Страна детей

  СТРАНА ДЕТЕЙ

Владимир Фёдорович Власов




П р е д и с л о в и е

Работая корреспондентом Агентства Печати Новости в течение 30 лет и владея 9-ю языками, я чаще всего ездил в Японию. Япония всегда для России была «проблемной» страной из-за требований «вернуть» так называемые «северные территории», которые благодаря политике, проводимой правительством, для многих японцев стали навязчивой идеей. Меня всегда удивляло, что такие приветливые и гостеприимные люди, когда речь заходила о территориальном вопросе, становились раздражительными и агрессивными, как будто в их души вселялся сам чёрт. Когда я жил там, то слышал, как претензии открыто предъявлялись не только России, Корее и Китаю, но в завуалированной форме также Соединённым Штатам, «захватившим их» Микронезию. Думаю, что в этом частично повинен так называемый «Ямато-тамасии» (японский дух), над которым в своё время издевался великий писатель-философ Нацумэ Сосеки. Дело в том, что традиционно один раз в год японские семьи изгоняют из своих домов чёрта. Вот если бы они это делали круглый год, то тогда их дух Ямато подобрел бы, стал менее агрессивным и не доставлял бы проблем соседям.

Недавно, в связи с обострением китайско-японских отношений, один видный китайский политик, заметил: «… возмущает то, что проигравшая в войне страна пытается навязать стране-победительнице какие-то свои основания и предъявляет необоснованные территориальные претензии, забывая о том, что в Азии именно она развязала со всеми войну. За всё нужно платить, и за свою прошлую агрессию тоже».

В Японии я имею очень много друзей, и я люблю эту страну. Некоторое время я сам был председателем местного отделения общества «Россия-Япония». Как-то, живя в Японии, я написал этот роман, и надеюсь, что, в конце концов, в этом замечательном народе будет преобладать здравый смысл. И они смогут изгнать из своих душ этого чёрта, (о нём я упоминаю в романе), и вновь станут теми открытыми и добросердечными людьми, похожими на детей, которые мне всегда нравились.

Автор

1 апреля 2013 года.




СТАНА ДЕТЕЙ


Роман

«И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Итак, веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошел дьявол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени.

Евангелие. Откровение Иоанна Богослова. Глава 12, стихи 9, 12


«Страну детей ваших должны вы любить: эта любовь да будет вашей новой знатью,— страну, еще не открытую, лежащую в самых далеких морях!
И пусть ищут и ищут ее ваши паруса!»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Мой брат рос большим фантазером и фанатиком. Еще в детстве он придумывал разные небылицы и умел так складно их рассказывать, что все мы диву давались, как это в его маленькой головке рождались такие невероятные выдумки. Но вместе с этим нас часто поражало, до какой степени сказанное им приобретало порой черты правдоподобия. А позднее я сам убедился, что его фантазии могли даже воплощаться в жизнь, реализуясь в немыслимые формы действительности.
Он мечтал стать писателем и даже втайне пописывал разные приключенческие истории, однако, когда мы переехали в Иркутск, он почему-то поступил в институт иностранных языков на факультет немецкой филологии. К тому времени я уже окончил факультет журналистики университета и работал в одном очень престижном информационном агентстве, публикуя свои статьи не только в советских газетах и журналах, но также и за рубежом.

Мой брат был подвержен одной страсти, иначе я это не могу назвать, страсти к Японии, которая пронизала все его существо. Он знал на память все известные буддийские и синтоистские храмы, парки и замки древней Японии. Эта страсть заражала не только его друзей и знакомых. Поддавшись общему безумию, я тоже некоторое время посещал собрания энтузиастов японского молодежного клуба «Кэнрокуэн», который он создал.

Я назвал это общим безумием, потому что в то смутное время, когда любое проявление свободомыслия обязательно влекло за собой наказание, многие мыслители и просто интеллигенты, пытаясь уйти от действительности или хоть на короткое время вырваться из рамок той системы, в которой все мы вынуждены были жить в состоянии конформизма или пассивного несогласия, старались любыми увлечениями подавить в себе отчаяние и страх.

В моей памяти сохранились некоторые моменты тех знаменательных событий начала великого распада системы, той самой системы, именуемой американцами «империей зла», начавшей войну в Афганистане. Именно тогда мой брат и создал то странное Общество, замешанное, подобно тесту, на японской оккультной культуре. Я не принадлежал к членам того полу тайного Общества, но как журналист часто посещал их собрания и публиковал об их деятельности материалы в издаваемом тогда в Японии моим агентством журнале «Конничи-но сорэмпо» («Советский Союз сегодня»).
В отличие от брата мной всегда двигала воля к существованию, та самая, которую отрицал Ницше, ибо для интеллигентов того времени самым насущным был вопрос о выживании. Сейчас, по прошествии времени, я часто задаюсь вопросом: а существовал ли я тогда в том времени, и сам себе отвечаю, что если и существовал, то только благодаря моему брату, который оставил в моей памяти самые яркие воспоминания. И те его слабости и кажущееся безволие сейчас представляются мне силою и волей к жизни.

Но тогда я часто удивлялся неразумности его поступков, как будто мы жили с ним в разных мирах. Из-за своих странностей он нажил себе много врагов среди сильных мира сего. Компетентные органы ему даже закрыли выезд за рубеж. И в то время, как я побывал в Японии уже десяток раз, у него складывались представления об этой стране только по книгам, фотографиям и фильмам. Когда же ему, наконец, удалось вырваться туда, то произошло что-то странное, чему до сих пор я не нахожу объяснения. В первое время я получил от него несколько писем, но потом он перестал писать. Прошел целый год, от него не было ни весточки, если не считать двух странных звонков. А затем он неожиданно исчез, как будто сквозь землю провалился. Встревоженная полиция через японский МИД вышла на меня, как на единственного его родственника, и я, получив визу, отправился на поиски моего брата. Но прежде чем приступить к описаниям моих приключений в Японии, я хотел бы все же немного рассказать о брате и тех неприятностях, которые мне пришлось пережить дома.



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


(Немного о себе)

Я хочу рассказать об одном дне, который чуть не стоил мне жизни.


ДВЕНАДЦАТЬ ЗЕМНЫХ ВЕТВЕЙ


1. ЧАС ТИГРА (с 3 до 5 часов утра)

Так уж получилось, что я засиделся до трех часов ночи, правя и переписывая материал, который должен был отдать редактору утром. Я выпил уже шесть чашек кофе, и когда материал был закончен, отпечатан на машинке и я поставил свою подпись, то сна у меня не было ни в одном глазу. Я вышел на балкон и с завистью посмотрел на темные окна домов, где мирно спали жители города. Из-за экономии уличный свет гасили после двух часов ночи, поэтому улицы были погружены в полумрак, только нарождающийся серп месяца подслеповато светил из-за туч, матово отражаясь в лужах только что прошедшего дождика. Было так тихо, что казалось: сам город погрузился в вечный сон — ни шелеста листьев, ни пения птиц.
Вдруг мое внимание привлекло странное движение, как будто легкий ветерок протянул по асфальту брошенную газету. Вначале я подумал, что это кошка. Перегнувшись через перила, я старался рассмотреть в ночной тени источник шума и увидел двух странных субъектов, которые о чем-то тихо и быстро перешептывались. Вероятно, их шёпот я и принял за шуршание газеты. Мне не очень понравилась эта сцена и их заговорщицкий вид. Еще бы, в три часа ночи так могут шептаться только злоумышленники. Я кашлянул в кулак, чтобы показать им, что сонные жители города не дремлют. Их шёпот прекратился, и они, как по команде, обратили свои взоры в мою сторону. Я продолжал смотреть на них, они — на меня. Так протекла, наверное, минута. Затем они, не проронив ни слова, исчезли. Я, закрыв балкон, вернулся в комнату.

Но не прошло и пяти минут, как в прихожей раздался звонок. Это меня насторожило. Я подошел к двери и спросил:

— Кто там еще?

— Это мы,— раздался за дверью робкий голос.

— Кто это вы?

— Японские военнопленные.

Я обалдело почесал затылок. Человек, говоривший по ту сторону двери, произносил слова с явным акцентом. К тому же я вспомнил, что мой брат говорил накануне о приезде в город членов общества бывших военнопленных «Ангара-кай». Я осторожно приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и выглянул на лестничную площадку. Это и в самом деле были японцы, но выглядели они как-то странно, я бы сказал, не очень современно. Все трое были одеты в форму Квантунской императорской армии времен второй мировой войны. Впрочем, в ту минуту я не очень задумывался над их одеждой: мало ли кто как сходит с ума. Ну, решили они соблюсти традиции, приехали в наш город, нацепив мундиры былой славы. Меня больше занимало другое: что им понадобилось от меня в столь поздний час.

— Можно войти?— спросил самый пожилой из них, имевший какие-то нашивки на воротничке, вероятно, знаки отличия.

— Да, конечно, входите, пожалуйста,— я снял цепочку с двери и пропустил поздних посетителей в прихожую, а затем провел их в комнату.

— Располагайтесь, кофе не хотите?

Поздние гости вежливо отказались. Да и кто пьет кофе в четвертом часу ночи.
Старший из них сел в кресло, двое других — рядом на стулья, я примостился на крутящемся табурете возле стола с пишущей машинкой. Некоторое время в нерешительности они сохраняли молчание. Я тоже не произносил ни слова, рассматривая их странные одеяния, которым недоставало только самурайского меча. Наконец, старший из них, поборов смущение, обратился ко мне:

— Разрешите представиться, унтер-офицер Мацуяма Хироси, — он встал и низко поклонился.

Я тоже соскочил с табурета. И, о, дурацкое положение, мне тоже ничего не оставалось другого, как войти в позу японского приветствия. То же самое проделали и два других японца, назвав свои имена и звания:

— Мори Таро, фельдфебель.

— Фукуда Синдзи, рядовой второй статьи.

Мы снова уселись на наши места, и, чтобы не сделать паузы, я первый спросил их:

— Что привело столь важных гостей ко мне в столь поздний час?

— Во-первых, извините за поздний час,— наклонив в мою сторону голову, сказал унтер-офицер,— мы бы никогда не решились нарушить ваш покой, если бы не важное сообщение, которое мы собираемся сделать. Но прежде всего примите слова нашей глубокой благодарности за ваши публикации в японской прессе о панихидах, которые устраиваются на кладбищах вашей области. Благодаря вашим статьям многие родственники в Японии получили известия о своих умерших в плену отцах и братьях, а многие из них и возможность принять участие в панихидах.

— А-а, не стоит благодарности, это — моя работа,— отмахнулся я со скромным видом, но в душе мне очень польстили слова японца, оценившего так высоко мою деятельность.— Что же вы имеете мне сообщить?

— Мы пришли к вам, чтобы предупредить вас об опасности,— сказал унтер-офицер и, замявшись, обратил взгляд на своих товарищей.

Те кивнули ему головами.

— Как бы вам объяснить проще,- опять начал он.— Одна из враждующих с вами школ замышляет против вас и членов клуба «Кэнрокуэн» акцию по уничтожению клуба.
«О-о! — мелькнуло у меня в голове.— Вот как работает японская разведка, даже о том, что творится у нас в городе, знают».

— Поэтому вам следует принять меры предосторожности,— продолжал унтер-офицер.— Особенно в этом деле не следует доверять женщине.

— Понимаю,— кивнул я головой, хотя из его слов ни черта не понял, какой женщине не следует доверять.

— Предупредите об опасности всех членов клуба, будьте сегодня особенно бдительны, среди членов вашего клуба есть лазутчики из враждующей школы.
— Но откуда такие сведения? — не удержавшись, спросил я.

Этот вопрос явно смутил моих гостей. Они переглянулись, и унтер-офицер, поборов смущение, наконец, ответил:

— Поймите нас правильно, это доподлинные сведения нашей армейской разведки. Мы бы не хотели вмешиваться в ваши дела, но мы не можем не помогать вам, членам клуба, так много сделавшим для укрепления дружбы между нашими странами.

Я понимающе кивнул головой и подумал: «Ого-о! Их армейская разведка в курсе даже таких дел, о которых мы и ухом не слыхивали и духом не ведали. Однако-о!»

— Лично от вас сегодня зависит судьба вашего клуба,— продолжал унтер-офицер.— Именно вы сегодня должны быть вдвойне бдительны, чтобы не подвести вашего брата.

— Вы хорошо знаете моего брата?— спросил я и тут же, хлопнув себя по голове, вспомнил: «Ах, да, ведь еще вчера брат говорил мне об этих бывших военнопленных».

Я тут же задал другой вопрос:

— Но почему я?

Японец пожал плечами, не найдя, что ответить. Но тут в разговор вступил фельдфебель:

— Потому что вы иногда бываете небрежны и допускаете промахи, к тому же вы увлекаетесь и теряете голову.

От неожиданности я развел руками.

— Даже это известно вашей армейской разведке?

— Видите ли,— решив смягчить слова своего товарища, заметил унтер-офицер,— нам, оставшимся в прошлом, хорошо видно будущее, потому что у нас нет настоящего.

Я не очень хорошо понял смысл этих слов, поэтому пропустил их мимо ушей. В это мгновение мне пришла в голову мысль: «А почему бы не взять у них интервью. Но не сейчас, не ночью, разумеется, а днем». Я вспомнил, что на вечер у нас в клубе была назначена встреча с членами общества «Ангара-кай», поэтому после встречи я мог бы побеседовать с ними и написать хороший материал. Я тут же предложил им встретиться в девять часов вечера этого дня возле кафе «Снежинка».
Они нерешительно переглянулись и оставались некоторое время в замешательстве. Я уже было подумал, что их не устраивает время, но, к сожалению, другого времени я им назначить не мог, так как в полдень я должен был обедать с самым именитым писателем Иноуэ Ясуси в ресторане гостиницы «Интурист». Но тут унтер-офицер вдруг неожиданно согласился, и мои ночные посетители встали с мест и попросили разрешения откланяться. Мы опять все четверо вошли в позу глубокого японского поклона. Затем я проводил их в прихожую, закрыл за ними дверь и посмотрел на часы. Стрелки показывали Час Зайца.


2. ЧАС ЗАЙЦА (с 5 до 7 часов утра)

Ложиться спать было уже поздно, я опять вышел на балкон, чтобы полюбоваться прелестью нарождающегося дня. Обычно я всегда вставал в эти ранние предутренние часы, не потому что не любил утром дрыхнуть в постели. У меня была своя тайна.

Однажды я увидел ранним утром девушку, в белом спортивном костюме и кроссовках, с длинными белокурыми волосами, опоясанными красной лентой. Еще солнце не взошло, а она, как утренняя заря, пробежала по улице и осветила все уголки радостью пробуждения. С того самого дня я потерял утром всякий сон и, как праздника, ждал этого часа, когда она, подобно длинноногой газели или быстроногому зайчику, проносилась по улице мимо моих окон. Вначале я только издали любовался ею, затем сам стал совершать пробежки на некоторой дистанции от нее. Наконец, мы познакомились, и я даже уговорил брата принять ее в члены клуба. С этого времени мы стали бегать вместе. Я каждое утро с нетерпением ждал условленного часа, чтобы бежать возле нее и слышать ее дыхание.

Быстро натянув ветровку и обув кеды, я спустился во двор и принялся делать гимнастические упражнения, поджидая ее. Утренний воздух пьянил своей свежестью. Я абсолютно не чувствовал никакой усталости от бессонной ночи. Небо посветлело так, что все звезды исчезли, кроме одной — Утренней Звезды. Ни облачка. Легкий ветерок ласкал листья тополей. Птицы поднимали свой утренний трапезный галдеж. Редкие дворники выходили на улицу со своими метлами и ведрами.

В конце аллеи показалась Светлана. Она приветливо помахала мне рукой и пробежала мимо, не останавливаясь. Я последовал за ней. Некоторое время мы бежали молча, плечо к плечу, пока не достигли набережной.

— Будет прекрасный день,— заметила она.

— Да,— выдохнул я,— погода обещает чудесный день. Во время кросса мы не разговаривали, чтобы не сорвать дыхания, так только обменивались незначительными репликами.

От Ангары тянуло прохладным ветерком. Я бежал с подветренной стороны от Светланы, в надежде, что развевающиеся по ветру ее волосы коснутся моей щеки. Но, к сожалению, волосы у нее были недостаточно длинными, зато мне казалось, что я чувствую запах ее тела. О, как бы я дорого заплатил за один лишь ее поцелуй! Мы пробежали мостик, соединяющий набережную с островом «Юность». Здесь мы всегда с ней встречали восход солнца.

Нам удалось достигнуть острова в тот момент, когда на востоке из-за телевизионной башни показался ярко-красный краешек щедрого светила, и все озарилось радостным сиянием. На деревьях от восторга затрепетали листья, окна просыпающихся домов на набережной отвечали улыбками солнечному свету, каждая росинка на траве кричала о своем счастье, даже в лужах после прошедшего вечером дождя купались лучи, отражаясь бликами и зайчиками по всему пляжу.

Светлана остановилась, завороженная этим сиянием, посмотрела на меня и радостно засмеялась. И мне показалось, что только солнце могло создать ее красоту и что она, сама частичка этого солнца, также светится и радуется, посылая мне и всему миру свою красоту и счастье.

Светлана, повернувшись лицом к солнцу, стала делать упражнения, а я, забыв обо всем на свете, любовался грацией ее стройного тела. Когда было покончено с упражнениями, она сладко потянулась и зевнула. У меня тоже непроизвольно вырвался зевок.

— А все же рано мы встаем с вами,— заметила она,— еще бы немного поспать не мешало.

— А я вообще не ложился спать,— признался я.

— Как? — удивилась она.— Вторые сутки на ногах? И у вас еще хватает сил делать пробежку? Но вы просто супермен!

Ну, разве неприятно получить комплимент от очаровательной девушки, ради этого стоит вытерпеть без сна даже, трое суток.

— Чем же вы занимаетесь ночью? — она лукаво посмотрела на меня и засмеялась, а я почему-то покраснел.

— Переписывал допоздна очерк, а потом ко мне пришли гости.

— К вам по ночам приходят гости? — опять удивилась Светлана.— Что же это за гости такие, которые приходят по ночам?

— Японцы,— сказал я и опять смутился.

— Вот уж никогда бы не подумала, что японцы делают визиты по ночам,— она или не поверила моим словам, или решила подразнить меня.— Может быть, к вам приходили японки?

Она явно в шутливой форме делала мне вызов. Ну что же, мне не оставалось ничего другого, как принять его. И я принял этот вызов.

— Да! — воскликнул я.— К сожалению, на этот раз у меня были японцы, а не японки. О! Японки — это самые восхитительные в мире женщины, особенно гейши. А вы знаете, сколько времени учатся этому ремеслу? Всю жизнь. Поэтому, вероятно, гейши считаются самыми коммуникабельными, самыми приятными собеседницами в мире.

— Вам виднее,— молвила Светлана, закусив губу,— вы часто бываете за границей.

Я, кажется, дал осечку. И куда меня понесло с этими гейшами? Я мысленно чертыхнулся и, перейдя на серьезный тон, рассказал ей о ночном происшествии.

На этот раз Светлана мне совсем не поверила, но что-то в моем рассказе ее встревожило. Мы шли по аллее парка некоторое время молча. И вдруг она меня спросила:

— Скажите мне, вы хитрый от рождения или это у вас приобретенное в ходе вашей работы?

Этот вопрос меня поставил в такой тупик, что я обалдело смотрел ей в глаза и некоторое время не мог обрести дара речи. Но ее глаза оставались пристальными и серьезными, как будто она пыталась прочитать что-то в моих мыслях.

— Что вы имеете в виду? — наконец, только и смог произнести я.

Светлана, не отрывая взгляда от моих глаз, ответила вопросом на вопрос:

— О какой опасности вы говорите? И какой женщине вы не должны доверять?

Сколько я ни старался, не мог сообразить, что именно так насторожило Светлану в моем сообщении. Пытаясь найти выход из этой щекотливой ситуации, я махнул рукой и объявил:

— А, все это глупости, не берите ничего в голову. Мне самому сейчас кажется, что все это приснилось.

— Как? — воскликнула Светлана.— Сейчас вы утверждаете, что все это вам приснилось?

— Какая разница? — объявил я.— Приснилось это мне или в самом деле у меня были гости.

Я начинал сердиться на себя. И дернула меня нелегкая затеять с ней этот разговор!

— Зачем вы мне это все рассказали? — спросила она тем же серьезно-взволнованным тоном.

«Вот именно, зачем я ей все это рассказал?» Я пожал плечами.

Мы вышли из сквера на набережной и, пройдя мимо исторического музея, свернули на улицу. Сейчас мы уже не бежали молча, как полчаса назад, а шли в полной тишине медленным шагом. Помимо дворников на улице стали появляться прохожие.
— А знаете, мне с вами интересно,— вдруг произнесла Светлана,— не так, как с другими. Вы — загадочный человек. Никогда не знаешь, чего от вас ждать. Вы, наверное, всегда со всеми ведете очень тонкую игру.

«Вот уж совсем не ожидал я от нее такой оценки. Но за кого она меня принимает?»
— И пишете вы интересно. Я всегда читаю ваши статьи в газетах. В отличие от вашего брата вы — стратег, он же — тактик.

— Это почему же? — удивился я.

— Потому что вы, ни с того ни с сего, вдруг начинаете рассказывать о своих ночных приключениях, которые, по вашим словам, быть может, вам приснились.
Я не знал, что ответить. И вдруг меня словно черт дернул за язык. Я открыл рот и произнес такие слова, которые меня самого повергли в ужас.

— А не встретиться ли нам этим вечером? Мы могли бы мило посидеть у меня дома. Вы были бы самым дорогим моим ночным гостем.

Такой наглости я сам от себя не ожидал. Я даже выдохнул весь воздух из своей груди от такой храбрости.

Светлана также пристально посмотрела на меня. И ее губы чуть слышно произнесли:

— Это можно. Только чтобы никто не узнал об этом. Я ушам своим не верил. Неужели это победа?

— В таком случае я жду вас возле своего дома в десять часов вечера.

Она, опустив глаза, кивнула и тут же, не прощаясь, резко повернулась и пошла в другую сторону.

Я полетел домой, как на крыльях, пиная по дороге мусорные урны.

«Этим вечером она будет моей!»


3. ЧАС ДРАКОНА (с 7 до 9 часов утра)

Ранним утром в мою квартиру ворвался, словно дракон, брат и прокричал:

— Война! Они объявили нам войну!

— Кто? С кем война?! — у меня душа ушла в пятки от его заявления.

— Баранов. Школа «Вадарю». Эти облезлые кошки, мнящие себя тиграми.

— Слава Богу,— перекрестился я,— я уж подумал, что в самом деле война началась.

— Представляешь,— возбужденно кричал мой брат,— эти наглецы послали нам сегодня утром ультиматум. Если к четырем часам мы не выдадим им свиток с секретами боя поясами буддийских ниндзя из храма Мёрюдзи, то они объявляют нам войну на уничтожение. Представляешь?

Я не представлял, какая может быть война на уничтожение в мирном городе, контролируемом силами МВД и КГБ.

— Да ты успокойся,— посоветовал я ему.— Хочешь кофе?

— Какой кофе? Какой кофе? Эти два воителя, горе-Аники-воины, решили помериться силами, Баранов и мой злосчастный Козлов. Сколько я потратил сил на их примирение, но ты же знаешь, эти военные, как бараны, надеются только на силу своих кулаков. И сколько им ни внушай, что худой мир лучше доброй ссоры, все равно у них чешутся кулаки.

Я все же налил кофе себе и своему брату и, поставив перед ним чашку, заметил:

— Зачем же ты принял в клуб Козлова вместе с его школой?

— Я бы принял Баранова, но между ними такой антагонизм, что в эту ссору вовлечен весь город. Их секции разбросаны по всему городу, и желающие заниматься каратэ волей-неволею втягиваются в этот конфликт. Ты не представляешь, какие интриги и заговоры плетутся вокруг этих двух персон. К сожалению, я остановил уже свой выбор на школе «Кёкусинкай», теперь мне отступать поздно. Приходится поддерживать Козлова. Но у него всего сто пятьдесят бойцов. А у Баранова их все шестьсот. На каждого каратиста клуба приходится по четыре кошки.

— Неужели ты думаешь, что дело дойдет до драки?

— Все может быть,— махнул рукой мой брат.— Если бы у обоих было побольше мозгов, то они бы давно уже прекратили ссору.

— Что же делать?

— Я думаю объявить им, что свиток потерян,— решительно заявил брат.— Другого выхода нет.

— Так они и поверят тебе,— выразил я ему свое сомнение.— Не лучше ль было бы снять с этого свитка ксерокопию и передать Баранову?

— Еще чего! — воскликнул брат.— Передать ему в руки такое грозное оружие! Баранов и так нос дерет от того, что его секция самая популярная в городе. А если они еще научатся вести бой поясами, то в городе явно нарушится паритет сил. Как никак, мы все же противостоим его фашистским замашкам.

— Так уж и фашистским?

— Ты не представляешь себе, какие у него в секции порядки. А ученики чтут его, как фюрера. Каждый делает ему низкий поклон не только в секции, но и на улице, и все так до мерзости само уничижительно заглядывают ему в лицо. Тьфу! Смотреть противно. Мой Козлов тоже хотел ввести подобную практику среди своих учеников, но я решительно воспротивился. Насколько позволят мне возможности, я никому не дам унижать чье-либо человеческое достоинство.

— Но как ты заставишь Баранова поверить в то, что вами потерян свиток?

— А-а, будь уверен, мы проведем все тонко, комар носа не подточит. Мы приблизительно знаем их лазутчиков в нашем стане. Через них и проведем дезинформацию.

— Ах, да,— ударил я себя по затылку,— совсем забыл тебе сказать. Ко мне ночью приходили бывшие военнопленные, трое твоих знакомых, и тоже предупреждали, что в вашем клубе есть лазутчики враждебной школы и всем нужно быть бдительными.

— Мои знакомые? — удивился брат.

— Ну да, из общества бывших военнопленных «Ангара-кай».

Брат продолжал вопросительно смотреть на меня.

— Покажи их визитные карточки.

— Они мне их не оставили.

— Странно. Обычно японцы при знакомстве передают свои визитные карточки. А ты не запомнил их имен?

— Кажется, одного звали Мацуяма, другого — Мори... А вот имени третьего, как я ни напрягал память, не смог вспомнить.

— Ладно,— прервал мои потуги брат,— это какие-то другие. Членов общества «Ангара-кай» я еду встречать в аэропорт через час.

— Но эти, которые были ночью у меня, хорошо знают тебя.

Брат улыбнулся и, посмотрев на меня как-то странно, спросил:

— А не приснилось ли тебе все это ночью? Я сделал вид, что рассердился.

— Ну, ладно, ладно,— брат хлопнул меня по плечу,— потом разберемся.

Мы допили кофе, брат ушел. Я быстро собрал со стола грязную посуду, бросил ее в мойку и, захватив рукопись статьи, отправился на работу.


4. ЧАС ЗМЕИ (с 9 до 11 часов утра)

Как только я вошел в агентство, на моем столе зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Алло,— в трубке слышался голос Светланы,— вот решила позвонить вам перед занятиями.

Светлана училась в университете.

— Откуда вы узнали мой телефон? — удивился я.

— Как будто это так трудно сделать, в любом телефонном справочнике есть номер вашего агентства информации.

— Ах, да, как бы там ни было, мне приятно слышать ваш голос.

Мне, в самом деле, было приятно слышать ее нежный и чуть певучий голос.

— Вы уже слышали, что Баранов со своей школой объявил войну клубу вашего брата?

— Ну, пока не войну, а только ультиматум.

— Значит, вы уже в курсе?

— Да. Брат заходил ко мне утром и сообщил эту новость.

— И что же, будет война?

Мне показалось, что ее голос в трубке осекся и как-то дрогнул.
— Да вы успокойтесь. Ничего не будет. Свиток уже потерян. Так что и причина, из-за которой разгорается весь этот сыр-бор, устранена.

— Как потерян? — произнесла Светлана с той же тревогой в голосе.

— Ну, не совсем потерян,— поспешил я ее успокоить,— а как бы потерян.
— Не понимаю.

— Ну, мой брат инсценирует потерю свитка и через выявленных в клубе лазутчиков Баранова пошлет дезинформацию.

— А где же сам свиток?

— Спрятан в надежном месте.

Мне показалось по голосу, что Светлана немного успокоилась. И я спросил ее:

— Наша договоренность остается в силе?

— Да,— коротко ответила она и положила трубку.

Я тоже положил трубку и медленно опустился за свой рабочий стол.

Вся эта возня вокруг свитка двух школ каратэ и клуба «Кэнрокуэн» была мне в высшей степени непонятна. И клуб, и школы каратэ были напичканы соглядатаями, и там, и здесь работали секретные агенты спецслужб и МВД, и ни-кому не удавалось затушить пожар этой ссоры двух лидеров. Двух каменных лбов. Более того, эти агенты сами втягивались в хитросплетение интриг и заговоров друг против друга. Уж таков наш мир. Таковы все люди. И такова политика, которая играет людьми, как костяшками домино. И ничего здесь не поделаешь.

В эту минуту в мой кабинет вошел шеф и взял мой материал для правки. Потом до обеда я набирал свой выправленный очерк на телетайпе и пересылал его в Москву.

Ближе к обеду я отправился в гостиницу «Интурист» для встречи с писателем Иноуэ Ясуси и его женой.


5. ЧАС ЛОШАДИ (с 11 до 13 часов дня)

В гостинице «Интурист» я встретил брата, который привез из аэропорта трех членов японского общества бывших военнопленных «Ангара-кай». Он познакомил меня с ними. Все они были в почтенном возрасте. Я невольно сравнил их с моими ночными посетителями и нашел, что японцы в мундирах выглядели намного моложе этих старичков. Тем можно было дать лет тридцать-сорок. Впрочем, у японцев всегда трудно определить возраст. Все они выглядят моложе своих лет. После обеда мой брат собирался повезти их на японское кладбище.

В холле гостиницы я встретил писателя Иноуэ Ясуси с супругой и японскую переводчицу. Мы вчетвером отправились в специальный зал ресторана на втором этаже, разделенный перегородками, где никто не мог помешать нашему разговору, в то время как мой брат повел своих японцев в общий зал.

Мы расположились за столиком в забронированной мной еще накануне кабинке и начали спокойную беседу за трапезой. Автор бестселлера в нашей стране «Сны о России» рассказывал о своем путешествии по Советскому Союзу, о впечатлениях и местах в Иркутске, связанных с пребыванием членов экипажа «Синсё-мару» во главе с купцом Дайкокуя Кодаю. Я записывал его речь на магнитофон и почти не задавал вопросов, так как Иноуэ Ясуси неоднократно давал интервью журналистам и наперед знал все их предполагаемые вопросы. Мне оставалось только расшифровать магнитофонную запись, умно составить свои вопросы и вклинить их в текст. Поэтому я пребывал в некоторой прострации, вяло ковыряя вилкой в тарелке. От сытного обеда вся кровь отхлынула от головы и прилипла к моему желудку. На меня вдруг навалилась дремота — сказывалась бессонная ночь. Раза два я чуть не клюнул носом в тарелку. Вероятно, Иноуэ Ясуси впервые в своей жизни встречался с таким странным журналистом. Но я ничего не мог с собой поделать. Как ни щипал свои ноги под столом, меня одолевал сон.

Но вдруг мой сон разом прошел. Я услышал смех и женский голос из соседней кабинки. Этот голос и смех могли принадлежать только Светлане. Я весь превратился в слух. Она говорила о знакомых мне до боли вещах, и ее голосу диссонировал мужской голос. Речь шла о пропавшем свитке.

— Но все мои люди утверждают, что свиток исчез,— говорил мужской голос.

— Как бы исчез,— отвечала Светлана,— а на самом деле его перепрятали и пустили через твоих же агентов дезинформацию для тебя.

— Но этого не может быть,— взволнованно произнес мужчина,— они не могли выявить всех моих агентов.

— Источник информации верный,— перебила его Светлана.

— Кто он?

— Корреспондент агентства «Новости», а его брат является председателем клуба.
О, если бы она знала, что этот корреспондент сидит рядом и все слышит.
— Что у тебя с ним?

— Ничего. Так, просто знакомый.

— Его можно как-то использовать?

— Пока не знаю.

Меня прошиб пот. Я вытер салфеткой лицо, которое, вероятно, горело.

— С вами все в порядке? — спросила меня переводчица-японка.

Я кивнул головой, приставил палец к губам и показал глазами на магнитофон. Она продолжала переводить. В кабинке рядом наступило некоторое затишье. Затем мужской голос спросил:

— Ты не жалеешь о вчерашнем?

— Нет,— ответила она после небольшой паузы,— мне было очень хорошо.

Краска отлила у меня от лица. Я, наверное, очень побледнел. Вот почему она утром зевала. Самые ужасные мои предположения подтвердились.

В этот момент в кабинке появился наш новый фотокорреспондент Карим и стал снимать меня на фоне японской знаменитости. Об этом мы условились ранее. Я его просил как можно больше сделать снимков с писателем, чтобы потом пустить пыль в глаза всем знакомым и недругам. Выбрав подходящий момент, я шепнул ему на ухо:

— Загляни в соседнюю кабинку. Посмотри, с кем там сидит девушка.

Он понимающе кивнул и исчез.

Через несколько минут я услышал голос Светланы:

— Давай уйдем отсюда. А то что-то появляется много любопытных глаз.

Вероятно, Карим уже осчастливил их своим лицезрением.

— Хорошо. Уйдем поодиночке. Ты иди, а я выйду чуть позже. Расплачусь с официантом.

Прошло несколько секунд, и вдруг тот же мужской голос произнес:
— Постой, мы увидимся сегодня?

— Нет,— в ее голосе чувствовалось смущение,— сегодня не могу. У меня начались месячные.

Затем все стихло. Я сидел, словно в воду опущенный. Обед и интервью закончились. Иноуэ Ясуси с женой стали прощаться. Я поблагодарил их за интервью, они поблагодарили меня за обед, и мы расстались. Я вышел из гостиницы, и у меня потемнело в глазах от яркого солнца. Никогда еще не было мне так плохо.


6. ЧАС ОВЦЫ (с 13 до 15 часов дня)

В агентстве меня уже поджидал Карим, проявляя пленки.

— Ну что, ты видел его? Кто это был? — накинулся я на него с вопросами, хотя в душе уже знал, кто это мог быть.

— Известная личность. Баранов. Глава школы каратэ «Вадарю». Сэнсэй тигров.

— Сэнсэй облезлых кошек,— повторил я сравнение брата.— Я так и знал.

Карим пожал плечами. Раньше он слышал о вражде этой школы с клубом, о том, что мой брат недолюбливал Баранова, но, вероятно, впервые он увидел мою реакцию на прославленного лидера в этом престижном виде спорта.

— А мне удалось даже сделать их снимок,— как бы между прочим заметил Карим.

— Какой снимок? Ты хочешь сказать, что щелкнул фотоаппаратом, когда заглянул к ним? — я чуть не набросился на него с кулаками.— Да кто тебя просил об этом? Я попросил тебя только заглянуть за занавеску.

— Спокойно. Спокойно,— осадил меня Карим,— никто и не заметил моей съемки, потому что я снимал вот этой камерой.

И Карим положил передо мной на столе миниатюрную фотокамеру, способную уместиться на половине ладони.

— Шпионская камера,— похвастался он,— а пленка чувствительностью в семьсот дин. Можно снимать в полумраке.

— А где же снимки?

— Сохнут в лаборатории.

Мы спустились с ним в фотолабораторию, и он снял с глянцевателя полдюжины фотографий, на которых красовалась моя Светлана за одним столом с Барановым. Я забрал у него все фотографии и заставил его уничтожить фотопленку.

Мне нужно было срочно увидеться с братом и рассказать ему обо всем случившемся. Я вспомнил, что брат собирался повезти японцев на кладбище для панихиды.

— Послушай,— обратился я к Кариму,— если у тебя сейчас нет срочной работы, то я могу взять тебя с собой на японское кладбище. Сейчас там начнется возложение венков на могилы бывших военнопленных членами общества «Ангара-кай». Пока я буду брать у них интервью, ты бы смог сделать несколько трогательных кадров.
Карим тут же согласился. Пока он заряжал камеру, я вызвал из гаража машину агентства печати.

По дороге я не удержался и еще раз посмотрел на фотографии. Баранов сидел за столом в артистической позе, держа двумя пальцами бокал с шипучим напитком. Вина он не употреблял и был вегетарианцем. Это все знали. Да, артистизма и аристократизма ему было не занимать. Белокурая бестия. Его тщательно ухоженная прическа, вельможные манеры никогда не оставались не замеченными прекрасным полом. Не то, что кондотьер моего брата Козлов. Тот больше походил на орангутанга. А по своему простодушию — на слона. Но Светлана? Светлана! Как она могла стать такой двуличной, начать вести двойную игру? Ради чего? Даже на этой фотографии она выглядела чертовски привлекательной. Но что ею двигало, чтобы так предательски действовать против моего брата? А брата я очень подвел. На фотографии глаза у Светланы выглядели несколько испуганными. Но это только добавляло ей шарма.

— Красивая девочка,— заметил Карим, заглянув через мое плечо с заднего сидения.
Я спрятал фотографию и обратился к водителю:

— А поживее вы не можете? Этак мы приедем уже на пустое кладбище.
Шофер и так вел машину на предельной скорости.

Когда мы прибыли на кладбище, панихида уже была в самом разгаре. Японцы зажигали на могилах свечи и курительные палочки. Ряды белых надгробных плит с именами умерших в плену японцев заполняли довольно обширную поляну среди березового леса. Мой брат помогал японцам расставлять свечи. Эта мирная атмосфера кладбища подействовала на меня успокаивающе. Карим принялся щелкать фотоаппаратом с разных точек. Чтобы им не мешать, я в задумчивости бродил среди каменных плит, читая машинально имена умерших.

Но вот мой взгляд натолкнулся на знакомое имя — солдат второй статьи Синдзи Фукуда. Где-то раньше я уже слышал это имя. Так и есть. Этим именем мне представился тот ночной посетитель, крепыш с короткой стрижкой, самый молодой из них, который за всю беседу не проронил ни слова. Я от неожиданности опустился на колени и стер ладонью пыль с металлической пластинки, прикрепленной к каменной плите. Точно. РЯДОВОЙ ВТОРОЙ СТАТЬИ СИН¬ДЗИ ФУКУДА. Я не мог ошибиться. От волнения у меня даже выступила испарина на лбу. Я стал пристально рассматривать другие могилы и вскоре обнаружил такие металлические пластинки с именами и званиями: ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ ТАРО МОРИ, УНТЕР-ОФИЦЕР ХИРОСИ МАЦУЯМА. Да! Точно! Того пожилого звали Мацуяма. Я поманил пальцем Карима и заставил его сделать снимки этих трех могил. Затем на обочине я нарвал полевых цветов и положил им на могилы.

В это время японцы закончили панихиду. Я задал им несколько вопросов для интервью. Когда они ответили, я отвел брата в сторону и рассказал ему обо всем, что произошло в ресторане, показал ему фотографию Светланы с Барановым.

— Но откуда ей стало известно о готовящейся дезинформации,— сделав озабоченное лицо, задумчиво произнес брат.

— Я сказал ей,— признался я.

— Но зачем ты это сделал? — удивился брат.

— Я же не знал, что она связана с Барановым. Утром она позвонила мне на работу и объявила о вашей войне. Чтобы ее успокоить, я ей и сказал, что свиток спрятан в надежном месте.

— М-да,— задумчиво произнес брат,— положение осложнилось. А что у тебя с ней?

— Пока ничего,— пожал я плечами и, кажется, покраснел.— Иногда бегаем с ней по утрам.

— Могу я взять у тебя эту фотографию?

— Нет,— решительно заявил я.— Достаточно и того, что я показал ее тебе. Этот фотоснимок я уничтожу.

— Понимаю,— кивнул головой брат.— Надо предупредить Козлова, а то он положил на нее глаз. Как бы не проболтал чего лишнего. Сегодня он ведет секцию, и они могут встретиться.

— Как? — воскликнул я.— И у него с ней шуры-муры?

— Не совсем так. Я же тебе сказал, что он положил на нее глаз, а не она на него.
И я решил, во что бы то ни стало, побывать на занятиях этой секции.

На этом мы и расстались. Я поехал с Каримом в агентство, а брат повез японцев в гостиницу. По дороге я думал, глядя на злополучную фотографию, что вся эта шпиономания, государственная система слежки друг за другом растлевают людей, превращая ангелов, подобных Светлане, в проституированных Мата Хари.


7. ЧАС ОБЕЗЬЯНЫ (с 15 до 17 часов дня)

Вернувшись в агентство, каждый из нас занялся своим делом. Карим заперся в фотолаборатории проявлять пленки, я же сел за свой стол расшифровывать магнитофонную запись интервью с Иноуэ Ясуси и писать материал о посещении кладбища членами общества «Ангара-кай». Некоторое время я работал сосредоточенно, но затем на меня навалилась дремота, все треволнения дня ослабили мою сопротивляемость сну, хотелось немного отдохнуть, чтобы собраться с мыслями и оценить по-новому все случившееся. Я уже начал клевать носом. Но не тут-то было. Из лаборатории выскочил ошалевший Карим и заорал:

— Ты только посмотри, что получилось на снимках могильных плит, которые ты заставил меня снять.

Он сунул мне под нос еще влажные фотографии. На них на фоне плит были запечатлены силуэты моих ночных знакомых. У меня волосы встали дыбом на голове. Как сквозь туман, проступали очертания их лиц. Унтер-офицер лежал на плите, закинув ногу за ногу, запрокинув руки за голову, и, казалось, мечтательно смотрел в небо. Фельдфебель полулежал на боку, подперев рукой щеку. Нижняя часть его тела была смазана, но зато явственно проступал его профиль. Солдат же сидел на своей могиле спиной к объективу, его стриженая голова темным пятном проступала на фоне травы. С ума сойти можно!

— Что ты обо всем этом думаешь?

Что можно было об этом думать? Я покачал головой.

— Вначале я подумал, что фотопленка бракованная,— стал объяснять Карим.— Но рядом другие кадры получились абсолютно чистыми. И кладбище, и японцы, ставящие свечи на могилы, вышли великолепно. А с этими тремя могилами что-то неладное. У меня и раньше иногда получались подобные вещи. Вдруг ни с того ни с сего в кадр попадало нечто такое, чего я простым глазом не видел. Возможно, фотокамера — более совершенный инструмент, чем наш глаз. Она фиксирует действительность с другой выдержкой и может удержать моменты, которые наш глаз просто не воспринимает. И все же, что ты об этом думаешь?

— Не знаю,— пожал я плечами.— Может быть, ты зафиксировал души умерших.
— Вполне возможно,— сразу же согласился Карим.— Эти тени похожи на японцев, они даже одеты в мундиры японской армии. Подумать только!

Мне совсем ни о чем не хотелось думать. Я бросил все свои дела, вышел из агентства и отправился в секцию Козлова, где начинались тренировки по каратэ.
Когда я прибыл в спортивный зал, где велась тренировка, полсотни девушек и юношей в белых кимоно, подпоясанных поясами разного цвета, совершали упражнения — выкидывали ноги и руки в разные стороны по счету: ити, ни, сан, си, го... Вся эта картина походила на хорошо отлаженный механизм. Все, как один, совершали одни и те же слаженные движения, почти никто не ошибался. Строгий кондотьер Козлов ходил между рядами грузной походкой орангутанга, придирчиво наблюдая за своими питомцами, горланя во всю глотку: року, сити, хати, ку, дзю. Кто ошибался или не успевал в такт, того он наказывал ударом ноги в пресс живота.

Среди девушек я взглядом отыскал Светлану. После всего, что я узнал, она не стала для меня менее желанной, наоборот, несмотря на осадок горечи, я испытывал к ней неодолимую страсть. И одна только мысль о том, что она может прийти ко мне вечером домой, волновала мою кровь настолько, что меня начинало бросать то в озноб, то в жар. Я наблюдал за ее движениями. Белое кимоно на ней сидело так же хорошо, как и спортивный костюм. Как и все, она была босиком, и я разглядел ее розовые пятки. Мне вдруг так захотелось лизнуть их, или взять в рот палец ее ноги, или сделать еще какую-нибудь глупость. Вся она была такая нежная, беленькая, сладкая, как головка сахара. Ее белокурые волосы сейчас были заплетены в длинную косу, и при каждом ее движении эта косичка скакала, прыгала, вертелась вокруг ее длинной шеи и возбуждала. Талия, бедра, ее упругая попка танцевали какой-то свой волшебный танец в гармонии с обворожительной фацией ее стройных ног.

Мне казалось, что она делает все движения изящнее, чем другие девушки. Но так не думал Козлов. Этот орангутанг остановился напротив нее и со всей силы нанес удар ей в живот. Она покачнулась, но устояла на ногах. Ее лицо поморщилось от боли, но я не услышал ни ее крика, ни вздоха. Она продолжала по-прежнему делать упражнения. От всей этой сцены у меня как будто что-то оборвалось внутри.

Я подумал, что, вероятно, брат уже предупредил Козлова о роли Светланы в клубе. Через некоторое время он проделал это еще раз, потом еще раз. Мне показалось, что в синих с поволокой глазах Светланы стоят слезы. У меня сердце сжималось от боли каждый раз при виде, как этот мужлан избивает девушку.

Вскоре тренировка закончилась, и Козлов стал давать оценку некоторым начинающим каратистам. За все их промахи они получали от него два-три удара кулаком в живот. Когда очередь дошла до Светланы, Козлов поставил ее перед всем строем и объявил, что каждый должен нанести ей удар в живот. От этих слов Светлана побледнела, а все другие участники тренировки опустили глаза.

Я больше не мог вынести этой сцены и вмешался. Подойдя к Козлову, я сказал ему, что не позволю при мне так истязать человека. Козлов бросил на меня гневный взгляд, его брови сошлись на переносице. Чуть не задыхаясь от ярости, он почти продышал мне в лицо:

— Мы, конечно, вас уважаем и как брата президента нашего клуба, и за вашу помощь, но здесь у нас свои порядки, и лучше было бы, если бы вы не вмешивались.

Я смотрел в его поросячьи глазки, близко расположенные от переносицы, горящие, словно два уголька, и думал: «Самодур, безмозглый, с каким желанием я бы сейчас заехал кулаком в твой медный лоб. Только дай таким власть, так мигом польются реки крови».

Я ничего ему не ответил, подошел к Светлане и встал к ней спиной.

— Только через мой труп!— крикнул я в зал, где стояла шеренга застывших с каменными лицами истуканов.

Не знаю, чем бы это все закончилось, но в эту минуту в зале появился мой брат.

— В чем дело?— спросил он и, мгновенно оценив обстановку, направился ко мне.

— Да вот, удивляюсь вашим порядкам,— ответил я, облегченно вздохнув.— Не думал я, что в этих секциях каратэ культивируется до такой степени жестокий садизм.

Брат недовольно посмотрел на Козлова, тот отвел в сторону глаза.

— Что такое? В чем дело?— обратился он раздраженно к кондотьеру.— Сколько мы еще будем говорить на эту тему? Когда здесь перестанут совершать насилия над личностью? Когда, наконец, здесь поймут, что унижение человека — самое гнусное преступление общества?

Брат обращался как бы ко всем, но слова его имели определенное направление. Они относились к Козлову. И тот стоял, как провинившийся школьник, опустив руки и голову, и не возражал ни единым словом моему брату. И я подумал впервые, что мой брат имеет настоящий авторитет в клубе.

Затем брат повернулся к Светлане и еле слышно сказал:

— А вы можете идти.

Она тут же побежала в раздевалку, ни на кого не глядя, и я заметил, что по дороге она плакала.

После окончания тренировки в зале остались только самые опытные и преданные каратисты, составляющие спортивную элиту клуба. Многие из них занимались также бейсболом. Раньше я большинство из них встречал на тренировках в поле с битами и ловушками. Все они были бойцами клуба.

Началось тайное военное совещание, на котором мне позволили присутствовать. Десятка два юношей в спортивных кимоно сидели в шахматном порядке прямо на полу в японской позе, положив на колени пудовые кулаки, и молча смотрели в рот моему брату. Кондотьер Козлов сидел тут же в турецкой позе и нервно массировал голень своей правой ноги.

— Наша акция по дезинформации противника, к сожалению, не удалась,— начал свою речь брат тоном начальника генштаба.— Не буду вдаваться в подробности нашего провала, чтобы не открывать наших тайных агентурных связей...

«Это он сказал к тому, чтобы выгородить меня»,— подумал я.

— ...но нам сейчас нужно рассмотреть один из вариантов отступления или компромисса с противником.

— Только без передачи им свитка,— нервно заметил Козлов.

Бойцы согласно кивнули головами.

— Да что за ценность представляет этот свиток и искусство, ради которого вы решили ввязаться в войну? — воскликнул брат. — Вы бы хоть показали мне его или рассказали о нем.

Козлов кивнул головой. Из первого рада выдвинулся очкастый юноша очень интеллигентной наружности, поклонился Козлову и, сидя по-японски, начал говорить, чеканя слова, как будто рапортовал высшему начальству:

— Свиток «Оби-но катана» написан во времена правления сёгуната Токугава в буддийском храме Мёрюдзи, другое название храма Ниндзя-дэра, что находится в княжестве Кага, монахами-ниндзя, через которых осуществлялась тайная связь князей семьи Маэда с заточенным в киотском плену японским императором. Когда монахи пробирались через заставы княжеств Синано, Тобида, Бино, Биче, тяготеющих к сёгунату, обосновавшемуся в Эдо, по одному лишь подозрению их тщательно обыскивали и отбирали любое оружие, поэтому монахи овладели искусством боя поясами, используя их не хуже мечей. Поэтому свиток и называется «Оби-но катана», что означает «Пояс словно меч».

— Странно,— вырвалось у меня непроизвольное замечание.— Как это простой матерчатый пояс может противостоять мечу?

— Сейчас мы вам покажем это,— сказал Козлов и хлопнул в ладоши. Из первого ряда сразу же выскочили трое бойцов, двое из них вооружились бамбуковыми палками, третий развязал свой длинный пояс, один конец намотал на правый кулак, другой же, свернув впятеро или вчетверо по длине, зажал в левой руке. Все трое встали в боевую позу так, что один оказался впереди, а другой — сзади бойца с поясом. Несколько секунд общего напряжения, и вдруг последовала мгновенная атака нападающих с мечами. Но в то же самое мгновение, а, может быть, и раньше, воздух рассекла, подобно молниеносной змее или птице, тонкая полоска материи. Она обвила один меч, вырвав его из рук нападающего, затем отразила другой меч и захлестнулась удавкой на шее еще вооруженного, но уже беспомощного противника, в то время как ударом ноги боец с поясом опрокинул уже безоружного нападающего. Все это произошло за какие-то доли секунды. Такого я еще ни разу не видал в своей жизни. У меня пробежал мороз по коже.

От удовольствия у всех наблюдавших эту сцену бойцов напряглись желваки на скулах, а у кондотьера Козлова увлажнились глаза. Он повернулся к брату и сказал:

— Неужели ты хочешь передать это оружие нашим врагам?

Брат задумался, а Козлов, видя его нерешительность, продолжал наступление:

— Пока что мы овладели тремястами приемами защиты и нападения, а их более семисот. Человек, который овладевает в совершенстве этим искусством, способен ловить поясом четырехконечные заточенные звездочки и ружейные пули, а также сносить головы противникам.

— Да,— задумчиво произнес брат,— неплохо бы поучиться этому искусству.

— Можем приступить хоть завтра,— охотно согласился Козлов.

— А где хранится этот свиток?

— В арсенале.

При произнесении этого слова мне показалось, что по рядам бойцов пробежал трепетный экстаз. Слово «арсенал» действовало на всех магически. Даже из высшего руководства клуба не все знали, где он находится, и какие богатства там хранятся.

— Кстати,— вспомнил брат,— сегодня обязательно нужно обеспечить его охрану ночью или оставить там хотя бы одного человека.

— Но у нас каждый боец на учете,— заметил Козлов.— И так силы неравные: на одного нашего дракона приходится по четыре облезлые кошки.

— Да. Понимаю,— кивнул головой брат и вдруг предложил: — Так давайте оставим там на ночь моего старшего брата.

Все взоры обратились ко мне. Я не выдержал их пристальных глаз. Мне показалось, что десятки ружейных стволов направлены мне в лицо, и я часто-часто заморгал глазами. Мне совсем не хотелось на ночь оставаться в каком-то там сверхсекретном арсенале. Но в момент общего напряжения, охватившего всех, я не мог им так просто сказать: «Ребята, оставьте меня в покое».

— Но стоит ли посвящать постороннего в наши секреты? — возразил Козлов, продолжая сурово глядеть мне в глаза.

В душе от радости я закричал: «Не стоит! Не стоит!» Но мой брат вдруг обиделся:

— Какой он посторонний? Он — мой старший брат. Этими словами он оказывал мне не только доверие, но и взваливал мне на плечи тяжелый груз ответственности.

Козлов больше не стал спорить с братом. На том и порешили. Затем бойцы разработали план охраны Дома дружбы, где должна была в шесть часов вечера состояться встреча членов клуба «Кэнрокуэн» с членами общества «Ангара-кай», и все разошлись. Брат объяснил мне, как добраться до арсенала, расположенного в старом пакгаузе за городом, и вручил ключ.

— Ты уж меня не подведи,— были его последние напутственные слова.

И мы на некоторое время расстались.


8. ЧАС ПТИЦЫ (с 17 до 19 часов вечера)

В агентстве я застал Карима, который уже успел съездить на японское кладбище и отснять все четыреста шесть могильных плит. В его лаборатории кипела работа, рулоны проявленной пленки сушились на веревке, как выстиранное белье, но уже сейчас было понятно, что ни на одном из кадров больше не проявлялось фото-аномалий. Даже прежние могилы вышли четко, без теней. И я подумал, что, вероятно, мои ночные посетители отправились в город, и вспомнил, что в девять часов вечера назначил им встречу у кафе «Снежинка». Однако Карим не унывал, так как был по натуре исследователем. На следующее утро он опять собирался отправиться на кладбище для поиска теней.

Я заехал домой, наскоро перекусил, сгрузил тарелки и чашки в мойку, которая и так уже была завалена грязной посудой, и отправился на встречу с членами общества «Ангара-кай».

Вокруг Дома дружбы расставленные нашим славным кондотьером часовые спрашивали у всех незнакомых, прибывающих на встречу, пригласительные билеты, как при наступлении комендантского часа в старые добрые времена. В атмосфере приготовлений к дружескому вечеру чувствовалась некоторая напряженность, свойственная осажденным крепостям. Все были начеку. Но эти предосторожности нисколько не отразились на активности членов клуба, раз-вернувших бурную деятельность. В библиотеке Дома дружбы хор репетировал только что полученные слова и ноты гимна членов общества «Ангара-кай» и любимой песни иркутских военнопленных «Андзу-но хана» («Абрикосовые цветы»). Когда я вошел в фойе Дома дружбы, то мелодичная песня разносилась по всему первому и второму этажам:

Андзу-но Ки-ни, Андзу-но саку ёо-ни,
Коно Куни-ни, акаруку Хана-о сакасэтай,
Гогацу-но Тайёо-га, Тайти-о аттакамэру ёо-ни
Минна-но Атама-кара, Аси-но Саки-мадэ
Аттакай Хикари-о абисэтай.

Хотим, чтоб нас всех с головы до пят
Согрело солнце живительным теплом,
Когда земля меняет свой наряд,
И абрикосы расцветают под окном.

Хотим, чтоб в этой дальней чуждой стороне
Снег растопил быстрей горячий майский луч,
Чтоб абрикосов цвет не только был во сне,
Чтоб солнце чаще выходило из-за туч.

Эта песнь о цветах абрикосового дерева звучала несколько странно, тем более что японские военнопленные, по словам песни, желали, чтобы они цвели в Сибири. Девушки, никогда раньше не видевшие абрикосовых цветов, все же вырезали их из цветной бумаги и украшали приветственное обращение, написанное по-японски и вывешенное в фойе. Песня создавала светлое, воодушевляющее настроение веселья, заставившее на некоторое время забыть всех об объявленной войне. Здесь же, в фойе, были устроены выставки оригами и икебана. В углу стояли в горшочках два-три деревца бонсай, выращенные членами клуба. На видном месте красовались афиши одного из приглашенных — ответственно¬го секретаря общества «Ангара-кай» художника Оцука Исаму, написанные им к постановке режиссером Сэнда Корэя на сцене токийского театра «Дзэнсиндза» пьесы иркутского драматурга Александра Вампилова «Прощание в июне».

Все это фиксировал мой цепкий наметанный глаз журналиста, чтобы потом изложить в репортаже. Я поднялся по лестнице на второй этаж и заглянул в кинозал. Кинозал был набит народом, люди ждали прибытия гостей, весело переговаривались. Среди приглашенных я увидел Светлану, которая посмотрела на меня как-то странно. Рядом с ней все места были заняты, я кивнул ей, соображая, как бы ее выманить из зала для объяснения, но в это время мой брат привел бывших военнопленных, и весь зал захлопал в ладоши, приветствуя гостей. Я примостился на стул, принесенный мной из приемной, и стал слушать приветственные речи. После официальной части члены клуба устроили тут же перед зрителями самодеятельный концерт, составленный из номеров классической японской музыки Гагаку с игрой на флейте и сямисэн, а также небольших сцен театра «Но». Признаюсь, эта музыка и театр «Но» наводили всегда на меня скуку. Один раз я даже уснул на одном представлении театра «Но» в Японии. Поэтому, чтобы не подвергаться вторично эксперименту после бессонной ночи, я потихоньку вместе со стулом удалился из кинозала. В приемной никого не оказалось, но за это время был накрыт шикарный стол с тортами и конфетами, фруктами и печеньем. Я не удержался, чтобы не налить из серебряного самовара чашку душистого чая и не стащить самый лакомый кусок торта. Как только я набил рот сладостями, в дверях появился мой брат. Он недовольным взглядом посмотрел на мою трапезу, так как я несколько нарушил торжественную чинность стола, и сказал:

— Не забудь, пожалуйста, в одиннадцать часов вечера заступить на пост. Не подведи меня.

Прожевав кусок торта, я пообещал ему, что буду по указанному адресу в назначенное время, и посмотрел на часы. Оставалось пять минут до условленной встречи с моими ночными посетителями у кафе «Снежинка». Я вскочил и засуетился, вытирая губы салфеткой.

— У меня встреча,— объявил я брату,— опаздываю.

— Будь осторожен,— предупредил он меня,— нам стало известно, что они собираются сорвать вечер, поэтому подтянули своих боевиков к Дому дружбы.

Я кивнул ему на прощание, поспешно спустился по лестнице в фойе и вышел на улицу.


9. ЧАС СОБАКИ (с 19 до 21 часа вечера)

То, что я увидел на улице, поразило меня настолько, что я некоторое время стоял, словно парализованный, как мокрая курица с опущенными крыльями. Вокруг Дома дружбы шел настоящий кулачный бой. В то время, как там, в кинозале, торжественно произносили речи о мире и дружбе, здесь, на улице, трещали скулы, ломались ребра, ноги и руки в жаркой рукопашной схватке. «Тигры» Баранова, словно кошки, прыгали в воздух с криками «Мяу», выставив вперед руки и ноги, и, словно мячики, отлетали от железных кулаков стойких бойцов школы «Кекусинкай». Милиция попыталась было навести порядок, разнять бойцов клуба и боевиков школы «Вадарю», но это было все равно, что сунуться в огонь с голыми руками. Бедным милиционерам не оставалось ничего другого, как, имитируя бой, помахивать своими дубинками и держаться подальше от общей свары, дожидаясь конца сражения. Тут же стояло несколько машин скорой помощи, подбирающих павших с поля битвы. В этот вечер в больницу было доставлено около четырехсот боевиков школы Баранова с переломанными носами и костями и семь членов клуба с легкими вывихами и ушибами. Слава Богу, что никого не убили в драке.

Я старался бочком протиснуться между дерущимися, но внезапно получил такой сильный удар от облезлой кошки, что из глаз у меня посыпались искры. Двое бойцов из школы Козлова заметили меня и, предложив свои услуги, пробили брешь и вывели меня из окружения «тигров». Как только мы оказались за фронтом военных действий, я, забыв поблагодарить моих провожатых, пустился во всю прыть подальше от опасного места, массируя по дороге ушибленную скулу.

Когда я, немного успокоившись, вышел на центральную улицу и оглянулся, то увидел четверых незнакомых мне молодых парней, следующих за мною по пятам. Недремлющее око Баранова, наверняка, засекло мой прорыв из Дома Дружбы и направило вслед карателей. Я беспомощно огляделся по сторонам. Подмоги мне было ждать не от кого. Парни, заметив, что я смотрю в их сторону, остановились и стали рассматривать афишу. Тоже мне, сыщики-шерлок-холмсы. Костоломы проклятые! Я решил: «А, будь, что будет». И делая вид, что их не замечаю, отправился в кафе «Снежинка». Туда я шел так просто, для очистки совести. Во встречу с моими ночными посетителями я мало верил. Более того их странный визит я уже относил к области моего психического расстройства после тяжелого переутомления и почти был уверен, что все мне или приснилось, или галлюцинировалось в моем воображении. Если бы не фотография Карима с могильными плитами, то я даже бы и не вспомнил об этом. А так все же где-то в глубине моего сознания еще теплилась маленькая надежда: «А вдруг они придут».

Ушибленный глаз болел, я достал из кармана медный пятак и приложил его к веку. За закрытым веком часто пульсировала кровь, сходились и расходились разноцветные круги. Я подумал, что стоит вот так закрыть глаза и можно сразу попасть в другой мир. Так, вероятно, и делает страус, пряча свою голову в песок во время опасности. Ни четырех мальчиков с пудовыми кулаками, никакого страха. Я опять оглянулся, парни не отставали.

Возле кафе «Снежинка» я сразу же увидел своих ночных знакомых и почему-то нисколько не удивился. Возможно, в моменты опасности человек перестает чему-либо удивляться. Я сразу же затащил их в кафе, усадил за столик и заказал четыре порции мороженого. Они были все в той же полевой форме императорской Квантунской армии.

— Спасибо за цветы,— сказал унтер-офицер.

Я вначале не понял, но затем вспомнил, что положил полевые цветы на их могилы, махнул рукой:

— А-а, не стоит благодарности. Угощайтесь,— и я кивнул им на мороженое, поставленное официантом перед ними.

— Извините,— замялся унтер-офицер,— мы не любим мороженое.

— А-а, понимаю, тогда я закажу вам кофе.

— Ничего не нужно,— жестом остановил меня унтер-офицер.

Я не стал ни возражать, ни уговаривать, потому что не знал правил, существующих в их мире. К тому же лишней назойливостью я мог поставить их только в неловкое положение. Мороженое в стаканчиках так и осталось стоять перед ними и таять.

В это время в кафе заглянул один из парней. Он пристально посмотрел на меня и стаканчики с мороженым на столе, потоптался на месте в нерешительности и вышел.
От досады я закусил губу, подумав, что они так просто не оставят меня в покое. Заметив мое расстройство, унтер-офицер спросил:

— У вас неприятности?

— Еще какие! — словно накипевшая боль, вырвались у меня из груди слова отчаяния.— Видели, сейчас в кафе входил детина? Так вот их еще трое поджидают меня на улице, от самого Дома дружбы преследуют. Фингал под глаз поставили. Боюсь, что все ребра мне пересчитают, когда я выйду отсюда.

Унтер-офицер повернул голову к коренастому, с короткой стрижкой солдату и сказал:

— Синдзи, иди, разведай обстановку.

Солдат бесшумно вскочил и вышел из кафе. Через несколько минут он вернулся и доложил что-то унтер-офицеру по-японски. От его сообщения оба, унтер-офицер и фельдфебель, сделали удивленные лица и произнесли японское восклицание с поднимающейся интонацией в конце:

— Э-э-э!!

— Что такое? — всполошился я.

— Он сказал, что их на улице уже не четверо, а двенадцать человек. Могут подойти еще и другие.

У меня сердце ушло в пятки.

— Вы хорошо бегаете? — спросил меня унтер-офицер. Я обалдело молчал. Ему пришлось повторить вопрос.

— Бегаю по утрам,— наконец, придя в себя, ответил я срывающимся голосом.— Но какое это имеет значение?

— Нужно отсюда убираться, а то их станет больше,— заметил фельдфебель.

— Но как?

— Можно попробовать,— спокойно продолжал унтер-офицер.— Мы их задержим, а вы бегите как можно быстрее.

— Но как вы их задержите? — воскликнул я взволнованным голосом.— Их двенадцать, а вас всего трое. Нет, все пропало!

— Не паникуйте,— улыбнувшись, сказал фельдфебель и, кивнув на унтер-офицера, заметил: — Господин Мацуяма был чемпионом джиу-джитсу в полку. Я тоже занимался кэндо и каратэ, а Синдзи — он просто зверь в драке. Как-нибудь выпутаемся.

Я их поблагодарил, слабо веря в успех предприятия.

— Жаль, что не удалось поговорить,— с сожалением вздохнул я.— Я вижу, вы очень интересные люди.

Я расплатился с официанткой, мы встали и направились к выходу.

Как только мы вышли из кафе, меня тут же обступила плотным кольцом дюжина крепких парней, оттеснив к стенке японцев. Я с отчаянием посмотрел в сторону военнопленных, потеряв всякую надежду на их помощь. Да и что они могли сделать в этой ситуации, единственно разумное для них было тихо-мирно унести самим ноги.

— А-а, попался, голубчик,— злорадно произнес здоровенный детина, который заглядывал в кафе.— Не дождался помощи от гаденышей своего брата.

И он занес кулак перед моим лицом. Я зажмурился, ожидая удара. Но в это мгновение все же одна мысль пронеслась в моей голове: «Неужели он не заметил японцев, сидящих рядом со мной? Странно, что никто не обратил на них внимания, когда мы вышли из кафе». И в это время я услышал истошный вопль парня. Я открыл глаза и увидел его лежащим в двух шагах от меня, как подкошенная трава, на тротуаре. Двое других, зажав животы, словно рыбы, хватали ртами воздух, как будто неожиданно кто-то нанес им удары в солнечные сплетения. Вся когорта «тигров» пришла в смятение, они размахивали в разные стороны кулаками, как будто не видели противника, а трое моих японцев спокойно и точно наносили им удары в самые болезненные места. Это походило на игру «Я тебя в упор не вижу» и еще на тренировку, когда тренер на ринге бьет боксера с завязанными глазами, приучая его к ориентированию в пространстве.

— Бегите же,— крикнул в мою сторону унтер-офицер Мацуяма, делая подсечку стоящему в растерянности напротив меня парню.

Тот, как подкошенный, рухнул на асфальт. Я рванулся с места в освободившееся пространство и успел сделать шагов десять, пока очухались «тигры» и бросились за мной в погоню. Неизвестно откуда взявшийся белобрысый, длинный, как жердь, детина бросился мне наперерез со стороны перекрестка. Я замедлил бег, но сзади раздался крик Мацуяма:

— Не останавливайтесь!

В следующее мгновение я увидел, как Синдзи, этот крепыш с прической бобриком, перепрыгнул через меня, плюхнулся в десяти шагах передо мной на землю и шариком покатился под ноги белобрысому детине. Тот со всего маху растянулся на дороге, ударившись лицом об асфальт. Я перепрыгнул через лежащего ничком детину и продолжал свой бег. Но тут опять выскочил впереди меня здоровенный лоб и, крикнув «Мя-я-а-у-у!», словно кошка, прыгнул в мою сторону, выставив вперед обе ноги. Синдзи поймал его за одну ногу и сделал ему такой сальто-мортале, что тот раз двадцать перекувыркнулся в воздухе, прежде чем повиснуть на дереве. Путь для меня был расчищен, и я во все лопатки несся по улицам и аллеям города, перекрывая все свои утренние рекорды пробежек. Преследователи отстали, японцев я тоже не видел. Добежав до подъезда своего дома, я перевел дух. Сердце бешено колотилось, пот застилал глаза. И тут я увидел Светлану. Она улыбнулась и сказала:

— Я вижу, что вы и по вечерам делаете пробежки.

Я пригласил ее в дом.


10. ЧАС СОБАКИ (с 21 до 23 часов вечера)

Когда мы поднимались по лестнице ко мне в квартиру, мной вдруг овладело одновременно возбуждение и предчувствие того, что этим вечером между нами что-то обязательно произойдет. Я отпер ключом дверь квартиры и пропустил ее в темную прихожую. Притворив за собой дверь, я некоторое время не включал свет, темнота меня возбуждала еще больше. Светлана замерла и стояла, не шелохнувшись, я не слышал ее дыхания. Наконец, она произнесла в темноте:

— Может быть, все же мы включим свет или хотя бы зажжем свечи.

Пожалев, что в доме нет свечей, я щелкнул выключателем, и моя квартира сразу же озарилась каким-то необыкновенным светом, который, быть может, исходил не от электрической лампочки, а от нее. Она посмотрела на свое отражение в зеркале, поправила волосы и спросила, может ли она пройти в комнату.

Я распахнул перед ней двери. Она прошла и села в то самое кресло, где прошлой ночью сидел один из моих странных гостей. И я вспомнил, что ночной гость предупреждал меня остерегаться женщины именно сегодня. Но именно сегодня, именно сейчас я вдруг решил, что добьюсь ее любой ценой, если даже мне придется взять ее силой. Я предложил ей кофе, она кивнула головой, и я отправился на кухню и загремел посудой, которой была наполнена мойка, потому что не осталось ни одной чистой чашки. Светлана, услышав мою возню, спросила из комнаты:

— Вам помочь?

— Не нужно,— крикнул я,— справлюсь.

Но она все-таки появилась на кухне и, увидев гору грязной посуды, спросила:

— Вам никто не помогает убирать квартиру?

Я пожал плечами и ответил:

— Да я как-то привык сам справляться.

— Это и видно,— улыбнулась она,— давайте, я вам помогу.

Я не стал возражать, и она, сняв с гвоздика фартук и нацепив его на шею, подошла к мойке. Я включил конфорку и поставил чайник. Некоторое время мы оба молчали. Глядя, как она моет посуду, я думал, что отдал бы полжизни, чтобы иметь такую хозяйку. Красивое платье с короткими рукавами плотно облегало ее стройную талию. Оно было не длинное и не короткое. Я старался не смотреть на ее стройные ноги. Ее длинная коса опускалась почти до пояса, я разглядел нежный пушок на шее ниже затылка возле самого уха, и мне вдруг страстно захотелось обнять ее. Я не удержался и поцеловал ее в шею. Она вздрогнула и отстранилась, выронив чашку, но не повернулась ко мне лицом. Она молчала, я — тоже. Но наше молчание не было гнетущим. Я чувствовал, что она может быть податливой, если я поведу себя с ней, как надо. Я снял с плиты закипевший чайник и стал заваривать кофе.

— Вы кому-нибудь сказали обо мне? — вдруг спросила она, не поворачивая головы.

— Нет,— поспешил я ответить, сделав удивленное лицо, хотя она не смотрела в мою сторону.

— Вы ничего не говорили Козлову? — спросила она и повернулась ко мне.
Сейчас я уже попал в поле ее пристального взгляда.

— Нет. Но с чего вы взяли, что я должен кому-то что-то говорить о вас? — воскликнул я, стараясь как можно естественней выразить свое удивление.

Светлана опустила глаза и сказала:

— Но почему тогда сегодня он принялся меня избивать? Я пожал плечами.

— То, что я увидел в зале, для меня было полной неожиданностью,— ответил я откровенно,— не ожидал я, что он окажется такой скотиной. И как можно вообще ударить женщину, не понимаю. Вы сами во всем виноваты. Не место девушке в таких секциях. Не женский это вид спорта.

Не поднимая глаз, Светлана тихо промолвила:

— Спасибо, что заступились сегодня за меня.

— Пустяки. Это мой долг. Разве мог я спокойно смотреть на это безобразие. Но меня поразило другое: почему никто из парней в секции за вас не заступился? Неужели все у Козлова так привыкли к жестокости, или, может быть, они боятся его авторитета, обожествляя его, как это делают «тигры» Баранова?

При упоминании имени Баранова Светлана покраснела, но я, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Непонятно мне также и то, почему вы позволили Козлову бить вас в живот ногой. Что это? Рабское сознание дисциплины или страх перед ним?

Светлана молчала, опустив глаза. Мне показалось, что она сама не могла найти ответа на этот вопрос.

— Вы могли бы сразу покинуть зал, и никто бы не посмел вас задержать,— продолжал я.

При этих словах она опять на меня как-то странно посмотрела.

Я составил на поднос чистые чашки, кофейник, сахарницу и предложил ей пройти в комнату. Она вновь села в кресло. Я поставил перед ней журнальный столик, разместил на нем поднос и стал разливать кофе по чашкам. Светлана сидела задумчивая.

— Никогда никому не позволяйте себя унижать,— сказал я и заметил, что она побледнела.

Некоторое время мы молча пили кофе. Я специально выдерживал паузу, потому что видел, какое впечатление на нее произвела моя последняя фраза. И тут мне пришла в голову идея. Я сходил на кухню, взял из холодильника бутылку шампанского и с двумя бокалами вернулся в комнату. Не говоря ни слова, я поставил один бокал перед ней, открыл бутылку и наполнил бокалы вином. Она не возражала. Я подкатил от письменного стола вертящийся стул и устроился на нем со своим бокалом.

— Давай выпьем за нашу дружбу,— я неожиданно для самого себя перешел с ней на «ты».

Она чокнулась со мной и пригубила свой бокал. Я интуитивно почувствовал, что она отмякает, и ее отношение ко мне меняется. Я стал говорить ей о своей работе, о материалах, которые сегодня сделал и которые собираюсь написать. Рассказал два-три смешных случая из своей практики. Незаметно передвигая свой стул, я оказался рядом с ней и положил свою руку ей на плечо, она не отстранилась, как раньше, а, посмотрев на меня, вдруг рассмеялась и сказала:

— А у вас синяк под глазом.

Я потрогал щеку и почувствовал припухлость.

— Хотите, я вам сделаю примочку.

Разумеется, я этого очень хотел. Она спросила, есть ли у меня бадан и еще какие-то травы. Я, естественно, никогда таких трав не держал дома. Но все же она сделала мне компресс, и мне было очень приятно, но не от холодного компресса, а от прикосновения ее пальчиков к моей коже. И опять подумал, что должен ею овладеть сегодня, во что бы то ни стало, если не хочу ее потерять совсем. Сегодня единственный такой вечер, единственная ночь, мой последний шанс. Если даже придется прибегнуть к силе. И когда она стояла передо мной, я обнял ее, но она отвернула голову, пряча свои губы и упираясь своими руками мне в грудь.

— Но почему? — спросил я.

— Я не могу,— ответила она.

— Почему? — настаивал я.

— Между нами может быть дружба, но я не хочу с тобой как с мужчиной.

Но я подумал: «Поздно, девочка, ты у меня в доме, и я сделаю все возможное, чтобы ты стала моей».

Я повалил ее на ковер, но она сопротивлялась из последних сил.

— Прошу, не надо, я не могу сегодня.

И тут меня словно осенило. Какой я идиот! Я выпустил ее из своих объятий и ударил себя по голове.

— Болван, извини меня, я совсем забыл, что у тебя месячные.

У меня вырвалась эта фраза совсем непроизвольно. Она вскочила на ноги, поправила платье и с испугом и удивлением посмотрела на меня.

— Что ты сказал?


«Дурак! Кретин недоразвитый,— ругал я себя в душе,— высыпаться нужно перед такими свиданиями». Ее большие глаза смотрели на меня так же странно, как она это всегда делала, когда начинала подозревать меня в чем-то.

— Извини, я сказал что-то не то,— смущенно пробормотал я.

— Но у меня нет месячных,— решительно заявила она. Ее глаза продолжали смотреть на меня так удивленно и испуганно. По ее виду чувствовалось, что она только что испытала глубокое потрясение. Я представил, как в ее голове сейчас клубится целый рой мыслей и подозрений. Черт меня дернул за язык ляпнуть ей такую неосторожность. Вот, что значит, потерять бдительность.

— И все же, почему вы такое сказали? — настаивала она.

Я в отчаянии схватился за голову.

— Извини меня, сказал, не подумав, просто случайно у меня вырвалась эта фраза.

— Но вы произнесли слова: «Я совсем забыл, что..», значит, вы что-то знали или кто-то вам сказал?

— Никто мне ничего не говорил, и ничего я не знал,— прокричал я, стараясь показать, что начинаю сердиться.

Она как-то вся собралась в комочек, замкнулась в себе, села на краешек кресла и о чем-то сосредоточенно думала.

Я налил себе полный бокал вина и залпом выпил. Ее бокал оставался почти нетронутым. Вероятно, в эту минуту я был очень возбужден. Я ходил по комнате взад-вперед и говорил, говорил, говорил. Я говорил о том, что все в этом мире глупо, что глупее нашего общества не придумаешь, что вся эта война, затеянная двумя самодурами, в которую втянуто столько хороших людей, не что иное, как верх кретинизма. Я говорил ей о том, что в этой безумной системе утеряны все ценности простых человеческих отношений, попрано достоинство каждого человека, что все наши отношения неестественны. Чем дольше я говорил, тем больше на меня находило вдохновение. Я сам удивлялся своему красноречию. Я говорил о брате, который ошибается, защищая этого мужлана с мозгами носорога, о их глупости скрывать от всех несчастный свиток, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор. О том, что на месте брата я бы просто этот свиток уничтожил, не только потому, что он является яблоком раздора, а из-за опасности, которую он может принести всему обществу. И наконец, я стал говорить о своем отношении и чувствах к Светлане.

Все это время она не сводила с меня глаз, внимая каждому моему слову, когда же я заговорил о моих чувствах, она потупилась и покраснела. Я мимоходом взглянул на часы, шел уже одиннадцатый час вечера. Мне нужно было спешить, что-то предпринимать. Времени не оставалось. Я должен был на что-то решиться. Я встал перед ней на одно колено и взял ее руку. Она даже не отняла руки. Она смотрела мне в глаза удивленно и доверчиво.

— Я люблю тебя и доверяю тебе. Ради тебя я всех могу послать к черту.

— И даже своего брата?

— И даже моего брата. Хочешь, я покажу тебе их арсенал?

Она ничего не ответила и продолжала смотреть на меня.

— Это их святая святых. Мало кто знает о его существовании. Только самые избранные из них имеют туда доступ.

— И ты тоже имеешь туда доступ? — спросила она.

— Сегодня брат дал мне от него ключ. Мы можем сейчас поехать туда и осмотреть его вместе. До этого я ни разу не был там.

Светлана пожала плечами и ничего не ответила, но по ее глазам я понял, что она горит желанием побывать там.

— Поехали, пока не поздно,— решительно заявил я и посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти одиннадцать.

— А ты знаешь адрес, куда ехать?

Я поднял ее за руку из кресла, мы быстро спустились по лестнице на темную улицу, я поймал такси и назвал водителю адрес.



11. ЧАС МЫШИ (с 23 до 1 часа ночи)

Мы ехали по ночному городу. Сидя со Светланой на заднем сидении, я положил свою ладонь на ее руку, она вздрогнула, но не убрала руки. Я нежно пожал ей пальцы, затем просунул руку между спинкой сидения и полу обнял ее за талию. С каждой минутой я чувствовал, как ее сопротивление ослабевает. Я поцеловал ее в щеку, она чуть отклонила голову в сторону. Через несколько минут я повторил поцелуй, она уже не отстранялась.

Мы выехали на окраину города. Я остановил такси у длинных рядов гаражей, рассчитался с водителем и отпустил его. Светлана никак не прореагировала. Местность была пустынной, под одиноким фонарным столбом я рассмотрел план, начертанный моим братом. Слева чернела котлованами стройка, справа белело приземистое здание овощехранилища, а за ним начинались склады и пакгаузы. В стороне от дороги, почти в пустом поле, виднелось длинное одноэтажное строение из бревен, служившее когда-то амбаром для местных крестьян. Здесь, в этом неприметном сарае, и размещался Арсенал клуба.

Мы подошли к массивной двери, обитой железом, с внутренним замком. Я достал из кармана ключ и с трудом отпер вход в святая святых таинственного царства моего брата. Дверь на кованых железных шарнирах со скрипом отворилась, и я заглянул в темное зияющее пространство Арсенала. Сколько я ни шарил рукой по стене, выключателя так и не нашел. Дом вообще оказался не электрифицированным. У входа на полке мне попался электрический фонарь, я зажег его. Светлана вскрикнула от неожиданности, у меня мурашки пробежали по коже. Луч фонарика выхватил из темноты Будду в рост человека, сидящего напротив входа у стены. Некоторое время мы с замиранием сердца смотрели на его торжественный лик. Будда, казалось, впал в отрешенное состояние, но из-под полуопущенных век его красные глаза пристально смотрели на нас и фосфоресцировали. Они светились красным странным светом как будто изнутри статуи.

Светлана робко подошла к нему и потрогала его руку с поднятой кверху ладонью.

— Да он бумажный,— воскликнула она,— из папье-маше, обклеенный золотой фольгой.

Я рассмотрел его вблизи и обнаружил некоторые изъяны, морщины и трещинки. Но издалека он выглядел потрясающе. Вокруг красной подушки, тоже из папье-маше, на которой он сидел, были расставлены свечи. Множество свечей. Тут же лежали спички и курительные палочки. Я принялся зажигать все свечи.

Я был потрясен до глубины души. Здесь, в этом большом городе, на окраине, от посторонних глаз был спрятан единственный Будда, которому втайне поклонялись члены клуба, и ни один агент из спецслужбы не смог за все это время обнаружить тайного молельного дома. Рядом с Буддой на полках хранилась запрещенная религиозная литература, каким-то чудом, проникшая сюда через кордоны бдительных таможенников.

Светлана тоже была взволнована не меньше меня. Мы стали осматривать Арсенал, зажигая повсюду свечи на длинных железных подсвечниках. Вскоре на всем протяжении этого вытянутого, подобно галерее, здания стало светло, как днем.

Мы с интересом осмотрели большой барабан и гонг возле статуи Будды, бамбуковые мечи и длинные луки на стенах. Вероятно, кроме всего прочего, члены клуба занимались здесь кэндо и кюдо. В конце амбара в углу я обнаружил несколько странных алебард, а на стене — разрисованные мишени с торчащими в них стрелами. Обследуя эти сокровища, я начинал понимать, что Арсенал составлял для членов клуба нечто большее, чем хранилище оружия. Здесь хранилась их духовная пища. Возможно, здесь они предавались самым возвышенным и эмоциональным переживаниям в своей серой будничной жизни. В другом конце амбара мы нашли довольно уютное местечко, устланное циновкой и дзабутонами, на стенах висели продолговатые картины с горными пейзажами и большими иероглифами. Тут же стояли низенькие столики с чайной посудой. Прямо на полу был выложен очаг с подвешенным на крючке чугунным чайником. Мы опустились на дзабутоны за одним из низеньких столиков.

— А не попить ли нам чаю? — предложил я Светлане.

Она согласно кивнула головой и, окинув восхищенным взглядом все пространство амбара с горящими свечами, и Золотым Буддой, заметила:

— Здесь забываешь все. Теряется чувство реальности. Как будто находишься не в Иркутске, а в другом мире.

Я стал соображать, куда будет направляться дым, если я разожгу очаг. В этой части амбара потолок был немного закопчен, значит, члены клуба все же пользовались очагом. Но тут мой взгляд привлек термос на длинном стеллаже полок с пронумерованными ячейками, в которых хранились свитки. Я подошел к стеллажу и снял с гвоздика журнал с классификацией свитков и древних манускриптов. Захватив термос и заварку, я вернулся к столику, и, пока Светлана заваривала чай, я с любопытством разглядывал журнал. Под номером 348 в ячейке хранился знаменитый свиток «Оби-но катана», из-за которого в городе шла война. Я нашел этот свиток и положил его перед Светланой.

— Вот то, из-за чего все сошли с ума,— сказал я.— Если хочешь, можешь передать свиток Баранову.

От неожиданности Светлана пролила чашку с горячим чаем себе на платье и вскрикнула от боли. Я бросился к ней. Колено у нее немного покраснело. Я стал искать соль, доступное средство от ожогов, но не нашел его, поэтому стал дуть на это место. Потом я зализывал покрасневшее пятнышко и целовал ее ноги. Светлана совсем не сопротивлялась. Она плавно опустилась на подушки, и я целовал ее в губы. Потом потекли самые счастливые минуты в моей жизни. Засыпая усталым и умиротворенным, я подумал, что, наконец-то, достиг своей цели.


12. ЧАС БЫКА (с 1 до 3 часов ночи)

Когда я открыл глаза, то не сразу понял, где нахожусь. Вокруг меня горели свечи. В какой-то миг мне даже пришла в голову мысль, что я умер, и эти свечи стоят в изголовье моего гроба. Но в следующий момент я ощутил во всем своем теле такое блаженство, как будто меня только что выкупали в душистой ванне и на легком облаке доставили в обетованный рай. Я вспомнил распущенную по подушке косу Светланы. Все еще обессиленный, но счастливый, не поднимая головы, я протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но моя рука прошла сквозь пустоту. Я приподнялся на локте и осмотрелся. Светланы рядом со мной не было. Многие свечи догорели и погасли. У входа все так же светился торжественным сиянием строгий профиль Будды. Рядом со мной лежала в беспорядке моя одежда, усыпанная белыми клочками. Я протянул руку и поднял один клочок. На нем была полови¬на лица Светланы.

— Какой кретин,— простонал я,— мне нужно было давно разорвать эти фотографии.

Когда я срывал с себя одежду, одна фотография, вероятно, выпала у меня из кармана. И она ушла, не потребовав у меня никаких объяснений. Какое недоразумение! Какая чушь! Но она должна была понять, что я ее люблю. Она не может этого не понять. После всего, что у нас было. После того, как это случилось. Она не может быть не моей. Этим же утром я найду ее и объясню ей все. И мы будем всегда вместе. Неразлучно. Светлана, милая моя. Прости меня, идиота. Неужели из-за какой-то фотографии ты...

Вероятно, я уснул, и прошло еще некоторое время. Моего плеча коснулся унтер-офицер Мацуяма. От его прикосновения мне стало больно. Я вздрогнул, протирая глаза, и увидел огонь. Полыхал золотой Будда. Его руки уже занялись огнем, и на ладони, поднятой кверху, плясали язычки |пламени. Но лик Будды светился еще большей торжественностью.

— Вам нужно быстрее уходить отсюда,— сказал унтер-офицер,— а то вы сгорите.

Я попытался встать на ноги, но не смог, меня душил I кашель, от которого сотрясалось все мое тело. Надо мной склонился фельдфебель Мори, он почти кричал мне в ухо:

— Вставайте. Соберите все свои силы и мужество. Вам нужно спешить.

Я приподнялся на локте и увидел, как Будда вспыхнул, подобно свече, и его лик скрыло пламя.

— Но как мне выбраться,— воскликнул я,— там же бушует огонь.

Унтер-офицер показал глазами на солдата Синдзи, который сидел на дзабутоне, скрестив ноги, возле низкого столика, на котором так и остались стоять термос с чашками, из которых мы со Светланой несколько часов назад собирались пить чай. На меня опять нашел приступ раздирающего кашля и удушья.

— Постарайтесь меньше дышать,— сказал Мацуяма,— этот угарный воздух вреден для вашего здоровья.

— Синдзи, помоги ему,— обратился он к солдату.

Синдзи вскочил на ноги, схватил со стеллажа полотенце и, обмакнув его в чашке чая, протянул мне. Через влажное полотенце дышать стало легче. Я подавил в себе новый приступ кашля и с трудом сел, затем встал и, собрав последние силы, поднял с пола пиджак и брюки. Шатаясь, как пьяный, я побрел к выходу, где бушевал огонь. Синдзи бросился вперед и прикрыл меня грудью от взорвавшегося снопа искр. Своим движением он увлекал меня за собой, я уже не чувствовал ни ожогов, ни удушья. Я шел за ним, сосредоточенно глядя ему в спину. Так Синдзи через огонь провел меня к выходу. Я навалился всей тяжестью своего тела на кованую дверь и вывалился с вихрем искр в темноту ночи. В руке у меня, как факел, горел пиджак, и уже дымились брюки. Я затоптал огонь босыми ногами и посмотрел на дверь, из которой вырывалось пламя. Синдзи, стоя в огне, приветливо помахал мне рукой.

— А вы,— крикнул я ему,— почему вы не спасаетесь?

Синдзи улыбнулся и ответил мне:

— О нас не беспокойтесь.

Я впервые услышал его голос. Он говорил почти без акцента.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


ПОИСКИ БРАТА

«Счастье — разве можно найти счастье у этих заживо погребенных и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах и далеко среди забытых морей?»

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»



ДЕСЯТЬ НЕБЕСНЫХ СТВОЛОВ

1. КИ-НО-Э (древо старшего брата)

В больнице, куда я попал с ожогами, первым меня посетил брат. Он вошел в мою палату с сеткой яблок и робко присел на краешек стула рядом с моей кроватью. Я с интересом наблюдал за ним. После пожара, который уничтожил весь Арсенал клуба с бесценными свитками и манускриптами, меня мучили угрызения совести. Но увидеть виноватое лицо брата я вовсе не ожидал. Напротив, я думал, что с первой же минуты он набросится на меня с упреками и обвинениями. Брат заботливо поправил одеяло в моих ногах и изрек:

— Я рад видеть тебя живым и невредимым.

— Но из-за меня сгорел твой Арсенал,— воскликнул я.

— Пустяки. Значит, в эту ночь суждено было ему сгореть.

— Но Арсенал сгорел по моей вине.

— Значит, Небо послало тебя туда, чтобы ты, подобно Шиве, уничтожил его.

Я лежал на кровати и от удивления хлопал глазами. Брат улыбнулся и весело похлопал меня по руке.

— Если бы погиб ты и остался Арсенал, то это было бы для меня самым великим горем.

— Но там сгорели сотни древневосточных манускриптов и рукописей!

Брат расхохотался. Я недоуменно смотрел ему в рот, совсем не ожидая такой реакции.

— Должен тебе открыть один секрет,— наконец, посмеявшись и вытерев слезы ладонью, заявил он мне с тихой улыбкой.— Все эти манускрипты и рукописи написал я.

От такого заявления я чуть было не свалился с кровати.

— Ты написал все эти труды и философские трактаты?

— Кроме одного,— серьезно заметил он.

— Свитка с описанием искусства боя поясом?

— Нет. Свиток «Оби-но катана» тоже создал я.

— Ты хочешь сказать, что придумал семьсот приемов владения этим искусством?

— Вот именно. Я бы создал и больше приемов, но в какой-то момент потерял интерес к этой работе.

— Но я слышал, как очкастый студент рассказывал об истории возникновения этого искусства.

— Историю его возникновения написал тоже я.

От удивления я сел на кровати и почесал затылок забинтованной рукой.

— Что же в таком случае ты не написал?

— Дневники одноногого Сёдзо, остававшегося в Иркутске вместе с Синдзо. Они основали во времена Екатерины Второй одну из первых школ японского языка в России, в то время, как Дайкокуя Кодаю вместе с товарищами вернулся на родину. Но ты не переживай, у меня очень хорошая память. Я их прочитал и воспроизведу слово в слово.

— Но подлинник рукописи сгорел! — в отчаянии воскликнул я.

— И подлинник можно восстановить,— добродушно успокоил меня мой брат-мистификатор.

— Тогда я совсем ничего не понимаю,— развел я руками.— Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор вокруг свитка, началась война между школами?

Брат посмотрел на меня хитроумным взглядом и серьезно спросил:

— А ты как думаешь?

Что я мог об этом всем подумать? Брат оглянулся по сторонам и вдруг начал быстро и увлеченно говорить:

— Ты что? Ничего не видишь вокруг себя? Не понимаешь, что наше общество превратилось в стоячее болото, а деградирующая партийная верхушка, боясь выпустить власть из своих рук, всеми способами старается подавить любую опасность, грозящую ее маразматическому учению?

Я в ужасе оглянулся на дверь, боясь, что кто-нибудь может услышать крамольные речи брата.

— Неужели ты не видишь, что наша интеллигенция выродилась, превратилась в чиновников, готовых по мановению дирижерской палочки плюхнуться в грязь лицом? Наше государство гибнет, моральное состояние народа падает все ниже и ниже, все в этой стране превращаются в рабов, а ты пишешь хвалебные статьи в своих газетах, радуешься дутым успехам. Но ждать осталось недолго. Война в Афганистане — это начало их конца.

Я впервые в жизни слышал подобные слова, и не от кого-нибудь, а от своего брата. В эту минуту я понял, что совсем его не знаю, хотя наше детство и юность прошли вместе.

— Но ты очень многим рискуешь,— предостерег я его.

— Я буду делать все возможное, чтобы встряхнуть это общество, создавать религиозные секты, писать тайные трактаты и выдавать Их за исторические находки. Я, наконец, добьюсь, что народ проснется, и оглянется вокруг себя, и увидит, в какой навозной луже он сидит.

В эту минуту в палату вошла медсестра, чтобы поставить мне укол. Брат замолчал и, улыбаясь, смотрел, как я переворачиваюсь на живот и оголяю нижнюю часть тела.


2. КИ-НО-ТО (древо младшего брата)

— Так или иначе, мы связаны с Небом,— продолжал он, когда медсестра вышла из палаты,— и наша судьба послана нам свыше.

— Ты хочешь стать буддистом? — спросил я его, вспомнив о пачке запрещенной религиозной литературы, сгоревшей в Арсенале.

— Я хочу стать Буддой,— сказал он с такой же тихой милой улыбкой, как тогда, когда заявил мне о том, что сам написал все труды и философские трактаты, обладателями которых долгое время были члены клуба.

— Каждый человек должен дорасти до Неба,— заявил он,— потому что мы так или иначе связаны с Небом.

Меня тогда мало интересовали всякие философские концепции, поэтому я пропустил мимо ушей его рассуждения о высших материях и миропонимании. Он еще долго говорил мне о том, какую роль должен играть человек во Вселенной, поднимаясь, как по лестнице, от одного мира к другому. Единственное, что я запомнил, это то, что большинство из нас живет в мире, именуемом адом, где царят невоздержанность и злоба, вспыльчивость и агрессивность, грубость и жестокость. Где недоброжелательность друг к другу является нормой общественного поведения. Это мир змей, в котором каждый жалит другого. Чуть повыше этого соседствует мир свиней, где жадность и невежество соседствуют с сытостью. В основном, в этом мире живет большая часть добропорядочных граждан нашего славного государства. И наконец, в третьем, элитарном мире пребывают и здравствуют наши достославные политические деятели, чья петушиная страсть к внешним дракам и внутренним интригам переплелись с самой извращенной половой разнузданностью.

После ухода моего брата я впервые задумался, лежа на кровати, о состоянии здоровья нашего общества и не мог не прийти к мрачному заключению, что картина, нарисованная им, в какой-то мере соответствовала действительности. Меня поразило также и то, что мой младший брат в понимании многих вещей ушел дальше меня, а я, журналист, держащий, как говорят, руку на пульсе многих событий, подобно слепому котенку, брел по жизни, спотыкаясь и падая.


3. ХИ-НО-Э (огонь старшего брата)

Прошла неделя. Лежа в больнице, я постоянно думал о Светлане. Вначале я надеялся, что в первые дни она придет навестить меня. Но дни шли, а от нее я не получал ни одной весточки. Я решил написать ей письмо, но что-то меня смущало и заставляло откладывать мое решение. Девушки не любят ждать, это я знал хорошо, но я боялся предстать перед ней в таком виде. Мои раны начали заживать. Мне сняли повязки со лба, у меня опять отросли брови. Наконец, я решился и написал письмо, но, когда я попросил брата передать письмо Светлане, он отвел глаза в сторону и сказал:

— Светлана вышла замуж за Баранова.

Он также сообщил, мне, что Баранова пригласили работать в обком комсомола на очень высокий пост, а ему в обкоме партии предложили оставить клуб, если он не желает серьезных осложнений в жизни. После драки возле Дома дружбы власти запретили в городе деятельность школы «Кёкусинкай». От всех этих сообщений у меня испортилось настроение. Но брат хлопнул меня по плечу, улыбнулся и сказал:

— Не унывай, выше голову. Это — Система. Здесь ничего не поделаешь, но я знаю, как с ней бороться. Скоро она падет. Ждать осталось совсем недолго.

Я ему не поверил, но он оказался прав.


4. ХИ-НО-ТО (огонь младшего брата)

Прошло около десяти лет, прежде чем Система рухнула. Пророчество моего брата сбылось. КПСС объявили вне закона, в стране начались бурные демократические процессы. За это время я женился, но мой брат по-прежнему продолжал одиноко странствовать по жизни в поисках духовных ценностей. После отмены ограничений выезда за границу неблагонадежных граждан, в число которых успел попасть мой брат при прошлом режиме, наконец-то, ему удалось получить выездную визу и отправиться в Японию. Накануне его отъезда между нами состоялся разговор.

— С детства я мечтал попасть в Японию, потому что для меня она является Страной Детей,— заявил мой брат.

Услышав эти слова, я выразил всем своим видом удивление.

— Почему же это Япония является Страной Детей?

— Потому что, где живут дети, там поселяются и боги. Ибо боги любят детей. А в Японии живет более пяти миллионов богов. В этой стране на каждом шагу живет бог и имеет свой собственный храм, а люди каждый день заботятся о нем. Там нет бездомных богов, потому что у людей детские сердца. А по-настоящему бескорыстно умеют любить только дети.

Когда мой брат произносил эти слова, его глаза светились каким-то особым огнем тихой радости, как будто это сияние исходило откуда-то из глубины его души.

Я несколько раз бывал в Японии и, услышав эти слова, попробовал под другим углом зрения взглянуть на японцев, и многие до этого труднообъяснимые поступки их начинали казаться мне понятными.

Мы некоторое время сидели молча, задумавшись. И каждый из нас думал в эту минуту о Стране Детей, далекой и непонятной не только для русских, но и для многих взрослых европейцев.


5. ЦУТИ-НО-Э (земля старшего брата)

Прошло больше года после отъезда моего брата в Японию, и я полностью потерял с ним всякую связь. А вскоре на мое имя пришло известие японского МИДа с просьбой приехать в Японию для оказания помощи в розысках моего брата. За это время экономическое и политическое положение в России ухудшилось. Реформы пробуксовывали из-за противостояния парламента и президента, цены росли, жизненный уровень народа падал. Поэтому, когда я увидел в телеграмме, что все расходы моего пребывания японская сторона берет на себя, я без промедления стал оформлять заграничный паспорт.

За это время мое агентство прекратило свое существование, и я вынужден был поступить на работу в мэрию в качестве пресс-секретаря мэра. Работа была интересная, но мало оплачиваемая. Когда я показал телеграмму японского МИДа мэру, он без лишних слов дал согласие на мою бессрочную командировку. Я получил визу и отправился в Японию.


6. ЦУТИ-НО-ТО (земля младшего брата)

Япония встретила меня прекрасной погодой. Июньское солнце палило нещадно, но не было еще той духоты, которая начинается в августе после периода дождей. Прибыв в Канадзаву, я первым делом нанес визит мэру города и, вручив ему рекомендательное письмо от своего мэра, получил обещание помощи и всякого содействия с его стороны в поисках брата. Любезный мэр радушно принимал любого посетителя, прибывающего из города-побратима, а мне уделил целых сорок минут. Прощаясь, он пожал мне руку и, улыбнувшись, спросил:

— Вам когда-нибудь приходилось принимать участие в празднике Хякумангоку-мацури?
Ранее я несколько раз был в Канадзаве, но, к своему стыду, ничего не слышал об этом празднике.

— Праздник миллиона коку риса является самым любимым и веселым развлечением канадзавцев,— любезно объяснил мэр,— по традиции он отмечается в середине июня перед началом дождей торжественным шествием всех жителей по центральным улицам города и уходит своими корнями в глубокую историю княжества Кага. Этот праздник связан с представлением о сказочном богатстве князя Маэда, который имел годовой доход в миллион коку риса.

— Ого! — воскликнул я, когда переводчик перевел мне коку в килограммы.— Сто восемьдесят тысяч тонн?! Да таким количеством риса можно накормить всех жителей Сибири и Дальнего Востока. Зачем же ему понадобилось столько риса?

— Раньше вместо денег использовали рис,— пояснил мне переводчик.

Я подумал про себя: «Значит, если бы прижилась у нас такая система, то все работали бы только за хлеб, благо, что вода в этой стране и в древности была бесплатной».

От мэра я направился прямо в полицейское управление, где меня принял сам начальник полиции господин Кацуно. Он любезно пригласил меня сесть в кресло и положил передо мной конверт с пачкой денег.

— Полицейское управление берет на себя расходы вашего пребывания в Канадзаве,— сообщил мне он.— Это вам месячное жалование.

Я впервые путешествовал по Японии на полицейские деньги. Во время нашей беседы с начальником управления мне так и хотелось схватить конверт и пересчитать его содержимое. Интересно, сколько они мне будут платить? Не скрою, что последнее время я не испытывал равнодушия к этому презренному металлу.


7. КА-НО-Э (золото старшего брата)

— Разговор предстоит долгий,— начал с преамбулы начальник полицейского управления,— но вначале дайте мне слово, что вы сразу же сообщите, когда выйдете на вашего брата.

— А с какой стати мне это скрывать? — воскликнул я, сделав удивленные глаза.

— Каждое ценное сведение будет вознаграждаться нами дополнительной суммой,— и шеф полиции кивнул головой на конверт, который лежал передо мной.

Последовавшая за этим фраза господина Кацуно привела меня в панический ужас, я даже подпрыгнул в кресле.

— К сожалению,— сказал он сдержанным тоном,— ваш брат связался здесь с японской мафией.

— It is impossible,— вырвалось у меня по-английски, так как и всю беседу мы вели по-английски,— это невозможно!

— К сожалению, это так,— спокойным голосом продолжал господин Кацуно,— нам многое еще не известно в этой истории. Но каким-то косвенным образом ваш брат причастен к убийству женщины.

«Час от часу не легче»,— подумал я, сдавив подлокотники кресла.

— Непосредственного убийцу мы задержали. Им оказался главарь местной мафии, контролирующий игорный бизнес, злачные места и горячие источники в Канадзаве и префектуре Исикава, некто К., по кличке «Тора» (тигр). От него тянется ниточка к одному очень влиятельному политическому деятелю — господину Абурауси, который проходит у нас по делу под псевдонимом «Жирная корова» и подозревается в связях с мафией через торговлю наркотиками и оружием.

Я вытер платком выступивший на лбу пот.

— Но какую роль во всем этом деле играет мой брат? И какое отношение к нему имеет все только что вами сказанное? — спросил я дрожащим голосом.

— Самое непосредственное отношение,— твердо заявил шеф полиции,— ваш брат подозревается в продаже оружия и получении крупной суммы денег.

Мне стало плохо.


8. КА-НО-ТО (золото младшего брата)

Шеф полиции собственноручно принес и поставил передо мной стакан воды со льдом, а сам закурил сигарету. Я сделал несколько глотков, как рыба, глотающая ртом воздух. Я задыхался, но не от дыма сигареты.

— Успокойтесь, а то на вас лица нет,— сказал шеф полиции, видя мое состояние.

«К черту лицо,— подумал я,— разве можно заботиться о своем лице, когда неприятные вести сыплются на меня, как тропический дождь».

— О какой сумме идет речь? — выдавил я из себя упавшим голосом.

— Приблизительно более ста триллионов иен.

— Ого! — от такой суммы меня бросило в жар.

Я даже представить себе не мог, сколько это может быть денег. На клочке бумаги я попытался изобразить эту сумму, получилась палочка с одиннадцатью нулями.
— Сколько же это будет в долларах?

— Что-то около одного миллиарда долларов,— ответил мне шеф полиции, глядя на потолок и пуская колечками дым.— Серьезное дело!

«Уж куда серьезнее,— сообразил я,— наше правительство не может выбить из международного валютного фонда заем в один миллиард долларов, а мой брат просто так кладет его себе в карман. Однако, какой величины должен быть карман, чтобы упрятать в него такую уйму денег?!»

— Дело в том, что мы не знаем, чем рассчиталась мафия с вашим братом,— как бы угадывая мои мысли, продолжал начальник полиции,— были ли это деньги или рис.

— Как? — воскликнул я.— До сих пор в Японии рис используется в качестве денег?

— Не совсем,— пояснил мне полицейский,— но из допроса арестованного Тора ясно, что первоначально ваш брат при заключении сделки просил рассчитаться с ним рисом. Что-то около ста восьмидесяти тысяч тонн риса.

— Хякумангоку! — воскликнул я.

— Совершенно верно,— шеф полиции посмотрел на меня с уважением.

В его практике, вероятно, не каждый встреченный иностранец разбирался в тонкостях древне японской системы мер и весов.

— Но зачем моему брату понадобилось столько риса? — спросил я, как бы обращаясь в пустоту.

— Вот это бы мы и хотели выяснить с помощью вас,— сказал шеф полиции,— так же, как и то, удалось ли ему вывезти из страны эти деньги или рис. Вы меня понимаете?

Я согласно кивнул головой. Еще бы не понять. Серьезное дельце! Недаром японское министерство внутренних дел не скупится на мое пребывание. Я взял со стола конверт с пачкой денег и спрятал его во внутренний карман пиджака.

— Вот и прекрасно,— хлопнул в ладоши повеселевший шеф полиции,— займемся делом. Я вас введу в курс событий.

Он открыл ключом сейф и извлек на свет Божий пухлую папку с делом номер 245893657/256, заведенным на моего брата. Я залпом выпил всю воду из стакана и вытер ладонью влажный от пота лоб.


9. МИДЗУ-НО-Э (вода старшего брата)

Шеф полиции извлек из папки газетные вырезки с переводом, специально сделанным для меня по-русски, и передал в мои руки. Я углубился в чтение. Речь в них шла о самых первых днях приезда моего брата в Японию. По мере того, как я прочитывал газетные информации, мне все яснее становилось, что так мог поступить только мой брат, характер которого я знал с детства. Где он появлялся, там всегда начинались какие-либо приключения. Я мысленно представил, как все это происходило.

Мой брат прибыл в Канадзавский порт, когда сумерки уже окутали портовые строения и здание таможни. Города не было видно, но весь берег горел ярким светом в лучах прожекторов и неоновых ламп. Брат выгрузился на пирс с чемоданами книг и заявил чиновникам иммиграционной службы, что собирается отправиться в город для обучения в университете. Они вытаращили на него глаза, так как в их практике это был первый случай, когда иностранный студент въезжал в страну на торговом судне, груженном бревнами. Они долго рассматривали его паспорт и визу, выданную консульским отделом в Находке, качали головами, но все же поставили штамп о въезде. Таможенники обнаружили в его чемоданах кроме книг продукты, хотели их реквизировать, но брат показал им тридцать долларов — всю свою наличность, объяснив, что, возможно, ему придется жить на эти продукты месяц, а может быть, и целый год. Чиновники тоже покачали головами и простили ему нарушение японских таможенных правил. Брат, облегченно вздохнув, отправился искать ночлег.

Двенадцать километров до города ему пришлось преодолеть пешком с двумя чемоданами, каждый из которых весил по тридцать килограммов. В Канадзаву он вошел поздно ночью и в первой же попавшейся гостинице попросил устроить его на ночлег за один доллар. Служащий так смутился, что не сразу нашел нужные слова, чтобы объяснить ему, что самый дешевый номер гостиницы в Канадзаве стоит сто долларов в сутки. Брату ничего другого не оставалось делать, как взять свои чемоданы и выйти на улицу.

Некоторое время он бесцельно слонялся вокруг вокзала железной дороги, пока не набрел на пустынный канадзавский парк городов-побратимов. Обнаружив на монументе дружбы название своего родного города, брат радостно уда в ладоши и, устроившись на чемоданах, спокойно проспал до утра.
Утром за двадцать пять долларов в магазине подержанных вещей он купил палатку и натянул ее на том месте, где должен был стоять монумент, представляющий его родной город Иркутск.

Обнаружившему палатку полицейскому мой брат объяснил, что его вместе с палаткой прислали в дар городу-побратиму, и что отныне и до самой смерти он будет украшать собой этот парк. Полицейский чрезвычайно удивился, ничего не сказал и ушел докладывать начальству. Через час возле палатки собрались журналисты, и брат рассказал им, что символом его города является палатка, которую первопроходцы воздвигли на месте города еще триста тридцать три года назад, и что по традиции до сих пор все жители города любят проводить свободное время в палатках в тайге. А он, как бы являясь наглядным экспонатом, демонстрирует эту традицию.

Весть об удивительном экспонате, выставленном в парке, мгновенно облетела весь город, и толпы канадзавцев приходили лицезреть, как занесенный северным ветром Робинзон на костре из собранных щепок и мусора готовит свой туристский завтрак.
В вечерних выпусках газет появились его фотографии и интервью. За один день мой брат стал известной личностью на всем побережье Японского моря.

Узнав о необычном госте, мэр города выхлопотал ему стипендию, а служащие муниципалитета подыскали дешевое жилье в районе Пляшущих Зонтиков (Касамай).

— Ну и как? — спросил шеф полиции, когда я прочитал газетные информации.

— Здорово,— восхищенно воскликнул я, узнавая в деталях своего младшего брата,— настоящий Робинзон Крузо. Если бы Япония оставалась необитаемыми островами, он бы, высадившись на них, не умер с голоду.

10. МИДЗУ-НО ТО   (вода младшего брата)

Шеф полиции вытащил из папки еще одну газетную вырезку и положил передо мной. Это было сообщение из газеты «Хоккоку-симбун» о гигантском смерче, пришедшем со стороны Японского моря и обрушившем на город потоки соленой морской воды. Я без интереса читал эту заметку, мало ли тайфунов приходит с моря в Японию, но вдруг мое внимание привлекли следующие строки: «Гигантский водяной смерч, похожий на тело огромного серебряного дракона, вторгся в район Касамай города Канадзавы, сорвал с нескольких домов крыши, повредил линии электропередач и унес из окна двухэтажного дома «Баба-апато» иностранного студента из России. Несколько очевидцев, живущих в соседних домах, видели, как тело студента было вовлечено в самый эпицентр вихря и поднято в небо».
Я ужаснулся за брата. Дурное предчувствие сдавило мое сердце.
– Так что же, получается, что он погиб? – в растерянности спросил я шефа полиции.
– В том-то и дело, что нет, – сказал тот, как будто сожалея о происшедшем, – после этого случая его видели в разных местах со странной компанией. То он появлялся с г летающим зайцем и самым настоящим тигром, которого вел г на поводке, как простого пса, то его встречали в сопровождении обезьяны, собаки и фазана, подобно сказочному герою Момотаро, сразившемуся с Дьяволом на Острове чертей. Вести о нем среди канадзавцев – самые разноречивые. Кое-кто из христиан, особенно из «Небесного царства свидетелей Иеговы», с которыми ему довелось некоторое время общаться, утверждают, что он связался с самим Сатаной. Другие же предполагают противоположное. Они считают, что он, подобно даосскому святому, вознесся на небо и стал небожителем. Как бы там ни было, жители района Касамай собирают пожертвования для строительства в его честь храма и хотят причислить его к сонму синтоистских божеств.
«Час от часу не легче! – воскликнул я про себя. – Интересно, что еще натворил мой брат?»
– Как видите, вся эта история очень запутана. Мы будем вам очень благодарны, если вы поможете нам во всем разобраться.
– Да уж вижу, что не простая это история, – заметил я.
В заключение нашего разговора шеф полиции вытащил из папки толстую тетрадь и передал ее мне.
– Это путевые заметки вашего брата, – пояснил он, – которые мы нашли во время обыска в его квартире. Мы сняли с них копию и отдали для перевода. Но сам перевод и изучение этого солидного труда требуют времени. Может быть, он прольет свет на все эти темные события. Как бы там ни было, мы будем вам весьма благодарны, если вы не сочтете за труд прочитать записи вашего брата и помочь нам в установлении истины.
– Конечно же! – с готовностью согласился я.– Мне самому интересно узнать, чем занимался мой братец в Японии.
Я с волнением взял тетрадь и бережно спрятал ее во внутренний карман пиджака. С шефом полиции мы договорились встретиться через неделю после праздника Хякумангоку-мацури.
Выйдя из управления полиции, я прогулялся по городу, полюбовался на водяные часы на площади Коринбо возле огромного супермаркета, побывал в парке «Кэнрокуэн», посетил развалины древнего замка, на которых выросли корпуса Канадзавского университета, заглянул в храм Ояма, расположенный напротив самой дорогой гостиницы города «Нью-гранд-отель», восхитился новым высотным зданием газеты «Хоккоку-симбун» напротив гостиницы, съездил в район Какума-кампус, куда перенесли многие факультеты университета. Одним словом, осмотрел все достопримечательности города, так или иначе связанные с моим братом. В конце дня я побывал еще в доме «Баба-апато» на Касамай иттёмэ, где долгое время жил мой брат и который после его исчезновения пустовал, так как даже иностранные студенты боялись селиться, рассказывая всякие небылицы о происходящих там таинственных явлениях.
Предусмотрительно я тоже не стал там останавливаться, хотя цена за комнату была подкупающе мизерной, а снял на деньги полиции номер в недорогой гостинице «Сака» в центре города Коринбо, прославившейся тем, что в свое время в ней останавливалась наделавшая шуму семья Овечкиных. Пробежался еще раз по городу, сделав необходимые покупки, и заперся в номере на целую неделю, с интересом изучая путевые записки моего брата.





ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ



Путевые заметки моего брата

Конечно, если не будете вы, как дети, то не войдете вы в это Небесное Царство». (И Заратустра показал рукою наверх.) «Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами стали мы – и поэтому хотим мы царства земного».

Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра»



1

Раз уж я отважился рассказать о необычайных превращениях, через которые мне суждено было пройти и как бы раствориться в тех таинственных сферах мироздания, простирающихся вокруг земных и небесных осей коловращения, раз уж я имел счастье познать две Великие Силы, соединяющие все сущее в этом мире, то, вероятно, мне придется начать повествование с некоторых мелких деталей и подробностей, которые впоследствии сыграют такую огромную роль во всех моих перипетиях и злоключениях, а также обрисовать в двух словах ту странную атмосферу, в которую я попал, переступив порог этой комнаты и находясь еще под приятным впечатлением того, что мне удалось снять в Канадзаве такое дешевое жилье.
С самого начала я был охвачен трепетным волнением, когда увидел на двери прикрепленный скрепками клочок бумаги с надписью: «Логово спящего дракона». Я содрал его, внес свои чемоданы с книгами в комнату, поставил в углу на татами и сразу же пережил нечто, похожее на состояние шока. Над картиной – какемоно в глубине комнаты сидел сверчок, шевелил усами и, мне казалось, пристально смотрел на меня. Вероятно, я пережил такое же чувство, которое испытал Буратино, увидевший Старого Сверчка в каморке столяра папы Карло над холстом, изображающим очаг с висящим над огнем котелком.
Эту комнату долгое время никто не занимал. Причины для этого были, как потом я узнал. За комнатой водилась дурная слава. И этот сверчок поселился здесь с сознанием полной безопасности.
Не теряя ни минуты, я принес из прихожей туфлю, чтобы запустить в него, как это сделал когда-то герой известной книги «Золотой ключик», но Старый Сверчок бесследно исчез, будто почувствовав неладное, и как я ни пытался его обнаружить, не подавал признаков жизни. Я, как маленький ребенок, заглянул за какемоно, надеясь увидеть там дверцу, ведущую в Страну Детства, но вместо нее увидел лишь гладко отполированные доски токонома, стенной ниши, куда японцы вешают картины.
Мое новое жилище произвело на меня благоприятное впечатление. В небольшой солнечной комнате, размером в четыре с половиной татами, мебели почти не было, если не считать низкого столика с котацу и двух маленьких книжных шкафчиков, которые я тут же заполнил книгами из своих чемоданов. Все было просто, ничего примечательного, но меня поразила картина, висящая в токонома, с изображением спящего Будды. Будда лежал на потолке в окружении двенадцати святых. Странное какемоно! Запрокинутые к потолку головы архатов были звериными. Здесь присутствовала вся нечистая братия, начиная от мыши и кончая кабаном, явившаяся когда-то к Будде, чтобы послушать его проповеди. В низу картины, носившей название «Тэнкакудзан-рёкодзи», мелким почерком был мастерски выписан иероглифами текст, который я тут же принялся разбирать.

1. ЧАС МЫШИ (девять ударов в гонг)
«Поздно ночью к Будде заглянула МЫШЬ, обнюхала его и пискнула: «Какой отвратительный дракон, вчера спал и сегодня спит». Будда никогда не запирал на ночь дверь и не задвигал сёдзи на окнах.

2. ЧАС БЫКА (восемь ударов в гонг)
В три часа ночи к нему заглянул в окно рогатый черт в обличий БЫКА и, ухмыльнувшись, заметил: «Сонный он лучше, чем бодрствующий».

3. ЧАС ТИГРА (семь ударов в гонг)
Уже под утро по черепичной крыше пробрался ТИГР. Увидев спящего Будду на соломенном тюфяке, он облизнулся, выгнул спину, как для прыжка, растопырил усы и пробормотал: «Съел бы я тебя, братец, но я не ем драконину».

4. ЧАС ЗАЙЦА (шесть ударов в гонг)
Когда звезды побледнели, и черное небо посинело, прилетел ЗАЯЦ. (В Японии зайцы летают, это все знают.) Он сел на конек черепичной крыши дома напротив, посмотрел на Будду и вдруг ни с того ни с сего расхохотался. Он хохотал так заразительно и долго, что не заметил, как из набежавшей тучки пошел дождь. Заяц не любил промозглую погоду, поэтому, так и не сказав ни слова, улетел в свое гнездо.

5. ЧАС ДРАКОНА (пять ударов в гонг)
Дракон открыл один глаз, посмотрел в окно, зевнул, перевалился с боку на бок и опять заснул.

6. ЧАС ЗМЕИ (четыре удара в гонг)
Дракону снилось, что он стал ЗМЕЕЙ. Это его раздосадовало. Фыркнув, он вытянул свои копыта из-под футона и глубокомысленно заметил: «Если не думать постоянно о возвышенном, то можно быстро из дракона превратиться в ЗМЕЮ».

7. ЧАС ЛОШАДИ (девять ударов)
Далее начались кошмары. Ему приснилось, что на обед ему привели трепещущую ЛОШАДЬ. Но уж такова была его физическая природа, что от вида конины его начало тошнить. Однако ЛОШАДЬ вдруг превратилась в цилиня и повела с ним умные речи с большой претензией на философское мудрствование.


8. ЧАС ОВЦЫ (восемь ударов)
Во втором часу дня в дверь к Будде постучали, но он, не открывая глаз, молвил: «Сегодня никуда не выхожу. На дворе дождь». И ОВЦА из иеговистской секты ушла, унеся под мышкой библию.

9. ЧАС ОБЕЗЬЯНЫ (семь ударов)
В четвертом часу у Будды зачесалась спина. От долгого лежания у него появились пролежни. Не открывая глаз, он сел на тюфяке, стянул рубаху и стал ею тереть спину. При этом он походил на ОБЕЗЬЯНУ, которая, видя людей в бане, пытается подражать им. Затем он отбросил рубаху и голый залез под футон, так как в комнате было холодно, и вновь заснул.

10. ЧАС ПТИЦЫ (шесть ударов)
На этот раз ему приснился сон, что он, подобно ПТИЦЕ, летит над Японским морем в сторону материка на Запад в Священные земли, и солнце сияет по-весеннему тепло.

11. ЧАС СОБАКИ (пять ударов)
Он видит свой родной край, где когда-то в своем прошлом рождении жил СОБАКОЙ в теплой конуре. И от воспоминаний у Будды защекотало в носу, и он чихнул, на всякий случай, чтобы даже во сне не показать своей слабости. А в это время по щекам у него катились слезы, возможно, из-за этой чертовой ностальгии.

12. ЧАС КАБАНА (четыре удара)
В одиннадцатом часу вечера к нему в дверь постучал КАБАН, который жил на этом же этаже в соседней комнате. Он хотел попросить у Будды молока, чтобы попить кофе. По вечерам КАБАН кроме пива любил выпить чашку крепкого кофе с молоком. Но Будда, не открывая глаз, сказал: «Молоко давно кончилось». А КАБАН удивился и спросил: «Ты так рано ложишься спать?» Ответа не последовало. Если бы только КАБАН знал, что Будда сегодня еще не вставал с постели, он удивился бы еще больше. Сам кабан, будучи немцем, рано ложился спать, но и рано вставал. (Такая привычка у всей этой нации.)

1. ЧАС МЫШИ, вторые сутки (девять ударов в гонг)
Поздно ночью к Будде под дверь пролезла МЫШЬ, обнюхала его и пискнула: «Какой отвратительный дракон. Вчера дрыхнул и сегодня дрыхнет без задних ног».

Я, словно завороженный, стоял возле картины, разбирая замысловатый текст с этим необычным жизнеописанием Будды в образе спящего дракона, и думал, что, помимо Страны Детей и Страны Взрослых, есть еще одна страна – Страна Фантазии, где всегда готово убежище для любого взрослого, стоит только ему захотеть попасть в эту страну.
В эту минуту снаружи послышались тяжелые шаги, как будто огромный слон поднимался по железной лестнице на второй этаж.
Выглянув в коридор, я увидел толстого бородатого парня, похожего на лавочника или мясника с картины Альбрехта Дюрера. Приветствуя меня, он крякнул, как селезень, и на своем гортанном наречии заговорил со мной почему-то по-немецки. Благо, что я знал немецкий язык еще со школьной скамьи.
– Ах, так значит, ты будешь жить в этой комнате? При этом его мясистое лицо расплылось в добродушной улыбке.
Он представился:
– Фридрих фон Шопенгауэр, граф.
До этого я знал Артура Шопенгауэра, философа, и только по его произведениям. Окинув беглым взглядом грузную фигуру немца, я подумал, что никогда бы не принял его за аристократа.
Я поклонился и тоже представился:
– В., студент из России.
– Из России? – удивился граф. – В Японии сейчас редко встретишь русского, разве что моряка в каком-нибудь порту.
Затем граф разулся и, ставя свои туфли на подставку в прихожей, произнес странную фразу:
– Я живу в комнате рядом, и, если тебе станет ночью страшно, стучи мне в стенку.
– Почему мне должно быть страшно? – спросил я, не в силах подавить своего любопытства.
Немец загадочно улыбнулся и сказал:
– До тебя в этой комнате жил буддийский монах, по виду самый настоящий Будда. И творилось там черт знает что, особенно по ночам. Днем Будда спал, а ночью его навещали всякие подозрительные личности. Однажды Будду стал посещать серебряный дракон. Вместе они вели нескончаемые беседы по ночам и часто мешали мне спать. Потом Будда бесследно исчез.
– Как исчез? – удивился я и почему-то подумал о сверчке, исчезнувшем так же, как Будда.
– Этого никто не знает. В один прекрасный день его не стало, но остались все его вещи. Полиция некоторое время искала его, но напрасно. Может быть, его сожрал дракон, а может, они вместе улетели на небо.
– Этого не может быть, – непроизвольно вырвалось у меня из груди.
Немец иронически посмотрел на меня и улыбнулся.
– Здесь все может быть, – сказал он.– Япония – это самая загадочная страна на земле. Здесь происходят такие чудеса, что диву даешься, да и сами японцы делают ее еще более непонятной из-за своего богоподобного менталитета, превращая самые ясные вещи в загадочные. С другой стороны, их гениальное внутреннее видение позволяет освещать непонятные вещи вдруг таким светом, который может родиться разве что в глубине Вселенной.
– Это монах нарисовал картину? – кивнул я в сторону токонома через открытую дверь своей комнаты.
– А, – крякнул немец, заглянув в комнату, – ее нарисовал студент Мацумото, занимающий со своей студией первый этаж дома. Он подарил картину домовладельцу, а тот повесил ее в этой комнате после того, как Будда исчез.
Я согласился с ним, признавшись, что меня поразило какемоно, написанное студентом Мацумото, и текст под картиной.
– Какой текст? Там не было никакого текста. Немец, по-видимому, хорошо знавший эту картину, вдруг сделал озабоченное лицо. Не спросив моего разрешения, он прошел в комнату и долго разглядывал какемоно, затем, покачав головой, заметил:
– Вот еще одна загадка. Похоже, что текст сочинил тот самый Будда после своего исчезновения.
Эти слова я уже принял за настоящую шутку.
Вечером мы с немцем отмечали мое поселение в квартире. После двух выпитых бутылок водки, которые мне удалось провезти через японскую таможню, наш разговор переместился на философский уровень. Фридрих показал неплохие знания своих великих соотечественников – Гегеля, Канта, Шопенгауэра и Ницше. Он так часто цитировал Ницше, что я невольно поинтересовался, чем вызвана у него такая любовь к отцу Заратустры. И он вдруг, ни с того ни с сего, затянул своим гортанным фальцетом песню:
Нет той радости во взгляде,
Что присуща вечно нам…
И тут же с гордостью объявил, что стихи и музыка – плод его собственного сочинения.
– Но почему такая ностальгия по прошлому? – спросил я.
– Грустно, – вздохнул Фридрих, – грустно сознавать свое бессилие. А ведь когда-то были Великая Германия, Великая Япония, Великая Россия. Где они сейчас? Ау?!
«Вон куда тебя потянуло», – подумал я, разливая из бутылки остатки водки по стаканам. И мне почему-то вспомнились документальные ленты о немецких и советских концлагерях.
– Где та сила, которая творила наш божественный дух? Как жаль, что миновали времена героев и безвозвратно потерян нами мир богов.
Фридрих икнул, и его пьяные соловые глаза увлажнились слезами. Затем он заговорщицки подмигнул мне и доверительно сообщил:
– А признайся, ведь каждый человек творит в душе свою собственную империю, но для этого необходимы особого рода ценности. Самое значительное, что превращает японца в японца, это его синтоистские праздники и старинный уклад быта, за которые он держится, как утопающий за соломинку, в наш век девальвации ценностей и эрозии понятий.
Мы сидели на дзабутонах возле низкого столика с котацу. От долгого сидения у меня затекли ноги, и я сменил японскую позу на позу лотоса. Мой сосед сидел по-турецки, скрестив ноги каким-то особым образом, так что его жирные икры лежали на уровне стола, а дзабутон полностью вдавливался в его огромные бедра. Я подумал, что Фридрих мог бы попробовать себя в борьбе сумо.
– В этой стране я смотрю только исторические фильмы, – продолжал он, – об их старине, где человек еще чувствовал себя героем, шествуя восторженно и возвышенно по этой священной земле, не то, что нынешнее молодое поколение, стремящееся подражать своим предкам. Во многих из них дух самурайства уже давно переродился в дух рационализма, который всем нам, европейцам, осточертел и только отравляет наше существование. Наша болезнетворная европейская мораль поразила здоровые очаги жизни на этой земле, хотя все же здесь кое-где сохранились заповедные места, обладающие повышенным иммунитетом, где трудно верить в нашего единого Бога. Ведь эти острова как бы сотворены руками многих богов и бережно отнесены подальше в море от материковой чумы. И люди все же еще до сих пор не совсем утратили связей со своими богами, и многие из них еще верят в свое божественное предназначение. Разве это не подлинная ценность духа? Жаль только, что японские праздники не сопровождаются всеобщим сексом с неограниченной половой разнузданностью, а то бы они походили на настоящие Денисовы вакханалии, исторгаемые, по словам Ницше, из глубин человеческой сущности и соединенные пуповиной со своим божественным началом. Это было бы потрясающим зрелищем, когда освобожденный от внутреннего напряжения дух дал бы выход своему сладострастному торжеству.
Я с испугом посмотрел на моего собеседника и подумал: «Или у него не все в порядке с головой, или он напился до такой степени, что не отдает отчета своим словам».
Но мой злой гений, больше похожий своим обликом на жизнерадостного китайского божка счастья, не замечая моего встревоженного взгляда, продолжал:
– Мы, немцы, покорившие когда-то всю Европу, знаем цену этому духу.
Он вдруг побледнел и воздел свои толстые руки к потолку, как древний пруссак, молящийся своим языческим богам.
– Но я не хочу возвращаться к истории, потому что, как когда-то сказал Учитель, ища начало, делаешься раком. Историк смотрит вспять и, в конце концов, начинает верить тоже вспять. Я же смотрю вперед, как философ, но я не из тех философов-профессоров, которые изучают философию по школьным учебникам. Я – творец своей собственной философии.
Тут немецкому философу сделалось дурно, и он побежал в туалет блевать, чтобы хоть немного облегчить свой вместительный желудок от русской водки.
Когда Фридрих вернулся, вытирая махровым полотенцем красное лицо, то прямо с порога сделал предложение:
– А не пойти ли нам куда-нибудь подкрепиться, а то я совсем опьянел.
Я с готовностью согласился, так как сам чувствовал потребность что-нибудь пожевать. Мы оделись и спустились по железной лестнице на улицу.
Выходя на площадку лестницы, я заметил на коньке крыши стоящего впритык соседнего дома изображение летящего зайца и опять подумал: «Как странно, что зайцы в Японии летают». Когда же я обратил внимание Фридриха на этот факт, тот только махнул рукой и заявил:
– Таковы здесь местные условия, а их жизнь, как и всякая жизнь, по наблюдениям Учителя, покоится на иллюзии, искусстве, оптике, необходимости перспективы и заблуждения.
Спускаясь по узкой лестнице, ученик Ницше чуть было не свернул себе шею. Внизу на улице от свежего холодного воздуха нам обоим стало легче. Я посмотрел на сияющее звездное небо над черепичными крышами прилепленных друг к другу домов, похожих на полые ореховые скорлупки. Созвездие Стожаров, которое я привык видеть далеко на юге, горело над самой моей головой. И я впервые ощутил, что нахожусь в Японии, далеко от моего города, в этой загадочной стране со своей градацией ценностей и своими представлениями о мире.
По узкой улочке мы вышли на большую магистраль, сели в такси и через пять минут очутились в центральном районе Коринбо. Фридрих по каким-то закоулкам потащил меня на задворки мэрии в свое любимое кафе «Мерлин Дитрих».
– Идем, я познакомлю тебя с нашей соседкой, – сказал он, пропуская меня в узкие двери довольно пространного и уютного зала кафе, где, благодаря льющемуся неизвестно откуда слабому мягкому свету, царила довольно интимная обстановка.
За столиками при свечах сидело с десяток состоятельных японцев среднего возраста.
Мы тоже устроились за столиком на двоих, покрытым белоснежной скатертью.
– Где же наша соседка? – спросил я Фридриха, вспомнив, что в наших апартаментах рядом с его дверью в коридор выходила еще одна дверь.
Он посмотрел на часы и сказал:
– Она появится через двадцать минут.
К нам подошел официант во фраке, с черной бабочкой и белым стоячим накрахмаленным воротником. Фридрих заказал мне пиццу, себе – сосиски с картофелем фри и пива.
Официант бесшумно удалился.
И я подумал, что Фридрих привел меня в очень престижное и дорогое кафе. Он откинулся на спинку стула и, обведя затуманенным взглядом зал, вдруг неожиданно спросил меня:
– Ну, как тебе нравятся японцы?
Я не понял вопроса и переспросил его:
– Эти японцы или японцы вообще?
– Какая разница, – развел он руками, – чем больше я живу в Японии, тем больше они мне кажутся все на одно лицо.
Услышав его слова, я крайне удивился.
– С самого начала, как я только прибыл в канадзавский порт, они мне не показались все на одно лицо.
– Это от недостатка практики, – авторитетно заявил Фридрих, – поживи здесь с мое, и тебе тоже они начнут казаться все на одно лицо. И все же, что ты о них думаешь?
– Довольно милые люди, – немного подумав, ответил я и, вспомнив таможенников в порту и мэра, добавил: – Добрые, только вот у многих в глазах, не знаю почему, я вижу грусть.
– А, – воскликнул Фридрих, – и ты это заметил?
Он распечатал горячую салфетку «сибори» и вытер ею лицо, затем залпом выпил стакан холодной воды и только после этого продолжил:
– Судьба японского народа трагична из-за символа их веры, в основе которого, как и у всех народов здесь, на востоке, лежит дракон.
– Дракон? – удивился я.
– Да, всепожирающий дракон! – воскликнул он.
– Почему всепожирающий? – удивился я.
Фридрих не успел ответить, так как в эту минуту официант принес наш заказ и стал выяснять, кому поставить пиццу, а кому – сосиски с картофелем. После того, как он разместил блюда на нашем столике с двумя огромными кружками пива и, пожелав приятного времяпрепровождения, бесшумно удалился, Фридрих произнес:
– Каждый японец как бы заранее готов принести себя в жертву этому дракону, полностью отдать себя на скормление ему. У японцев никогда не существовало стремления к низменным моральным законам европейских демократов, потому что в основе их религиозного начала никогда не было противопоставления народа властителю. В их отношениях всегда царила гармония. Народ и дракон, дракон и народ.
Отхлебнув из кружки пива, Фридрих продолжал:
– Этот народ всегда жил под драконом, поэтому поклонение дракону у японцев является особым видом сублимации их души, но их чувство совсем не похоже на наш европейский тщеславный снобизм. Их религия несет в себе трагедийно-величественный символ, побуждающий их к самопожертвованию.
– Но мне показалось, что у них другая религия, – возразил я, – в основе которой лежит поклонение солнцу.
– Совершенно верно! – воскликнул Фридрих и опустил кружку с пивом на стол так резко, что пена выплеснулась ему в лицо. – Совершенно верно! Но поклонение богине Аматэрасу можно рассматривать как щит и как копье.
Он опять вытер салфеткой лицо и продолжал:
– Своей религией они, заслонившись, как щитом, воздвигли стену между собой, всем миром и действительностью, тем самым сохранив идеальную почву для утверждения своей богоподобности и поэтической свободы, происходящих от их необыкновенного эстетического восприятия природы. Построив таким образом свой мир и заселив его богами, они создали модель восприятия настолько адекватную реальному миру, что порой начинаешь сомневаться, чье понимание мира точнее соответствует действительности: наше– европейское или их – азиатское.
– Но, позвольте, – воскликнул я, – а как же быть с научной точкой зрения на мир?
– Одно другому не мешает, – успокоил меня граф, – мир восприятия японцев – это как новый сколок, позволяющий взглянуть на многие вещи по-новому, как бы изнутри этого мира. При этом научная точка зрения стоит в таком же отношении, как наше субъективное восприятие к объективной реальности, и еще неизвестно, какой из этих взглядов достовернее. Возможно, что наш мир в сравнении с миром японцев в их восприятии бледнеет так же, как свет лампы дневного свечения при дневном свете.
Я отхлебнул из кружки пива и принялся за пиццу. Фридрих вилкой поддел сосиску и поднял ее над столом.
– Что же касается рассмотрения их религии как копья, – продолжал он, – то мы имеем дело с тем же символом в образе дракона, который уничтожает японца как человека, потому что между ним и божеством, между природой и человеком не существует разницы. Человек как бы возвращен в лоно природы, слившись с символом государственности и чувством долга в единстве нации. В этой гармонии человека и природы у японца, вероятно, возникает ощущение бессмертия как природного существа, потому как его божественный дух защищен от вторжения земных ветров и является как бы пустотой в пустоте.
Фридрих описал круг в воздухе и отправил сосиску в рот.
– Из этой пустоты, – продолжал он, прожевав сосиску, – божественный дух зрит сущность вещей, как они есть, а не как должны быть по людской логике. Японец, веря в неуничтожимость своего божественного духа, относится к смерти не так, как мы, смертные европейцы. Для него реально не существует потустороннего мира, ибо он, как бог, живет уже и в этом мире, и в том. Смерть для японца – особый вид искусства, этакий переход из одного состояния в другое, ибо он, как дитя природы, возвращается в ее лоно как в свою обетованную страну.
В это время в холле раздались звуки музыки. Мы, увлеченные умозрительной беседой, не заметили, как на маленькой сцене появились очаровательная блондинка со скрипкой, в длинном вечернем платье и молодой пианист в венгерском костюме.
– А вот и наша соседка, – кивнув в ее сторону, объявил мне Фридрих.
– Эта красавица?! – восхищенно воскликнул я.– Кто она?
– Итальянка. Учительница музыки. Зовут ее Франческа.
Лицом и волосами девушка чем-то походила на Венеру с картины Боттичелли из флорентийской галереи Уффици, но своей стройной фигурой она несравненно превосходила оригинал. Вся ее притягательная внешность была отмечена особой печатью девственной чистоты и одухотворенного романтизма. Она играла с таким изяществом, что льющаяся божественная музыка, казалось, исходила не от скрипки, а прямо из ее сердца. Франческа посмотрела в нашу сторону и улыбнулась. Улыбка, вероятно, предназначалась Фридриху, который ей помахал рукой, но мне почудилось, что ее глаза задержались на мне, и в них отразилось, помимо интереса, еще что-то такое, чего я вначале никак не мог понять и только позднее нашел этому определение. У нее были задумчиво-грустные глаза.
– Удивительная девушка, – вырвалось у меня из груди, – в такую легко можно влюбиться.
– Не советую, – предостерег меня Фридрих.
– Это почему же? – удивился я.
Граф усмехнулся, и с его губ слетели жестокие слова:
– Потому что она – гетера.
У меня пересохло во рту.
– Не может быть, – вымолвил я.
– В этом мире все может быть, – убедительно произнес Фридрих.
И я подумал, что мир взрослых жесток, и еще раз пожалел, что нет возврата в мир детства, где все просто и хорошо. Но, может быть, все же есть какой-нибудь и для взрослого спасительный островок. Пусть это будет мир сказки или фантазии, но только бы это был мир, где человек смог бы почувствовать себя так же уютно, как когда-то в своем мире детства.
У меня сразу же испортилось настроение, а на душе сделалось скверно. Девушка продолжала играть. Ее глаза, улыбка и весь ее облик говорили о противоположном, даже ее скрипка кричала: «Этого не может быть».
Музыканты кончили играть. Франческа положила инструмент на пианино и вместе с венгром села за столик рядом со сценой. Официант поставил перед ними два стакана воды со льдом. Фридрих встал из-за стола и направился к ним, сказав мне:
– Пойду, поприветствую.
Он отошел, я предался грусти. В моем сердце кроме сожаления примешивалось еще какое-то незнакомое чувство. Когда Франческа выглянула из-за огромной спины Фридриха и приветливо улыбнулась мне, я понял, что неравнодушен к ней.
«Нужно взять себя в руки, – подумал я, – не стоит распускать так свои нервы, необходимо поставить заслон чувствам, водрузить крест на неосуществимой надежде, которая чуть было не пустила свои корни в моем сердце».
Когда Фридрих вернулся к столику, я подумал: «Как странно судьба распорядилась моим пребыванием в этом городе, поселив меня с фашистом и проституткой под одной крышей».
Когда мы, рассчитавшись, вышли из кафе, я спросил Фридриха:
– А ты в самом деле настоящий граф?
Фридрих хлопнул меня по плечу и, не ответив на мой вопрос, вдруг запел своим гортанным фальцетом на всю улицу:

Пусть попробует кто-то
Спросить: откуда я родом,
Где кров мой и родина– где.
Я не был еще ни разу
Пространством и временем связан,
Паря, как орел в высоте.

В эту минуту он походил на большого ребенка, сбившегося с дороги и бредущего наугад, пытаясь залихватской песней скрыть свою неуверенность.
– А не завалиться ли нам в какой-нибудь настоящий японский кабак без этой сентиментальной музыки, – вдруг сделал он неожиданное предложение. – Ты умеешь петь японские песни под аккомпанемент караоке?
– Не пробовал, – признался я.
– Вот и попробуешь.
Мы вышли на улицу Катамати, сияющую неоновыми огнями, похожую своей сутолокой на Гинзу или район Синдзюку в ночное время.
– В какой бар пойдем? – спросил он, останавливаясь возле светящейся вывески с указанием баров и этажей в здании.
– А вот, – воскликнул он. – Рюгу, дворец дракона-властителя морей. Любопытное название, прямо из сказки об Урасима Таро. Ну что, посетим это заведение?
Я кивнул головой, и мы, войдя в лифт, поднялись на третий этаж. Стоящие за стойкой бара три симпатичные японки радостным возгласом дружно приветствовали наше появление:
– Ирассяй!
И с этой самой минуты я как будто попал в другой мир. Позднее, давая оценку всему происходящему, я открыл для себя один закон, что иногда в жизни человека случаются такие периоды, когда чудеса становятся реальностью, проходя через цепь загадочных явлений и превращая жизнь в таинственную мистику. Человек в такой период перестает различать, где явь, а где волшебные превращения, потому что его воображение соединяется с действительностью, а действительность замутняется воображением. И даже когда рассеивается туман, то чары не спадают и не наступает прозрение, потому как его жизнь, соединив в себе все эти превращения, делает его новым человеком, новым существом. И мое вхождение в эту мистику началось с того самого момента, когда я переступил порог этого бара.
Робко устроившись на краешке вертящегося стула у стойки бара, как будто ожидая аудиенции с самим морским драконом, я наблюдал, как прелестные придворные фрейлины исполняли трепетный танец живота в ритуальном приветствии, подобно камбалам, осьминогам и креветкам в подводном царстве Урасима Таро. Первым делом они поставили перед нами длинные бокалы мадзивари – виски со льдом.
– Ну что, – воскликнул Фридрих, чокнувшись со мной бокалом, – раз избранные уже вознеслись на небо, а потерявшие надежду остались на грешной земле дожидаться Страшного Суда, то нам ничего другого не остается, как удариться во все тяжкие грехи и завладеть лучшей половиной человечества, и он, подмигнув мне, кивком головы указал на придворных фрейлин. Тем времени фрейлины, поборов свое природное смущение, постепенно осваивались с нами, иностранцами.
Одна из таких придворных дам, похожая на камбалу, узнав, что мой приятель немец с такой известной фамилией, воскликнула, ударив в ладоши:
– Признаюсь, что я не читала ваших книг, но как только вы вошли к нам в бар, я сразу подумала, что вы – тот самый великий немецкий философ, о котором все так много говорят.
Фридрих многозначительно посмотрел на меня и, подмигнув, сказал по-немецки:
– Вот видишь, это как раз и есть проявление того подлинного божественного духа японцев, о котором я тебе говорил. Она еще не знала меня, а уже подумала, что я – великий Шопенгауэр.
Мы оба расхохотались. Фрейлина Камбала, не понимая нашего языка, смеялась вместе с нами.
Попав в эту сказочно-легкомысленную атмосферу подводного дворца, мы с каждой минутой все больше и больше заражались его непринужденным весельем. В наших бокалах виски постепенно становилось все больше, а воды – все меньше. Под стереофоническое сопровождение караоке я спел единственную японскую песню, которую знал, о черепахе. И когда я, стараясь петь густым баритоном через микрофон, попадая в такт нужной мелодии, почти без акцента произносил: «Моси-моси камэ-ё, камэ-сан ё…»,– фрейлины визжали от восторга.
Когда я закончил песню, хозяйка бара, принцесса Отохимэ в голубом платье, благодарила меня за песню так, как будто я спас жизнь той бедной черепахе. Потом мы танцевали, и прекрасная принцесса постоянно оказывалась в моих объятиях, в свою очередь, она мне говорила такие приятные комплименты, что я пьянел не только от выпитого виски. Когда мы очутились с принцессой вдвоем в углу за столиком, она положила мне на колено свою руку, я уже ничему не удивлялся, подумав: «У них здесь так принято».
– А как тебя зовут? – спросил я, переходя с ней на «ты».
– Мико, – ответила она и улыбнулась так, что все вокруг засияло.
Ее большие миндалевидные глаза излучали радость, а ее нежное гибкое тело, похожее на загадочный восточный цветок, трепетало от восторга. У нее были очень красивые, почти европейские черты лица, и всем своим обликом она чем-то походила на одну очень известную актрису, имени которой я не помнил.
Я попросил написать ее имя, но она вручила мне свою визитную карточку, и я с ужасом увидел, что слог «ми» изображен шестым знаком звериного зодиака.
– Мико?! – воскликнул я.– Какое странное имя.
– Я родилась в год змеи, поэтому и получила это имя. Я тут же прикинул в уме, сколько ей может быть лет, и получились две цифры: 16 и 28. Но она казалась моложе двадцати восьми лет. Даже с ее стройными длинными ногами и очень тонкой талией она никак не походила на Мико – звериного ребенка. «Что поделаешь, – подумал я, пожав плечами, – у них здесь так принято».
Я окинул взором танцующие пары в зале подводного дворца. Фридрих, обнимая фрейлину Камбалу, так слился с ней в танце, что их физическое несоответствие не только не бросалось в глаза, но, напротив, они походили на одно существо с четырьмя ногами и четырьмя руками.
– Танец осьминога, – сказал я и показал Мико глазами на странную танцующую пару.
Мико рассмеялась, ей тоже показалось забавным сочетание кабана с камбалой.
Другая фрейлина, похожая на креветку, танцевала с японцем в темных очках, неизвестно откуда взявшимся.
– Кто это? – спросил я у Мико.
– Тора-тигр, наш знакомый, – ответила она, и я заметил, как тень тревоги промелькнула на ее лице, а ее взгляд заметно погрустнел.
– Кем тебе доводится этот Тигр? – спросил я.
– Никем, так, просто знакомый.
Мико явно не желала продолжать разговор на эту тему, поэтому я, хлопнув в ладоши, воскликнул:
– А где же морской дракон?
Какой дракон? – не поняла она.
– Тот самый, который должен жить в этом дворце. Мико рассмеялась и заявила, что в этом дворце никогда не водились драконы.
– Отчего же так? – удивился я.– Если есть дворец дракона, значит, должен в нем обязательно жить дракон.
Я схватил микрофон и запел, подражая оперному певцу на сцене:
– Приди, приди ко мне, морской дракон… Фридрих на минуту оторвался от своей Камбалы и, поддержав мою шутку, подпел мне:
– Приведите ему дракона! Серебряного дракона!
– Подать мне дракона на блюдечке с золотой каемочкой, мелко порезанного с красным перцем, – пропел я по-русски, но никто, даже Фридрих, не понял ни моей фразы, ни моего юмора.
Я залпом осушил бокал и, заглянув в черные, как глубина Вселенной, миндалевидные глаза Мико, шепотом объявил ей:
– Мико, ты мне нравишься. Для меня женщина всегда была загадкой, а японская женщина – вдвойне.
В это мгновение перед моими глазами всплыл образ Франчески со скрипкой, но я, мотнув головой, отогнал видение и продолжал:
– Но я знаю, что между японкой и русским не может быть никаких отношений.
Это почему? – удивилась она.
– Потому что вам запрещают.
– Какой вздор! – воскликнула Мико.
– У тебя есть кто-нибудь?
– Нет, я свободна, – сказала она и опустила глаза.
– Ты мне очень нравишься.
– Ты мне тоже.
Я попытался мимикой лица выразить сомнение.
– Конечно, я понимаю, что подобные слова тебе, как хозяйке заведения, приходится говорить клиентам каждый вечер.
Она попыталась меня перебить, но я продолжал:
– Но мне, в самом деле, хотелось бы встречаться с тобой, стать твоим другом. В данное время я полностью свободен. Ты можешь мне сейчас не отвечать, но если…
Она не дала мне договорить, воскликнув:
– Я бы тоже хотела с тобой встретиться.
– Это правда? Мико, милая моя! Но чем ты можешь подтвердить правдивость твоих слов?
– Чем ты хочешь?
– Поцелуй меня в щеку.
Она приблизила свои губы, похожие на лепестки камелии, и коснулась моей щеки.
– А можно поцеловать тебя? – спросил я.
Она кивнула головой, я обнял ее и поцеловал в губы.
– Браво! – все вокруг захлопали в ладоши.
Мико смутилась, опустила глаза, ее щеки горели, но она нисколько не обиделась на мою выходку. Более того, когда мы пошли опять танцевать, ее миниатюрная ладонь вздрагивала в моей руке каждый раз, когда я нежно прижимал ее к себе.
Затем мы сидели за круглым столом вшестером, потягивали виски, и Тора рассказывал нам разные смешные истории из своей жизни, а я смотрел на Мико и, сравнивая ее с другими фрейлинами, находил, что она самая привлекательная. Чем больше бокалов виски я выпивал, тем больше терял ощущение времени. Подобно Урасима Таро, я пребывал в том благодушном состоянии, когда начинаешь жить, как во сне. Далеко за полночь, я вспомнил, что нужно возвращаться домой. Одновременно мне вспомнилась речь Урасима Таро, с которой он, прощаясь, обратился к принцессе Ото-химэ:
– Не сочтите за нескромность, но ваш покорный слуга приносит свои извинения и просит позволения откланяться. Я и так долго занимал Ваше драгоценное время. Благодаря Вам я от рождения не видел такого множества интересных вещей, но сейчас мне просто необходимо вернуться домой, за сим примите мой глубокий поклон.
Я хотел поклониться, но принцесса сама вежливо поклонилась.
– Что? Вы уже собираетесь, так рано…, но ничего не поделаешь, тогда я дам Вам хороший подарок.
И она вручила мне завернутую в фуросики коробку с печеньем. В отличие от Урасима Таро я знал, что в этой коробке лежит ключ к сердцу моей принцессы.
Мы хотели расплатиться, но Тора объявил, что за нас все оплачено, и что мы его гости, и он приглашает нас в патинко. Я поблагодарил и отказался, сославшись на усталость. Но Фридрих, имевший слабость к азартным играм, вместе с Тора отправился в игорный дом. Я же пошел пешком с фуросики в руке в свой район Касамай (Танцующих Зонтиков).
Поздно ночью, когда я подходил к дому, меня охватило непонятное волнение. Весь квартал погрузился в глубокий сон, но что-то тяжелое повисло в воздухе. Как будто небо придавило черной подошвой к земле хрупкие домики, похожие на ореховые скорлупки, где уютно могут себя чувствовать только японцы. И как только я ступил на железную лестницу, выкрашенную в красный цвет, с неба обрушился такой сильный град, как будто тысячи барабанных палочек одновременно ударили в железный гонг. Я, как заяц, прыжками через две – три ступеньки взлетел на второй этаж и захлопнул за собой дверь.
В квартире было тихо. Франческа еще не вернулась со своего концерта – это я понял по обуви, оставляемой в прихожей.
Переведя дух, я зябко поежился, изо рта шел пар. Мгновенно похолодало. Принеся из кухни керосиновый обогреватель, я попытался разжечь его, но то ли оттого, что им долгое время никто не пользовался, то ли из-за неисправности он начал так чадить, что мне пришлось открыть окно, чтобы проветрить комнату.
Град шел почти сплошной стеной. И вдруг я увидел, как, небо расколола ослепительная молния. и огненный дракон, сделав петлю над крышей соседнего дома, влетел в мое окно. Я отпрянул от окна и застыл на месте, боясь пошевелиться.
Еще ни разу в жизни мне не приходилось иметь дело с шаровой молнией.
Ужасный гром потряс до основания весь дом, и свет погас во всем квартале. Могу поклясться, что в эту минуту я онемел от страха, увидев в комнате сине-фиолетовое сияние.
Придя немного в себя, я поспешно закрыл окно и задвинул сёдзи. Сияние исчезло, но меня не покидало ощущение, что в комнате еще кто-то находится. Ощупью я вынул из шкафа постель, расстелил на полу и, не раздеваясь, забрался под футон.
Долгое время я лежал так в темноте, пока вдруг не услышал вкрадчивый голос над самым ухом:
– Однако же странно ты принимаешь гостей.
– Кто здесь? – спросил я.
– Дракон, которого ты просил прийти к тебе в баре «Рюгу».
У меня мурашки пробежали по спине. Я вылез из-под футона и попытался включить свет, но электричества еще не дали. Нашарив в темноте зажигалку, я чиркнул ею и высек бледный язычок пламени. Осмотревшись вокруг, я никого не увидел и выглянул в коридор, но мои соседи еще не вернулись.
«Поменьше нужно пить», – перекрестившись, подумал я. Но как только погасла зажигалка, тот же голос произнес:
– Это верно! Тебе стоило бы поменьше пить, тогда бы ты не отпускал таких пошлых шуток о блюдечках с золотыми каемочками и красном перце.
Я содрогнулся в душе, эту шутку не понял даже Фридрих, и подумал: «Может быть, я болен?» Попробовал ладонью лоб, но он был холодным.
Нырнув с головой под футон, я жалобным голосом спросил:
– Что вам надо?
– Совсем немного, – ответил вкрадчивый голос. – Надеюсь, что мы станем добрыми приятелями, пока я буду у тебя жить.
– А вы не могли бы жить где-нибудь в другом месте? – спросил я, приподнимая край футона.
– Нет, дорогой, – ответил дракон, – раз уж я сюда попал, то буду жить с тобой, а то получается как-то несолидно – бегать с одного места на другое. Я, как дракон, должен жить в восточной части города, потому что на западе живет Белый Тигр, на севере – Черный Воин, а на юге – Красная Птица. У меня создается впечатление, что ты хочешь от меня отделаться.
– Нет, что вы, – испугался я, – живите себе на здоровье, если вам здесь нравится.
– Вот и прекрасно, – сразу же согласился дракон, – не будем об этом больше говорить. Ну, а сейчас тебе нужно поспать, завтра тебе предстоит очень трудный день. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – пожелал я дракону, но тут же подумал, что не засну, пока не задам ему один вопрос.
– Спрашивай, – вдруг услышал я голос дракона. «Надо же, – изумился я, – дракон, оказывается, умеет читать мысли».
– Извините, а какой вы цветом?
– Серебристый, – ответил дракон и заботливо поправил мою постель.
И я сразу же уснул, как провалился, сказались усталость и треволнения дня.





2

Тучи со светлыми прожилками заволокли все небо. Я вспомнил, как вчера в мое окно залетел дракон, и улыбнулся. «Благо, если бы это была муха, но дракон?!» От одной этой мысли мне стало весело. Вдруг прямо над моим ухом раздался довольно громкий голос:
– Нет ничего смешного.
От неожиданности я подпрыгнул на постели. Так же, как и вчера, кто-то продолжал со мной незримо разговаривать. Этот кто-то находился рядом и дышал мне прямо в ухо. Мурашки пробежали у меня по коже совсем не оттого, что в комнате было холодно. Я зажмурился, задержал дыхание, затем с силой выпустил из легких воздух и открыл глаза. Вырвавшаяся изо рта струйка пара сделала в воздухе сальто-мортале и распалась, но на какое-то мгновение мне показалось, что пар принял форму дракона с мохнатой гривой и экстравагантными усами. Я протер глаза и подумал, что, может быть, еще не проснулся.
Из-за холода вылезать из-под футона не хотелось. Так в позе лотоса, закутавшись в ватное одеяло, я некоторое время сидел на постели и смотрел в окно на черепичные крыши соседних домов с замысловатыми антеннами.
Вдруг в комнате раздался шорох, и мне показалось, что висящее на стене зеркало покачнулось. Раньше я слышал, что в некоторых местах, когда они остаются долгое время необитаемыми, заводятся разные твари и нечисти в виде тонких сущностей, как привидения, духи, лешие.
«Еще мне этого не хватало», – подумал я.
И вдруг я услышал над самым ухом смешок. Как будто кто-то рассмеялся мне в лицо, я обалдело завертел головой и даже посмотрел на потолок.
В комнате никого не было.
Вскочив на ноги, я убрал постель в стенной шкаф и сделал несколько физических упражнений, стараясь сбросить сон вместе с мыслью, что схожу с ума. Ставя на кухне на газовую конфорку ковш с ледяной водой, я до боли обжег палец и подумал, что все эти странности, происходящие со мной, не сон, а реальная действительность, потому что во сне боли не чувствуешь.
В доме царила тишина – соседи еще не вернулись с вечерних похождений, на кухню сквозь матовые стекла пробивался дневной свет, а с улицы доносились звуки пробуждающегося города.
Что за чертовщина! За окнами моего дома простирался простой и открытый, как Божье яичко, мир, но там, в моей комнате, происходили какие-то непонятные чудеса. Как будто, переступая порог комнаты, я проваливался в бездну, где все становилось нереальным, и этот мир обрывал свои границы, где начиналась такая мистика, что, с точки зрения здравого смысла, можно было рассматривать все это как сплошное безумие.
Заварив кофе, я с кружкой в руке робко вошел в комнату и устроился за низеньким столиком. Долгое время я наблюдал, как из кружки поднималась серебряная струйка, пара, извиваясь, приобретала замысловато-фантастические формы, как бы создавая иллюзию танца тонкой сущности. Это наблюдение настолько меня захватило, что я вдруг неожиданно пришел к мысли: «А не вступить ли мне в диалог с этой тонкой сущностью?» Но тут же назвал себя идиотом.
И опять раздался тот же самый голос:
– Вот и прекрасно!
Я даже услышал в комнате хлопок. Как будто сущность от радости хлопнула в ладоши.
– Вот и прекрасно! И не стоит бояться или огорчаться, что я поселился у вас. Вы можете даже извлечь из этого кое-какую пользу для себя.
– Какую же? – спросил я удивленно.
– К примеру, если мы подружимся, и вы будете слушаться моих советов, то никогда не попадете впросак.
Я пожал плечами, потому что считал себя довольно находчивым в жизни и всегда полагался на свои личные суждения. Впрочем, опасаясь проявления медвежьей услуги со стороны тонкой сущности, я все же спросил:
– А какие советы вы можете мне давать?
– О-о! – воскликнула сущность. – Я могу дать вам тысячи советов: как вам не попасть в ложную ситуацию в стране, о которой вы не имеете никаких представлений. О том, как избежать неприятностей, которые могут возникнуть у вас со стороны, откуда вы их совсем не ждете. О том, как вам выбраться из неприятностей, если вы уже в них попали, с наименьшими для вас потерями.
Сущность могла продолжать так до бесконечности, перечисляя свои тысячи советов, но я не выдержал и поднял руку.
– Что это вы все время говорите о неприятностях, как будто заранее знаете, что они свалятся мне на голову?
В комнате раздался ехидный смешок.
– Вам предстоит преодолеть очень тернистый путь, но не будем забегать вперед. Однако я обещаю сделать из вас прекрасного дракона. Я уже приступил к этой работе.
– А вот этого не надо, – вскричал я.
– Поздно, братец, – рассмеялась сущность, – посмотри на себя в зеркало.
– Что?
Я вскочил с пола и приблизился к стене, на которой висело зеркало. И тут я увидел нечто такое, от чего волосы у меня на голове, вероятно, встали дыбом. Из зеркала на меня смотрела безобразная драконья рожа. Ее огромные раздвоенные ноздри украшали длинные усы, совсем не такие, как у меня, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит, сзади над макушкой топорщилась лохматая грива.
Долгое время я не смотрел на себя в зеркало, но в ту минуту я отказывался верить тому, что так изменился за одну ночь.
– Что вы со мной сделали? – вырвался у меня из груди крик отчаяния.
– А что? Совсем не плохо, – прозвучал успокоительный голос.
– Но как я покажусь на людях?
– А никто ничего не заметит.
– Вы думаете?
Я потрогал пальцами нос, подбородок, щеки, лоб, ощутимых изменений лица не почувствовал, но на меня смотрела все та же отвратительная физиономия. Я готов был расплакаться.
– Не расстраивайся, – произнес голос, – не все так плохо, как тебе кажется. Просто, впервые в жизни ты посмотрел на себя другими глазами.
А у меня в голове мелькнула мысль: «Как я в таком виде покажусь Франческе. Да лучше мне сквозь землю провалиться, чем с такой рожей выйти на улицу».
– Уверяю тебя, что никто ничего не заметит, – успокаивал мой мучитель. – Просто, я открыл тебе глаза на некоторые вещи, научил смотреть по-новому на этот мир. Я же сказал, что от дружбы со мной ты получишь массу преимуществ и извлечешь огромную пользу для себя.
– Да уж вижу. Одну пользу я уже извлек, – закричал я и выскочил из комнаты.
Мне показалось, что если я останусь там еще на одну минуту, то мне грозит буйное помешательство. На кухне я сунул голову под леденящую струю воды, тысячи иголок вонзились в мою кожу, я выдохнул всей грудью и задержал дыхание. Потом повторил это упражнение еще и еще раз. Мои мысли перестали скакать. Я всеми силами пытался расслабиться и трезво оценить все, что произошло со мной. Так я стоял довольно долго. Из задумчивости меня вывел грохот шагов поднимающегося по железной лестнице Фридриха.
«Вот я проверю на нем сейчас, узнает он меня или нет», – решил я.
Фридрих ввалился в коридор и крякнул, как баварский селезень:
– Холодище, как в Германии зимой.
На нем лица не было. Его помятая физиономия изображала такие муки похмелья, что мне стало его жаль.
– Ты тоже мучаешься с похмелья? – спросил он меня сочувственно, увидев мою мокрую голову.
«Значит, он меня узнал, – подумал я, повеселев, – и не видит моего драконьего обличия». Вспоминая, как он прошлым вечером с фрейлиной Камбалой изображал танец осьминога в баре «Рюгу», я улыбнулся.
– И ты неважно выглядишь после проведенной ночи, – заметил я.
– Еще бы, – воскликнул Фридрих, – мы с Тора провели всю ночь за игральным столом, и он обобрал меня до нитки. Лучше бы я с ним вообще не встречался.
Я присвистнул от удивления и заметил:
– А мне он показался очень щедрым. Вчера он заплатил за нас в баре.
– Не следует принимать даров у данайцев, – хмуро бросил Фридрих и прошел в свою комнату.
Несколько минут я стоял на кухне в глубокой задумчивости. Тщательно вымыв чашку и поставив ее на сушильную полку, я раздвинул матовое стекло окна и посмотрел на улицу. Там было холодно и неуютно. Впрочем, в доме температура ненамного отличалась от наружной, и мне захотелось опять забраться под футон, но почему-то у меня не было желания войти в свою комнату, как будто я боялся столкнуться там нос к носу с чертом. Долгое время я стоял так, бесцельно перебирая и рассматривая на полке посуду. Присутствие Фридриха меня ободряло, мне хотелось с ним поговорить, но в таком настроении у него, вероятно, пропала охота пускаться в пространные философские дискуссии, без которых он не мыслил своего существования. К тому же в его комнате было тихо. Вероятно, он уже дрыхнул под футоном без задних ног.
Каково же было мое удивление, когда вдруг открылась дверь его комнаты и он появился на пороге одетый и с чемоданом в руке.
– Что? – вырвался мой непроизвольный возглас, – Ты собираешься куда-то ехать?
– Да. Еду в Токио по банковским делам.
– Так рано? Но вчера ты даже не говорил об этом.
– Обстоятельства изменились.
– Летишь самолетом?
– Нет, еду поездом.
– А не проспишь пересадку в Майбара?
Фридрих ничего не ответил, только пожал плечами. Надев ботинки, он в замешательстве переступил с ноги на ногу, как будто не решался что-то сказать мне. Я его не узнавал, всегда напористый и нахальный, сегодня он казался мне каким-то напуганным.
– Кстати, – наконец, произнес он, – сегодня вечером к тебе собирался прийти в гости Тора.
– Ко мне? – удивился я.– Зачем?
Это известие меня удивило. По правде говоря, Тора не очень понравился мне вчера, а после слов Фридриха я еще меньше горел желанием с ним встретиться.
– Не знаю, – произнес Фридрих, опять пожав плечами и отведя взгляд в сторону, – но мне кажется, что у него какой-то интерес к тебе. Вчера он весь вечер только и интересовался тобой. Я бы посоветовал тебе поостеречься его.
– Почему? – спросил я.
– Видишь ли, – тут Фридрих замялся, – я точно не знаю, но у меня возникли опасения, что он связан с мафией.
Для меня это было полной неожиданностью. Еще не хватало мне вляпаться в какую-нибудь историю с японской мафией.
– Но я не собираюсь с ним иметь никаких дел, – решительно заявил я, – к тому же у меня нет денег, чтобы играть с ним в азартные игры
– Он просил меня не говорить тебе о своем визите, потому что хотел устроить сюрприз. Но я решил предостеречь тебя. Надеюсь, ты понимаешь, что этот разговор должен остаться между нами.
– Разумеется, я очень благодарен тебе. А что, в Японии сильна мафия?
– Пожалуй, как и везде в мире, – ответил Фридрих голосом человека, с плеч которого только что свалился тяжелый камень, – но здесь у мафии – глубокие корни, которые уходят еще в древность, к закрытому обществу. Их извращенные понятия самурайской чести, дух коллективизма и секретности, а также страсть к шпионажу, делают японскую мафию наименее уязвимой для полиции. Ты, наверное, слышал уже о процессах, нашумевших в Японии, о связях высших государственных должностных лиц с мафией.
– Но Канадзава мне показалась спокойным городом.
– Это только видимость. Здесь в процентном отношении на одного жителя приходится столько же увеселительных заведений, сколько – в Токио. Если учесть к тому же развитую систему игорного бизнеса, закрытых ночных клубов с девочками и сутенерами, сеть горячих источников и увеселительных заведений, которые, как и везде в мире, находятся под контролем мафии, то можно составить представление о том, насколько здесь сильна мафия.
– Но здесь не стреляют на улицах, как в Чикаго или на Сицилии.
– Это еще ни о чем не говорит. Если здесь нет враждующих кланов, то это только подтверждает, что здешняя мафия сильна и хорошо организована.
Фридрих еще некоторое время распространялся в своих речах об особенностях криминального мира в Японии, затем, пожелав мне счастливо оставаться, вышел на железную лестницу, и я слышал его тяжелые затихающие шаги, словно удары в гонг. Так он неожиданно уехал, оставив меня один на один с канадзавской мафией и нечистой силой.
Его сообщение настолько меня поразило, что, войдя в комнату, я на некоторое время забыл о драконе и всякой чертовщине. Но мое желание остаться один на один со своими мыслями не могло осуществиться в этой комнате. Как только я переступил порог, раздался удивленный возглас:
– Да на тебе прямо-таки лица нет. Разве можно так волноваться из-за пустякового сообщения.
Я хотел посмотреть на себя в зеркало, чтобы узнать, как выглядит человек, на котором нет лица, но вовремя удержался из-за боязни опять увидеть в зеркале черта с отвратительной рожей. Зачем себя лишний раз травмировать.
– Если ты будешь так переживать по каждому пустяку, то тебя ненадолго хватит, – сочувственно заметил голос.
Я не стал возражать, хотя в душе признался себе, что все сказанное Фридрихом меня очень расстроило. Тем временем голос продолжал меня подбадривать:
– Возьми себя в руки и постарайся действовать мудро. Если ты будешь слушаться моих советов, то все преодолеешь и даже победишь мафию.
В это я уже совсем не мог поверить. Как можно победить мафию, которая любого человека может раздавить, как червяка. Но я тут же стряхнул с себя грустные мысли, сказав себе: «Если дела здесь осложнятся для меня, то нет ничего проще, как покинуть Японию».
Решив так, я сразу же успокоился и стал собираться в университет.
До живописного местечка в горах Какума-кампус, куда переехал университет с территории старого замка князя Маэда в центральной части города, я добрался на велосипеде за полчаса. Поднимаясь по крутому склону и давя на педали изо всех сил, я весь взмок, несмотря на холодную погоду. Все холмы в окрестностях утопали в непроходимых лесах, кое-где велись работы по расширению территории университета и строительству новых корпусов.
Оставив велосипед на стоянке, я поднялся по широкой длинной лестнице с террасами, фонтанами и бассейнами для плавающих карпов к прекрасно урбанизированному комплексу зданий, где расположились литературный, педагогический и юридический факультеты, а также библиотека, столовая и зал для торжественных церемоний. В административном корпусе я отметился у куратора и получил расписание занятий и направление в группу иностранных студентов по изучению японского языка. Занятия уже продолжались больше месяца, и я, попав на первую лекцию, чувствовал себя не совсем уверенно.
Так получилось, что я оказался за одной партой с рыжеволосой девушкой с лошадиным лицом. В течение двух часов я старательно записывал содержание лекции, которую читал профессор, похожий на учителя Кусями из романа Нацумэ Сосеки «Я, ваш покорный слуга, кот», по-японски, но иероглифы, выходящие из-под моего пера, получались такими корявыми, что мне было бы стыдно показать их кому-нибудь из японцев. Я незаметно посмотрел в тетрадь рыжеволосой девушки и увидел, что она конспектирует лекцию по-английски.
Во время перерыва все студенты отправились в столовую, я же спустился этажом ниже в книжный магазин, чтобы купить учебник итальянского языка. После встречи с Франческой мне захотелось научиться говорить по-итальянски. Но оказалось, что я забыл кошелек дома. Выйдя из магазина, я устроился с тетрадью в холле за журнальным столиком и принялся разбирать лекцию. Вдруг неожиданно я услышал над ухом женский голос, сказавший мне что-то по-английски. Я поднял голову и увидел перед собой ту самую рыжеволосую девушку, которая сидела рядом со мной на лекции. Американцы и англичане самоуверенно думают, что все в мире понимают их, но я составил исключение. Девушке пришлось перейти на японский язык:
– А вы неплохо конспектируете лекции иероглифами, я так не умею.
Узнав, что я русский, она удивилась и сказала, что впервые встретила русского в Японии, и тут же рассказала о себе.
Ее звали Маклин. Она прожила в Японии уже три года, знала дюжину восточных и европейских языков, изучала буддизм, синтоизм, конфуцианство, даосизм и, Бог знает, еще что. Мы проболтали до начала следующих занятий.
Когда окончились лекции, мы с Маклин вышли из корпуса вместе. Небо очистилось от туч, и все было усыпано звездами. В Японии рано темнеет, даже летом после семи часов темно – хоть глаз выколи. Здесь же, в Какума-кампус, звезды сияли по-особому, не так, как в Канадзаве, где полно света и неоновой рекламы. И небо здесь казалось так близко, что стоит протянуть руку, и пальцы пройдут мимо звезд.
– Какое небо! – восхищенно воскликнул я.
– Хочешь, я покажу тебе звезды, – вдруг предложила Маклин.
– Как? – удивился я.
– Ну, конечно же, через телескоп.
Я согласился, потому что ни разу в жизни я не смотрел на небо через телескоп.
– А где ты возьмешь телескоп?
И она показала на небольшую астрономическую обсерваторию, расположенную прямо на крыше корпуса педагогического факультета.
– У меня там есть знакомый японец, – пояснила она, – мы с ним часто смотрим на звезды.
– А это удобно?
– Вполне. Пошли.
Мы поднялись на верхний этаж, и вышли на крышу здания. Отсюда небо казалось еще ближе. Маклин открыла двери обсерватории и вошла, как к себе домой. Я последовал за ней и очутился в довольно просторной сферической комнате с внушительного размера телескопом, нацеленным на потолок. За столом, похожим на пульт управления космического корабля и заставленным компьютерами, спиной к нам сидел человек, и что-то записывал в тетрадь. Когда мы вошли, он обернулся, и я оторопел от неожиданности. Я думал встретить дружка Маклин – какого-нибудь студента-практиканта или, на худой конец, молодого преподавателя, а увидел перед собой старца с белыми, как лунь, волосами, в черной буддистской монашеской одежде. По виду ему можно было дать лет сто.
– Господин Тэракута, – представила мне старца Маклин, – он бывший настоятель храма Дайдзёдзи, сейчас ведет уединенный образ жизни, в свободное от медитации время преподает в университете для желающих астрософию и сэнсэйдзюцу – искусство гадания по звездам.
О таких науках я даже не слышал, поэтому спросил Маклин, кто посещает его занятия.
– Я и все те, кто желает усовершенствовать срои познания в магии.
С самого начала я заметил, что у Маклин все в порядке с юмором, поэтому не стал углубляться в расспросы. Тэракута на мое почтительное приветствие ответил кивком головы и углубился в свои записи.
– Студенты его зовут Красной Птицей, – шепнула мне Маклин.
– Почему? – также шепотом спросил я ее.
– Потому что он может перевоплощаться в фазана и летать по ночам, как летучая, мышь, охотясь на зайцев.
– А почему Красная Птица?
– Никто этого не знает, кто знал, тот умер. Говорят, что ему более двухсот лет.
– Ты шутишь! – воскликнул я так громко, что старец обернулся и недовольно посмотрел в мою сторону. Он отложил ручку и встал. Роста он был невысокого и всем своим видом напоминал птицу.
– Тэракута-сан, – обратилась к нему Маклин, – вот привела к вам моего товарища. Хочу показать ему звезды.
– Зачем дракону смотреть на звезды?
– Как? – воскликнул я, весь внутренне содрогнувшись. – Вы видите во мне дракона?
– Этого ты, братец, уже никуда не денешь, – рассмеялся старец, – даже если ты и острижешь свою гриву.
Я в ужасе обернулся к Маклин, но та, как ни в чем не бывало, смотрела на меня смеющимися глазами, и я подумал: «Как же я выгляжу на самом деле? Ведь Маклин не видела меня раньше, до моего превращения в дракона». Маклин, заметив, что я не на шутку испугался, успокоила меня:
– Не обращай внимания. Он со всеми шутит.
Но мне было не до шуток, мои мысли вновь вернулись к утренним злоключениям, я вспомнил о своей загадочной обители – «Логове дремлющего дракона».
Тем временем Тэракута, настраивая телескоп, спросил меня, какое созвездие я хочу рассмотреть. Я не знал, что ответить. Меня охватило странное волнение. Впервые в жизни я получил возможность через трубочку заглянуть в самую глубину Вселенной, в этот таинственный космос. Я ожидал настоящего чуда. Какое же выбрать созвездие? Впрочем, из учебника астрономии я знал всего несколько созвездий, расположенных в северном полушарии, которые можно было видеть на широте моего родного города в течение всего года: это созвездия обеих Медведиц, отделенные друг от друга созвездиями Дракона и Жирафа, созвездие Кассиопеи в форме буквы W, и недалеко от него созвездие Цефея, в виде перевернутой крыши. Других созвездий я просто не помнил, поэтому сказал:
– Созвездие Большой Медведицы.
Тэракута нажал на кнопку на пульте управления. Крыша купола стала раздвигаться. Свет погас, осталась лишь слабая подсветка на пульте управления, и мерцали дисплеи компьютеров. Телескоп автоматически, подчиняясь компьютерной команде, изменил угол наклона. Тэракута, подобно стрельцу, целящемуся из винтовки с оптическим прицелом в сердце Вселенной, припал к окуляру телескопа. Его нос в профиль и в самом деле походил на птичий клюв. Затем он некоторое время манипулировал кнопками дистанционного управления и, наконец, повернувшись ко мне, сказал:
– Можешь взглянуть.
Я приблизился к телескопу и заглянул в глубину мироздания.
То, что я увидел, совсем не соответствовало моим ожиданиям. Я надеялся рассмотреть космическое дно, наполненное секретами, всякого рода тонкими сущностями в образе ангела Гавриила и, может быть, даже лик самого творца нашего Господа Бога, но вместо этого я увидел звезды, несколько более крупные по величине, чем обычно, но такие же далекие и недоступные.
Непроизвольно у меня вырвался из груди вздох разочарования.
– Ну, как, – спросила Маклин, – как тебе нравится небо над Канадзавой?
– Небо как небо, – ответил я разочарованно и тут же вскрикнул от удивления: – А где Созвездие Дракона?
– И низвержен был Великий Дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаною, обольщающий всю Вселенную, низвержен на Землю, и ангелы его низвержены с ними, – иронически процитировал слова из святого писания Тэракута, но я даже не обратил на них внимания, увлеченно исследуя ночное небо. По правде сказать, было чему удивляться. Из учебника астрономии я помнил, что ковш Большой Медведицы как бы занесен над хвостом Дракона, будто небесные силы собрались ковшом поймать небесного змея, составленного из тринадцати звезд крупной и средней величины. Странное дело! Я явственно видел ковш Большой Медведицы, но даже в телескоп не мог разглядеть ни одной звезды из созвездия Дракона. Не мог же он, в самом деле, пасть на землю. По логике вещей, за Драконом должно было следовать созвездие Жирафа, но и его не оказалось на небе. Я пришел в еще большее удивление и, оторвав свой взгляд от телескопа, обратился к Тэракута:
– Как вы все это объясните?
Тэракута засмеялся и, указав на меня пальцем и кивнув в сторону Маклин, объявил:
– Дракон – это ты, а Жираф – Маклин. Что здесь непонятного?
При этом он произнес слово МАКЛИН с японским акцентом МА-КИРИН, что составляло два корня: «Ма» – злой дух, а «Кирин» – жираф.
– Вы хотите сказать, что эти два созвездия спустились с небес и воплотились в нас? – спросил я. – В меня и Маклин?
– Вот именно, – опять засмеялся Тэракута и утвердительно кивнул головой.
Я тоже рассмеялся и, чтобы поддержать шутку, заметил:
– Если в меня вселился Дракон, я это переживу, но вот для Маклин, наверное, не совсем приятно слышать, что она стала Демоническим Жирафом.
– Совсем нет, – ответила Маклин и улыбнулась так необычно, что черты ее лица приобрели таинственно-привлекательный шарм, который природа заложила в каждой женщине.
– Я в Англии окончила школу ведьм, – продолжала Маклин, – училась магии и всякому другому колдовству, и я совсем не против стать Демоническим Жирафом, который гонится за Драконом.
Я окинул оценивающим взглядом фигурку Маклин. Высокая, довольно стройная, даже худая, с длинными ногами и шеей, рыжими распущенными волосами, она больше походила на молодого жеребенка, чем на ведьму.
Я покачал головой, подумав, что она должна быть очень сексуальной в постели, а вслух сказал:
– Не верю, никак не могу поверить, чтобы такая красивая девушка была ведьмой.
Щеки у Маклин вспыхнули румянцем от смущения. Я несколько преувеличивал, назвав ее красавицей, но разве джентльмен не обязан говорить комплименты даме. Возможно, ей никто в жизни не говорил таких слов. Я повернулся к Тэракута и заметил:
– Маклин совсем не похожа на ведьму. Тэракута рассмеялся.
– Знаю. Вы, русские, все твердолобые, ни во что не верите. Как-то сто лет назад я предсказал одному русскому путешественнику его судьбу, но он вот так же рассмеялся мне в лицо, а через несколько дней сбылось первое мое пророчество: на него напал полицейский и его кровью обагрилась японская земля.
– Уж не о царе ли Николае Втором вы говорите?
– Тогда он еще не был царем, а только великим князем, Его Высочеством, – заметил Тэракута, – его привел ко мне в храм вместе с греческим князем Его Сиятельство покойный маркиз Ито. Как только они вошли, мое внимание привлекла трость в руках греческою князя, от нее исходило сияние. И я сказал Его Высочеству, что трость защитит его от шпаги. Он принял эти слова со снисходительной улыбкой, так же, как и мои предсказания о его жизни. И все, что я тогда предрекал, сбылось. Он принял смерть вместе со своей семьей от рук палачей во имя искупления грехов великого народа.
Услышав такие слова, я не знал, что подумать. Если бы не юмор и тонкие замечания в мой адрес, я бы мог принять его речи за бред сумасшедшего. Однако Тэракута вдруг спросил:
– А не хотите посмотреть на мою планету?
– Вы открыли новую планету?
Тэракута утвердительно кивнул головой. Я ушам своим не верил. В наше время, когда ученые в области астрономии сделали все важные открытия, Тэракута утверждает, что открыл новую планету. Телескопическая труба опустилась почти до самого горизонта – кривой линии горных вершин, простирающихся на юге.
– Что же это за планета такая? – спросил я, припадая правым глазом к телескопу.
– Планета огня, – ответил Тэракута, – отмеченная космическим числом три, ибо заключает в себе прошлое, настоящее и будущее. Планета, стоящая всегда на юге под защитой Красной Птицы и оберегающая покой Красного Младенца, выплавленного из пилюли бессмертия. Планета, хранящая в себе секрет человеческого сердца.
Я увидел многослойную планету, окутанную красно-розовыми облаками. Сквозь ее нижний слой замутнено проступали рельефы местности. И телескоп мгновенно увеличил точку в миллионы раз, и передо мной открылась длинная процессия, движущаяся по старинной японской улице с буддийскими храмами, лавками и магазинами, над входами которых на вывесках были изображены еще старые иероглифы. Мужчины, дети и женщины в летних кимоно стояли по обеим сторонам улицы и смотрели во все глаза на европейцев, идущих в сопровождении пышной свиты японцев. На углу перекрестка полицейский отсалютовал шашкой одному из самых важных европейцев, но тот не обратил на него никакого внимания, собираясь пройти мимо. И я заметил, как глаза японца, выражавшие до этого восхищение и подобострастную преданность, вдруг наполнились слезами обиды. И сверкнула шашка в воздухе и ударила по голове обидчика. Но идущий рядом темноволосый европеец успел поднять свою трость и смягчить удар шашки. И я вдруг понял, что раненый европеец не кто иной, как будущий российский император Николай Второй со своим кузеном, будущим королем Греции. А из раны на голове венценосного гостя капала кровь на японскую землю.
Но тут мой взгляд переметнулся на второй слой планеты, который стал светлеть, и, как из тумана, вдруг проступили поля Маньчжурии, где разыгрывались сражения, стреляли орудия, гибли люди и лошади, рекой лилась кровь. А далеко на юге в осажденном Порт-Артуре были заблокированы японской эскадрой русские корабли. Но из южных морей им на помощь двигалась в три ряда уже грозная эскадра под белыми флагами с перекрещенными из угла в угол крестами, готовая в любую минуту обрушить свой смертоносный огонь на японские острова. По дороге ее догнала еще одна, чуть поменьше, эскадра, и, соединившись, они, подобно испанской Непобедимой Армаде, покрывая все море клубами дыма, вошли в Цусимский пролив.
Но что это? Откуда ни возьмись, вдруг появились быстроходные крейсера и принялись в упор расстреливать огромные броненосцы и линейные корабли. Вот пошли ко дну броненосцы «Князь Суворов» и «Ослябя», а вместе с ними и крейсер «Урал». Пытающийся ускользнуть от обстрела на юг, миноносец «Блестящий» был также потоплен. Но эскадра все продолжала двигаться на север и попала под огонь скорострельных пушек выскочивших неожиданно из-за северной конечности Цусимского острова японских броненосных кораблей «Мисава», «Сикисима», «Фудзи», «Асахи», «Касуга», «Ниссин». Забурлила вода от снарядов вокруг русских кораблей. И, как камни, пошли ко дну броненосцы «Бородино», «Император Александр Третий», «Владимир Мономах», «Сисой Великий», «Наварин», «Адмирал Нахимов», составляющие гордость российского флота, имена которых дороги сердцу любого русского человека. И была рассеяна грозная российская Непобедимая Армада по всему Японскому морю. И восторжествовали японцы, и кровью обливались сердца русских моряков, видевших гибель своих кораблей. И бежали русские корабли с места сражения, спасаясь, преследуемые безжалостными и скорыми на расправу, изрыгающими смерть, бронированными крепостями «Идзумо», «Токива», «Асава», «Адзума», «Якумо», «Иватэ». Недалеко от корейского берега затонули бесстрашные миноносцы «Громкий» и «Быстрый».
В открытом море погибли настигнутые японской эскадрой крейсер «Светлана» и миноносец «Безупречный». У острова Улындо затонули броненосец «Дмитрий Донской» и миноносец «Буйный». У японских берегов было расстреляно транспортное судно «Иртыш». Не¬многим удалось уйти от смертельной расправы. Только крейсер «Изумруд» прорвался во Владивосток. Остатки эскадры – броненосцы и крейсера «Император Николай Первый», «Орел», «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин» – вместе с уцелевшим командующим контр-адмиралом Небогатовым были взяты в плен и конвоированы в японские порты. Я с ужасом наблюдал за побоищем, уничтожившим две наши эскадры, и с болью в сердце смотрел, как японские корабли конвоировали миноносец «Бедовый», на котором находился тяжелораненый вице-адмирал Зиновий Петрович Рождественский, приведший на гибель эскадру из Балтийского моря. Из истории я знал, что Россия в этом морском сражении потеряла 34 корабля и 4830 матросов, почти шесть тысяч матросов были взяты в плен, при минимальных потерях Японии – всего сто десять матросов и три торпедных катера. Война на Дальнем Востоке Россией была проиграна, и в Японию потянулись косяками, как стаи перелетных журавлей, со всех концов Маньчжурии русские пленные солдаты, конвоируемые японскими пехотинцами.
Я от волнения вытер ладонью пот на лбу, но ни на секунду не смог оторваться от наблюдения за странной планетой. А там происходили уже другие изменения. Третий, верхний слой планеты очистился от красно-розовых туч и просветлел. И там проступили очертания берегов Японии, подвергающихся ужасным бомбардировкам с воздуха американской авиации. В развалинах лежал Токио, дымились еще оплавленные руины Хиросимы и Нагасаки, а в Маньчжурию уже вторглась грозная сила с севера, сметая все на своем пути огнем реактивных снарядов. Танковые колонны, обтекая японские укрепрайоны, устремлялись на юг, а в небе над Порт-Артуром висело множество белых зонтиков-парашютов. И опять косяками, подобно стаям белых журавлей, но уже на север потянулись колонны японских военнопленных, конвоируемые советскими пехотинцами. Затем на планете все смешалось, но в самой верхней, четвертой ее части проступало море с узкой полоской сверкающих на солнце, подобно жемчугу, островов, уходящих далеко на север.
– Что это? – воскликнул я. – Курилы?
– Тисима – Тысяча Островов, – ответил Тэракута, – начало будущей Страны Детей.
– Что же это за страна? – воскликнул я, отрываясь от телескопа.
– Страна, в которой будут жить наши дети. Страна без войн и голода, без нужды и лишений. Постепенно эта страна распространится на весь мир. И уверяю вас, в ней все будут жить счастливо и любить друг друга.
Некоторое время я оставался задумчивым.
– Странная планета, – наконец вымолвил я, – никогда не думал, что на небе могут существовать подобные планеты.
– Многие их просто не замечают или стараются не замечать, – сказал, улыбаясь, Тэракута, – так, например, на западе есть Железная планета, находящаяся под покровительством Белого Тигра, ее космическое число – девять, она ближе всего к Солнцу, поэтому покровительствует всем мужчинам и является легкими человеческого организма, от нее зависит жизнь и здоровье каждого. Она состоит из свинца. Каждая сторона света имеет свою планету.
– Какая же планета на севере? – удивился я.
– Водяная планета Черного воина, являющаяся почками человеческого организма.
– А на востоке? – воскликнул я.
– На востоке – Планета Дерева. Она находится под охраной Синего Дракона и сама покровительствует женскому началу, потому что ближе всего к Луне. Ее космическое число – восемь. Она состоит из ртути и является печенью человеческого организма, содержит в себе душу и храбрость характера.
– Чем же тогда в вашем представлении является наша планета Земля?
– Земля – это место Золотого Будды, именуемого Желтой Бабой, селезенка человеческого организма. Посредством Земли человек может устанавливать связи с любой планетой. Через Землю эти планеты осуществляют все взаимодействия и рождают детей.
Я абсолютно ничего не понял из его объяснений, но подумал, что, вероятно, планета на востоке, где живет Синий дракон, как-то тяготеет ко мне. Тэракута совсем заморочил мне голову.
Когда мы с Маклин оказались на улице, я спросил её:
– Тебе не показался Тэракута странным стариком?
– Нет, нисколько, – ответила она, – если подходить критически, то любой человек может показаться странным.
– Но его теория о каких-то планетах…? Маклин рассмеялась.
– Он говорил об известных планетах, которые по-своему понимают на востоке.
Я всем своим видом выразил удивление.
– Он же говорил тебе о неделе, – продолжала смеяться Маклин, – разве ты ничего не понял?
Я только развел руками.
– По японскому календарю, суббота является днем планеты Земля, воскресенье – Солнца, понедельник – Луны, вторник – день огненной планеты Марс, среда – водяной планеты Меркурий, четверг – Планеты Дерева Юпитер, пятница – Железной планеты Венера.
– Это я знаю, – вскричал я, – и что дальше?
– Но ведь это вся наша жизнь.
Я обалдело хлопал глазами, ничего не понимая. Маклин, видя мое глупое состояние, звонко залилась почти детским смехом и вдруг почти серьезно предложила:
– А хочешь, мы вместе с тобою слетаем на шабаш ведьм?
– Как это? – удивился я.
Маклин, по-видимому, понравилось меня разыгрывать.
– Ну, как летают все на шабаш ведьм, так и мы слетаем с тобой.
Я вспомнил Гоголя и заметил, что не умею управлять ни ступой, ни метлой.
– Этого и не нужно делать, – ответила Маклин, смеясь, – у тебя старые представления о шабаше ведьм. Я тебя сейчас научу. Возьми мою руку в свою.
Я послушно взял ее руку. Ее ладонь была теплой. От прикосновения она чуть вздрогнула и, отведя глаза в сторону, вдруг предложила:
– Давай вознесемся с той горы.
И она показала свободной рукой на холм, густо поросший зарослями тростника и олеандра.
– Но как мы туда попадем? – удивился я.
– Я знаю дорогу, – сказала она и, не выпуская моей руки, повела меня по бетонной лестнице вверх по склону холма.
На вершине холма открылась довольно широкая площадка, где расположились сразу три поля: регби, бейсбольное и теннисное. Маклин покачала головой, ей показалось это место довольно урбанизированным, и она повела меня по асфальтовой дорожке выше в гору. Дорога неожиданно кончилась перед небольшой полянкой, поросшей высокой высохшей травой.
– Это именно то, что нам надо, – воскликнула она.
А я подумал, что мне еще ни разу не приходилось в Японии заниматься любовью в кустах. Далеко за горой справа в небе горело зарево огней большого города, а под нашими ногами светился, как на ладони, университетский городок. Огромная луна поднималась из-за макушек, поросших темным лесом гор на востоке. Я зачарованно смотрел на луну и совсем забыл, зачем мы сюда поднялись. Маклин робко пожала мне руку своими мягкими пальчиками и посмотрела на меня снизу-вверх глазами, в которых светилась нежность. Еще мгновение, и я не удержался бы и поцеловал ее в губы. Но она сказала:
– Расслабься, сейчас мы взлетим, ничему не удивляйся и ни при каких обстоятельствах не отпускай мою руку, иначе мы разлетимся в разные стороны. Я заряжу тебя своей энергией, но если ты меня отпустишь, то мне будет трудно одной вернуться назад.
Не отпуская моей руки, она зажала в ладони свободной руки медальон на золотой цепочке и закрыла глаза. Я улыбнулся. В моей жизни еще ни разу не встречалась девушка, которая бы перед занятием любовью давала своему партнеру советы. Я тоже сладко зажмурился, и вдруг мои ноги оторвались от земли. Как будто силой взрыва, меня подбросило вверх, и я чуть не выпустил от неожиданности руку Маклин, но она крепко сжимала мои пальцы в своей ладони.
Открыв глаза, я увидел, что мы стремительно поднимаемся в небо. Внизу, под нашими ногами, удалялся в сторону университетский городок, и на какое-то мгновение я увидел, как из проема сверкающей в лучах луны полусферической крыши обсерватории вылетела птица, похожая на фазана. И я подумал, что это, должно быть, Тэракута отправился на охоту за летающими зайцами.
– Что это? – воскликнул я.
– Ночная Канадзава с высоты птичьего полета, – смеясь, пояснила мне Маклин.
– Но куда мы летим?
– На шабаш ведьм, как я тебе обещала.
– В Шотландию?
– Ну что ты? В Шотландии сейчас день. Мы летим в противоположную сторону, где ночь. На острова Фиджи.
Внизу под нами проносились берега Японии. Я подумал, что мы летим быстрее реактивного самолета. Пожалуй, такую скорость развивает разве что космический корабль. Мы пролетели остров Кюсю и летели над Окинавскими островами. Где-то справа, далеко, остался остров Тайвань, залитый электрическим светом. Затем последовали Филиппины, огромный остров Новой Гвинеи с разбросанными Соломоновыми островами.
– Ты мне нравишься, – шепнула Маклин и пожала мне руку.
Еще ни одна девушка в мире не признавалась мне в любви на такой высоте и в такой необычной обстановке.
– Ты мне тоже, – соврал я.
– Хочешь, я стану твоим ангелом-хранителем, – шепнула она.
– Мне было бы это приятно.
– Тогда я буду всегда незримо оберегать тебя от опасностей.
Она была уже вторым существом после тонкой сущности в образе дракона, кто предлагал мне свою помощь и защиту от опасностей. Я вспомнил о мафии и подумал, что лишняя защита мне не повредит, и пожал ей руку. Под нами лежал залитый лунным светом Тихий Океан.
– И еще я очень прошу тебя, – нерешительно произнесла Маклин и тут же замолчала.
– Что, милая? – произнес я.
– Я, конечно, не хочу, чтобы ты был монахом и сохранял мне верность, но прошу тебя, когда ты будешь с другими женщинами, хоть немножко помни обо мне.
Я обещал ей это, потому что такое обещание меня ни к чему не обязывало.
Мы стали снижаться. Океан обдал нас теплой душной волной воздуха. Внизу, на берегу живописного залива одного из островов, среди пальм, на песке горел костер, и прыгала дюжина хорошеньких девочек в коротеньких юбках. Всем им было на вид не более восемнадцати-двадцати лет. Мы с Маклин опустились прямо возле костра и вызвали взрыв энтузиазма и радостных возгласов. Девушки подходили ко мне, щупали мои усы, щипали меня за щеку и нижнюю часть тела, что-то говорили по-английски, но я не понимал ни единого слова.
– Кто они? – спросил я у Маклин.
– Ведьмы из стран Британского содружества.
Маклин представила меня женскому содружеству и стала знакомить с каждой из них по отдельности. Вначале я пожал пухленькую ручку аборигенке островов Фиджи, хозяйке торжества, вспомнив, что жители этих островов таких аппетитных девушек употребляют в пищу. Затем по очереди ко мне подошли красавицы: одна с темными волосами из Новой Зеландии, другая со светлыми волосами из Австралии, потом стройная черноглазая китаянка из Гуанчжоу, от прикосновения к руке которой у меня по всему телу пробежала дрожь. Следующими мне представились две белокурые подруги: одна бушменка голландского происхождения, другая – немка из древнего германского рода, переселившегося в Камерун еще до первой мировой войны. Затем последовали француженка из Канады, индианка из Британской Гвинеи, негритянка из Нигерии и две креолки с Багамских островов – Тринидад и Тобаго.
Любуясь красавицами, я спросил Маклин:
– Их на шабаш специально отбирали на конкурсе красоты?
Маклин улыбнулась и, не ответив мне, сама задала вопрос:
– Ты считаешь, что они красивее меня?
– Как ты могла об этом подумать, – притворно возмутился я, – да они по сравнению с тобой простушки.
Я врал самым нахальным образом. По правде признаться, я еще ни разу в жизни не видел столько красавиц сразу вместе с такой богатой палитрой красок. Поистине, природа, создавая эталоны этой неземной красоты, не скупилась в своей фантазии. Я подумал, что, если бы у меня был такой гарем, я считал бы себя самым богатым и счастливым человеком на земле.
Маклин продолжала держать меня крепко за руку, в то время как красотки что-то старались объяснить ей хором. Страсти накалялись. Маклин начинала сердиться, в то время как красотки смеялись и трогали мои бицепсы, ощупывали ноги и грудь. Я чувствовал себя несколько неловко. У меня возникало такое чувство, как будто я, подобно рабу, выставлен на торгах и покупатели осматривают товар на невольничьем рынке.
– Да что происходит? – наконец, не выдержав, обратился я к Маклин. – О чем они говорят?
Маклин от досады закусила губу, но все же призналась:
– Они хотят, чтобы я одолжила тебя им, ты кого-нибудь из них удовлетворил.
Я только мог мечтать о таком счастье. Удовлетворить какую-нибудь из красоток? Да такое и во сне мне не снилось. И я вскричал:
– Да хоть всех могу удовлетворить! Что ты переживаешь? Меня от этого не убудет.
Сейчас Маклин рассердилась уже на меня.
– Не знала, что ты такой слабый. Стоит тебе показать юбку, как ты уже таешь, любая симпатичная женщина может взять тебя за хобот и вести, как слона, в постель.
Я пожал плечами. Красотки, затаив дыхание, следили за нашей перепалкой.
– В конце концов, я не считаю это большим преступлением. Подумаешь, переспать с женщиной. Но я обещаю во время секса с ними думать только о тебе. Ты даже будешь держать мою руку в своей.
Маклин в отчаянии замотала головой. Девушки-красавицы разом накинулись на Маклин с вопросами, вероятно, желая узнать, что я ответил. Она им что-то сказала, и все с сожалением посмотрели на меня. И я понял, что Маклин перевела им совсем не то, что я сказал. Она явно злоупотребляла своими переводческими обязанностями в общении их со мной. И тогда я поднял свободную правую руку, соединив указательный и большой пальцы, изобразил букву О – О. Кэй. – жест, понятный всему миру. Поляна огласилась радостными возгласами. Красавицы обступили меня и стали целовать в шею, в руки, расстегивать мне ширинку брюк. Я закричал:
– Не все сразу!
На лот раз Маклин перевела мои слова точно, и красавицы стали советоваться, как меня поделить. Затем они кинули жребий и выстроились ко мне в очередь.
Первой я осчастливил индуску, затем жгучую брюнетку с острова Тобаго, затем кареглазую француженку из Канады, затем блондинку из Австралии и шатенку из Новой Зеландии.
Все это время Маклин держала меня за руку и повторяла:
– Хватит, достаточно, с этой уже и так довольно, не усердствуй так, и не нужно каждый раз кончать.
– Успокойся, милая, – обливаясь потом, произнес я, задыхаясь на китаянке, – меня на всех хватит, но самое лучшее я сберегу для тебя.
Я, как Кришна, соскакивал с одной, перебегал к другой, к третьей, в восторге упоенной страсти и преисполненный неземной любви. У немки из Камеруна я узнал имя. Она была единственной, с кем я мог пообщаться. Ее звали Лорелея. И мы попутно говорили с ней во время любовной игры, а когда я вошел в экстаз, то даже запел песню о Лорелеи:
Ich weiss nicht was soll es bedeuten
Das ich so traurig bin…
Правда, слова этой песни не совсем вязались с моим настроением, и Лорелея хохотала до слез. Маклин силой стащила меня с немки, я даже не успел назначить ей свидание.
На хозяйке острова Фиджи, темноволосой толстушке, я чуть было не потерял свое мужское достоинство. Сказывалась уже усталость, к тому же мне не совсем нравились толстушки. Ей, бедной, пришлось опуститься передо мной на колени и проделать сложную оральную гимнастику, прежде чем я, восстановив свои силы, накинулся на ее жирненькую плоть. Но когда очередь дошла до негритянки, я вошел в такой экстаз, что забыл все на свете. Мы так кувыркались с ней на траве и делали такие сложные акробатические номера, что Маклин не поспевала за нами и совсем выбилась из сил. В какой-то момент она выпустила мою руку из своей, и все завертелось перед моими глазами, как в вихре, налетевшем с такой силой, что я почти потерял сознание, а моя душа чуть было не выскочила из моего тела. Вначале я восхищенно думал, что это негритянка так крутит меня над собой, но мои обороты ускорялись, подобно авиационному пропеллеру, какая-то сила подняла меня в воздух и потащила неизвестно куда.
Очнулся я на той же самой полянке на вершине холма в Какума-кампус, в руке у меня был зажат кулон с порванной золотой цепочкой Маклин, ее же самой нигде не было видно. Только теперь я почувствовал такую усталость, что с трудом поднялся на ноги. Я огляделся по сторонам, только что окружавшая меня тропическая духота сменилась довольно неприятным холодным ветром, дующим с севера. Я вытер пот со лба, поежился от прохлады и поднял воротник рубашки. Дважды я крикнул в темноту:
– Маклин! Маклин!
Но никто не отозвался. Я чертыхнулся, не зная, что подумать обо всем этом, спустился с холма, сел на велосипед и отправился домой в район Касамай-иттёмэ. Но по дороге меня никак не оставляли мысли: «Вот так Маклин, жирафчик длинноногий, какую проделала со мной шутку, а? Как здорово меня разыграла? Подставила мне двенадцать красоток, а сама незаметно улизнула. Настоящая ведьма!»
Когда я поднимался по лестнице на второй этаж в свою квартиру, меня окликнул женский голос:
– Вы потеряли кошелек.
Я оглянулся и обмер. Около дома стояла принцесса Ото-химэ и протягивала мне кошелек с моей месячной стипендией и регистрационной карточкой иностранца.
Я схватился за карманы, как будто только что выронил его, а принцесса Ото-химэ рассмеялась и заметила:
– Вы обронили кошелек вчера в кафе «Рюгу», его нашел и передал мне Тора.
Я горячо стал благодарить ее и пригласил в дом на чашку чаю.
Мико некоторое время отказывалась, но затем все же приняла мое приглашение, и мы вместе поднялись на второй этаж. В квартире никого не было.
Я провел ее в свою комнату и поставил чайник на газовую горелку.
– А почему Тора не передал этот кошелек мне сам? – спросил я, когда мы устроились на дзабутонах с чашками горячего чая за низеньким столиком,
Мико пожала плечами и ответила:
– Он попросил это сделать меня.
Я вспомнил слова Фридриха о том, что Тора собирался навестить меня этим вечером, и подумал, что, вероятно, его планы изменились, если он послал ко мне Мико. Но я был даже рад этому случаю. Я стал говорить Мико, что не ожидал увидеть ее так скоро у себя дома и что я в восторге оттого, что само провидение ниспослало ее мне, что давно мечтал о такой встрече. Я говорил еще много возвышенных и легкомысленных речей, продолжая в таком духе обольщать ее, и одновременно опасаясь, как бы Франческа не вернулась домой раньше времени.
Мико сидела, опустив глаза, и молча слушала мои изъяснения, то бледнея, то краснея время от времени. И вдруг неожиданно погас свет. Само провидение толкало ее в мои объятия. В темноте я нашел ее руку, она была холодной. От? моего прикосновения рука вздрогнула. Я стал согревать ее руку своим дыханием. Затем я поцеловал ее в щеку. Она совсем не сопротивлялась. Я склонил ее голову себе на грудь и поцеловал в губы.
Когда мы лежали в темноте, и я ласкал ее грудь, Мико призналась мне, что ее пра-пра-прабабка вела свое происхождение из княжеского рода Маэда, родилась она как незаконнорожденная, и за это ее пра-пра-пра-прабабка-мать поплатилась жизнью. И по гаданиям ей самой предопределена судьбой насильственная смерть.
Чтобы отвлечь ее от подобных мыслей, я попросил рассказать мне какую-нибудь сказку.
– Ты знаешь сказку о Момотаро? – воскликнула она.
– Нет, – солгал я, хотя эта сказка изложена во всех учебниках японского языка.
И Мико мне рассказала о том, как Момотаро, подружившись с собакой, обезьяной и фазаном, напал на Крепость Чертей, разгромил их и заставил выплачивать дань. Она рассказывала эту сказку с такой трогательной верой в торжество добра, что я невольно спросил ее, что она думает о Тора, который, как мне казалось, в какой-то степени опекал ее.
– Тора – бандит, – призналась она,– и я его боюсь.
– Но почему он ходит к тебе?
– Разве я могу запретить ему ходить в кафе? Уже хорошо то, что он не берет с меня денег, как с других.
– Денег за что? – не понял я.
– Денег за то, что дает спокойно жить.
– Но это же грабеж, – возмутился я, – почему же на него не заявят в полицию?
– Пока что не нашлось таких самоубийц.
– Неужели в такой процветающей стране с сильной полицией нет управы на таких, как Тора?
Мико ничего не ответила. И я подумал, что мафия везде одинакова со своими жестокими законами, поэтому, вероятно, неискоренима.
– Дело в том, что Тора не один, – после некоторого молчания заметила Мико, – у него есть сильный покровитель. Ты слышал о такой тайной религиозной секте «Дзётай-ха» (Очищение тела)? Ее адепты проповедуют освобождение человека от всех норм морали. По их мнению, комплекс морали и вины является источником болезни человека. Добровольцы секты подходят к доверчивым людям в парках и предлагают свои услуги, просят закрыть глаза и расслабиться, когда те подчиняются этой просьбе, то люди из секты очищают их карманы и похищают часть их жизненной энергии. Деньги они передают своему покровителю, которого считают живым богом, основателю секты Абурауси (Жирной Корове), а сами, подобно вампирам, живут похищенной у людей энергией. Секта Дзётайха пустила корни по всей Японии. И власти не могут привлечь ее к ответственности, потому что свое учение они распространяют только среди своих фанатиков, к тому же мало кто из доверчивых людей способен признаться, что его одурачили. Сам Абурауси занялся политической деятельностью, он покровительствует Тора и всей местной мафии, поэтому никто не желает с ним связываться.
Я покачал головой и подумал: «Что делается? Что делается в этой развитой цивилизованной стране?!»
Вдруг в комнате сам по себе включился свет, и в дверь моей комнаты забарабанили:
– Откройте! Живо открывай! – Раздался снаружи голос Тора.
Мико побледнела и стала быстро одеваться, но было поздно, от сильного удара распахнулась дверь, и в комнату ворвался Тора.
– Ах, так вот как ты отвечаешь добром на добро? – вскричал он и приставил нож к моему горлу.
По правде сказать, я впервые попал в такую ситуацию и абсолютно не знал, что делать и как себя вести. С мафией шутки плохи, это я знал из чужого опыта.
Свободной рукой Тора ударил Мико по лицу и заорал:
– А ты проваливай отсюда живо.
Бедная Мико, чуть живая, оделась и, не проронив ни слова, выскочила из комнаты. Тора, не отнимая ножа от моего горла, орал, брызгая мне в лицо слюной:
– Ты улегся с моей девушкой после того, как я тебе подарил миллион иен?
– О чем идет речь? – воскликнул я, стараясь придать голосу спокойный тон.
– Он еще спрашивает? Я тебе послал миллион иен, а ты вместо того, чтобы быть мне благодарным, завладел всем моим сокровищем, моей мечтой, девушкой, которую я люблю уже много лет.
– Но о каком миллионе идет речь? – я не знал, о чем говорить, и эти слова были не самыми умными.
– О миллионе, который я послал тебе вместе с твоим кошельком.
– Но я даже не заглядывал в кошелек.
Тора расхохотался, всем своим видом показывая, что он не верит мне.Я схватил со стола бумажник и обнаружил в нем банковский чек на один миллион иен.
– Но я в самом деле не видел этого чека, иначе бы я никогда его не принял.
– Однако ты его принял! – орал Тора.
Я подумал, что попал в скверную историю, у меня нет свидетелей, и впутывать в эту историю полицию для меня так же нежелательно, как и иметь какие-то дела с мафией.
– Что вы от меня хотите? – спросил я.
– Вот это другое дело, – сразу же переменил тон Тора, – но вначале ты должен заплатить мне за моральный ущерб.
– У меня нет денег.
– Пиши расписку на один миллион иен.
Что мне оставалось делать? Я написал ему такую расписку. Тора убрал нож от моего горла, прочитал расписку и, улыбнувшись, спрятал ее в карман.
– Каждый день по этой сумме будут идти проценты в геометрической прогрессии, – заявил мне Тора.
– Все это подло, – сказал я, наконец-то немного придя в себя, – вряд ли я смогу отдать когда-либо такую сумму денег.
– Ты можешь ее отработать у нас.
– Я не буду ни воровать, ни грабить, ни заниматься вымогательством.
– А этого от тебя никто и не требует, – усмехнувшись, заявил Тора, – достаточно будет того, что ты нам поможешь в торговле с русскими моряками.
– Участвовать в торговле наркотиками я тоже не буду.
– Ты поможешь нам через них достать оружие.
– Отказываюсь.
– В таком случае подумай, как тебе завтра вернуть мне долг, – заявил Тора, похлопав себя по карману, где лежала моя расписка.
Он забрал свой чек, оставив мне мою стипендию, и вышел из комнаты. Я долго сидел, пытаясь осмыслить все, что произошло, и вдруг услышал в комнате смешок и голос:
– Ну и дурак ты. Много дураков я видел на свете, но такого встречаю впервые.
Со всеми этими передрягами я забыл, что в моей комнате поселилась тонкая сущность, и от неожиданности завертел головой.
– Зачем же ты дал этому бандиту расписку в получении миллиона иен?
Я развел руками. Я сам себе не мог объяснить, почему так поступил.
– Ты, наверное, струсил, – сделала предположение тонкая сущность, – испугался, что он тебя убьет. Да это простой трюк, рассчитанный на простачка, ничего бы он тебе не сделал, если бы ты проявил твердость. И девушку он послал тебе специально, чтобы подстроить эту ситуацию, и свет потушил, и фальшивый банковский чек положил в твой кошелек. Кстати, только дураки не знают, что в Японии не пользуются банковскими чеками при расчетах.
Тонкая сущность все видела, все слышала, все знала.
– Но что же ты не вмешалась, – заорал я, – если так все прекрасно знаешь и понимаешь?
– Есть вещи, в которых человек сам должен проявить свой характер, – парировала сущность, – мне было любопытно понаблюдать, как ты выпутаешься из этой ситуации.
Я в отчаянии махнул рукой и схватился за голову.
– Что же мне делать? Может, занять деньги у Мико и отдать ему?
– Это прекрасно, что ты начинаешь со мной советоваться, – восхитилась сущность, – но я думаю, что это глупо – брать у бедной девушки последние деньги и отдавать бандиту. Тем более, вряд ли ты ей отдашь долг.
– Что же мне делать?
– Подумай, напряги мозговые извилины, придумай что-нибудь такое, чтобы обмануть мафию. Если ты не научишься самостоятельно принимать решения, то вряд ли ты станешь Драконом.
– Легко давать такие советы, – заметил я.
– А ты что же, хочешь жить за чужой счет, на всем готовеньком, чтобы за тебя все делал кто-то другой? А ты бы лежал себе на спине и мечтательно поплевывал в потолок. Есть уже такой пример в этой комнате.
– Что? – воскликнул я. – В комнате еще кто-то кроме меня живет?
Я стал озираться по сторонам, тонкая сущность ехидно захихикала.
– Посмотри в зеркало, – сказала она, – и ты увидишь своего соседа.
Я подошел к зеркалу и, несмотря на дрожь в коленях, заглянул, надеясь все же увидеть свое отражение, но на меня продолжала смотреть все та же отвратительная драконья рожа. Я окинул взглядом отражение всей комнаты и отпрянул от зеркала, как будто увидел в нем черта.
– Вот видишь, – удовлетворенно заметила тонкая сущность, – урок для тебя назидательный, но ты не расстраивайся. Если не будешь сопротивляться моей дружбе и позволишь полностью проникнуть в твое тело, то ты обретешь такую силу и присутствие во времени, которые тебе и не снились.
– Как? – воскликнул я обрадовано. – Ты еще не полностью проник в мое тело?
– Нет, – сокрушенно ответил дракон, – я только посеял в твоем теле маленькое зернышко – «кокоро», именуемое сердцем.
– Но у меня уже есть одно сердце, – возразил я ему.
– Такого сердца у тебя нет, – авторитетно заявил дракон, – такое сердце может появиться только у восточного человека.
– Так, значит, у меня сейчас два сердца! – воскликнул я, не зная еще, радоваться этому или огорчаться.
Я пощупал свой пульс. Он частил лихорадочно, как будто два сердца разгоняли кровь по всему телу. Мне нужно было немного успокоиться, прийти в себя, подумать обо всем случившемся хладнокровно. Я вышел на кухню и пустил из крана воду. Ничто так не успокаивает, как звуки струящейся воды.
Что произошло? Почему я раздвоился? Почему я чувствую себя так, как будто меня кто-то подменил? Почему я постоянно слышу этот голос? Эти вопросы, как гвозди, входили в мой воспаленный мозг. Но больше всего меня поражали даже не эти вопросы, а то, что я увидел в зеркале и о чем до сих пор не решался до конца признаться даже самому себе. Помимо отвратительной рожи дракона, которая, как в кошмарах, преследовала меня, глядя из зеркала, мой зоркий взгляд успел зацепить в отразившейся глубине комнаты фигуру человека, лежащего на спине возле токонома. Это было уже настоящее безумие. Я смотрел на себя в зеркало как бы со стороны, являясь одновременно и объектом, и субъектом поля моего зрения. Но может ли быть подобное в природе? Ведь это не просмотр видеокассеты, а простое зеркало, которое отражает реальную действительность. И как мне удалось раздвоиться так, что я в зеркале смог увидеть отражение своей второй, отделившейся от меня половины? Я отказывался этому верить.
Ополоснув лицо холодной водой, я еще раз попробовал взять себя в руки и направить свои мысли в русло реальной действительности.
Допустим, что я раздвоился. В истории уже происходили подобные случаи с Кришной и богом времени Брахмой. Последний, используя свою мистическую силу, похитил у первого стадо телят и толпу детишек, унеся их в пространство и усыпив на целый год. Одумавшись, Брахма решил вернуть все на землю. Каково же было его удивление, когда, возвращая похищенное, он обнаружил, что Кришна, как ни в чем не бывало, играет в кругу своих малолетних сверстников среди пасущихся телят, тех самых, которых похитил Брахма. Кришна, чтобы не огорчать родителей своих друзей, одновременно перевоплотился и в пастушков, и в телят, да так, что подлог не смогли обнаружить не только строгие мамы, но даже чувствительные коровы.
Но это была сказка, очаровательная легенда, в которую могли поверить разве что наивные индусы. В моем случае – другое дело. Я видел свое отражение как бы независимо от своей сущности. Помимо того, что лицо, смотревшее на меня в зеркале, совсем не походило на мое, я обозревал в пустой комнате вдобавок еще фигуру, распластанную на полу. Еще раньше я был подвержен дуализму, но не до такой же степени, чтобы обособиться от своей самости и получить свое второе существование. Разве в природе может случаться подобное? Разве человек может вдруг получить второе тело, пусть даже менее совершенное, чем он обладает, такое, к примеру, как у дракона. Что-то я ничего подобного не слышал раньше.
Я могу допустить, что человек способен раздваиваться, то есть, оставляя тело в одном месте, уноситься душой в другое. Такое с нами случается часто во сне или в грезах. Но в случае со мной подобное превращение способен совершить разве что Кришна или какое-либо другое сверхсущество, находящееся за рамками моих восприятий и понятий объективных законов превращения физических тел в природе. Нет, я решительно чего-то не понимал во всем происходящем. Пока что я продолжал верить в физические законы, которые еще никто не отменил. И впоследствии я оказался прав, после того как Будда в храме Тэнкакудзан-рекодзи объяснил мне причины иллюзии моего раздвоения и, открыв мне глаза, восстановил мою веру в физические законы объективного мира. Но в данную минуту, не понимая причин всего происходящего, я вдруг ощутил сильное желание поколотить тонкую сущность – невидимого дракона, полагая, что именно он является причиной моего начинающегося безумия. Решительно войдя в свою комнату, я заявил:
– Довольно меня дурачить и устраивать галлюцинации. Всему в этом мире есть предел. Я никому не позволю над собой издеваться. Не думай, что я буду безропотно сносить все эти штучки, которыми ты хочешь затуманить мой рассудок. Я не наивный простачок, чтобы верить во все эти фокусы.
– Вот это мне нравится, – воскликнула тонкая сущность, – ты начинаешь проявлять характер, именно таким решительным и самостоятельным я хочу тебя видеть в жизни, перед тем как ты обретешь бессмертие и вознесешься на Небо.
– Довольно пустых слов, – воскликнул я, пропустив мимо ушей льстивые речи тонкой сущности, – мне не нужны ни твои советы, ни твоя похвала. Я терплю твое присутствие в своей комнате лишь как неизбежность, такую же досадную, как появление моли или тараканов. И глупо было бы с моей стороны следовать советам того, кого в природе вообще не существует. И вообще я раскаиваюсь, что вступил с тобой в контакт, нужно было вообще не отвечать на твои вопросы, тогда ты бы решил, что я не слышу твоего голоса, и оставил меня в покое.
После таких резких слов тонкая сущность, вероятно, обиделась и некоторое время не произносила ни слова. Но затем я снова услышал ее голос:
– Ты ошибаешься, считая, что я не существую в природе. Это я могу тебе легко доказать.
– Как? – воскликнул я, не в силах побороть своего любопытства.
– Мне оскорбительно слышать, как ты сравниваешь меня с немощными тараканами и молью, чтобы доказать тебе обратное, я покажу тебе свою силу. Держись.
И в это самое мгновение пол подо мной заходил ходуном, лампа закачалась из стороны в сторону, с полок полетели книги, весь дом заскрипел, и черепица на крыше загудела, как костяшки домино. Я в ужасе выскочил из комнаты в коридор, а затем на железную лестницу. Но на улице качались провода, готовые в любую минуту упасть на голову вместе с бетонными столбами.
– Хватит! – заорал я во все горло. – Достаточно! Понял.
Тряска сразу же прекратилась. Я включил телевизор. Передавали экстренное сообщение о землетрясении и возможном цунами.
– В Канадзаве – четыре балла, Вадима – пять баллов, Тояма – четыре балла, в Токио – один балл… Эпицентр землетрясения – в семи километрах от полуострова Ното, – сообщал взволнованным голосом диктор, – сообщений о жертвах и разрушениях в студию пока не поступало. Я выключил телевизор.
– Однако ловко подгадал случай с землетрясением, – засмеялся я, – можно подумать, что хвост у тебя прячется где-то в Японском море близ полуострова Ното-ханто. В такой обман может поверить разве что грудной ребенок.
Тонкая сущность фыркнула от злости. И в ту же секунду резко раздвинулись седзи, и меня какой-то силой, подобно взрывной волне, вынесло наружу в распахнувшееся окно, подняло над домом и перебросило через дорогу. Пролетая над магазином «А-кооп», я успел заметить, что многие жители района Касамай, боясь разрушений, повыскакивали из своих домов на улицу. Меня зацепило за верхушку тридцати трехметрового дерева кэяки из семейства ильмовых возле синтоистского храма Хиёси – дзиндзя (Пагоды Доброго Дня). Крона этого исторического дерева имела диаметр окружности двадцать восемь метров, а сам ствол – пять метров двадцать семь сантиметров. В углу ограды этого храма стояли еще два таких же дерева, чуть пониже.
Я с большой осторожностью стал спускаться с верхушки этого гигантского дерева, проклиная все на свете, и поклялся больше никогда не вступать в споры и пререкания с тонкой сущностью, поселившейся в моей комнате.
На следующий день в Университете все студенты только и говорили о землетрясении. На полуострове Ното обрушился один синтоистский храм, стоящий на берегу моря. Местами вышла из строя шоссейная дорога. Шестнадцать человек в префектуре Исикава были доставлены в госпиталь с ожогами, порезами и ушибами. Слава Богу, обошлось на этот раз без человеческих жертв. Землетрясение случилось очень близко от берега, и потому большого цунами не возникло. В административном корпусе куратор передала мне телеграмму, пришедшую с островов Фиджи.
«ПРОТИВНЫЙ, ЗАЧЕМ ТЫ ОТПУСТИЛ МОЮ РУКУ. СЕЙЧАС Я НЕ МОГУ ВЫБРАТЬСЯ С ОСТРОВОВ. МОЙ ПАСПОРТ ОСТАЛСЯ В ЯПОНИИ В МОЕЙ КВАРТИРЕ. ПРОШУ ТЕБЯ, СРОЧНО ПЕРЕШЛИ ЕГО ПО АДРЕСУ…»
Далее шли адреса ее квартиры в Канадзаве и гостиницы, где она остановилась на островах Фиджи. От этой телеграммы у меня глаза полезли на лоб. «Вот так номер, – подумал я, – и после этого еще кто-то будет утверждать, что шабаш ведьм – выдумка сказочников».
Вернувшись из университета домой, я решил выспаться, так как из-за треволнений очень плохо спал ночью. Только я улегся на матрасе в своей комнате, как раздался стук в дверь.
– Извините, что беспокою.
Голос показался мне незнакомым, я встал, убрал матрас в стенной шкаф и выглянул в коридор. На пороге стоял японец средних лет с толстой книгой в руках.
– Извините, что беспокою, – повторил он и поклонился мне,– вы не хотите почитать библию?
Я вспомнил про все мои злоключения последних дней, мои полеты на острова Фиджи и дерево кэяки из семейства ильмовых во дворе храма Хиёси-дзидзян, землетрясение, разговоры с тонкой сущностью и подумал, что мне сейчас самое время почитать святую книгу. Я любезно пригласил японца в свою комнату.
– Странно, – сказал я, – что вы, живя среди такого множества синтоистских и буддийских храмов, еще находите время читать библию.
– Я не хожу ни в синтоистские, ни в буддийские храмы, – сказал японец, – и считаю большим грехом поклонение Сатане.
От таких слов я даже подпрыгнул на дзабутоне.
– Вы считаете эти религии странными? – спросил я, стараясь как можно тактичнее сформулировать мой вопрос.
– Я считаю эти религии сатанинскими, – прямолинейно заявил японец, – а те, кто им поклоняется, обречены на гибель.
– Но в таком случае могут погибнуть все жители японских островов, – робко заметил я.
– Так и будет, – пророчествовал японец, – все погибнут, никто не спасется. Только самые избранные из нас получат доступ в Царство Божье.
Когда он произносил эти слова, то его глаза вдруг загорались каким-то исступленным огнем, а на губах блуждала злорадная улыбка. Слышать подобные речи от японца мне было в высшей степени любопытно.
– Однако, они убеждены в обратном, – сказал я, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. – А вы не пробовали на свои убеждения взглянуть более самокритично? Как можно поверить в то, что весь этот необъятный мир с мириадами галактик создало одно существо, пусть даже самое всемогущее?
– Но так изложено в библии.
– Библия написана людьми, – парировал я, – к тому же в те времена, когда знания об окружающем мире были весьма скудны и когда люди многое не могли объяснить.
– А вам не приходилось сталкиваться с явлениями, которые вы не в состоянии объяснить даже в наше просвещенное время?
Японец попал в точку. Именно поэтому я его и пригласил к себе в комнату со своей библией.
– Вы правы, – ответил я, помолчав некоторое время, – по правде сказать, я многое не могу объяснить. Но это не значит, что если я встану на вашу точку зрения, то найду ответы на свои вопросы.
– А вы повнимательнее прочитайте библию, – убежденно посоветовал мой гость, – я верю, что на многие вопросы вы очень быстро найдете ответ.
Я пожал плечами, наша беседа грозила перейти в гонку по кругу.
– Приходите к нам в церковь, послушайте наши проповеди, – продолжал гость, – может быть, вам понравится наше учение. Наш метод очень прост, мы все внимательно читаем библию и ничего не додумываем сами, как делают многие христиане, полагая, что идут по правильному пути. Наша религия – прямой путь к вечной жизни.
– Что-то я не очень верю в вечную жизнь, – признался я – Во-первых, сама категория вечной жизни мне кажется весьма спорной для любого живого организма. А во-вторых, если Бог обладает бессмертием, то вряд ли он поделится им с человеком добровольно, ибо пока что его отличает от смертного только эта категория превосходства. Вспомните-ка, за что человек был изгнан Богом из рая? Не за то ли, что он похитил плод с его дерева познания? Надо полагать, что если человеку удастся похитить плод с дерева вечной жизни, то он сравнится с Богом. Поэтому следует вполне резонный вопрос: а допустит ли Бог человека до вечной жизни, то есть, иными словами, сделает ли Бог человека равным себе?
Японец с библией часто-часто заморгал глазами, и некоторое время не находил, что мне ответить. Вероятно, я затронул самый больной вопрос. Затем он все же молвил:
– Все эти рассуждения от лукавого. Бог любит человека, поэтому через своего сына Иисуса Христа открыл ему дорогу в Царство Небесное, где помимо него живут ангелы, обладающие вечной жизнью.
– В таком случае и Сатана обладает вечной жизнью, так как он является ангелом, – заметил я.
– Бог лишил Сатану вечной жизни, – возразил мне японец, показывая всем своим видом явное неудовольствие от моих возражений.
– Но в этом кроется самое огромное противоречие, – воскликнул я, – что же это за вечная жизнь, если ее могут отнять так же, как простую жизнь у человека?
Миссионер еще долго и горячо говорил мне о многих вещах, в которые свято верил, но не убедил меня ни в одной из своих идей. Уходя, он оставил мне библию и адрес молельного дома, а я пообещал ему побывать на ближайшей воскресной проповеди.
Однако последующие события помешали мне сдержать это обещание.
Живущего внизу художника Мацумото увезли в сумасшедший дом. Причиной его психического заболевания, как определили врачи, явилось чрезмерное увлечение в его творчестве сюжетами из жизни чертей и тайные медитации по методике школы Очищения Тела – Дзётайха, тайным адептом которой он являлся. В этот же день я как свидетель вместе с полицией и домовладельцем осмотрел его мастерскую и был настолько поражен его полотнами, написанными в стиле укиё, что долгое время у меня перед глазами стояли их сюжеты: то, как черти раздирают на части запоздалого крестьянина, возвращающегося с рисового поля, то, как они, похожие на длинноносых европейцев, насилуют японских женщин. Одна картина изображала дозор чертей у своей крепости на фоне распятых христианских миссионеров и буддийских святых. Одним словом, картины художника Мацумото наводили ужас. Кровь стыла в жилах от одного их вида.
На следующий день, сидя в центральном парке возле музея современной литературы, у мемориальной доски со стихами «Нагарэбоси» («Падающие звезды») писателя Иноуэ Ясуси, я разбирал телеграмму от Маклин с островов Фиджи.
«МИЛЫЙ, СПАСИБО ЗА ВЫСЛАННЫЙ ПАСПОРТ. ЯПОНСКИЙ МИД ОТКАЗЫВАЕТ МНЕ В ПРОДЛЕНИИ ВИЗЫ И ВЪЕЗДЕ В СТРАНУ НА ОСНОВАНИИ МОЕГО НЕЛЕГАЛЬНОГО ВЫЕЗДА ИЗ ЯПОНИИ. НАХОЖУСЬ В ОТЧАЯНИИ. ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ. БЕРЕГИ КУЛОН С ЦЕПОЧКОЙ. ОНИ ИМЕЮТ ВОЛШЕБНУЮ СИЛУ. ВЕР¬НЕШЬ МНЕ, КОГДА ВСТРЕТИМСЯ В ДРУГОЙ СТРАНЕ. ПИШИ МНЕ. ЦЕЛУЮ».
Перечитав телеграмму, я вспомнил о приключениях на островах Фиджи и улыбнулся. В эту минуту ко мне подошел молодой японец и спросил:
– Хотите очистить свое тело?
Я вспомнил о предупреждении Мико и сразу же схватился за свои карманы.
– Вы из секты Дзётайха, – спросил я его, – богом которой является Абурауси?
Японец утвердительно кивнул головой, и мне пришла мысль проверить правдивость слов Мико.
– А не смогли бы вы мне показать вашу церковь? – спросил я.
– Могу, – ответил он, – а у вас найдется тысяча иен?
Ради такого дела я готов был пожертвовать такой суммой. Японец посадил меня в машину, и через пятнадцать минут мы оказались в северо-западной части города.
– Вы из какой страны? – спросил меня по дороге японец.
– Из Германии, – соврал я.
– А как вас зовут?
– Иоганн Себастьян Бах.
– Вы случайно не писали музыку?
– Раньше писал, а сейчас бросил, – опять соврал я.
– Нашу школу Дзётайха посещал один ваш соотечественник – Шопенгауэр.
– Философ Артур Шопенгауэр? – воскликнул я, изобразив на лице удивление.
– Нет. Кажется, его звали Фридрих Шопенгауэр. Вы не знакомы с ним?
– Нет, – еще раз соврал я.
Японец остановил машину у неприметного двухэтажного здания, затерявшегося среди многочисленных жилых домиков. Недалеко начинался район свалки. Мы вышли из машины и вошли в прихожую дома, на котором не висело никакой таблички.
– Это и есть ваша школа Очищения Тела (Дзётайха)? – спросил я удивленно. – Но ее очень трудно разыскать в городе.
– Этого нам и не требуется, – пояснил японец, – школу посещают адепты, а они легко находят дорогу в наш храм.
Мой взгляд случайно упал на кисть левой руки японца, и я с содроганием заметил, что у него нет мизинца.
В приемной девушка, также без мизинца на левой руке, получила с меня тысяче иеновую ассигнацию, вложила ее в конверт, написав на нем: «Немец Иоганн Себастьян Бах», а также мой вымышленный возраст и адрес, и передала мне его со словами:
– Во время молитвы принесите богу пожертвование.
В душе я перекрестился и попросил прощения у покойного композитора. Вот уж никак не думал, что дело примет такой оборот, но отступать было поздно. Меня провели на второй этаж в довольно просторный и роскошный зал, устланный татами. В огромной токо-но-ма, драпированной золоченой тканью, висел большой фотопортрет человека в темных очках, довольно холеной наружности, с усиками и бородкой.
– Это и есть ваш бог Жирная Корова (Абурауси)? – воскликнул я удивленно.
Жуликоватого вида учитель с бегающими глазками приставил палец к губам и поклонился портрету. Затем он стал читать молитву на такой тарабарщине, что я засомневался, говорит ли он по-японски или на каком-нибудь диалекте племени тумбу-лумбу. Затем учитель повернулся ко мне, приказал мне кланяться портрету и повторять за ним слова тарабарщины. Если бы не мое желание разведать тайну этого дома, то я бы тут же встал и прекратил эту комедию. Затем учитель приказал мне опустить в урну мое жертвоприношение, и я сбросил конверт от имени великого композитора, да простит он меня за этот кощунственный грех.
После этого учитель проводил меня в отдельный кабинет и начал со мной беседу. Вначале он спросил, откуда я родом. Я назвал Гамбург, хотя там никогда не был. Услышав название этого знаменитого порта, учитель пришел в восторг и спросил, прибывают ли туда корабли из Колумбии. Я пришел в замешательство и не знал, что ответить.
– Мы бы хотели с вашей помощью открыть филиал нашей школы в Гамбурге, – оживился учитель.
Я пожал плечами и сказал, что пока что я не знаю ни учения, ни религии этой школы.
– Неважно, – ответил учитель, – мы введем вас сразу же в правление. К сожалению, сейчас наш бог Абурауси находится в командировке в Токио, и я вас не могу познакомить с ним, но как только он вернется, мы сразу же вас разыщем.
Я поблагодарил его, сказав, что подумаю.
– А что здесь думать, – вновь засуетился учитель, – дело прибыльное. Я думаю, что наши условия вам подойдут.
– Какие условия? – не понял я.
– Вам даже не придется во время клятвы отрезать себе палец. Члены правления освобождены от такой процедуры.
– Но, может быть, мне вначале побыть рядовым членом секты? – сделал я предположение.
– А зачем вам это надо? – удивился учитель. – Вам придется заплатить десять тысяч иен, чтобы Абурауси выпустил вашу душу из ада, затем еще десять тысяч, чтобы он вас благословил в нашем мире и сделал счастливым, и, наконец, вы должны будете заплатить сорок пять тысяч иен, чтобы попасть в рай – небесную страну. Если же вы станете членом правления, то автоматически попадаете в рай. Должен вам открыть маленький секрет: для полного очищения тела мы используем марихуану, которую вы смогли бы нам поставлять через Гамбург из Колумбии.
– Ах, вот что, – воскликнул я, наконец-то прозрев, – значит, за поставку вам марихуаны я сразу же попаду в рай?
– Ну, разумеется, – ответил учитель, – наш живой бог Абурауси гарантирует вам это. Я ручаюсь.
С этой минуты я подумал, как мне живым и невредимым выбраться из этой сатанинской церкви. Как будто почувствовав мою внутреннюю напряженность, учитель заметил:
– Не пытайтесь нас водить за нос, сейчас мы знаем ваше имя и адрес, в любое время сможем вас отыскать.
– Ну что вы, – воскликнул я, разведя руками, – мне очень импонирует ваш бог Абурауси.
– Вот и прекрасно, – хлопнул в ладоши учитель, – как только он приедет из Токио, я сразу же вас с ним познакомлю.
Я откланялся. Внизу меня ждал тот же японец, который любезно предложил отвезти меня домой, но я попросил высадить меня в районе Коринбо, где якобы собирался сделать покупки. В универмаге я заметил за собой слежку. Трое парней без мизинцев на левой руке, буквально, следовали за мной по пятам. Выбрав момент, я нырнул в переполненный лифт, который поднимался наверх, затем на последнем этаже нажал кнопку подземного гаража и, не снимая пальца с кнопки закрытых дверей, спустился вниз, к подзем– автомобильной стоянке. Здесь я заметался между машинами, ища выход. На мое счастье, пятидесятилетний мужчина довольно привлекательной внешности садился в дорогую машину. Я подскочил к нему и попросил вывезти меня из подземного гаража. Он любезно согласился.
Когда я сел в его машину, он вдруг спросил меня:
– Среди ваших предков не было случайно христианских миссионеров, которые лет двести назад нелегально проникли в Японию?
Я сделал большие глаза, всем своим видом показывая удивление столь странному вопросу, но мужчина тем временем продолжал:
– У меня такое чувство, как будто раньше мы с вами где-то встречались.
– Это исключено, – заявил я, – вас я вижу впервые.
– Может быть, может быть, – задумчиво произнес он, заводя двигатель машины.
Когда мы выехали из гаража, я пригнул голову к сидению, заметив того самого парня, который отвозил меня в храм Дзётайха. Мужчина заметил с улыбкой:
– А вы все продолжаете от кого-то убегать и скрываться.
Я поразился его наблюдательности, но побоялся задать ему лишние вопросы. Так молча мы проехали минут десять, пока я не попросил его меня высадить. Мужчина остановил машину и на прощание сказал мне с сильным японским акцентом по-русски:
– До свидания.
Я открыл рот от удивления, но мужчина, оставив меня на тротуаре, умчался на своей дорогой машине. До сих пор я ломаю голову, кем он мог быть. Иногда мне кажется, что в тот день я случайно встретился с бессмертным, по прозвищу Черный Воин. Но о нем я расскажу дальше по порядку.
Несколько дней я просидел дома, запершись в своей комнате. А когда настало воскресение, отправился в иеговистскую церковь, расположенную на берегу реки Сайгава.
Возле двери церкви меня встретил тот самый японец, который подарил библию, и радостно проводил на второй этаж, где уже собралось человек двести. С меня не только не взяли денег, но и угостили яблоком, подарили молитвенник. Я невольно сравнил атмосферу тайного молельного дома Дзётайха с открытой приветливостью и лучезарной радостью иеговистов. Весь приход напоминал общую счастливую семью, где дети и взрослые с одухотворенными лицами переговаривались, шутили и вели себя настолько естественно, что, казалось, религия для них не являлась каким-то абстрактным понятием, о котором человек вспоминает от случая к случаю по необходимости, а была частью их жизни, их существования. Глядя на них, и я заражался этой лучезарной радостью, думая о том, что ничто не сплачивает людей так крепко, как общее воодушевление в стремлении к возвышенной цели.
«Ах, что началось бы здесь, если б они сейчас узнали, что между ними находится дракон, то есть, по их понятиям – Сатана», – подумал я, глядя на школьниц, вынимающих из ранцев библии и молитвенники. Вероятно, мое инородное присутствие как-то сказалось на их общем менталитете, потому что, когда все собрались запеть гимн Иегове, произошла заминка, как будто все споткнулись о хвост дракона. Такое, по словам японца, сидящего рядом со мной, никогда не случалось в истории прихода. Все дружно рассмеялись. Затем они исполнили гимн, я поразился чистоте их голосов. После молитвы все сели на стулья, и начались воскресные занятия. Некоторое время я внимательно слушал лектора, излагаемая им система взглядов показалась мне несколько ограниченной в сравнении с моими полетами фантазии. Я стал обозревать зал и сидящих в нем людей. Сцена, на которой выступал лектор, ничем не отличалась от сцены маленького провинциального театра у меня на родине. В глубине, на стене, задрапированной бордовым бархатом, висела надпись салатового цвета: «Наставь меня, Иегова, на путь Твой, и буду ходить в истине Твоей, утверди сердце мое в страхе имени Твоего.» Псалом 85, стих 11. Маленький мальчик лет шести прилежно записывал катаканой в разграфленной на клетки тетради слова, звучащие с кафедры, и я почему-то в эту минуту подумал, что система координат моральных ценностей может отличаться у разных людей, но главное, что их должно объединять, это терпимость друг к другу. Я не уверен, что единого Бога во Вселенной, если такой есть, зовут Иегова. Православная библия, выходя из этого затруднения, употребляет слово Господь. Мне не нравится то положение, когда Бога надо бояться. Природа и человек сосуществуют вместе, нельзя быть рабом природы, так же, как и нельзя стремиться ее покорить. Быть рабом Бога, которого никто не видел, глупо вдвойне. Я уверен, что такого Бога, которого представляют эти люди, во Вселенной не существует, ибо нельзя быть ничем, управляя всем. Но я не исключаю возможности, что Бог может жить в наших сердцах, ибо только в этом случае он может управлять материальным миром. Из этого следует, что не обязательно быть Богу единым, я подозреваю, что в мире живет столько же богов, сколько и людей, даже больше, потому что иногда после смерти человеческий бог продолжает жить.
Я посмотрел по сторонам на прихожан и подумал: знали бы они, какие богохульные мысли лезут мне в голову, то ни за что в жизни не пригласили бы в свой храм. Мой взгляд случайно упал на щиколотку школьницы. Ее загорелые ноги и развитая фигура имели какой-то скрытый шарм, очарование, которое заставило меня забыть о Боге и прочих вечных истинах. Я и раньше замечал, что японские школьницы выглядят намного взрослее своих русских сверстниц. Но в отличие от последних в них есть какая-то притягательная сила, очень рано заявляющая о себе женственность, возможно, из-за того, что даже зимой их кожа сохраняет смуглый цвет загара, а глаза имеют необычный разрез, и это сияние темных, как черные вишни, зрачков на фоне ослепительных белков и лучезарных радужных оболочек. Взгляд японки всегда контрастнее и проникновеннее, а движения пластичнее и женственнее, чем у американки. Но что всегда поражает русских – это кожа лица, нежная и свежая, как сама юность.
В это мгновение я почувствовал резкую боль в голове, как будто кто-то надел мне, подобно царю обезьян Сунь Укуну, на голову стальной обруч и стал стягивать его в наказание за непослушание. Шатаясь, я встал на ноги и пробрался среди стульев и ног сидящих прихожан к выходу. Только на улице мне стало легче, головная боль отпустила. И я подумал, что не стоит в святом месте предаваться разным мыслям, не вполне соответствующим общим настроениям.
Пройдя по набережной реки Сайгава, и подышав свежим воздухом, я свернул на небольшую улочку и вышел к синтоистскому храму Сарумару-дзиндзя (Пагода Круга Обезьян).
Вся территория храма размером в пятьсот квадратных метров поросла гигантскими деревьями кэяки из породы ильмовых, табуноки и гинго, а в левом углу, недалеко от красных ворот тори, я даже обнаружил редкостное дерево ямато-аодамо. Тридцатиметровые исполины почти не пропускали солнечные лучи сквозь свои сцепившиеся кроны. Древняя резная пагода находилась в столь ветхом состоянии, что казалось: дотронься до стены рукой и дерево превратится в труху. В тех местах, куда все же пробивался свет, цвела камелия. Ни в храме, ни во дворе никого не было видно. Подойдя к каменной плите, я принялся разбирать высеченные иероглифы. Вдруг позади меня раздался голос:
– Когда слышишь чарующий голос ревущего оленя на тропинке средь красных листьев в глубине гор, то и осень начинает казаться грустной…
Я оглянулся, но никого рядом не было. Эти слова поэта Сарумару Дайфу, жившего более тысячелетия назад в эпоху Хэйан (Мирное Спокойствие), я только что прочитал на каменной плите и подумал: «Вероятно, у меня уже и на улице начинаются звуковые галлюцинации».
Однако, когда я начал читать следующие строки, опять раздался тот же голос:
– Зонтики под ветром начинают быстро плясать и кружиться…
Я поднял голову кверху и увидел на дереве говорящую обезьяну в лохмотьях.
– Да-да, – заметила она, – именно из-за этого стиха и был назван так район Касамай (Пляшущих Зонтиков).
Обезьяна захохотала и перепрыгнула с дерева на дерево.
– Но, позвольте, – воскликнул я, ахнув от изумления, – что вы там делаете, и кто вы?
– А как вы думаете? – вопросом на вопрос ответила обезьяна.
Впервые в жизни я встретил такую умную и находчивую обезьяну.
– Я затрудняюсь что-либо думать, – сказал я.– Если вы нищий, то не смогли бы так ловко прыгать с дерева на дерево. Если вы обезьяна, то не смогли бы выражать мысли человеческим языком.
– А если я поэт и философ? – спросила обезьяна.
– Уж не хотите ли вы сказать, что являетесь Сарумару Дайфу, одним из тридцати трех поэтов-отшельников?
– Ни в коем случае, – замахала руками обезьяна, – хотя я и читал сборник его стихов «Сарумару-миясю», хранящийся в храме. Я пишу свои собственные сочинения.
Я рот открыл от удивления. Встретить в наше время говорящую обезьяну – большая редкость, но встретить обезьяну, умеющую читать и писать стихи, – сюжет из области фантастики.
– А как же вы пишете стихи? – спросил я, не в силах подавить своего любопытства.
– Очень просто, – ответила обезьяна, – бумагу мне приносит сюда Собака, а перья я выдергиваю из хвоста моего друга Фазана.
– И в какой журнал вы отсылаете ваши стихи? – спросил я с иронией в голосе.
– О, на этот счет будьте спокойны, – воскликнула обезьяна, – я не тщеславный, не ищу себе громкого имени и славы, я пишу для себя под настроение, а свои стихи я подбрасываю знаменитым поэтам, а они печатают их под своими именами.
– Вы живете в этом храме? И вас никто отсюда не гонит?
– Я живу не в храме, а рядом, в дупле этого дерева, – и обезьяна указала рукой на огромный шестиметровый в обхвате ствол дерева кэяки, под корнями которого темнело довольно уютное дупло. – Люди обычно обходят стороной этот храм, потому что избегают вступать со мной в умозрительные беседы. Должен вам заметить, что японцы вообще мало интересуются философией. Большинство из них просматривают книжки с картинками – манга и вечно спешат и суетятся. Они собираются здесь только по храмовым праздникам. В обычные дни я играю с детьми или в одиночестве предаюсь размышлениям. Редко кто заглянет сюда, подобно вам, и поговорит со мной. Люди совсем отвыкли думать.
– А вначале я вас принял за черта, – признался я, – хотел было унести ноги из этого храма.
– Странно мне слышать такое от вас, – заметила обезьяна, – раньше вы более смело расправлялись с чертями.
Я открыл рот от удивления, уже второй раз я слышал от незнакомых мне субъектов какие-то намеки на прошлое, как будто у меня после запоя выпал из памяти определенный отрезок времени. Но вовлекать обезьяну в какие-то диспуты о своем прошлом, которое я никак не мог вспомнить, считал ниже своего достоинства, поэтому перевел разговор на другую тему.
– Как же вам удалось научиться так ловко лазить по деревьям и писать стихи?
– Видите ли, любезный мой господин, в природе все предусмотрено, – философски заметила обезьяна, – даже Бог создал дьявола не случайно. С его помощью он рассчитывал загнать людей в рай. Что такое черти? Это бич, от которого люди шарахаются в сторону и идут в нужном Богу направлении. Может быть, наша с вами вина, что мы в свое время перебили всех чертей и люди ступили совсем не на ту дорогу, по которой должны идти…
«У этой обезьяны идея-фикс, – подумал я, – о чем бы мы ни заговорили, любую тему разговора она переводит на чертей».
– И все же, – перебил я ее, – вы не ответили на мой вопрос.
– Почему же, – удивилась обезьяна моей нетерпеливости, – я как раз отвечаю на ваш вопрос. Когда черти покинули Японию, мне стало нечего делать, я занялся поэзией и продолжаю ею заниматься по сей день, ожидая, когда вы позовете меня в Страну Детей. А лазить по деревьям я научился еще с младенческого возраста.
Услышав о Стране Детей, я внутренне содрогнулся и решил, что настало время расставаться, а то наш разговор мог завести нас, Бог знает куда.
Когда я прощался, обезьяна, зацепившись хвостом за ветку, махала мне всеми четырьмя лапами и орала вслед:
– Не забудьте захватить меня и моих друзей в Страну Детей.
Выходя из синтоистского храма Сарумару-дзиндзя, я подумал: «Вот наглядный пример, когда поэт стал богом. Значит, практически любой человек может последовать его примеру. А почему бы мне не попробовать осуществить эту дерзкую мечту?» И я тут же вспомнил о бывшем настоятеле дзен-буддийского храма Дайдзёдзи, предсказателе будущего, Тэракута, и решил рано утром съездить к нему в храм, чтобы принять участие в утреннем бдении дзадзэн.
Будильник разбудил меня в половине четвертого утра. Я перевернулся с боку на бок, зевнул и хотел опять углубиться в сон, но вспомнил о своем решении отправиться в храм Дайдзёдзи (Великого Умножения), расположенном на кладбищенской горе Нодаяма. Раздвинув сёдзи, я выглянул в окно. На дворе еще стояла глубокая ночь. Огромная луна клонилась к западу. Так рано я еще не вставал ни разу в жизни. Поежившись от утренней прохлады, я встал, убрал постель в стенной шкаф и поставил чайник на газовую горелку. От недосыпания голова соображала плохо. На кухне я умылся холодной водой из-под крана, захватив чайник и чашки, вернулся в свою комнату.
– Нельзя ли потише, – раздался сердитый голос тонкой сущности, – не забывайте, что вы не один живете в этой комнате. Гремите посудой, мешаете спать. Имейте уважение к другим.
Я извинился и подумал: «Вот прохвост, за квартиру не платит, а требует к себе уважения».
– Куда это вы собрались в такую рань? – спросила меня тонкая сущность.
– В храм Дайдзёдзи на утреннее бдение дзадзэн.
– Никак вы всерьез решили стать богом?
– А что в этом плохого? – воскликнул я, прожевывая бутерброд.
– Нет-нет, напротив, я очень рад, что вы, наконец-то, одумались и приняли правильное решение. Впрочем, для того, чтобы стать богом, не обязательно посещать храмы. Достаточно того, чтобы у вас созрело это решение, просто нужно быть всегда внимательным и стараться не упустить своего случая, когда вам представится такая возможность.
– Постараюсь воспользоваться вашим советом, – пообещал я и отправился в храм.
Спустившись с лестницы, я посмотрел на звездное небо. На запад вместе с луной уплывало созвездие Стрельца. Утренняя прохлада бодрила. Я сел на велосипед и выехал к реке Сайгава, все жители города, кроме разносчиков газет, спали мирным сном. Остановившись на верхнем Мосту Хризантем (Камикику-баси), я залюбовался быстрым течением чистой реки. Под мостом стлался легкий туман. В воздухе кружили летучие мыши. На левом берегу в парке слышался щебет потревоженных птиц, утки и цапли, засунув головы под крыло, спали прямо возле воды, и над всем этим сонным царством сияла яркая небесная река – Млечный Путь, текущий в ту же сторону, что и река Сайгава. Луна закатилась за гору, но не стало темно, так как начались утренние сумерки. Я проехал мост, поднялся по крутому склону района Дзюития-мачи (Одиннадцати Лавок), свернул в район Хэйва-мати (Мира) и выехал, наконец, к району Нода-мати (Дикого Поля). До застройки дачами и особняками это место носило довольно странное название – Санкоусияма-я-такэноко (Гора Трех телят и Ростки молодого бамбука). Подъезжая к кладбищенской горе, я услышал звон колокола, призывающий монахов на утреннее бдение дзадзэн, и нажал на педали, чтобы успеть к началу службы.
Храм Дайдзёдзи (Великого Умножения) появился на горе сравнительно недавно, только на десятом году правления императора Гэнроку (Основание Счастья), в 1697 году. Его перенесли сюда с обвалившегося склона горы городка Хонда-мати. Являясь тогда семейным храмом рода Хонда, обладавшим высшим самурайским рангом хитто-дзюси, под другим названием Бодайдзи (Храм Пути Спасения), он был восстановлен кланом вместо дзэн-буддийского монастыря во время княжеского правления. Монастырь же основан по просьбе прежнего правителя княжества Кага Тогаси во втором году правления императора Сэйо (Правильного Соответствия) (1282г.), третьего наставника известного дзэн-буддийского храма Эйхэйдзи (Вечного Умиротворения) Тэццу Гикай, на месте старого буддийского храма секты Содосю. В Японии все имеет свои истоки, то есть, что-то происходит из чего-то, и если доискиваться корней, то можно попасть в такие дебри, из которых вряд ли найдешь обратную дорогу. Одним словом, я ступил на священные каменные плиты дзэн-буддийского храма Дайдзедзи в тот момент, когда монахи и некоторые прихожане уже сидели в Зале Мудрости на дзабутонах, скрестив ноги в позе лотоса. Я разулся, бегом проскочил центральную пагоду хондзан и по переходу, соединяющему все пагоды, добрался до зала медитации. Тэракута уже ходил с палкой между рядами погрузившихся в созерцание монахов. Я схватил со стеллажа дзабутон и сел между двумя монахами. Как только я закрыл глаза, то получил такой удар палкой по спине, что невольно вскрикнул:
– Ой, что вы деретесь?
Тэракута оставил мое восклицание без внимания, подошел к сгорбившемуся монаху и так огрел его палкой, что бедняга выгнулся, как змея. «Однако, – подумал я, – хорошо еще, что здесь бьют не по голове, а то так могут вышибить мозги». Я отыскал глазами богиню мудрости, она взирала на меня с насмешкой. Я смежил веки и попытался погрузиться в медитацию, но через пару минут свалился с дзабутона, так как уснул. Еще бы не уснуть, так рано я вставал впервые в своей жизни. На этот раз Тэракута огрел палкой меня по плечу. «М-да, – подумал я, – если в следующий раз он меня огреет этой дубиной по голове, то у меня есть шанс выйти из Зала Мудрости круглым идиотом. Какая уж здесь медитация, нужно всеми силами стараться не заснуть опять». Оставшееся время моего бдения дзадзэн прошло в страхе и нечеловеческих усилиях, удерживающих меня на грани сна и бодрствования. Я до синяков исщипал себе колени. Когда бдение окончилось, мои ноги так затекли, что я не мог сдвинуться с места. Монахи и прихожане сложили дзабутоны на стеллаж и отправились молиться в центральную пагоду хондзан, я же как сидел, так и остался сидеть на своем дзабутоне.
– Я вижу, тебе понравилось медитировать, – заметил Тэракута, обходя Зал Мудрости.
– Да как вам сказать, – возразил я, массируя ноги, которые кололи тысячи иголок, – если бы не ваша палка, было бы намного приятнее.
– Да ты и так свалился с дзабутона во время бдения, – молвил старец, улыбаясь, – а если бы я не применял палку, то ты, наверное, и храпеть бы начал.
Наконец, мне удалось встать на четвереньки, и я пополз с дзабутоном к стеллажу.
– Учитель, – сказал я, – у меня к вам масса вопросов. Но сегодня я бы хотел выяснить одну важную для меня вещь. Вы предсказываете судьбу, скажите, что меня ждет в будущем?
Тэракута посмотрел на меня с улыбкой и ответил мне вопросом на вопрос:
– А о своем прошлом ты не спрашиваешь?
– Да, – воскликнул я и ударил себя по лбу, – вы совершенно правы, сэнсэй, иногда у меня возникает такое чувство, как будто я что-то забыл, особенно, когда незнакомые мне субъекты начинают намекать на мое прошлое. Но странно, я никогда не страдал провалами памяти и не напивался до без сознания.
– Будущее вытекает из прошлого, – заметил Тэракута, – иногда человек переживает свое прошлое как свое будущее. Я бы открыл тебе глаза на твое прошлое и будущее, но станет ли тебе от этого интереснее жить? Видишь ли, мой любезный друг, в жизни каждого человека должна быть какая-то тайна. Например, тайна своего будущего. Если же человек будет знать все до минуты своего последнего дыхания, то вся прелесть жизни может превратиться для него в кошмар.
– Сэнсэй, – воскликнул я, – а может произойти такое, что последнее дыхание для человека не наступит?
– Ты говоришь о бессмертии?
– Да-да, вот именно, – возбужденно заорал я, – я говорю о вечной жизни, которую Бог пообещал человеку.
Тэракута улыбнулся и спросил:
– В таком случае, чем Бог отличается от смертного человека?
– Ничем, – сделал я невольный вывод, – надо полагать, что в этом случае человек станет богом.
Тэракута ничего не ответил мне на эти слова, он собрался выйти из зала, но я поймал его за подол монашеской рясы.
– Сэнсэй, – спросил я с затаенной надеждой в сердце, удерживая его, – я знаю, что вы уже обрели вечную жизнь. Я догадался об этом после того, как Маклин сказала, что вы прожили уже двести лет. Скажите, ради Бога, а у меня есть шанс обрести бессмертие?
– Есть, – коротко ответил Тэракута.
– Это вы мне откроете тайну бессмертия?
– Нет, – сухо ответил мне старец, – это произойдет другим путем.
Тэракута отправился в главную пагоду хондзан на богослужение, я же выскочил из храма, окрыленный надеждой, которую вряд ли мечтает обрести при жизни любой смертный. За время нашего бдения наступило ясное утро. Солнце пробивалось сквозь ветви тысячелетних криптомерии, птички радостно щебетали и порхали между могильными столбами с высеченными словами молитвы «Намоамидабуцу», прославляющими Будду.
На ближайших холмах были похоронены патриархи секты Дзёдосинсю (Истинной Веры Чистой Земли), которую исповедовала семья сёгуната Токугава. Там же покоился прах других святых, достигших титула Рэндзёдзёдзин (Необыкновенных Людей, подобных лотосу). Я обошел вокруг Пантеона Подобных Лотосу (Рэндзёдо) и вспомнил, что на этом огромном кладбище лежат все члены княжеской семьи Маэда. Отыскав указатель, я быстро нашел местоположение семейного склепа именитого княжеского рода.
Поднимаясь по каменной лестнице вверх, я заметил, что даже после смерти в феодальной Японии неукоснительно соблюдался дворцовый этикет и табель о рангах. Вся семья Маэда покоилась на вершине горы, под ними на склоне располагались могилы прославленных самураев дзюси, еще ниже – могилы именитых самураев дзёкюбуси, далее лежали простые самураи, еще ниже шли надгробья простых солдат, и уже у основания горы хоронили простых горожан. На некоторых могилах можно было увидеть образчики изящного письма знаменитых каллиграфов прошлого – Райсайё, Мурокусо и Киносита Дзёнана.
Возле гробницы семьи Маэда на асфальтовой дорожке стояла довольно дорогая машина. Я приблизился к ограде, выглянул из-за памятников и обомлел. Между могилами ходил с охапкой веточек сливы и белых хризантем тот самый мужчина, который вывез меня из универмага Коринбо. Он клал на могильные плиты цветы и зажигал свечи и курительные палочки. Подойдя поближе, я продолжал наблюдать за его действиями. По одному цветку хризантемы и веточке сливы лежали уже на могилах князей Тосинага, Тосицуне, Мицутака, Цунанори, Ёсинори, а также княгинь Гохимэ и Тамахимэ. На могиле же патриарха княжеского рода Тосииэ, разгромившего прежнего властителя княжества Кага Тогаси и сделавшего своей столицей Канадзаву, лежал целый букет цветов. Мне было понятно преклонение незнакомца перед патриархом княжеского рода Тосииэ, выходца из княжества Охари-но-куни, вассала знаменитого Ода Нобунага, которому также служил Тоётоми Хидэёси. После смерти Нобунага князь Маэда Тосииэ получил во владение Канадзавский замок, а его друг Тоётоми Хидэёси – замок Осака. Вполне естественным мне казалось уважение к «Князю Сливового облака», оставившего жителям Канадзавы свой герб в виде цветка сливы. Но мне были абсолютно не понятны почести, которые он воздавал всем членам княжеского рода. И я подумал, что так может поступать только человек, имеющий какие-то родственные отношения с кланом Маэда.
Заметив меня, мужчина приветливо улыбнулся и кивнул мне как старому знакомому.
– Вы пропустили одну могилу, – сказал я, показывая на надгробную плиту одиннадцатого князя Маэда Харунага.
– Под ней нет праха, – заметил мужчина, продолжая свою работу.
– Куда же он девался?
Но незнакомец оставил мой вопрос без ответа. После того, как он зажег все свечи и курительные палочки и помолился, я отважился задать ему еще один вопрос:
– Скажите, вы, вероятно, являетесь каким-то родственником семьи Маэда?
Спросил я и сразу же увидел, что своим вопросом поставил его в затруднительное положение. Человек некоторое время думал, затем ответил мне:
– Когда-то я имел кое-какое отношение к этой семье.
Я не стал более ни о чем его спрашивать, но мужчина вдруг обратился ко мне сам:
– Я только что встретил вашего друга Летающего Зайца, он отправился на русское кладбище навестить своих соотечественников.
У меня глаза полезли на лоб от такого заявления.
– Кого вы имеете в виду? – спросил я.
– Того самого матроса с броненосца «Император Николай Первый», попавшего в плен во время русско-японской войны.
Мне показалось, что гора сейчас сдвинется с места, а небо и земля поменяются местами. Это был такой откровенный кивок в мое неизвестное прошлое, что вначале я подумал: «Он меня явно с кем-то путает». Но любопытство взяло верх, мне захотелось посмотреть на Летающего Зайца, которого незнакомец причислял к моим друзьям. «Сколько же ему лет, – подумал я,– если он еще воевал во время русско-японской войны?»
Простившись с незнакомцем, я направился к Кладбищу павших на поле битвы, где были похоронены русские солдаты: шесть пехотинцев, три ефрейтора и один старший унтер-офицер. По дороге мне попались могилы философа Судзуки Тайсэцу и писателей Токуда Сюсей, Идзуми Кёка и Муросэй Сайсэн. При виде могильных ступ японских писателей в моей памяти всплыли эпизоды из прочитанного произведения «Токи-но хака» («Могила красноногого ибиса») известного писателя Ицуки Хироюки, где повествовалось о похождениях русского поручика Иванова в Канадзаве и его любви с гейшей Сомэно из квартала Ханагай (Цветочной улицы), который сейчас носит название Хигаси-тяягай (Восточной улицы чайных домиков). Я невольно улыбнулся, представив, как шеститысячная побежденная под Мукденом в Маньчжурии русская армия при сорока семи офицерах вторглась в Канадзаву в конце марта 1905 года. Русские офицеры разместились в Музее поощрения промышленности в парке Кэнрокуэн. Солдаты заняли казармы седьмого полка в Замке, Арсенал в районе Хиросака, монастырь Тэндокуин (Небесной морали) в районе Кодацуно, западные и восточные приюты, механический завод «Дотай-нокорита-ни», храм Мёкейдзи (Чудесного Счастья) в районе Хамагу-ридзака, храм Косэндзи (Лучезарного Совершенства) в предместье Номати, десятки других храмов и монастырей – одним словом, половину города. Бедные японцы с ужасом смотрели на нашествие голубоглазых и светловолосых красавцев, к которым не остались равнодушны женщины всего города. После их возвращения на родину в Канадзаве, как грибы, начали рождаться младенцы с голубыми глазами и светлыми волосами. Отцы дочерей хватались за головы, а обманутые мужья не знали, как скрыть свой позор, но больше всего радовались гейши, хвастаясь друг перед другом подарками, завернутыми в пеленки, доставшимися им от иноземного нашествия. До сих пор в Канадзаве продолжает рождаться много красавцев и красавиц с правильными европейскими чертами лица, однако цвет волос и глаз через несколько поколений все же принял темный, естественный японский цвет.
Погруженный в свои думы, я неожиданно для себя очутился рядом с могилами русских солдат и увидел молодого парня в тельняшке, с бескозыркой, на ленте которой было написано «Императоръ Николай Первый». Матрос сидел на газоне перед рядами могил и задумчиво перевертывал соломинкой жука, завалившегося на спину. Я кашлянул в кулак и сказал по-русски:
– Желаю доброго здравия.
От неожиданности матрос подскочил, сделал сальто-мортале в воздухе и скрылся в кустах.
– Эй, – крикнул я, – это вас здесь прозвали Летающим Зайцем?
Из кустов раздался робкий голос:
– А вы кто будете?
– Студент-аспирант из Иркутска, учусь в Канадзавском университете.
Голова матроса в бескозырке выглянула из кустов.
– Вы один? – спросил он меня, его глаза по-заячьи косили по сторонам.
– А с кем мне быть?
– Мало ли с кем, – оправившись от испуга, уже более спокойным голосом сказал матрос, – извините меня за мою бестактность, но за мной гоняется Красная Птица из храма Дайдзёдзи, желая меня успокоить.
– Как успокоить? – не понял я.
– Ну, как успокаивают буддийские монахи призраков, конечно же, с помощью своих молитв.
– А кто призрак? – опять не понял я.
Матрос смутился и показал пальцем на себя.
– Вы призрак? – удивился я. – Привидение? Юурэй? Словом «юурэй» японцы называют мертвые души. Матрос кивнул головой и сокрушенно вздохнул.
– Вас похоронили на этом кладбище? – продолжал я удивляться.
– Нет, – ответил матрос, – я сюда добрался с полуострова Ното-ханто, чтобы навестить своих соотечественников, а встретил вас.
– А что вы делали на полуострове Ното?
– Лежал в могиле вместе со своими товарищами.
Мне стало неловко за свой бестактный вопрос, но все же любопытство распирало меня настолько, что я не мог не спросить:
– И большое кладбище на полуострове Ното?
– Там не одно оно, а целых три: в Мацунами у поселка Утиура-мати, в Нагао и Оги. Но туда я больше не вернусь, уж слишком тяжелые воспоминания у меня остались от плена и жизни на полуострове.
Перед этим я чуть было не спросил: «А что же вам там не жилось, то есть не лежалось?» – но вовремя остановился.
– Когда меня похоронили, мне было только двадцать лет, – как бы прочитав мою мысль, продолжал матрос, – умирать такому молодому совсем не хотелось. Когда нас из Кронштадта посылали на Дальний Восток, я даже радовался. Вот, думал, посмотрю далекие страны, побываю в тропиках, но путешествие мне показалось столь утомительным, что пропало всякое желание увидеть Китай и другие восточные страны. И везде во время движения нашей эскадры мы хоронили матросов. Южный климат совсем непривычен для русского человека. Когда же мы, наконец, вошли в Цусимский залив и попали под обстрел скорострельных японских пушек, я проклинал все на свете. На моих глазах тонули корабли, где служили мои товарищи. И когда наш отряд взяли в плен, до последней минуты я не верил, что попаду в Японию, с которой Россия еще вела войну. И когда нас отконвоировали на полуостров Ното, единственным моим желанием было вернуться в Санкт-Петербург, где меня ждала мама. Когда же я умер от простуды, то все мое существо восстало против такой несправедливости, через сорок дней я покинул могилу и до сего дня блуждаю по этой чужой земле в надежде вернуться на родину.
Матрос смахнул накатившуюся на глаза слезу, а я подумал, что для своего сто десятилетнего возраста он неплохо сохранился. Во время его рассказа, мне почему-то вспомнился эпизод из сказки об Урасима Таро, когда тот вернулся на родину и, обнаружив, что прошло много времени и все его родные давно умерли, открыл коробочку, подаренную дочерью Морского Дракона принцессой Ото-химэ, из коробочки вылетело белое облачко, и волосы рыбака вмиг поседели, а лицо покрылось морщинами, как у дряхлого старика.
Я от души пожалел матроса и пригласил к себе в гости. Он с радостью принял мое приглашение, так как признался мне, что умирает от ностальгии и тоски по общению с соотечественниками. Я посадил его на багажник велосипеда и отправился в район Касамай. Матрос оказался таким легким, что я совсем не ощутил его веса. Возле своего дома я оставил велосипед и пригласил его в свою комнату. Когда мы поднимались по железной лестнице, мой спутник ступал так легко, что я слышал только свои шаги. На коньке крыши стоящего впритык соседнего дома он заметил герб с изображением зайца и совсем по-детски воскликнул:
– О! Летающий Заяц!
– Кстати, почему вас прозвали Летающим Зайцем? – спросил я.
– Длинная история, – сказал он, – до призыва во флот я учился в Санкт-Петербургском университете, но был отчислен за революционную деятельность. Еще студенты приклеили мне кличку Заяц за мои оттопыренные уши, когда же я попал на флот, то эта кличка так и осталась со мной, потому что еще несколько студентов, отчисленных из университета тоже за революционную пропаганду, попали служить матросами на корабли. За мою полную неспособность исполнять служебные обязанности меня часто переводили с одного корабля на другой. Обо мне знали все офицеры Балтийского флота, они и дали мне двойное прозвище – Летающий Заяц.
– Как же вас отправили в такой дальний поход? – удивился я.
Летающий Заяц улыбнулся и заметил:
– Нет ничего проще, чтобы избавиться от неугодной власти человека, как послать его на войну. Я подозреваю, что причины всех войн, начинаемых правительствами всех стран, кроются именно в этом. На фронт сбрасываются, как в клоаку, все мыслящие люди. Но правительства не думают, что этими действиями они только приближают свой конец.
Я поставил перед Летающим Зайцем кружку с дымящимся кофе, но он жестом отстранил ее и заметил:
– Не забывайте, что я призрак и не пью кофе.
– Как же вам удалось прожить в Японии почти девяносто лет? – удивился я.
Летающий Заяц пожал плечами.
– Японский язык я выучил довольно быстро, но он мне практически не понадобился. Я живу одиноко, скитаюсь, как отшельник, к тому же мне не нужно ни питья, ни пищи, в жаркие дни валяюсь на берегу моря, в ненастье нахожу убежище в заброшенных синтоистских часовнях и буддийских храмах. Редко, когда я переброшусь словом с каким-либо нищим или крестьянином. Единственно, кто мне не дает покоя, так это бывший настоятель храма Дайдзедзи Тэракута, по прозвищу Красная птица. Он вбил себе в голову, что должен усмирять блуждающих духов. Но так как здесь души умерших быстро находят успокоение в храмах или, становясь богами, возносятся на Небо, то таких неприкаянных блуждающих духов, как я, здесь мало. Поэтому все свои усилия он сосредоточил на мне. Я хотел из-за него перебраться на восточное побережье, но так я буду дальше от России.
Он вздохнул и посмотрел в окно.
– Все мне здесь чужое, – заметил он, – моя душа так просится домой, на родину. Иногда я выхожу на берег Японского моря и смотрю в сторону Владивостока, до которого мы так и не смогли доплыть.
В это время со стороны железной лестницы раздались шаги. Поднимались двое. Грузная поступь, от которой качался весь дом, явно принадлежала Фридриху. Но также слышались и легкие шажки. Мы затихли и прислушались. В коридоре Фридрих говорил по-французски. Из его речи я не понял ни единого слова. Ему отвечал приятный женский голос, часто повторяя: «Non, c’est impossible». Голос Фридриха становился все громче, он что-то выкрикнул раздраженным тоном, но женский голос ответил ему спокойно. Летающий Заяц, затаив дыхание, слушал их диалог, и я вспомнил, что для того, чтобы поступить в университет в те славные времена, необходимо было сдать экзамены не только по латыни и древнегреческому, но и по немецкому и французскому языкам.
– О чем они говорят? – спросил я шепотом.
– Он советует ей съехать как можно быстрее с квартиры. Почему?
– Уверяет, что здесь стало небезопасно жить.
– А она?
– Не хочет. Говорит, что будет жить там, где ей нравится.
«Франческа – бравая девушка», – подумал я.
– Но почему стало опасно жить, он не сказал?
– Сказал, что мафия заинтересовалась твоей персоной, и у твоих соседей тоже могут возникнуть осложнения. Поэтому лучше всего ей исчезнуть из этого опасного места.
– Еще что?
– Сказал, что ее любит. И хотел бы на ней жениться.
– А она?
– Сказала, что это невозможно, так как не питает к нему никаких чувств.
– А дальше? Что дальше?
– Сказал, что все равно ее добьется. Она сказала, что он дурак и ничего от нее не получит. Он назвал ее дурой и проституткой.
– А она?
– Попросила его выбирать выражения.
Я услышал, как хлопнула одна дверь, затем вторая. Фридрих нервно ходил по своей комнате, были слышны его тяжелые шаги. В комнате же Франчески вдруг раздались виртуозные звуки скрипки. Затем мы услышали удар в стену, и что-то полетело на пол в комнате Фридриха, но скрипка продолжала играть. Наконец, все стихло. Хлопнула дверь, и ко мне постучали. Летающий Заяц вскочил, затрясся весь и пролепетал: «Мне лучше уйти». Я не успел ему ответить, как в то же мгновение он распахнул окно и выскочил на крышу соседнего дома. Когда он сделал акробатический прыжок, мне показалось, что в окне мелькнули белые пушистые задние лапы и заячий хвост.
– Да, – ответил я, – войдите.
Дверь отворилась – на пороге стояла сама Франческа. Ее светлые волосы, отливающие слегка цветом червонного золота, были заплетены в толстую косу и лежали на груди. Ее глаза светились мягким бархатным светом из-за слишком длинных ресниц. Впоследствии я постоянно сравнивал ее с волшебным цветком, где каждый лепесток символически отражал какое-либо конкретное достоинство. В своей жизни я не встречал еще подобной женщины, в которой богатый внутренний мир так бы гармонично сочетался с внешней красотой. Она посмотрела на меня, улыбнулась и, открыв рот, к моему великому удивлению, без акцента произнесла по-русски:
– Я только что вернулась из гастролей с канадзавским симфоническим оркестром. Тогда в кафе «Марлен Дитрих» я очень хотела с вами познакомиться, но вы так неожиданно исчезли. Утром следующего дня я должна была уже быть в Кагосима, и мне пришлось выехать ночным поездом. Поэтому нам так и не удалось увидеться.
Я от растерянности не мог произнести ни слова, только смотрел на нее и хлопал глазами. Она рассмеялась каким-то заразительным ангельским смехом, видя мое смущение.
– Вы говорите по-русски? – только и мог сказать я.
– Я – русская, – ответила она с улыбкой, – и родилась в России.
– Но он, – я указал пальцем на комнату Фридриха, – уверял меня, что вы итальянка.
– Он ничего не знает. Ему и не надо ничего знать. К несчастью, я вышла неудачно замуж за итальянца, и мне пришлось уехать из России. В Риме я окончила консерваторию по классу скрипки, после развода с мужем некоторое время преподавала музыку в женской гимназии во Франции, а в прошлом году случайно попала в Японию, и меня сразу же пригласили играть в канадзавский симфонический оркестр. Гражданство и фамилию мужа я пока сохранила, так мне легче за границей найти работу, на многих итальянское гражданство здесь действует магически, они считают всех итальянцев прирожденными музыкантами, но по своему опыту скажу, что самые талантливые исполнители и дирижеры – из России. Женщине самостоятельно всегда было трудно пробить себе дорогу.
Она грустно улыбнулась. И я сразу же узнал по этой грустной улыбке свою соотечественницу. Мы проговорили до глубокой ночи, и я ей признался, что все это время только и думал о ней и даже собирался изучать итальянский язык.
При этих словах она посмотрела на меня насмешливо и заметила:
– А как же ваша японская девушка из бара «Рюгу»? Краска залила мое лицо. Не поднимая глаз, я спросил:
– Откуда вам это известно?
– Мне сказал Фридрих, что у вас безумный роман с японской красавицей.
– Это совсем не так, – запротестовал я, – один раз я встречался с ней в этой самой комнате. Но между нами ничего не было.
– Значит, и здесь у Фридриха разыгралась фантазия. Он очень невоздержан на язык. Обо мне он вдруг, ни с того ни с сего, пустил слух, что я гетера.
– Я сегодня же с ним объяснюсь, – воскликнул я, – и если потребуется, набью ему морду.
– Не стоит вам ввязываться в скандалы из-за пустяков, – заметила она, – я на чужбине привыкла сносить оскорбления от мужчин. Вам самим грозят крупные неприятности.
– Почему? – удивился я.
– По словам Фридриха, мафия вами занялась вплотную.
– Но откуда он берет все эти новости? У меня создается впечатление, что его обо всем информирует сама мафия. Иначе откуда бы он узнал о моей встрече с девушкой из бара «Рюгу».
– Вы можете рассчитывать на меня, – сказала Франческа, – я вам помогу как соотечественнику в любом деле, что будет в моих силах.
Я поблагодарил ее. Не скрою, мне было приятно видеть готовность этой слабой и чертовски очаровательной женщины прийти мне на помощь в случае опасности.
– Скажите, – вдруг спросил я, – а почему вы взяли имя Франческа?
Ее щеки слегка порозовели.
– От бабки мне досталось довольно неблагозвучное имя Ефросинья, – смущенно сказала она, – поэтому, когда я брала фамилию мужа, то свое имя для сочетания переделала на итальянский манер.
– Фрося – совсем неплохое имя, – воскликнул я, поддразнивая ее.
Она подняла брови и погрозила мне пальцем. Мы оба рассмеялись.
Мне впервые стало в Японии по-настоящему хорошо, и я почувствовал себя, как дома.
Когда Франческа ушла, я лег спать. Долгое время я не мог заснуть, слушая тяжелые шаги в комнате Фридриха и думая о Франческе, которая лежала в соседней комнате.
На следующее утро меня разбудил стуком в дверь Фридрих. После разговора с Франческой и моих подозрений мне совсем не хотелось его видеть, во всяком случае, мое отношение к нему изменилось. Я открыл дверь. Он, стоя на пороге с чемоданом, заявил:
– Переезжаю на другую квартиру, вот зашел проститься.
Я предложил ему пройти в комнату. Он оставил чемодан в коридоре и присел к низкому столику, в то время как я поспешно засовывал постель в стенной шкаф.
– Почему такой неожиданный переезд? – спросил я.
– Мне тяжело здесь оставаться, – признался он.
– Из-за Франчески? Он кивнул головой.
– Но зачем ты распускаешь о ней нелепые слухи? – спросил я.
Он посмотрел на меня взглядом затравленного зверька, и мне почему-то стало его жаль. Я увидел в его глазах отчаяние. Он ничего не ответил мне и опустил голову на грудь. Я подумал, что вряд ли когда-нибудь ударил бы его, если бы он даже очень этою заслужил, потому что нельзя бить слабого и влюбленного человека, но вместе с тем я ничем не мог ему помочь, ибо не знал средств от несчастной любви.
Мы простились, как добрые приятели. Я крепко пожал ему руку и пожелал успехов и счастья на новом месте.
Когда он ушел, я долго смотрел в окно на солнце, поднимающееся из-за черепичных крыш, и моя душа наполнялась сладким томлением, как при ожидании какого-то счастья, и я понимал, что источник этого счастья дремлет в соседней комнате.
Последующие дни пролетали для меня, как во сне. По утрам мы с Франческой завтракали, болтая о литературе, музыке и вестях из России, которые слушали у маленького коротковолнового радиоприемника. Затем Франческа отправлялась давать уроки, а я ехал на занятия в университет и все время думал о ней, нетерпеливо ожидая, чтобы быстрее наступил вечер, момент желанной встречи с ней. Вечером мы ужинали, и я говорил ей нежные слова. В свободное время мы гуляли по городу, и я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
По воскресеньям и праздничным дням я ходил на концерты симфонического оркестра, и мне всегда казалось, что я слышу именно ее скрипку среди множества других инструментов, и что именно ее скрипка рождает эту божественную музыку. После концерта я всегда дарил ей цветы, и она целовала меня в щеку. О, это самые сладостные моменты в моей жизни! Как ни странно, но между нами в то время не было очень близких отношений, возможно, потому, что я не спешил, боясь все испортить. И ей нравились наши целомудренные отношения.
И вот наступил день нашего расставания, она уезжала с оркестром на гастроли в Киот и Осаку. Этот последний незабываемый вечер! Мы сидели у открытого окна в лучах лунного света. Я взял ее руки и нежно поцеловал кончики пальцев. Огромная луна отражалась на черепицах крыш. Было так тихо, что голос одинокой цикады, казалось, звучит с другого берега реки. На темно-матово-бледном небе, залитом лунным сиянием, звезды проступали только в западной части. Воздух был настолько чист и прозрачен, что небо, казалось, опустилось на землю. Я впервые обнял и поцеловал Франческу. Она вдруг предложила мне:
– Хочешь, я сыграю для тебя на скрипке.
– Хочу.
Она принесла скрипку из своей комнаты и устроилась на подоконнике. Я обнял ее ноги и посмотрел на нее снизу-вверх. Мне показалось, что некоторые звездочки запутались у нее в волосах. Франческа начала играть. О, Боже, как она играла! Полумрак комнаты раздвинул стены и соединил нас во Вселенной. Звуки ее скрипки то уносились в космос, то эхом разливались по всей земле, наполняя все пространство вокруг нас то печалью, то радостью. Скрипка в ее руках то смеялась, то плакала. И вдруг небо неожиданно раскрылось перед нами. Как будто звуки вселенного оркестра прорвались через звездные пространства и достигли земли, заполнив ее мелодией небесного хорала. Звездная симфония, наконец-то, разорвала земную тишину изоляции и соединила нас с мировым пространством, где никогда не прекращала звучать Гармония. О, эти сладостные незабываемые моменты, когда вдруг переживания, соединяя время и пространство, выливаются в звуки и охватывают священным трепетом все наше существо, раскрывая все тайные грезы и порывы незабвенной юности, скрытые в необозримых глубинах нашей души. Я никогда еще не ощущал подобного единения мужского и женского духовного начал во вселенном Уникуме. Мне показалось, что мы с Франческой составляем единое целое и абсолютно ничто не разделяет нас. Я держал ее в своих руках, как драгоценный цветок, спустившийся с неведомых высей, как волшебную фею, которая зачаровала мое сердце своей сладостной небесной музыкой. Я просил у нее прощения за все те испытания, которые выпали на ее долю по моей вине. Потому что я, как ее соотечественник, нес прямую ответственность за ее судьбу на земле, ибо, как простой смертный, я уже был достоин суда за причиненное ей, небесному созданию красоты, горе. Я поклялся быть всю жизнь ее защитником, благодарил ее за то, что она не утратила веры в нас, простых смертных, не предалась сомнениям, увидев нашу ничтожность. И я увидел на фоне звездного неба рядом с ее волосами вдруг промелькнувшую прозрачную фигуру то ли ангела, то ли доброго небожителя, который благосклонно кивнул мне головой и слегка дотронулся до ее головы, на которой тут же обозначилась маленькая корона из множества брильянтовых звезд, рассыпающих мягкое струение лучезарного света. И я назвал ее своей королевой и тут же поклялся служить ей без страха и упрека всю свою жизнь, как благородный рыцарь. И она улыбнулась мне. И от ее улыбки звезды закружились над ее короной в хороводе, и я решил в душе, что ради нее совершу, подобно средневековому паладину, череду подвигов и чудес, завоюю весь мир и положу к ее ногам. И я спросил в надежде услышать ее желание, что она считает самым важным в этом мире. Она тихо засмеялась и сказала.
– Самое важное в этом мире – это дети.
И она призналась мне, что до сих пор является ребенком и смотрит на многие вещи в мире по-детски.
И от этих слов она стала мне еще ближе. И я позвал ее в Страну Детства.
– Где же такая страна? – спросила она, загадочно улыбаясь, как будто знала о ней и дразнила меня ею.
Я сказал, что не знаю и что после того, как стал взрослым, все время только и ищу ее. И она предложила искать эту страну вместе. Я был настолько взволнован и так рад, что тут же предложил ей, не теряя времени, пуститься вместе в далекое путешествие на поиски Страны Детей. А утром она уехала, и я опять остался один.
Вместе с ней меня покинули уверенность и убежденность, что я стою на правильном пути в свою обетованную землю, как паломника иногда охватывают приступы страха, когда он вынужден, покинув оазис, углубиться в пустыню. Когда необъяснимый ужас охватывает душу любого человека, то вполне естественно появление в поле его зрения разных тонких сущностей, чудовищ и загадочных субъектов, которые стремятся заполнить тот образовавшийся вакуум, возникающий от одиночества, ибо природа не знает пустоты.
Как только я остался один в своей комнате, сразу же молчавший до этого голос нахально вторгся в мое серое будничное существование, прорезав тишину моей комнаты.
– Печально, что счастье так быстро проходит, – заявила мне тонкая сущность, – и нет никакой возможности затормозить течение времени.
Этот голос только что повторил мои мысли, и я пожал плечами, не зная, что на это ответить.
– Но не унывай, – ободрил меня голос тонкой сущности, – тебе недолго придется скучать. Скоро в твоей жизни произойдут такие перемены, что ты забудешь обо всем на свете.
Не прошло и двух дней, как в моей комнате появился Тора в сопровождении известного мне по фотографии в секте Дзётайха живого и преуспевающего бога Абурауси. Недоброе предчувствие сжало мое сердце, когда эти двое, уверенно пройдя в мою комнату, устроились за низким столиком, извлекая из пакетов разную снедь и бутылки пива.
– Абурауси, – представил мне непрошенного гостя Тора, – наш благодетель и святой.
Я сухо кивнул головой. Абурауси мягким движением похлопал меня по плечу, заметив мое смущение, и произнес барственным тоном:
– Давно мы к вам присматриваемся. Что же вы, побывав в моей церкви и разузнав все наши секреты, спрятались, и нос не кажете уже такое долгое время? Нам очень не нравятся лазутчики, которые выдают себя за тех, кем не являются на самом деле. Кстати, как поживает ваш двойник, любезный композитор Иоганн Себастьян Бах? Мы бы в своей церкви очень хотели услышать его музыку.
Я растерялся и от испуга не мог произнести ни единого слова.
– Наш любезный друг задолжал мне кругленькую сумму, – заметил Тора, разливая по стаканчикам, принесенным ими с собой, пенящееся пиво, – ему некогда ходить по церквям. Он с утра до вечера трудится, стараясь скопить деньги, чтобы отдать мне свой долг.
– Ну, не скажи, – возразил ему Абурауси, – у него находится все же время, чтобы посещать концерты симфонического оркестра и дарить музыкантам роскошные букеты цветов.
– Ах, так, – притворно удивился Тора, – значит, он уже сейчас может отдать мне свой долг.
Они оба смотрели на меня своими наглыми глазами, и улыбка кривила их губы. Их молчание длилось до тех пор, пока я, собравшись с духом, не заявил им твердым тоном:
– Мне не о чем с вами разговаривать. Я вам обоим ничего не должен. Я не буду никогда иметь с вами никаких дел, чего бы это мне ни стоило.
– А расписка о получении одного миллиона иен? – воскликнул Тора.
– Вы же знаете, как вы ее получили. Денег я у вас не брал.
– Это не важно, – вскричал Тора. – Раз вы написали расписку, вы должны отдать мне деньги. Даже в полиции вам объяснят это.
– Но в полиции не знают, каким способом вы заставили меня написать расписку.
– У вас нет свидетелей, чтобы подтвердить ваши слова. У меня же найдется двести свидетелей, чтобы доказать в суде, что деньги вы получили на приобретение наркотиков, которые перепродавали втридорога несчастным наркоманам-иностранцам в парках Канадзавы.
– Но это подло, – воскликнул я и тут же вспомнил, что имею дело с мафией.
Оба непрошенных гостя довольно расхохотались.
– Вы можете меня убить, но все равно ничего не добьетесь. С вами я не буду иметь никаких дел, – заявил я и встал, давая им понять, что наш разговор окончен.
Они тоже поднялись из-за стола, но не спешили уходить.
– Есть одна девушка, очень симпатичная, – как бы, между прочим, заметил Тора, – сейчас она находится в Киото, ее очень легко может сбить машина.
– Вы этого не сделаете, – вскричал я.
– Мы даем тебе срок подумать обо всем в течение трех дней. Через три дня в Канадзавский порт входит русское судно. Нам понадобится переводчик для бесед с командой. Подумай и реши для себя, стоит ли ради незначительных услуг рисковать жизнью дорогого тебе человека, – сказал Тора, и они повернулись, чтобы выйти.
– Уберите это, – заорал я, показывая на свертки и выставленные бутылки пива на столе.
– Это небольшой подарок тебе от нас, – улыбнувшись, сказал Тора, и они покинули мою комнату.
От отчаяния я не находил себе места. Я бродил по пустым комнатам большого дома и думал о том, где можно найти миллион иен, чтобы заткнуть глотку этому нахальному подонку Тора. Если бы я мог найти покупателя, то продал бы себя за эту сумму в рабство. Время от времени меня успокаивал голос тонкой сущности.
– Ну, что ты суетишься, начни играть в их игру, но будь умней их. То, что ты попал в этот переплет, меня нисколько не удивляет, потому что люди без духовной дисциплины рано или поздно попадают в пучину порока. Но нет ничего глупее, как потерять голову в нужный момент. Успокойся и возьми себя в руки. Существуют тысячи способов того, как обвести врага вокруг пальца. Ты наивно полагаешь, что, если займешь деньги и отдашь этому бандиту, они не изобретут еще более изощренного метода, чтобы склонить тебя к сотрудничеству с ними. Ошибаешься. У этих людей нет ничего святого. Признаюсь тебе, что я всегда восхищался изобретательностью, с которой они ловят на удочку простаков вроде тебя. Но не забывай пословицу: «на любого мудреца найдется довольно простоты». Можно, конечно, пуститься в бегство, но в таком случае кто будет исправлять пороки общества, если все, подобно страусам, начнут прятать головы в песок. Борьба закаляет людей. Если они не гибнут, то становятся сильными и смелыми. От таких людей мафия шарахается сама. Потому что нет никого сильнее в мире, чем борец за правду.
– Легко тебе такое говорить, – воскликнул я, – когда ты ничем не рискуешь.
– Почему же, – убежденно воскликнула тонкая сущность, – я рискую тоже многим. Подумай только, сколько времени я потратил на тебя, и если что-то с тобой случится, то я не смогу осуществиться в тебе, то есть пойдет прахом вся моя мечта.
– Довольно болтать, – воскликнул я раздраженным тоном, подумав о Франческе, – если не можешь мне помочь никаким конкретным советом, то лучше помолчи.
Я спустился вниз и набрал по телефону номер кафе «Рюгу». Сама Мико сняла трубку.
– Ты можешь одолжить мне миллион иен? – огорошил я ее вопросом.
– Миллион иен? – ее голос в трубке от удивления принял несвойственную японскому языку интонацию. – Но зачем тебе столько денег?
– Если я их не отдам Тора через три дня, то может погибнуть один очень хороший человек.
– У меня лежит в банке один миллион, – тут же согласилась Мико, – я его сегодня же сниму для тебя.
Мы условились встретиться на многолюдном рынке Омичё. Чтобы не привлекать ничьего внимания, договорились, что она положит конверт с деньгами в пакет с овощами и передаст его мне мимоходом в толкучке на самой оживленной улице рынка.
В назначенное время я был уже на месте и нервно ходил между лотков с крабами, устрицами, щупальцами осьминогов, креветками, обложенными льдом, и всевозможной морской рыбой. Торговцы кричали во все горло, расхваливая свой товар. Я прошел мимо прилавков с овощами и фруктами и, сделав вид, что рассматриваю товар, попытался определить, нет ли за мной слежки. Мне показалось, что в этой сутолоке никому нет ни до кого дела. Одни несли пластиковое коробки со свежей рыбой, другие торговались с продавцами или придирчиво рылись в наваленных на прилавки грудах овощей, фруктов и морских продуктов, третьи просто глазели на все это великолепие. Я немного успокоился и стал продвигаться к условленному месту.
Мико вынырнула откуда-то передо мной с пакетом овощей. Я не успел и рта открыть, как она сунула мне в руку пакет и быстро-быстро засеменила своими короткими шажками в самую гущу толпы. По всему было видно, что она от отчаяния решилась на такой рискованный поступок. В последний момент я заметил в ее глазах страх.
Покинув рынок, я сунул пакет в корзину, прикрепленную к рулю велосипеда, и, как ни в чем не бывало, отправился домой. Дома я развернул конверт и пересчитал деньги. В двух пачках банковской упаковки лежал ровно миллион иен, почти десять тысяч долларов – целое состояние. Я был спасен. Спрятав пакет за книги на полку, я спокойно принялся ждать моих наглых визитеров, которые обещали прийти ко мне за ответом через три дня. О том, как я верну долг Мико, думать не хотелось.
Тора и Абурауси появились у меня вечером и с порога объявили:
– Завтра в Канадзавский порт входит русское торговое судно. Постарайся завтра ничего не планировать на день, так как ты нам будешь нужен.
Не дожидаясь моего приглашения, они присели к столу. Я вытащил из-за книг деньги и положил их перед Тора.
– Что это? – удивился он, беря в руки конверт.
– Миллион иен, который я якобы должен тебе.
Признаюсь, что мне было приятно наблюдать за растерянным видом Абурауси, который заерзал на дзабутоне, как на иголках. Однако Тора повертел конверт перед глазами, извлек обе пачки денег и прочитал на упаковке название банка.
– «Хоккоку-гинко», – произнес задумчиво он,– помнится, в этом банке хранила свои деньги Мико. Ну что же, я наведу справки, у меня есть свой человек в банке. И если она ссудила тебе эти деньги, то ей не поздоровится.
Сказав это, он спрятал пачки денег в карман.
– Это не ее деньги, – запротестовал я,– впрочем, какая разница в том, у кого я взял деньги. Давай расписку.
Тора похлопал рукой по карману, куда он положил деньги, и нагло заявил:
– Речи не шло о том, что ты вернешь долг сегодня, поэтому я не захватил с собой расписку.
– Тогда верни деньги, – закричал я, сжимая кулаки.
– Эти деньги я верну Мико. Так что ты ей не должен ничего. Миллион с процентами ты заплатишь мне, когда отработаешь.
– Но это не ее деньги.
– Если это не ее деньги, то завтра же я тебе верну твою расписку. Слово джентльмена.
Они враз встали и направились к двери. Я готов был кусать себе локти из-за своего опрометчивого поступка.
Когда они ушли, тонкая сущность разразилась целой тирадой в мой адрес о человеческом кретинизме.
– Я же предупреждал тебя, чтобы ты не занимал денег у бедной девушки, которую ты сейчас поставил перед смертельной опасностью. Неужели у тебя не хватает извилин, чтобы сообразить самому, как выбраться из этой ситуации. Они с тобой играют, как кошки с мышкой, а ты передаешь им деньги, даже не получив взамен состряпанной ими расписки. Курам на смех. Не встречал я еще подобного дуралея на белом свете.
– Да заткнешься ты или нет? – заорал я не своим голосом и грохнул кулаком по столу. – Мне и без тебя тошно.
Я выскочил из комнаты и долгое время бродил по пустым комнатам дома.
Из черной меланхолии меня вывел телефонный звонок. Я схватил трубку и услышал плачущий голос Мико.
– Тора вернул мне миллион, – сквозь слезы проговорила она, – я не могу тебе занять эти деньги.
– Они рядом?
– Да.
– Они тебе угрожают?
– Да.
– Они тебя заставили признаться?
– Да.
Она заплакала. И я в трубке слышал только ее рыдания.
– Прости меня за всё, – сказал я, – но они мне дорого заплатят за все эти штучки.
Я положил трубку и сжал кулаки. Все мое существо наполнялось гневом и решимостью к борьбе. Я мысленно объявил мафии войну. Я поклялся самому себе, что не остановлюсь ни перед чем, пока не отомщу Тора, Абурауси и всем этим ползучим гадам, которые отравляют жизнь честным людям. Я начал действовать.
Утром, как только забрезжил рассвет, я сел на велосипед и отправился в храм Дайдзёдзи в надежде посоветоваться с настоятелем Тэракута, по прозвищу Красная Птица. У меня не было времени любоваться по дороге красотами просыпающейся природы, все мои мысли сконцентрировались на одной цели: как раздавить мафию. Я чувствовал в себе прилив необыкновенной силы, как человек, вступивший на путь борьбы за справедливость.
В храме уже началось утреннее бдение дзадзэн, поэтому я решил дождаться окончания ритуала, чтобы потом наедине поговорить с учителем. Гуляя вокруг храма между могилами и напрягая все свои умственные способности, я думал о том, как мне привлечь на свою сторону учителя, обладающего столь незаурядными способностями. Непроизвольно мои ноги привели меня к военному кладбищу, где покоились русские солдаты.
На поляне перед могилами я вдруг увидел Летающего Зайца, который занимался утренней гимнастикой. Подпрыгивая в воздухе, он делал сальто-мортале, стойку на ушах и разные другие акробатические номера. Он так увлекся своими упражнениями, что не заметил, как я подкрался сзади и крикнул ему в самое ухо:
– Доброе утро!
От страха бедный матрос чуть было не отдал Богу душу.
– Разве можно так пугать человека, – воскликнул он, немного придя в себя, – так можно сделать любого заикой.
– Разве ты уже не призрак?
– Призраки тоже люди, – обиженно ответил он.
Я дружески хлопнул его по плечу и извинился.
– Что ты делаешь на кладбище в такую рань? – спросил он меня.
– Хотел посоветоваться с Тэракута, но в храме началась утренняя служба, – ответил я, – а почему ты не заходишь ко мне в гости?
Летающий Заяц пожал плечами и заметил:
– Несколько раз я хотел к тебе зайти, но ты всегда проводишь время с очаровательной подругой, поэтому я побоялся вам помешать. К тому же общение с такими, как я, наверное, не доставляет большого удовольствия.
– Зря. Я очень хотел встретиться с тобой, – соврал я, хотя, признаюсь, совсем забыл о его существовании.
– Да? – воскликнул радостно Летающий Заяц. – Ты не представляешь, какое счастье для меня общаться с живым соотечественником. Но твоя девушка?
– Она сейчас находится в Киото на гастролях. Так что я живу абсолютно один.
Я непроизвольно вздохнул. Летающий Заяц понимающе кивнул головой и спросил:
– Как твои дела?
– Отвратительно, хуже не придумаешь,
ответил я, поникнув головой.
– Что такое? – встревожился Заяц. – Расскажи мне. Может быть, я смогу тебе чем-нибудь помочь.
– Чем ты сможешь мне помочь? – задумчиво произнес я, но мне было приятно его трогательное сочувствие.
Мы сели на каменные могильные плиты, и я поведал ему о всех своих злоключениях.
– Да-а! Невеселая история, – заметил в конце моего рассказа Летающий Заяц. – Что же ты собираешься делать?
– Буду бороться с мафией.
– Как?
– Этого пока я не знаю, вот пришел посоветоваться с Тэракута, по прозвищу Красная Птица.
Летающий Заяц некоторое время сидел задумчиво, глядя себе под ноги. Вдруг его лицо оживилось, и он, повернувшись ко мне, заявил:
– Я, наверное, смогу тебе помочь.
– Как? – удивился я.
– На потопленном флоте в Цусимском проливе у меня много знакомых офицеров.
– О чем ты говоришь? – воскликнул я, безнадежно махнув рукой.
– Ты дослушай до конца, – настаивал Летающий Заяц. – Я попрошу их убедить капитанов привести все потопленные корабли в Канадзавский порт. Но тебе нужно успеть получить у мафии свою расписку до захода солнца, так как с последними лучами солнца корабли растают, как утренняя дымка.
– Но разве такое возможно? – воскликнул я, не веря своим ушам.
– В том-то и дело, что возможно. Несколько раз уже весь флот приходил нас проведать в залив Ното-ханто. Орудия в отличном состоянии, некоторые корабли изрядно поржавели. Ты бы мог продать этот флот мафии, я думаю, что моряки поймут и сами придут к тебе на выручку, а заодно и с удовольствием искупают японскую мафию в море.
– Все это так неправдоподобно, – воскликнул я.
– Беседы твои со мной тоже могут показаться кое-кому неправдоподобными, но ты же говоришь со мной.
– Верно, – согласился я.
– Так что по рукам? – обрадовано воскликнул Заяц. Я протянул ему руку, слабо веря в предлагаемую им затею.
Мы покинули кладбище, отправившись вместе ко мне на квартиру. По дороге мы подробно обсудили детали операции.
– Главное, чтобы мы с тобой не запутались в объяснениях, – орал Летающий Заяц, сидя сзади на багажнике велосипеда и обхватив обеими руками меня за талию, – и дули в одну дуду. Не забудь им сказать, что это списанные корабли, а то они тебе не поверят. Меня можешь представить им как коммерсанта-посредника.
– А если корабли не придут? – крикнул я, заглушая свист в ушах, так как в этот момент мы съезжали с горы Дзюития-мачи и выезжали на мост Камикуки-баси.
– Будь спокоен. Я сегодня же отправлюсь в Цусимский пролив для переговоров с капитанами.
Дома у меня мы до мелочей обсудили план нашего действия, и Летающий Заяц тут же отправился в дальнюю командировку, пообещав вернуться через пару дней.
Когда мою квартиру посетили грозные визитеры с намерением, окончательно прижав меня к стене, склонить к сотрудничеству, то после первых же моих слов рты открыли от удивления.
– Сколько вам нужно оружия, и какого? – спросил я, любуясь произведенным эффектом.
– Ну, чем больше, тем лучше, – оправившись, сказал Тора, – и по возможности всякого.
– Хотелось бы услышать конкретные цифры, – заявил я, как заправский торговец оружием.
Тора и Абурауси переглянулись, как бы спрашивая друг друга: «Он, что же, собрался нас разыграть?» «Да, мои милые, – ответил я им в душе, – такой розыгрыш вам еще не снился».
– Для начала, партию пистолетов Макарова и несколько автоматов Калашникова, – сказал Тора, показав этим ответом, что прекрасно разбирается в производстве советского оружия.
Я развел руками и объявил:
– Такими мелочами я заниматься не буду.
– А чем же вы будете заниматься? – обалдело спросил меня Абурауси.
Я выдержал паузу и затем обрушил на их головы фразу, от которой, как мне показалось, они даже пригнули головы.
– Я вам могу продать партию списанных военных кораблей с пушками и полной амуницией.
Они опять переглянулись и недоверчиво посмотрели на меня, но я продолжал серьезным тоном:
– Через пару дней прибудет мой эмиссар. Если вы согласны купить все корабли оптом, то он приведет эскадру прямо в Канадзавский порт. Расчет между нами произойдет прямо на берегу, не забудьте захватить с собой мою расписку.
Они смотрели на меня в полной растерянности и только хлопали глазами.
– Вы это серьезно? – наконец, вымолвил Тора.
– Серьезнее некуда, – резко ответил я ему, – вы же взяли меня за горло, достали до живого. Если вы не покупаете эти корабли, то так и скажите мне сейчас, и мы разойдемся по-хорошему в разные стороны. Если же вы согласны на эту сделку, то жду вас с деньгами в Канадзавском порту послезавтра во второй половине дня. У меня все, а сейчас оставьте меня в покое.
Тора и Абурауси вышли из моей комнаты в состоянии легкого шока. Но на прощание Тора все же бросил мне реплику:
– Если вы нас водите за нос, то пеняйте на себя, мы издевательств над собой не потерпим.
Я с нетерпением стал ожидать возвращения Летающего Зайца. К вечеру следующего дня он появился у меня на квартире и радостно воскликнул:
– Все в порядке! Флот Его Величества прибудет в назначенное время. Российские моряки нас не подведут.
Первыми в Канадзавский порт вошли броненосец «Дмитрий Донской» и крейсер «Светлана» в сопровождении миноносцев «Буйного», «Безупречного», «Громкого» и «Быстрого». Белые шеренги матросов в парадной форме, выстроившихся на палубе по обе стороны капитанского мостика, блестели на солнце белыми бескозырками, как лезвиями ножниц. Расчехленные стволы пушек грозно смотрели в сторону мирных рыбацких домиков и маяка, белеющего за речкой Оно.
От такой впечатляющей картины Тора, Абурауси и вся их черно-очковая свита разинули рты. До последней минуты они, вероятно, думали, что я вожу их за нос. У Зайца, стоявшего рядом со мной, с лица не сходила хитрая улыбка. Он посмотрел на меня многозначительно и сказал:
– Сейчас еще подтянутся остальные.
И в самом деле, через пять-шесть минут на полном ходу, пуская клубы дыма из всех труб, в порт вошел еще один большой отряд броненосцев и броненосных крейсеров. Как только они появились из-за мыса со стороны маяка, я принялся их считать, прочитывая названия на их бортах:
– Броненосец «Адмирал Нахимов» – раз, «Наварин» – два, «Сисой Великий» – три, «Владимир Мономах» – четыре, «Бородино» – пять, «Император Александр Третий», – шесть.
Эту группу замыкало транспортное судно «Иртыш».
От кораблей российского императорского флота в канадзавском порту стало так тесно, что яблоку негде было упасть. Над всем этим пространством реяли Андреевские флаги. Японские сухогрузы, рыбацкие траулеры и шхуны, стоящие у берегов, на фоне грозной военной армады походили на застывших от испуга водяных паучков.
Я подумал: «Как хорошо, что Андреевский стяг вернулся на российский флот, иначе бы мафиози заподозрили неладное». Я еще раз порадовался в душе, что вовремя успели заменить бело-синий флаг со звездой, серпом и молотом на белый дореволюционный флаг с перекрещенным с угла на угол крестом. Я был благодарен российскому адмиралтейству: «Как будто предвидели мой случай».
– Это еще не все, – воскликнул Летающий Заяц, радуясь своей затее, – сейчас подтянется арьергард из Цусимского пролива.
Так и случилось. В порт уже втискивался новый отряд кораблей: броненосцы «Князь Суворов» и «Ослябя», крейсер «Урал», два транспортных судна, и замыкал эту группу кораблей миноносец «Блестящий».
Военных кораблей в порту стало, как сельдей в бочке.
Члены террористической группы о чем-то оживленно переговаривались.
– А ты на каком служил? – спросил я Летающего Зайца.
– На «Императоре Николае Первом».
– А почему он не пришел?
– Его взяли в плен вместе с командующим третьей Тихоокеанской эскадры контр-адмиралом Небогатовым и броненосцами «Орел», «Генерал-адмирал Апраксин» и «Адмирал Сенявин».
В это время к нам приблизился Тора и спросил:
– А сколько нужно людей, чтобы управлять этими кораблями?
– Как минимум десять тысяч человек. Сейчас на кораблях неукомплектованный состав специалистов – четыре тысячи восемьсот тридцать человек. Они все профессионалы, и то только-только их хватает, чтобы управлять кораблями.
Тора побежал к Абурауси и своей черно-очковой свите. Все они, как по команде, вытащили из карманов радиотелефоны и принялись набирать номера.
Я стал считать корабли, но, досчитав до двадцати, сбился. После шестой попытки я оставил эту затею, так как, чтобы сосчитать их все, нужно было забраться на высотное здание. К нам опять направлялся Тора.
– Сколько всего пришло кораблей? – поспешно спросил я у Летающего Зайца.
– Точно не помню. Скажи, тридцать четыре.
– Сколько всего кораблей пришло в порт? – спросил подошедший Тора.
– Сорок, – ответил я для ровного счета.
– И сколько ты за них хочешь?
– Миллион коку риса, – сказал я, не имея времени подумать.
Тора вытащил из внутреннего кармана пиджака счетную машинку и стал быстро умножать килограммы риса на иены.
– Это выходит более одного триллиона иен! – обалдело воскликнул он. – Такая цена нереальна.
– Я не торгуюсь, – ответил я твердо, – сорок военных кораблей стоят одного триллиона иен.
– Но это миллиард долларов.
– Если вас не устраивает цена, то корабли сейчас уйдут в море.
– Нет, нет, постой, – жестом остановил меня Тора, – я сейчас посоветуюсь с друзьями.
И он опять побежал к Абурауси и очковой свите.
– Сколько времени ты можешь продержать эти корабли на плаву? – спросил я Летающего Зайца.
– Не более двух-трех часов. После этого они растают, как дым, вернувшись к своим местам потопления.
– Если б за это время получить деньги, – мечтательно произнес я.
Тора опять подбежал к нам и сказал:
– Хорошо. Мы согласны заплатить эту сумму, но не сразу. Нам придется собирать ее со всей Японии. Потребуется время.
– Два-три часа, не более, – ответил я.
– Но это нереально, – воскликнул Тора. – Давай заключим сделку, я обещаю, что мы выплатим тебе эту сумму в течение месяца. А для начала…
Он вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул мне.
– А для начала… Вот тебе твоя расписка. Твой долг мне в один миллион иен.
Я схватил клочок бумаги и тут же разорвал его на мелкие клочки.
– Браво, – воскликнул Тора, – будем считать, что залог нами внесен и сделка заключена. С этой минуты мы можем считать этот флот нашим.
– Но нет, – воскликнул я, – вы можете считать его вашим лишь после того, как заплатите мне последний цент.
– Но флот нужно срочно вывести в нейтральные воды с нашими людьми на борту, а то его арестуют таможенные службы и силы безопасности, – заметил Тора, окинув корабли как свою собственность.
Я пожал плечами. Этот жест можно было понять так: делайте, что хотите.
Тора от радости хлопнул в ладоши и потер руки.
– Да мы с такой силой подчиним себе китайских и малайских пиратов, – воскликнул он, – покорим весь Тихий океан и обложим данью все страны и торговые суда!
Летающий Заяц улыбнулся, а я подумал: «Ну-ну!»
– Сейчас приедут наши ребята. Со всей Японии спешат на самолетах, в поездах. Едут.
Я впервые с испугом подумал: «Сейчас, когда машина запущена на полный ход, когда вся японская мафия устремилась в канадзавский порт, чтобы пересесть на военные корабли, нужно тихонечко ускользнуть, иначе, когда все эти броненосцы и крейсера исчезнут, как дымка, бежать будет поздно и придется платить своей жизнью. Мафия во всем мире не любит шутить».
В это время в канадзавский порт уже въезжали первые машины с водителями и пассажирами в темных очках. Они бросали машины, где попало, почти бегом устремлялись к Абурауси и Тора, которые руководили переправой мафиози на военные корабли. Воспользовавшись моментом, когда на нас перестали обращать внимание, мы с Летающим Зайцем попытались незаметно ускользнуть из порта, но это оказалось практически невозможно. Все дороги, ведущие в порт, были забиты, словно в часы пик, дорогими машинами, в которых сидели мафиози в темных очках. Мы, двое русских, слишком бросались в глаза, чтобы остаться для них незамеченными. И тогда я вспомнил об узенькой велосипедной дорожке, ведущей в Канадзаву вдоль берега реки Сайгава, по которой я часто ездил на пляж. Но для того, чтобы достигнуть ее, нужно было преодолеть прибрежные поселки Оно-мати и Канаива-мати. Не теряя времени, мы с Летающим Зайцем устремились на большой мост Мурёдзи (Безмерного храма), но и эта дорога оказалась заполненной машинами с бандитами. Нам пришлось обогнуть порт с южной стороны и выйти через новый мост Оно-мати к старинной деревянной постройке рыбацкого хранилища. Здесь, на берегу, мы держали наш военный совет.
– Что будем делать? – спросил я Летающего Зайца, глядя на российскую эскадру, стоящую под парами и в любую минуту готовую выйти в открытое море.
– Нужно убираться как можно быстрее отсюда, – заметил он, – с заходом солнца корабли начнут растворяться во тьме, и тогда мафиози поймут наш обман.
Я посмотрел на небо. Солнце клонилось на запад к горизонту.
– Но с другой стороны, – продолжал Летающий Заяц, – если мы дождемся здесь темноты, то нам будет легче незамеченными пробраться в Канадзаву.
Он сказал «нам» из чувства солидарности со мной, потому что он-то в любую минуту мог отправиться в город и на него бы никто из простых людей не обратил внимания, так же, как и на российский флот, стоящий в порту. Японские рыбаки устало проходили мимо нас. Практически никто из них не смотрел в сторону военных кораблей. Вначале это меня удивило. Ведь не каждый день в Канадзавский порт входит военная эскадра, но Летающий Заяц мне пояснил:
– Военные корабли видят только мафиози. Они, как бы это объяснить, находятся под гипнозом и видят то, что не видят обычные люди.
– Ах, вот почему японская полиция и таможенная служба до сих пор не обнаружили в порту целую эскадру, – воскликнул я, осененный догадкой, – но почему тогда я тоже вижу эти корабли? Я же не мафиози.
– Ты участник этого спектакля, – заметил Заяц и расхохотался, – так сказать, незаменимое лицо всего этого действия.
И я, глядя на порт из окна рыбацкого хранилища, представил себе странную картину. Раньше я слышал, что крысы, когда слишком размножаются, начинают собираться в большие скопления, которые, подобно реке в несколько километров, движутся, пожирая все на своем пути, пока не встретят озеро или море, где они все гибнут. Обычно крысы бегут с тонущего корабля, но, когда их охватывают коллективные галлюцинации, может быть, они, как эти мафиози, входя в воду, представляют, что грузятся на корабли военно-морского флота.
Солнце коснулось кромки моря, и в то же мгновение некоторые корабли начали испускать дух. Они лопались на море, как дождевые пузыри, пуская ко дну весь свой темно-очковый экипаж. Люди барахтались в воде. Вскоре вся акватория порта, насколько хватало глаз, наполнилась барахтающимися телами в темных костюмах и темных очках. Вода в порту словно кипела от множества купающихся одетых людей. В нашу сторону плыло сразу сотни две дюжих молодцов.
– Пора нам отсюда смываться, – заметил Летающий Заяц, – а то они быстро из нас сделают решето.
Мы выскочили из рыбацкого хранилища и углубились в поселок Оно-мати. Я не на шутку испугался. Еще бы! Иметь за плечами армию преследователей в десяток тысяч мафиози – чувство не очень приятное. Пробежав метров четыреста по берегу впадающей в море речки Оно-гава, мы через мост перебрались к маяку. Впереди нас тянулся длинный пустой пляж, слева виднелись ворота синтоистского храма Хиёси-дзиндзя. Я вспомнил, как однажды оказался на дереве одноименного храма, перелетев через дорогу из моего района Касамай в Канадзаве, и мне пришла на ум одна идея. Я вытащил из кармана талисман Маклин – медальон на золотой цепочке и, нацепив его на шею, крикнул Летающему Зайцу:
– Давай спрячемся в храме.
Но Летающий Заяц не торопился. Он внимательно осмотрел местность. Живописный синтоистский храм Солнечного Доброго Предзнаменования поселка Оно-мати имел торжественный вид на фоне Японского моря, горизонт которого еще светился в лучах заходящего солнца. За ним шли песчаные дюны побережья, залитые красно-розовым светом.
– Этот храм весь на виду, – заметил Летающий Заяц, – если нас заметят со стороны берега, то нам некуда будет бежать.
Я не стал спорить, потому что мой спутник был более умудрен жизненным опытом и знал, как выбираться из подобных ситуаций. И я полностью положился на него.
Мы вышли на узкую тропинку и углубились в небольшой сосновый лес, где наткнулись на развалины старой усадьбы. Неожиданно перед нами, словно из-под земли, вырос старичок в легком летнем кимоно с мольбертом через одно плечо, фотоаппаратом через другое и с веером в руках.
– Прошу пожаловать ко мне в дом, – сказал он и указал на развалины усадьбы, – буду весьма рад гостям.
Несмотря на необычность ситуации и отсутствие свободного времени, я не смог сдержать улыбки, остановился и спросил его:
– Так где же ваш дом?
– А вот, – воскликнул старичок, показывая на руины, – разве вы не видите?
Я покачал головой, жалея выжившего из ума старца, но Летающий Заяц вдруг ухватился за его предложение спрятаться в развалинах усадьбы.
– Прекрасно! – воскликнул он. – Мы принимаем ваше предложение, только проведите нас побыстрее в какое-нибудь укромное местечко, а то за нами гонятся.
– Понимаю, – кивнул головой старец.
Он схватил нас обоих за руки и потащил по обломкам битого кирпича и цемента в глубь развалин.
– Но нас здесь легко обнаружат, – воскликнул я, озираясь по сторонам.
Мы находились на абсолютно голом месте, окруженном лишь стволами сосен.
– Не беспокойтесь, – кивнул в мою сторону старец, – я сейчас все устрою.
Он снял с плеча фотоаппарат и положил его на куски битого щебня. Оставшись с веером и мольбертом, он проделал довольно сложные манипуляции, и вдруг я увидел, что его веер растягивается во всю длину и практически закрывает со всех сторон пространство вокруг развалин. В течение нескольких секунд мы как бы оказались за матерчатой перегородкой, на которой старец стремительно рисовал красками стволы и ветви сосен с зелеными иголками.
– Это именно то, что нам надо, – воскликнул он, закончив работу и прыгнув к нам за перегородку.
И сделал это он очень вовремя, так как на тропинке показалось несколько человек в темных очках и мокрых костюмах.
Мы притихли, затаившись за перегородкой, и слышали только их тяжелые шаги. Человек шесть-семь проходили в нескольких шагах от нас, и я услышал знакомые мне голоса Абурауси и Тора:
– Далеко они уйти не могли, – говорил Тора, – мои люди видели их на опушке этого леса, сейчас мы их схватим и живьем утопим в море.
– Да уж сделай мне такую милость, – раздался сердитый голос Абурауси.
– Ой, что это? – воскликнул чей-то голос, – Никак фотоаппарат? Посмотрите-ка, какой старый, наверное, ему уже сто лет.
Группа людей разом остановилась.
– А-а, – прошептал старец, – как это я забыл убрать его с дороги. Совсем старею.
Некоторое время люди рассматривали диковинку. Затем чей-то голос сказал:
– Да ему больше ста лет. Такие фотоаппараты появились в Японии в начале революции Мэйдзи. Я такие видел в музее. – Хватит болтать! – рявкнул Абурауси. – Мы что сюда пришли рассматривать музейные экспонаты?
И было слышно, как он поддал ногой музейный раритет, который, подобно мячу, перелетел через занавеску и наши головы и ударился о ствол высокой сосны.
– Мамочки, – воскликнул старец, – мой фотоаппарат! Группа людей проследовала дальше.
Как только они ушли, мы вышли из укрытия, я обомлел, глядя на разрисованную под вид соснового леса створчатую ширму. В двух шагах ее невозможно было отличить от живого леса. Старичок подобрал свой сломанный фотоаппарат и, сокрушенно качая головой, заметил:
– Молодежь совсем перестала ценить старинные вещи.
Я принялся благодарить его за оказанную помощь, предложил починить фотоаппарат за свои деньги, но старец улыбнулся и сказал:
– Вряд ли найдется на всем западном побережье Японского моря мастер, который бы смог лучше меня сделать эту работу.
Он поклонился нам и представился:
– Накамурая Оно Бэнкити, имевший когда-то прозвище Каори – Благоуханный. Также меня величали Весь Восток, потому что я был самым искусным мастером на востоке, когда еще жил в Киото до второго года правления императора Тэнхо. А еще меня звали Пагодой Журавлиного Долголетия, потому что я дожил до третьего года императора Мэйдзи.
– Как это дожил? – удивился я.– Вы хотите сказать, что вас уже нет в живых?
– Совершенно верно изволите заметить, – ответил старец и поклонился, – я перед вами предстал в образе духа, уж извините меня великодушно. Но мне очень приятно с вами познакомиться, не каждый из живых способен увидеть меня.
Я тоже поклонился и представился ему.
– Русские? – воскликнул восхищенно Накамурая Оно Бэнкити. – Всю жизнь мечтал познакомиться с русскими.
Из нашего поселения был знаком с русскими только наш благодетель купец Дзэния Гохэй, который несколько раз втайне от сегуната совершал поездки к российским берегам. Но он дорого заплатил за это. На пятый год правления императора Каэй, где-то в 1852 году, он был арестован по доносу по делу Кабокуся (об осушении лагуны и засолении земель) и умерщвлен в тюрьме. Трое его сыновей вынуждены были сделать себе харакири, а все его состояние, оценивающееся в три миллиона золотых рё, вместе с огромным торговым флотом в двести кораблей, которые он построил в течение сорока лет, было реквизировано в княжескую казну. Это был великий изобретатель и мой благодетель, благодаря ему я освоил производство заводных игрушек.
Я благодарно погладил на груди золотую цепочку с медальоном – талисман Маклин, именно благодаря ему я обрел возможность общаться с духами умерших.
– Так за что вас хотят утопить эти молодчики? – спросил Накамурая Оно Бэнкити, кивнув в сторону исчезнувших мафиози.
– Мы им продали военные корабли, сделанные из воздуха, – сказал Летающий Заяц.
– Ах, так? – воскликнул старец, удивленно всплеснув руками. – Неужели в ваше время уже освоено производство военных воздушных кораблей?
– Мое изобретение, – похвастался Летающий Заяц и пояснил, – мы с вами в некотором роде коллеги и по духу, и по смекалке. Ведь это вы тот знаменитый мастер, который делает заводных людей, животных и птиц?
Старец кивнул головой и спросил:
– А что им не понравилось в ваших воздушных кораблях?
– На закате дня они стали лопаться, как мыльные пузыри. Но это вообще-то не те люди, которым следует продавать какое-либо оружие.
– А, – радостно произнёс старец и хлопнул в ладоши, – стало быть, вы надули бандитов?
– Вот именно, – кивнул головой Летающий Заяц, – и теперь они нас ищут, чтобы утопить в море.
Старец сочувственно покачал головой, собрал створчатую шторку в веер и предложил нам пойти на развалины его дома.
– С бандитами шутки плохи, – сказал он, подумав, – но я вам помогу, чем могу.
Он порылся в кирпичных обломках и извлек три запыленные куклы.
– Это все, что у меня осталось, – сказал он, положив перед нами куклу-обезьяну, куклу-собаку и куклу-сазана.
Затем извлек из-за пазухи три-четыре темных колобка – пороховые бомбы-шутихи и тоже передал нам.
– Вот все, что могу вам подарить, – сказал он.
Мы поблагодарили его и стали прощаться. В лесу быстро темнело.
– Куда же вы одни, – воскликнул старец, – я вас провожу до поселка Канаива к своему благодетелю Дзэния Гохэй.
Мы не стали возражать, и старец проводил нас к буддийскому храму Хонрюдзи (Подлинного Дракона) секты Истинной Веры Чистой Земли. По дороге он нам показал чайный домик Какудзёан – Кельи Рогатых Вершков, который во втором году правления императора Генроку посетил знаменитый поэт Мацуо Басе и оставил свои стихи.
У ворот храма Хонрюдзи нас встретил сам Дзэния Гохэй в парадном хаори с золочеными гербами и широким хакама. В своем пышном одеянии он походил на вельможного князя. Мы поклонились ему, он – нам.
– Вот, привел вам гостей, – сказал Бэнкити, представляя нас, – они нуждаются в помощи, потому что за ними гонятся бандиты.
– Не беспокойся, старина, – сказал именитый купец, – я знаю, что такое преследование. Помогу всем, чем смогу.
Накамурая Оно Бэнкити горячо распрощался с нами и, передав нас из рук в руки Дзэния Гохэйю, откланялся. Мы оказались в довольно красивом дворике храма, на коньке крыши и вратах которого был изображен золотой дракон. Когда я его разглядывал, в какой-то момент мне показалось, что дракон подмигнул мне и незаметно вильнул хвостом.
– Милости прошу, – радушно приветствовал нас купец, усаживая за низкий столик в чайной беседке Мацухося (Погоня Сосновых мачт),– весьма рад услужить любезным гостям из России, к которой я питаю самую искреннюю любовь и уважение. В свое время неоднократно совершал поездки к берегам России, и в открытом море часто встречался с русскими кораблями, и капитаны дарили мне подарки, и мы пили чай и угощали друг друга саке и русской водкой. Одна подзорная труба, подаренная мне моим другом – капитаном, сейчас выставлена в музее.
Я смотрел на знаменитого мореплавателя и, возможно, контрабандиста и сравнивал его лицо с его изображением знаменитого скульптора Токада, чье произведение выставлено во дворе начальной школы поселка Канаива-мати. Мощный волевой подбородок, отважный взгляд говорили о незаурядной личности моряка, о его твердой воле и крепком духе. Живьем он казался еще более солидным и внушительным, чем на пьедестале.
– Вы не представляете, как я мечтал в свое время, что Япония покончит с политикой закрытых дверей, и мы сможем ездить друг к другу в гости, – продолжал он, – там, где запираются двери, всегда народ глупеет.
Он еще не докончил фразы, как во дворик через открытые ворота храма ввалилось человек пять-шесть в темных очках. У меня сердце ушло в пятки. Хотя уже стемнело, и мы сидели в чайном домике при слабом мерцании красного фонарика, почти не привлекая внимания, нас все же могли обнаружить. Я приставил палец к губам и тихо произнес:
– Тс-с, нас ищут именно эти люди. Если они нас здесь найдут, то нам несдобровать.
Дзэния Гохэй понимающе кивнул головой и замолчал.
Люди в темных очках обошли весь дворик, заглянули в чайный домик и, к моему удивлению, никак не прореагировали на мое присутствие. От страха у меня засосало под ложечкой, но именитый купец сохранял полное присутствие духа, которое каким-то образом передавалось мне и Летающему Зайцу. Люди вышли за ворота, и я услышал на улице голос Абурауси:
– Ну что, никого нет в храме?
– Ни единой души.
– Куда же он мог деться? – спросил сам себя Абурауси. – Не провалился же он сквозь землю.
– Они не могли выйти из поселков Оно-мати и Канаива-мати. Нами все кругом оцеплено, – раздался голос Тора.
– Прочесать еще раз каждый дом, каждый кустик, – распорядился Абурауси, – устроить засаду у музея Дзэния Гохэй и расставить посты у выхода к реке.
«Но что это? – подумал я, теряясь в догадках. – Выходит, бандиты, глядя в упор, не видели меня. Как это объяснить?»
И тут я услышал знакомый мне голос:
– Очень просто, ведь ты находишься в моем храме.
Нет, эти слова не принадлежали купцу-мореплавателю, который продолжал хранить молчание, глядя сурово на врата храма, со мной говорил дракон, мой наставник и неотступный учитель. Я впервые поблагодарил его в душе от всего сердца. Не знаю, что случилось бы со мной, если бы в эту минуту я находился в другом месте.
– Не стоит благодарности, – кивнул в мою сторону головой дракон с конька крыши храма, и его глаза в темноте блеснули красным светом.
На улице все стихло.
– Нам нельзя сейчас пробираться к реке Сайгава, – сказал Летающий Заяц, – иначе по пути нас могут схватить люди Тора и Абурауси.
– Что же делать? – вскричал я в отчаянии.
Дзэния Гохэй, хранивший до этого глубокое молчание, вышел из задумчивости и молвил:
– Вам лучше повернуть в сторону порта, обогнуть их заслоны с востока и рисовыми полями выйти к реке Сайгава.
– Но кто нас туда проведет? – спросил Летающий Заяц. – Я не знаю дороги.
– Я знаю одну женщину, которая может вас провести через узкие улочки Канаива-мати у них под носом прямо к реке, – сказал купец, – она живет в соседнем храме Рюгендзи (Драконового Источника). Это совсем рядом, шагах в двадцати отсюда. Я вас провожу.
Мы встали из-за столика, и вышли на улицу. На небе даже при свете уличных фонарей сияли яркие звезды. Далеко на востоке разгоралось зарево появляющейся из-за горизонта огромной красной луны.
– Этой ночью будет светло, как днем, – ахнул я, глядя на ночное небо, – трудно нам будет добраться до Канадзавы незамеченными.
Чтобы отвлечь мое внимание и успокоить, Летающий Заяц как бы между прочим спросил у купца:
– А кто эта женщина, с которой вы хотите нас познакомить?
– В старые времена, чтобы воспитывать рожденного ею ребенка, она встала из могилы и разносила на продажу сладкий сироп.
– Серьезная женщина, – похвалил ее Летающий Заяц, – я что-то о ней уже слышал.
– Не с нее ли рисовал портрет известный художник Маруяма к своей картине «Женщина, торгующая сладким сиропом», – спросил я, вспомнив, что и я где-то видел подобный сюжет.
– Возможно, – уклончиво ответил купец.
Мы вошли в храм Рюгендзи буддийской секты Содосю, и нас тут же встретила женщина, легенда о которой ходила по округе уже не одно столетие. Сколько я ни пытался напрячь память, мне никак не удавалось сравнить картину художника Маруяма с подлинником. Я совсем забыл черты лица той женщины, изображенной на картине. Купец объяснил женщине цель нашего прихода, и она, не говоря ни слова, понимающе кивнув головой, скрылась в храме. Через минуту она появилась с кувшином сладкого сиропа и фарфоровыми чашками. Угостив нас всех по очереди тут же у ворот своего храма, она сказала, что готова оказать нам эту маленькую услугу. Мы стали прощаться со знаменитым купцом и мореплавателем Дзэния Гохэйем. Пожимая мне руку по европейскому обычаю, купец смотрел на меня грустными глазами. Возможно, в эту минуту он вспомнил о своих погибших сыновьях, которым пришлось вспороть себе животы.
Огромная луна поднялась уже над горизонтом и осветила синим мерцающим светом мирно засыпающий поселок Канаива-мати. Женщина повела нас по тихим улочкам мимо храма Донюдзи (Вхождение в Путь) буддийской секты Тэндайсю. Глядя на ее хрупкую фигуру со спины, я подумал, что если бы мне пришлось с ней встретиться в дневное время где-нибудь на улице, то я ни за что бы не принял ее за женщину из легенды. Она была совсем неприметной и походила на тысячи простых японских женщин.
Мы прошли уже метров триста, как сзади нас раздались быстрые шаги. Мы юркнули в открытые врата Храма Кайгэцудзи (Морской Луны) буддийской секты Содосю и затаились в тени навеса колокольни. Две тени шмыгнули в освещенном проеме ворот. Мне показалось, что это были Тора и Абурауси. В этом храме я уже не мог надеяться на помощь своего дракона, бандиты могли меня легко обнаружить. Некоторое время мы сидели на корточках за перилами лестницы, ведущей на колокольню. Над крышей храма светила огромная синяя Морская Луна, льющая свой свет на набегающие на берег волны. Женщина показала пальцем на двухэтажную пристройку храма и шепотом сказала мне:
– Там, на втором этаже, квартировал известный писатель Муросэй Сайсэн в молодые годы. Впечатления о своей жизни здесь он описал в своем романе «Монастырь у моря».
Я посмотрел на женщину – призрака, на храм Морской Луны, где жил когда-то Муросэй Сайсэн, на огромную луну, сияющую призрачным светом, на Летающего Зайца, олицетворяющего собой потусторонний мир, и подумал: как все это похоже на волшебный сон, и если бы не реальная опасность в образе моих преследователей-бандитов, то вся эта история могла сойти за сказку. Далекие звезды безучастно взирали на меня с черного небосклона, и я подумал: «Возможно, что сказка – это тоже когда-то и кем-то прожитая жизнь, свидетелями которой остались разве что эти далекие звезды».
Женщина тронула меня за плечо и жестом показала на врата храма. Я понял, что нужно идти. До тропинки, идущей вдоль правого берега реки Сайгавы, мы добрались без приключений. Женщина рассталась с нами, пожелав счастливого пути.
Вдвоем с Летающим Зайцем мы долгое время шли по тропинке вдоль правого берега реки Сайгавы и почти забыли об опасности, как вдруг справа в камышах раздался резкий шум, и я вскрикнул от неожиданности. Потревоженная птица, похожая на сазана, выскочила из кустов прямо нам под ноги и с криком взмыла в воздух. У меня и у Летающего Зайца сердце ушло в пятки от страха. Придя в себя, мы дружно рассмеялись. На противоположном берегу реки Статуя Свободы на здании гостиницы «Санта Моника» в лучах прожекторов приветливо помахала нам своим бетонным факелом.
Подойдя к Канадзаве, мы с Летающим Зайцем решили по Новому Мосту – Синбаси переправиться на левый берег реки из-за опасения встретить на оживленных улицах города людей Тора и Абурауси, которые сразу же нас признали бы. После общей тревоги, прокатившейся по всей Японии, город был наводнен бандитами. Мне необходимо было добраться до своей квартиры в районе Касамай, взять паспорт, без которого я не мог выехать из Японии, и собрать свои вещи. По левому берегу Сайгавы мы прошли под Большим Сайгавским Мостом, и нашли в общей свалке два брошенных велосипеда. Я чувствовал смертельную усталость не столько от дороги, сколько от всего пережитого, поэтому с радостью уселся на велосипед и надавил на педали. Мы быстро проскочили под мостом Сакурабаси (Сакуры-вишни), Сита-кику-баси (Нижним Мостом Хризантемы), выехали на дорогу и по Верхнему Мосту Хризантемы собрались было выскочить на правый берег реки, но тут мой зоркий глаз заметил четырех молодых парней в темных очках, стоявших по обе стороны моста. Я сделал резкий разворот и крикнул Летающему Зайцу:
– Засада! Поворачивай назад!
Бедный Заяц чуть не слетел с моста от страха. Он так надавил на педали, что его велосипед сделал в воздухе сальто-мортале и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, стремительно обогнал меня. Я заметил, что Летающий Заяц был трусливее меня, я даже не мог предположить, как он мог служить на военном корабле «Императоръ Николай Первый» с такой легкоранимой психикой. Я обернулся и увидел, как четверо парней в темных очках бежали к черной машине марки «Чейзер». «Вот и начинается настоящая погоня», – подумал я, проскочив на красный свет светофора в конце моста. Летающий Заяц последовал моему примеру. Мы со всего разгона въехали по крутому подъему на левобережный холм и понеслись вниз по Храмовой улице – Тэра-мачи, где располагалось более семидесяти буддийских храмов. Мимо нас по правую сторону промелькнули храмы Хосюдзи (Драгоценного Собрания), Кэйдзякудзи (Лавровой Молодости), Сёрюдзи (Светлой Ивы), Тёкюдзи (Долгой Вечности), а по левую сторону– монастырь Юсанин (Умиротворенной горы), храмы Мёходзи (Чудесного Закона), Рицудзодзи (Стоящего Будды), Тайэндзи (Великого Круга). Я оглянулся и увидел, что Летающий Заяц, изо всех сил давя на педали, летит за мной, словно по воздуху, но еще дальше на всей скорости мчится черный «Чейзер», так же, как мы, не соблюдая правила уличного движения. И расстояние между нами с каждой секундой сокращается. У меня ветер свистел в ушах, и я только успевал прочитывать названия храмов: слева – Фукукэндзи (храм Молящегося взгляда), Сёгэцудзи (Сосновой Луны), справа – Когандзи (храм Высокой Скалы). Перед храмом Сейгакудзи (Правильного Учения) я резко повернул руль влево, но в эту секунду сзади на меня налетел Летающий Заяц, и мы, перекувыркнувшись несколько раз в воздухе, кубарем покатились по мостовой. Как нас не задавили машины, можно только диву даваться. Я вскочил на ноги и ухватился за ушибленное колено, Летающий Заяц стоял на ушах возле салона красоты, наши велосипеды с изогнутыми колесами лежали среди апельсинов и бананов зеленщика.
– Бежим, – крикнул я Зайцу, перепрыгнув через напуганного до смерти торговца овощами, и устремился в глубь боковой улочки. Проскочив храм Мёрюдзи (Чудесного превращения), я оглянулся и увидел, как Заяц, пришедший в себя, изогнувшись, сделал прыжок с головы на ноги и со всех ног бросился вслед за мной, в то же мгновение заскрипели тормоза и черный «Чейзер» на всей скорости, сделав крутой вираж, чуть не врезался в стеклянные двери салона красоты. Я выскочил на небольшую площадку и заметался между тремя храмами: Микодзи (Трех Сияний), Сейходзи (Западной Стороны) и Мёрюдзи (Чудесного превращения), или имеющего в народе другое название Ниндзя-дэра (храм ниндзя). В последнюю секунду я юркнул в него, затащив с собой Летающего Зайца. Несмотря на поздний вечер, храм был полон посетителей. Мы в два прыжка преодолели кассу и по лестнице устремились вверх на второй этаж. Смешавшись с экскурсантами одной из многочисленных групп, мы поднялись еще на этаж выше, и я попытался через окно выглянуть на улицу.
Черный «Чейзер» стоял напротив храма, водитель в темных очках звонил кому-то по телефону, других трёх парней не было видно. Я потер виски, соображая, как выбраться из мышеловки, в которую мы сами добровольно запрыгнули. Я посмотрел в другое окно – на запад: далеко внизу виднелись улицы чайных домиков, где жили гейши. Мне в голову не приходило ни одной умной мысли.
– Что будем делать? – спросил я у Летающего Зайца, но он только развел руками.
– Долго нам здесь не отсидеться, – продолжил я, – скоро они все соберутся, оцепят здание и начнут группами под видом экскурсантов проникать в храм. Можно, конечно, некоторое время играть с ними в кошки-мышки, благо что здесь имеется двадцать девять лестниц с потайными ходами, секретными нишами и скрытыми туннелями. Но когда они заполнят все здание, то нам уже некуда будет деться, и мы попадем к ним в руки.
Летающий Заяц от моих слов задрожал, как осиновый лист. И тут меня осенило.
– Есть выход! – воскликнул я.– Рискованный, но все же выход.
– Какой? – пролепетал с надеждой в глазах Заяц.
– Помнится мне, профессор Тэракута, рассказывая мне об этом храме, упомянул об одном забытом убежище. Когда-то в средние века этот храм через колодец во дворе сообщался с дворцом князя Маэда. Подземный ход был прорыт прямо под рекой Сайгавой.
– Но прошло столько времени, – воскликнул Заяц, – если этим ходом никто не пользовался, то он мог обвалиться.
– Может быть, может быть, – произнес я задумчиво, – но у нас больше не остается никаких шансов на спасение. Нужно попробовать.
Заяц опять задрожал всем телом, а я, открыв створки окна, заглянул во внутренний дворик. Откуда-то сверху прямо в колодец спускалась веревка, я дотянулся до нее рукой и попробовал на прочность. Веревка оказалась почти новой. Тут я заметил через нижнее боковое оконце, как двое молодых людей в темных очках поднимались по лестнице на второй этаж. Они озирались по сторонам, как будто ища кого-то.
– Может быть, нам попытаться найти другой выход? – произнес дрожащим голосом Заяц.
– Поздно, они поднимаются сюда, – сказал я, хватая одной рукой Зайца за пояс, другой сжимая веревку.
Перегнувшись через перила, я вместе с Зайцем вывалился во внутренний дворик и, обдирая ладонь веревкой, как по канатной дороге, соскользнул прямо в колодец. Заяц трепыхался под моей рукой, как пташка, попавшая в лапы кошки, но не издал ни единого писка. Так мы погрузились в темноту глубокого колодца.





 3

Мы долго шли по подземному туннелю. Кое-где он сужался настолько, что нам приходилось ползти по-пластунски, я разорвал джинсы и ободрал до крови все колени. В одном месте нам пришлось по очереди, словно кротам, прорывать себе ход в осыпавшейся глине, но отступать было некуда. После долгого изнурительного труда мы опять очутились между стен туннеля, выложенных камнями. Обессиленные и измученные, мы, наконец-то, пробились к выходу. Туннель кончался, крутая каменная лестница поднималась вверх. Наши глаза, привыкшие к темноте, вдруг увидели вверху ослепительную полоску света. Мы зажмурились и ахнули от удивления. Пока мы пробирались по туннелю, прошла целая ночь, и там, наверху, сиял всеми лучами солнца день. Робко приблизившись к кованой двери, мы сквозь щель, откуда пробивался яркий солнечный луч, рассмотрели приземистое здание Арсенала в Тридцать Аршин – Сандзюкэн-нагоя и часть крепостной стены Замка. Но наше удивление еще более возросло, когда у ворот Арсенала мы заметили двух охранников в самурайских доспехах и с пиками на плечах.
– Похоже, что мы попали сюда не вовремя, – заметил я,– кажется, идут киносъемки какого-то исторического фильма.
Летающий Заяц фыркнул и, глубоко вздохнув, сказал:
– Вот уж как начнет не везти, так всю дорогу не везет.
Я попробовал приоткрыть двери, они с трудом подались, но шарниры заскрипели так громко, что охранники, переполошившись, посмотрели в нашу сторону. Мы, словно мышки, затихли за дверью. Охранники продолжали ходить возле входа в Арсенал, как ни в чем не бывало, и мы успокоились. Я думал, как отвлечь их внимание, чтобы нам незаметно выскользнуть из этого убежища, и вдруг вспомнил о бомбах, подаренных нам мастером Оно Бэнкити. Я зажег фитиль у одной бомбы и катнул ее в щель приоткрытой двери. Бомба покатилась по склону горы вниз, проскочила между их ног и взорвалась в кустах, метрах в двадцати от Арсенала. Охранники, взяв пики наперевес, бросились в сторону взрыва. Мы с Летающим Зайцем выскочили из туннеля и бросились в сторону синтоистского храма Одзаки-Дзин-дзя (Хвостатого Мыса). Но по дороге я вдруг остановился, как вкопанный, с открытым ртом. Вместо университетских корпусов, где размещались экономический и другие, не переехавшие еще в Какума-кампус факультеты, я вдруг увидел самый настоящий замок в той первоначальной планировке, как он был задуман князем Маэда при строительстве в 1592 году.
От взрыва моей бомбы началась паника. К Арсеналу бежали начальник охраны и другие самураи. Мы затаились в кустах и наблюдали, как зрители в кино за происходящим на экране.
«Час от часу не легче, – думал я, – куда же мы попали? Не могла же киносъемочная группа за одну ночь перестроить весь замок и выстроить такой великолепный дворец с анфиладами коридоров и роскошными виллами внутри крепостной стены». Единственное, что я узнавал из прежних строений, так это Арсенал, и то он выглядел как-то по-иному, новее.
– Что произошло? – спросил начальник стражи у перепуганных охранников.
– Что-то взорвалось в кустах, – ответил один из них, показывая в сторону взрыва моей бомбы.
– Что это могло быть? Не заметили?
Охранники растерянно покачали головами. На главной башне дворца открывались окна-бойницы и из них высовывались головы воинов. В некоторых длинных галереях-коридорах из-за раздвинутых фусума выглядывали испуганные лица служанок и фрейлин. Мне на глаза никто в европейской одежде не попадался.
Начальник стражи повернулся к самураям и приказал:
– Прочесать территорию замка и сада!
Самураи, придерживая руками мечи и полы юката, бросились в разные стороны. Мы кубарем скатились с холма и побежали к ближайшему уединенному павильону в тени могучих криптомерии, окруженному естественной оградой из высокого бамбука. Но, добежав до половины нашего пути, мы поняли нашу ошибку. В павильоне раздался женский смех и звуки кото. Однако отступать было некуда, позади нас на дорожке, идущей к павильону, могла появиться в любую секунду вооруженная мечами охрана. Мы заскочили за ограду и очутились в небольшом ухоженном саду с искусственным холмиком и озером. Тут же, возле струящегося мини-водопада, стояла маленькая синтоистская пагода с красными воротами тори размером в человеческий рост, а в двух шагах от неё – крохотный чайный домик, размером с собачью конуру. Мы на коленях вползли в чайный домик и затаились. На дорожке у входа в бамбуковую ограду павильона появился начальник стражи с двумя самураями. Они нерешительно потоптались на месте, но не посмели углубиться дальше криптомериевой аллеи. Припав к земле, мы с замиранием сердца наблюдали за действиями начальника охраны. Казалось, что его смущало само его появление в этом месте. Он переглянулся с самураями, и мы услышали его приглушенный голос:
– Не будем же мы нарушать из-за мелочей покой господина, отошедшего от деятельной жизни.
Самураи понимающе кивнули головами. Все трое разом повернулись и ушли прочь. У нас непроизвольно вырвался общий вздох облегчения. Но мне показались странными две вещи. Во-первых, во время паники и тревоги, охватившей весь замок, здесь продолжали жить, как будто ничего не случилось. Продолжала звучать музыка, слышался женский смех. И это несмотря на то, что взрыв был хорошо слышен здесь. Во-вторых, меня озадачило само поведение начальника стражи, отдавшего приказание прочесать территорию замка и сада, а здесь струсившего сделать и два шага. Чья же это запретная обитель в неприступной крепости? И куда мы попали? За последние сутки у меня в голове все так перемешалось, что я перестал давать оценку всему происходящему и лишь принимал все, как есть. К тому же у меня практически не было времени обо всем подумать.
Мы сидели с Летающим Зайцем в домике, упершись коленями в потолок, и через низкий вход пытались рассмотреть, что происходило в павильоне.
На какую-то минуту раздвинулись сёдзи галереи, выходящей в сад, я увидел знакомое женское лицо. Глазам своим не поверил. Это была Мико в бело-розовом кимоно с сине-золоченым поясом.
– Мико-чан! Мико-чан! – жалобно заскулил я из чайного домика, как затравленная собака из конуры. – Мико-чан, подойди сюда.
Мико с удивлением посмотрела в нашу сторону, одела легкие гэта и засеменила по гравийной дорожке к чайному домику.
– Кто там? – спросила она, остановившись на полпути. Я назвал себя.
– Но меня зовут не Мико, а Харуко, и я вас совсем не знаю, – удивленно заметила она. – Как вы туда попали?
Если бы не теснота конуры, я бы развел руками.
– Вы можете выйти?
Я попытался это сделать, но тут же понял, что мы крепко застряли. Заяц фыркнул, когда я нечаянно надавил ему на живот локтем, стараясь освободиться, и воскликнул:
– Нельзя ли полегче? Я извинился.
– Так вы там не один? – удивилась Мико-Харуко. – Но как вы туда забрались? Там трудно поместиться даже одному человеку. Этот чайный домик игрушечный.
Если бы она только знала все наши приключения, то не спрашивала бы. Нужда заставит забраться и не в такое место. Мы пытались высвободить свои тела из конуры, но нам это никак не удавалось.
– Сейчас я позову гоинкё (старого хозяина), он вам поможет, – сказала она и быстрым шагом отправилась к павильону.
На этот раз из галереи вышли в сад еще четыре женщины в сопровождении мужчины средних лет, с веселой улыбкой и умными глазами, очень похожего на незнакомца из универмага. В руках он держал обнаженный меч. От вида сверкающего клинка у меня сердце ушло в пятки. Женщины остановились в пяти шагах от нас, а мужчина, подойдя к чайному домику, занес меч над головой. Я приготовился предстать перед Создателем и, прощаясь с жизнью, пробормотал первые пришедшие мне на память слова молитвы. Сверкнула в воздухе молния, и наш домик разлетелся на две половины, освободив нас из плена живыми и невредимыми. Мужчина расхохотался, видя наши скрюченные позы, но тут же пришел в изумление.
– Христианские миссионеры? Но как вы сюда попали?
Я вспомнил, что подобный вопрос о христианских миссионерах он мне уже когда-то задавал. Но второй вопрос о том, как мы сюда попали… Ах, если б мы это знали сами! Но почему он нас принял за миссионеров? На шее у Зайца висел крестик, у меня болтался дьявольский талисман Маклин. Может быть, всех европейцев здесь принимали за них?
– Это вы наделали столько шуму в замке? – опять спросил он, не дождавшись нашего ответа.
Я утвердительно кивнул головой, глядя с опаской на его обнаженный меч. Мужчина поймал мой взгляд и отбросил меч в сторону. У женщин улыбки тоже сменились удивленными гримасами. Вероятно, они не ожидали обнаружить в игрушечном домике двух европейцев. Мужчина, видя также нашу рассеянность, не стал больше задавать вопросов, а пригласил нас в дом. Мы встали, разминая затекшие ноги, и я опять подумал: «Как странно, они слышали о панике в замке, но продолжали делать вид, что это их не касается. Все это очень странно!»
В павильоне мужчина усадил нас на дзабутоны за низкие столики с бутылочками саке и закуской. И столики с лакированной посудой, и створчатые ширмы с позолотой – все бросалось в глаза своим изяществом и необыкновенной роскошью. Одна из женщин, как ни в чем не бывало, принялась играть на кото. Другая – налила из бутылочки рюмку саке мужчине. Девушка, похожая на Мико и назвавшая себя Харуко, принесла из внутренних покоев два влажных полотенца и передала их нам. Я вытер полотенцем лицо и руки и, положив его на колени, закрыл свои драные джинсы. Мужчина, опрокинув в себя рюмку, посмотрел, на меня и спросил:
– Так кто же вы?
– Русские. А вы?
– Я одиннадцатый князь Маэда Харунага, – ответил он, прищурив левый глаз, и добавил, улыбаясь: – отстраненный от власти в мае этого года сёгуном Токугава Иэхару за слабоумие и распутство.
Я ушам своим не поверил.
– Вы князь Маэда Харунага? Куда мы попали?
– В канадзавский замок княжества Кага.
– А какой сейчас год?
Женщины смотрели на нас, как на людей, свалившихся с луны.
– Второй год правления императора Тэммэй (Небесного Света).
«Батюшка, родный!» Я мысленно перекрестился. Через туннель Храма Чудесного Превращения нас занесло в далекое прошлое. Я судорожно стал пересчитывать в уме года, переводя на европейское летоисчисление, и у меня вышел 1782 год. С ума сойти можно! В России правила императрица Екатерина Вторая.
– Вас уже кто-нибудь видел в замке? – спросил опальный князь Маэда.
– Нет. Нам удалось пройти незамеченными мимо охраны.
– Это хорошо, – заметил князь, – если обнаружат вас здесь, то отрубят вам головы.
Мурашки пробежали у меня по спине. И я подумал: «Как это они в прошлом могут отрубать нам головы? Ведь мы еще не родились в то время, ни я, ни Летающий Заяц». Но умирать все равно не хотелось, даже в прошлом.
– Вы знаете, что европейцам, появившимся в Японии без разрешения сегуната;' грозит смертная казнь? – спросил князь.
Мы кивнули головами.
– К тому же здесь под угрозой смерти запрещена миссионерская деятельность.
– Мы не миссионеры.
– Кто же вы?
– Как бы вам это попроще объяснить, – начал я, почесав затылок, – мы пришли из грядущего.
– Как? – воскликнул восхищенный князь. – Спустились с Неба?
– Не совсем так. Мы попали в Замок через подземный туннель, идущий из Храма Чудесного Превращения – Мёрюдзи.
– Откуда вам стало известно о туннеле? – взволнованно воскликнул князь Маэда. – О нем не знает даже мой племянник Наринага, который сейчас правит княжеством Кага.
– Так, значит, двенадцатым князем является Маэда Наринага? – воскликнул я, пропустив мимо ушей вопрос князя.
– Да, сын моего старшего брата Сигэмити.
– А почему не ваш сын?
– У меня нет сына, – ответил князь.
Я смутился за бестактность своего вопроса, извинился и подумал, что мне бы не мешало лучше знать историю.
– Ничего, – успокоил меня князь, – где вам знать то, чего вы не знаете.
– Однако, – заметил я, – нам достаточно известно о вашей эпохе.
Князь с интересом посмотрел на меня, а я старался припомнить, что мне известно об этом времени.
– Вы можете предсказывать будущее? – недоверчиво спросил он и переглянулся с женщинами.
– Как интересно! – заговорили те наперебой.
Я посмотрел в сторону Летающего Зайца и, к моему удивлению, увидел, что он уминает за обе щеки яства, расставленные на его столике, раньше я за ним ничего подобного не замечал. И тут мне пришла в голову мысль, что в данный момент Заяц совсем не мертв, он так же, как и я, пребывает в прошлом и так же, как я, имеет все основания жить полнокровной жизнью. Однако сама категория этой жизни до нашего рождения показалась мне странной. Я ощупал свое тело и не ощутил никаких изменений. Но что мы представляем для них, этих людей, живших двести лет назад? Мне было интересно знать, как они нас воспринимают: как духов или призраков, сошедших неизвестно откуда, или как подобных себе простых смертных? И я, обращаясь к женщинам, спросил:
– А как мы выглядим?
– Как европейцы, – воскликнули они в один голос.
– Это понятно. Но не находите ли вы в нашем облике и манерах чего-либо странного?
– И в вашем облике, и в ваших манерах все странно, – ответили они и засмеялись.
– Это понятно, – повторил я, стараясь добиться желаемого ответа, – но не кажется ли вам что-то особенно странным, что отличало бы нас от вас.
Женщины опять засмеялись и заявили:
– Все отличает вас от нас.
Я безнадежно махнул рукой, но тут мне на помощь пришел сам князь Харунага.
– Вы, вероятно, хотите знать, чем вы, люди грядущего, отличаетесь от нас, смертных?
– Вот именно, – вскричал я обрадовано.
– Ну, во-первых, вы странно говорите, совсем не похожим на нашу речь языком, но, как ни странно, мы вас понимаем.
И я вспомнил, что еще в саду обратил внимание на то, что они все выражаются, как герои исторических фильмов, которые я привык смотреть по телевидению.
– Во-вторых, – продолжал князь, – вы странно одеты, но даже не это главная причина нашего удивления – от вас исходит какой-то странный запах и слабое сияние. Вы чем-то похожи на ангелов, спустившихся с неба.
Я понюхал свое тело, но кроме запаха пота ничего не почувствовал.
– Ах, вот что! – воскликнул я.– Стало быть, мы все же чем-то отличаемся от вас.
– Мы об этом вам и сказали, – опять засмеялись женщины и попросили: – предскажите нам наше будущее.
Я почесал затылок и вдруг вспомнил монаха Тэракута, который предсказал судьбу императору Николаю Второму. «Еще бы, – подумал я, – ему было легко предсказывать известные вещи, которые он сам все пережил. Попробовал бы он на моем месте предсказать судьбу этим женщинам, которых он и в глаза не видел». Но вдруг мне пришла в голову идея, и я, обращаясь к девушке, похожей на Мико, сказал:
– Ваша пра-пра-правнучка через двести лет будет иметь свое кафе под названием «Рюгу» («Дворец морского дракона») на улице Катамати в Канадзаве.
Девушка покраснела и посмотрела на князя, который улыбнулся. И я сразу же вспомнил слова Мико, когда она хвасталась мне в постели о своем княжеском происхождении.
Женщины наперебой стали спрашивать меня о своей судьбе, но я только развел руками.
– Ну, надеюсь, мне вы не откажете предсказать мою судьбу, – обратился ко мне князь, прекратив жестом женский галдеж.
Его умные глаза смотрели на меня доверчиво и серьезно. Я напряг все свои мыслительные способности, пытаясь вспомнить страницы истории княжества Кага, прочитанные мною в зале библиотеки Канадзавского университета. И кое-что мне удалось вспомнить.
– Вы доживете до второго года правления императора Кёва (Обретенная Гармония), который наступит через двадцать лет. Настоящий десятый правитель сёгуната Токугава Иэхару умрет через четыре года, а император – через семь лет.
– Значит, я переживу двух императоров, – обрадовано воскликнул князь, – а как долго будет жить моя жена Масако?
Я стал искать глазами среди женщин жену князя, но он, улыбнувшись, заметил, что ее нет среди присутствующих, она живет отдельно в особняке в другой части Замка. Я развел руками, потому что ничего не знал о судьбе жены князя.
– А что еще вы можете предсказать? – спросил меня интересованный князь.
Я продолжал вещать о будущем:
– В ноябре будущего года случится большое наводнение на Реке Храма Великая Святость – Дайсейдзи-гава. А еще через год будет большой неурожай и много людей умрет голодной смертью. На следующий год после смерти нынешнего императора произойдет раскол между Старым и Новым Храмами секты Истинного Учения – Синею.
И тут мне в голову влетела дата одного исторического события, от которой я подпрыгнул на дзабутоне. Обернувшись к Летающему Зайцу, я хлопнул его ладонью по спине и спросил:
– А ты знаешь, как мы с тобой можем попасть из Японии в Россию?
От неожиданности он выронил палочки и вытаращил на меня глаза.
– Девятого декабря этого года из порта Сироко в сторону Эдо выйдет торговое судно «Синсё-мару» с капитаном Дайкокуя Кодаю и семнадцатью членами экипажа. Мы смогли бы наняться к ним на судно в качестве матросов. По пути судно попадет в шторм, потеряет управление и через восемь месяцев его дрейфом отнесет к российским берегам.
От этого сообщения Летающий Заяц чуть не лишился дара речи, его глаза подернулись поволокой и наполнились слезами от нахлынувшей на него ностальгии по родине. Ни князь, ни женщины не поняли моих слов, так как я говорил с Зайцем по-русски. Они ждали от меня новых пророчеств, но мне в голову больше ничего не приходило. И я подумал: «Оказывается, как легко пророчествовать и предсказывать будущее, нужно просто очень хорошо знать историю и с этими знаниями постараться попасть в прошлое. Возможно, все великие предсказатели именно так и делают».
На некоторое время я отвлекся от мыслей о прошлом и будущем, так как три служанки князя и три гейши из района Восточных Улиц Чайных Домиков – Хигаси-чаягай (Ханагай) принялись играть на кото, сямисэн и барабане, исполняя Танец с зонтиками – Касамай. И я опять с грустью вспомнил о паспорте, который лежал в моей квартире Баба-апато района Касамай-иттёмэ, и думал о том, как мне выбраться без него из Японии. После танца женщины спели несколько песен и зажгли свечи и фонари, так как начало смеркаться. Весь вечер мы с Летающим Зайцем тянули из рюмочек саке, и я ловил себя на мысли, что с удовольствием выпил бы пива. Поздно вечером князь отпустил трех гейш, и их унесли в паланкинах дворцовые слуги в район Ханагай. В одном из паланкинов отбыла и Харуко. Князь предложил нам заночевать у него в павильоне, и нам постелили в просторной комнате. Лежа в темноте, я слышал, как ворочается с боку на бок на своей постели Летающий Заяц.
– Ты почему не спишь? – спросил я его.
И он мне признался, что весь вечер думал о возвращении в Россию на судне «Синсё-мару».
– Представляешь, – говорил он мне, – если я сейчас вернусь в Россию, то к началу русско-японской войны мне будет уже сто сорок пять лет, и меня, может быть, не призовут на военную службу, и я уцелею.
– И как же ты собираешься пережить свой год рождения? – спросил я.
Он задумался. Да, вместе нам было над чем поломать голову.
На следующее утро князь меня одного пригласил к себе в кабинет и заговорщицким тоном спросил, не смогу ли я ему поставить из России большую партию огнестрельного оружия. От такого предложения я пришел в крайнее замешательство и подумал, что огнестрельное оружие и в прошлом, и в настоящем, и в будущем будет иметь в Японии повышенный спрос.
– Зачем вам оружие? – воскликнул я.– Неужели вы хотите бороться с его помощью с домом Токугава? Но подождите немного, придут корабли американского адмирала Пэри и пушками откроют вашу страну. И падет сёгунат вместе с домом Токугава, и император выйдет из заточения и перенесет свою столицу из Киото в Эдо, который наречет Восточной Столицей. И откроется ваша страна для всего мира и станет одной из самых сильных держав.
Князь с жадностью ловил каждое мое слово, и в его глазах загорались искорки воодушевления и радости.
– Но когда придет это время?
Я прикинул в уме и назвал срок:
– Через восемьдесят восемь лет.
– Но, по вашим словам, меня уже не будет на этом свете, – улыбаясь, заметил князь.
– Тем более глупо бороться с сёгунатом, когда я назвал год его падения, – воскликнул я.
– Вы правы, – подумав, сказал князь, – так что нам остается терпеливо ждать лучших времен и наслаждаться радостями жизни.
Мне казалось, что в ту минуту он произнес самые мудрые слова, которые я когда-либо слышал. Мы заговорили о женщинах, и князь попросил меня просветить его и помочь ему ликвидировать пробелы в его познаниях по общению с европейскими женщинами. Я подумал, что в княжестве Кага он должен был слыть большим донжуаном и дамским угодником. Имея более скромный опыт, я все же рискнул рассказать ему по секрету о моих приключениях на острове Фиджи, и князь, принеся из библиотеки глобус, просил меня показать те острова и страны, откуда прибыли милые создания, осчастливившие меня в ту незабываемую ночь. В конце нашей конфиденциальной беседы князь позволил мне располагать в его доме любой служанкой, кроме гейши Харуко. Я поблагодарил его, но в эту минуту в комнату вошла служанка, поклонилась и доложила, что прибыл племянник Его Сиятельство князь Маэда Наринага с двумя эмиссарами из Эдо от сёгуна Токугава Иэхару, и они просят аудиенции с князем. Князь приказал служанке привести в кабинет Летающего Зайца и, заперев нас обоих в стенном шкафу, принял неожиданных гостей.
Мы с Летающим Зайцем, сидя в шкафу, услышали довольно странный разговор.
– Многоуважаемый дядя, – начал свою речь сиятельный племянник, – прежде всего, прими уверения в моем самом искреннем к тебе уважении. Ты знаешь, с каким почтением я отношусь к тебе, и никогда по своей воле я не нарушил бы твоего покоя, но эти господа, прибывшие из Эдо, утверждают, что ты в своем доме прячешь иностранцев.
У меня екнуло сердце, а Летающий Заяц от волнения забил ногой чечетку. Я обхватил его руками и прижал к своей груди.
– Что это? – вдруг раздался знакомый мне голос– Кажется, в этом шкафу кто-то есть?
И я, к своему ужасу, узнал голос Абурауси.
– Не беспокойтесь, – спокойно заявил князь Харунага, – это крысы.
– Как? В твоем доме завелись крысы? – воскликнул сиятельный племянник. – Завтра же пришлю к тебе крысолова.
– Извините, но вы во всей Японии не найдете более искусного крысолова, чем я, – воскликнул другой, еще более знакомый голос, – позвольте заглянуть в этот шкаф.
– Это Тора, – пролепетал испуганный Заяц, – мы пропали.
– Не стоит утруждать себя столь высокому гостю столь низменным трудом, – заметил князь.
– И все же я загляну, – сказал Тора, и мы услышали его шаги, приближающие к нам.
Мы оба ахнули и закрыли глаза. Мы ждали своего появления на свет Божий, но вместо этого услышали шум раздвигающейся фусума соседнего шкафа.
– Ну что? – спросил Абурауси.
– Здесь никого нет, – сокрушенно ответил Тора.
– Я же вам сказал, что это крысы. А они живут под полом.
Послышался шум задвигающейся фусума и удаляющиеся шаги Тора.
– Мне странно слышать это, – раздраженно заметил князь, переходя в наступление, – мало того, что вы напичкали мой дом шпионами и соглядатаями, вы еще взялись выдумывать разные истории о якобы моих связях с иностранцами. Постыдитесь. Я добровольно сложил с себя полномочия, ушел в отставку, отошел от всех дел, но вы продолжаете преследование даже здесь, в моем доме, в моем затворничестве.
– Дядя, я никогда бы не осмелился нарушить твой покой, – умоляюще воскликнул сиятельный племянник.
– Я говорю не о тебе, – резко оборвал его князь, – эти господа набрались наглости явиться ко мне, не имея на руках никаких доказательств о моих связях с иностранцами. Мало того, что они всю жизнь отравляли мое существование пасквильными доносами на меня сёгуну, считали каждый мой грош, не трачу ли я его на оружие. Я понимаю, что богатое состояние княжества Кага у всех правителей и недругов вызывает зависть. Еще бы, миллион коку риса, когда в стране даже с доходом в тридцать коку риса семья считается уже даймё. Многим бы хотелось прибрать к рукам или поделить такое состояние между собой. Поэтому и пошли в ход вымыслы о связях с иностранцами, когда они поняли, что все деньги я тратил не на усиление своей военной мощи, а на развитие искусств и ремесел. Да, я продолжал собирать самых умелых ремесленников со всей Японии, развивая самобытные искусства золочения, лакировки, фарфорового производства кутани, творения знаменитых кимоно Кага-Юдзэн. Канадзава, благодаря развитию этих ремесел, стала одним из самым богатых и культурных городов после Киото, Осака и Эдо. И это тоже не всем нравится на восточном побережье. Поэтому они и вынудили меня уйти в отставку, обвинив в разврате и слабоумии.
– Извините, дядя, – вскричал расстроенный сиятельный племянник, – но разве бы я посмел…
– Я тебя не виню, ты это прекрасно знаешь. А эти господа пусть убираются из моего дома ко всем чертям.
Мы услышали за перегородкой возню, бормотание и шум удаляющихся шагов. Затем все стихло. Князь подошел к шкафу и выпустил нас. Мы, упав на колени, стали его благодарить.
– Не стоит благодарности, – остановил он нас жестом, – если бы что случилось, мне пришлось бы силой оружия защитить долг гостеприимства.
– Но мы больше не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, – заметил я, – тем более после того, как распространился слух о нашем нахождении здесь. Мы понимаем, что наше дальнейшее пребывание в гостях у вас делает небезопасным не только нашу, но и вашу жизнь. Засим позвольте нам незаметно исчезнуть из Замка.
Князь не стал нас удерживать, но спросил, что мы намереваемся делать.
– Через подземный ход мы постараемся вернуться в Храм Чудесного Превращения (Мёрюдзи), – ответил я, – а затем попробуем добраться до порта Сироко, откуда судно «Синсё-мару» отправляется в Россию.
– Сейчас будет сложно пробраться к потайному входу в подземный туннель возле Арсенала, – заметил князь, – в Замке усилена охрана. Подождем до ночи, а там увидим.
Мы не стали возражать, и князь нас отпустил.
Вскоре в Замок прибыли носилки с гейшами из квартала Ханагай, и князь сразу же вызвал нас к себе в кабинет.
В кабинете кроме него самого была только гейша Харуко. Князь предложил нам чаю и сказал, улыбаясь:
– Есть одна идея, как вам незаметно выбраться из Замка.
– Какая? – воскликнули мы оба в один голос с Летающим Зайцем.
– Мы вас нарядим гейшами, и слуги Замка отнесут вас в квартал Ханагай в паланкинах двух прибывших гейш, которых я оставлю у себя на ночь. Харуко поможет вам связаться с верными мне буддийскими монахами из Храма Чудесного Превращения (Мёрюдзи), и те проводят вас под видом своих собратьев через Киото до порта Сироко. Но это нужно сделать сейчас, потому что ни у кого не вызовет подозрение, если я отошлю обратно гейш из-за своего плохого настроения.
От восхищения я хлопнул в ладоши.
– А вот усы вам придется сбрить, – улыбаясь, заметил князь, – иначе, если обнаружат усатую гейшу в паланкине, то тогда раскроется наш обман не только стражей Замка.
Мне с сожалением пришлось расстаться с усами, которые я долгое время бережно отращивал и холил. Когда я снимал с себя джинсы и рубаху, то из карманов посыпались бомбы и заводные игрушки мастера Оно Бэнкити. Князь с интересом стал рассматривать эти диковинки и просил меня дать им объяснения. Когда я рассказал ему об их применении и показал в действии, князь только диву давался, восхищаясь прогрессом человеческой мысли. А когда я заметил, что эти вещи были созданы за сто сорок лет до моего появления в княжестве Кага, князь с изумлением спросил:
– Тогда что же создано в ваше время?
Когда я стал ему рассказывать о существовании телефона, телевизора, компьютера и автомашины, он мне просто не поверил. И я ему уже не стал говорить об изобретении самолетов, подводных и космических кораблей. Князь с опаской возвратил мне все эти вещи и заметил:
– Не дай Бог, если они раньше времени попадут в руки сёгуната.
За неимением карманов, я рассовал все эти дары доморощенного мастера в рукава женского кимоно, примерил женский парик, Харуко помогла мне и Летающему Зайцу нанести на лицо макияж. Посмотрев на себя в зеркало, я впервые в жизни увидел себя в образе японской гейши. Брови и глаза были так искусно подведены Харуко, что я походил на японку с голубыми глазами, но вот мой большой нос все портил.
Я посмотрел на Летающего Зайца и расхохотался. Со своими сверкающими и бегающими глазами в женском кимоно, висящем, как на вешалке, на его тощей фигуре, он походил на портовую шлюху. Глядя на меня, Летающий Заяц тоже хохотал до слез. Не знаю, кем я казался ему в своей женской одежде. Хохотали до слез также и князь, и Харуко. Мы сердечно простились с князем и служанками, и он, выведя нас из павильона и напустив на себя сердитый вид, распорядился позвать носильщиков. Дюжина сильных носильщиков принесла из замка три паланкина. Первой разместилась гейша Харуко, глядя украдкой на нас, не в силах подавить свою улыбку. Когда мы забирались в свои паланкины, я услышал голос князя, дающего наставление начальнику носильщиков по поводу нашего маршрута:
– Так как я сегодня не в духе и отпускаю трех гейш раньше времени, даже не угостив их, то вы пронесете их не через южные или северные ворота, как обычно, а через восточные главные Исикавские ворота и через парк Кэнрокуэн.
Слуги, привыкшие к причудам князя, покорно кивнули головами, взвалили на свои плечи паланкины с нами и мелкой рысцой устремились в сторону Дворца. В душе я восхитился предусмотрительностью князя, который посылал кортеж незнакомой шпионам дорогой. Через шторки паланкина я с замиранием сердца любовался красотой и великолепием дворца, сгоревшего, к сожалению, во время революции Мэйдзи. Перед моими глазами проплывали анфилады галерей и покоев самого богатого княжеского рода в Японии. Самураи в золоченых кольчугах и шлемах несли охрану или разгуливали по внутреннему дворику, переговариваясь о политических делах. Фрейлины двора в невиданной красоты кимоно Кага-Юдзэн играли в волан на лужайке вблизи крепостной стены. Слуги в шелковых и парчовых одеждах сновали взад-вперед с подносами и низкими столиками, уставленными фарфоровой и лакированной посудой с множеством всевозможных яств. Все это великолепие красоты и изящества было наполнено ароматом редких цветов и щебетом голосистых птиц. Здесь била ключом и наслаждалась собой радостная жизнь, купалась в своей неге сладостная лень. Здесь сон превращался в реальность, а сладострастное томление всегда насыщалось и обретало свою цель.
Мы подошли к большим Исикавским воротам Замка, и наш кортеж остановил бдительный начальник стражи. Он посмотрел за занавеску первого паланкина, улыбнулся и приветливо кивнул Харуко. Затем он наклонился надо мной, и я увидел его выпученные глаза, когда же он заглянул в носилки Летающего Зайца, то сплюнул и выругался.
– Совсем спятил наш старый господин, – сердито проворчал он, – и где только он выискивает таких образин. Вот, что значит, искать спасение от пресыщения.
Я удивился, услышав, что начальник стражи назвал князя Маэда Харунага старым господином. В этот год ему исполнилось всего сорок девять лет.
Кованные железом массивные ворота Исикавской башни с грохотом отворились, и нас пронесли по мосту, перекинутому через глубокий ров, заполненный водой, от величественных крепостных стен Замка, сложенных из каменных глыб, в сторону красивейшего в Японии парка Кэнрокуэн, встретившего нас прохладой и звонким пением цикад. Я впервые любовался красотой парка из-за шторок средневекового паланкина. Мало чем изменился парк с того времени, но некоторые деревья выглядели моложе. Я не увидел роскошной виллы Сэйсонкаку, построенной в стиле Сёин тринадцатым князем Маэда своей вдовствующей матери. Нас пронесли по едва узнаваемым местам, которые еще не взялся перестраивать племянник князя Наринага, мимо рукотворного пруда Касумига-икэ, воспроизводящего очертания и ландшафты озера Бива. Посредине пруда виднелся нисколько не изменившийся, все тот же остров Хораи-дзи-ма, засаженный соснами карасаки. Возле каменного фонаря Котодзи наши носилки остановились, и слуги дали нам некоторое время полюбоваться этим изысканным пейзажем рукотворной природы. Нам показали также каменный Мостик Летающих Гусей, Мостики Любования цветами и Любования Луной, Зеленый Водопад, пруд Хисаго-икэ, обсаженный ирисами, другой каменный фонарь, привезенный Тоётоми Хидэёси из корейского похода и чайный домик Югаотэй, построенный восемь лет назад.
Когда нас вынесли из Парка Кэнрокуэн, я пребывал в легкой прострации от всего виденного, подобно варвару после приема у китайского богдыхана. Наша процессия двигалась на восток по оживленным улочкам средневекового города, пересекла реку Асаногаву, почитаемую жителями Канадзавы как женщину в отличие от реки-мужчины Сайгавы, и вошла в квартал чайных домиков Ханагай, обители самых красивых гейш всего западного побережья Японии. Дома в квартале гейш выглядели совсем не так, как в кварталах особняков самураев. Если там улицы состояли из глухих каменных оштукатуренных стен, скрывая от посторонних взоров жизнь воинов, протекающую во внутренних двориках и в солидных домах с высокими черепичными крышами, то эти легкие домики были вполне доступны для всех посетителей, и лишь изящные деревянные решетки на окнах и дверях хранили тайны овеянной романтикой обители восточных жриц красоты и любви.
При вступлении нашего кортежа в район чайных домиков меня вдруг охватило трепетное волнение, то ли оттого, что по улицам среди красивых женщин расхаживали с бесцеремонным видом самураи, опоясанные мечами, то ли оттого, что мы с Летающим Зайцем в женских одеждах вступали в квартал, где женское тело было так доступно каждому, но я никак не мог унять свою дрожь. Вероятно, такое же чувство охватило и Летающего Зайца, испуганное лицо которого, я увидел, выглянуло на секунду из-за занавески паланкина.
Севернее квартала гейш вниз по реке Сайгава тянулись дома и лавки ремесленников и ружейных пехотинцев, а выше, на склонах горы Утацу-яма (Зайца и Дракона), возвышалось множество буддийских храмов, откуда молчаливые Будды благословляли любой полезный людям труд.
Наши носилки остановились возле дома, где жила гейша Харуко. Мы с Летающим Зайцем тоже выгрузились из наших паланкинов и стали разминать затекшие ноги. Харуко отпустила носильщиков. В прихожей мы услышали плач грудного ребенка, со второго этажа спустилась старуха-нянька, держа перед собой завернутую в разноцветные пеленки малютку. Это, вероятно, была незаконнорожденная дочь князя – пра-пра-прабабка Мико. Харуко бросилась к девочке, вырвала ее из рук старухи и тут же стала кормить ее грудью, нисколько не стесняясь нас, впрочем, мы с Летающим Зайцем стояли в прихожей в женских платьях. Малютка вскоре успокоилась и сладко заснула. Харуко показала нам своего ребенка, и я с интересом смотрел на маленькое создание, которое по цепочке должно было передать жизнь через два столетия одной из моих возлюбленных в городе Канадзаве.
Вскоре Харуко отправилась к монахам в храм Чудесного Превращения Мёрюдзи, оставив нас со старухой и своей дочерью. Уходя, она сказала нам:
– Если что-нибудь случится со мной по дороге, и я не вернусь к часу собаки, то обратитесь к настоятелю буддийского храма Рюкокудзи (Страны Дракона) на горе Утацу-яма. Это мой дядя. Я предупрежу его.
Ее не было более четырех часов, но в час птицы, когда солнце стало клониться на запад к Японскому морю, мы с Зайцем, сидя у окна, услышали легкие шаги ее гэта по мостовой. Мы облегченно вздохнули, раздвинули решетки окна и только собирались поприветствовать ее возгласом: «О-каэринасай!», как увидели двух самураев, преградивших ей путь у входа в дом.
С ужасом мы опознали в этих самураях наших преследователей – лже-эмиссаров дома Токугава Тора и Абурауси.
– Где иностранцы? – спросил Тора, заступая Харуко дорогу и держа руку на эфесе меча.
– О чем это вы? – воскликнула Харуко, побледнев и отступив на несколько шагов.
– Не строй из себя дурочку. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, – заорал на нее во все горло Тора.
Мы застыли у окна, как две восковые куклы из галереи мадам Тюссо в Лондоне. Взгляд Харуко упал на нас, и она непроизвольно вскрикнула:
– Спасайтесь!
В следующее же мгновение мы успели заметить, как в воздухе блеснул меч Тора и рассек ей грудь. Мы кубарем скатились по лестнице со второго этажа, перепрыгнули через спящую старуху, выхватив у нее из рук младенца. Заяц со всего маху головой вышиб решетку окна, выходящего во двор, и мы босиком, теряя на бегу парики, пустились бежать с малюткой по кривым, узеньким улочкам чайного города. Мы бежали в сторону Каннон-мати, городка богини милосердия Каннон, расталкивая на своем пути ремесленников и купцов, гейш и буддийских монахов. Добежав до Моста Небесных Богов Тэнсин-баси, мы повернули в лес и стали подниматься по крутым склонам Горы Зайца и Дракона Утацу-яма, продираясь сквозь непроходимую чащу, разрывая в клочья на себе дорогую женскую одежду, подаренную князем, кимоно Кага-Юдзэн. Бедная малютка, наоравшаяся до хрипоты в моих руках, вдруг стихла, и я остановился, как вкопанный, от испуга и ужасной мысли, что в этой безумной гонке нечаянно задушил младенца. Но маленькие глазки-пуговки девочки в эту минуту с интересом озирались по сторонам, рассматривая диковинные растения в лесу. Летающий Заяц тоже остановился и с нежностью погладил ее крохотные ручонки. От его прикосновения девочка вновь разоралась.
– Ну вот, что ты сделал? – накинулся я на Летающего Зайца. – Ребенок только-только успокоился, а ты его опять растревожил.
Летающий Заяц взял у меня из рук девочку и стал баюкать, но она верещала пуще прежнего.
– Может быть, она хочет кушать? – сделал предположение он.
– Так накорми ее, – съязвил я, – может быть, ты ей грудь свою дашь?
Заяц виновато улыбнулся и сунул девочке в рот палец. Она сразу же перестала реветь, схватила губами палец и стала сосать, как соску. Матрос с броненосца «Императоръ Николай Первый» с восхищением смотрел на маленькое детское личико и нежно качал на руках это крохотное создание. Глядя на них растроганно, я подумал, что, вероятно, у Летающего Зайца просыпаются неведомые ему доселе отцовские чувства, потому что в его руки, привыкшие баюкать пушечные шестидюймовые снаряды, впервые попало что-то такое, отчего стоит задуматься над смыслом жизни. И точно! Я угадал его настроение. Повернувшись ко мне, он вдруг предложил:
– А давай удочерим ее.
– Ты с ума сошел, – воскликнул я, – ты совсем забыл, где мы находимся и какие опасности нам приходится преодолевать. Нет, ребенка нужно срочно вернуть матери.
– Но ее же зарубили мечом, – с сожалением и надеждой заметил Летающий Заяц.
– Этого мы еще не знаем. Может быть, она только ранена. К тому же у девочки есть родственник, настоятель храма Рюкокудзи (Страны Драконов).
Летающий Заяц не стал со мной спорить, и мы продолжили наш подъем по крутому склону горы Утацу-яма. Когда мы достигли вершины горы, солнце коснулось кромки моря, раскинувшегося вдали, насколько хватало глаз. Там, далеко за горизонтом, простиралась наша Россия. А внизу под нашими ногами, в долине лежала Канадзава, обтекая улочками, словно кругами, Замок и парк Кэнрокуэн, готовая в любую минуту превратиться в неприступную крепость. Эти мирные домики, где зажигались ночные фонари и откуда доносились вкусные запахи готовящегося ужина, где жили мирные ремесленники, смиренные монахи, очаровательные гейши, в любую минуту могли превратиться в баррикады, а их обитатели взять в руки мечи, алебарды и ружья, чтобы встать на защиту своего князя.
Стоя на вершине горы Утацу-яма (Зайца и Дракона) и глядя на вечернюю Канадзаву, я впервые задумался над этимологией слова «дзибун», что означает сам, как часть чего-то целого.
Солнце утонуло в море. Быстро смеркалось. Нам нужно было срочно разыскать Храм Страны Драконов – Рюкокудзи, где нас ждал дядя Харуко, но найти храм было не так просто. Во-первых, мне показалось, что храмов намного больше, чем на самом деле, вероятно, наличествовали еще несгоревшие храмы. Во-вторых, русло реки Асано-гава проходило совсем в другом месте – ближе к горе. В-третьих, многие храмы стояли не на своем месте, так как обвал горы, происшедший в шестнадцатом году правления императора Мэйдзи, снес многие храмы со склона горы в долину. В-четвертых, между храмами не было тех улиц, которые я привык видеть, потому что разрешили селиться мирянам в Святом Городе лишь после революции Мэйдзи. В-пятых… Одним словом, мы находились в почти незнакомой для меня местности. Долгое время я не мог найти монастырь Каннонъин (Богини Милосердия) секты Сингонсю. Вместо монастыря мы наткнулись на Храм Рёгандзи (Конечного Желания) и чуть было не налетели на монахов.
– Прячься, – крикнул я Летающему Зайцу, увлекая его в кусты.
Когда монахи прошли мимо, он спросил меня:
– Неужели мы должны прятаться от всех?
– Лучше не попадаться на глаза монахам этого храма.
Летающий Заяц недоуменно воззрился на меня.
– Храм Рёгандзи принадлежит секте Дзёдосю (Чистой Земли), которая поддерживает сегуна Токугава Иэхару, монахи практически являются тайными шпионами центральной власти в княжестве, тем более что княжеская семья исповедует религию секты Содосю (Высшего Проникновения). Только среди монахов этой секты мы можем найти союзников.
Летающий Заяц, видя мои знания истории, полностью доверился мне. А я подумал, что политика – это такое изобретение дьявола, которое делает людей несчастными, превращая их жизнь в ад, когда сильные мужские руки вместо детей привыкают баюкать снаряды и когда вместо любви друг к другу люди начинают убивать друг друга. Но мне не оставалось ничего другого, как продолжать поиск выхода из нашей сложной ситуации, приспосабливая координацию понятий и ценностей своего времени для навигации среди скал и подводных рифов в той сложной далекой эпохе с ее политической констелляцией и скрытной борьбой между местными князьями, центральной властью сёгуната и бессильным императором.
Мы обошли стороной храм Дзюкёдзи (Культивирования Долголетия) секты Дзёдосю, где были канонизированы в святые семеро инициаторов крестьянского рисового бунта, поднятого незадолго до революции Мэйдзи, которым князья Маэда отсекли головы, вышли на вершине горы к княжескому храму Хосэндзи (Источнику Сокровищ), где никого не встретили, спустились в долину мимо монастыря Дэнтоин (Передающего Светильника), прошли храмы Косёдзи (Широкой Ясности), Сюрюдзи (Верующего Дракона), Рэнсёдзи (Лотосового Света), Мёодзи (Чудесного Согласия), Сэйёдзи (Западного Воспитания), Райкёдзи (Грядущего Учения), Синкюдзи (Вечности Дракона), Рэнкакудзи (Памяти Лотоса). Возле храма Гэссиндзи (Лунного Сердца) у меня чуть не подкосились ноги от усталости. Я сел на каменную ступеньку храма и сказал Летающему Зайцу:
– Не могу больше, хоть убей, но не сдвинусь с места. Я вспомнил, что в более поздние лучшие времена в этом районе насчитывалось более сорока буддийских храмов, сейчас же их оказалось в два раза больше.
– Этот храм Рюкокудзи (Страны Драконов) искать без карты все равно, что иголку в стогу сена, – заметил я, вздохнув.
Летающий Заяц мне ничего не ответил, на руках у него мирно спала малютка, держа его палец во рту. И в эту минуту я вдруг явственно услышал голос моего дракона:
– Буддийское сердце, подобно Луне, недостойно пыли мирской, дар поэта Небу подобен своей чистотой.
Я воздел свои глаза вверх и увидел на крыше храма Гэссендзи (Лунного Сердца) лежащего дракона, который, подмигнув мне, показал язык.
– Ну и как? – спросил он меня. – Ты еще не нашел Страны Детей?
Я скривил рот, сделав кислую физиономию, и стал массировать икры своих ног. Дракон потянулся и зевнул. Мимо нас прошла толпа монахов, возвращающихся после сбора милостыни. Они подозрительно покосились в нашу сторону, Летающий Заяц спрятал малютку за пазуху, дракон, глядя на нас с крыши, рассмеялся. Я хотел спросить у монахов дорогу, но раздумал, встал, и мы вновь отправились на поиски. Пройдя Храм Рэнкакудзи (Памяти Лотоса) и свернув возле храма Мёкокудзи (Чудесной страны) вправо, мы дошли до Храма Кокакудзи (Обретение Света), затем, повернув влево, мы стали подниматься в гору мимо лестницы, ведущей к храму Синдзёдзи (Истинного Становления). Перед этим храмом девочка в руках Летающего Зайца проснулась и вдруг засмеялась, от неожиданности мы остановились, как вкопанные. И вдруг я вспомнил, что храм Синдзёдзи пользуется у канадзавских детей большой известностью, потому что находился под покровительством буддийской богини детей Кисимодзин, которая в древности тысячами пожирала детей, пока на нее не снизошло раскаяние и просветление. После чего она стала святой, покровительствующей детям. Страшная легенда. Но для детей, вероятно, страшные сказки имеют притягательную силу. Недаром наши дети так любят Карабаса из сказки о Буратино и Золотом Ключике. Впрочем, японская богиня детей Кисимодзин чем-то походила на Карабаса Барабаса, который также любил детей, создав для них кукольный театр, был требователен к своим куклам-артистам и за их непослушание наказывал семихвостой плеткой. Такие мысли мне пришли в голову однажды в той прежней, будущей жизни, когда я побывал на детском празднике и увидел на дворе храма горы сломанных игрушек, принесенных детьми со всей Канадзавы на панихиду своей богине Кисимодзин.
Мы хотели пройти мимо храма, но девочка вдруг разразилась таким плачем, что нам не оставалось ничего другого, как подняться по лестнице в храм Синдзёдзи (Истинного Просветления).
Во дворе мы встретили лысую старуху – монашенку. Увидев девочку в наших руках, она воскликнула:
– Спешите лицезреть богиню Кисимодзин. Она как раз десять минут назад посетила наш храм и сейчас совершает трапезу в правом приделе пагоды.
Я бросился со всех ног посмотреть на живую богиню, но Летающий Заяц задрожал от страха и спросил старуху:
– А она не съест нашу малютку?
– Что вы, – воскликнула старуха, – она не ест детей уже более двух тысяч лет. Наверное, забыла, какое детское мясо на вкус.
Но Зайца эти слова совсем не успокоили, он продолжал держать девочку за пазухой и мелкими шажками пятился к воротам храма. Я же, заскочив в пагоду, лицезрел живую богиню, очень похожую на Карабаса Барабаса из сказки о Буратино и Золотом Ключике. Ее длинные волосы свисали лохмами на плечи, массивный подбородок выдавался далеко вперед и почти отвисал до груди, глаза выпучено смотрели в миску, а уши торчали в разные стороны, но я нисколько не удивился ее страшному виду. Я знал, что на востоке, чем ужаснее выглядел человек, тем быстрее мог стать небожителем. Я не удивился, однако весь задрожал от страха. Еще бы. Не каждый день видишь богиню в образе чудовища. Перед Кисимодзин стояло около ста блюд из тофу, приготовленных по киотскому рецепту, и она пожирала их с таким аппетитом, как будто постилась последние две тысячи лет.
– Приятного аппетита, – пробормотал я растерянно и только после этого вспомнил, что в Японии, в отличие от европейского обычая, никто во время еды не желает друг другу приятного аппетита.
От неожиданности богиня Кисимодзин прервала свою трапезу и воззрилась на меня. У меня мурашки пробежали по спине, а под ложечкой засосало от страха от мысли, что меня тоже сейчас могут сожрать.
– Ты кто? – спросила меня богиня Кисимодзин.
– Русский, – ответил я, чувствуя дрожь в коленках.
– А-а, – протянула богиня Кисимодзин и вновь принялась за еду, всем своим видом показывая, что я состою из несъедобного мяса.
Я постарался взять себя в руки и успокоиться, но дрожь никак не покидала меня, особенно тряслись мои руки в длинных рукавах женского кимоно. Они тряслись и болтались в разные стороны, я, наконец, понял причину этой тряски. Мне показалось, что в рукава моего кимоно забрались крысы или, по крайней мере, мыши. Я в ужасе стал их выворачивать наизнанку, и на татами посыпались заводные железные игрушки мастера Оно Бэнкити – обезьянка, собака и фазан. Они бились головой о пол, дергались в конвульсиях, как паралитики, делали скачки вверх и в сторону, поднимая такой грохот в храме, что в пору было затыкать уши.
Богиня Кисимодзин опять оторвалась от трапезы и воззрилась на меня и на ожившие игрушки.
– Кто здесь шумит? – спросила она недовольным тоном.
– Это не я, – поспешил я отвести от себя подозрение, показывая пальцем на скачущие игрушки, – это они.
– А кто их сюда принес?
– Я. Но они были абсолютно неподвижны. Я даже их не заводил. Они спокойно лежали у меня в рукаве кимоно.
– Как не заводил? – спросила удивленная Кисимодзин, нахмурив густые брови. – Ты хочешь сказать, что они сами завелись?
– Вот именно, – пробормотал я в отчаянии, сам еще не веря в превращение неживой природы в живую, – как это произошло, я не могу объяснить.
– Странно, – отодвинув миски, сказала Кисимодзин, рассматривая трепыхающиеся игрушки, – странно, самозаводящиеся игрушки, я вижу такое впервые в своей жизни.
– Но может ли быть такое? – воскликнул я.– Ведь существуют законы физики, которые отрицают возможность создания перпетуум мобиле.
Не знаю, слышала ли от кого-нибудь Кисимодзин о вечном двигателе, но она вдруг хлопнула в ладоши и громко заорала на весь храм:
– А-а, понимаю! Сейчас я понимаю! Небо, наконец-то, простило мои грехи. Это знак Неба, посланный мне свыше, во имя искупления моих грехов за тысячи съеденных мною младенцев в прошлом. О, как я рада, как я счастлива! Это души съеденных мной младенцев вселились в эти игрушки.
Она упала на колени и расплакалась. Игрушки, услышав подобные речи, прибились от страха к моим ногам, а затем вновь попрыгали в широкие рукава моего кимоно Юдзэн.
– Наконец-то я получила долгожданное благословение от Неба, – орала исступленно Кисимодзин, забыв о еде, размазывая слезы по щекам и массивному подбородку. – О, русский, ты словно посланник Неба, принесший мне такую радостную благую весть. Проси, что хочешь, все сделаю для тебя.
И она поползла ко мне на коленях, пытаясь обнять меня за ноги. Я в ужасе отпрыгнул к двери храма и закричал:
– Мне ничего не надо.
– Тогда вот что сделаем, – подумав, решила она, – пусть они служат тебе верой и правдой. А когда они станут тебе не нужны, то отошли их на Небо или принеси их мне.
Я тут же согласился с ней и выскочил из храма, вспомнив, что через сто восемьдесят лет именно такая традиция и должна установиться в Канадзаве, когда дети один раз в год, 29 апреля, будут приносить горы сломанных игрушек на панихиду своей богине Кисимодзин.
Во дворе меня ждали Летающий Заяц с маленькой девочкой и святая старуха.
– Ну, как? – в один голос спросили они меня.
– Впечатляющая сцена! – вымолвил я с облегчением, вытирая на лбу пот.
Летающий Заяц без меня уже успел расспросить старуху о местонахождении храма Рюкокудзи (Страны Драконов), который оказался совсем рядом – в двадцати шагах, вверху, на горе. Женщина уговаривала Летающего Зайца оставить девочку в храме, но тот ни за что не соглашался, опасаясь, что у богини Кисимодзин могут проснуться прежние инстинкты. Я обратил внимание на то, что двор храма Синдзёдзи выглядел несколько иначе, отсутствовало кладбище, куда были перенесены из Осака останки известного артиста театра Кабуки третьего поколения, исполнявшего женские роли, Накамура Утаэмона. Простившись с настоятельницей храма, мы спустились по лестнице, прошли двадцать шагов и стали подниматься в гору по другой лестнице, ведущей в храм Рёкокудзи (Страны Драконов). В храме нас встретил дядя Харуко и четыре монаха-ниндзя из монастыря Мерюдзи (Чудесного превращения) секты Содосю. Дядя со скорбью сообщил нам о смерти своей племянницы и обрадовался, увидев на руках Летающего Зайца ее дочь. Он также долго рассматривал наши лохмотья, в которые превратились кимоно Кага-Юдзэн, подарок князя, после наших долгих скитаний по лесу. Дело в том, что храм являлся Меккой этого искусства, которое прославил известный мастер-художник Миядзаки Юдзэн в эпоху правления императора Гэнроку, похороненный в храме. Позднее во дворе храма была воздвигнута пагода Юдзэн в честь трехсотлетия возникновения этого искусства в княжестве Кага, где были выставлены произведения мастеров прошлых эпох. Я надеюсь, что, может быть, наши нарядные кимоно тоже были отреставрированы и попали в это собрание. Но как бы там ни было, нам пришлось сменить женские одежды на монашеские и, не теряя ни минуты, этой же ночью отправиться в сопровождении четырёх монахов в путь по дороге, ведущей в Киото.
Когда мы были уже на расстоянии шести ри от Канадзавы, вдруг я услышал шум крыльев, обернулся и обомлел. Прямо ко мне летел Фазан, отливая в свете Луны своими металлическими перышками. В лапах он держал Собаку и Обезьяну, у которой в руках было по бомбе. Вся эта дружная железная троица, которую я по рассеянности оставил вместе с кимоно в храме Рюкокудзи, залетела в рукав моей монашеской одежды.
Мы шли по ночному жуткому лесу, Летающий Заяц трясся от страха, у меня тоже зуб на зуб не попадал, вероятно, от ночной прохлады, а возможно, и от чертей, которые попадались нам на каждом шагу. Монахи, перебирая бусинки четок, бубнили свои молитвы:
– Ма-ка-хан-ня-ха-ра-ми-та-син-гёо…
Черти шарахались от нас во все стороны. Чтобы побороть в себе дрожь, я тоже, подражая им, принялся перебирать четки и вторить своим голосом:
– Кан-дзи-дзай-бо-са-гео-дзин-хан-ня-ха-ра-ми-та-дзи…
Дрожь у меня сразу же перестала, и я почувствовал прилив необыкновенной силы. Продолжая скандировать, повторяя слова за монахами, я повернулся к Летающему Зайцу и показал ему четки. Он понял мой жест и задвигал быстро пальцами с бусинками четок, вплетая свой заячий голос в наше монотонное пение:
– Сео-кэн-го-он-кай-куу-до-ис-сай-ку-яку-ся-ри-си…
И вдруг я почувствовал, что мы стали подниматься над землей и темным лесом.
– Сики-фу-и-куу-куу-фу-и-сики-сики-соку-дзэ-ку-ку-соку…
Далеко внизу осталась земля, и мы вшестером летели над Японией перед огромной луной в сторону древней столицы Киото.
– Дзэ-сики-дзю-соо-гео-сики-яку-не-дзэ-ся-ри-си-дзэ…
Я вспомнил, как мы с Маклин летели вот так же, взявшись за руки, над Тихим океаном в сторону островов Фиджи на шабаш ведьм. Вспомнил и вдруг резко начал падать. Я летел вниз, как бомба, даже в ушах стоял свист, и больно ударился носом о землю. Повернувший в мою сторону голову монах-ниндзя строго заметил:
– Если ты читаешь буддийские молитвы, не отвлекайся в мыслях на всякие мирские мерзости.
И он продолжил:
– Се-хоо-куу-соо-фу-сео-фу-мэцу-фу-ку-фу-дзёо-фу-дзо…
Я стал повторять за ним:
– Фу-гзн-дзэ-ко-куу-тюу-му-сики-му-дзю-со-гео-сики-му…
Мы опять поднялись в воздух и полетели на юго-запад к озеру Бива.
– Гэн-ни-би-дззцу-син-и-му-сики-сео-коо-ми-соку-хоо-му…
За ночь, преодолев все заставы на границах сопредельных княжеств и покрыв расстояние в пятьдесят ри, утром благодаря буддийским молитвам мы благополучно прибыли в Киото, древнюю столицу Японии с резиденцией императора. Продолжая напевать молитвы, монахи провели нас через оживленные улицы в нижний район столицы Умэкодзи (Сливовой улочки), где в доме Цути-микадо (Врата Земли) располагалась астрономическая обсерватория Онмёо-но-ками (Повелителя Светлого и Темного Пути). По дороге в Киото монахи-ниндзя из храма Мерюдзи (Чудесного Превращения) рассказали мне, что Повелитель Онмёо-но-ками попал в опалу у сёгуната Токугава девятнадцать лет назад за неправильное предсказание солнечного затмения. После чего сёгунат решил сделать центральной астрономической обсерваторией Империи лабораторию измерения мер и весов и наблюдения за звездами, расположенную в Эдо на улице Уси-гомэ-вара-дана (Магазины соломы для кормления коровам). Для этой цели по приказу сёгуната на задворках улицы Катамати района Асакуса была выстроена десятиметро¬вая вышка с астрометрическими приборами и огромной астролябией Кантэнги (Ритуал Небесной Простоты). Туда вскоре и должна была переехать лаборатория якобы по причине того, что деревья на улице Усигомэ мешают обзору телескопа. Ученые сёгуната втайне знакомились с последними достижениями европейской науки. Перенос Астрономического центра из Киото в Эдо был еще одним ударом, наносимым сёгунатом по императорскому двору. Но главная подоплека всех интриг, затеянных сёгуном Токугава вокруг астрономического центра, и опалы главного звездочета Империи, по словам монахов-ниндзя, крылась совсем в другом. Двадцать лет назад Повелитель Светлого и Темного Пути (Онмёо-но-ками) в своих секретных лабораториях выплавил пилюлю бессмертия. Он собирался подарить ее сегуну, но посланного им в Эдо с пилюлей нарочного самурая, по прозвищу Сиротора (Белый Тигр), по дороге попутал Черт, они разделили пилюлю, проглотили ее, и оба обрели бессмертие. Черт откочевал в свои владения Они-но-сиро (Замок Чертей), что расположен на горе Ояма (Большая гора, высота 1729 метров, в современной префектуре Тоттори), а самурай Сиротора с тех времен стал прятаться в лесах, создавая банды разбойников и нападая на купцов и кортежи знати. Черт в обличии быка тоже не сидел в своем замке сложа руки. За двадцать лет чертей расплодилось так много, что они наводнили всю Японию, обложили князей и монахов монастырей данью, братались с крестьянами и подбивали их на бунты, пожирали рисовые насаждения и всякую живность в лесах, реках и прибрежных водах моря, устраивая таким образом в стране голод. Последнее время они до того обнаглели, что за ноги выволакивали из буддийских храмов верующих, приходивших на молитву, испражнялись по ночам в горшки и миски горожан. И никто ничего не мог с ними поделать.
Чувствуя свою приближающуюся смерть, десятый сёгун Токугава Иэхару поставил перед Главным Звездочетом Империи условие: если к октябрю этого года не будет готова пилюля бессмертия, то астрономический центр окончательно переносится из Киото в Эдо и сёгунатом назначается новый Главный Звездочет Японии.
После подобных рассказов монахов-ниндзя вы можете себе представить, с каким трепетным волнением я переступал порог дома Цути-микадо (Врата Земли) на улице Умэкодзи (Сливовой улочке) в нижнем районе Киото знаменитого ученого всех времён и народов, выплавившего пилюлю бессмертия, Главного Звездочета Империи, Повелителя Светлого и Темного Пути – Онмёо-но-ками.
К моему удивлению, двери дома нам открыл белый, как лунь, старец в черной монашеской одежде, всем своим видом похожий на бывшего настоятеля Храма Тайдзёди, преподающего астрософию и науку сэнсэйдзюцу для желающих студентов канадзавского университета, господина Тэракута.
Увидев меня, старец тоже удивился и воскликнул:
– А вы как сюда попали?
При его словах Летающий Заяц так задрожал, как будто попал уже в лапы филина. Он чуть было не выскочил на улицу, но в последнюю минуту я успел его схватить за рукав, шепнув ему на ухо:
– Ну что ты трясешься, дурачок, ты же ангел, дух грядущего, а не сура, душа умершего покойника. Красная Птица тебе ничего не сделает.
Но Летающий Заяц продолжал трястись и лепетать слова сутры:
– Му-гэн-кай-кай-си-му-и-сики-кай-му-мёо-яку-му-му…
Четыре монаха-ниндзя и святой старец с удивлением посмотрели на него, отчего Заяц еще больше смутился.
– Как вы сюда попали? – повторил старец свой вопрос.
– Это долгая история, – ответил я, махнув рукой, – там меня преследовала мафия, здесь за мной гонятся эмиссары сегуната. Ваш друг, любезный князь Маэда Харунага помог нам уйти от погони в Канадзаве и препроводил нас при помощи монахов в Киото, с тем, чтобы мы смогли на восточном побережье погрузиться на корабль и отплыть домой.
– Однако в долгий путь вас отправил князь, – улыбнувшись, заметил старец.
Я не стал с ним спорить, потому что не знал кратчайшего пути своего возвращения на родину.
Повелитель Светлого и Темного Пути Онмёо-но-ками проводил нас в покои своего дома и предложил отдохнуть после тяжелой дороги, но я отказался, сославшись на то, что нисколько не устал. Удивительное дело, но после бессонной ночи и длительного пути от Канадзавы до Киото, который составлял более пятидесяти ри или двухсот километров, я чувствовал себя так же бодро и весело, как будто только что встал из теплой постели. Возможно, нам придавали в пути силы буддийские молитвы.
Надвинув поглубже на глаза длинные широкополые соломенные шляпы в форме зонтиков, мы с Летающим Зайцем вышли прогуляться по улицам утреннего Киото.
Столичная сутолока настолько нас ошеломила, что некоторое время мы не могли понять, что происходит в городе. Вдруг ни с того ни с сего люди то начинали хохотать, как сумасшедшие, то плакать, как будто у них отняли последние деньги вместе с кошельками. Бегущие с фуросики рассыльные спотыкались и падали на ровном месте. Носильщики роняли паланкины со своими господами, у торговцев лапшой опрокидывались тележки, женщины начинали верещать, как будто их кто-то щипал за интимные места, мужчины вдруг начинали отбиваться от воображаемого противника, при этом неожиданно у них на лбу вырастали красные шишки, а под глазами появлялись синяки, и все в один голос кричали: «Черти, черти, черти…»
Прогуливаясь по району Кавагара-мати, мы увидели на улице Цусандзе-агару вывеску «Мэйринся» (Дом Светлых правил), куда заходили торговцы, простолюдины, женщины с грудными детьми, подростки. Мы расспросили об этом заведении зеленщика, торговавшего рядом с домом, и он рассказал, что шестидесятипятилетний последователь школы «Сингаку» (Наука о Сердце) Тэсима Тоан в этом году начал бесплатное чтение лекций «Философия купцов», где разъяснялись принципы торговли под лозунгом «Если хочешь получать выгоду от торговли, встань на путь торговца». Этот лекционный дом, продолжая традиции учения «Сингаку» известного учителя Исида Байгана, вместе с другими лекционными домами Киото «Сюсэйся» (Домом Законченной Правильности) и «Дзисюся» (Домом Изучения Времени), издал солидный труд «Сансяинкан» (Печати Трех Домов), но вмешались черти и перессорили всех учителей этих домов между собой. И вместо дружного распространения знаний среди простого люда столицы, между домами стали возникать яростные диспуты, кончающиеся всегда уничтожающей критикой. В результате всего этого дома перестали посещать просвещенные люди, приходили только женщины с грудными детьми, чтобы научиться петь колыбельные пес¬ни, безграмотные крестьяне, чтобы овладеть азами правописания, да еще дети, чтобы посмотреть картинки и порисовать красками. Но учителя из кожи вон лезли, чтобы наставить прихожан на путь истины, втолковывая им правила повседневной честности и бережливости.
Не в силах сдержать своего любопытства, мы с Летающим Зайцем краешком глаза заглянули в классы, где проводились занятия отдельно для мужчин, для женщин и для детей. Происходящие странности в классах поразили нас настолько, что мы долгое время не могли обрести дар речи. В классе мужчин сам учитель Тэсима Тоан восседал на кафедре за пюпитром, на котором лежал труд «Дова» (Разговор о Пути, морали и повседневных ритуалах). Десятка четыре мужчин в пестрых мужских кимоно с выбритыми лбами и самурайскими челками, сидя в позе дзадзэн, внимательно слушали объяснения учителя. Время от времени в классе раздавался хлопок, как будто лопался воздушный шарик, и мужчины, зажимая носы, восклицали: «Чикусё-о!» (Скотина!). Еще более непонятные странности происходили в женском классе: вдруг в воздухе начинали совокупляться неизвестно откуда взявшиеся срамные женские части и мужские органы деторождения. Женщины стыдливо закрывали лица платками и восклицали: «Черти бесстыжие!» В детском классе маленьким девочкам и мальчикам кто-то нашептывал на ухо всякие непристойности, отчего они начинали безумно хохотать, на самых же прилежных детей, тех, кто, несмотря ни на что, продолжал внимать объяснениям учителя, вдруг нападала чесотка или икота, а кое-кого прохватывал понос.
Не зная, что подумать, мы с Зайцем, ошарашенные всем увиденным, вернулись в дом Цуги-микадо (Врат Земли) на улочку Умэкодзи и спросили у Повелителя Светлого и Темного Пути Онмёо-но-ками, что случилось с жителями столицы.
Услышав наш вопрос, Онмёо-но-ками стал мрачнее тучи, и долгое время мы не могли от него добиться ни слова. Во время обеда, который состоял из ста блюд тофу, приготовленных по рецептам книги «Тофу-хякутин» (Сто редких сокровищ тофу), Онмёо-но-ками повеселел и стал нам расхваливать эту книгу, выпущенную в мае издателем Фудзия Дзэнсити, живущим в районе Корайбаси (Высокого Великолепного Моста) второй столицы Империи Осака, автора Сэйкеодоодзинкахицудзюн, чье имя можно было перевести двояко: «Крепкое саке вызывает у любого добропорядочного человека просыпающееся буйство» или «Просыпающееся буйство добропорядочного человека требует немного крепкого саке»,– в зависимости от того, откуда начать переводить это имя, с начала – по китайскому образцу или с конца – по японской традиции. Однако это имя, как нам объяснил профессор, являлось псевдонимом известного сорокапятилетнего кулинара Содани Гакусэн из дома «Тэнгоку и его компания». Книга делилась на шесть разделов по способу приготовления тофу: Цудзёхин (повседневные), Цухин (общие), Кахин (деликатесные), Кихин (гениальные), Мёхин (чудесные) и Дзэцухин (превосходные). Помимо классического литературного шедевра «Торосидзюдэн» китайского кулинара Ян Ванли, книга была снабжена стихами, историческими исследованиями и подробными объяснениями способа приготовления каждого блюда.
Выпив немного саке, Повелитель Светлого и Темного Пути Онмёо-но-ками совсем развеселился и сообщил нам, что в Эдо тоже вышла книга о тофу под названием «Секуцу» (Обеденное Наставление), в которой сообщалось, что эдосцы якобы начинают понимать не только вкус, но и придерживаться культуры питания. Эти слова были произнесены профессором с видимой едкой иронией, как о варварах, которые начинают подражать киотцам. При этом он заметил, что даже у простолюдинов в Киото бытует пословица о прекрасно приготовленном тофу: «Если один те (1/36 часть ри = 109 метров) стоит один моммэ (3,75 грамма) серебра, и это считается хорошо, то слишком дешево тоже становится глупо». Затем профессор стал расхваливать тофу, приготовленное способом Дэнгаку из раздела «Превосходный» (Дзэцухин), названное «Сансэйтофу» (Трижды очищенное Тофу) с многочисленными вариациями, включая компоненты из сладкого картофеля батата, такого вкусного, что пальчики оближешь.
Слушая профессора, я съел три блюда, четвертое уже стало застревать у меня в горле, и я вспомнил о Демьяновой ухе. Когда же я принялся за пятое блюдо, то перед моими глазами в памяти неожиданно всплыла картина, когда мы с Летающим Зайцем прогуливались по утреннему Киото. В районе лавок Гион-Фудзия женщины в черных передниках варили тофу на решетках способом Дэнгаку, и вдруг неожиданно откуда-то сверху на тофу стали падать тянучие желтые батоны, от которых женщины, придя в ужас, затыкали носы, плевались и кричали: «Черти! Черти поганые!»
От этого воспоминания мне стало плохо, и я выскочил из столовой, едва сдерживая тошноту. К обеду больше не вернулся, улегся в отведенной нам гостиной, а на столе так и остались дожидаться меня нетронутые мной девяносто пять превосходных блюд тофу.
После обеда меня посетил профессор Онмёо-но-ками в прекрасном расположении духа и справился о моем здоровье. Я сообщил ему, что мне стало лучше, и обрадованный Повелитель Светлого и Темного Пути решил показать мне с Летающим Зайцем свою астрономическую обсерваторию с коллекцией разных диковинных вещиц. Мы поднялись на второй этаж дома, где в просторной комнате были выставлены кости ископаемых животных, заморские диковинки в виде микроскопа и музыкальных табакерок, редкие камни. В углу под стеклянным колпаком я увидел миниатюрный серебряный треножник, держащий золотой сосуд, в котором сияла горошина, похожая на матовую жемчужину.
– Что это? – спросил я, зачарованно застыв на месте, не в силах оторвать глаз от таинственной горошины.
Профессор смутился, но тут же объявил мне:
– Это сильнодействующий яд, извлеченный мной из жала самой опасной змеи в мире. Яд сконцентрирован в пилюлю, одна пылинка которой способна отравить тысячу людей.
Я в ужасе отшатнулся от стеклянного колпака, и довольный профессор проводил нас на крышу дома, где были укреплены астролябия и телескоп.
– Профессор, – упавшим голосом спросил я,– до каких пор мне оставаться в Японии, и есть ли надежда на моё возвращение на родину?
Профессор стал настраивать телескоп и попытался рассмотреть мою звезду на небе. После некоторого молчания он, наконец, произнес:
– Признаться, братец, шансов на возвращение домой у тебя очень мало. Можно сказать, что совсем нет. Но ты не отчаивайся, можешь остаться пока в моем доме, я могу тебя взять в ученики, будешь служить у меня сёсэйем (учеником). Летающему Зайцу тоже найдется работа.
– Профессор, – воскликнул я,– вы лишили меня последней надежды, лучше умереть, чем жить на чужбине.
Я заломил руки и сделал отчаянное лицо. Профессор собирался меня успокоить, но я стремглав кубарем скатился по лестнице на второй этаж, подбежал к стеклянному колпаку, камнем со стенда разбил его, схватил матовую пилюлю, сунул ее в рот и проглотил. Через минуту ко мне подбежал бледный, как покойник, Повелитель Светлого и Темного Пути и вскричал:
– Несчастный, что ты наделал? Сейчас уже точно сегунат сделает центральной обсерваторией империи лабораторию в Эдо.
Я упал на пол и притворно завопил:
– Профессор, умираю, отпустите мне мои грехи. Главный звездочет империи покачал головой и, сокрушенно вздохнув, молвил:
– Вставай, несчастный, ты только что проглотил пилюлю бессмертия.
В эту минуту я и в самом деле вдруг подумал, что умираю, потому что мне вдруг показалось, что сам дракон влетает в мое горло. Я почувствовал, как мое тело наполняется такой энергией, что ее избыток может меня просто разорвать изнутри. Я не на шутку испугался и уже серьезным тоном закричал:
– Профессор, но я, в самом деле, умираю. Спасите! Сделайте что-нибудь! Помогите!
Но Повелитель Светлого и Темного Пути Онмёо-но-ками, не двигаясь с места, спокойно заявил:
– Сейчас это пройдет. Потерпите немного.
И в самом деле, через минуту мне стало лучше, я облегченно вздохнул и собирался уже вскочить на ноги, но профессор жестом остановил меня:
– Полежите немного, у вас еще некоторое время будет продолжаться головокружение.
– Можно подумать, что через все это вы сами прошли, – заметил я удивленно.
– Одну такую пилюлю бессмертия я принял сам, – просто ответил старец, – но не радуйтесь тому, что вы стали бессмертным. Вы вступили на непростой, я бы сказал, тернистый путь, который не всегда вам будет приносить радость.
В это время к нам спустился с крыши Летающий Заяц с испуганным лицом.
– Что случилось? – спросил он, увидев разбитую колбу.
– Ничего, – успокоил его старец, показав мне знаком, чтобы я держал язык за зубами. – Я только что предотвратил попытку самоубийства вашего друга.
Летающий Заяц в ужасе схватился за голову, мне почему-то вдвойне стало жаль Зайца.
Профессор отослал Летающего Зайца вниз, а меня опять пригласил на крышу дома.
– Не стоит посвящать других в тайны своего бессмертия, – заметил он.
Я покорно кивнул головой и спросил:
– А что? Много людей уже стало бессмертными?
– Вы – четвертый, – сообщил мне профессор.
– А кто еще кроме вас?
– Белый Тигр, который гонится за вами.
– А! – воскликнул я.– Третьего я знаю! Это Абурауси – Жирная Корова, они вместе с Тора явились к князю Маэда, требуя моей выдачи.
– Совсем нет, – перебил меня старец, – третьим является мой друг князь Маэда Харунага, которому я подарил пилюлю бессмертия.
Я сделал удивленное лицо.
– Но как вы тогда объясните дату его смерти через двадцать лет, о которой я прочитал в учебнике истории?
– Очень просто, – ответил профессор, – свою смерть он инсценировал, удалившись из замка.
– А кто же тогда Абурауси – Жирная Корова? – еще более удивился я.
– Абурауси – черт, он и так обладал категорией вечности, и ему совсем не требовалось делить пилюлю бессмертия с Белым Тигром. Но случилось ужасное. Когда он про плотил вторую половинку пилюли и вернулся в свой замок на горе Ояма, то у него так возросла потенция, что черти стали размножаться, как грибы после дождя. За двадцать лет они расселились по всей Японии, и сейчас уже самих японцев начинают выживать с островов.
– Так значит это вы прямой виновник всего, что происходит на улицах Киото? – возбужденно воскликнул я.
Профессор помрачнел и, виновато кивнув головой, заметил:
– Но об этом не стоит никому говорить.
– Разумеется, – заговорщицким тоном произнес я и подмигнул ему.
Профессор, сделав вид, что не заметил моего жеста, продолжал:
– Я был бы вам очень признателен, раз уж вы стали бессмертным, если бы вы помогли мне овладеть этой ситуацией. Я хотел обратиться к Черному Воину князю Маэда Харунага, но он сейчас находится под неусыпным наблюдением сёгуната и не может без его разрешения покинуть замок.
– А, понимаю. Но чем я могу помочь? – спросил я.
– Вы собираетесь отплыть из порта Сироко на родину. Но перед этим посетите храм Тэнтакудзан-рекодзи (Храм Сияния Дракона на Горе Небесного Болота), что находится вблизи порта. Там Дремлющий Будда даст вам инструкции, Времени до вашего отправления еще достаточно.
Я вспомнил, что, вселяясь в комнату района Касамай иттёмэ в Канадзаве, обнаружил в токонома картину какемоно с изображением этого Будды, и подумал, что это все было неспроста. Пути Господние неисповедимы.
– Согласен, – сказал я, – но можно взять с собой Летающего Зайца? Я к нему очень привык.
Профессор кивнул головой и жестом приказал мне приблизиться к телескопу.
– Когда-то я показал тебе свою планету, но так как ты стал бессмертным, я хочу показать твою планету, куда ты можешь в любое время удалиться и откуда ты можешь всегда вернуться на землю.
– Прекрасно! – воскликнул я и спросил: – Вероятно, это моя вторая квартира, которую никто не сможет отнять у меня, потому что она мне, надо полагать, дается в вечное пользование.
– Совершенно верно, – ответил профессор, похвалив меня за сообразительность.
Он навел телескоп в сторону востока, и я увидел, несмотря на дневной свет, голубую планету, скрытую облаками.
– Это Планета Инь с женским началом, Голубого Дракона, с числом восемь, состоящая из ртути, планета Дерева, являющаяся печенью человечества и хранящая его душу.
Я вспомнил, что планетой Дерева на Востоке называют Юпитер, и разочарованно вздохнул.
– Профессор, но почему планета женского начала досталась мне?
– Очень хорошая планета, – успокоил меня старец,– от тебя будут рождаться только девочки.
И я подумал, что дареному коню в зубы не смотрят, восток так восток, и вспомнил, как Тэракута объяснял мне раньше, что на западе на Железной планете живет Белый Тигр, а на севере на Водяной планете – Черный Воин.
– А кому же досталась Земля? – воскликнул я.
– Людям и Буддам, которые возносятся на небо, и еще чертям, которых я с твоей помощью хотел бы истребить. Время от времени Главный Черт пытается взобраться на Небо, но Небесные Силы свергают его на землю, где он начинает размножаться, пока кто-нибудь не прищемит ему хвост.
– А, – воскликнул я, вспомнив сказку о Момотаро, – я знаю, кто последним прищемил ему хвост. Этого героя знают все дети в Японии.
– И ты станешь таким героем, – пророчествовал профессор.
– Постараюсь, – сказал я, – только я бы хотел, чтобы обо мне не ходили легенды, ведь вы же знаете, что по самурайской чести подвиг, совершенный втайне, выше подвига, совершенного во славу.
– Воистину, возвышенные мысли, – опять похвалил меня профессор и добавил: – Ну, а сейчас постарайтесь отдохнуть, вам предстоит трудная дорога.
Поздно вечером мы с Летающим Зайцем в сопровождении четырех монахов-ниндзя выступили из Киото на восток, в сторону порта Сироко. По дороге нам опять пришлось прибегнуть к буддийским молитвам, потому что черти на горном перевале устроили запруду из камней, и, когда накопилось море воды, они пустили ее в долину, смыв все посевы риса крестьян. И хотя расстояние от Киото до порта Сироко было не более двадцати ри, мы добрались на место только ранним утром, когда лучи поднимающегося из-за моря солнца окрасили оранжевым светом черепичные крыши храма и верхушки сосен. На подходе к Сироко монахи-ниндзя поведали нам, что храм Тэнтакудзан-рекодзи (Сияния Дракона на Горе Небесного Болота) дзэн-буддийской секты Ринсайсю (Чрезвычайного Спасения) школы Тофукудзи (Храма Восточного Счастья) был основан в середине эпохи Муромати на тридцатом году правления Оэй (Обретенное Бессмертие) в 1423 году на месте храма Тёкугандзи (Высочайшей Воли) императором Сёко (Похвальная Лучезарность). По преданию глубокой ночью с восточной стороны на гору Саваяма залетело чудотворное сияние и распространяло по всей округе лучезарный свет в течение пятнадца¬ти дней. Тогдашний правитель княжества Исэ получил от императора Секо высочайший указ о наделении полномочиями владельца замка Савадзё дайме Кобэ Дзицудзю для строительства на горе Саваяма храма для молитв о государственном покое. Храм получил название Рёко (Сияние Дракона), и в нем была установлена статуя сидящего Будды Сяка Амидабуцу. Настоятель храма дзэн-монах Эссо Дайкин вызывал восхищение у всех окрестных жителей своей неутомимой приверженностью учению и высокой моралью. После его смерти могилу на горе Сёринцука (Лесной холм) близ местечка Такэно (Бамбуковое поле) благодарные прихожане обсадили высокими соснами. Потомки даймё Кобэ Дзицуд¬зю получали от всех последующих императоров охранительные грамоты (риндзи), а иконописец Тедэнсу из киотского центрального храма Тофукудзи (Восточное Счастье) изобразил на картине размером в шестнадцать татами лежащего с закрытыми глазами Будду при его вхождении в нирвану. Эта картина в народе получила название «Развалившийся сонный Будда» – Канбе-но-син-Сяка.
Когда мы вошли во врата храма, служители спали крепким сном. По инструкции Онмёо-но-ками Повелителя Светлого и Темного Пути монахи-ниндзя с Летающим Зайцем остались во дворе, а я прошел в основные приделы храма. К моему большому удивлению, на потолке храма я увидел спящего человека довольно упитанной наружности с тонкими усиками и едва различимой полоской волос на подбородке, означающей бороду. Мужчина был одет в длинное легкое кимоно юката красных оттенков со светло-коричневыми полосами и небрежно обернут зеленым поясом. На его груди юката распахнулось, и была видна гладкая мясистая грудь без единого волоска. Меня поразило, что мужчина лежал на потолке без каких-либо подвесных приспособлений и ремней, и с его стороны не чувствовалось видимых неудобств или усилий, позволяющих ему держаться на потолке, подобно мухе. Его лицо выражало блаженство ребенка, спящего в люльке. Мне показалось, что подобную картину я уже где-то видел.
В нерешительности я потоптался на месте и робко кашлянул в кулак, чтобы как-то заявить о своем присутствии. Мужчина грохнулся со всего маха на пол храма, устеленного татами, потер ушибленное бедро и недовольно воззрился на меня.
– Прошу простить меня, – виновато начал я, – но меня прислал к вам Повелитель Светлого и Темного Пути из Киото…
– А, знаю, знаю, – отмахнулся рукой мужчина, не дав мне договорить до конца фразу, – давно вас жду. Когда вы, наконец-то, приступите к работе?
– К какой работе? – удивился я.
– Как какой, – воскликнул мужчина, – ведь Онмёо-но-ками прислал вас ко мне, чтобы вы вывели как можно быстрее этих тварей из моих владений.
Я захлопал глазами. Мне показался странным тон мужчины: он разговаривал со мной, как с работником санэпидстанции, которого послали для опрыскивания в его квартире насекомых.
– Каких тварей? – спросил я, продолжая хлопать глазами.
– Ах, какой же вы непонятливый, – воскликнул раздраженно мужчина, – ну, конечно же, чертей, которых развелось повсюду, как саранчи.
– А как их выводить? – обалдело спросил я.
– Ну, уж, батенька, это ваши заботы, – воскликнул мужчина, – за это вам деньги платят.
Я хотел сказать ему, что никто мне не платил никаких денег, но вовремя спохватился, вспомнив, что в доме Цути-микадо (Врата Земли) Повелителя Онмёо-но-ками по ошибке вместо яда проглотил пилюлю бессмертия. Может быть, это и было платой мне за предстоящую работу.
– Но, позвольте, – опять начал я, – может быть, вы дадите мне некоторые советы, как приступить к этой работе.
Мужчина поморщился, потёр кулаками сонные глаза и, бросив на меня еще раз недовольный взгляд, сказал:
– Я думаю, что нужно начинать с их логова. Знаете, где оно находится?
Я кивнул головой, представив в уме на карте местоположение горы Ояма в префектуре Тоттори и даже вспомнив ее высоту – 1729 метров.
– Когда вы разорите Замок Чертей, – продолжил мужчина, зевнув и почесав грудь, – тогда приступайте к их отлову по всей стране.
– По всей стране? – воскликнул я, сделав округленные глаза. – Но на это уйдет уйма времени.
Мужчина усмехнулся и сухо заметил:
– Времени у вас предостаточно.
И я сразу же вспомнил о своем обретенном бессмертии.
– И все же, – осмелился я задать еще один вопрос, – каким способом вы посоветуете мне отлавливать чертей?
Мужчина посмотрел на меня своими насмешливыми глазами и заметил:
– Человек – самое изобретательное в мире существо. Ты еще не познал свои силы, а уже спешишь ко мне за советами. Когда отловишь всех чертей, приходи ко мне, я дам тебе еще одно поручение.
Сказав это, он вторично зевнул, сделал прыжок вверх и улегся в позе льва на потолке.
Мне ничего не оставалось, как поклониться ему и выйти из храма.
– Ну что тебе сказал Будда? – в один голос обратились ко мне монахи-ниндзя и Летающий Заяц.
– Он сказал, чтобы мы направлялись на запад к горе Ояма громить Замок Чертей.
– Через Киото это более семидесяти ри, – прикинув в уме, заметили монахи-ниндзя.
– А мы успеем вернуться к отплытию корабля? – забеспокоился Летающий Заяц.
– Будда сказал, что у нас времени предостаточно, – мрачно заметил я.
Мне совсем не хотелось тащиться через всю Японию к чертям на кулички от гавани, где в скором времени должно было отшвартоваться судно к нашим берегам. Но делать было «чего. Читая молитвы, мы повернулись лицом на запад и вместе с солнцем стали двигаться в сторону горы Ояма, на вершине которой свили свое гнездо черти. Монахи-ниндзя вновь принялись читать молитвы:
– Му-мео-дзин-най-си-му-роо-си-му-роо-си-дзин-му-ку…
Мы поднялись в воздух и полетели, подобно журавлям, на запад над древней столицей Киото. Летающий Заяц приблизился и шепнул мне на ухо:
– А это ничего, что мы с тобой, православные, читаем буддийские молитвы?
Я удивился его вопросу и ответил своим вопросом на его вопрос:
– А что прикажешь делать? Сюда наших святых далёким ветром с материка не занесло. Собственно, что тебя смущает?
Матрос с броненосца «Императоръ Николай Первый» замялся, но через некоторое время все же признался мне:
– Видишь ли, я боюсь потерять свою бессмертную душу. Я расхохотался и заявил ему со всей свойственной мне жестокостью:
– Бессмертную душу нужно вначале обрести. Летающий Заяц расстроился, и некоторое время мы лишь вторили за монахами-ниндзя слова молитвы, которые помогали нам, подобно птицам, держаться в воздухе:
Когда мы пролетали над Киото, узким заливом озера Бива, Летающий Заяц опять приблизился ко мне и спросил:
– Ты, в самом деле, видел Будду в храме Рёкодзи? Я кивнул головой.
– А кого из них? Сякамуни, Амидабуцу или Татагата? Не зная, что ответить, я небрежно бросил через плечо:
– Всех троих в одном образе.
– Странно, что он живет в храме Рёкодзи, – удивился Летающий Заяц,– раньше я слышал, что все святые, бессмертные и Будды живут на Элизиуме в Небесных Чертогах, именуемых здесь, на востоке, Драгоценным дворцом Благовещих высей. А нашего православно-христианского Бога Саваофа они почитают как Яшмового Владыку или Нефритового Императора.
Летающий Заяц перекрестился и глубоко вздохнул. Монахи-ниндзя, услышав, что мы шепчемся, отвлекаясь от молитвы, повысили свой голос, и нам пришлось опять вторить их молитвам:
– Бо-дай-сацу-та-э-хан-ня-ха-ра-ми-та-ко-син-му-кэ-гэ…
К полудню мы спустились в верховьях реки Ити, чтобы подкрепиться и немного отдохнуть. Как только мы развели костер и поставили на огонь котелок с рисом, нас атаковали разбойники. Они выскочили из бамбукового леса с самурайскими мечами и копьями и принялись крошить монахов-ниндзя. Мы с Летающим Зайцем в ужасе заметались между острыми клинками, рассекающими воздух, монахи сняли с себя пояса и, ловко орудуя ими, как лассо, отбивались от яростных атак. Глядя на них, я удивленно подумал: «Когда они успели освоить мое искусство Катана-но-оби, которое я изобрел для членов клуба «Кэнрокуэн»? Неужели это искусство существовало в древности? Какой удар от классиков!» Летающий Заяц схватил с костра котелок с горячей кашей и выплеснул все содержимое в лицо нападающему разбойнику. Тот завопил нечеловеческим голосом, и я, к своему ужасу, опознал в нем Тора – Белого тигра, главаря всех разбойничьих банд на дорогах, грозу купцов и крестьян. Тора взмахнул мечом и погнался за Зайцем, но тот, подобно стреле, бросился в бамбуковый лес и стал метаться между стволов тонких деревьев, путая следы. Монахи-ниндзя, делая сальто-мортале в воздухе, тоже стали отступать к бамбуковому лесу, меня же окружило человек десять разбойников, и я едва успевал уклоняться от ударов их мечей. Круг разбойников с каждой минутой сужался, и мне приходилось вертеться среди них, как шелковичному кокону. Я, уже забыв о своем бессмертии, собрался было проститься с жизнью, но вдруг почувствовал, что начинают вращаться вокруг меня и мои разбойники, поднимаясь вместе со мной в воздух. От такой неожиданности у меня даже перехватило дыхание. Я увидел их обезумевшие глаза и трясущиеся губы, кое-кто из них пытался ухватить друг друга за полы кимоно, летели на землю мечи и копья. От все ускоряющейся силы вращения с их голов слетали шлемы, лопались ремни и разлетались в разные стороны щитки и доспехи, из орбит выскакивали глаза. Подобно вихрю торнадо, я поднялся над рекой и бамбуковым лесом, вовлекая в свой круговорот все большее число разбойников. Я совсем не ожидал открыть в себе подобные силы, и в эту секунду вспомнил слова Будды: «Ты еще не познал свои силы, а уже спешишь за советами». И мое сердце возликовало, а из моей груди вырвался победный клич: «У-у-х», от которого пригнулся бамбуковый лес, и с горы посыпались камни. Я перестал вращаться и плавно опустился на землю.
Разбойники разбежались, не было видно также ни монахов-ниндзя, ни Летающего Зайца. Я прошел по лесу, с интересом осматривая вывернутые с корнями деревья. Сколько я ни звал, никто мне не отзывался. Отчаявшись найти кого-либо, я один отправился на запад в сторону Чертовой Крепости на горе Ояма.
Со всех сторон к горе Ояма спешили черти, неся на своих спинах мешки с рисом, деньгами и даже похищенных женщин. Из Чертовой Крепости (Они-но-сиро) неслись вкусные запахи готовящегося ужина. Взобравшись на высокую криптомерию, я, затаив дыхание, наблюдал за жизнью чертей в замке. Охрана у железных ворот, отложив в сторону копья, увлеченно брякала костяшками мадзяна, три рослых черта пытались запустить в небо змея, а Главный Черт Абурауси играл с симпатичной гейшей в волан. Змей запутался в верхушке моей криптомерии, и черти увидели меня. Я кубарем скатился с дерева и сильно ударился локтем о камень. В замке поднялась тревога. Растирая ушибленное место, я вдруг обнаружил в широком рукаве кимоно заводные железные игрушки мастера Оно Бэнкити и извлек их на свет Божий.
От долгого лежания в рукаве они, словно очумевшие, принялись выделывать такие фокусы и цирковые номера, что у меня зарябило в глазах от их мелькания.
– Ребята! Ребята! – заорал я.– Поберегите свои силы. Они сейчас нам понадобятся в драке с чертями.
Но игрушки продолжали вертеться вокруг меня, заглядывая в глаза и пытаясь поцеловать меня в щеку или лизнуть мою руку. Я сделал сердитый вид и прикрикнул на них:
– Ну что вы расшалились, как черти, или хотите, чтобы я вас опять спрятал в рукав?
Мой грозный окрик подействовал. Собака, Обезьяна и Фазан прекратили свои прыжки и выкрутасы, выстроившись, как солдаты, в шеренгу, ждали от меня приказаний. Я вспомнил сказку о Момотаро и, улыбнувшись, стал распределять роли. Фазану я вручил бомбы с зажженными фитилями, Обезьяне приказал штурмовать ворота, а сам с Собакой спрятался в засаде. Фазан сбросил бомбы прямо на пороховой склад, от взрыва и детонации стены крепости разлетелись в разные стороны, бедная Обезьяна едва успела укрыться за стволы огромных криптомерий. Уцелевшие черти бросились от своего горящего логова в разные стороны, но Собака, дождавшаяся своего звездного часа, разрывала их в клочья своими железными зубами. Абурауси нигде не было видно, из допроса пленных чертей мне стало известно, что Главный Черт через потайной ход удрал из крепости, когда первая бомба еще только летела на крышу порохового склада. Побросав пленных чертей в штольню пустой горной шахты, я отправился ловить оставшихся по окрестным лесам. Фазан прямо на лету попадал железным клювом в темечко, и тысячи их падали мертвыми по дорогам, Обезьяна отделяла им головы от плеч, как цветочные венчики от стеблей, а Собака перекусывала их своими железными зубами пополам на равные части. Мне оставалось только вести подсчеты истребления и вписывать их потери в толстую бухгалтерскую книгу.
За несколько часов мы очистили от чертей весь юг острова Хонсю, а до захода солнца успели совершить экспедиции на острова Кюсю и Сикоку. Возвращаясь ночью по той же дороге, мы при свете луны ловили одиночек в лесу и развешивали их прямо на сучьях деревьев. Обезьяна изощрялась в четвертовании чертей, Фазан забавлялся тем, что поднимал их на большую высоту за ноги и сбрасывал вниз головой, а Собака наловчилась, откусывая ноги, заставлять их бежать по дороге на руках. Так веселясь, набрели мы на костер, вокруг которого сидели печальные монахи-ниндзя и Летающий Заяц.
Увидев нас, они неслыханно обрадовались и сообщили мне, что еще несколько минут назад справляли по мне поминки. Они рассказали, что после того, как вихрь торнадо унес меня из поля их зрения, и разбойники попрятались в лесах, они долго оплакивали меня и не знали, что им дальше делать. Я же, познакомив их с моими новыми друзьями, рассказал об уничтожении Замка Чертей на горе Ояма и наших экспедициях на острова Кюсю и Сикоку. До утра мы праздновали победу.
Как только взошло солнце, мы затушили костер и отправились в сторону столицы. Монахи-ниндзя запели свои монотонные молитвы:
– Му-кэ-гэ-ко-му-у-ку-фу-он-ри-ис-сай-тэн-доо-му-соо-ку…
Но мы уже не поднимались в воздух, как раньше, а шли по дорогам через леса, поля и горы, попутно потроша чертей. Монахи-ниндзя тоже принимали участие в наших экзекуциях, они своими поясами, словно удавками, умерщвляли десятки чертей. Летающий Заяц научился сворачивать им головы. Так мы с молитвами добрались до Киото, но тут наша задача осложнилась. В больших городах чертей не было видно, они смешивались с людьми. Услышав о нашем приближении, они прекратили свои пакости и попрятались, как тараканы, по всем щелям. Целый день, как мы ни искали чертей в Киото, никого из них не могли найти, только к вечеру Обезьяне удалось обнаружить одного черта, спрятавшегося в кадушке с вареным рисом. От злости Обезьяна стала пригоршнями запихивать вареный рис в рот черту и делала это до тех пор, пока тот не лопнул. Глядя на эту сцену, Летающий Заяц вдруг радостно захлопал в ладоши и заорал:
– Эврика! Понял! Сейчас я понял, как надо отличать чертей от людей.
Мы все уставились на него.
– Чтобы выявить чертей, – радостно продолжал Летающий Заяц, – нужно всем встречным зажимать рты и носы, не давая дышать, если они выдержат это испытание и не лопнут, то значит, они люди.
Мы от радости запрыгали, как маленькие дети, и тут же приступили к работе. Уже четвертый пойманный нами подозреваемый не выдержал и лопнул, как мыльный пузырь. Работа закипела. День и ночь мы трудились не покладая рук. Только в одной школе «Мэйринся» нами было выявлено более двадцати особей мужского и женского пола. Среди них были дети и даже один учитель. Собака и Обезьяна вытаскивали оборотней из присутственных мест, торговых лавок и чайных домиков гейш и принародно разрывали их на части. Фазан целыми днями летал над городом, зорко наблюдая за странностями в поведении людей, и безошибочно определял ряженных в кимоно чертей. У Зайца за несколько дней так обострился нюх, что стоило ему взглянуть на любого встречного, он тут же говорил, человек это или оборотень. Только за один месяц мы уничтожили в Киото несколько десятков тысяч чертей. В Осака нам пришлось потрудиться еще больше. После Осака мы отправились в Эдо, улицы которого буквально кишели чертями. Здесь оборотни находились на довольно высоких государственных постах при дворе сегуна Токугава Иэхару, имели роскошные особняки и даже занимались наукой. При осмотре переехавшей из Уси-гомэ на Асакуса-катамати астрономической обсерватории Летающий Заяц обнаружил среди ученых астрономов трех оборотней. В то время как я пытался в телескопическую трубу рассмотреть вершину горы Фудзияма, Обезьяна сбрасывала одного ученого-оборотня с вышки вниз головой, а Фазан, подняв за шиворот в вечернее небо двух других, орал мне с высоты:
– Посмотрите, посмотрите, падающие звезды летят наперегонки. (Нагарэ-боси-но рэса-о горан-кудасай!)
И многие эдосцы, запрокинув головы вверх, смотрели на падающих с неба чертей.
От наших притеснений черти бежали из всех крупных городов, но и в сельской местности, куда мы частенько совершали экспедиции, им не стало от нас житья. И решили черти бежать из страны. На западном побережье они мастерили плоты, захватывали торговые корабли купцов и отправлялись через Японское море в Корею, где расселялись в провинциях Кенсан, Чхунчхон и Чола. В горах, вблизи города Тэгу, они даже построили свой Замок Чертей, конструкция которого очень напоминала разрушенную крепость на горе Ояма, и часто, вздыхая, с ностальгией обращали свои взгляды на восток. Многие из них отправлялись путешествовать в Китай и даже проникали в Среднюю Азию и Европу.
Мы же, увлекшись истреблением чертей, совсем забыли о корабле, отплывающем в Россию, и вспомнили о «Синсе-мару» лишь в день его выхода из порта Сироко. Схватив свои пожитки, мы пустились бежать со всех ног по дороге Токайдо, ведущей из Эдо в Осака и Киото, пролетая станции и заставы с изумленными отдыхающими и стражниками. Когда мы, запыхавшиеся, обливаясь потом, влетели, наконец, в порт Сироко, то увидели уже далеко в море судно «Синсе-мару» с капитаном Дайкокуя Кодаю на капитанском мостике и всеми семнадцатью членами экипажа, которые вытирали слезы после расставания и махали платками своим родственникам, оставшимся на берегу. Нам тоже ничего не оставалось, как помахать им платками, и я, обращаясь к Синдзо и Седзо, прокричал, чтобы они передали от меня привет жителям моего родного города Иркутска. Расстроенные этим опозданием, мы с Летающим Зайцем и другими членами нашей компании отправились к храму Рёкодзи (Сияние Дракона) на горе Тэнтакудзан (Небесного Болота) для встречи с Буддой. К моему удивлению, Будда принял меня не в постели. Он сидел в главном приделе храма за низким столиком и с интересом читал рескрипты императора, дарованные семье Кобэ. Увидев меня, он приветливо кивнул головой и указал место напротив себя за столиком. Я поклонился и робко опустился на предложенный дзабутон.
– Наслышан, наслышан о ваших подвигах, – сказал Будда, стараясь подавить улыбку, – но я вижу, что ты не очень рад своим победам.
Я сокрушенно покачал головой и заметил со вздохом:
– Опоздали на корабль.
Будда пристально посмотрел мне в глаза и спросил:
– Неужели ты так страстно хочешь вернуться на родину не в свое время?
Подумав, я покачал головой и, разведя руками, ответил:
– Особого желания возвращаться в прошлое у меня нет, но вот Летающий Заяц очень хотел вернуться на родину.
– А-а, – вспомнил Будда, – этот Урасима Таро, а ну-ка позови его сюда.
Я поклонился, вышел во двор храма и сказал Летающему Зайцу, что с ним хочет встретиться Будда. Услышав мои слова, тот затрясся всем телом и стал приводить в порядок свое монашеское кимоно.
Мы вошли в главные приделы храма и поклонились Будде.
– Вот что, любезный друг, – обратился к нему Будда, – я слышал, что ты хочешь вернуться на родину. Но зачем тебе возвращаться в прошлое, когда даже твой отец еще не родился. Я думаю, что тебе также не стоит возвращаться в свое настоящее, потому что там тебя ждет опять служба на броненосце «Императоръ Николай Первый», плен и твоя преждевременная смерть на полуострове Ното.
– Ты можешь вернуться вместе с Золотым Драконом, – и Будда кивнул в мою сторону, – в конец двадцатого века. Но и там у тебя нет ни дома, ни знакомых, и все твои родственники уже умерли. Зачем тебе это?
Летающий Заяц молчал, сосредоточенно уставившись на кончик своего носа.
– Я думаю, что тебе не стоит становиться вторым Урасима Таро, – решительно объявил Будда, – тем более, что я решил за твои заслуги по уничтожению чертей в этой стране даровать тебе бессмертие и титул Яшмового Зайца, а также отдать в твое владение Луну.
Заяц от неожиданности вздрогнул и обалдело посмотрел на меня. Я улыбнулся, радуясь за него, а Будда тем временем продолжал:
– Там ты можешь толочь в ступе снадобья бессмертия, готовить эликсир жизни и в любое время посещать землю…
Посмотрев на меня и улыбнувшись, Будда добавил:
– …и встречаться со своим другом.
В тишине храма я слышал, как радостно застучало Заячье сердце.
– Вот и прекрасно, – воскликнул Будда, – с этим делом мы, кажется, решили. Что касается монахов-ниндзя, то можете объявить им о том, что еще при жизни я объявляю их святыми, пусть отправляются в свой храм Мерюдзи (Чудесного Превращения) в Канадзаве и продолжают свою службу.
– А вот с заводными игрушками дело сложнее, – глядя на меня, сказал Будда, почесав затылок, – они, конечно, могут отправиться к богине Кисимодзин в канадзавский храм Синдзёдзи. Но если захотят, то могут остаться с тобой. Я им тоже дарую бессмертие.
В душе я также порадовался за судьбу заводных игрушек.
– Ну, и последнее: какую награду ты желаешь для себя? – спросил Будда и, улыбнувшись, добавил: – Бессмертие, насколько мне известно, ты уже получил. Поэтому я уже не в силах тебя вывести из колеса судеб, ты сам себя вывел. Скажи мне, чего ты хочешь?
Во время последних слов, произнесенных Буддой, я несколько смутился, но взяв себя в руки, твердо заявил:
– Хочу создать на земле Страну Детей, свободную и счастливую, куда смогли бы также попадать взрослые.
Добрая улыбка скользнула по губам Будды, и он, согласно кивнув головой, сказал:
– Считай это дело решенным. Ты можешь реализовать свою мечту.
Сейчас уже у меня сердце готово было выскочить из груди. Я благодарно склонил голову в поклоне, не смея больше отрывать у него драгоценное время.
– У меня ещё есть одна просьба к тебе, – сказал Будда при расставании со мной, – когда ты вернешься в Канадзаву, разбуди в своей комнате моего нерадивого ученика, который, медитируя и думая, что вошел в нирвану, на самом деле впал в долгий сон. За лень и нерадивость я наказал его, превратив в сверчка. Выпусти его на волю, пусть он летит ко мне в храм.
Я пообещал Будде выполнить его просьбу, и мы с Летающим Зайцем вышли во двор храма, где нас дожидались монахи-ниндзя и заводные игрушки. Солнце уже село, начинало смеркаться, и на востоке из моря поднималась огромная оранжевая луна. Мы объявили монахам о высочайшем повелении и, воле Будды, те низко поклонились нам и сразу же засобирались в дорогу. Заводные игрушки в один голос заявили, что не хотят возвращаться к богине Кисимодзин в храм Синдзёдзи (Истинного Становления) и слезно просили меня позволить Им остаться со мной. Я, не говоря ни слова, открыл свои длинные рукава буддийского кимоно, и они покорно попрыгали туда, прощебетав слова благодарности. Зайцу не терпелось слетать на Луну, осмотреть свои новые владения и приступить к производству лекарств и эликсира жизни, но он также хотел принять участие в создании на земле Страны Детей. Мы договорились с ним встретиться сразу же, как только я приступлю к реализации моей мечты. Мы обнялись с Летающим Зайцем и трижды по русскому обычаю поцеловали друг друга в щеки. Затем он легко оттолкнулся от земли и поплыл в сторону Луны, приветливо помахав мне рукой. Проводив его взглядом, я подпрыгнул, в воздухе крутнулся вокруг своей внутренней оси и, превратившись в вихрь-торнадо, понесся на северо-запад в сторону Канадзавы. (Прошу прощения у крестьян за то, что я невольно повредил в некоторых местах их посевы и снес несколько соломенных крыш с их домов по дороге из Сироко в Канадзаву в ночь с 9-го на 10-е декабря во второй год правления императора Тэммэй.) Достигнув Канадзавы, я ворвался в Замок и, стараясь не повредить павильон опального князя Маэда Харунага, по прозвищу Черный Воин, вошел, как в воронку, в подземный ход, начинающийся недалеко от Арсенала Оружия Длиной в Тридцать Кэн (Садзюкэн-нагая) и выходящий через колодец во двор храма Мерюдзи (Чудесного превращения).
Когда я, подобно взрыву или смерчу торнадо, вырвался из колодца, посетители и служащие храма Мерюдзи (Чудесного превращения), вероятно, подумав, что на них обрушился невероятной силы тайфун, забились по щелям, залезли под столы и жертвенники. Я чуть было не свернул крышу главной пагоды храма, не рассчитав свои силы. Но, к счастью, все обошлось благополучно, я беспрепятственно поднялся в небо и увидел сверху, что вокруг храма продолжают стоять дорогие машины с мальчиками в темных очках. В эту минуту я не на шутку рассердился. Обрушившись всей своей мощью на улочки вокруг храма, я словно языком слизнул все машины, стоявшие на стоянках, и поднял их в воздух. В воздухе я отсортировал машины мафии от обычных машин, которые тут же плавно опустил в разных местах города. Из машин мафии я сделал такую карусель в воздухе, что сидящие в них мальчики в темных очках побледнели, у многих началась рвота, а кое-кто даже наделал лужи на дорогих обшивках сидений. Рассмотрев среди мафиози моих старых знакомых Тора и Абурауси, я легонько открыл двери машин и извлек их на свежий воздух. Тора я набросил на шею собачий ошейник, а Абурауси вставил в нос, как папуасу или племенному быку, кольцо, которое мимоходом сорвал с двери одного дома. Их машины я далеко отнес в море и бросил на белые барашки волн. Затем, еще немного повеселившись в воздухе каруселью, я расшвырял машины по всем лесам префектуры Исикава, а несколько из них водрузил даже на пики гор Хакусан и Татэяма. Отведя душу, я приблизился к своей квартире в районе Касамай-иттемэ и прямо с воздуха влетел через окно в свою комнату.
Обыскав все углы былого жилища, я нашел, наконец-то, нерадивого сонного Сверчка и выпустил его на волю. Затем я разыскал свой паспорт и долго вертел его в руках, думая о новой Стране Детей. Я решил про себя, что в этой стране не будет паспортов, так же как многих других глупостей, придуманных взрослыми. Мне вспомнились стихи, которые частенько напевал мой сосед по квартире Фридрих Шопенгауэр:

Пусть только посмеет кто-то
Спросить, откуда я родом,
Где дом мой и родина где.
Я не был еще ни разу
Пространством и временем связан,
Паря, как орел, в высоте.

Я бросил паспорт обратно в шкаф, открыл окно и вознесся на Небо, чтобы начать строительство моего нового отечества – Страны Детей.





ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ



ЦИРК НА ПЛОЩАДИ

«Силясь скрыть избранность Божью,
Корчишь чертову ты рожу
И кощунствуешь с лихвой.
Дьявол вылитый! И все же
Из-под век глядит святой!»

Фридрих Ницше

«Что вам до родины! Туда стремится корабль наш, где страна детей наших!»

«Так говорил Заратустра» Фридрих Ницше

Целую неделю, запершись в комнате гостиницы «Сака», я разбирал рукопись брата, повествующую о его приключениях в Канадзаве. Я не спал почти три ночи, и когда перевернул последнюю страницу, то меня сморил сон. И я видел страшный сон, в котором Семь Семионов играли на кларнете, трубе, саксофоне, флейте и барабане. Они играли прямо под дверью моего номера, и когда я решил открыть дверь и попросить их играть тише, то увидел салон самолета и перепуганные глаза пассажиров, а вместо труб и флейт в руках братья Семионы держали бандитские обрезы, а на заднем кресле лежала уже убитая ими стюардесса. Но даже после этого пилоты отказались везти их в Страну Детей, потому что они не знали, где она находится. И тогда самый старший брат сунул обрез в рот своей матери и нажал на гашетку. У бедной женщины раскрылся череп. Затем четверо старших братьев, простившись друг с другом, младшими братьями и сестрами, покончили жизнь самоубийством. Они все были почти детьми, но они потеряли надежду увидеть Страну Детей и поэтому решили расстаться с жизнью.
Я проснулся в холодном поту и, лежа на кровати, долго думал, кто же отнял у них эту Страну Детей и почему они в нее так и не попали. И я поклялся себе, что обязательно разыщу своего брата и спрошу его об этой стране.
Я проспал целый день. На улице было уже темно, доносились звуки музыки, смех и веселые голоса. Мне показалось, что кто-то заглянул в мое окно. Вначале я не поверил своим глазам, так как жил в гостинице на шестом этаже. Я вскочил с кровати и протер глаза, не зажигая света, еще раз повернулся в сторону окна. Ко мне в номер гостиницы «Сака» заглядывал мой брат, приветливо улыбался и махал рукой. Я подбежал к окну. Лицо брата исчезло, а внизу я увидел движущуюся мимо парка, несмотря на моросящий дождь, в сторону перекрестка Коринбо пеструю толпу горожан. И я вспомнил, что проспал главный праздник Канадзавы «Хякумангоку-мацури». Поспешно одевшись, я выскочил на улицу.
Странная процессия заполнила площадь. И не было понятно, то ли грим скрывал лица людей, то ли это были такие искусные маски. Среди этой пестрой толпы возвышался длинный клоун на ходулях. Вокруг него каким-то чудом вертелся в воздухе летающий заяц. Рядом скакало мифическое животное Цилинь (Кирин), делая прыжки вверх и сальто-мортале в воздухе. Когда оно подпрыгивало, то из жирафа превращалось в стройную лошадку Пегаса с крыльями, но затем, опускаясь на землю, вновь приобретало образ жирафа. Обезьяна с собакой и фазаном шли, взявшись за руки, и напевали песни о своих походах на чертей.
Часы на площади пробили двенадцать раз, и сразу же перестал струиться с неба дождь, и тучи мгновенно испарились в небе. Показалось яркое созвездие Дракона с бегущим за ним созвездием Жирафа. Звезды сияли так ярко, что их совсем не затмевали огни неоновых реклам. И вот в какой-то миг все электричество в городе одновременно погасло, и засветились враз тысячи красных праздничных фонариков, и раздался петушиный крик, который исторгнул Фазан. «Но почему фазан поет петушиным голосом? – подумал я.– Может быть, все фазаны в Японии поют петухами?» Впрочем, я не знал, как вообще поют фазаны. Ну, а петухи везде поют одинаково. Когда-то в Японии петух даже разбудил богиню Аматэрасу.
Пышная процессия торжественно вступила на площадь. Симпатичные женщины-японки в нарядных кимоно Кага-Юдзэн семенили мелкими шажками рядом с европейскими девушками в костюмах придворных дам с пышными шлейфами сзади и веерами из страусовых и павлиньих перьев. Среди них я увидел в вечернем платье черноглазую певунью принцессу Ото-химэ, а рядом с ней девушку с белокурыми волосами, похожую на Венеру с картины Боттичелли из галереи Уффици во Флоренции. Красавица из Тосканы играла на скрипке, и звуки божественной музыки уносились в звездное небо вместе с ароматом абрикосовых цветов. Перед этими двумя девушками скакал на одной ноге художник с мольбертом и старался запечатлеть их на холсте, мастерски прикрепленном перед ним хитроумными приспособлениями. Я краешком глаза взглянул на его творение и ахнул. На нем одна красавица была изображена европейским стилем в манере Боттичелли, другая – традиционным японским стилем укие в манере художника Утамаро, и обе сияли на холсте, как две яркие звезды. Девушка с белокурыми волосами одновременно походила и на волшебную фею, и на прекрасную принцессу из детских историй о сказочном принце, взгляд восточной красавицы светился столь выразительной проникновенностью, что ее можно было принять за богиню даосского пантеона. Я ничего не видел прекраснее в жизни, чем картины этого художника.
Потом я увидел в толпе настоящего тифа, которого вел на поводке получеловек – полу бык, а рядом с ними, переваливаясь с ноги на ногу, двигался упитанный боров с розовой ленточкой, повязанной вокруг того, что у людей принято называть шеей. Позади них на почтительном расстоянии брела овца со свалявшейся шерстью с библией под мышкой. Она боязливо косилась на трапецию, на которую уже взобралась ловкая обезьяна и крутила такие сложные акробатические фигуры, что от одного вида у всех дух захватывало. Все вокруг невольно остановились, глядя на цирковые трюки обезьяны, процессия словно застыла, разинув рот от удивления. Даже самураи, опершись на свои копья, следили за ловкими трюками. Кто-то рядом со мной, из иностранцев, сказал:
– Оно и понятно, ведь обезьяна.
Человек-бык раздул ноздри и, коверкая английские слова, глубокомысленно заметил:
– Наши канадзавские пожарные и не то могут.
И тут же, как по мановению волшебной палочки, появились канадзавские пожарные. Они подняли длинные лестницы в небо, и каждую из них, зацепив баграми, удерживали в перпендикулярном положении по четыре человека. И уже несколько пожарных взбирались наверх, чтобы продемонстрировать свое искусство. Человек-бык расплылся в улыбке, раздувая от удовольствия ноздри, и, повесив на один из своих рогов свой красный фонарик, принялся громко хлопать в ладоши. Аплодисменты охватили всю площадь. Люди бросали вверх бутафорские шапочки, платки и кричали:
– Десять тысяч лет пожарникам!
– Чтобы всегда они так ловко тушили пожары! Боров хрюкнул и заметил с нескрываемой завистью:
– Неплохо. Но в Берлинском цирке еще и не то могут. С ним заспорил человек-бык:
– Но то в цирке, а здесь свое мастерство показывают простые пожарники.
Боров не нашел, что на это ответить.
– Хвала идущему все выше! – воскликнул клоун на ходулях.
Хотя он, как мне показалось, воскликнул по-японски, но от его голоса я вздрогнул и попытался заглянуть ему в глаза. Его приставной красный нос полностью изменял его наружность, но он совсем не походил на японца и говорил с интонацией и нотками в голосе, выдающими его как иностранца. Клоун задорно расхохотался и негромко заметил:
– А тот, другой, идет все ниже! Он и хвалы самой превыше, Он дан нам свыше.
И я понял, наконец, что он произносит слова по-русски, и я узнал в клоуне моего брата. Я бросился было к нему сквозь толпу, но клоун сделал прыжок сальто-мортале на ходулях и, о Боже мой, перепрыгнул через поднятую лестницу с пожарными. Такой трюк возымел успех у зрителей, все захлопали. Когда он взлетел высоко вверх в ночной мрак японского города, то его костюм весь засветился разноцветными огоньками, как новогодняя елка. Все ахнули от такого аттракциона. А мой брат в воздухе просто по-русски крикнул: «Але-Гоп!» От этого крика мое сердце готово было выскочить из груди, и я не выдержал и сам закричал:
– Брат! Это же мой брат. Я его ищу по всей Японии, а он тут.
Все притихли и посмотрели на меня, но никто ничего из моих слов не понял. И тогда я сказал по-английски:
– He is my brother.
Все сразу же заулыбались, а кто-то из толпы заметил, показывая всем свои знания английского:
– O yes, you have a nice brother. America beautiful.
Я знал, что японцы всех иностранцев принимают за американцев, но у меня не было времени их разубеждать. Я бросился сквозь толпу к моему брату. Мне все уступали дорогу. Подбежав к нему, я обнял одну ходулю, на которой он стоял, и заплакал. Я плакал потому, что он жив, что я, наконец-то, нашел его здесь в центре внимания всей этой пестрой публики, что он делает такие потрясающие вещи, от которых у всех захватывает дух. И все смотрели на меня с недоумением. Он же подмигнул мне и с высоты своих ходулей крикнул:
– Что же ты плачешь? Ведь праздник только начинается.
И тут небо осветилось тысячами ослепительных искр. Это десятки шутих и хлопушек взлетели и рассыпались в воздухе разноцветными огнями фейерверка, осветив всю площадь сиянием всех цветов радуги. От неожиданности все ахнули и застыли на месте, любуясь, как в небе рождались все новые и новые фантастические шары, разлетаясь, подобно галактикам, в разные стороны среди звезд. Брат наклонился ко мне и спросил:
– Хочешь посмотреть фейерверк с высоты?
И он протянул мне руку, ухватившись за которую, я вдруг очутился над праздничной толпой. Брат крепко держал меня за руку, к нам подлетел заяц, и брат посадил меня на его спину совсем так же, как родители усаживают маленького сынишку на волшебные качели. И я, как на карусели, стал описывать на спине зайца большие круги вокруг моего брата, стоящего на гигантских ходулях. Я даже не сообразил, каким чудом заяц держится в воздухе. Но ведь это была Япония, где возможны любые чудеса.
И сразу же в это самое время над толпой взметнулось множество разноцветных воздушных шариков, а вместе с шарами в воздух поднялись тысячи сказочных персонажей, те самые участники процессии, которые восхищались на земле трюками моего брата. Среди них были средневековые самураи с крылатыми знаменами за плечами, и легкие летучие гейши с огромными бантами, словно крыльями бабочек, на широких расписных поясах, и огромный, словно надутый шар, боров с красной ленточкой на шее, и жираф с уложенными рыжими волосами в женской прическе, у которого вдруг выросли крылья. Среди шаров летела дочь морского дракона принцесса Ото-химэ, и ее длинные черные волосы извивались по воздуху, подобно запущенному змею. Овца с библией с замиранием смотрела в звездное небо, думая в эту минуту, вероятно, о своем вознесении. Фазан в одной лапе держал собаку, в другой обезьяну, а человек-бык и тигр, ухватившись каждый за пучок шаров, поднимаясь в небо, раскачивались, как на качелях, хохотали, подобно маленьким шалунам, и показывали оставшимся далеко внизу людям языки.
Легкий ночной бриз относил нас в сторону от площади. Внизу, как на ладони, лежал под нами весь город. Светилась в прожекторах древняя крепостная башня замка Исикава-мон (Исикавские ворота), подобно сказочному фонарю, сияла мозаичными окнами башенка на вратах синтоистского храма Ояма-дзиндя напротив гостиницы «Нью-гранд-отель», недалеко от нового красивого здания газеты «Хоккоку-симбун». Огромная толпа с горящими фонариками, похожая на тело Золотого дракона, оставив свой хвост в районе самурайских домиков, извиваясь, двигалась мимо мэрии, католического костела, синтоистских и буддийских храмов, выливаясь на широкую улицу, идущую между Замком и парком «Кэнрокуэн». Недалеко на западе кончалась кромка земли и начиналась светящаяся полоса Японского моря. Над морем в лунном свете стояли белые облака в виде сказочных замков, а сам праздничный лик луны, словно вымытый и вытертый белым полотенцем, сиял радостью и смеялся, глядя на нас, летящих по воздуху.
Засмотревшись на все это ночное великолепие, я не заметил, как очутился в корзине воздушного шара рядом с моим братом. Он был уже без ходулей и бутафорского накладного носа.
– Ну, как тебе нравится праздник? – спросил он, улыбаясь.
– Потрясающе! – ответил я восхищенно и обнял его за плечи.
– А не выпить ли нам чего-либо по этому поводу?
– Еще бы!
Брат хлопнул в ладоши, и к нам сразу же подлетела принцесса Ото-химэ с подносом, на котором стояли две маленькие рюмки и бутылочки с подогретым саке. Рядом с ними лежали дощечки с ломтиками свежей морской рыбы.
– Как? – удивился я. – На такой высоте у нее нашлась даже закуска?
Брат улыбнулся и сказал:
– Но ведь это же Мико. У нее в любое время можно найти что-то выпить и закусить.
– Приглашаю вас в «Рюгу» – Дворец морского Дракона, – сказала принцесса Ото-химэ, поклонившись.
– Боюсь, что, попав к вам, я забуду обо всем на свете и вернусь домой с седой головой.
Она рассмеялась.
– А не послушать ли нам музыку? – спросил брат. – На такой высоте, должно быть, отлично звучит скрипка.
И летящие на шарах человек-бык и тигр перекинули друг другу веревку, на которую вступила итальянская красавица в темном вечернем платье со скрипкой и заиграла чудесную музыку. Легко ступая по канату и сохраняя равновесие, она приближалась к нашей корзине. И в музыке, струящейся из-под смычка ее скрипки, казалось, звучал какой-то чистый звонкий голос, как будто сама серебряная луна решила исполнить для нас свой сольный номер. Но вдруг к звучанию скрипки присоединился аккомпанемент рояля. От неожиданности я завертел головой в разные стороны и увидел поросенка с красной ленточкой на шее, сидящего за белым роялем, ножки которого поддерживали в воздухе трое неразлучных друзей – Фазан, Собака и Обезьяна. Когда рояль подплыл к девушке, она ступила своей маленькой ножкой в перламутровом башмачке на полированную крышку рояля, отливающего лунным серебряным светом, и продолжала играть так же спокойно, как будто находилась не на высоте, а в холле канадзавской консерватории. Ее музыка лилась ровно и грациозно, растекаясь по ночному небу, и мы с братом зачарованно слушали эти волшебные звуки. И в какое-то мгновение мне брат шепнул:
– Ты можешь меня поздравить. Я стал Буддой – Золотым Драконом.
Я кивнул головой, тихо радуясь его успехам, и произнес:
– За это следует выпить.
И он разлил из бутылочки горячее саке, мы чокнулись по русскому обычаю, и я осушил свою рюмку. По всему телу у меня разлилось блаженное тепло, и мои глаза стали слипаться, и раза два я клюнул носом.
– Да ты совсем спишь, – заметил мой брат, – не знал я, что ты такой слабый. Встряхнись. Веселье только начинается.
Девушка доиграла лунную сонату до конца, и Фазан, Собака и Обезьяна подплыли с роялем к нашей корзине. Мой брат подал девушке руку, и она плавно сошла к нам.
– Знакомьтесь, – представил нас друг другу мой брат, – моя невеста, мой старший брат.
Я поздравил их с обручением и порадовался в душе тому, что мой брат, наконец-то, нашел свой идеал в жизни.
Тем временем в ночном небе над Канадзавой разыгрывалось артистическое представление. Зачарованно наблюдая, как гейши исполняли танец с зонтиками, я вспомнил о районе Касамай, где долгое время жил мой брат, и попытался взглядом найти его дом под собой, как на карте, раскинувшейся прямо под корзиной нашего воздушного шара. Внизу Канадзава светилась всеми огнями, расцвеченная, как гигантский персидский ковер, и небо горело над нами алмазными звездами. Огромная луна сияла со стороны Японского моря, как волшебный фонарь, освещая рампу с необычными декорациями. Именно на этой небесной космической сцене были выстроены тысячи воздушных замков из разноцветных складок облаков. Невообразимо представить себе Небесные Чертоги Благовещих высей, но как ни удивительно, впервые в жизни я все же заглянул в эту таинственную небесную страну, заселенную небожителями и посещаемую небесными гостями. Наш воздушный шар поднимался все выше и выше. Далеко внизу осталась Канадзава, а здесь праздничный бал в этой открывшейся вдруг мне в небе Стране Детства только еще начинался. Господа во фраках, солдаты в мундирах и дамы в пышных бальных платьях совершали такие прыжки и гранд-па в воздухе, что им могли бы позавидовать самые известные балерины и танцовщики Большого театра. Все кругом пришло в движение. Все летело, кружилось, танцевало под ослепительными искрами, которые рождались как бы сами собой. Из-за необычности всего происходящего вокруг, я как бы на некоторое время потерял чувство действительности. Но это меня нисколько не огорчило. Наоборот, я всеми силами старался принять мир моего брата, вводя себя в его вневременной порядок, где маленькие карлики боролись с огромными силачами и побеждали их, где драконы покорно служили людям как ручные домашние животные, где добро, наконец-то, восторжествовало над злом.
Девушки с распущенными волосами наблюдали за крохотным мальчиком, который танцевал на спине летящей птички колибри. Но как он танцевал! Как сам Бог! И его ритм, создаваемый щелканьем каблуков и щелчками пальцев, распространялся, подобно звукам серебряного колокольчика, по всему небу, вовлекая во всеобщий танец малых больших небесных гостей и небожителей. Начавшийся в ночном небе Канадзавы этот костюмированный бал изысканных нарядов, перемешав меж собой бессмертных, святых и великих грешников, превратился в парад танцев богов и смертных, где высшее мастерство совсем не контрастировало с трогательным несовершенством, а наоборот, гармония соединяла их и дополняла одно другим, как это часто бывает в жизни, когда высшее искусство доброжелательно стремится помочь молодому начинанию. В эту ночь, должно быть, у всех канадзавцев и их гостей выросли крылья, потому что на небе было полно народу, всюду слышался смех, шутки, дурачества – настоящее небесное гулянье под звездами. Еще бы, взлететь так высоко в небо, куда ни разу никому не удавалось подняться, и оставаться спокойным среди всего этого великолепия небесных дворцов, усыпанных алмазными звездами. И все это благодаря Золотому Дракону, моему брату, устроившему из традиционного праздника апофеоз радости. И как ни радоваться, если поднимаешься в небо и, хотя бы на одну ночь в своей жизни, становишься птицей или бабочкой. И они все, приглашенные на небо, ставшие на одну ночь поэтами, певцами, музыкантами и танцорами, участниками братания с бессмертными, святыми и небожителями, отдавая дань уважения виновнику торжества, дружно кричали троекратное «виват!» или «бандзай!» в честь моего брата, устроившего это веселье.
Теплый ночной ветерок ласкал мои плечи и легко раскачивал нашу корзину. На меня вдруг снизошло такое умиротворение, что я подумал: «А ведь я счастливо прожил эту жизнь. Даже если бы мне пришлось сию минуту с ней расстаться, то я бы, вероятно, умер счастливым человеком, потому что в моей жизни было столько хорошего, что на плохое просто не оставалось памяти».
Мой брат легонько дотронулся до моего плеча и, улыбаясь, тихо молвил:
– Ты стоишь на правильном пути в Страну Детей. Ведь счастье зависит от самого человека. Счастье – это все, что ты видишь, во что проникаешь, и что проникает в тебя. Ведь жизнь прекрасна, потому что она – жизнь. И нужно только чуточку воли, чтобы обрести свободу в этой жизни. И когда ты станешь свободным и счастливым, ты сразу же попадешь в эту сказочную Страну Детей. В нее ведут тысячи дорог. Ты посмотри только вокруг себя. Видишь эту серебряную Луну? Чувствуешь этот теплый ласкающий ветер? А звезды? Что может быть прекраснее звезд в мире? Завтра будет солнце, которое принесет тепло. И если будет очень жарко, достаточно прохладной тени, чтобы снова стать счастливым. А если будет дождь, он напоит влагой растения, которые тоже растут для тебя. Зимой ты сможешь находить счастье в тепле. А сколько в мире существует прекрасных вещей, чтобы сделать нас счастливыми: холодный стакан воды во время жажды, теплое слово друга, приветливый взгляд незнакомки. А улыбка, а смех друзей, а дружба? Здоровье. Богатство. Достижение цели. Чувство выполненного долга. Заслуженная похвала. Вера во что-то свое. Вера в прекрасное. И подтверждения, доказательства этой веры. А вкусная пища? Приятные запахи? А усталость после тяжелой, но плодотворной работы? Прекрасный сон. Чудное видение. Сладостные минуты с любимой женщиной. Неожиданное и радостное известие. Спасение от смерти. Трогательная музыка. Неожиданное озарение. Интересная философская книжка. Пойманная твоими руками рыба. Любимое дело. Знание иностранных языков. Добро, делаемое другим и с благодарностью получаемое от других. Запах остывающей земли после дневного зноя. Все это как возвращение домой, как возвращение в свое детство. Никогда не поверю, что человеческие чувства могут притупляться сами собой. В нашем сердце скрыт Золотой Ключик к Стране Счастья. И в этой Стране мы всегда остаемся детьми.
Я слушал его слова, а в воздухе носилась уже другая атмосфера. Нежные звуки музыки проникали в мое сердце, подобно тихой радости. Буйное веселье этой фантастической ночи сменилось ласковыми нежными мелодиями, когда праздничный взрыв чувств уступил место спокойному проникновенному течению звуков, шепчущих о любви и дружбе.
Эта неповторимая таинственность ночи, вероятно, останется незабываемой для многих канадзавцев и иностранных гостей. Через столетия воспоминания о ней будут передаваться из уст в уста другим поколениям, о том, как над городом открылось небо и люди смогли не только лицезреть небожителей, но и общаться с ними как с равными себе и даже любить их. Возможно, эта история станет одним из прекрасных синтоистских мифов, и просвещенная молодежь втайне будет сомневаться в ее подлинности, подсмеиваясь над стариками. Но и тогда найдутся седые старцы, которые скажут: «Я там был. Я сам видел все это своими собственными глазами. Я – свидетель».
Эта ночь соединила в себе все доброе и прекрасное в танце под звездами. И этот танец, рожденный таинственными силами Вселенной, побуждал людей и всех живых существ под струящимися лучами Ночного Светильника к любовному единению, потому что все трепетали от избытка вдруг наполнившей их энергии, от прилива радости и желания любить друг друга.
Я краешком глаз заглянул в глубину корзины. Брат и Франческа целовались. Брат обнимал свою будущую супругу. И я услышал их приглушенный голос:
– Здесь? Ты с ума сошел. Ведь рядом твой брат.
– Он спит.
Франческа чисто говорила по-русски. Я отвернулся и, смежив веки, прикинулся спящим, чтобы не мешать им, но, облокотившись на край корзины, продолжал наблюдать за праздником радости и любви в ночном небе.
О, эта прекрасная, незабываемая ночь! Мне казалось, что в этот звездный час даже кроту были подарены крылья и зрение, и все существа, обретя особое тайное видение, могли легко найти друг друга в этом космическом мироздании, пьянящие волны которого подобно триумфальным колесницам уносили ввысь даже усталых, изможденных трудом и избитых плетью мулов из окрестных деревень эпохи Эдо. И этот ночной театр и музыка, подобно курению гашиша, вызывали у людей галлюцинации далеких эпох, где они могли встретить своих предков, когда страна была еще закрыта для европейцев, когда самым крепким напитком считалось саке, когда тщеславие японцев было направлено на поиски и классификацию оттенков души, и когда древние боги полновластно царствовали в зловещей полуночной тиши.
Но сейчас эти боги вместе с людьми прыгали и летали, резвясь в общем хороводе, трогательно наслаждаясь своим неподдельным счастьем в ускользающей прелести мимолетного упоения под сладчайшие звуки музыки Вселенной, исполняемой хором звезд.
– Да была ли такая ночь? – вдруг перебьет меня житель этого славного города, требуя серьезности в отношении к истине. – Почему же я ее не запомнил? – Была, милейший, – скажу я ему с полной уверенностью в своей правоте, – жаль, что вы ее проспали. Почаще выходите ночью под звезды, ибо только под звездами царит дух познания, и только в опьяняющем безрассудстве можно увидеть то, что часто скрыто от трезвых глаз. И то, что рассыпано на праздничной улице человечества, можно подобрать только в минуты высших блаженных порывов. Я, например, сумел даже кое-что похитить из этой очаровательной канадзавской ночи под струящимися лучами звезд и унести с собой домой.
Но полно споров. Поэзия не переносит занудных рассуждений, ибо когда Божья Ночь открывает перед нами свои сокровища и позволяет насладиться своей бархатной тьмой и алмазными блестками звезд, необходимо закрыть рот и молча слушать ее дыхание, наслаждаясь нежным ароматом цветов.
Я наблюдал, как целая толпа новых жителей и живых существ из окрестностей города, подобно вихрю цветочной пыльцы, была поднята с земли и вовлечена в радостный круговорот веселья. Ее голос, игривый, насмешливый и дурашливый, заставлял забывать все живое о смерти, о добре и зле, превращая эти понятия в безличные категории. Повсюду звучала лишь Вселенская музыка, возвращая всех нас в лоно дремлющей природы. О, эти прекрасные звуки!
Я опять, по-видимому, клюнул носом в край корзины. Но именно сейчас мне казалось, что я начинаю слышать скрытую музыку природы каким-то своим внутреннем слухом. Я слышал отдельные звуки на фоне хохота и общего веселья, которые меня нисколько не раздражали, хотя мне и очень хотелось спать, наоборот, они как бы убаюкивали меня, ибо, являясь внутренними звуками природы, они рождались из пустоты и, проникая в меня, несли с собой свое тайное внутреннее содержание. Я чувствовал, что постепенно теряю ход мысли, но взамен приобретаю нечто новое, что может лишь сравниться с внутренним подсознательным голосом, эхом моей истинной природы, моего скрытого Я.
Как странно! Я клюю носом, подобно ночной птице, спящей птице над танцующим городом. Забавный феномен. Не правда ли? Причины моего забвения? Может быть, усталость? Потеря стадного инстинкта? О, этот таинственный момент истины, сопровождающий нас при засыпании! Он как отражение снисходительного всевышнего благоволения в момент нашего погружения в ничто, проникновения в мистическую нирвану. Здесь народ веселится по-восточному, слишком по-японски. Каков цвет страстей у японцев? Будда говорит: «Не льсти своему благодетелю». Величайшая польза политеизма: «Не я! Не я! Но Бог через меня!» Мой брат стал богом. Мой брат говорит: «Не льсти самому себе!» Он прав. Неужели он с детства обладал большей добродетелью, чем я? Обладал, чего греха таить. Я не стою его мизинца. Он стал Буддой. А я кто? Не я! Не я! А Бог через меня. Я сам, я собственными руками разрушил свою возможность стать богом. А интересно ли быть богом? Будда – он бог или не бог? Однако жить вечно – это скучно. Каждой добродетели – свое время. Так лучше. Чрезмерная честность защемляет до смерти угрызениями совести. Один или два щипка совести – достаточно. Сейчас я чист перед Богом, потому что он – брат. Ах, пардон, наоборот. Сейчас я чист перед братом, потому что он – бог. Впрочем, какая разница. Мой брат уже не человек. У-у, подлиза! Ты и во сне продолжаешь хитрить и изворачиваться. Эгоизм – спасительный громоотвод. От чего? От самодовлеющей морали. Как же он стал богом? Интересно, а победа навсегда отняла у него страх перед поражением? Или он уже недосягаем для этих понятий? Почий, ищущий покоя. Кому хочется спать, тот летит в гнездо. Но я уже в гнезде, в корзине воздушного шара. И со мной брат и его невеста итальянка Франческа. Они все еще целуются или заняты уже другим делом? Странно, бог и смертная женщина. Впрочем, Летающий Заяц, наверное, ей уже подарил снадобья бессмертия. Вот бы и мне попросить их у брата. Но стоит ли жить вечно? Вечная жизнь – скучная штука. Удивительно, что дева Мария родила живого Бога. Да будет тебе. Спи. Не пытайся быть умнее других. Мизантропия и любовь. Говорят, что на островах Фиджи, когда мужчины пресыщаются любовью, то поедают своих пассий, предварительно отварив их во фруктовом бульоне. Прости, Господи, мои грешные слова, не о Тебе будет это сказано. А толпа все веселится. Толпа все бегает за моим братом и расточает ему похвалу, но наступит день, и они расколотят своего золотого божка. Впрочем, не всегда так бывает. Часто толпа оказывается достаточно ленивой. Слава. А мне бы пошел лавровый венок, скрыв мою лысину. Как же так случилось, что нас воспитывали вместе, а лавры достались ему? Вот наглядный пример несправедливости нашего морального просвещения. А что будет, если мне его нечаянно пихнуть из корзины? Интересно, падая с этой высоты, уцелеет он или нет? Франческа досталась бы мне на ночь, но не больше, на большее пусть не рассчитывает, потому что я женат. Какой я все же подлец! Но хорошо, что я хотя бы во сне имею храбрость признаться самому себе в этом. Темные мысли из предательской глубинки человеческого существа. Расколоть бы за такие мысли твою мозговую черепушку. Всегда эти мысли, темные, пустые, простые, – последние тени наших душ. Бедный я. Нечиста у меня совесть. Даже перед братом грешен я. А брат всегда был благороден, поэтому и стал Буддой. Золотой Дракон. Смешно, за ним бежит стадо людей, а он убегает от них, они его могут забодать своей любовью или ненавистью. Быть богом хлопотно. Если бы он мог на все их вопросы давать ответ. Что-то я очень сомневаюсь в его способностях. Но, может быть, он знает какие-то тайны? Нужно попытаться у него выведать. Может быть, и я смогу стать богом. Впрочем, чего смеяться, я – Бог. Звучит смешно. Смеяться – значит быть злорадным, но с чистой совестью. Моя совесть не чиста перед братом. Мне часто в голову приходят дурные мысли. Как же околдовала его эта бабенка, на вид она ещё девочка. Не буду стараться превзойти своего брата – это вредит здоровью, к тому же у меня свой путь к счастью. Путь, дурака. Вера в моего брата делает меня блаженным. Я никогда не питал антипатии к нему. Смогу ли я любить его в Божьей ипостаси, и сохраню ли я ему верность как богу? Какие странные сны и мысли!
Что это за музыка, режущая ухо? Небесный бал в разгаре. Звери с людьми перемешались в общем танце. Но что это? Как будто все куда-то бегут, как на лесном пожаре. А-а, вижу, на востоке разгорается заря. Все спешат надеть свои маски, чтобы никто не увидел их сущности. Японцы и русские одинаковы. Но куда спешат звери? А-а, все ясно. Люди надевают свои маски, и звери теряют к ним доверие. Маски двигают массами. Актеры скоро выйдут на сцену. До рассвета осталось всего несколько, минут. Нужно поспать. Довольно болтовни. Впрочем, только во сне и можно поболтать человеку, потому что, проснувшись, он теряет способность точно передавать словами свои мысли. Ах, я сплю! Я снова в раю, где цветет истина.
Как я очутился возле волшебного озера в корзине воздушного шара, до сих пор для меня остается загадкой. Кругом никого не было, но я проснулся в радостном настроении от сознания того, что мой брат жив, здоров и счастлив. Я и сам почувствовал себя полностью счастливым, и это бодрое состояние духа не оставляет меня по сей день.
Воздушный шар с разноцветными полосами запутался в ветвях огромной криптомерии. Вероятно, ночью, когда он налетел на дерево, сучок проткнул его оболочку, и часть газа вышла наружу, поэтому сейчас он больше походил на опавшую грушу или спущенный футбольный мяч, на котором посидела вся команда. Легкий туман поднимался над озером. Я сразу же понял, что нахожусь у озера Бива, потому что в Японии есть только одно большое озеро. Я спустился из корзины по веревочной лестнице на землю, подошел к кромке берега и потрогал воду рукой. Вода оказалась теплой. Я искупался. На сердце у меня было спокойно и радостно. Добравшись до станции железной дороги, я сел на электричку и через два часа прибыл в Канадзаву. Упаковав свои вещи в гостинице, и отметившись в полиции, я опять сел в поезд и доехал до Ниигаты, откуда в этот же день отправился самолетом на родину.
Уезжая из Канадзавы, я вернул оставшиеся деньги шефу полиции господину Кацуно, который первым делом спросил меня:
– Вы видели своего брата?
– Да, – ответил я,– не только его видел, но даже разговаривал с ним.– И где же он? – поинтересовался полицейский.
– В Стране Детей.
Он сделал удивленное лицо и переспросил, полагая, что неправильно понял мои слова.
– В Стране Детей, – повторил я,– и, насколько мне известно, совсем не собирается оттуда возвращаться.
– Но существует ли такая страна? – раздраженно воскликнул полицейский, подозревая, что я вожу его за нос.
– Я только что сам побывал в этой стране, – спокойно заявил я.– Я знаю, где она находится, но объяснить вам не смогу. Если Вы захотите, то сами легко сможете ее найти. Я же могу в эту страну вернуться в любую минуту.

Конец

Япония, г. Канадзава, октябрь 1992 – сентябрь 1993