11. Только начало
19 октября
Джина хорошо помнила лицо того, кого жаждала убить: он так и остался в своем втором обличье. Но она-то выпотрошит эту тушку и засевшую в ней гнилую душу. Как погиб он в первый раз она отлично знала, и смерть эта была заслуженной, но убийца не знал, как погубить его так, чтобы он не переродился, так как убийца этот был животным. Демон этот, так уж случилось, особенную страсть питал к лошадям, а потому прельстился красотой и грациозностью агиски и поймал целый их табун. Один агиски как-то услыхал аромат моря, своего дома, и вместе с седоком кинулся к берегу. Он уволок демона на дно и разодрал его на части. Такие уж они, эти морские жеребцы. Но виной всему не лошадь, жаждущая вернуться домой, а тот, кто сделал ее рабом. Маммон звучало его имя на языке людей, но она называла его иначе — Глимдором, как нарекли его в землях далеких, откуда она пришла, нарекли на языке древнем и ныне уж почти забытом, но ей родном. Переводилось имя то на язык людей, как «Золотой Мрак», ибо то было существо могущественное, но алчное, с сердцем темным и с коварными помыслами. Зло внезапно накрыло его и уволокло в свои темные норы, а там искусило и погубило окончательно. Силы немерено было в нем назад тому тысячелетия, и он был одним из великих прислужников Зла. Могущество свое направлял он на то, чтобы искушать людей и порабощать их. Он творил проклятья, что делали души черствыми, а сердца наполняли корыстью и жаждой золота. Власть его была велика, алчность непомерна, и она-то его и погубила. Случилось, протянул он руки свои к небу и прельстил блеском золота даже богов. Но недолго продолжалось ликование его, ибо после войн долгих и кровопролитных, что отвлекали богов от того, что единственно важно — от укрощения Зла, что укоренилось в глубинах далеких земель и разрослось там и собирало силы несметные и угрожало им и их землям - боги различили червоточину и обличили Глимдора. Обладая властью и силой достаточной, чтобы совладать с демоном Земли, что явился туда из краев далеких и темных, именуемых Норнамэлем, что означает «Беспросветность», где лишь туман да мрак устилают бесплодные топи, краев, что лежат далеко, даже дальше владений ётунов, даже дальше, чем синий лед их бесплодных равнин, далеко, в землях, о которых норманны не ведали, далеко за Гладкими Горами, что высятся зеркальными громадами на севере от Инистых лесов, далеко за холодными равнинами, что зовутся Мертвыми Далями, а иначе Мортдалир, боги лишили Глимдора могущества. Тело его и дух истощились, и он после долгих скитаний по холодным землям великанов приполз-таки во владения Зла. Там он восстановил часть своей силы и вновь взялся за старое, однако боги более его не прельщали. С годами он становился все мелочнее и злобнее, пакостил, да хохотал, да продолжал склонять людей ко злу. Имя его истинное забылось людьми Земли, и стали называть его Маммоном. Ну и нашлись позже такие умники, что нарекли его одним из семи Смертных Грехов, как и каждого, что служил Злу верой и правдой. Не было, правда, никаких смертных грехов, да и быть не могло, однако ведь, если подумать, олицетворял Глимдор всю свою жизнь порок людской, вот ему и приписали. А Зло — так люди никогда и не знали, что это за Зло такое, да только имена ему давали разные, но ни одно-таки к правде их не приблизило. И Дьяволом называли Зло, и Люцифером, а порой Адом — так вроде бы проще и короче. Но Зло имени не носило. Оно росло себе да росло, корни пускало, углублялось и разрасталось. А о том, что есть Ад, да кто такой, собственно, Люцифер, говорить долго, а потому до поры это лучше оставить.
Джина знала, что враг ее сегодняшний силен, но так или иначе справиться с ним она могла. Ума ему тысячелетия не прибавили, а мелочная злоба помешает здраво рассуждать. Язык его востер, да только едва ли можно зацепить словами того, кто всеми правдами и неправдами желает снести тебе голову. Тощее тело, лишенное жизненных соков, сгнило в воде, но Зло подарило ему тело новое, можно сказать прекрасное, но Джина видела уродство под светящейся оболочкой: фарфоровый сосуд был полон гнили.
Джина шла за ним по пятам, уводя его все дальше от сборища духов, и держала наготове оружие. То был короткий, как раз ей по размеру, клинок, кованый искусно, хоть тонкость работы и не сравнить с Искрящимся. Однако, толку от этого клинка было поболее, да и любила его Джина по-особенному. Лезвие клинка было темным, словно подернутым тенью, и оттого звался он на ее языке Элиндор, что и означало, собственно, тень или затененный.
На лезвие был выгравирован символ величия и могущества, доминирования малого над великим и слабого над сильным, ибо в этом заключалась мудрость ее народа, некогда великого, но погибшего во времена древние, что именовались в ветхих летописях, неким чудом сохранившихся, Эон-Киндареин — Сумеречная Эпоха. Тогда-то и был выкован этот клинок. Рукоять, его правда, была обломлена в одном из боев, а позже выкована заново из железной руды, найденной в глубоких и древних пещерах погибшего давным-давно подземного чертога дворфов, Гигун-Хеймдора, что в Свартальхейме, как называют земли эти скандинавы и теперь уже даже и боги.
Джина любила говор племен севера, ибо казался он ей особенно близким к ее родному языку, а оттого она перенимала от них многое, и названия, которые дали они мирам Иггдрасиля, да и само имя Иггдрасиль, и все, что только они переиначили, она принимала и постепенно заменяла ими слова древние и давно уж мертвые.
Много, много времени прошло с тех пор, как Джина проиграла великую битву. Тому сражению не было дано имени, но Джина называла его Реин-Валдир — Кровавая Победа, но вернее было бы назвать ту победу врага победой бесчестной. В плену она пробыла долго, но сумела вырваться и бежать. Ее догоняли, ее пытались погубить, но тогда возможности врага были исчерпаны, ибо не было во Вселенной оружия, способного отправить ее душу в бездну — Гигунгагап, как называли ее скандинавы и как привыкла называть ее Джина. Тысячи лет ей удавалось скрываться от преследователей, но потом она встала на тропу войны. Она не желала быть жертвой, а потому превратилась в охотника. Гораздо проще ставить ловушки, чем их избегать.
Время шло, раны затягивались. Внутри нее жила живая душа, быть может и рожденная в иных землях иного мира, но тонкая, словно бы человеческая, если, конечно, она понимала, что, по сути, быть человеком. Ее бремя и счастье: в вечной молодости искать всех тех, кого однажды потеряла. В ее власти было многое, порой даже время, порой, даже воля людей, но не в том заключалась ее сила, ибо смысл истинной силы сокрыт.
Она уходила на сотни веков на поиски тех, кто заслуживает смерти. Глимдор был одним из тех, кто желал заполучить ее могущество, но он уже был обречен на смерть: Джина не знала пощады. Ради встречи с этим врагом она готовилась каждую ночь, каждую битую ночь, когда уснуть было бы равносильно самосожжению, а все потому, что враг добрался до нее и сумел проникнуть пусть не в ее реальность, но глубоко в ее сон. Что ж, те, кто сотворил с ней это, поплатятся многим. Теперь уже они должны убегать от нее, а не она от них.
Некогда Джина обладала могуществом, равным могуществу богов, но враг отнял его у нее. Враг преследовал ее слишком долго, и слишком истощился теперь ее разум, а вместе с разрывавшейся душой уходили последние силы. Враг осушил последний родник, к которому она могла припасть иссохшими кровоточащими губами, он разрушил последний приют, где она могла обрести сон. Он желал видеть ее муки, ее медленную смерть, но она-то знала, что ничто не убьет ее, она знала, что, рано или поздно, возродиться. Истязать ее тело и ее душу было радостью для вражеских пешек, и они проращивали в ней по крупицам зло своими пытками, и однажды оно обещало вырваться и победить всю мерзость тварей, глумившихся над ней. Столько времени прошло с тех пор, как враг в последний раз смотрел в ее глаза, но вовсе не время заставило их позабыть ее облик: последние свои силы Джина потратила на то, чтобы темные демоны не смогли ее узнать, хотя бы до той поры, пока она открыто не выступит против них; никто не ведал, где поджидает она их и что задумала сотворить, но каждый раз кто-то попадался в ее сети. Он уходил в ночь и более не возвращался никогда. Темные демоны стали осторожнее: теперь они ходили группами, создавали меньше шума, отводили от себя беду, защищаясь магией, реже стреляли в небо, уберегали себя от взора альвов. Джине льстил весь этот страх, и сейчас, расправляя белоснежные плечи, она видела его в глазах одного из семи главных приспешников Зла, от истощенного полупризрака, от тени его былого могущества.
Элиндор дрогнул в руке Джины, и блики заплясали на его затененном лезвие. Джина остановилась. Глаза ее видели единственную цель, и все, что окружало ее сейчас утратило для нее любое, даже малейшее значение. Было темно, и ветер холодной темной волной ночного воздуха пробежался по ее спине и разворошил волосы. В кристальной дымке черноты, в жемчужной пыли, витавшей над головой, в осколках, что скреблись под ногами замерла напряженная тишина, какая бывает лишь тогда, когда в последнюю секунду кончик меча оказывается в одной сотой доли дюйма от трепещущего от страха зрачка обреченного.
Глимдор обернулся и увидел Джину, спокойно, сурово разглядывающую его в его вечном обличье. Он тряхнул головой, и волосы раскинулись соломенными прядями по широким плечам, и из под светлых ресниц глянули заплывшие белой пленкой зрачки, болезненно и со страхом дрогнувшие тогда, когда в глазах девушки увидел он знакомую черту: ненавистную ему злостную гордыню, а руках ее смертоносный клинок Элиндор. Он огляделся по сторонам, и понял, что сам загнал себя в ловушку. Его губы расплылись в мерзкой ледяной ухмылке, и он пошевелил тонкими пальцами с нанизанными на них перстнями изысканнейшей работы. Джина поглядела на украшения и замерла на секунду в нерешительности и даже страхе: перстни те носили когда-то ее лучшие воины, воины, пришедшие с ней с севера, воины могучие и непобедимые, что именовались дваириарами, Воинами Вечности. Их было шестеро, и все они были взяты в плен вместе с ней, однако едва ли она могла принять мысль о том, что Враг осмелился на их убийство.
Глимдор поймал ее взгляд и ухмыльнулся. Кольца, выкованные в глубоких пещерах гномов, украшенные редкими самоцветами, глухо звякнули, когда он пошевелил рукой.
- Ты... - прошипел Глимдор. Голос его не изменился: все тот же низкий насмешливый шепот, леденящий кровь. - Ты была мертва!
- Мертв был и ты, но вот гляжу сейчас, ты дышишь. - огрызнулась она. - Дышишь ли? - переспросила она будто бы саму себя.
- Верно, недостаточно долго прозябла ты в огненном мраке темницы, где Владыка подбирался к тебе незаметно, где тьма скользила по коже твоей, а огонь все шептал, да просил окунуться в алый бархат его, да познать его вкус, когда будет течь он в твоих венах вместо крови слабой и уязвимой! О! Как внимала ты тому голосу, когда во мраке, в глубинах недосягаемых будили мы страшную силу, сокрытую, спящую, чтобы однажды она поглотила и тебя, и богов, да уволокла на самое дно! Мы тревожили самые глубокие покровы сей планеты и вскрывали ее гниющие вены, дабы вытащить из холодного мрака существ безобразных и полных ненависти и разрушительной силы, существ, что задолго даже до твоего появления пришли с враждебных звезд и творили свои дела во мраке, под землей, в огненных безднах, а когда разлился океан, то уснули в недрах земли и глубинах морских и спали до тех ровно пор, пока мы не взялись пробуждать их, дабы склонились они пред Владыкой и служили ему, пусть даже того не ведая, но силой своей угрожая народу людскому и всякому, кто столкнется с ними.
Говорил Глимдор не иначе, как о Иллин-Гигунэосин Детях Звездной Бездны, что чудовищными зародышами проросли в земле, а когда смрад и дым рассеялся уползли во мрак и уснули, ожидая того часа, когда их пробудят, дабы смогли они наводить ужас на все сущее и сопротивляться свету. Джина знала об этих тварях не понаслышке.
Случилось так однажды, что в одной из незапамятных битв пришлось ей сражаться бок-о-бок с богами, с воинами с Земель Запада и дваириарами, и вот тогда, в той памятной битве, что в летописях асов значилась, как Пляска Пламени, иначе, на языке Джины, Лоэт-Эардин, встретились боги лицом к лицу с одним из тех чудовищ, что прятались глубоко в земле холодного туманного Ётунхейма.
На Туманных Равнинах сражались боги с гримтурсенами, дабы пресечь их попытки присоединиться ко Злу, что пустило корни в далеких глухих землях, но к тому времени они уже выпустили на свободу свирепого ледяного духа, огромного и непобедимого, ударом одним пошатнувшего скалы, источающего ледяное пламя. Он вырвался на свободу из-под толщи земли, нашел выход из темных пустот, и сквозь сердце горы выбрался на свободу. Он казался непобедимым, Ледяной Ужас, Линтэри-Моргин, существо жуткое и огромное, видом своим и свирепостью напоминающее дракона, но драконы, известно, существа хоть и злобные, но не лишенные дикой первозданной красоты, а тварь, что выползла на волю напоминала более уродливое подобие гримтурсена, да только с жуткой животной пастью, лишенное чешуи, но сверкающее в свете звезд, черное, чернее ночи, да свирепое, как пламя, но только ледяное. Убить его было трудно, едва ли возможно, и все свои силы отдали боги на то, чтобы одержать над чудовищем победу. То было одно из множества древних существ, затаившихся, словно в могилах, в подземельях, словно в склепах, под водой, где дремали они и изредка и с ленью охотились, да лишь до той поры, пока их не растревожить: а коли растревожишь, так первым делом уноси ноги, иначе, если ты не маг и не бог, обречен будешь на погибель.
- Но происки ваши были тщетны. - заметила Джина. - Вы так и не обнаружили их. Иллин-Гигунэосин зарылись слишком глубоко даже для вас.
- Я вижу, ты не забыла язык Элиндорина, хоть и провалился он в никуда и сгинул навеки.
В ответ Джина тихо и торжественно произнесла:
Ждет часа своего во тьме
Тот город, некогда великий,
Где злат был трон у королей,
Где в сумерках шатры разбиты.
Ждет часа город тот во тьме,
Где в дни, когда рождались звезды,
Трон у владычицы был злат,
И ею любовался космос.
Ждет город часа своего,
Когда на крепости над бездной
Забрезжит свет: настанет срок,
Когда проклятие исчезнет.
- Как трогательно, как прекрасно! - выдавил из себя холодный смех Глимдор спустя минуту торжественного молчания.
Он помнил еще те времена, когда цвел Элиндорин и даже тьма Сумеречной Эпохи отступала перед его великолепием. Помнил он и погибель его неожиданную и страшную, и как бы не презирал он весь род элиндориноссцев, что-то не позволяло ему всерьез насмехаться над их горем и радоваться их поражению и практически полному их исчезновению.
- Не будь ты гнусным приспешников врага, я бы сохранила тебе жизнь лишь за то, что ты чтишь память моего народа, сгинувшего навеки. Увы, но смерть твоя неизбежна.
- Коль так, Дитя Тени, - так часто называли ее и враги, и друзья, - то стоит бы тебе узнать, что сотворил я напоследок. День этот и этот разговор, признаюсь, я ожидал, а потому заранее все устроил, ведь мне как никому другому ведомо, где нежится твое сердце, пока ты спасаешь жалкие ошметки этого растерзанного мира! - из-за спины его выплыли две тени.
То были слуги его, темные, тихие, смертельно опасные. Они рыскали повсюду, пробуждали ночную тьму, пугали людей, а родиной им была эта планета: в иных мирах не сыскать столь бездумных и мелких тварей, и даже драугры будут, сдается, получше этих.
Джина вздрогнула и чуть было не выронила из рук Элиндор. Тело ее пробрала дрожь: она знала, знала, о чем, о ком говорил Глимдор. О любви, конечно же, о любви! Холодные щупальца врага, щупальца зла и мрака добрались до того, кого охраняла она всю свою жизнь, до того, кого защищала. Она поняла это, поняла задолго до того, как Глимдор произнес это вслух: холодный блеск его мутных глаз, его улыбка, ледяная, жестокая, выдала его, его ликование этой смерти, ненужной смерти, лишней смерти. О, как неосмотрительно, как глупо было с ее стороны оставлять его одного! Как глупо: ведь от этого зависело так много! Как же велика теперь мощь врага, теперь, когда хранителя великой силы не стало! И как велика была ее боль! Смерть еще никогда так не леденила ее кровь, еще никогда сердце ее так не сожалело об утрате. Это ее ошибка, только ее...
Имя его было Йен. Неловкий и молодой, слишком мало лет прожил он на земле и слишком опасен был его путь, пусть он о том и не ведал. Джина взяла его под опеку с самого его рождения, ибо в нем заключена была часть живой силы злобного и коварного бога, и Йен был хранителем той силы, живым ее сосудом. Смерть его означала бы то, что сила вернется к богу, и кто знает, что сотворит он с ней: пустит ли на благо или во зло, ибо природу того бога было определить сложно: он бывал добр и мягкосердечен, но в уме своем строил планы странные и порой даже страшные.
Боги однажды, когда только еще первые существа ступили на Землю, далекую голубую планету, порешили оградить себя от опасности, исходящей от каждого из них. Они разделили силы свои и половину оставили себе, а другую половину отправили первым потомкам людей Земли. Землю они выбрали потому, что она была далека, и не доступна их надзору и их власти. Конечно, нашлись те, кто обязался следить за ней и помогать людям: то были светлые альвы, что бродили среди людей, обучали их и помогали им, но тем вовсе не было проку в том, чтобы освобождать силу богов: умыслы их были чисты, как и их души. Они были существами магическими, пронизанными светом, хоть и порой холодными, а по прошествии веков на чуждой им планете, в чужом для них мире, вдали от дома, от тревог своих родичей и от их радостей стали альвы холоднее льда, хоть и находились среди них еще те, кто сохранял в своем сердце тепло, словно звездный светоч и шептал молитвы богам на родном чудесном языке.
Холодный пот выступил по всему телу Джины в один миг, и из глаз ее сверкнувших неземным огнем, огнем, в котором отразилась единой вспышкой вся накопившаяся за тысячи лет ненависть, прыснули слезы. Она не плакала слишком долго чтобы сейчас сдержать свой страшный порыв.
Каждая слеза, попадая на кружево платья прожигала его, словно лава, и не было ничего во вселенной, что могло бы сейчас сравниться с ощущением того горя, что испытывала Джина: каждая слеза была лишь малой толикой того пламени, что в единую секунду взметнулось в ее душе и теперь отчаянно вырывалось наружу. Самое ее существо сейчас протестовало против всего, что было создано богами, и каждая крупица разума была заражена ненавистью и яростью. Она осмотрела своих врагов с головы до ног и, спустя лишь миг, кинулась на них словно разъяренная волчица, и нож ее мягко и молниеносно вошел в тело первого, а затем и второго демона. Она стала кромсать и бить их во все точки тела, разрывая плоть, пронзая кости, и фонтаны крови, кусочки плоти и истошные предсмертные крики вырывались из поверженных тел. Она кромсала и рвала до изнеможения, но все же не могла остановиться. В некоторые моменты сдерживаемая ярость выходит из под контроля, и ты, опьяненный ею, точно дикий зверь с вожделением бросаешься на добычу.
Джина обливалась градом кровяных брызг и наслаждалась этим и глотала эти капли, точно они были так же терпки, как вино, и она омывала свою гордость и свою ярость этой кровью, что священной водой. Джина ощутила присутствие врага за своей спиной, точнее сказать, его оружия, ибо владел Глимдор клинком, что назывался на языке ее Венглар, Отравленный Клык, великий клинок, обманом доставшийся врагу от великой воительницы древнего королевства Запада, Хильдиней, как прозвали ее на своем языке элиндориноссцы.
Джина обернулась, и два великих клинка столкнулись, и две силы стали неумолимо напирать друг на друга, и будто бы зависли на нити над пропастью: оставались секунды, секундные усилия, и один из них не снес бы головы. Руки Джины (она почувствовала это, и холодный пот ручьями заструился по ее спине) ослабли как никогда, и подкосились колени: все силы она потратила на тех, кто погубил жизнь невинного человека, беззащитного хранителя великого могущества, того, чья жизнь единственно давала ей надежду на победу.
Улыбка темного демона отражалась в ее полных ужаса глазах, и она неизбежно падала в пропасть страшных воспоминаний; будто бы разошлись в один миг все ее швы, и все, что некогда было шрамом снова стало раною. Она ощутила слабость и боль, и сомнения прокрались в ее душу, а вместе с ними и страх: на мгновенье ей показалось, что она не сможет победить в этой битве. Древний клинок врага показался ей прочнее ее собственного легендарного оружия, и страх заставил ее пошатнуться, но через мгновение Джина почувствовала, как чем-то теплым пропитался шелк ее платья. Напор демона ослаб. Джина опустила глаза и увидела, как из сердца его, пронзенного тонким кинжалом, струится кровь и обливает ее.
Глимдор приоткрыл бледные губы, и кровь хлынула у него изо рта. Венглар выпал из его рук и растворился пылью в воздухе. Джина же собрала последние силы и одним махом отрубила демону голову. Обезглавленное тело рассыпалось на миллиард соляных осколков, и ветер разметал их под ногами Джины и утопил в крови.
Джина подняла глаза: перед ней с окровавленным кинжалом стоял Джаред. Они поглядели в глаза друг другу и замерли так на мгновение, пока из рук у Джареда не выпал кинжал. Поднять его он не решился: так страшен был взгляд Джины, так явно читалась в нем ненависть. Дориан же решительным рывком руки перерезал горло демону, материализовавшемуся из тьмы за мгновение до гибели своего хозяина.
- Еще один... - произнесла Джина, вытирая свой клинок, и руки ее дрожали мелкой дрожью.
- Он мог убить тебя! - воскликнул Джаред.
- Мог. - кивнула Джина с видом полнейшего равнодушия. Она выжидающе поглядела на молодых мужчин. - Ничего не хотите мне объяснить?
Дориан, неотрывно глядящий на носки своих ботинок вдруг поднял голову.
- Он мой брат. - произнес он в волнении, и от этих слов из глаз его прыснула мелкая россыпь слез.
Сердце его подскочило, и он испугался своих слов, и смешанные чувства вытеснили воздух из его груди, отчего он побледнел и задрожал. Чувства его словно оттаяли только сейчас, не смотря на то, что он узнал Джареда в первую же секунду, в тот самый миг когда тот приблизился к Джине и знакомым и нежным движением руки коснулся ее белого плеча. Он узнал дрожь его ресниц и прозрачные глубины зеленых глаз, и тонкие изгибы губ, и мягкую впадинку на подбородке, и волны волос, касающихся широких плеч, и плавный изгиб переносицы, и даже родинку-точку на его бледном лице. Он думал, что не узнает его сейчас, но он ошибался. Кровью почувствовал он его приближение, и узнал его даже и по тому, как ветер развевал мельчайшие волоски на его голове, и по тому, как ложился на них свет и отражался от них. Сомнения не коснулись разума Дориана, да их и не могло быть: это был Джаред, Джаред, тот самый мальчишка, которого он любил, которого он растил, которым любовался. Сердце Дориана стучало сейчас так громко, что ему казалось, целый свет слышит этот стук.
Джаред замер. То, как произнес Дориан простые слова, простую истину о их кровном родстве, растревожило самые нежные его чувства, и он не смог сдержать в себе слез счастья. Он впал в состояние схожее с трансом или беспамятством. Он забылся иными мыслями, но где-то в подсознании представлял свой грядущий разговор с Дорианом и будто бы слышал каждое слово, которое будет им произнесено.
- Значит, братья...- проговорила Джина с задумчивостью. - Вы должны объясниться друг с другом. Идите. Я доберусь домой сама. - она расправила плечи.
С рук ее стекала ручьями кровь. Джаред глядел на нее взглядом преданного щенка, Дориан - сообщника. Джина покачала головой, убрала клинок в ножны и подошла к Джареду, обхватывая рукой его запястье. От мокрого прикосновения Джаред вздрогнул и мышцы его нервно напряглись.
- Считаешь, ты бы справилась сама? - произнес он, обессилев под ее тяжелым взглядом.
Джина ничего не ответила, и лишь только считала про себя его участившийся пульс. Потом она сдвинула брови, нахмурившись, и, как показалось Джареду, поддалась вперед, чтобы расслышать стук его крови о стенки сосудов.
- В тебе скрыта громадная сила. - заявила она, сильнее сжав его запястье. - Но все-равно знай: я сильнее, и я могу убить тебя так, что ты даже этого не заметишь. Чтобы не умереть держи свое сердце в узде. Твоя кровь отравлена не столько мучениями, сколько чувством, чуждым сердцу таких, как ты. - она подняла глаза и заглянула в глубину его расширившихся зрачков. - Что тебе сниться, Джаред? - пошептала она ядовитым змеиным шепотом. - Какие мысли помогают тебе коротать время до рассвета?
Джаред залился краской со стыда и одновременно похолодел от страха. Его будто бы обвило изнутри сетью колючего инея. Он попытался открыть рот, чтобы хоть что-нибудь произнести, но Джина не дождалась ответа. Она выпустила его запястье и отвернулась.
- Прости... я не могу приказать... я не могу приказывать своему сердцу. - произнес Джаред с сожалением, не отводя от нее взгляда.
От этих слов Джина вздрогнула.
- Уходи! - приказала она. - Если ты не уйдешь сейчас, то я убью тебя. - она замерла на месте, и мускулы ее напряглись в ожидании.
- Прошу тебя! - взмолился Джаред. - Я не могу уйти!
Джина в мгновение ока оказалась рядом с ним, и клинок ее уперся лезвием в его шею. Она вдавила его чуть сильнее, и тонкая струйка крови стекла по лезвию, одна предательская капля упала ей на руку и впиталась в кожу. Джина отстранилась, схватившись за голову, и зажмурила глаза будто бы от боли. Элиндор выпал из ее рук, и она едва удержалась на ногах.
Джаред и Дориан подхватили ее, не позволяя упасть. Но девушка быстро открыла глаза, встрепенулась, бросила гневный взгляд на Джареда и, подобрав клинок, удалилась так быстро, словно растворилась в воздухе, и остался от нее лишь только нежный мотылек, до которого Джаред не решился дотронуться, как будто бы одно лишь его прикосновение могло оборвать нежную жизнь этого живого розового лепестка.
Дориан осторожно одернул брата и увлек за собой, подальше от кровавой бойни, которую зачинила хрупкая девушка, в глазах которой тонула сама вечность.