Цикл "Ареал" история десятая.
- Это, значит, и есть край света… - сказал Лисёнок и глухо, со стоном закашлялся.
Он плохо себя чувствовал. Болело горлышко, слезились опухшие, покрасневшие глазки, носик совершенно не дышал. Ушки, отмороженные в пути, висели безвольно, как сохнущее бельё. Его лихорадило.
И он был весь в проплешинах – от переохлаждения шёрстка выпадала целыми пучками, обнажая коросты и язвы. Коросты и язвы тупо, как-то отчуждённо чесались и болели: щипало, нарывало, покалывало. Но это всё как будто вдалеке – как будто и не с ним вовсе. Да и не вспомнить уже – а бывает ли так, что бы не щипало, не нарывало, не покалывало, что бы горлышко не болело, и носик дышал. Поди и не бывает такого – так что же мы расстраиваемся.
Наконец, он перестал кашлять, и попытался встать. Но лапки его не удержали, и он, с нервным смехом, какой случается, порой, когда знобит и лихорадит, опустился на корточки. Ну вот – приехали.
- Вот ты какой, значит, - повторил он.
- Ты представлял себе это иначе? – Спрашиваю я.
- Да я не то, что бы… - он поморщился, говорить было не то, что бы больно, но неприятно, – не то, что бы я как-то себе представлял это всё… Уж точно не вот так… Но мне почему-то казалось, что тут будет какая-то… ясность, что ли. Что я приду сюда, и что-то такое пойму. Или что здесь всё как-то… закончится.
- Что ты имеешь в виду, говоря, что всё закончится? – Уточняю я.
- Да не знаю я. Просто – это же край света, да? Или это всё-таки ещё не он? – Лисёнок прислонился боком к чему-то, напоминающему дерево. Ну, пусть даже так и будет – дерево.
- Он и есть, - Отвечаю я.
- Ну и какие тут, по-хорошему, могут быть продолжения? Куда дальше-то? Я думал, раз меня сюда так тянет, то ведь меня сюда что-то тянет. Или, может быть, даже кто-то тянет. И я пока не понимаю, что же это может быть. – Лисёнок с удивлением отметил, что эта речь далась ему очень легко: горлышко уже не болело, хотя оставалось какое-то першение. Оно раздражало ещё больше, чем боль, но явно становилось всё слабее и слабее.
- А что бы это могло быть? – Удивляюсь я.
- Да не знаю я…
- И разве тебе не хватает здесь ясности? – Продолжаю я, - Видишь, здесь даже нет теней – только ясность, только свет. Поэтому и говорят – край света – край, залитый светом. Может быть, тут для тебя даже слишком ясно? Может быть, ты просто привык, что всё не настолько понятно? Тогда можно утешаться какими-то догадками…
- Стоп, - встрепенулся Лисёнок, - а с кем я говорю? Кто ты?
Лисёнок огляделся, но никого не видел.
Только ощутил прозрачный и свежий запах ничем не обязанной, и ни к чему не обязывающей, ласковой, но невыразимо, невыносимо чужой свободы. Вот он, край света, ждавший и манивший Лисёнка долгие, как ожидание ответа на признание в любви, мучительные, как поиск нужного слова, знаешь, бывает, забудешь слово, и оно маячит где-то на периферии памяти, вот я о чём-то таком и говорю, годы. Ультима туле и терра инкогнита, несбыточный сон – неизбывная пытка для странников, измеряющих пути свои условными единицами проигнорированной усталости. Об этом месте пели глупые птицы, и шептали шепелявые музы, не знающие усталости и жалости. Ничто не важно – только ещё один шаг, ты можешь плакать и сдавать бесконечно, но ты сделаешь ещё один шаг, ты можешь заливаться счастливым смехом, но ты сделаешь ещё один шаг, ты можешь погрузиться в мысли о своём, но ты сделаешь ещё один шаг. Гордись собой, или считай что это – проклятие, но ты сделаешь ещё один шаг.
А куда? А вот сюда.
Всё здесь было от щедрот, по прихоти, просто ради красного слова. Всюду была свежесть, ничем не замутнённая – мир рождался и таял на глазах, не жалея, и не помня себя. Таял, исчерпывался и возникал снова. Ветерок нёс весть о новорожденном мире, на все направления, нёс осторожно, не спеша, не дыша, любя.
И всё было само по себе, и в Лисёнке не нуждалось – если бы здесь было кому сбегаться смотреть на гостя – они б не сбежались. Положив на метафорическую лапу метафорическое ухо, с клещами звёзд, Край Света спал. Лисёнок – нежданный и незваный гость, любовался открывшемся ему величием, но понимал: засиживаться будет неприлично. Не важно, что он так устал, покуда шёл сюда – усталость, в сущность, уже привычна.
Коросты чесались, быстро и упрямо обрастая новой, здоровой шёрсткой. Жар совсем прошёл, и носик нормально дышал.
Лисёнок отвлёкся от созерцания, и вновь обратил взор к листку бумаги, сжатому крепко в лапке, перечитывая в очередной раз текст.
- Значит, Лисичка обо мне забыла… - Протянул он огорчённо. Ему, наверное, казалось, что он говорит бесстрастно, но он был кем угодно, только не актёром – уставший от долгой дороги зверь, сидящий на самом краю света. Так что голосок его дрожал – дрожал как осиновый лист, или как – знаешь, как бывает когда придешь с холода домой, и вот только-только начинаешь согреваться, а то, бывает, дрожишь когда позвонит вдруг особа, которая для тебя важнее всех прочих, и руки не в состоянии удержать спички, что бы прикурить – так дрожат.
- Забыла, - подтверждаю я.
- И все забыли, - добавил он, - более или менее.
- Все забыли, - соглашаюсь я, - совсем забыли.
- Ага, - выдохнул он, пытаясь не показать своего огорчения. - А Ёжик молодец. Он, наверное, всё-таки станет писателем. Я и не думал, что всё так получится, когда жёг дом. И Зайка, наверное, тоже когда-нибудь напишет. Я его не люблю, конечно, но если он всё-таки напишет, то, наверное, напишет хорошо, - по щекам его полились, путаясь в шерстинках, скупые крокодильи слёзы.
- Ну-ну, ты что? – Как будто участливо спрашиваю я.
- А Лисичка забыла меня, – сказал он, и уткнулся мордочкой в лапку.
- Ну а что ей с тобой делать? – Удивляюсь я, - Что им вообще с тобой ещё можно было сделать, раз ты ушёл? Или ты не знал, что так всё и будет?
- Да знал, конечно, но разве от этого легче? Всё-таки неприятно, когда тебя забывают. И я всё ещё не понимаю, зачем я сюда шёл, – он поморгал глазами, пытаясь взять себя в руки.
- Так вопрос вообще не стоит. Бывает счастье, а бывает свобода. Точнее, счастья не предусмотрено, только свобода. – Говорю я.
- Почему это… Это же одно и тоже… - Перебил меня нетерпеливо Лисёнок.
- Нет. Счастье было бы возможно, если бы существовала некая поставленная извне цель. Тогда можно было бы её выполнить, и получить награду. Это было бы счастье. А так как никакой общей цели нет, есть только свобода. Делай что хочешь, в меру своих представлений о том, чего ты хочешь. А ещё есть справедливость, и это, по сути, самое страшное – за каждое своё действие ты обязательно что-то получаешь, и если ты встаёшь на дорогу, она тебя куда-нибудь да приведёт, нравится тебе это, или нет. Вот и всё. Холодная, вечная свобода. И множество временных приютов. И масок. – Объясняю я.
- Почему «приютов и масок» - озадаченно спросил он, - а, кажется понимаю… В том смысле, что никакой домик не мой, что это всё временно… Ну да, ну да, это я как раз предчувствовал. Это вообще всё просто… По крайней мере весь этот разговор, он какой-то… Ничего существенно нового я не услышал, только какие-то вещи, которые я сам обдумывал…
Лисёнок снова уставился на бумагу.
- Но что мне теперь делать? – Спросил он, - Вот, я отдохну, вот я полюбуюсь тут на всё это великолепие. Я так понимаю, что это же – великолепие, по идее, что тут ещё может быть. А потом? Я могу отсюда куда-нибудь попасть?
- Куда угодно, – отвечаю я, - не сразу, конечно, придётся опять идти, мёрзнуть, но попасть ты можешь куда угодно. В любом случае, путь отсюда проще и короче, чем был путь сюда.
- Но в Ареал, наверное, лучше не возвращаться… - Лисёнок начал складывать из листа бумажного голубя.
- Да, конечно. Лучше не возвращаться, - Соглашаюсь я.
- Ну а… Всё-таки Лисичка… Мне теперь тоже придётся её забыть? – Он часто задышал, собираясь снова всплакнуть, - Не хочу…
- Ну, раз не хочешь, - смеюсь я – кто же тебя заставит? Не забывай. Тебе же сказано: свобода. Стоило идти сюда, хотя бы для того, что бы понять, что ничто не заставит тебя забыть о том, о чём ты забыть не хочешь. Никакие соображения, никакая целесообразность, ничего!
- Наверное, это можно было понять ещё в Ареале, - с обидой в голосе отозвался Лисёнок, - но что же делать, если я такой непонятливый. Значит, у меня есть мысли о Лисичке, и я могу пойти куда захочу. Правильно?
- Правильно – отвечаю я, - только птицу отпусти.
- Какую птицу? – Не понял он.
- Которая тебе однажды приснилась, – объясняю я, - она же тебе отсюда и приснилась.
- Но мне будет совсем одиноко.
- Ну, правильно. А ты чего хотел? А главное, от кого?
Вспорхнула, взмахнув крыльями, птица – как хотелось обмануть себя, что это она машет крыльями на прощание, но нет – она просто взмахнула крыльями. Так сбылось ещё одно обещание, и остаёмся лишь мы, и те, кого мы любили. Мы улыбаемся будущему, идущему нам навстречу. Теперь нам значительно легче, и всё в этом странном крае пропитано самой светлой, но всё-таки, явно, печалью.
Лисёнка что-то ещё беспокоило, но он не мог понять, что именно.
- И я, значит, в любом случае дойду? – Спросил он.
- Ну, если только не оступишься, - смеюсь я, - а то ведь, можно и костей не собрать.
Лисёнок раздумал запускать бумажный самолёт, и снова развернул его, и пробежался глазами по тексту.
- Стоп, стоп… «Он задирал морду вверху и тихонько выл – от избытка чувств, и всё казалось, что звёзды еле заметно движутся, но это, конечно, только казалось.» - Прочитал он вслух, - стоп, стоп… Почему обязательно казалось? Это ведь то самое, это тот знак, который я обещал Лисичке?
- Да, конечно, - радостно соглашаюсь я.
- Но ведь я ещё ничего не делал.
- Не делал.
- То есть, то, что здесь написано, этого ещё не случилось?
- Не случилось.
- Ну а если я – вдруг в его голосе прорезалась агрессия – если я не стану двигать звёзды? Зачем мне, во-первых, двигать звёзды? Меня всё равно забыли.
- Всё равно забыли.
- И никто всё равно не увидел, как я двигал звёзды. И никто всё равно не понял, что это я их двигал, а единственный, кто это увидел, подумал, что ему показалось. – Возбуждённо шептал Лисёнок – Да и какое ему дело до моих звёзд, если он увидел Пляшущего Духа? Но тогда… Зачем мне их двигать? Что же будет тогда, если я передумаю? Я тебя спрашиваю! Покажись!
Он огляделся, и снова никого не увидел, и бросил вниз, с обрыва историю о первом весеннем дне в Ареале.
Он встал, чувствуя себя уже отлично – никогда, кажется, так хорошо себя не чувствовал, и побрёл, куда глаза глядят.
Мимо уюта, навивающего мысли о самом-самом детстве. Или это всё как прогулка по слякоти, когда знаешь, что сейчас придёшь домой, сорвёшь с себя мокрую одежду, и будешь греться и пить чай. Или это всё как пить чай в приятной компании за несколько – самую малость неловкой беседой, когда за окном сильный-сильный ливень, и ему не добраться сюда. Или это всё – как первый весенний дождь, приникший к ночной мостовой, усыпляющий тебя свои слабым шуршанием – а не подслушивай их нескромный обмен мыслями. Или это как уйти в мысли, замечтаться, глядя на травинку, по которой ползёт муравей, неся груз необъявленной ценности? Или это – ценный подарок, который наконец удалось подарить, а так давно хотелось, так давно ждалось. Или это ожидание, сумевшее удивить – тем, что, вопреки обыкновению сбылось? Иди и смотри – это земля чужих чудес. Смешно: нет ничего плохого в том, что бы остаться здесь – навсегда-навсегда, ничего плохого, кроме того, что всё это совсем не твоё. Никто не осудит, просто нельзя. Никто не накажет – просто нельзя. Просто есть такое, чего делать нельзя никогда, как бы сильно не хотелось. Да хочется ли?
Милый, милый Ареал, что же мне не сиделось на месте? Что же меня погнали сюда, на что же я рассчитывал? Но ведь, действительно, останься я у себя, я бы всё время хотел выбраться сюда, и никакая Лисичка мне бы не компенсировала этот Край Света. Хотя – как странно, ведь она мне и там была намного дороже всякого возможного исхода моего пути. И здесь действительно всё очень красиво, и не просто красиво – мне здесь действительно хорошо и комфортно, но так комфортно может быть только гостю. И дела для меня здесь никакого быть не может, как не может быть серьёзного дела для гостя. Гостя балуют, за гостем ухаживают, а потом гость уходит. А я в самом деле ожидал, что приду сюда – и всё, и трава не расти, что сразу станет всё понятно, а что станет понятно, спрашивается? Видно и правда, простых ходов не бывает.
Мой бедный домик, мои хорошие, мои Зайки и Лосята, Кошки и Филины – вот, вы забыли меня, а я вас не забуду. Я вам очень благодарен за всё, и тем кого я люблю, и тем, кого не люблю. И, конечно, в первую очередь, я не забуду тебя, моя светлая Лисичка, ведь ты достойна того, что бы тебя не забыли – и уж это-то я могу тебе дать. Я мог сделать для тебя так много, а сделал именно то, чего ты не оценишь – и так поздно понял это. Мы всегда принимаем других за себя, и в этом самая страшная трагедия. Ведь я действительно знал, что забудет – и в этом действительно нет ничего плохого. И всё равно не хотел, что бы забыла, хотя – что толку в памяти обо мне там, в Ареале.
А может быть, всё-таки вернуться? Как забыли, так и вспомнят. Свобода же всё-таки.
Но вернуться после всего... Ладно, деревья-пауки. А как эти странные места, где были Серны и Сирены. О, эти Сирены – их цилиндрические тела, их плавники… Они ведь, по хорошему не должны водиться на суше. И вообще весь этот оазис – несколько километров тепла среди вечной мерзлоты… А как сладко они уговаривали остаться. Сирены что-то пели, а Серны подноси яства – то была не еда, то были яства. А кусок в горло не лез. И ведь, что смешно, это же опять он смог преодолеть соблазн от слабости, а не от силы – как себя уважать теперь? Ведь он очень хотел остаться, но остаться можно было, только умудрившись отведать с ними – а он не смог. Вежливо распрощался, и побрёл дальше, и вскорости вышел на мороз – и снова и снова ложился замерзать, и снова, и снова вставал, и брёл, а потом оказался здесь.
Никак после такого нельзя возвращаться в Ареал.
Возвращаться вообще – плохая примета, и дело не в гордости. Дело и ни в чьём бы то ни было мнении, а просто в том, что нельзя. Всё можно исправить, сказала когда-то Лисичка по совсем другому поводу, но не всё можно исправлять. Не всё нужно? Нет, ответила она – не всё можно. Здесь, на самом краю света стало ясно – так и есть.
- Ничего не случится, - нарушаю я молчание, – не надо так уж высоко себя ценить. Тем более, когда ты уже избавился от текста. Но разве ты сам удержишься от того, что бы дать ей знать, что дошёл, и не забыл своего обещания?
- Но ведь она не узнает. Но ведь ей всё равно, - остановился Лисёнок.
- Но разве ты удержишься? – Повторяю я.
- Всё-таки нет. Где тут нити, которыми крепятся звёзды? – Спросил Лисёнок.
- Иди прямо. Собственно, ты туда и идёшь – а как же иначе.
Существенно позже, уставший Лисёнок – как же тяжело сдвинуть звезду хотя бы на самое незначительно расстояние – дремал, набираясь сил перед новым путешествием.
- А может я умер? – Вслух подумал он.
- Да что ты, – возмущаюсь я – разве ты веришь в смерть? Это же сказки, разве здесь это не очевидно? Путь бесконечен. Есть несколько привалов, но идти всегда надо до горизонта. И немного дальше.
- Ну да, ну да, - блаженно улыбнулся Лисёнок, - а Лисичку я сё равно не забуду. Ведь так можно?
- Конечно, - соглашаюсь я.
Путь Лисёнка продолжается.
И жизнь тоже продолжается.