1.
Я тебя потерял. И это было бы, может, не так горько и обидно, случись это год или два назад. То есть в моей сегодняшней жизни, в эту самую эпоху, когда я родился последний раз. Надеюсь, что последний. Я существую уже вторую жизнь подряд в своем осознанном, мучительном одиночестве. Если честно, то я бы с превеликим удовольствием отправился в небытие, а не на дно бутылки, как сегодня. Тем более, это «сегодня» растянулось на долгие недели и месяцы. Мне почти тридцать. И моя бесполезность в этом приторном, наполненном выхлопными газами мире настолько очевидна, что я даже не пытаюсь ничего поменять в нем. Я эгоистично застыл на месте, требуя у неба свою давно потерянную возлюбленную. Видит бог, я уже мало что о ней помню, кроме того, что она некогда существовала и окрашивала мою жизнь яркими красками.
Считается, что правда на дне бутылки. Но я не нахожу ее даже там. Только неровные осколки, которые можно трактовать как угодно.
Где ты, моя Эвридика? Может, ты от начала до конца придумана мною, как и все мои предыдущие жизни? Как жаль, что я не помню твоего имени. Да и есть ли оно? Оказываясь между мирами, между очередными перерождениями, мы теряем всё свое прошлое: имена, оболочку, память... Шагни через границу и... Все. Тебя больше нет. Но это не навсегда, ведь потом ты рождаешься заново.
Кто?.. Кто мне сказал, что мы с тобой встретимся? Кто нашептал мне это, взрастив совершенно ненужную, глупую надежду?
Вторую жизнь подряд я хожу по улицам, заглядывая в глаза прохожим, принюхиваюсь. Я ищу тебя... И я понимаю, что ты не здесь. Чего ты ждешь, милая? Почему не родишься?
Я не допиваю бутылку с виски и в ярости кидаю ее, наотмашь. Она ударяется о стену и разбивается вдребезги, а я сижу, развалившись на стуле, и улыбаюсь. Всегда так улыбаюсь, когда хочется орать. Я не раз проходил это.
…Не могу забыть твою смерть. И с мазохистским удовольствием воскрешаю картину, как тебя вытаскивают из горящего дома. Ты тут, прямо передо мной, но не дышишь. Ты задохнулась от дыма. Я смотрел как безумный и улыбался, как улыбаюсь сейчас. Твое имя хочет сорваться с моих губ, но я его не помню. Ни звука, ни единой гласной. Фиалка... Вот и всё, что я вспомнил. Но это не ты, это мое безумие. В каком веке это было? Позапрошлом. И тебя похоронили на старом московском кладбище. Твоя тонкая фигурка, помню, затерялась в гробу среди цветов. Фиалок. Твои огромные, карие глаза под синеватыми веками, волнистые волосы и вся фигура... Ты не смогла вдохнуть, и узенькие плечики сжались, руки расцарапали шею и маленькую грудь... Я хотел тебя тогда коснуться и не мог, я знал, что там тебя больше нет. Там — это в твоем красивом, нежном теле.
Проклятое начало прошлого века! Я знал, что мы больше не встретимся. Но я не имел права соскочить с этой дорожки раньше положенного срока. Прости, что не приходил к тебе на кладбище. Я не видел в этом смысла. Тебя там не было. Тебя не было нигде. Ни в одном уголке этого чертового мира!
Я умер через двадцать лет. И нам разрешили снова встретиться. Это дается очень редко, исключительный шанс. Но мы заслужили. Даже после смерти мы не смогли забыть друг друга. Вы скажете, а что тут необычного? Есть необычное... Дело в том, что смерть — это торжество одного человека, праздник перехода в другой мир, где гостям нет места. Да их и не зовут, потому что, умерев, душа думает только о себе, о своем следующем перерождении или инициации, забывая про всех. А вот мы не забыли.
Ты ждала меня. И я понял, что ошибался, думая, что тебя нигде нет в этом мире. Ты всё это время была здесь, за моей спиной, и, глядя на меня, проливала невидимые слезы... И когда я умер, ты первая предстала передо мною, встретила.
А дальше я узнал, что в одну из следующих жизней мы родимся в одно и тоже время, чтобы воссоединиться. И я поверил. Я стал ждать. Я никогда не посмею даже подумать о том, что ангелы могут обманывать.
Просто я не догадался спросить, в какое из перерождений мы встретимся...
И я родился второй раз, через пару лет после смерти. Слишком быстро. Незадолго до начала Второй Мировой войны. Воспоминания об этом времени, как обрывки черно-белых, вязких кошмаров до сих пор в редкие минуты меня преследуют. Иногда мне кажется, что эти четыре года обрели фигуру демона, который является мне на кухню напомнить о себе, навестить. И, когда я слишком перепью, он стоит, опершись о косяк, и пустыми глазами на меня смотрит. Он равнодушен ко мне. Это дух войны, и будто мой давний знакомый. Так смотрит война, так смотрят палачи и убийцы. Но я быстро стряхиваю с себя этот образ. И снова погружаюсь в воспоминания о своей прошлой жизни, в которой так и не нашел тебя. Когда мне исполнилось сорок, и я осознал, что ты еще так и не появилась на свет, я шагнул с балкона восьмого этажа.
И снова предстал, но уже не перед тобой, а перед разгневанным ангелом. Грех самоубийства... Но я лишь пожимал несуществующими плечами. Я прервал жизнь, чтобы скорее начать всё заново, с тобой... Я напомнил ему про когда-то данные обещания и был отпущен, в новом теле, веря, что точно дождусь, найду тебя, где бы ты ни оказалась.
2.
Я не хотел умирать, как прошлый раз. Это было больно, адски. Когда кости ломаются, с глухим, отвратительным хрустом, и ты потом лежишь на асфальте, захлебываясь кровью, не в состоянии пошевелиться. А вместе с ней изо рта выносит кусочки зубов. Жуткая вспышка боли, и мир потухает, погружается в темноту.
Мне одного раза оказалось достаточно, да я и не настолько стар сегодня, чтобы идти на такой отчаянный шаг. Но я очень хотел узнать, где сейчас моя Эвридика, родилась ли...
Я устал искать тебя здесь, на этом свете, среди миллиардов живущих людей. А там... Это будет надежнее. Я был уверен, что узнаю твою душу. Я мог не узнать себя, но не тебя.
Оказаться на том свете, а потом вернуться обратно. Рыскать, вынюхивать, это ли невозможно? И если я тебя встречу, буду просить, умолять, чтобы ты вернулась. Чтобы нашла себе тело и родилась как можно быстрее. Тогда между нами будет разница всего тридцать лет. Много, но не смертельно. Только бы найти тебя.
Уже четыре года я практиковал выход в астрал, но мои путешествия между мирами ни к чему не приводили. Я не мог ориентироваться, будучи живым человеком. Моя душа не имела той чувствительности, к которой я привык, когда находился между смертью и рождением. Я был слеп. И куда меня только не заносило!
Самое страшное, это когда я однажды попал в ад военных преступников, погибших на полях сражений. Черный дым и гарь окутывали небо и землю, едва давая пробиваться солнечным лучам. Да и есть ли солнце в аду? Его жалкое подобие.
И из этого дыма появлялись стройными колоннами солдаты и офицеры... Это были полусгнившие трупы, с обрывками мундиров на плечах, в потертых серых шинелях. Они проходили мимо меня рядами, как на параде, и исчезали в пропасти. Белые кости, торчащие из гнилого мяса, шум тяжелых сапог. И дым, который не желал рассеиваться. Мне казалось, будто сквозь грохот тысяч ног я слышу немецкие марши. И чьи-то голоса, которые будто командуют колоннами. Где ваши командиры? Не с вами ли впервые шагают на равных, плечом к плечу? Солдат и генерал, рядом?
И тогда, глядя как завороженный, на эту картину, я вспомнил войну из моей второй жизни.
Эсэсовцы. Тогда, много лет назад, я проснулся от рычания десятков моторов. Они разрывали привычную утреннюю тишину. И я, испуганно пригибаясь, выглянул в окно, где сквозь муть стекла увидел колонну военных машин и трехколесных черных мотоциклов. "Немцы" - прозвучал чей-то испуганный вздох. "Немцы", эхом пронеслось у меня в голове. Колонна въезжала в деревню. Я опустился на пол, не в состоянии унять панику. До моих ноздрей донесся запах гари... Затем послышались наполненные паникой крики, и через несколько минут деревню охватил огонь.
До сих пор, стоит мне вспомнить об этом, как в голове возникает сумбур, каша, и я ничего не могу воспроизвести точно. Словно давно забытый фильм. Но обрывки, лоскуты воспоминаний заставляют меня съежиться и сегодня. Я помню, что, кажется, выскочил на улицу, шарахаясь от мужчин в черной форме и не сводя глаз с полыхающих изб, где были заперты люди. Они пытались выбраться из окон, но меткие выстрели отрезали пути к спасению. И от криков жертв этой бойни я потом просыпался сотни раз. И там, в огненных кошмарах, я помнил каждое лицо, обезображенное адской болью. Я пытался спасти кого-нибудь и не смог, сбитый прикладом и прижатый солдатским сапогом с металлической набойкой к пыльному крыльцу.
Тот день остался в моей памяти. И хотя позже я пережил собственную смерть и родился заново, до сих пор, в глазах того демона, что иногда ко мне захаживает, я вижу огонь, который погубил мою деревню. Демон смотрит на меня, но не видит. Потому что война слепа.
Его глаза мертвы, но в них навсегда отпечаталась смерть. И для каждого человека, пережившего свой ад на земле, демон найдет свою картинку. Он нем и обезличен, но его узнает любой, кто хоть раз в жизни видел войну.
Но в тот миг, стоя перед рядами моих прежних мучителей, глядя на их полусгоревшие души, я не чувствовал ненависти. Я был странно очарован этой ужасавшей душу картиной. Сколько же вас тогда погибло, если в аду до сих пор с вами всеми не расправились?
На лицах солдат не было сожаления, и это меня восхитило. Приближаясь к пропасти, находясь в шаге от нее, они не раскаивались. Я знал это, я чувствовал их мысли.
Эсэсовцы... Им было плевать на все заповеди мира. Сколько же надо было иметь воли и страсти, чтобы не предать свою клятву даже после смерти, когда падают шоры перед единственно верной истиной! Все ошибки, все преступления... Они отказались их признать. Дети Вотана. На них не действовали угрозы, им было плевать на наказание. Машины для убийства, идеальные, идущие под руку со смертью.
Как я был верен своей погибшей возлюбленной, так они остались верны своей арийской идее. Выходя, будто рождаясь, из черного дыма, пройдя несколько сотен шагов, они погибали в пропасти. А я улыбался, странно, очарованно...
В тот день я понял, что добрался до самой сути. Эта пропасть - врата. Вот только куда они вели? Перерождение или вечность?
В тот день я проснулся, с ужасом думая о том, что меня обманули, и моя возлюбленная осталась где-то там, откуда нет возврата на землю. И эта мысль заставила меня сжаться. Я поклялся, что найду ее, где бы она ни была. И отвоюю.
3.
Очередная бутылка отправилась о стену. Почти полная. Жалко, конечно, но мне нужно было как-то преодолеть нахлынувшее безумие. Снова манил балкон, но шагнуть туда второй раз я не мог себе позволить. Хотя бороться сил почти не было.
Образ моей возлюбленной расплывался, таял, и я уже не был уверен, что все мои прошлые жизни - это не бред потерявшегося в шизофреничных снах алкоголика. А я становился таким. И нужно было брать себя в руки.
Последняя бутылка, разлетевшаяся на осколки, была собрана мною на следующий день и выброшена в мусорное ведро. Я сосредотачивался, готовясь в свое очередное астральное путешествие. Будто чей-то голос мне нашептывал, что пора, что повезет, получится.
Я никогда не таскал за собой какого-либо багажа, кроме того, что был в голове и сердце. Фотографии, предметы, деньги, это не имело для меня какого-либо значения. Да и тяжело было укрепиться или пустить корни, если не видишь в этом никакого смысла.
Всё было во мне. Прошлое, настоящее и, главное, будущее, которое я намерен был исправить, несмотря ни на что. Я чувствовал, знал наверняка, что скоро всё станет иначе. Как? Либо встреча с ней... Либо смерть. Третьего пути не существовало. Но я очень желал, чтобы случилось именно первое. И я решил, что добьюсь своего.
Следующие несколько дней я вовсю готовился. Я приходил в форму, накапливая силы перед очередным походом за ней. Читал, слушал спокойную музыку и подолгу прогуливался по аллеям, рассеяно разглядывая окружающих. В наушниках звучал Вивальди и Бетховен. Это успокаивало, и мои мысли были далеки от мирской суеты, я думал о небе, о других мирах, о смерти и далеком острове мертвых, где, как я думал, томится моя возлюбленная.
Мои упражнения не были напрасны. Внутри росла сила, и однажды утром я проснулся в своей одинокой постели с единственной мыслью: «Сегодня».
Я поднялся, выпил кружку черного кофе без сахара, и, взглянув на затянутое осенними тучами небо, вернулся к кровати. Я лег прямо на покрывало, затихая и успокаиваясь. Справа от меня на тумбочке тикал большой железный будильник. Покрытый облупившейся красной краской, еще советский, с белым табло и большими черными стрелками. Я невольно взглянул на цифры. Одиннадцать тридцать.
За окном шумели машины, проносились поезда и пригородные электрички. Серое небо выдавливало из себя редкие капли дождя. Они разбивались о стекло, о подоконник, и тихая барабанная дробь меня убаюкивала, погружала в сон. Но я был сосредоточен и внимателен. Я не давал себе уснуть до конца, нащупывая тонкую грань, границу между сном и явью, когда можно обратиться к подсознанию и вспомнить любой период своей жизни, когда можно управлять снами или отправиться в путешествие, покинув собственное тело.
И вот я почувствовал необыкновенную силу и свободу. Я мог подняться в воздух. Это особенное ощущение, которое невозможно испытать наяву, пока носишь на себе свое неудобное, уродливое тело. А тут... Я взмыл в воздух, миры замелькали передо мной, они пестрели, как быстро пролистанная книга с разноцветными картинками. Их было миллиарды, и я мог разглядеть и осознать каждый из них. Но мне нужен был только один...
Вдруг моя интуиция взвыла, и я замер, чувствуя, как падаю. Кажется, я оказался там, где нужно. Остров, окруженный энергией, будто морем. Беда этого места - отсюда нельзя вырваться тем же путем, как и попал. Каждый раз нужно искать новый выход.
Но меня это ни капли не волновало. Потому что живым нет места среди мертвых. И ты - чужеродный предмет, который рано или поздно всё равно выкинут.
Туманно. Я стоял на самой границе и знал по опыту, что стоит пройти всего несколько шагов, как воздух станет прозрачнее. Мне начинало нравиться на этом острове. Тихо. Впереди расстилалось поле, ярко-зеленое, на котором никогда не высыхает роса. Вечное утро. Я знал, что это чистилище, где не так уж и хорошо, но вроде и неплохо. Можно стерпеть, вот только скучно. Хотя, кому как. Уставшим от жизни и страданий, такие места - лучший отдых. Тут можно блуждать веками, помня всё, что произошло с тобой при жизни.
Я двинулся в глубь, рассеянно рассматривая пейзажи. Иногда мне на пути попадались редкие березы, и они смотрелись тут почему-то особенно печально, как на погосте. Возможно, виной этому была необыкновенная тишина, и, кажется, крикни... И не услышишь эха.
Наконец, я увидел людей. Они что-то праздновали в этом чистилище. Снедаемый любопытством, я подошел ближе.
Женщины в длинных, разноцветных юбках, до самой земли, в красных платках, вели хоровод, держась за руки. Рядом мужчина, точнее, мужичок в полосатой рубахе и шароварах, залихватски заломив шапку, играл на гармони, а второй, размахивая руками, танцевал вприсядку, выбрасывая вперед ноги, обутые в видавшие виды солдатские сапоги. Я остановился, невольно залюбовавшись этой картиной, будто лубочной. Особенно меня удивили женщины. Казалось, что они вовсе не касались земли, а плыли над ней, как по воздуху.
Что они праздновали? Я знал. Революцию. Власть народа. Победу над царским режимом. Они не ведали, что прошло уже много десятков лет, что жизнь несколько раз поменялась в оставленном ими мире, что их тела истлели в земле, а кресты над могилами давным-давно сгнили. Они не знали всего этого, да и не хотели, наверно, знать.
Покачав головой, я отправился дальше. Я помнил, что пришел, чтобы забрать тебя. И если ты тут, в чистилище, я дал себе обет, что найду, поговорю с тобой, чего бы мне это ни стоило.
И снова поля. Я шел сквозь них, ища хоть кого-то. Между тем туман окончательно рассеивался, пуская солнце, роса высыхала, да и сама трава из сочно-зеленой превращалась в желтую, пожухлую.
Теперь местность напоминала пустыню, но жарко не было.
С исчезновением тумана возник небольшой сарай, сколоченный из грубых досок. И за ним - огромная, длинная очередь из дам и господ. Я остановился, не слишком понимая, что тут происходит, оглядывая стоящих передо мной людей. Это были настоящие представители "голубой крови". Все в красивых нарядах, с идеально прямой осанкой, чуть приподнятыми бровями, сдержанными жестами. Я выискивал глазами тебя и не находил. Длинная очередь, будто бесконечная, но подходила быстро. Мерно, раз в десять-пятнадцать секунд человек заходил в сарай. Вскоре раздавался выстрел. Следующий.
Обратно не выходил никто. Становилось страшно за этих людей. Неужели они не понимают, что там, в сарае, их ждет неминуемая гибель? Зачем они идут туда?
Я подбежал к очереди, пытаясь им что-то кричать, махать руками, отзывать обратно. Но вскоре ко мне пришло осознание, что я для них всего лишь призрак. Они не видели меня, не слышали.
Обессилев, я отступил назад. В мозгу билась мысль, что мне делать, когда я встречу тебя, если ты не услышишь ни одного моего слова, если даже не поймешь, что я рядом, перед тобой?
Мои размышления прервала девушка. Это был первый человек, который вышел из сарая после прозвучавшего там выстрела.
Я рассеяно оглядел ее стройную фигурку, одетую в длинное, узкое платье. Оно было соткано из тонкого шелка, расшитого французскими кружевами. На голове - небольшая шляпка, с цветами и перьями. Темно-каштановые волосы сложены в прическу. Барышне на вид было не больше восемнадцати... Красивая, идеальная для того времени. Она шла покачиваясь, держась рукой за голову и что что-то шепча себе под нос. Я понимал, что люди в очереди ее не видят. Она теперь была так же прозрачна для прочих, как и я. Я же продолжал быть невидимым для них всех. И для нее в том числе. Я шел за ней, вслушиваясь в тихое бормотанье.
- Смерть... Мне говорили, что это больно, страшно, пугали. Но это всё глупости... Только немного болит голова, и всё...
Я брел за ней. Зачем? Не из любопытства. Скорее, из ностальгии. Глядя на эту барышню, я вспоминал о прошлой эпохе, о той моде начала прошлого столетия, когда женщины еще не знали, что такое "феминизм". Когда не было войны, не было революции. И прославленные модельеры шили для женщин воздушные, красивые платья, создавая образы цветов, ундин, бабочек... Но никак не людей. Это было обожествление, поклонение женщинам. Восхищение ими. Казалось, каждая была достойна пьедестала.
А потом эти воздушные, утонченные барышни отправлялись на панель или погибали. Сколько я видел красивых, холеных тел, изрешеченных пулями. В этих модных, шелковых платьях, пропитанных кровью. Изуродованные трупы с искаженными от боли и ужаса лицами закапывали рядами, а то и сваливали кучей в яму, в братскую могилу. Кладбище ундин, кладбище дивных птиц и бабочек, кладбище неземных, крылатых существ. Вот где вы все, красавицы.
А кому повезло, кто остался жив, те отправлялись работать, хотя их тонкие, изящные пальцы не были приучены хоть к какому-либо труду, кроме, быть может, вышивания.
И пока я размышлял об этом, мы подошли к усадьбе. Она утопала в цветах и зелени, роскошный трехэтажный дом. Я залюбовался живописным видом, и не сразу заметил, как высокое окно открылось, и оттуда выглянула женщина.
- Мама! Ты жива, мама! - барышня тут же пустилась бежать к усадьбе, а я вдруг понял, что на самом деле этот дом давно сгорел, сад вырублен, и на его месте в нашем, материальном мире, так и остался пустырь. А женщина, которая появилась в окне и тут же побежала встречать свою дочь, тоже когда-то погибла. Вместе с усадьбой.
- Жюли! Ты жива! Жюли!
Я смотрел, как спустя десятилетия мать и дочь снова встретились. Они бежали навстречу друг другу, счастливые.
И в ту секунду, когда они заключили друг друга в объятия, они забыли, что находятся в мире мертвых, что это чистилище.
Прошло несколько минут, и я уже услышал обычную для них ругань. "Тоже мне, рай" - промелькнуло у меня в голове, но я тут же осекся. Это был не рай...
4.
Я вернулся обратно к сараю, раздумывая над увиденным. Странный опыт. И сколько эти женщины не будут знать Истины? Когда, очнувшись от наваждения, они вспомнят, что на самом деле не живут, а неделями, а то и годами празднуют День Сурка? Неужели, чтобы заслужить перерождение или вечность, им нужно пройти еще одно испытание? Испытание повседневностью?
Эти вопросы занимали меня, пока я не вернулся к очереди. Она медленно, монотонно двигалась, и у меня оставался только один вопрос. А что знают эти люди про сарай, куда стремятся попасть? Неужели им не страшно?
Почему ни один человек из этой толпы не передумал? Почему никто из них не стремится хотя бы на минуту отойти в сторону? Подумать? Так ли им надоела жизнь?
В этом было что-то странное, противоестественное, жуткое. И я отвлекся. Непростительно и глупо. Я хотел еще побродить по острову, чтобы осмотреть каждый его уголок, но сделал шаг к тонкой веренице дам и господ. И понял, что попался. Очередь. Теперь и я был в ней. Всё оказалось просто. Свободы воли не было. Просто из этой очереди нельзя было выйти. Стоило ее занять, как ничего не оставалось, как медленно двигаться к сараю.
Усилием воли я пытался сделать хоть полшага в сторону, но едва ли смог пошевелиться. От осознания своей обреченности внутри похолодело. Я не знал, чем мне грозит посещение этого сарая. Что будет со мной. В панике я оборачивался назад, вглядываясь в лица стоящих рядом людей. Пытался вслушиваться в их неторопливые разговоры.
— В этом сезоне в Париже модно носить шляпы с живыми цветами...
— Да что вы говорите? А духи, милочка? Я вам показывала свое последнее приобретение?
Я не верил своим ушам. О чем говорят эти барышни? Какой Париж? Какая мода? Несколько минут их отделяет от глухого выстрела в деревянном, грубо сколоченном сарае. Они сошли с ума? Они не видят? Не понимают? Мне хотелось орать. Это напоминало театр абсурда. Я посмотрел в другую сторону, снова вслушиваюсь. Все разговоры были об одном и том же. Практически ни о чем. Почему? Они даже не молятся.
И тут я вспомнил, как читал, что когда во время революции расстреливали дворян, большевики очень удивлялись тому, что многие из них на казнь шли с абсолютно спокойными и безмятежными лицами. А умирали они тогда впервые.
Я и не заметил, как предо мной выросла дверь. Она была из неотесанных досок, кривая, с огромными щелями, сквозь которые можно было просунуть пальцы. Некая сила толкнула меня вперед. Дверь, скрипнув, распахнулась, и я оказался внутри сарая, на краю большой круглой ямы, настолько глубокой, что, казалось, у нее не было дна. В шаге от меня, держа в опущенной руке маузер, стоял палач в потертой солдатской шинели.
Это был не человек, не ангел, не божество. Существо, чем-то похожее на демона Войны, только еще страшнее. Он вызывал ужас своей пустотой. Передо мной стояла сама смерть, обращенная в образ солдата. Палач всех времен, вечный убийца. Рожденный за секунду до появления первого живого существа, он погибнет после смерти последнего из нас. Обезличенный, но узнаваемый каждым, кто его увидит. Без эмоций, без сожаления, злости или радости. Олицетворение смерти, врата в другой мир. Я попытался запомнить его лицо, овальное, невзрачное, с маленькими черными усиками над тонкими губами. И мне почти удалось, только в этом не было смысла. Палач носил живую маску, снятую с лица кого-то из покойников.
Убийца поднял руку. Мелькнуло дуло черного маузера, и я почувствовал, как падаю в яму. Выстрела я не услышал.
5.
Дальше была смерть. И она мне понравилась. Я попал в самый настоящий рай, испытав удовольствие, которое никогда не заканчивается. Уже позже, пытаясь анализировать свои ощущения, я сравнивал свое состояние с нирваной, когда время, пространство и личность навсегда стираются. Внутри меня и снаружи образовалась пустота. Я растворился в ней, соединившись с миллионами других душ. Капля за каплей, мы, лишенные жизни, потерявшие телесную оболочку, тонкими ручейками стекались в океан энергии. И, думается мне, по такой же капле, будто дождик, падали с неба на землю, чтобы родиться заново. Но уже другими.
Я больше не был отдельной каплей, я стал океаном, слился с ним. Но во мне не было жалости или сожаления. Я всё забыл. Все свои прошлые жизни, себя, свою погибшую возлюбленную... И вот удивительно... Мне не было жаль своих потерянных воспоминаний, я даже не помнил, что они были... И мне нравилось это чувство.
Времени не было. Вечность... Сколько я провел там?
Вдруг застывшая заводь энергии наполнилась рябью, как если бы туда кинули камушек. И будто круги по воде, по ней прокатился голос: "Час превратится в вечность".
Меня как ударило током. Я открыл глаза, снова оказавшись в своей комнате, живой. Я повернул голову к окну, за которым, на ярко-синем небе неспешно плыли молочные облака. Первой моей мыслью было сожаление, что я вернулся, что мне снова придется перебираться от рождения к смерти, сквозь серые, лишенные радости дни... Что впереди еще долгий путь к нирване и вечности, а я, как мне казалось, еще не заработал этого рая, в котором мне только что удалось побывать. Что я его недостоин, не заслужил еще. Но постепенно сожаление уходило.
Справа от меня мерно тикал будильник. Я повернулся на бок, глядя на железные черные стрелки. Двенадцать тридцать. Значит, прошел ровно час. Усмехнувшись самому себе, я поднялся и, накинув на себя свитер, пошел на балкон. Хотелось курить.
Я прислонился к кирпичной стене, равнодушно глядя на прохожих и размышляя об острове мертвых. И, впервые за много десятилетий, я думал не о ней, а о себе. О собственной жизни и смерти. Сколько мне осталось? Когда, наконец, это всё закончится, по-настоящему? Серый город, машины, покрытый трещинами асфальт... Там не будет ничего этого. Не будет меня, не будет их.
Я наклонился, облокотившись о перила балкона, когда увидел, как по тротуару идет девушка. И хотя я увидел ее впервые, мое сердце рухнуло куда-то в район желудка, а руки задрожали. Я ее узнал. Девушка шла не спеша, держа в руках светло-коричневую замшевую сумку.
— Кристина! - имя само вырвалось из моих уст. Я вспомнил... Я ее вспомнил. Кудри цвета воронова крыла, тонкая фигурка, миниатюрные ручки и ножки. — Кристина!
Девушка остановилась и подняла голову. Конечно, это была она. Эвридика. Я выдержал, я дождался. Мне подумалось, что, скорее всего Кристина не помнит своих предыдущих воплощений, но она не сводила с меня темно-карих, бархатных глаз, будто пытаясь вспомнить, кто я.
— Подожди! Не уходи! Кристина! Я сейчас спущусь!
Я готов был спрыгнуть с четвертого этажа. Я молился, чтобы она никуда не делась. Мне было холодно и жарко одновременно. По лбу и спине катился пот. Я не помнил, в чем был одет, как выглядел.
Кристина кусала губы и рассеяно хлопала длинными ресницами. Вспоминала...
Она не поменялась, родившись, как и сто лет назад, такой же нежной, милой барышней. Девушка стояла и смотрела на меня, молча.
Я не помнил, как пулей вылетел с балкона в комнату, как преодолел расстояние своей квартиры, затем лестницу, подъезд, как обогнул дом. Босиком. Я не обувался. Но пока я бежал, я пережил в своей голове очередной кошмар.
Я боялся, что Кристина — это плод моего больного воображения, что когда я окажусь под балконом, где она стояла, ее там уже не окажется. И если мой кошмар сбудется, я поклялся самому себе, что снова покончу с собой. И будь что будет.
Но она стояла там же, нервно теребя сумку, озираясь в разные стороны. Я на мгновение замер, переводя дух. Затем большими, твердыми шагами подошел к ней, не спуская глаз с ее красивого, бледного лица. Я чувствовал, что она меня узнавала. Ее глаза, испуганные, внимательные, смотрели на меня, и я понимал ее взгляд. Она просыпалась. Просыпалась ее память.
— Саша...
Я прижал ее к груди, чувствуя, как нежные ладошки неуклюже забираются мне под рубашку. Девушка дрожала, хотя на улице не было холодно. Ее маленький носик уткнулся мне в шею, и я осторожно поглаживал черные, густые волосы. Я забывал о смерти, я сжимал в объятиях свое самое дорогое сокровище и мысленно благодарил Бога, что он вернул мне Кристину.
Мир снова обретал краски.