Довольно странно чувствуешь себя, сидя перед незнакомым человеком, который объясняет тебе в очередной раз, почему ты плохой композитор и пишешь неинтересную музыку. Особенно если это происходит у тебя дома и ты только что отложил из-за него работу. Хотя сам этот человек, может быть, тебе даже внешне и приятен – в лёгкой белой летней рубашке, синих брюках, с тёмными, почти чёрными, выразительными глазами. Он говорит мягко, без нажима, просто констатирует факт. Поэтому обидеться не на что. Кажется, он знает про тебя всё – когда ты окончил консерваторию, когда и что написал. Что на прошлой неделе тебе исполнилось сорок пять, что в честь юбилея руководство собрало консерваторский оркестр, который сыграл (плохо сыграл, разумеется) твоё давнее, из первых, симфоническое сочинение. О том, что музыку твою хвалят редко, а если и хвалят, то понемногу, не очень уверенно, да даже и в этих случаях обращают внимание не на существенные вещи, не на смысл, а на второстепенные, на точность той или иной сцены. А в большинстве случаев вообще ничего не говорят. И ты уже привыкаешь, что твоя музыка – это то, про что говорить, можно сказать, не принято. Сначала это болезненно, но потом ты привыкаешь. Тебя издают, ты преподаёшь в консерватории, у тебя есть ученики. Ты любишь всё это – запутанные коридоры, небольшие классы с высокими дверьми, полумрак в коридорах, худых студентов, играющих по углам, знакомых по кафедре, не всегда интересных, но, неплохих людей, которые, во всяком случае, не будут тебя обманывать, хотя, пожалуй, в мире это не такая уж и редкость.
Кроме того, ты слышишь даже о том, что не относится к делу. Например, что в прошлом году у тебя был роман с одной студенткой, который тебе, как казалось, удалось сохранить в тайне. Или о том, что после работы ты иногда заходишь в один с виду приличный и молодёжный клуб на Садовом кольце, в котором ни с кем не говоришь и молча рассматриваешь имеющих обыкновение там бывать проституток. А недавно была ещё неуютная история, из-за которой ты до сих пор не можешь прийти в себя – в комиссии музыкального конкурса тебе пришлось расписаться за первое место протеже одного профессора, с которым у тебя прекраснейшие отношения. Но ты ведь если и не за правду, то во всяком случае против лжи, а на конкурсе были и более достойные участники…
Ты слушаешь и не возражаешь, в некоторых местах удивляешься и думаешь – неужели это я? И хотя за большую часть рассказа тебе скучно или стыдно, всё-таки иногда - в какой-то мере даже приятно. Но из-за этого длящегося повествования в конце концов ты начинаешь чувствовать нетерпение и, ловко перебивая его, вставляя эдакую синкопу в его размеренность, ты говоришь, да все это так, но всё же - зачем он пришёл. После чего он отвечает, щелкнув указательным пальцем по тёмно-синей папке в руке, что ты отобран для того, чтобы сделать тебя композитором первой волны, самым современным, самым подающим надежды, таким, чья партитура будет потом исследоваться музыковедами и распеваться обычными людьми.
-Дело в том, -добавляет он.- Что мы регулярно это делаем. Наше общество раз в 20 лет выбирает композитора для того, чтобы присвоить ему партитуру, а фактически – мировую известность. Это абсолютно безвозмездно. Вы получаете в свое пользование партитуру высшего качества, которую затем издаёте и становитесь известным. В настоящее время мы выбрали Вас.
- А каковы критерии отбора? - спрашиваешь ты. Всё это кажется тебе более чем сомнительным. Он одновременно отвечает и продолжает:
-Эта партитура - Ваша. – и протягает её тебе. Ты берёшь, сначала осторожно, но в то же время несколько пренебрежительно. Потом резко открываешь её, ожидая увидеть что-то несуразное.
Но всё более чем удачно. Начиная от состава до собственно музыки. Ты листаешь, сначала подавляя себя и как будто нехотя, а потом всё более увлекаясь и даже забывая про гостя. Но теперь уж вставляет синкопу он:
- Для того, чтобы наша сделка состоялась, Вам в течение недели же нужно отдать её руководству кафедры.
Ты откладываешь партитуру и принимаешься уточнять детали – нет ли тут какого–такого подвоха, но, оказывается, совершенно нет. Эти случаи происходят регулярно. Выбирается, так сказать, новый фарватер музыкальной истории ( кем? – к сожалению, он сказать не может…), после чего ищутся те (а сегодня – ты), кому может достаться партитура. Ты доказываешь, что ты не слишком достоин её (хотя и приятно быть избранным) и пытаешься как-то едва ли не исключить своё участие в этом всём…Но, по словам гостя, это уже часть музыкальной истории. Сейчас в мире, в течение ближайшего месяца, есть возможность адекватного восприятия нового образа музыки, который срочно нужно обнародовать. И помимо твоих некоторых душевных достоинств (и недостатков), ты, кроме того, подходящий человек в консерватории, который может организовывать, влиять….и проч. и проч. Самое главное, что на основании этой партитуры ты можешь (а по сути – неизбежно должен) сделать свои открытия, которые также позволят музыке в будущем стать совершенно новой. Открытия эти не зависят, в общем, от тебя особенно сильно – они просто возникнут в тебе как реакция на этот материал, так что не нужно ничего придумывать, а просто дать случиться музыке.
Ты задумываешься, а гость между тем собирается. Формально предлагаешь чай, надеясь, что он откажется. Но он соглашается. Потом уходит и тебе помнится его летняя рубашка и брюки. Дальше возникают неизбежные мысли и сомнения. Ты не можешь определиться, что важнее – своё собственное и никому не нужное творчество или навязанное кем-то и нужное, в какой-то степени как чужое, так и, разумеется, в будущем, твоё. Так проходит время до вечера. Вернувшаяся домой жена явно недовольна твоим задумчивым состоянием, которое ты по обыкновению пытаешься скрыть. Ещё несколько раз ты порываешься выкинуть партитуру, потому что не хочешь быть богатым и известным за счет того, чего не сделал, не хочешь писать то, что должен будешь написать по воле каких-то неизвестных людей и просчитанных рефлексов своего сознания. Ты хочешь распоряжаться сам своим небольшим талантом, не направлять его куда тебе скажут. Пусть он будет и не очень особенным, но это будет то, что ты создал сам из себя (что, по крайней мере, честно, правда, неясно, по отношению к кому). Но к вечеру ты успеваешь передумать столько, что приходишь к какому-то внутреннему безразличию. И ложась спать рядом с давно уснувшей женой, кладёшь партитуру в ящик стола, а потом говоришь себе – завтра дочитаю…на следующей неделе начнём собирать оркестр…дай Бог, через месяц организуем концерт…