Рассказ «Мой первый бой» был выделен Иваном Матвеевичем. Позднее он вошел составной частью в главу «Дорога к фронту» (прим. автора).
Как быстро летит время! Уже отмечаем 55-ю годовщину Победы! Наверное, никто не может избавиться от своих воспоминаний! Верно говорят: прожитое не вернётся, а в памяти не сотрётся…
Я с первых дней рвался на фронт. Казалось, что война без меня закончится. А на фронте оказался только в начале лета 1942 года. После ускоренного курса училища направили в Чувашию, на станцию Вурнары, в запасной полк, где по месячной программе готовили маршевые роты для фронта. Дали мне взвод пожилых солдат - 50 человек. Шла мобилизация уже старших возрастов. Во взводе было два фронтовика, выписанных из госпиталя после ранений. С интересом их расспрашивал: что там, на фронте? Что такое передовая? Как в действительности идут бои? Фронтовики говорили о передовой, о боях только хорошее, интересное, нестрашное. После таких рассказов хотелось быстрее оказаться на войне. Наверное те, кто испытывал лихо войны, про себя посмеивались над моей наивностью.
В конце мая подготовка маршевых рот нашего батальона закончилась. Нас погрузили в эшелон и повезли на Москву. На станции Перово сделали санобработку, сменили наше х/б б/у на новое полевое обмундирование. Солдатам – ботинки с обмотками - многокилометровыми «гусеницами». Командирам – кирзовые сапоги. В новые вещмешки загрузили запасное бельё и всё личное имущество. Расстался я со своим неудобным головным убором – шлемом с громоотводом и одел пилотку. С детства мы восхищались этим необычным головным убором красноармейцев. Только позднее узнал, что это наследство мы получили от царя. По его решению шлемы были пошиты в годы первой мировой войны для парада Победы русских войск в Берлине. А носить их пришлось Красной Армии.
После Москвы наш эшелон шёл на Калининский фронт. Уже в дороге нам выдали «смертельные медальоны» - чёрные пластмассовые футлярчики. На поясе армейских брюк для них есть специальные карманчики. В этот футлярчик вкладывается жёлтая бумажка. На ней прописывается всё, что нужно знать живым о погибшем: Ф.И.О., год рождения, каким военкоматом призван, домашний адрес и группа крови. Каждый из нас заполнил эти сведения, правда, группу своей крови мало кто знал. Записи нужно было делать только простым карандашом. После заполнения этих медальонов, как-то все сразу почувствовали, что передовая – штука опасная.
Наш эшелон быстро шёл к фронту. Наверное, где-то нас уже ждут. Передали по вагонам, что на станцию выгрузки прибудем затемно, пока не рассвело. Нам нужно было быстро выгрузиться и ускоренным маршем следовать к месту назначения. При разгрузке строго соблюдать светомаскировку.
Где-то в пути наш эшелон задержался и на станцию прибыли уже засветло. Узнали, что это станция Селижарово, значит до фронта ещё километров 80. То, что увидели на станции, не способствовало поднятию нашего боевого духа: разбитые вагоны, искорёженные рельсы, трупы коров (некоторые ещё мычат), разорванные мешки с мукой, крупами. Тут же, на разбитых путях, догорает немецкий бомбардировщик. Группа солдат и железнодорожников расчищает основные пути.
Вероятно немцы знали о графике движения нашего эшелона, в том числе и о времени прибытия на станцию Селижарово. Но наш эшелон задержался в пути, а в это время подошёл эшелон с продовольствием. Его-то немцы основательно разбомбили. А может быть наши военные железнодорожники специально поменяли время разгрузки эшелонов. Шпионы и разведчики работали и с той, и с другой стороны. Вместе с нашим прибытием над станцией появились пятёрка И-16, под их прикрытием мы быстро выгрузились и быстрым маршем двинулись в сторону фронта. Дорога пошла лесом и, вскоре, нас встретили представители части, на пополнение которой мы прибыли. Маршевые роты переформировали по полевому штату. Из нашей роты сформировали роту истребителей танков. В моём взводе осталось 42 человека. На очередном привале мы получили оружие и боеприпасы. Нашей роте в дополнение к стрелковому оружию выдали противотанковые гранаты и зажигательные бутылки. Не очень грозное оружие против танков, но хоть что-то есть.
На одной из лесных полян во время дневки обнаружилось, что мы движемся к фронту в составе полка. Есть знамя и оркестр. Шли только ночью или во время дождя и низкой облачностью. Немецкая авиация господствовала в воздухе и контролировала прифронтовые дороги. А наша дорога была разбитая, на ней жидкая грязь, кое-где сохранилось булыжное покрытие, почти постоянно моросил дождик. Вся наша одежда промокла насквозь.
Начиналось хмурое утро, редкий дождик. Около дороги, на взгорке полуразрушенный сарай, редкие деревья, под которыми лежат, сидят десятка два раненых. Видны белые бинты с тёмными пятнами. Вероятно, какой-то медпункт собирает раненых для эвакуации в тыл после недавнего боя. Мы с интересом присматриваемся к раненым - ведь они только несколько часов назад были в бою. Кто-то из командования части принимает необычное решение: вынуть из чехла знамя, строевым шагом, под оркестр, с равнением на раненых – отдать им честь. Несмотря на усталость и дорожную грязь, солдаты подтянулись, старались идти в ногу, повернули головы в сторону раненых. От такой чести раненые, кто мог, встали и в меру своих возможностей постарались обозначить стойку «смирно», как положено отвечать на такое приветствие по Уставу. Не разглядеть было глаза раненых, но в наших рядах у многих на глазах были слёзы. Мне кажется, что все, кто остался в живых, навсегда запомнили эту картину и своё самочувствие на прифронтовой, предрассветной, разбитой дороге…
Двигаемся дальше, с головы колонны то и дело передаются команды ; «Ускорить движение!», «Ускорить шаг!». Чувствовалось, что передовая где-то близко – слышен не только гул, но и разрывы отдельных снарядов… А на очередных привалах со всех сторон, несмотря на усталость, слышится громкий говор, веселье, а подчас и солёные прибаутки, взрывы смеха. О предстоящем бое, о противнике старались не говорить, не думать. Кто-то доедает свой НЗ. Перед боем, особенно перед первым, солдаты обмениваются адресами, чтоб в случае чего, не надеясь на штаб, написать родственникам. Обмениваться адресами казалось бы обычное дело, но сейчас приобретает совсем другой смысл, чем в мирное время, ведь кому-то из них придётся писать о смерти другого.
С наступлением темноты маршрут нашего батальона изменился, пошли куда-то влево. Шли всю ночь. Не шли, а «дёргались» – то идём, то опять стоим. Справа, то и дело, вспыхивает стрельба и взлетают ракеты. Перед рассветом объявили очередной привал. Чувствовалось, что передовая где - то совсем рядом. Проголодались. Надеялись на горячую еду, но кухни не было. Хотя от фронтовиков знали, что перед боем не кормят – при ранении в живот после еды редко кто выживает.
Отдохнуть от «дёрганного» ночного марша не успели. Все возбуждены и стараются накуриться до одурения. Вся моя годичная служба в армии была как бы подготовкой к тому, что предстоит сегодня: мы уже знали, что с рассветом будем введены в бой. Это известие довели до нас, и мы его восприняли как-то буднично, как обычное распоряжение на продолжение марша. А хотелось услышать что-то другое, приподнятое. Ведь это не только первый бой для большинства из нас. Для кого-то он будет и последним.
Арт перестрелка с нашей стороны переросла в настоящую артподготовку перед наступлением. Но и со стороны немцев усилился минометный огонь. Мы выходим на опушку ольховника. Впереди пологий склон высоты. В 70-80 метрах просматривается наша передовая траншея. Вернулся от комбата ротный и довел до нас боевой приказ на наступление. И всё это как-то второпях, без всяких уточнений, не так, как учили в училище.
Стало светлее. Выше нашей траншеи, по склону высоты в 200-300 метрах, немецкая оборона. Но мы её ещё плохо различаем, только где-то за ней виднеется лесок. Из ольховника броском выдвигаемся в первую траншею. В ней находились солдаты, но их было мало. Наверное, когда мы перейдем в наступление – их отведут на переформирование.
Когда мы выдвигались из ольховника - немцы нас наверное наблюдали, поняли, что мы готовимся наступать и огонь сосредоточен уже по нам. Воздух то и дело пронизывал тягучий вой – «Ви-и-и-и-у!», который заканчивался резким разрывом сзади нас. Поняли, что это мины. Со стороны немцев возникают новые жала тонких запевов и новые разрывы, осколки со звоном летят над траншеей и залетают в неё. Солдаты в момент разрыва мины слажено приседают в траншее, и винтовки на бруствере так же слажено то поднимаются, то опускаются. И моя первая команда на передовой была, чтобы убрали винтовки с бруствера. Чтобы их не повредило осколками. А мысли теснятся в моей голове: как поведут себя мои солдаты в бою? Справимся ли мы с боевой задачей?
В траншее, куда я спрыгнул, увидел солдата в грязной гимнастёрке, обросшего. Мне он показался пожилым. Когда он увидел меня, то требовательно попросил закурить. Я дал ему всё необходимое, а сам приподнялся над траншеей, чтобы проверить, все ли винтовки убрали с бруствера. Когда я вновь обратил внимание на соседа, то показалось, что он заснул с дымящейся цигаркой во рту и привалился к стене окопа. Я удивился, как можно спать в таком грохоте разрывов. Когда наклонился к нему, то увидел под обрезом пилотки в голове отверстие и из него шел пар и кровь. Так неожиданно, быстро, без крика человек убит. Человек, с которым я только что говорил, которому дал закурить. И его уже нет, он мёртв, и у него во рту дымит цигарка. Оказывается, на передовой так неожиданно, буднично, без проявления какого-то героизма, погибают солдаты. Я эту первую смерть на моих глазах воспринял очень остро. А потом, когда видишь много смертей, как-то привыкаешь к ним. Но всё равно, каждая смерть на твоих глазах оставляет в душе какие-то зарубки.
Первого немца увидел здесь же, мёртвого, перед окопами. Наверное наши предшественники отбивали атаку немцев. Впереди ещё трупы немцев и наших. А этот, ближний, уткнулся головой в грязь. Рядом валяется засаленная пилотка, широкая спина обтянута светло-зелёным мундиром, который задрался на спине, видна серая рубаха и тёмные подтяжки, на ногах сапоги с раструбом. Но сейчас здесь огневой бой нарастает, усиливается свист пуль. Когда стреляешь сам, то свиста своих пуль не слышишь. Свист пуль слышишь, когда они летят в тебя, и невольно пригибаешь голову. Но, со временем понимаешь, что свистящая пуля для тебя не опасна, она пролетела, но следующая может быть твоя. Со временем начинаешь различать различные тона свиста пуль. Когда слышишь «Пиу-у! Пиу-у! Пиу-у!» – это безопасно для тебя, они свистят где-то не рядом с тобой, это свист по воздуху. А когда «фьють», «фьють», «фьють»- это уже ближе к тебе. Самое опасное - «Чив Чив! Чив!»– это уже рядом с тобой впиваются в землю. Когда пуля впивается в тело на излёте, похоже на всплеск от камешка, упавшего в болотную жижу.
Но вот сзади взлетела ракета зелёного дыма – это сигнал к наступлению батальона. Первая мысль, что это какое-то недоразумение, ведь столько летит пуль и осколков, перебьют же всех! Приподнимаюсь над окопом – никто не вылезает, все что-то выжидают, а сигнал видели все. Позднее, когда кое-что понял, увидел, как трудно поднять солдат из окопов и бросить их под пули и осколки пока они ещё не обстреляны.
Слышу голос ротного: «Вперёд!» Страшно, но вылезаю. Тот же приказ солдатам взвода: «Вперёд!» Солдаты словно ждали команды своего взводного. Быстро выскакиваем из траншеи и бежим вперёд по склону высоты среди пыли разрывов и дыма. Бежать трудно после ночного «дёрганного» марша. В передовой траншее мы задерживаемся на 5-7 минут, это - не отдых. У каждого солдата вещмешок на спине, скатка шинели через плечо, котелок, противогаз, сапёрная лопатка, подсумки с патронами, противотанковая граната, зажигательная бутылка и винтовка. Позднее вещмешки и шинели оставляли на исходных позициях. Кто-то падает, кто-то поднимается, кто-то остаётся лежать…Кричу: «Быстрей! Быстрей!» Надо скорее преодолеть эти 200-300 метров до немецких окопов. А там ещё неизвестно, что ждёт нас в этих окопах. Поглядываю по сторонам, кажется, что нас много бежит. Прибегаем к окопам. Команда ротного: «В окопах не задерживаться! Вперёд!» В окопах живых немцев нет, наверное отошли по ходам сообщения. Окопы порыты снарядами. Разрушенный блиндаж, несколько трупов, у разбитого пулемёта валяются пулемётчики. Подбегаем к лесу. Команда сверху: «Ложись!» По лесу бьют немцы и наша артиллерия, до них ещё не дошёл сигнал, что мы уже достигли леса. Стреляем по лесу, по кустам вереса, откуда слышны очереди немецких автоматов. Артогонь по лесу несколько ослаб. Нам новая команда: «Вперёд! Ура!» Пробегаем этот лесок до противоположной опушки и видим убегающих немцев. Мы пробегаем по полю ещё 60-70 м и скрываемся в окопы второй линии, стреляем по убегающим немцам. Знаю по немецкой тактике, что сейчас может последовать контратака со стороны немцев, чтоб вернуть утраченные позиции. А контратакуют они обычно с танками. Значит надо быстрее укрепляться на этом рубеже и подготовить противотанковые средства. Обхожу взвод, из 42 человек до боя сейчас в наличии 28, которые добежали до второй позиции. Об остальных надо выяснять: убиты, ранены или где-то отстали… Как быстро тает взвод! Ещё 2-3 таких боя и от взвода останется одно название. А ведь каждого из этих солдат я хорошо знал, с каждым занимался целый месяц.
Все возбуждены, на лица солдат лучше не смотреть. Это совсем другие лица, все как-будто, немного «чокнутые». Прошли сутки, как ели всухомятку в последний раз. Но есть не хочется, хочется только курить и курить. Подходит ротный и говорит: «Команда сверху – закрепиться на этом рубеже!» Что мы уже и делаем. На этой позиции остаёмся до утра. Как быстро прошел этот длинный день! А было это 7 июня 1942 года.
Так закончился первый день моей войны, моё первое познание войны с близкого расстояния. Что-то из увиденного ожидал увидеть, но что-то не мог и предположить. Давно кончилась война, а подробности первого боя засели в памяти до каждой мелочи. Да и каждая острая ситуация на передовой оставила зарубки в памяти или на теле…