12. О том, что было
19 октября
Дориан привел брата к себе, на чердак, предложил выпить чаю и перекусить. Тот, согласившись, уселся на стул и стал рассматривать уютную комнату, сплошь заставленную мольбертами, заваленную холстами, тюбиками с краской, кистями и карандашами. Он был удивлен несколькими ужасными картинами, странным образом оказавшимися среди прелести тонкого гениального искусства. Те картины, что он узрел с отвращением, изображали жалкое подобие людей, корчившихся в муках. Он на секунду вспомнил свои сны, и от этого след хлыста обозначился ожогом на его коже. Джаред тряхнул головой, и взгляд его и мысли прояснились.
Дориан тем временем принес поднос с угощением и поставил его на стол - единственный, не считая ветхой кровати, предмет мебели, указывающий на то, что это все-таки жилая комната, а не мастерская.
Дориан втянул в себя воздух и присел напротив брата, и, с трудом поборов в себе силу, желающую запечатлеть в памяти и на холсте облик новой души, похожей на душу какого-то странного, отверженного и темного ангела, он стал рассматривать его физическое лицо, видимое не только ему, но и всем остальным, но глядел он словно через пелену сна и осознавал, - с торжеством или со страхом он не знал - что в скором времени он разучиться видеть мир таким, какой он существует для всего живого, что сила, покоившаяся внутри него долгие годы вырвется и заполонит все его существо, и возьмет над ним власть. Но сейчас лицо брата успокаивало его, как когда-то в детстве, когда он был счастлив лишь одной мыслью о том, что Джаред существует и не позволит ему зачахнуть в одиночестве, в пустоте.
Он видел сейчас его белое измученное бессонницей лицо, изящное и совершенное, гладкое, молодое, прекрасное; он видел покрасневшие, воспаленные белки глаз, и форма этих глаз была необычайно изящна в своей неповторимости; он видел тонкие контуры губ, сжатых нервно, но порой приоткрывавшихся в удивлении или восторге с необычайной неловкой нежностью, и застывающие так - улыбка статуэтки, которую наделили человеческой душой. Он видел тонкие линии коричневых бровей и видел дрожь ресниц в волнении - в необычайном волнении крови, когда он глядел на фарфоровые губы Джины; в волнении счастья, когда душа его различала в нем, Дориане, брата. Он видел сухие пряди волос цвета сепии - темные, мерцающие, отливающие бронзовой рыжиной, они спускались то беспорядочными, то плавными, мягкими волнами по шее и обрамляли лицо. Дориан видел сильное тело, тело воина, такое же точно тело, что и у демона, который был его бессмертной душой, и восхищался им и удивлялся, как мог тот нежный ребенок, каким он видел его в последний раз, превратиться в этого сильного мужчину, не лишившегося, однако, ни сентиментальности, ни благоразумности, ни нежности - ничего, что могло бы коренным образом преобразовать его натуру - душа осталась так же искренне чиста, как и было тогда, в детстве, и время ничуть не изменило ее.
Но более всего поражала радужка глаз, которая отражала самую глубину души Джареда, самую сущность его, небесную, земную и демоническую. Цвет радужки был зеленым, с серыми подпалинами, и бронза текла внутри тонкими изломанными линиями, и плавно от зрачков перетекало золото по жилам, и тонкая медная сеть просачивалась сквозь полупрозрачный слой темного изумруда с ледяным каменным цветом, прозрачными кристаллами хрусталя и оливково-зелеными гранями, с светло-зелеными пластами, словно вырезанными из драгоценного камня хризолита, что носила в ожерелье их мать. Это были глаза великого, глаза бога, демона, альва - кого угодно, только не человека. Величие, открывавшееся внутри глаз - бездны бесконечной мощи - было столь велико, что ни один смертный не выжил бы, останови он взгляд свой на черных пропастях-зрачках хоть на минуту.
Джаред рассматривал Дориана не менее пристально: измученные глаза его, залитые полудремой, в которой он ощущал мощь пламени на своей коже, различали необычайную магическую красоту брата, красоту, которую он мог бы назвать идеальной. Вселенная меркла перед этим гением, лучезарным, прекрасным, как далекие альвы Иггрдасиля. Джаред не знал, что изменилось в этом юноше с тех пор, как он покинул семью, и изменилось ли вообще, но понимал сейчас, как никогда прежде, что это существо из иного мира, преодолевшее препятствие границ измерений, на сердце хранящее мудрость богов. Быть может, он, Джаред, был не далек от богов когда-то, быть может, его коснулась первозданная их энергия, но он боялся думать об этом, потому что уже давно не видел и не ждал от них помощи, потому что видел перед собой только пылающие темницы врага, в которых заточена была часть души его, и самого врага, что раздирал его на части, не щадя, который забирал по частям, по крупицам себе его несчастную душу, и ощущал он в себе сейчас только лишь горькую тьму последних раздумий обреченного на смерть демона, которого наделили силой, но отняли все, что не имело возможности причинить ему боль. Каждый шаг как удар хлыстом по болевой точке, по разбухшему нерву, как монотонное поворачивание зубочистки внутри свежей колотой раны. Джаред иногда терялся во времени и пространстве и переставал понимать, где уплывает реальность и начинается сон. Истерзанный кошмарами, он жил в бессоннице и холоде одиночества, веками разделяя постель с пустотой, душу с пламенем, сердце с болью. Невероятная слабость и невероятная сила - вот из чего состоял он, и, непримиримые, они бились внутри него не на жизнь, а на смерть.
- Почему ты ушел? - после долгого молчания спросил Джаред, потупив глаза в чашку кофе.
- Я не могу объяснить это точнее, чем словом "должен". Будто бы это было сделано по приказу. Я сожалел и сожалею до сих пор. Но сейчас уже ничего не исправить, и единственное, что я могу для тебя сделать, так это попросить прощения. - Дориан глядел на брата неотрывно, различая блики на порыжевших при искусственном свете волосах. - Прости меня. - произнес он.
- Конечно, я тебя прощаю. - Джаред вдохнул, поднимая глаза, и Дориан заметил в них слезы. - Я простил тебя еще тогда, в детстве. Я будто бы знал, что ты мне скажешь в оправдание именно то, что произнес сейчас: тебя заставили. Я отчего-то понимал, что ты должен был уйти.
- В какой-то момент мой поступок показался мне первой ступенью посвящения меня в какую-то тайну, тайну столь важную, что без отрешения от всего любимого было бы не обойтись. Я был так занят все это время, что забыл, что такое чувства. У меня не было ни родных, ни друзей. Я жил, как монах - не поднимая головы, не давая волю мыслям, тем более действиям. Все во мне исчезло, я чувствовал пустоту. Только недавно с появлением Джона - это мой единственный друг - в моей жизни, в моем сердце произошли перемены, однако вместо облегчения я чувствую себя мятежником и отступником, как будто бы тем, что я впустил кого-то в свою жизнь, я нарушил закон. Это странно, более того - пугающе. - Дориан опустил голову. - Такое ощущения, будто бы моя душа, отрешенная от всех земных прихотей и благ восстала против рождающихся в ней чувств. Но знаешь, что странно? Она покорно склоняется перед чувством преданности Джине. Я не знаю, кто она на самом деле, я не знаю, зачем я нужен ей, зачем ей нужно все, что я делаю, но я доверяю ей и склоняюсь перед ней, опускаюсь на колени, словно перед алтарем, словно перед богиней. Она повелевает мной, понимаешь? Я околдован.
Джаред вздрогнул.
- А я влюблен. - руки его задрожали. - Но я, кажется, не нужен ей.
- Она - осколок льда. - произнес Дориан шепотом. - Ей по-настоящему не нужен никто. Я подозреваю, у нее иные цели, нежели завести любовника. Ты можешь не верить, но она ненавидит мои прикосновения и никогда не касается меня без крайней необходимости. Я чувствую себя рядом с ней прокаженным. - Дориан потер руки, как будто бы на них была грязь.
- Она касалась меня, и не раз. - тихо, почти шепотом произнес Джаред. - Сегодня утром она позволила мне обнять ее, и я помню трепет ее хрупкого тела в своих руках, и воспоминание это столь прекрасно, что, кажется, попадая в его власть, я забываю обо всем ином, когда-либо волнующем меня.
Дориан вздохнул, словно на его шее затянулась петля.
- Кто знает, быть может ты достоин ее. - произнес он. - Но мои крылья ею обрезаны, и я, пусть и не достоин ни ее любви, ни уважения, но прикован к ней и обязан служить ей.
Эти слова показались Джареду более чем странными, но он не подал виду, а Дориан продолжил:
- Мне кажется порой, что я создан лишь для того, чтобы служить кому-то или чему-то, что без этого я умру, потому что не буду знать, что мне делать. Я понял сейчас, что мне чужда свобода и что я никогда не пойму, что это такое по-настоящему. Я потерян. Когда я не делаю того, что мне говорят, я понимаю, что бесполезен. Я ощущаю себя стражником, воином, но чего? Мне не ясно.
- Ты должен учиться жить самостоятельно. Неужели ты думаешь, что Джина будет указывать тебе, что делать всю твою жизнь?
- Не знаю... - Дориан замолчал, уставившись в одну точку, и так продолжалось с минуту. - Скажи мне лучше, как ты попал сюда, как встретил Джину? По всему видно, что у тебя дела.
Джаред похолодел, нервно стиснув пальцы одной руки в другой. На лбу его отпечатались складки, сдвинулись брови.
- Джина вытащила меня за шиворот из воды. - тихо произнес он, не переставая сжимать пальцы. - А приехал я сюда затем, чтобы... увидеть Торвальда. Я слышал, он в городе или в его окрестностях.
- А где ты был?
- В Штатах. - не колеблясь ни секунды, ответил Джаред. - Я жил там все это время. Я... попал туда моряком... на торговом судне... мне тогда было лет шестнадцать. Я так и остался там, а теперь решил вернуться в Эдинбург. Неожиданное решение, но...
- Кем ты работал?
- Помощником шерифа, а потом следователем. Здесь я расследую два загадочных убийства. - голос Джареда приобрел уверенность.
- Ерунда. Этот город молчалив, как статуя. Все убийцы в Лондоне. - Дориан скосил взгляд в угол, а рукой нащупал в кармане платок со следами крови Марианны.
- Значит, перебрались сюда. - пожал плечами Джаред. - Я не откажусь от помощи. Если ты что-то знаешь, то, пожалуйста, сообщи мне.
Дориан нервно замотал головой.
- Ничего не знаю, извини. - ответил он. - Но ведь ты же собирался отыскать Торвальда? Быть может, ему что и известно. Но я не видел его пятнадцать лет и столько же ничего о нем не слышал. Поэтому я не лучший источник информации. Если считаешь необходимым, то, конечно же, ищи его. Помогу чем смогу.
Джаред осторожно кивнул в ответ.
Позже он покинул комнату Дориана и вернулся в свой номер, размышляя обо всем, что увидел сегодня и о чем услышал, и, осчастливленный встречей с братом, сел на подоконник, стараясь не сомкнуть глаз, и дождался, пока город уснул. Потом он выбрался на улицу и пошел бесцельно бродить по бесконечным путаным переулкам, копаясь тем временем в своей больной голове и остужая сонливость холодным и мокрым октябрьским ветром.
Наутро он узнал, что и этой ночью произошло убийство. Молодую Элизу Верлей убили в Холируд-парке прошедшей ночью.