Пассажиры электрички

В осаждаемую толпой электричку на Малую Вишеру, Рим Валеев, худощавый мужчина лет пятидесяти, ворвался одним из первых. Взгромоздив свой рюкзак на скамью около окна, он сел напротив и удовлетворенно вздохнул. На этот раз ему повезло. Расчет оказался верным, и двери вагона открылись прямо перед ним. Толкавшиеся вокруг тетки и бабки с сумками, баулами и мешками, мужики, груженные разным дачным скарбом, остались позади. Вагон наполнился мгновенно.
      
– Вы не могли бы снять свой рюкзак? – Раздался неприятный, как показалось, женский голос.

– Ну, началось, – пробормотал Рим и сердито буркнул: – здесь занято.

Он точно не знал, придет ли к этой электричке его сосед по даче, но, как уже у них было заведено, пришедший первым должен был, на всякий случай, держать место до отправления. Эта обязанность требовала определенного нервного напряжения, и он напустил на себя мрачный и сердитый вид. Cлава богу, на этот раз все закончилось довольно быстро. Обладательница неприятного голоса, поджав губы, села возле рюкзака и уткнулась в газету. Еще два места в купе заняли загорелый дед и юноша, сразу же погрузившийся в чтение книги в обложке с устрашающими монстрами. Подоспел и товарищ. Энергично пробившись сквозь уже стоявших вокруг  людей, он загрузил свой рюкзак на багажную полку.

– Давай твой, – обратился он к Риму.

– Подожди, Бронислав, – многозначительно подмигнул тот, освобождая место от рюкзака и шаря в нем рукой. Когда приятель уселся, он жестом фокусника извлек довольно объемистую флягу и два пластмассовых стаканчика.

– Давай по чуть-чуть, – традиционно предложил он, и приятели, под неодобрительные взгляды соседки, влили в себя огненную жидкость. Рим достал из того же рюкзака бутерброды, и они с аппетитом закусили.

– Давай-ка еще по одной, пока не тронулись, – Рим снова открутил   крышку фляги, – чтобы не расплескалась.

– О, Господи, – сидящая рядом женщина негодующе закатила глаза, но на приятелей это не произвело никакого впечатления.
               
Электричка тронулась, застучали колеса, и люди в ней занялись своими делами. Кое-кто выпивал, другие просто перекусывали, читали или разговаривали. Наши друзья тоже не собирались молчать.

Начал Бронислав: – Я недавно Чехова перечитывал, хотя, ты знаешь, я не особенно-то его и  люблю.

Соседка, не выдержав, фыркнула – Как это, не любить Чехова?! – воскликнула она, – Это же классик!

– Вы, случайно, не учительница? – Обернулся к ней Бронислав, – извините, как Вас по имени - отчеству?

– Учительница, Надежда Ивановна, – принимая вызов, гордо ответила та, – ну и что?

– Так вот, уважаемая Надежда Ивановна, согласитесь, что, к сожалению, в нашей школе до сих пор требуют однообразного подхода к литературе. Уж если классик, то им нужно лишь восхищаться и любить, и не дай бог, если ученик выразит свое мнение. Впрочем, нас  в свое время также дрессировали. – Он махнул рукой.

– Да школа это вообще  отстой, – вдруг ворвался в разговор молодой человек.– Я полностью с вами согласен. Мне, например, Толкин нравиться, а меня Тургенева заставляют изучать. Да может он мне вообще до лампочки.

– Совсем с ума посходили с этим Толкиным, – махнула рукой Надежда Ивановна, – у нас в школе уже двоим головы разбили на их дурацких  рыцарских турнирах.

– Да подождите вы про Толкина, я о Чехове, – Бронислав сделал паузу, – Чехов, конечно же, гений, но после его чтения остается на душе такой горький неприятный осадок, как будто вся жизнь такое дерьмо, простите за выражение, да и почти все его герои какие-то ущербные.

Поезд, лязгнув буферами, остановился на  очередной остановке, и Рим тут же наполнил стаканчики.

– За классиков, за простых людей и за учителей, – кивнул он Надежде Ивановне.

Та отмахнулась: – Алкоголики, – пробурчала она про себя.

– Да в России все пьют, – пожал плечами Бронислав, – начиная с президента, но это не по теме. Как-то не спалось мне, и подвернулись чеховские  « Пестрые рассказы». Один из рассказов называется « Пассажир первого класса». Там один толковый инженер рассуждает о признании и славе и делает вывод, что достается она, в основном, людям никчемным. Ну, помнишь, Рим, мы с тобой как-то на эту тему уже разговаривали.
 
– Конечно, – горячо поддержал его товарищ, – и ничего с тех пор не изменилось. Сейчас тоже всякая шелупень на виду. Особенно по телевизору. Настоящих, интересных людей, дай бог, раз в году и можно только увидеть. А в основном политики, артисты да вертихвостки всякие. В общем, представители древнейших профессий. Он в сердцах махнул рукой и потянулся к фляжке. Выпив и отказавшись от закуски, он продолжил: – А реклама? Народ просто зомбируется по этому ящику. Все только о жвачке, тряпках и красивой жизни.

– Вот именно, – Бронислав согласно покивал головой, – насаждается психология потребления.
   
Оба приятеля разгорячились и разговаривали уже довольно громко. Седой мужчина, сидящий в соседнем купе, отложил блокнот, в который что-то
записывал, прикрыл глаза и ждал продолжения разговора.

– Но я хотел о другом, – продолжил Бронислав. – Ведь, представляешь, этот инженер, он же преуспевал! Он понастроил кучу мостов, ему платили хорошие
деньги. Он даже певичку содержал, и вот, на тебе, ее народ замечал и узнавал, и даже порой  восторженные встречи устраивал с дарением цветов и аплодисментами, а на него никто и внимания не обращал. И ему было обидно! Ему тоже хотелось известности, признания, а не только денег. Понимаешь?
 
– Понимать-то я  понимаю, – протянул с иронией Рим, – да только этот твой инженер хоть деньги приличные зарабатывал, а сейчас? В России сегодня не только инженеру – ученому не то что славы, но и денег не видать, как своих ушей.

– Так вот, о славе, – Бронислав поднял палец. – Одни получают ее незаслуженно много, а другие ни шиша. И Чехов об этом написал. Но он не написал о том, что каким бы талантливым человек не был, каких успехов он бы не добивался, восхищаться то нечем. Ведь все дано свыше! И тот же Пушкин ничем не лучше обычного трудяги.

– Ну, это, ты брат, загнул, – хрипловатым баском сказал, молчавший до этого загорелый старик. – Пушкина то зачем приплел? Гордыни у человека конечно много и талант от бога, это ты верно говоришь, но свой дар божий надо еще  сохранить, развить, донести до людей. Без труда ничего не выйдет. Работать-то надо каждому, гений ты или простой пахарь.

– Ага, – обернулся к нему Бронислав, – вот-вот! За работу, пожалуйста. Сколько угодно. Платите, восхищайтесь. Но не за то, что тебе дано свыше.

– Подожди, – перебил его Рим, – а, что, если люди восхищаются как раз этим даром, которого у большинства нет. Ведь это проявление чего-то космического, если хочешь – божественного!

– Да пусть себе восхищаются, флаг им в руки. Да вот только сам этот гений должен понимать, что он такой же человек, как и все, а его дар дан ему свыше.
               
Мозг, подхлестываемый алкоголем, работал в форсированном режиме, впереди открывались новые  необъятные горизонты для спора, дорога предстояла длинная, а во фляжке, приятно лаская слух, булькала заветная жидкость.

Мужчина из соседнего купе, слушавший их разговор, встал и начал пробираться к выходу. Проходя мимо спорящих, академик А., получивший накануне извещение Королевской академии наук из Стокгольма о присуждении ему Нобелевской премии, покосился на приятелей и вспомнил Тютчева: – «Умом Россию не понять, простым аршином не измерить…». – Если даже выпивохи спорят о Чехове и вечных ценностях, то не все еще потеряно.
               
Пассажиры электрички жили своей жизнью. Никому не было дела ни до Нобелевского лауреата, ни до Рима с Брониславом, изобретение одного из которых, позволяющее перевести двигатели внутреннего сгорания на дешевое экологически чистое топливо, пылилось в архивах ВНИИГПЭ*, а предложения второго, по реорганизации энергосистемы страны, позволяющие экономить огромные государственные средства, были похоронены в бюрократических недрах соответствующего министерства....

* ВНИИГПЭ (абр.) – Всесоюзный научно-исследовательский
институт государственной патентной экспертизы.