Весна

 Цикл "Ареал" история девятая.

 Тральфамандорская картина чернилами.

В Ареал пришла весна.
 Удивительно: ещё не тает снег, и не бегут ручьи, и нет подснежников, и не возвращаются перелётные птицы, и ничего не указывает на весну, а всё-таки – весна.
  И сугробы, расставленные повсюду, как стулья в тесной квартире, выглядят как-то неуверенно – это вам не старые времена, белые бездельники! О нет, они больше не хозяева этих мест, скоро историческая неизбежность заставит их сорваться с места, и, в совершенно ином, новом качестве, нести далеко-далеко листики, соломинки, бумажные кораблики, и всё, что только встретится на пути.  И будут они петь весенние песенки, - мажорные, журчащие и бурлящие. Скоро примутся они ежесекундно творить отражения всех, глядящих в них. Да что там,  от природной щедрости своей, изобразят они и безучастные пейзажи, хотя никто и не оценит.  Но разве важно, увидит ли кто-то отражение солнца в молодом ручье, оценит ли кто-нибудь достоверность передачи образа,  отметит ли кто-либо небольшие расхождения между прототипом и изображением – какой же художник не добавит хоть немного от себя, будь то человек или ручей? Какая разница, когда вокруг всё новое, когда ещё не о чём жалеть, когда ещё нечего терять, и нужно спешить – безо всякой цели, просто вперёд от избытка чувств.
 Снегу будет не больно таять, но он ещё об этом не знает – и если приглядеться, можно заметить, как он дрожит, пытаясь сохранять уверенный вид: как будто не чувствует, бедолага, к чему всё идёт. Увы, праздник новой жизни, время всеобщего пробуждения и цветения – не для него. Если вы когда-нибудь видели запоздалый, не растаявший в свой срок сугроб ближе к концу весны, вы, наверняка, тоже заметили, как он сам себе удивляется – что я здесь делаю?  Он пугливо озирается, и не может понять – что это такое вокруг, почему всё так страшно? Где ему, бедному, понять, что нет ничего страшного, что всё на любителя, и просто ему досталась не та чаша. Вольно же тебе было засиживаться в гостях, упрямо и усердно игнорируя всякие намёки – на кого тебе теперь пенять?
 В первый день этой новой весны Ёжик принёс Зайке сказку. Он давно её написал, но не был уверен, что стоит кому-то показывать. Не то, что бы к нему пришла уверенность, не то, что бы он перечитал сказку внимательно, и решил, что получилось и правда достойно, не то, что бы ему стало всё равно, что скажет Зайка, а просто время новое настало – время делать безрассудные глупости, не слишком думая о последствиях, сколь бы заведомо плачевны они не были. Да и с кем было ещё посоветоваться Ёжику, кроме как с Зайкой?
 Зайка снисходительно оторвался от книги, которую читал, и принял исчёрканный кривейшим из возможных почерков, листок. Ох, досада с этими учениками – и ведь, на самом интересном месте пришлось бросить книгу. 
 Зайка деловито повертел листок в лапках, что бы показать, как он настраивается на чтение, и приступил к изучению.
«Жил огонёк. Он был очень прекрасный и жёлтый. Он любил плясать». 
Так начиналась сказка, и Ёжик долго не мог придумать, как развить тему, потому что, если честно, самое главное он высказал уже здесь. Правда, высказал как-то однобоко, ведь огонь, который он помнил, был ещё и хищным, страшным зверем, съедающим беззащитный домик. Домик, прежде никогда не выглядевший беззащитным – наоборот, всегда казалось, что вещь на века, а вон оно как оказалось. Ёжику хотелось как-то передать все свои противоречивые чувства по поводу врезавшейся в память картины, а для многих из них он даже не находил названий. Он даже думал сначала прямо написать про уходящего Лисёнка, который подарил ему это странное ощущение. И страх, и восторг, и просто – понятно же, что огонь – совершенно чужой, совсем не такой, как Ёжик, и это завораживает...
 Сначала в сказке должен был быть Лисёнок, но Ёжик поразмыслил, и эта идея превратилась в пепел. Многие думали, что скверно поджигать домики, даже если ты уходишь, и как-то неудобно писать об этом . Обязательно разгорится спор. Обязательно спросят, а что по этому поводу думает автор. А автор ничего не думает, кроме того, что это был самый красивый момент в его жизни. Но Ёжик так пламенно хотел поделиться своими ощущениями, что не прошло и недели, как появилось ещё несколько строчек.
 «А иногда он злился. Тогда он становился неконтролируемый, и никто не мог его обуздать». Такие сложные слова выучил Ёжик, что бы сказка получилась серьёзней. Сначала он хотел написать какие-то другие слова, но они оказались неуместны – он почему-то думал что «витиеватый» тоже значит «неконтролируемый». Хорошо, что вовремя проверил. 
 Уже через неделю, в юном писателе снова зажглась искра вдохновения, и стало понятно, что надо писать дальше. Но что надо писать дальше, оставалось непонятным. И опять было так трудно найти нужные слова. Всё получалось как-то не про то.  Иногда он искал нужные формулировки за столом, глядя на начало истории, пытаясь решить свой текст как математическую задачу. Тогда он ловил себя на бормотании «не мог обуздать… не мог обуздать… никто не мог обуздать»… А иногда уходил в лес, надеясь, что шум ветра и заснеженные пейзажи что-то нашепчут. Однажды в лесу он увидел, как плачет Волчонок, и хотел было подойти, но не подошёл. Ему нечего было сказать Волчонку сейчас. Зато Волчонку будет приятно прочитать его сказку. Думая о Волчонке, он вернулся домой, взял листок, и дописал: «Но вообще он всегда был добрый. Просто у него вот такой был характер, что иногда он злой. Ничего не мог с собой поделать. А хотел и пытался, и хотел, что бы все любили его. Но его любили не все. Ни никто, но совсем не все. А он грустил от этого, а от грусти злился. А потом грустил от того, что злится. И так раз за разом». Теперь сказку можно будет посветить Волчонку, и может быть, это как-то ему поможет?
 Старый сюжет теперь не годился, благо его особенно и не было. Пришлось придумать новый.
 «А однажды всем им стало холодно. А огонь был тогда не злым, а красивым и маленьким. И ему все говорят, что бы стал большим. Он стал большим и всех согрел. Не таким большим, что бы сжечь что-нибудь, а вот именно что бы согреть всех. И все согрелись и полюбили огонь. И стали пускать его жить в камины и свечи. А иногда ему устраивали Масленицу. И любили очень. Конец».
 - Кому это «им»? Кто эти «они»? – строго спросил Зайка.
 - Ну, которые сначала не любили, - робко протянул Ёжик.
 - Давай сделаем так – ты придумаешь кто это, ладно?
 - Постараюсь. А вообще понравилось?
 - Вообще, - Зайка поморщил носик, - знаешь, ничего особенного, вроде как, но мне понравилось. Вот коротко и, главное, ясно. Кроме этих загадочных «их». Хотя, наверное, и не надо ничего придумывать.  Пускай загадка будет. Интрига. Ну, какая разница, в самом деле, какие такие «они». Не про них же сказка. А про огонёк –  так что… ну что, ну тут у меня книги есть получше, конечно, но для начала неплохо. Пиши дальше.
 Зайка даже сдержался, и не стал нахваливать роман, за который собирался засесть. Это будет действительно серьёзный роман, конечно, ведь больше Зайки во всём Ареале прочитал только Лисёнок, то есть, получается, теперь уже и некому конкурировать с Зайкой.  Роман будет про взросление, и про любовь, и там обязательно будут обширные панорамы леса, ведь Филину так нравится, как Зайка восхищается природой. Зайка уже представлял, много раз, как Лисичка - существо, посвящённое в малые тайны мира, удивлённо посмотрит на него, прищурится, и спросит: «а это ты откуда знаешь? А вот это? Неужели сам догадался?». А потом будет ходить и всем говорить, какой у нас проницательный, умный Зайка.
 А Лосёнок узнает себя в одном из персонажей, и скажет, сначала сердито: «зачем ты меня тут выставляешь на посмешище?» А потом успокоится, и, старательно зевая, что бы дать понять насколько всё это ниже его достоинства, и насколько всё это для него не имеет значения,  скажет «ну, может я и бываю не прав, ты мне глаза открыл, конечно, на кое-что в моём характере.  Я постараюсь, конечно, стать немного сноснее, но согласись, когда мы устраиваем мероприятие, кто-то должен решать что и как?»  Какого-то большего раскаяния от Лосёнка ждать не приходилось, куда же мы без его руководства, а паче того – без его суеты и брюзжания. А когда Зайка приходил к нему, предлагал собрать всех, и самим устроить спектакль, что услышал Зайка? «Ну, ты пока всех обойди, конечно, расскажи, а я пока решу – надо ли это». Лосёнок тогда решил, что надо, и так замучил всех – и Белку, и Кошку, и Зайку, и даже Мальчика своими измышлениями о том, что сначала надо разобрать сцену, потом собрать её получше, как, например, у Гуся в соседней Муравии, и только потом решать непосредственно со спектаклем, что все даже согласились уже, и начали разбирать сцену, да как-то всё в итоге утихло. В итоге нет в Ареале теперь никакой сцены.
Как бы там не было, если Лосёнок действительно чуть-чуть задумается о своём поведении, прочитав роман, это вполне сойдёт за Великую Силу Искусства.
 Зайка вспомнил, что у него уже есть несколько очень хороших идей, но ещё нет ни единого листа текста. Есть, правда, какие-то графики. Это он вычитал в одной книге, и принял на вооружение: разными цветами он чертил на стене линии, которые - то пересекались, то расходились, символизируя взаимоотношения основных героев. Правда, пока Зайка не был уверен, кто такие эти его основные герои. И почему они так ведут себя: то пересекаются, то расходятся.  Но самое главное уже было придумано: роман будет о древних временах, когда были драконы, рыцари, богатыри, ассасины, янычары, самураи и всякие иные ниндзя. У Зайки они будут действовать все разом, и все будут очень разные, но очень будут убедительные и психологически достоверные. Лиса-самурая он себе представлял особенно хорошо, а вот кто такие янычары даже не был вполне уверен. А вот рыцарь как раз  будет обладать характером Лосёнка. Но будет он, скорее всего человеком – что бы было не слишком узнаваемо. Что ещё будет в романе? Вот это большой вопрос.
Зайка проводил Ёжика до двери, и вернулся было к своей книге, когда его осенило: там будет дракон. Дракон будет характером противоречив, а видом – устрашающ, но по сути – добр и мил. Вроде Волчонка. И всех он в итоге спасёт, но только потому, что вся эта компания – и янычар, и богатырь – и все они – отнесутся к нему хорошо, что будет стоить им всем больших усилий…  Однако, график на стене придётся переделывать… Так, в первый день этой новой весны у Зайки немного сформировался замысел романа, который он, быть может напишет, а может быть – нет.
  В первый день этой новой весны Мальчик и Девочка ждали Волчонка в гости. Они достали из кладовой варенье и булочки, накрыли стол, убрались в домике, и теперь из дел у них оставалось только самое трудное – ждать. А Волчонок всё не шёл. 
 - Жаль, что у них тут нет телефонов, - сказала Девочка, - если пойти ему навстречу, обязательно разминёмся. Окажется, что он шёл не с той стороны, или что-нибудь в этом роде. Ненавижу ждать.
 - Всё-таки правильно его не любят, - вздохнул Мальчик. 
- Ну ты уж не слишком… Мало ли что…
- Да я так, в порядке рассуждения. Ты в последнее время что-то часто говоришь про всякую технику. По городу соскучилась?
Девочка действительно всё чаще вспоминала про телевизоры, компьютеры, автомобили и всё то, без чего здесь как-то обходились, и не жаловались. Даже какие-то неприятнее вещи, вроде толкотни в переполненных, душных автобусах, вальяжно пригуливающихся среди сплошных пробок, с какой-то горской, умудрённой неспешностью, она сейчас выдавала за какие-то увлекательные приключения.  Под новый год она всё рассказывала зверятам об огромных магазинах,  где в эту пору носятся туда-сюда покупатели с озадаченными лицами, пытаясь найти подходящие подарки,  и уставшие, героически-натужно улыбающиеся продавцы. Теперь вот всплыли телефоны.
- Хочешь в город вернуться?
- Ну… нет, вернуться, наверное, не хочу, - неуверенно протянула она, - но заглянуть одним глазком. И снова сюда.
 За то последние месяцы мальчик так хорошо её изучил, что врать ему было одно удовольствие – он всё равно всегда понимал, что она на самом деле думает.
- Конечно, - улыбнулся он несколько печально, - конечно, потом сразу сюда. Просто посмотрим как там наши, побродим среди высоких домов, а?
 - Ну да. Или ты, наверное, будешь волноваться за Неумеху?
 - Да нет. Я что-то около недели не был у Неумехи, за ним ухаживает Волчонок. Так что, думаю, не пропадёт.
 Мальчик видел, что Девочка ещё сама не понимает, что не захочет возвращаться в Ареал, и пытался разобраться, а где, собственно, больше нравится ему самому.
 - Только давай не слишком тянуть, - попросила Девочка, - я соберу книги, надо вернуть Зайке. И приберусь хорошенько, а ты поможешь.
 - Да где тут прибираться, посмотри какая чистота?
- У тебя всегда чистота, - преувеличенно укоризненно проворчала она, - а прибраться надо, мало ли, кто приедет, пожить решит. Неудобно же будет. Не будь такой свинкой.
И ведь наверняка сама не заметила своей оговорки. А если обратить внимание, найдёт, что ответить. Скажет, ну и что, что вернёмся, здесь-то они уверены не будут, и вполне могут позволить новенькому  поселиться в нашем домике – он из всех самый уютный.
- Кто же въедет? Мы же ненадолго. Мы же вернёмся.
 Девочка на секунду задумалась, растерянно хлопая глазками.
- Ну и что, что вернёмся. Здесь-то они уверены не будут, и если какой-нибудь новенький захочет поселиться именно в нашем домике – он же из всех самый уютный, разрешат, конечно.
- Ну, сегодня-то прибираться мы не будем? Сегодня-то мы гостя ждём.
- Конечно, я так, в принципе. Завтра, или послезавтра. Я и книгу не дочитала, которую у Зайки взяла.  Но затягивать не стоит. Летом я хочу побыть в городе.
 Да уж, летом в Ареале вряд ли будет так же уютно и красиво, как зимой. Зато будут комары, слепни, а в домики, наверняка, будут рваться муравьи. И осы, пчёлы, шмели – и какие ещё бывают насекомые наподобие, будут пытаться поселиться на чердаке, и среди ночи Мальчик будет просыпаться от жужжания… В городе-то не было спасу от этих существ. Бывало, лежишь в темноте, хочется спать, но страшно – вот оно, жужжит и злится, и наверняка уже настолько обозлено, что хочет не столько выбраться, сколько ужалить кого-нибудь, и страшно даже позвать маму… А в Ареале мамы не будет, в Ареале, по хорошему-то он за маму. В том смысле, что если появится какое-нибудь страшное насекомое… А девочка, кстати, куда меньше боится всей той мелкожолтой, полосатой братии… Но не просить же Девочку выгнуть пчелу… Тем более, что может ведь и правда ужалить – ничего особенно страшного, но ведь это будет уже из-за него… Мальчик давно понял, что так сильно боятся не стоит, но всё равно боялся, наверное больше всего боялся именно всего, что летает, желтеет, и – теоретически, только теоретически, может ужалить…
 А потом ему вспомнилась мама, и… Ему на секунду стал невыносимо стыдно. Как он мог забыть Фрама, как можно было так давно не вспоминать о Фраме?
 Фрам был собака. В городе жило много собак, но Фрам жил с ними, и Фрам был самой умной собакой, и Фрам был чёрен и лохмат, и Фрам был таков, что когда бежал, казалось, что катится огромный чёрный мяч, без глаз и лап, а когда останавливался, когда сидел, задумчиво глядя на мир, чудилась в нём какая-то порода, хотя никакой породой там не пахло и близко.
 Когда Мальчик прощался с Фрамом, он плакал, прижимался лицом к его пушистому, твёрдому боку, и всё повторял: «собача, что же ты…» Он никогда не называл Фрама «собача», а вот тут как-то придумалось, по закону умных мыслей, несколько позже, чем следовало бы. И некого было в целом мире винить, кроме себя, и казалось, что никогда он не забудет Фрама, а оказалось, что он будет редко-редко его вспоминать, такого умного, такого славного, такого не оценённого, такого неоценимого. 
 Вообще в городе немало собак, которых можно было бы проведать. Тем более – летом. Зимой к ним заходить просто незачем – помочь нечем, а бессильной жалости собаки не понимают, и каждый раз, хотя бы немного, верят, что их накормят, согреют, приютят… Бывали исключения. На стройках, неподалёку от Дома, где раньше жил Друг, была старая, умная собака. Это была очень красивая, породистая собака, какая-то борзая, таких в городе всего и было с двадцать штук, да вот эта бродячая. Её регулярно пытались забрать домой, а она всё сбегала,  не умея жить по графику в тесных людских домах, и не желая учиться.
 Мальчик вдруг начал рассказывать Девочке обо всех этих собаках, и о многих других – избегая говорить только о самой главной собаке – о Фраме, мучительно не на ходя в себе права говорить о нём сейчас.
 Девочка слушала, почти не перебивая, как только она одна и умела слушать – пристально глядя в глаза, и улыбаясь – не разговору, иногда несколько мрачному, а тому, что она может понимать своего Мальчика сколь бы то ни было правильно, что во все времена у всех живых существ, вскормленных Змеем, было большой редкостью.
 Волчонок так и не пришёл, проспал в кроватке.
 Не злитесь на него.
 Дело в том, что ночью он опять гулял в лесу, и не было луны, и ему было неприютно и неприятно, неопрятному Волчонку, и он как будто прятался от чего, и всё думал, думал о своём поведении, глупый Волчонок, грубый Волчонок, почему ты не можешь вести себя хорошо, Волчонок, как тебя только терпят здесь, Волчонок.
 И тут же было – бедный Волчонок, как они тебя не понимают Волчонок, почему они не помогут тебе, мой хороший Волчонок, неумелый, но старательный в своём желании жить с теми, с кем от роду не велено жить Волкам.
 И тут же было, совсем уже отчаянное – да кто они такие, да что всё время лезет этот Лосёнок, а Зайка о чём-то шепчется за спиной, а Мальчик привёл Неумеху, и не хочет теперь с ним возиться, и только один Волчонок во всём Ареале следит за ним, а Кошка – как увидит, так смотрит как-то свирепо, всё не может позабыть ту посуду… Но зачем же ты, глупый Волчонок, полез к этой посуде, ну какое с твоими лапищами жонглирование, ну что ты о себе возомнил…
 Привычный ход мыслей был нарушен небольшим происшествием.
 Волчонок увидел Пляшущего Духа.
 Вот он, более всего похожий на висящее в воздухе, где-то на уровне глаз, пламя. Только пламя это было ярко-алого цвета, и язычки его двигались очень-очень медленно. Собственно, они скорее походили на сплетённые в косы шерстинки, чем на настоящие язычки огня. Они состояли их еле уловимых, будто бы, ниточек, которые завивались в большие, будто бы, косы, и эти косы находились в неизменном, величественном движении. Росту в духе было – много ли, мало ли, а где-то со взрослого человека. Волчонок видел взрослого человека, когда в Ареал забрёл Лесник, но о Леснике мы, пожалуй, расскажем в другой раз.
 Не каждому выпадало видеть Пляшущего Духа хотя бы раз в жизни, и считалось, что такая встреча сулит перемены – добрые ли, злые ли, но уж какие-нибудь. Хотя Лисичка говорила, что ни к чему такая встреча не обязывает – просто возникнет иной раз Пляшущий Дух, а потом пропадёт, оставив всем, кто увидит его страшную усталость.
Но это стоило любой усталости – и Волчонок заворожено глядел на Духа, забыв свои тревоги, и самого себя.
Сколько времени прошло?
Волчонок побрёл домой, то и дело оглядываясь туда, где только что плясал огонёк,  уже точно зная, что ничего там особенного не увидит – ночной зимний лес. Лапки еле шли, дышалось тяжело, но было очень хорошо и спокойно. Он задирал морду вверху и тихонько выл – от избытка чувств, и всё казалось, что звёзды еле заметно движутся, но это, конечно, только казалось. В ушках гудело, сердце стучало так громко, что он не слышал ветра, воющего в верхушках деревьев.
 До дома добрался с трудом, залез в кроватку, и уснул. Снилось ему странное, снилось ему и страшное, и доброе, но неизменно удивительное и интересное.
 О нём спохватятся на четвертый день этой новой весны – и застанут его зябнущего, больного, кутающегося в одеяльце, и выходят, конечно. Ёжик, Зайка и Девочка будут носить ему мёд, кипятить ему чай. А ему будет так хотеться побыть в одиночестве, что бы снова подумать о Пляшущем Духе, что он снова начнёт грубить, незаметно для себя. Но всё-таки его вылечат.
Первый день Весны для Лисички…
О, Лисичка, как мне рассказать о тебе, что бы быть верно понятым? Как мне не навлечь на тебя осуждения, Лисичка?
 Первый день этой новой весны начался для Лисички с пения Алканоста. Он проснулась от этих нежных звуков, и долго не поднималась с кровати, всё нежась и нежась, улыбаясь чему-то непонятному, из того, о чём знают одни Лисички. Потом она всё-таки поднялась, и долго пила чай с вареньем, глядя в окошко на обречённые сугробы.
 Читала стихи нелюбимых поэтов, пытаясь понять, за что этих поэтов вообще можно любить, да так и не поняла, и вернулась к поэтам любимым. Потом пошла в столовую, никого там не нашла, но не расстроилась, а поела супа с зимними грибами – теми самими ещё, что нашли когда-то Зайка с Ёжиком.  Удивительно, но про эти грибы как-то все забыли, и приготовила их Девочка только совсем недавно.
 Когда выходила из столовой, встретила Лосёнка. Лосёнок был очень недоволен тем, что никто не захотел поддержать его начинание – Проводы Зимы. 
Избавилась от Лосёнка, который перешёл уже от Проводов Зимы к ревизии библиотеки – не доверяет он Зайкиным способностям, как держателя книг, Лисичка отправилась зачем-то к Ёжику, и Ёжик смущённо прочитал ей свою сказку. Лисичка слушала рассеянно, ощущая в себе какую-то не то пустоту, не то свободу – и не понимая, хорошее это чувство, или плохое? Пространно похвалила сказку Ёжика, покрасневшего от удовольствия, и вышла на улицу.
 Долго стояла, безучастно глядя на заснеженные домики Ареала.
Потом она пошла домой, и до самого вечера, с каким-то упоением плела корзины – их меняли у Городских на еду, и всякие мелочи, а у Гуся – на помощь с водопроводом. А вы, наверное, думали, что в Ареале ничего не делают. В Ареале ни к чему не принуждают, это другой разговор, а дело для желающих всегда находится – как и желающие для дела. Лосёнок предлагал было ещё и варенье выращивать на продажу, но в домиках появлялось ровно столько варенья, что бы хватало жителям.  Но и без того было чем меняться – но если я заговорю об этом, я совсем собьюсь. Я уже сбился, но ещё не совсем. А сбиваюсь вот почему – мне просто очень страшно, что вы не поймёте моего отношения к Лисичке в этой истории, и мне даже хотелось бы вовсе избежать этого рассказа, но, конечно, ничего избежать нельзя.
Итак, она сплетала корзинку за корзинкой, высунув, незаметно для себя, язык, и полностью отдавшись процессу – ни одной мысли не было у неё сейчас, одно упоение работой.   
Как-то неожиданно стемнело, и тогда Лисичка отправилась спать.
И не заметила того, что ни разу не подумала о Лисёнке. Не волновалась, не вспоминала, не верила, что у него всё получится, не жалела, о том, что если Лису выпало идти на Край Света, или – если Лис решит идти на Край Света, что одно и то же, в общем – если Лису выпало решить идти на Край Света, то нечем тут не поможешь – пойдёт.
И она уже не будет никогда вспоминать о нём с нежностью – лишь изредка удивится себе – что-то давно я не вспоминала о Лисёнке, и даже будет порой из-за всех сил стараться ощутить снова своё утраченное чувство, но уже не сумеет. И будет ей как-то неловко, но вот – пройдёт несколько минут, и новая мысль займёт её.
И не будет в этом ничего особенно страшного, хотя, конечно, несколько неприятное облегчение.
Хорошая моя Лисичка, поставлю ли я тебе в вину, что больше не любишь Лисёнка? Никогда. У тебя началась новая увлекательная жизнь, и та пустота, что сейчас царит в твоей душе – этап бесконечного пути твоего, и скоро придут новые увлечения, новые интересы. И уж я постараюсь, что бы всё у тебя складывалось, что бы всё ладилось и получалось. Я не прощаюсь, Лисичка, я всё ещё рядом.
Пришла весна. Ушла зима. Прошла любовь.
А жизнь, как обычно, продолжилась.