношениях. Я сказал, что, несмотря на его клятвы в вечной любви и обещания верной привязанности, даваемые им всем женщинам при первых поцелуях, он забывает о них сразу же, как только добивается своего после решительных объятий, что его непостоянство и ветреность составляют основу его характера, и что его никогда не привяжет к себе ни одна женщина.
   Гая только улыбнулась моим словам и, устремив мечтательный взор в звездное небо, заметила:
   – У нас, небожителей, все совсем не так, как у вас, смертных. То, что вы ищете или цените в женщинах, а женщины – в мужчинах, для нас, живущих на небе, не имеет никакого значения. Потому что вы в любимых ищете идеал самих себя. Мы же, небожители, всегда любим то, что есть на самом деле. Поэтому наша с вами любовь так отличается.
   Она оторвала от созвездия Кассиопеи свой благоговейный взгляд и смущенно призналась мне, что отдала бы всё на свете за одну возможность увидеть сейчас принца. И я подумал, что небожительницы ничем не отличаются от наших смертных женщин. И тогда я признался ей, что хочу вызвать принца Фогельфрая с ее родины, потому что на земле творится что-то непонятное, и что я косвенным образом связываю это с его отсутствием. Услышав о Великой Женской Революции, Гая Шьенца рассмеялась:
   – Это явление преходящее, – сказала она. – Женщины на Земле почти всегда умели заставить мужчин кормить себя, они всегда жили, как трутни в улье. А вот мужчины в силу своего тщеславия и честолюбия никогда не позволяли женщинам делать это с собой. Но и раньше своей утонченной рассудительностью женщины через свое подчинение могли обеспечить себе гораздо большую выгоду и господство. Даже воспитание детей первоначально было использовано женщинами, как повод, чтобы уклониться от труда. И теперь, когда они действительно деятельны, они умеют придавать своей работе такое умопомрачительное значение, что сами мужчины вдесятеро преувеличивают их заслуги. Такое когда-то предвидел ещё Ницше. Уверяю тебя, что эта революция долго не продлится, она выдохнется в самое ближайшее время и без вмешательства принца, но всё же мне было бы приятно вновь увидеть его здесь.
   И я сказал ей, что как только завтра получу через медбрата Надо ключи от подвала покойного доктора Даппертутто, то сразу же пошлю принцу телеграмму, и Гая Шьенца пожелала пойти со мной в лабораторию.
   Вскоре она ушла, а я, сидя на подоконнике, еще долго смотрел на складной ножичек, подаренный Диной, и думал о моей далекой невесте, с которой я уже почему-то боялся встречи.
   Утром, как только забрезжил рассвет, в мою палату постучался медбрат Надо и протянул мне связку ключей, украденную из дома покойного доктора Даппертутто.
   – Так рано? – удивился я, протирая кулаками глаза.
   – Ухожу, – ответил он, – вот пришел проститься.
   – Уходишь от жены? – удивился я.
   – Ухожу из города.
   Я вскочил на кровати и вытаращил на него глаза.
   – А как же с состраданием к ближнему?
   – К черту сострадание, – махнул он рукой, – вчера ты меня достаточно просветил на эту тему, а в городе мне оставаться нельзя, мэрией принят закон против бродяжничества.
   – Так куда же ты? Подашься в леса? Будешь жить один?
   Воскресший ангел, грустно улыбнувшись, молвил:
   – Леса сейчас полны народу, там живет уже более двух третей мужчин.
   Для меня это было полной неожиданностью.
   – Чем же вам не нравится женский рай? Бывший медбрат Надо опустился на стул и вздохнул.
   – Многие мужчины и раньше считали брак подозрительным явлением. Один американский писатель сказал: "Брак – это обветшалый пережиток, вроде рабовладения или верноподданнических чувств к королевской фамилии".
   "Надо же, – восхитился я невольно, услышав эту ставшую модной сентенцию американского писателя, – как мало ему потребовалось времени, чтобы это понять. Прошла всего одна ночь".
   – Нелепо, когда человек, избравший путь познания, обременяет себя личными заботами о семье, обзаводится детьми, постоянно думает о прокормлении их и жены. Это, как сказал один великий философ, "все равно, что повесить перед своим телескопом туманную завесу, сквозь которую едва могут проникнуть немногие лучи далекого мира звезд".
   "Надо же случиться такому, – воскликнул я про себя вторично, – стоило ему жениться на этой женщине, как он быстро стал неплохим философом." Теперь мне были понятны истоки таланта бедного доктора Даппертутто, который никогда не сидел дома. Сократ, женившись на Ксантиппе, тоже перестал жить дома и пропадал все дни на улице, где можно было оставаться праздным и болтать вволю, что в конечном итоге сделало из него величайшего уличного диалектика. "Так-так-так, значит, две трети мужчин города уже заболели сократовской болезнью и удалились в леса совершенствовать своё философское мировоззрение".
   – А чем заняты мужчины в городе? – прервал я его своим вопросом.
   – Уборкой улиц, – ответил мой собеседник, – ремонтом зданий и строительством. Пока что только это женщины доверили мужчинам.
   – А чем они занимаются сами?
   Ангел смиренности пожал плечами и саркастически усмехнулся.
   – Они занялись политикой, наукой и экономикой.
   – И как это у них получается?
   Меня разбирало любопытство. Произнося довольно пространную речь, мой ангел смиренности, начав спокойным тоном, вдруг разволновался и в конце её впал в такую черную меланхолию, что мне стало искренне жаль беднягу.
   – Я понимаю, – начал он, – что женщины в течение последних веков делали всё возможное, чтобы приобрести мужские добродетели и наши сильные стороны, но, к сожалению, они в наследство получили от нас также наши слабости и пороки. Вероятно, для того чтобы матриархат укрепился и встал на ноги, потребуется длительный период в несколько веков, прежде чем их древнейшее достояние – глупости и несправедливости – не перестанут преобладать над их новыми чертами. В настоящее время из-за их чрезмерной предвзятости политика стала ещё более скандальной, хотя конфликты, нужно им воздать должное, пока не доходят до применения оружия. Из-за их фантастической и партийной политики общество пришло в полное разложение. Упразднив старые нравы вместе с традициями, они ничего не создали на пустом месте. Искусства затоплены и загрязнены неслыханным дилетантизмом, философия загублена умопомрачающей болтовнёй. Наука, мягко скажем, видоизменилась, потому что вряд ли когда женщина действительно знала, что такое наука. Она всегда питала к оной тайное пренебрежение. А их прирожденная субъективность доводит экономику до таких логических противоречий, что диву даёшься, – как ещё не разразился мировой кризис. Они бросаются со своими реформами из одной отрасли в другую, оставляя после себя развалины и мёртвые зоны. И наконец, в социальной жизни институт брака перерождается в некий вид инкубината, когда при незаконном сожительстве с незамужней женщиной вся ответственность за воспитание детей ложится на мужчин, потому как от женщин невозможно требовать соблюдения прежних патриархально-нравственных традиций, так как они завладели многими должностями и у них не хватает времени, чтобы быть хорошей женой, подругой, матерью, главой семьи, управляющей домашним хозяйством. Никогда еще гнев не овладевал душами мужчин в такой степени, поэтому многие из них стали бомжами и подались в леса.
   Мой ангел перевел дух и вытер вспотевший лоб. Чтобы его немного ободрить, я завел речь о бессмертии.
   – Кому нужна эта вечная жизнь, – вскричал он, оборвав меня на полуслове, – многие мужчины пытаются покончить жизнь самоубийством, но это им не удается и ничего не приносит, кроме страданий. Они проделывают в себе страшные дыры, которые тут же зарастают, а когда вскрывают себе вены, то кровь хлещет из них, не переставая, как из рога изобилия. Они отрубают себе руки, ноги и головы, но и те продолжают жить, так что им ничего не остается, как возвращать всё на места. Это какой-то кошмар, а не жизнь. Даже распоряжаться своей собственной жизнью нас кто-то лишил права.
   От его горьких слов, сказанных с таким чувством безысходности, мне стало не по себе. Впервые я по-настоящему пожалел, что когда-то по неосторожности убил Моргану Ле Фей. О, если б я только предвидел такой поворот дел!
   Мой страждущий ангел начал прощаться. Я пожелал ему обретения душевного успокоения среди лесных чащоб, где он рассеет хотя бы частично свою тоску, бродя среди деревьев свободно, не зная любовных мук и собирая свой мёд мудрости на алтарь общего братства, объединенного общей великой целью – поиском духовных ценностей.
   После его ухода время потянулось очень медленно. Я с нетерпением дожидался прихода Гаи Шьенцы, глядя в окно на мир, который вроде бы с наступлением новой эры должен был как-то измениться, но не замечал никаких изменений. Вероятно, в этом мире никогда ничего не изменяется, разве что изменяемся мы сами.
   Как только появилась у меня Гая Шьенца, мы незаметно выскользнули с ней из ворот больницы и устремились к заветной двери подвала великого учёного доктора Даппертутто, на изобретение которого каждый из нас возлагал свои надежды.
   На улицах я был поражен чистотой своего города: ни мусора, ни соринки. Всё чисто выметено, прибрано, ухожено, как в доме образцовой хозяйки. По дороге я также не встретил ни одного мужчины. Мой город чем-то напоминал одновременно надлунный город фей, в котором Моргана отправляла всех мужчин на костер, и планету номер 810, где все мужчины содержались в борделях. Мурашки пробежали по моей спине, когда я увидел, как женщины спешат в храмы, театры и универмаги.
   – А как же любовь? – вскричал я, почему-то обращаясь к Гае Шьенце.
   – Как женщины могут жить без любви?
   – Идолопоклонническое отношение женщин к любви кончилось, – констатировала она хладнокровно, – в сущности, любовь являлась изначально изобретением женской рассудительности, потому как её идеализация усиливала могущество женщины, представляла их более желанными в глазах мужчин. Сейчас же эра господства мужчин кончилась, поэтому и отпала необходимость прибегать к этому оружию.
   – Но, Гая, – воскликнул я, – ведь ты ради принца пошла на такие жертвы, разрушила свою империю, отказалась от всего самого близкого. Разве такое самопожертвование не доказывает вечности этого чувства?
   – К сожалению, это так, – грустно молвила Гая Шьенца. – Из-за вечной идеализации любви произошло то, что и должно было произойти. Женщины попались в свои собственные сети. Они забыли изначальную причину происхождения этих чувств. Сейчас они сами обманываются ещё больше, чем мужчины, и потому ещё больше страдают от разочарования, которое неизбежно наступает в жизни каждой женщины, поскольку у них хватает достаточно фантазии, чтобы обмануться чьим-то очарованием, так же, как и достаёт рассудка, чтобы потом разочароваться в своём идеале.
   – Что же будет дальше?
   – Дальше всё встанет на свои места, – иронически улыбнувшись, заметила Гая. – Ведь мы за этим и идём в подвал, не так ли?
   Несмотря на озабоченность всем этим положением, в душе я всё же воздал должное необоримому женскому рассудку, благодаря которому женщины научились лучше дельфийских оракулов предвидеть и прогнозировать будущее. Во все времена их интуиция была способна предупредить всех, кроме себя, от бед и несчастий, поэтому, вероятно, мужчины в своё время всегда относились к пророчествам Сибиллы с благоговейным трепетом и страхом.
   Трясущимися руками я в большом волнении открыл дверь в лабораторию покойного доктора Даппертутто. В темноте мне показалось, что мы опять движемся с Гаей Шьенцей в летательном аппарате по безбрежному океану Вселенной. Фосфорические звезды указывали мне путь к включателю.
   Зажегся свет, и длинный подвал вмиг преобразился в красочную галерею женских лиц на фотографиях, многие из которых мне показались знакомыми. Несомненно, я их встречал в космосе на искусственной станции и на планете номер 810.
   – Приступим к делу, – нетерпеливо сказала Гая Шьенца.
   Я по памяти начертил схему, которую объяснил мне доктор Даппертутто перед вторым своим исчезновением в космосе, и стал по схеме перестраивать агрегат на обратный ход. Гая мне нисколько не помогала, а только торопила и говорила некстати всякие глупости под руку. Ужасно не люблю, когда женщины вмешиваются не в свои дела. Так я проковырялся почти до вечера. Самым трудным оказалось подключение проводов тока высокого напряжения к агрегату, но, когда вся подготовительная работа была завершена, я почувствовал себя героем.
   Настрочив принцу Фогельфраю письмо, я зарядил его в камеру, вывел на монитор.
   – Готово! – воскликнул я. – Можем посылать сообщение в космос.
   – С Богом, – сказала Гая, с напряжением следя за моими действиями, как будто от них зависела её жизнь и судьба.
   Я потушил свет, и мы как будто сразу очутились в космосе, вокруг нас опять светились фосфорическим светом звёзды Вселенной. Я включил агрегат и увидел вырвавшийся из проектора монитора огненный шар. Он вылетел, как раскалённое ядро из жерла пушки, с огромной скоростью устремился на меня, разрастаясь до величины солнца. В какую-то долю секунды у меня возникло ощущение, что это ядро сейчас размажет меня по стенкам подвала. Я рванулся в сторону, заорав: "Мамочка! – и, вероятно, потерял сознание.



ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

   “…perche gli uomini si orientano sul dolore, sulla rovina, quando la felicita e altrettanto inevitabile e spesso piu accessibile della disperazione?”
   Davide Lajolo (Ulisse) "Classe 1912"

   «…почему люди настраиваются на страдание, на поражение, когда счастье столь неизбежно и чаще более доступно, чем горе?»
   Давиде Лайоло (Улиссе) "Класс 1912 года"



1. Глава первая (общая)

   Когда я открыл глаза, то увидел ту же самую палату и, о Боже, Дину, сидящую на стуле рядом с моей кроватью и читающую книгу. Я глазам своим не поверил. Дина бросила всё и приехала ко мне в далекую Сибирь для того, чтобы лично ухаживать за мной. Я прикрыл веки и стал наблюдать за ней. Моя невеста. Какая она красивая, вот уж поистине, как поётся в старинной русской песне: "Всю-то я Вселенную проехал, нигде я милой не нашёл …" Сердце моё забилось так сильно, что, казалось, готово было выпрыгнуть наружу. Дина отложила книгу и наклонилась надо мной. И я открыл глаза. От неожиданности она вздрогнула, но затем пришла в такое радостное возбуждение, что заговорила, как в бреду:
   – Миленький вы мой, наконец-то вы пришли в себя. Как я боялась за вас…
   Она заплакала. Я улыбнулся и спросил ее слабым голосом, почему она плачет. Я пытался ее успокоить, говорил, что всё уже позади, что сейчас я уже непременно поднимусь, и со мной никогда больше ничего такого не случится. Я просил ее вытереть слёзы, но вместе с тем мне было приятно сознавать, что на свете живёт человек, которому я не безразличен. Я подумал, что, несмотря ни на что, скоро она станет моей женой, и мы вместе откроем новую книгу, именуемую "Жизнью", страницы которой будем вместе прочитывать, ежедневно вписывая туда свои строки, абзацы и целые повести. И мне начихать на утверждения скептиков, что свободному уму вреден брак, что он содействует духовному регрессу мужчины. Я приложу все силы, чтобы стать её другом, я всей своей сущностью докажу, что союз любви и дружбы в браке не утопия.
   Дина наклонилась и стала целовать меня в лоб, щёки, нос, подбородок, губы. И от каждого ее поцелуя по моему телу разливалась жизненная энергия, наполнявшая меня радостью и желанием жизни и счастья.
   – Как я долго ждала, когда вы откроете глаза, – произнесла она, наконец, немного успокоившись, – вы не представляете, как я переживала за вас.
   Я очень удивился, когда услышал, как моя невеста называет меня на "вы". "Неужели она так отвыкла от меня," – подумал я.
   – Дина, милая, не смогла бы ты называть меня на "ты", а то мне как-то странно слышать такое от своей невесты.
   Я увидел, как её глаза вдруг округлились.
   – О чем бы говорите? Разве я ваша невеста?
   – А разве мы с тобой не обручены?
   Дина смотрела на меня удивлённо во все глаза.
   – Ну, хватит меня дурачить, – засмеялся я, – спасибо, что ты приехала ко мне в такую даль.
   – Я никуда не приезжала, – сказала Дина в замешательстве.
   Она продолжала смотреть на меня как-то странно, а руки ее теребили бумажную обложку книги.
   – Как не приезжала? Разве мы находимся не в Сибири?
   – Нет, – ответила она дрогнувшим голосом, – вы лежите в Нальчике в больнице.
   – А как я сюда попал?
   – Вы ничего не помните? Вы приехали в университет собирать сведения о древнем местонахождении амазонок.
   Я ушам своим не верил.
   – Как? – воскликнул я. – Но я ведь давно от вас уехал. Вот я вижу, и лето на дворе наступило.
   – Вы никуда не уехали, не выдумывайте, – успокоилась немного Дина, – почти шесть месяцев вы провалялись на койке без сознания после того, как сорвались со скалы и ударились головой о камень.
   – Все верно! – воскликнул я. – Но потом мы с вами отсиделись на дне глубокого ущелья, пока нас не вытащила спасательная команда.
   – Не фантазируйте, – улыбнувшись, сказала Дина, – если бы мы с вами упали на дно того ущелья, то не находились бы здесь.
   – Но этого быть не может, – вскричал я, начиная сердиться, – с того самого момента, как мы сорвались со скалы, прошла половина моей жизни. Вы хотите сказать, что все это мне померещилось.
   – А что именно? – с чисто женским любопытством спросила Дина.
   – Что вы стали моей невестой после того, как мы обручились.
   Дина покраснела.
   – Потом я уехал домой, и со мной начались все эти самые приключения. Вы же обещали, окончив медицинское училище, приехать в мой город, чтобы выйти за меня замуж.
   У Дины от моих слов перехватило дыхание. Но я уже начинал сознавать, что что-то здесь не так. Так долго она не могла меня водить за нос. В эту минуту в палату заглянули две молоденькие девушки-практикантки, которые сообщили мне о Великой Женской Революции. Они посмотрели на меня, засмеялись и убежали.
   – Дина, скажи мне, а войны всё ещё идут на земле?
   Но она спросила меня сама:
   – А почему это тебя интересует?
   – Скажи мне, только серьезно, люди ещё в мире умирают?
   Она рассмеялась. О женской революции я её уже не спрашивал.
   – Скажи, а кто заведует этим отделением, женщина или мужчина?
   – Женщина.
   – Еврейка?
   – Кажется, да.
   – Недавно у нее муж погиб в автомобильной катастрофе?
   – Верно, – удивилась Дина, – откуда это вам известно?
   – Это же всё было, – обрадовано воскликнул я, – его звали доктор Даппертутто. А куда делся молодой санитар с голубыми глазами, который прибился к больнице, а раньше был бомжем?
   Дина пожала плечами и не менее удивленно ответила:
   – Был такой, но пару дней назад куда-то исчез и на работе больше не появлялся.
   – А хочешь, я тебе кое-что покажу?
   Дина ждала от меня новых сюрпризов. Я сел на кровати, потянулся к тумбочке и вынул из ящичка складной ножичек
   – Это мой ножик, – обрадовано воскликнула Дина, – я думала, что его потеряла. А где ты нашёл?
   – Ты же сама подобрала его на дне ущелья и подарила мне.
   Дина с недоверчивой улыбкой на устах повела бровью. Она до сих пор думала, что я её разыгрываю. И тут я понял, что именно сейчас должен сделать решительный шаг. Я протянул ножик и, когда она взяла его, поймал её руку.
   – Дина, – сказал я тихо, – ты помнишь, как я там, наверху, прочитал тебе стихи, которые тогда сочинил.
   – О прекрасной фее? – Дина потупилась, опустив голову.
   – Так вот знай, что я тебя очень люблю, и хотел бы на тебе жениться.
   Она ничего не ответила, но я заметил, как дрогнули ее ресницы.
   – Конечно, здесь не место и, может быть, не время делать подобные признания и предложения, – сказал я твёрдо, – но по-другому я не могу. Слишком многое я пережил за это время. Поэтому ответь мне прямо сейчас. После того, что я тебе сейчас сказал, могу я считать тебя своей невестой?
   Дина, не поднимая глаз, чуть слышно ответила:
   – Да.
   – Тогда я во второй раз буду просить твоей руки у твоего отца.
   Дина подняла на меня свои карие глаза восточной красавицы и, улыбнувшись, произнесла:
   – Опять шутите?
   – Нет. Я не шучу, – воскликнул я так громко, что в палату заглянули двое – симпатичная молодая пара, держащаяся за руки.
   И к своему большому удивлению я признал в них принца Фогельфрая и небожительницу Гаю Шьенцу. Принц мне подмигнул, а Гая, приложив палец ко рту и улыбнувшись, одними губами произнесла: "Тс-с!" Затем они поцеловались на моих глазах, помахали мне рукой и в обнимку исчезли в проёме открытой двери.
   Как только я вышел из больницы, мы с Диной поженились. Сыграли свадьбу в Нальчике, и я со своей очень молодой супругой после полугодичного вынужденного отпуска вернулся в родной город в Сибири.
   В университете все знали о случившемся со мной несчастье в горах. Но я-то считал то происшествие счастьем. Это через него я так сблизился с Диной и даже сумел стать ее мужем. Дина оказалась удивительной девушкой, о многих ее достоинствах я и не подозревал.
   Мне повезло. Находясь в полусознательном состоянии, делирии, я прошёл хорошую школу мужчины, благодаря принцу Фогельфраю, и научился разбираться в кое-каких тонкостях женского характера с помощью моей мудрой подруги Гаи Шьенцы. Это помогло мне умело начать наши семейные отношения с Диной с самого первого дня, на котором я, как на tabula rasa, начал бережно выводить начальные буквы азбуки сложной науки, именуемой "супружеская жизнь". Минуло пять лет. У нас родилась умная и красивая дочь, которой уже исполнилось четыре года. За все это время мы ни разу с женой не ссорились, и по сей день живем с ней душа в душу.
   После моей поездки на Северный Кавказ я предложил ректору тему для защиты моей диссертации об истории женской империи до её упадка в галактике радиоизлучения Cas A созвездия Кассиопеи, которую он отклонил, заявив, что мне необходимо ещё немного подлечиться. Но на него я не в обиде. Многие знания, почерпнутые мной в той части космоса, настолько мне пригодились, что я выдвинул ряд оригинальных теорий, имевших хождение среди учёных женщин в научно-исследовательском центре на искусственной планете. Эти теории, принятые в научном мире как самые смелые гипотезы, принесли мне славу очень перспективного учёного. Мои статьи печатаются в самых известных научных журналах мира. Помимо своей основной специальности историка я защитил уже несколько диссертаций по теории квантовой механики, химии, биологии, астрономии и математики. О надлунном городе фей я пока ещё никому не рассказывал. Но как-нибудь все же найду время и попытаюсь разгадать тайну этого волшебного города. Часто глядя по ночам в звездное небо и вспоминая пережитые волнения, я пытаюсь понять, каким образом мы связаны с небом и почему многое, промелькнувшее тогда перед моими глазами в делирии, я встречаю на каждом шагу в окружающей меня реальности. Возможно, согласно теории шведского ученого Эммануэля Сведенборга, часть нашего сознания, подобно двойнику, в образе ангела живет на небе.
   Время от времени он вмешивается в наши земные дела, а также уносит нас в свои запредельные сферы, где в разных небесных обществах мы слышим потусторонние голоса, подсказывающие нам истину, и видим идеи, которые потом претворяем в жизнь. Что же касается нашего отношения к чудесам, то мы, как я считаю, не должны оставлять без внимания ни одного чуда света, потому как мы сами, мужчины и женщины, являемся таким чудом.

   Конец

   Ноябрь 1985 – май 1986, февраль-март 1994