Реинкарнация. Рифмованная проза
Существует ли в мире реинкарнация или это игрушка цивилизации, что придумали люди для развлечения, существенного не имеет значения. Мечта, иллюзия или реальность, излишни здесь точность и пунктуальность. Тут не помогут научные опыты. Сомненья напрасны, изысканья и хлопоты. Не дано человечеству это познать. Мы можем лишь верить и предполагать, о бессмертье души своей, фантазируя. Иль, как атеисты, иронизировать: «Веществ есть в природе круговорот, остальное домыслил глупый народ». Мне ж сладок обман, я хочу заблуждаться, с верой в вечную жизнь не желаю расстаться. И хочется знать, где исход, в чем начало. И жизни одной мне все-таки мало.
Как же прошлую жизнь я прожила? Кем в жизни забытой я все же была? Навзикая гречанка – может быть я.? А вдруг Калевала родной мне была? К кому на свиданье в карете я мчалась? Кого в колыбели крестьянской качала? Кто мне под балконом в Венеции пел? Кто невестой увез меня в княжий удел? У какого костра я тихо сидела?
В чьи огненны очи с восторгом глядела? Дворец или храм, или хижину бедную дарила судьба мне, я просто не ведаю. Арфы струны ласкали мои нежные пальцы иль вышивали златом на пяльцах, иль в монашеской келье распятье держали, иль из ревности хана разили кинжалом? А может быть ланью бала я тогда иль цаплею белой у кромки пруда... В парке французском стройной акацией, в салуне кокоткой в застиранной грации, страшным шаманом в чуме ненецком, толстым бароном в замке немецком, убийцей наемным, вором, пиратом, гуру, целителем, акробатом, отшельником, кладоискателем, нищим, в Альбионе туманном проницательным сыщиком? Может, с грандом испанским я шла под венец. Может, пьяницей горьким нашла свой конец. Хорошо, что забыто это все до поры. Видно это в условиях вечной игры. Нас пожалел милосердный Создатель,
в новое время новой жизни податель. Жить и помнить былое, нам было бы сложно. А любить вновь и вновь совсем невозможно. Лишь во сне или в грезах картины всплывают
будто не мозг, а душа вспоминает что-то родное, до боли знакомое, но неуловимое и невесомое, нечеткое, смутное в дымке времен, неведомых нравов, чуждых племен. Только в сердце мое уверенность просится, что лично ко мне это точно относится…
Вот я бабочка белая в стае родной. Утоляю я жажду из лужи водой. Видно дождь был обильный, наверно гроза. А за забором пасется коза. А забор этот старый, темные доски,
А за ним палисадник деревенский, неброский. Я смотрю снизу вверх на забор и на небо…
Было это со мной или все-таки не было?
А вот я касатка. Буря на море. Что мне хорошо, то другим горе. Тонет корабль в страшный шторм вдалеке, а мне так привольно на высокой волне. И людей, что кричат перед смертью, не жаль. Я просто смотрю в эту черную даль…Потом я нырнула. Тишина в глубине. Наяву это было или, может, во сне?
Вот новая жизнь, и тело, и век. Я красивая женщина, я уже человек. Смуглая кожа, черные очи . В Персии древней звездные ночи. В гареме танцую, мониста звенят.
От огня факелов шальвары блестят. Тонкие брови, гибкие руки. На стенах шатра стрелы и луки. С терпким шербетом кувшинЫ на коврах. На подушках парчовых возлежит падишах, щедрый и властный мой господин. В чалме златотканой сверкает рубин.
На талии тонкой дамасский кинжал . Он с улыбкой врагов своих на кол сажал,
коль было на то у него настроенье. На муки взирал он без сожаленья. Чеканные блюда со сладкой халвой, с изюмом, фисташками и пахлавой. Раб чернокожий с опахалом павлиньим …
И вот уж я днем у костела в Севилье. Кружевная мантилья, на платье оборки. В окнах кареты раздвинуты шторки. Веер в ручке дрожит, мои щеки пылают. Уронила платок, а Он поднимает, богатый, корыстный, идальго красавец, искусный в любви, эгоист и мерзавец…
Мелькнула картинка, и нет ее вновь.
А меня ожидает иная любовь. Восемнадцатый век. Деревня французская. Я бреду по дороге пыльной и узкой. Я кольцо променяла на живую козу. Я на тачке убогой ее к дому везу. Я красива еще, я вдова молодая. Как детей прокормить четверых я не знаю.
Я пашу вместо лошади землю весною , от страха и муки не плачу, а вою… И меня пожалел инвалид без ноги. Видно добрые ангелы мне помогли. На своей деревяшке он везде успевал, свое счастье земное не прозевал. Стеклодувом отличным слыл в предместье Парижа, синеглазый, веселый, кудрявый и рыжий. Мы детей воспитали и внуков растили. За любовь мы любовью друг другу платили…
А вот я мужчина, спешу на свиданье. В сердце моем поселилось страданье. Я тайно встречаюсь с замужнею дамой. Роковая любовь. Душевная рана. Я бесстрашен, силен, знатен и молод. Шпагу в дело пустить, не нужен мне повод. Но дама моя из семьи королевской. Нами играют судьбы арабески. На мне шляпа с пером и черный камзол.
Я боюсь опоздать, я рассержен и зол. Мне ветер в лицо. Я стегаю коня. Плащ, словно крылья, за спиной у меня. Уплывает Луна за рваные тучи, как свидетель трусливый, на всякий случай. Вот дом на окраине крупного города. Он дороже мне груды каменьев и золота. Дождь холодный, косой все хлещет и хлещет.
А в желанном окне свет свечи еле блещет . Я по лестнице шаткой барсом вбегаю
И страстно и жарко Ее обнимаю…
А вот я в машине черной немецкой в пан-бархатном платье и лисьей жакетке. Я брюнетка. Сверкают белые зубы, вишневой помадой накрашены губы. В шляпке цвета бордо с полями большими с генералом фашистским еду в машине. Черный шов на чулке, высокий каблук. Я оказалась с арийцем не вдруг. В лакированной сумочке донесенье
Я хохочу и дрожу от волненья. Браунинг под кружевными платками. Яд во флаконе с дорогими духами. Баварец доставит прямо до места через границу в Россию до Бреста.
Он фронтовик , не штабной генерал, что русской доверился – не предполагал. Жилистый, старый в пенсне господин, был лет тридцать назад импозантный блондин.
Не знает нацист , что шпионку везет. Скалит в улыбке зубастый свой рот…
Зачем мы живем, кричим и страдаем, любим, волнуемся и умираем? Для чего-то проходим мы жизненный круг? И не зря все придумано это, мой друг.
Смысл жизни таится в жизни самой, в предчувствии счастья цветущей весной, в горячке любви и сладком томленье, в тоске расставанья и дрожи волненья, в надежде, в отчаянье и в созерцанье, в восторге, в грехе, и в слезах покаянья...