-Доктор, а без записи меня сегодня примите? Мне только лекарство для дочери выписать. Да, я знаю, что надо записываться, но, честное слово, не смогла дозвониться до регистратуры. Я быстро, только на минуточку зайду и сразу выйду. Хорошо, я посижу, пока карточку мою принесут. А, уже и проходить можно. Вот, доктор, шоколадку вам и вашей медсестре к чаю, а я только на одну минуточку за лекарствами. Доктор, пока медсестра карточку несёт, можно я один вопрос задам?
-Когда меня не станет, то как моя дочь будет жить одна?
Вопрос повис в воздухе. Я не стал на него отвечать. Уж больно риторическим он мне показался. Как жить её дочери, которой в следующем году исполнится сорок лет, без образования, без опыта жизни, не умеющей ничего делать по дому, не желающей выходить из квартиры, той, которая видела жизнь лишь по экрану телевизора и через затемнённую штору окна. Как она будет жить?
-Доктор, ну почему у меня такое несчастье, ведь в роду у нас никогда таких больных не было, все здоровы. А тут такое наказание!
Пфропфшизофрения. Сразу и не выговоришь бессмысленное нагромождение малочитабельных букв, за которыми вырисовывается мрачная перспектива, серость и безнадёга. То ли приступ шизофрении возник на фоне олигофрении, то ли раннее детское начало шизофрении вылилось в олигофреноподобный дефект. Сейчас нет смысла копаться в карточке, чтобы выяснить, как развивалось заболевание. Зачем? Что от этого изменится? Единственное, что волнует – это настоящее.
Мать сообщила, что на фоне благополучного прошлого года, дочь вновь услышала голоса. «Проклятые голоса! Когда же они её оставят в покое?!» Испуганная дочь утром подошла ко мне и вытаращила глаза: «Ты разве не умерла? Я же видела тебя мёртвой. Мне сообщили об этом голоса. Ты лежала на кровати вся в черном с закрытыми глазами. Ты умерла. Тебя больше нет. Ты умерла давно. Черви ползали кругом. Черви, гадкие, мерзкие, отвратительные твари ползали кругом.. Сначала я собирала их в ведро, а потом, когда в ведре образовался огромный, роящийся, черный клубок мерзких, гнилостных червей, то я перестала их собирать, и они ползали по тебе. Зачем ты натягиваешь мамину маску? Ты умерла! Ты чужая! Не ходи сюда больше и не притрагивайся ко мне! А ещё выброси червей из мусорного ведра…»
-Нет, доктор, в больницу я её не отдам, она там не выживет. Она лечилась уже в этой проклятой больнице. Не рассказывайте мне о том, что там что-то поменялось – всё то же самое – страшные многоместные палаты без дверей, туалеты без замков, наглые санитары и издерганные, уставшие до смерти врачи. Назначьте нам что-нибудь амбулаторно.
Пациенты делятся на тех, кого нельзя уговорить лечь в больницу и тех, кого невозможно выписать (вытолкнуть) обратно в социум из стационара, настолько они срастаются, чувствуют своё единение с этой противоестественной обстановкой. Листаю карточку, ищу лекарство и дозы, которые помогли купировать предыдущие приступы болезни.
-Доктор, я так устала, иногда мне кажется, что вся моя жизнь это наказание за чьи-то грехи. Я никогда не отдыхаю, не могу расслабиться, я всегда ожидаю чего-то плохого, я сама уже наполовину больная. Когда это всё закончится? Вы знаете, мне на днях приснился сон, что она во сне закричала страшным голосом, я вскакиваю и бегу к ней, подбегаю, а на кровати лежит маленькая, хорошенькая, белокурая девочка с голубыми глазами, смотрит на меня и улыбается. Я хочу её взять на руки, а она мягкая, жидкая, как тесто, руки проходят сквозь неё, а потом снова раздаётся этот ужасный, утробный вой. Открываю глаза. Оказывается это был очередной кошмарный сон..
Да, доктор, я поняла, как давать это лекарство. А на ночь? Если у неё опять сна не будет? Вы знаете, что она когда не спит, то сядет в кровати и плачет, как маленькая девочка, боится меня на помощь позвать, темноты боится, любого шороха страшится. Я ей светильник всегда на ночь оставляю. Чувствует мое материнское сердце, когда она просыпается, я сразу вскакиваю. Иногда вскачу, а она свернётся клубочком и дремлет. Одеяло ей подправлю и сама отдыхать ложусь. Доктор, я уже столько лет вообще не высыпаюсь! Я устала. Мне порой кажется, что я однажды могу лечь спать и больше никогда не проснуться. Глаза закрою, молитву почитаю и так мне совестно делается, что я хочу так своего ребёнка в таком состоянии бросить, то плачу. Реву молча в подушку полночи. Слёзы, говорят, облегчение приносят. Не верьте, доктор, никакого облегчения слёзы не приносят, такой же тяжелый холод на сердце остаётся…
Я поняла, это лекарство на ночь и начинать надо с полтаблетки. Хорошо, доктор, а когда к вам можно записаться? Я постараюсь записаться. Прямо сейчас пойду в регистратуру и запишусь. Извините, доктор, я вам ещё не рассказала, что на днях ночью просыпаюсь, смотрю, дочка моя сидит на кровати, не плачет, как обычно, а голову обхватила руками и стонет. Подбежала я к ней, а она пробормотала, что умрёт скоро. «Боюсь, - говорит, - умирать». Представляете? Дура полная, ничего ни про себя, ни про жизнь не знает, а тоже ведь ей жить хочется! Я уже тогда решила, что сколько у меня сил будет, покуда сама из ума не выживу, пока ноги меня носить будут, ни в какой интернат её не сдам. До самой смерти, видно, нянчиться с ней стану.
***
Дочь умерла через месяц, так и не дожив до своего сорокалетия, об этом сообщила мать, появившись в дверях кабинета, вся в черном, бледная, исхудалая, с огромными исплаканными глазами, с коробкой лекарств, которые остались после дочери.
-Я на минуточку, доктор. Всё кончено. Только вчера похоронили. В пятницу ночью умерла. Нисколько не мучилась. Вечером, когда я её спать укладывала, вдруг прижалась ко мне, совсем как когда-то в детстве, голову на грудь положила, а потом неожиданно прошептала, что любит меня. Так и сказала: «Мама, я тебя люблю». А я устала в тот день страшно, голова кружилась, сердце болело, самой бы до кровати дойти и упасть. Ничего я ей не ответила. Положила на кровать, укутала одеялом, и только утром, когда увидела её мертвой, то поняла, что она со мной прощалась, а я то, дура, и не поняла этого. Так не прощённой и умерла. Всю жизнь себе этого не прощу, что с дочерью перед смертью не простилась, хотя уже прожита жизнь, скоро восьмой десяток разменяю. Всю жизнь с ней просидела, ничего и не видела. Намучалась так, что сто лет теперь отдыхать стану.
Всё вспоминаю свою жизнь. Вначале стыдно было, что такого больного ребёнка родила, чувствовала, что все осуждают и подсмеиваются, а потом уже махнула рукой и ничего вокруг не замечала. Всю жизнь с ней вдвоём прожили. Ещё когда она маленькая была, мне предлагали её в интернат оформить, когда подросла – тоже предлагали. А я всё отказывалась. Всё думала, как я жить-то смогу, когда буду знать, что моя девочка, моя кровиночка в каком-то вонючем интернате задыхается без материнской любви. Пойду я, доктор, домой. Хотя меня никто уже в опустевшем доме и не ждёт. Раньше бывало домой прибежишь с работы уставшая да с сумками, а дочь на постели в одеяло зароется, глаза испуганные и дурные, бормочет надоевшей пластинкой: «Ты, мама, разве не умерла?» А всё равно любила я её. Ни о чём сейчас не жалею, ни о том, что родила, ни о том, что всю жизнь с мокрыми простынями и памперсами провозилась, что никакой личной жизни не было. Люди от безысходности собаку заводят, а у меня человек любимый, дочь моя родная почти сорок лет со мной прожила. Разве этого мало для счастья?! Целая жизнь прошла. Даже не верится. Скоро и я умру, не долго осталось. Там и встретимся. Прощайте, доктор!
Рисунок Nicoletta Ceccoli Homepage