Утром у собачьей поликлиники толпился народ и снимал на телефоны происходящее.
Крупный черный пес, стратегически присев на задние лапы, упирался на входе. Сзади его безнадежно подталкивала вспотевшая песья бабушка, а спереди храбро пыталась тянуть за ошейник поликлинишная секретарша.
Я знаю этого пса, добродушный увалень величиной со среднего медведя.
Я понимаю это пса, его гуляли как бы от чистого сердца, а потом вероломно заманили за угол, как раз к дверям заведения, где так страшно, что даже не хочется пререкаться с котами в приемной. А уж в самом врачебном кабинете, когда лезут в попу, в пасть, в уши, колют иголками - там уже совсем невмоготу.
Из недр поликлиники вызвали большого медбрата. Он поднял на руки пса и пытался с ним протиснуться в дверь. Но не тут-то было. Этот медбрат даже один с трудом проходит в дверь. А тут, можно сказать, слон с медведем. Он честно пытался и задом, и боком, но вскоре понял, что никак, и поставил пса на землю. Тот сразу лег поперек двери, так что его даже вкатить уже не получится.
Прибежала докторша с печенюшками. Одну дала сразу в рот, другой поманила. Пес вытянул лапу, осторожно вышиб печеньку, подвинул к себе и схрумкал. Потом развалился на спинке и потребовал себя чесать, начиная с передних подмышек.
Песья бабушка встала на коленки и зашептала ему в ухо.
Что она шептала ему? Что без прививок его не возьмут летом в деревню на озеро? И в лес не повезут гулять никогда? Не дадут пищалки, кость и резиновую курицу? Вообще ничего не дадут, выгонят из дому? Не будут чесать и гладить, звать на вкусненькое? Разлюбят навсегда?
Не знаю уж, что там шептала ему бабушка, но пес встал, отряхнулся и поперся в приемную.