Я приглашаю тебя в Париж

Здравствуйте, милая, милая Ольга Николаевна!


Ваша эпистолярная болезнь, действительно очень запущена, раз Вы начали свое письмо ко мне столь просто – «Виктор Егорович….». Я уж испугался, - когда так начинают письма, далее могут следовать лишь самые неприятные слова.


Наш народ разучился писать письма.


Он многое позабыл. В том числе и прекрасный, чисто русский обычай писать друг другу длинные, тёплые письма. Я не в упрек, это – констатация фактов. У Григория Пасько только что вышел сигнальный экземпляр книги «Цвет времени. Письма из тюрьмы». За двадцать месяцев, что он провел в камере, он написал десятки писем. На обложке книги портрет его жены Галины. Музой Сальвадора Дали была русская. Её звали Галина. Художник называл её Гала. Муза Григория – Галина. А первая жена пьет из него кровь. Даже во время судебного процесса. Вчера, когда мы готовились к пресс – конференции, позвонила адвокат этой женщины и стала требовать 8 тысяч баксов. И угрожала, что её доверительница подаст в суд. Знакомая ситуация.


Я написал о тебе в репортаже. Он стоит на страничке «Беллоны». Я сидел за столиком летнего кафе, за соседними сидели урки, мимо мчались, чадя, старые японские машины, на тополе прямо над моей головой каркала у гнезда воронища. Я пригрозил ей:


- Тётка, не вздумай насрать на мой казенный компьютер. Он этого страшно не любит!


Я пил горькое пиво, написал, что любимая женщина подарила одеколон «Двойной виски». Если бы ты знала, если бы когда – нибудь отведала это наслаждение – писать, творить, знать, что ты отправляешь послание в вечность.


Голубой дым трубки вился над моей забубенной головушкой.


Я пишу репортажи всё лучше и лучше. Правда, очень скромно? Да, в них есть огрехи, неточности, ошибки. Но в них чувствуется биение это сумасшедшей жизни. И иной – не дано. Работаю на износ. Стараюсь каждый день купаться в море. Всё еще не акклиматизировался. Александр Никитин завел разговор о том, что когда начнутся допросы свидетелей, мне можно будет вернуться в Петербург, а потом снова вернуться сюда. Я буду против. Несмотря на то, что чувствую, как тоскуешь ты, как тоскует мама. Очень высока цена.


В прошлую субботу адвокаты возили нас на море. Оно было настоящим, с рифами, длинной, пологой волной, рыбами в водорослях. Я наловил колючих морских ежей, засунул их в плавки, в таком виде – к ужасу честной компании и вылез на берег. С раздувшейся мотней. А уж когда я стал доставать ежей, которые запутались в шерсти на моем лобке, Ивана Павлова чуть не стошнило. Потом ел ежовую икру. Японцы и корейцы платят за нее бешеные деньги. Еда долгожителей. Ел мидий, пожевал и лист морской капусты. Поймал большого краба, но он ухватил меня за палец, пустив кровь. И удрал под камень. Жарило солнце, кричали чайки, мы пили за нашу победу. Я произносил тосты. Мы закусывали соленым омулем, я купил бочонок это деликатесной рыбы в Иркутске, во время пересадки. Я был счастлив. Я бесстыже счастлив. Сражаясь за Григория. Есть, есть упоение в бою. И кто его не изведал – тот еще не мужчина.


Сегодня суббота, у нас раннее утро, туман накрыл сопки, на балконе огромная паутина. В ее центре большой паук – крестовик, размером в пять рублей. Я поначалу подумал, что это гэбня пристроила микрофон в таком виде. И тут же устроил проверку. Поймал муху и бросил в паутину. Паучище, потирая передние лапы, помчался к завтраку. И стал харчить пленницу. Сейчас сидит довольный, сытый. А может это – паучиха? Тогда я, как всегда, галантен.
Тут обстановочка хамская, матом ругаются все. Всюду. Полно шпаны. В кабинки для переодевания на городском пляже страшно заходить, все пропитано мочой, размазаны по песку фекалии. Из одной кабинки сделали сортир. По колени говна. А напротив – туалет. Но он – платный. Вблизи нещадно воняющей кабинки сидят парочки, пьют пиво, целуются. Им – не пахнет! Вчера я, несмотря на хмурый день, пришел на пляж. Присел на скамейку. Рядом стояла мамашка, беременная, на сносях, ее сын лет шести играл, потом сказал – мама, я пописаю. И побежал в кабинку. Мать не проронила ни слова. Когда малыш вернулся, я ему сказал – сынок, писать надо в туалете, а в кабинке – переодеваться. Он посмотрел на меня так, будто я был лошадью. Говорящей. Он – не знал, что это – не туалет. Так бы всю жизнь и срал на пляже. Мать опять безмолвствовала. Это – образ нашей обосранной России. Причем изгадили ее не марсиане, не жиды и кавказцы. А мы – русские люди. Духовные. Православные.


Для того чтобы чувствовать, чем мы тут живем, что делаем, попроси секретаршу скачивать мои репортажи с сайта «Беллоны». Часам к двум ночи когда я заканчиваю приводить в порядок свои записи, у меня уже не хватает сил, чтобы отсылать их тебе. Я пишу репортажи на подоконнике, в коридоре суда, позади у меня сортир, может быть, поэтому фекальные темы столь явственно звучат в моей стилистике. И тут же бегу в интернет – кафе, чтобы отправить репортажи на сайт. Потом рысью на море, рысью обратно, надо успеть отловить вымотанных адвокатов и взять у них интервью. Но часто после окончания судебного заседания им еще нужно посовещаться, наметить планы на завтра. И тогда – беда, всё растягивается.


Гэбешники пять лет следили за Гришей, моим братом. А он писал великолепные репортажи. Сотни. О том, как гадят в море военные, что творится на базах, писал с тревогой и болью за флот. Его арестовали, бросили на нары. А он стал писать письма Гале. И стихи. Сидя в одиночке и в общей камере. Написал уже четыре книги. А эти серые крысы занимались только тем, что старались дать ему 20 лет. И сейчас стараются. Но когда придет наш смертный час и костлявая сука спросит – ты готов, мы задумаемся – что успел сделать на этой земле? И Гриша скажет себе – жил по совести, писал книги, любил женщин и эту дурацкую, чудную страну. Я старался ей помочь. «Не больничным от вас я друзья ухожу коридором, ухожу я от вас ярким Млечным путем…». А как будут подыхать эти крысы? О чем думать. Что вспоминать? Как Гришу сажали, подглядывали, подслушивали. Жалкая участь. Нам с Гриней умирать – не страшно. Страху – нет!


Целую тебя нежно.
Твой сражающийся Егорыч
На том стояла, и стоять будет Земля Русская!


PS. Девочка моя милая, далекая, но такая близкая. Я приглашаю тебя в Париж, мы будем, о, конечно же – будем бродить, взявшись за руки, по Елисейским полям. И целоваться…. И любить друг друга, и засыпать, и вновь просыпаться. Веришь, что так будет? Вот тебе картинка из моей норвежской командировки: машина мчится по побережью в аэропорт. Её ведет француженка. Она и Саша Никитин должны лететь в Париж, а я в Питер. И сразу же во Владивосток. Говорю Никитину – Саша, я так завидую, ты сможешь посидеть за столиком кафе, которое описал Эрнст в «Празднике, который всегда с тобой». Тут же выяснилось, что Саша книгу эту не читал. Не читала и француженка. А ты?