Глава 9. «Античная школа»
Полуподвальная выставка живописи для «своих» заканчивалась. Местное художественное сообщество на волне всеобщего освобождения России от Советского Союза в своё время отвоевало довольно приличное по площади подвальное помещение в одном протяжённом сталинском доме, выходившем парадным фасадом на Ленинский проспект Москвы.
В ажиотажные дни там иногда собиралось до сотни любителей современной живописи и графики, скульпторы выставляли свои работы, иногда и забывая их потом на годы, частенько заходили музыканты и их поклонники.
Со временем бывший подвал превратился в галерею, куда можно было запросто зайти любому смертному, чтобы поразиться шедевральности линий и игрой светотеней непризнанных пока гениев холста и гипса. Пристенные самодельные стеллажи были заставлены всевозможнейшими образцами изящных искусств, поделками из любых, самых невозможных материалов, изделиями из полудрагоценных камней, чеканкой, выжиганиями по дереву; полотна свисали порой непостижимым образом, исхитряясь гнездиться в каждом выступе мощных балок подвальных перекрытий; стопками лежали акварели на старых, крашеных коричневой краской, табуретах, некоторые имели честь пришпилиться между холстами в золотых рамах, и было совершенно непонятно: зачем в такой тесноте ютится всё это великолепие художественной мысли?
Надо бы отметить, что многие известные художники некогда начинали выставляться именно здесь, как бы тренируясь, закаляясь перед будущими настоящими сражениями на официальных выставках, проверяли свои детища на подвальных активистах.
Центром галереи (если вообще можно было назвать это центром) был старый чёрный рояль с одной сломанной ножкой, хотя и стоял в углу на небольшом подиуме, изображавшем сцену.
Да, здесь ещё и играли на рояле!
Около десятка рядов стульев заполняли залу, что означало: подвальная галерея жила своей жизнью, и жизнь эта не была пассивной. Здесь собирались юные дарования, и знакомые юных дарований, и знакомые знакомых всё тех же юных дарований, а также их родители, бабушки, дедушки, знакомые родителей и т. п.
Иногда заходила художественная элита, саркастически оглядывавшая свою альма матер и подспудно вычисляя среди молодёжи потенциальных конкурентов… да и кого здесь только не перебывало!
После рояльных музицирований признанных мэтров жанра дарились цветы, отвешивались поклоны; всё представлялось вполне настоящим, только восхитительно камерным; посетители местной округи и почитатели знакомых талантов, как и на настоящем спектакле, хлопали в ладоши, иногда кто-нибудь звучным басом бросал «Браво!»... театральность соблюдалась полнейшая!
Но в отличие от настоящего театра входных билетов не существовало, и в перерывах действа можно было вполне демократично побеседовать с солистом или попить чайку, приготовив его самостоятельно за неказистым столиком.
Подобные встречи заканчивались далеко за полночь, когда особо выдержанные раздвигали стулья, организовывали из местного подручного материала столики и заставляли их довольно живописно заранее принесённой снедью, домашними закусками, чаями и винами, шумно беседовали, читали стихи свои и любимых русских поэтов.
А если отмечали национальные праздники, юбилеи, если являлись некоторые знатоки хорового пения, то из открытой форточки со двора можно было услышать в исполнении строгих мужских голосов и «Дубинушку», и «Вечерний звон», и ставшие классикой многие другие русские и украинские народные песни.
Всё это великолепие помещалось под вывеской «Античная школа», приделанной к утлому входу, а на какие средства эта школа существовала, какой благодетель оплачивал счета за электричество и воду, наверное, мало кто знал.
Именно там за одним из импровизированных столиков беседовал художник Алексей, тот самый… со старейшим из организаторов вышеупомянутой галереи, и это было первое публичное место, какое посещалось им после поездки в поволжский городок.
- Алёша, я давно не был на Волге - наверное, старею! - как там народ? Из местного новенькое что не раскопал? Я, знаешь, уже почти не пишу, вот с молодёжью больше вожусь; есть зелёненькие совсем, но ужасно злые, в графике особенно…
Знаешь, один мне как-то заявил, что, мол, время авторитетов прошло, а подмастерьем у меня становиться не собирается, но приходит почти каждый день, и почти каждый день это мне высказывает.
Представляешь - подмастерьем!
- Это случайно не тот, который вас за глаза называет Павлом Вторым?
- Я и без него знаю, что я Павел, но почему – второй?
Кто первый?
- Значит, не знаете…
Первый - император всероссийский, Павел.
- Это как понимать? Он же сумасбродом был. Неужели я на него…
Впрочем, в профиль немного…
- Не обижайтесь; кое-что он успел, и вовремя успел, и для культуры русской тоже. Кстати, и об искусстве немного: в городишке том неплохая галерея, да и музей местный хорош, и люди туда ходят!
- Ты же, кажется, на Волгу ездил не по музеям шляться; хвастай, что закончил!
- А разве вы не знаете, что я из-за Алисы…
- До Волги докатился? Не хочу знать. Впрочем, тем более; на такой волне можно замахнуться на многое.
- Шутите, Павел Андреевич…
- Какие шутки! У меня всегда после очередного скандала с очередной бывшей такая энергия выливалась на холсты, столько эмоций, через край лезло, а ты…
Тебя с неба помазали - не совсем, правда, так, вскользь по макушке пришлось; ну уж извини, говорю как есть! – цени, и не оправдывайся. Прошёл слушок, что ты всё порвал. Неужели, правда? А вот Павла Андреича я тебе ещё припомню…
- Закончил одну только вещь, да и новая всего одна появилась, а остальное в печке местной сгорело. Там печное отопление – самое настоящее, натуральное; горит замечательно, колоссально горит, тяга сумасшедшая!
С нашим братом-художником как-то не довелось пересечься, но одну встречу до смерти помнить буду. Представьте: провинциальный бар, накурено так, что дым глаза ест, зашёл поздно, столики заняты, три или четыре сдвинуты. Одно место за крайним придвинутым столом освободилось прямо перед моим приходом; я и плюхнулся, и не помню потом, кто кому наливал. Всё тянул и тянул «Кровавую Мэри» из своего стакана, и вот сидевший визави меня за минуту вычислил, кто я и что я, и отчего пью, и вычислил так, как по стенке размазал, в минуту бросив мне в лицо всё своё пренебрежение ко мне.
Настроение у меня тогда было никакое, работа не шла, да и Алиса перед глазами, как живая, стояла.
Не давалось мне выражение лица её запечатлеть!
Да вы угадаете это её состояние! Вот вспомните: когда мелькнёт некое торжествующее и лукавое вместе с тем нечто в глазах её, да с еле заметной улыбкой в полуобороте, когда неспешно отвечает на приветствие, лениво, но всё же с ожиданием некоторым: а какова реакция на её небесное явление, будет ли продолжение, будут ли комплименты?
У меня десятки эскизов собралось - всё не то! Кажется, в одном только что-то похожее на ожидаемое состоялось, да и то как-то неубедительно, вот это и не давало покоя.
И под тоску такую, под нескончаемый жестокий коктейль этот - на тебе – раз! Живи на здоровье… как пощёчина!
Так после этой встречи я неделю к холстам не прикасался. Бродил в лесных окрестностях, в поля пробирался на весь день до ночи, к рыбакам набивался в помощники.
Есть что на Руси посмотреть!
Километров пять вдоль Волги от городка – леса непроходимые, и вдруг как бритвой обрезает – поля, куски непаханой земли, по балкам редколесье. Склоны оврагов в травах степных - куда там ароматам парижским!
Однажды карабкался по обрыву – а обрыв попался замечательный! - но так и не смог его одолеть; ездил паромом через Волгу на левобережье, там уж настоящие поля подсолнечника и кукурузы, виды такие, что голова кругом. Но больше запал в душу обрыв этот.
Кстати, вторая моя вещь, новая совершенно, как-нибудь захвачу показать…
Алексей всё говорил и говорил, но Павел Андреевич, глядя на него сквозь толстые стёкла очков, слушал, как сквозь сон, вдруг припомнив первую встречу с ним.
В то лето удивительно цвели липы, и в то лето он остался в Москве.
Летний сезон – пора выездов художников на этюды, подальше от городского шума, но его старый, хороший приятель, директор местной школы, попросил занять нескольких учеников своих, которым не светило отдохнуть в оздоровительных лагерях, на полтора месяца. Короче, присмотреть за ними в Москве. И он занимался с ребятами рисунком и композицией, знакомил с историей мировой живописи, водил по московским музеям и галереям, знаковым для себя местам своей любимой старой Москвы, рассказывал об особнячках московских, о молодости своей. Пояснял, как выбирать натуру пейзажа, что иметь необходимое под рукой, для каких целей, и уже после недели просветительской художественной деятельности, стал считаться настоящим другом среди этой небольшой подростковой группы.
Он не видел себя педагогом, просто был им по крови, и даже больше педагогом, чем художником. Многих личностей пустила в свет Галерея, и многие таланты, сами того не подозревая, оформились в таланты только потому, что были интересны ему. Именно он обнаруживал те направления в их творчестве, которые впоследствии и приводили молодёжь к успехам.
Как-то в один из летних поздних вечеров того занимательного периода его активной педагогической деятельности, а точнее, уже ночью, его разбудили.
Звонок верещал без перерыва, и было ясно, что свершилось нечто из ряда вон выходящее. Наспех накинув халат, прошёл в коридор и распахнул дверь. Перед ним предстала во всей своей разгневанной красе местная гроза начинающих хулиганов дома, соседка по подъезду Светлана Степановна, а если очень коротко и попросту, то СС. Своё страшное специфическое прозвище она получила давным-давно от тех же местных бывших малолетних хулиганов за жестокость, беспощадность, и, главное, неотвратимость в последствиях. Те же хулиганы передавали неоднозначную на слух аббревиатуру как эстафету подрастающим хулиганистым поколениям дворовой территории.
Светлана Степановна в силу своей приверженности к старым порядкам, которые унаследовала ещё от сталинской школы, обладала избытком свободного времени. Бывшая балерина Большого театра, она рано вышла на пенсию, своей семьи завести не удалось, и потому чувство самореализации притянуло её к дворовому авторитетному сообществу бабушек на скамейках. Она всегда обладала самой свежей, проверенной информацией, знала о жильцах своего огромного многоподъездного дома всё, или почти всё, и потому снискала вполне заслуженное уважение участкового и всех почтенных старожилов дома.
- Ну, Павел Андреевич, уж от кого-кого, а от вас я никак не ожидала такого. Почти двадцать лет думала, что вижу в вас порядочного человека, но сегодня поняла, что ошибалась.
- Да что случилось, Светлана?
- Я Вам больше не Светлана!
Ваша «Античная школа» не вполне оправдывает своё прозвище! Это не школа, это какой-то вертеп. Один из учеников ваших, наверное, новенький, вот в это самое время, то ли в насмешку над человеческой моралью, то ли в издёвку над всеми нами, заперся в галерее с девицей, раздел её донага и на виду у всех уже как второй час переносит на холст её выдающиеся прелести. И даже не загородились, бесстыдники. Нарочно расположил её против единственного окна, включил всё освещение, хватает её бесцеремонно за все части тела. Нас он не слышит, у них там магнитофон орёт, народ собрался против окна, возмущается…
О чём ещё мстительно вещала СС, Павел Андреевич не стал слушать. Как есть, в домашнем халате и тапочках, пулей выскочил из квартиры в темень. Галерея светилась изнутри единственным маленьким окошком, выходящим во двор, около которого нервически шумно делились впечатлениями вышеупомянутые бабушки, постоянные обитатели подъездных лавочек, задержавшиеся во дворе до полуночи.
Дверь в галерею действительно была заперта изнутри, но кому, как не Павлу Андреевичу, были известны все секреты этой двери! Небольшое движение хозяйским плечом... звук падения металлической щеколды на кафель… попались!
Так состоялось его знакомство с Алексеем и Алисой, которая по совместительству иногда соглашалась играть роль натурщицы. Как потом выяснилось, молодые люди спрятались вечером перед уходом Павла Андреевича за штабелем подрамников и остались одни среди картин и скульптур, закрылись на всякий случай на щеколду, да вот пропустили момент, не затемнили окно во двор и забылись, поглощённые реализацией своих сокровенных замыслов. Происшествие чудесным образом сблизило хозяина галереи и молодого художника с его музой, и даже впоследствии смягчило жестокосердную Светлану Степановну.
Но было уже очень поздно. Алексей проводил гостеприимного хозяина к его подъезду и пешком направился к себе в Новые Черёмушки. Пока проходила очередная выставка, над Москвой прошёл дождь, но теперь тучи разошлись, вечерняя сентябрьская свежесть разлилась по городу. Художник медленно пересекал улицу за улицей, вспоминал случившееся с ним в последнее время, разговор с Павлом; новые думы наполняли его. Интересно жить на этом свете, господа: когда появляется мечта именно в то время, когда бредёшь ночью по знакомым улицам к себе домой, когда воздух чист и свеж, и уже чувствуется приход благословенной осенней поры, знакового времени поэтов и живописцев, философов и театралов.
Но это ещё будет, это ещё впереди; не хочется думать о проблемах, хочется наслаждаться огнями и красками ночного города, мокрыми, блистающими тротуарами, и даже усталость, подкравшаяся незаметно, мила, а всё остальное в эту минуту – неважно; будет новый день, будут новые встречи, новые и новые сюжеты.
16. 03. 2014.