Глава сорок четвертая
НАЗАД В БУДУЩЕЕ
Все равно уходит каждый
На свою звезду.
Хуан Рамон Хименес
Святогор больше ни словом не обмолвился о своем предложении, хотя мы не расставались с ним ни на минуту. Мы вышли прогуляться по осеннему саду. Он нашел в себе силы шутить, а я смеяться. Мы предались воспоминаниям о том, как он наткнулся на меня в подземелье. И я поведала ему, что приняла его тогда за дикаря-отшельника, обитающего в развалинах старинного замка. С легкой иронией мы вспоминали обо всем, что связывало нас эти почти два месяца. И лишь раз я поймала себя на мысли, что подобные беседы могли послужить хорошим началом как длительной совместной жизни, так и длительной разлуки – навсегда.
Мы почти совершенно не сомкнули глаз ночью. Мы без умолку болтали друг с другом, целовались самозабвенно, точно школьники, только что открывшие для себя сладость поцелуя, сидели молча, прижавшись друг к другу и глядя в одну точку, и снова беседовали ни о чем.
Я упивалась тем, что он был рядом, и старалась не думать о предстоящем. Я даже еще не знала, какой выбор сделаю. Утром Святогор отлучился в святилище для молитв, и я малодушно решила переложить свою проблему на крепкие мужские плечи брата.
– Коленька, что мне делать? – жалобно проскулила я. – Я люблю его. Мне не будет жизни без него.
Коля вздохнул и ответил:
– Аленушка, я не имею права быть тебе советчиком. Только ты сама вправе распоряжаться своей судьбой.
– Но ты можешь, по крайней мере, высказать свое мнение?
– Могу. Но не буду. Это будет равносильно попытке давать советы.
И Святогор молчал, ничего не спрашивая. Днем нас пригласил в главный зал дон Ордоньо. Собралась вся его семья и придворные. Я опасалась и в то же время подсознательно ждала, что он потребует от меня ответа, и мне придется сделать выбор. Но добродушный басовитый бородач упорно молчал, словно вовсе не он заявил накануне о своем благословении. С одной стороны, я была ему благодарна за это, с другой же – я злилась на всех, что никто не хотел мне помочь.
Ко мне неожиданно подошла Беренгария и просила простить ее. Я обняла девушку и заверила ее, что все давно осталось позади, и в моей душе нет ни обиды, ни зла. С любопытством рассматривал нас с Колей юный Габриэль и отважился, наконец, задать моему брату несколько вопросов о будущем. Донья Эрменехильда, как всегда, сдержанно сказала, что была рада знакомству с нами. Это напоминало прощальный прием в нашу честь. Под конец дон Альфонсо отвел меня в сторону и с жаром проговорил:
– Я полюбил тебя, Элена, с первой минуты, как увидел. И я горжусь встречей с вами – с тобой и твоим братом. Знай, что ты всегда будешь в моем сердце, прекрасная гостья из будущего.
– Спасибо тебе, Альфонсо, – ответила я ласково, – спасибо за все, что ты для нас сделал. Я тоже никогда не забуду тебя.
Он порывисто обнял меня, а я громко чмокнула его по-русски три раза.
– Ну что ж, настает время прощанья, – провозгласил вдруг падре Эстебан. – И я думаю, нам не стоит всем быть свидетелями ухода чужестранцев. Пусть Сакромонт один проводит их и проследит, как сработают врата в будущее.
Мы простились со всеми. Прощание всегда грустно. Растрогался даже жизнерадостный хозяин замка.
В покоях Святогора я переоделась в собственную летнюю походную одежду, проверила содержимое рюкзака: даже рукопись оказалась на месте, но я не рискнула ее рассматривать. Коля остался в подаренном Святогором экзотическом одеянии, так как от его собственных вещей после тюрьмы остались лишь лохмотья. Но все свои дорожные «колдовские предметы» он тщательно упаковал, оставив поблизости фонарик.
Мы деловито собирались. А Святогор все молчал. Я же не думала ни о чем, ничего не взвешивала, ничего не пересматривала в душе. На душе было пусто. Я просто не представляла себе ни жизни без Святогора, ни жизни в этом чуждом мне одиннадцатом веке.
– Сколько времени? – спросил Святогор.
– Четыре, – ответила я, взглянув на часы.
– У нас есть еще около часа, – облегченно вздохнул он.
Прошло несколько минут, и вдруг Коля встрепенулся:
– Аленка, у тебя что-то с часами. Уже пять часов!!!
– Бегом! Следующая стрелка только через неделю! – вскричал Святогор.
И стена уже медленно освобождала выход в подземелье.
– Мы не успеем, – вдруг спокойно и обреченно констатировала я.
– Успеете. Она действует около четверти часа, – он уже выбегал в темноту, хватал факел на ходу.
Коля подхватил оба наших рюкзака, и мы ринулись в темный холодный проем. Мы бежали по коридору, и наш бег гулким шуршанием раздавался в сыром замкнутом пространстве. Миновали деревянную скульптурку Христа. Вперед! Вперед! Срывающееся дыхание и стук сердец сливались в едином ансамбле. Замаячил переливающийся белый свет, уже тускнеющий, но еще в силе.
Мы с Колей вскочили на стрелку, и брат пробежал по ней, исчезая на глазах. Я же рванулась назад:
– Святогор!
– Елена! Жизнь моя! – он протянул ко мне руки.
– Я люблю тебя! – в отчаянии крикнула я.
Он наклонился и спешно поцеловал меня в губы. Дальше все было, как в тумане. Он как будто оттолкнул меня. Я спиной попятилась назад – в будущее. Мне почудилось, что Святогор подался за мной, и я счастливо зажмурилась. Он уйдет со мной, в мое время. Я ждала этого. Я не думала сейчас о последствиях. У нас много друзей, неужели мы не найдем ему место в нашем все-таки чуть более демократичном мире? Он будет со мной! Почему же я раньше не подумала об этом? Ай да Святогор! Он не оставит меня!
Его поспешный поцелуй горел у меня на губах. И я улыбалась, представляя, как я, счастливая, с благодарностью брошусь сейчас ему на шею в двадцатом веке. И я смело повернулась и прошла по стрелке. Я тут же обернулась и распахнула глаза, ожидая появления самого любимого и светлого в моей жизни человека.
В поблекшем свечении темнела фигура Святогора, такого, каким я видела его однажды во сне – в джинсах и рубашке. Я тряхнула головой и вгляделась: передо мной стоял не Святогор. Волосы его были коротко подстрижены, бороды не было, только светлые усы. Он держал в руках фонарик. На современном русском языке он произнес – голосом Святогора:
– Я знал, что вы вернетесь.
Глава сорок пятая
В СВОЕМ ВРЕМЕНИ
Тебе, Природа, верю, как и прежде,
И дай мне мир на краткие мгновенья
И передышку страхам и надежде,
Крупинку счастья, океан забвенья…
Антонио Мачадо
За спиной я услышала радостные возгласы и знакомые голоса, обернулась и увидела Молиносов. Они по очереди обнимали Колю.
– Анхелес! Карлос! Вы встречаете нас? – вскричала я удивленно.
– Это все Владимир, – сказал Карлос и указал на незнакомца, которого я только что приняла за Святогора.
– Владимир? – растерялась я.
Коля тем временем обменивался рукопожатием с незнакомцем, и тот, представляясь, произнес:
– Рахманов. Владимир.
Ну, конечно, это же отец моего студента Алексея Рахманова. Начало всей этой истории стало всплывать передо мной, словно из глубоко забвения.
– Здравствуйте, Владимир Сергеевич! – вспомнила я его отчество.
– Елена Андреевна! Я для вас просто Владимир. – Он крепко сжал мою руку. – Да вы вся дрожите! Вы же в шортах и майке, а на дворе почти декабрь.
Он вновь напомнил мне Святогора – обликом, голосом, даже заботливостью.
– А мы их сейчас согреем, – деловито заявила Анхелес, извлекая из своего рюкзака теплую одежду для меня и Николая. Я растрогалась. И в эмоциональном порыве бросилась их обнимать всех по очереди.
– Откуда вы узнали? – лепетала я. – Как вы нас нашли?
– Об этом потом. И все по порядку. А пока надо вернуться к цивилизации, – твердо сказал Карлос. – Вам нужно тепло, уют, еда и сон. Это я заявляю вам как врач.
И мы, было, отправились по подземному ходу, удаляясь от стрелки, как вдруг Николай взвился:
– Погодите! А святыня? Я же не для того пропадал в одиннадцатом веке целых два месяца, чтобы теперь, вот так, ни с чем, спокойненько пойти отсыпаться!
– Коленька, сейчас мы не сможем забрать ее, – попыталась увещевать его я. – И потом она…
– Аленка, ты меня за дурака держишь, что ли? – возмутился брат. - «И потом она – не твоя» – это ты хотела сказать? Я знаю, что должен заниматься этим совместно с испанскими археологами. Но я должен убедиться, что она здесь, ну, по крайней мере, к ней есть доступ.
Наши друзья недоуменно взирали на нашу перепалку. Я вздохнула, понимая, что Николай не уйдет отсюда просто так.
– Я только взгляну, доступен ли вход в святилище, – смирился брат. – Я мигом.
– Хорошо. Мы ждем.
– Я с тобой, – заволновался Карлос. – Одного я тебя больше никуда не отпущу. Еще не хватало, чтобы теперь ты перенесся в одиннадцатый век до нашей эры!
Мы рассмеялись.
– Пойдемте все вместе, – предложил Рахманов.
Меня охватил страх: я не видела еще эту часть подземелья в двадцатом веке. Но я взяла себя в руки и бодро заявила, что здесь должно быть недалеко. Пять фонариков вырывали из холодной темноты светлые пятна пустынного подземелья. Я скользнула по стене, где, по моим расчетам, должен находиться деревянный Христос. И отпрянула: деревянная скульптура была на месте – унылое, изъеденное временем, сыростью, насекомыми дерево, потерявшее свои краски. Десять веков – не шутка! Впереди показались обсыпавшиеся ступени лестницы, и я рванулась к ним, рискуя скатиться по нетвердым, шатким камням.
– Осторожно, Елена Андреевна! – предостерег Рахманов.
Но я карабкалась вверх, пока не уперлась в стену. Я отчаянно билась в нее плечом, словно веря, что Святогор услышит меня и пустит в свой дом. Отрезвленная и удрученная, я осторожно спустилась вниз. Остальные уже нырнули под лестницу. Мы последовали за ними по узкому коридору. Вот и небольшой подземный зал-тупик перед святилищем. Здесь все оставалось нетронутым – заброшенным, но доступным.
– Все в порядке, – проговорил Николай, усилием воли и разума удержав себя от желания вскрыть святилище. – Если она здесь, она здесь. Если ее здесь нет, то… Пойдемте обратно.
Пройдя по длинному знакомому подземному ходу, мы выбрались из подземелья на холм, а с холма вниз, где у самого подножия стоял «Мерседес» Молиносов.
– В Мадрид! – выдохнула Анхелес, усаживаясь на переднем сидении рядом с мужем.
– В полицейский участок, – поправил ее Карлос.
– Вы собираетесь сдать нас властям? – усмехнулся брат.
– Да-да, что-то в этом роде, – кивнул Карлос.
По пыльной рыжей каменистой почве мы отъезжали от заколдованного холма, удаляясь от удивительных приключений двух последних месяцев.
В полицейском участке Сантрельи инспектор, наш старый знакомый, обрадовался нам и документально засвидетельствовал факт нашего возвращения. Уж и не знаю, что поведали ему друзья о нашем исчезновении; вряд ли он поверил бы в то, что являлось на самом деле правдой. Не знала я пока, и что в действительности известно Молиносам, и как здесь очутился Рахманов.
До Мадрида мы добрались часам к девяти вечера. Ярко освещенный вечерний город поражал и даже немного раздражал нас, за два месяца отвыкших от электрического света. Оживленное уличное движение также вызывало недоумение и что-то похожее на страх. Но время шло, и возвращение к привычным вещам, к цивилизации вытесняло потихоньку неукоренившиеся привычки из давнего столетия. Наша жизнь там превращалась в сон, далекий от реальности. Живым и осязаемым оставался в моей памяти лишь милый образ Святогора. Однако, я старалась не думать о нем, вслушиваясь в разговор в машине.
– Когда Элен пропала, – рассказывал Карлос, – вся поисковая группа была брошена на ее розыски. Прости, Николас, но найти тебя мы уже почти не надеялись. Ее же исчезновение удивляло. Не могла же она провалиться сквозь землю.
– С Людой случился обморок, – добавила Анхелес, – и Карлос приводил ее в чувство.
– А когда она пришла в себя, мы не узнали ее, – продолжал Карлос. – Она, всегда такая спокойная, рассудительная, уравновешенная, билась в истерике и кричала, что лучше ей тут же и умереть, потому что она не представляет, как сообщить своей свекрови об исчезновении обоих ее детей.
Коля закрыл лицо руками.
– А как мама приняла новости? – робко спросила я.
– Она оказалась самой крепкой из всех, – вмешался почему-то Рахманов, словно был знаком с моими родителями. – Она ни на секунду не допускала мысли о вашей гибели и не теряла надежды.
– Мы искали тебя до поздней ночи, Элена, – вернулся к рассказу Карлос. – Этот Игор Ветров набросился на Андреса Доброхотова, гневно кричал на него, чуть не избил. Пришлось даже вмешаться и разнимать их. Игор обвинял его в твоем исчезновении.
– Надо отметить, что Андрес и сам считал себя виноватым и все сокрушался, что отпустил тебя одну, – добавила Анхелес.
– Три дня мы искали теперь уже вас обоих, пока инспектор не заявил о бесперспективности поисков, – говорил Карлос. – Игор взял под опеку Людмилу. Она уже не могла здесь больше оставаться. Она была в отчаянии. И они улетели в Москву.
– А Андрес, когда мог, еще несколько дней наведывался в Сантрелью вместе с нами, и мы продолжали прочесывать замок и подземелье, – дополняла Анхелес.
Они помолчали, будто вспоминая, что дальше.
– А потом? – хрипло спросила я.
– А потом? Андрес давно уже заметил, что твои и Колины меловые отметки на стене подземелья обрываются в одном и том же месте, – сказал Карлос.
– Мы еще недоумевали, куда вы могли подеваться в этом ничем не примечательном месте подземного коридора, – откликнулась Анхелес. – И однажды Андрес вспомнил, что последние слова, которые ты крикнула ему, были о чем-то очень красивом. Как будто ты звала его посмотреть на что-то.
– Да, я действительно позвала его, когда увидела световую стрелку, – вспомнила я.
– Вот-вот. Однажды мы все увидели эту стрелку, – подтвердил Карлос. – И долго рассматривали потолок, пытаясь понять, откуда льется свет.
– Мы даже ходили по ней, – подсказала Анхелес.
– И очень рисковали, – пожурил Николай, немного оправившись после рассказа о переживаниях его жены.
– Вероятно, это было не в пятницу, – успокоила его, смеясь, Анхелес.
– Но дольше оставаться в Мадриде и приезжать в Сантрелью мы не могли. Меня вызывали на работу, – произнес Карлос. – У Андреса тоже возникли проблемы. Наши знакомые, мадридские археологи, пообещали по возможности понаблюдать за стрелкой. А мы вернулись в Кадис.
– И все? – поразились мы с Колей.
– А дальше пусть рассказывает Владимир, – заявила Анхелес.
– Только чуть позже, – перебил ее муж, – потому что мы приехали.
Место показалось мне знакомым. А когда дверь распахнулась, нам навстречу с радостными возгласами выбежал Андреас Росалес, археолог-бородач, напомнивший мне вдруг чем-то дона Ордоньо. Марта, его жена, снова встретила нас с милым гостеприимством. Нас уже снова ждали комнаты, как будто всем давно была известна дата нашего возвращения.
Первым делом я попросила разрешения позвонить в Москву. Подошел отец.
– Папа, мы вернулись! – закричала я в трубку.
– И Коля? Леночка, это правда? Вы вернулись из прошлого? – воскликнул отец.
– Да, папочка. Но… откуда ты знаешь?
– Даю маму.
Послышалось шуршание в трубке, и мамин голос, родной, далекий и близкий голос, в котором звучали сдерживаемые слезы, произнес:
– Господи! Детки мои! Я знала, я верила, что вы живы! Леночка! Коленька!
Мама боролась с рыданиями.
– Мам, ну что ты! Все уже позади. Мы здесь. Завтра вылетим домой, – увещевала я, сама борясь со слезами.
– Леночка! – мама собралась с духом. – Я верила, что вы живы. А твой бывший нагнетал обстановку. Он очень переживает. Считает себя виноватым. Говорит, и Колю не нашел и тебя не сберег. Говорит, должен был идти с тобой в паре, а пошел с Людой, не мог ее оставить.
– Конечно, не мог! – подтвердила я.
– Но потом позвонил Владимир Сергеевич, ну, папа твоего студента, и сказал, что ему известно, где вы, и попросил принять его. Он такой милый, обходительный. Он показал нам рукопись. И я тут же ему поверила, – мама всхлипнула. – А Игорек раскричался, обозвал его шарлатаном, играющим на чужом горе. Владимир Сергеевич предлагал ему поехать вместе в Испанию и попробовать найти эту дырку…
– Какую дырку? – не поняла я.
– Эту дырку во времени. Но Игорь заявил, что он еще не сошел с ума, и иметь дело с умалишенными не будет, что-то в этом роде. Конечно, он нас не оставляет, и Люду всячески опекает.
– А Люда как? – поинтересовалась я.
– Все плачет. Она, когда со мной побудет, верит, что все хорошо, а когда с Игорем пообщается, впадает в отчаяние и считает все бредом. Но Владимир Сергеевич все же отправился в Испанию сам и все время держал нас в курсе. Он с вами?
– Да, конечно.
– Ой, да что же я все о себе, – спохватилась мама. – Как вы? Вас не обижали там? Как вы вообще могли там жить?
Я рассмеялась:
– Мам, везде люди живут. А подробнее расскажу по приезде.
Мы попрощались. И трубку взял Николай. Он только приговаривал:
– Мамочка, ну что ты? Мам, ну что ты? Все позади. Буду серьезнее. Да. Обещаю. Мамочка, ну что ты?
Поговорив с мамой, он позвонил Людмиле. Разговор также получился тяжелым. Я впервые видела, как мой брат плакал.
– Боже! Я так соскучился по всем – по Люде, по Саньке! Все это время я гнал от себя воспоминания и мысли о них, чтобы пребывание там не стало невыносимым, – признался Коля.
Наконец, страсти немного улеглись, и хозяева пригласили нас к столу, заявив, что мы совершенно исхудали, находясь в плену у прошлого. За столом я вдруг обнаружила Андрея Доброхотова, моего напарника по поискам Николая. Мы чрезвычайно обрадовались друг другу.
– Андрей, спасибо тебе за все! – пожал ему руку Коля.
– Я здесь практически ни при чем, – отмахнулся Андрей. – Благодарите Володю. Это все он.
Мы обернулись к Рахманову.
– Владимир Сергеевич, – обратился к нему брат.
– Давайте просто Володя, – предложил тот.
– Хорошо, тогда и я просто Коля. И все же, расскажите, как вы нас нашли.
Он пожал плечами и замялся. Сейчас при свете я внимательно рассматривала его и вновь удивлялась его сходству со Святогором: такие же, только короткие белокурые волосы, такие же зеленые глаза, правильный нос, светлые усы, только борода отсутствовала. Но что было поразительнее всего, так это его голос – точь-в-точь голос Святогора. Да, передо мной сидел настоящий потомок моего возлюбленного, через столько столетий унаследовавший от своего далекого предка столь прекрасные черты. Это удивительное сходство невольно располагало к этому человеку. Казалось, мы давно и хорошо знакомы. А в сущности мне было известно лишь то, что он отец моего студента.
Он заговорил:
– Алеша, мой сын, как-то сказал мне, что историю им временно не читают, а по институту прошел слух, что Елена Андреевна пропала без вести.
Я усмехнулась. Потом вдруг испугалась: кто же пустил такой слух, и не будет ли у меня теперь неприятностей на работе.
– Историю до сих пор не читают? – спросила я.
– Не волнуйтесь, Елена Андреевна, – угадав мои мысли, успокаивал меня Рахманов. – Историю пока не читают, заменяют другим предметом. А я заверил ваше руководство, что вы скоро вернетесь. И был прав.
– И они вам поверили? – засомневалась я.
– Но я же не называл им истинную причину вашего отсутствия. Я вообще ничего не говорил о вашем исчезновении.
– А что же вы им говорили?
– О, это длинная отдельная тема. И об этом мы непременно поговорим с вами. Вам ведь придется как-то объяснять свое отсутствие, не так ли?
– Да-да, простите, я перебила вас. Прошу вас, продолжайте.
– Так вот, меня почему-то насторожили слова сына, – продолжил Владимир. – Я решил перечитать рукопись. Не спрашивайте, почему. Я не отвечу вам на этот вопрос. Для меня до сих пор остается загадкой и то, почему я навязал вам этот манускрипт, и то, почему теперь обратился именно к нему.
– Разве вы не читали документ раньше? – удивились мы.
– Читал, конечно. Но, во-первых, давно, а во-вторых, читал просто как семейную реликвию, которая переходит из поколения в поколение. Теперь же я читал ее с пристрастием, изучая ее, пытаясь извлечь из нее информацию. Я сразу же наткнулся на слова о двоих, счастливых в своем воссоединении, помните?
– Да-да, теперь припоминаю. А ведь когда я читала, я не обратила на это никакого внимания.
– А я всегда воспринимал это как какую-то фантазию автора, теперь же фантазия обретала особый смысл и даже имена. Тем более, что дальше Святогор рассказывает, как вы вместе спасали какую-то святыню, как он простился с вами, помните?
– Я не дочитала рукопись, – призналась я. – Неужели это все описано там? А имена тоже есть?
– Описательно.
– Что значит описательно? – заинтересовался Коля.
– Этот Святогор пишет, что у его далеких друзей имена святые: у брата – имя Чудотворца, а у сестры – имя мудрой княгини Ольги, данное ей при крещении /*Княгиня Ольга (годы правления 945–964) – по традиции, первая русская правительница, принявшая христианство примерно в 955-957 г. При крещении ей было дано имя Елена/, – ответил Владимир.
Я заволновалась. Надо бы почитать рукопись: пишет ли Святогор о нашей любви, да и любил ли он меня. Теперь, далеко от него, расставшись с ним навсегда, я усомнилась в его чувствах. Он ушел бы со мной, если бы любил меня, – рассуждала я. Рахманов отвлек меня от моих мыслей:
– Когда я перечитал документ, я понял, где вы, и еще я узнал, что вы вернетесь. Однако подробностей того, как и когда это произойдет, ваш друг и мой предок не сообщает. Я решил связаться с вашими родными, чтобы они узнали, что с вами все в порядке. И позвонил вам домой, Елена Андреевна…
– Просто Лена, – улыбнулась я.
– Лена, ваша подруга Ольга еще раз подтвердила мне, что вы пропали, и дала телефон ваших родителей. И ваша мама мне сразу поверила. Казалось, она лишь ждала подтверждения своим надеждам, какими бы невероятными они ни были. Воистину, материнское сердце – вещун.
– Как же мы обрадовались, когда Владимир позвонил нам, – подхватила Анхелес. – Людмила дала наш телефон Владимиру, мы сообщили Росалесам. А Андрес отсюда из Мадрида помог Владимиру с визой и билетами.
– А Игорь разве не мог в Москве помочь вам выехать, как он помог мне? – с негодованием спросила я Рахманова. – Неужели необходима была поддержка Андрея?
Владимир ничего не сказал, ответил Доброхотов:
– Это было несложно и никакого беспокойства от меня не требовало. Что же касается Игоря, то он был возмущен, что мы подняли ажиотаж вокруг какого-то сумасшедшего бреда. Я не удивлюсь, если он и сейчас не поверит, что вы все же вернулись.
– Может, он не хочет нашего возвращения? – хихикнула я.
– Ну, зачем ты так? – одернул меня Николай. – Согласитесь, не всякий способен поверить в возможность попасть в прошлое, для этого необходим особый склад ума. Честно говоря, я думаю, и все вы до конца все же не верите нам. Но надеюсь, у нас есть что-то такое, что все же убедит вас, что мы правы.
– Ты нашел Тартесс? – оживился Росалес.
– Не спеши, – рассмеялся брат. – Тартесс будем искать вместе. Как там Мигель Альварес еще не разочаровался в своей мечте?
– Нет, этот молодой человек еще всем нам даст фору! – воскликнул Росалес. – Кстати, именно он предположил, что стрелка является входом либо в другое время, либо в другое измерение. А разгадал действие стрелки все же Владимир.
– Каким образом? – поинтересовался Коля.
– Владимир, расскажите, как вы открыли действие «временных врат», дырки, как сказала моя мама, – попросила я.
– Да что рассказывать? – отнекивался Рахманов. – Просто я стал экспериментировать со стрелкой, оставлял на ней предметы. И однажды моя кепка, которую я положил на стрелку, исчезла, словно растворилась прямо на глазах. А часа через два она вернулась обратно, сохранив и свой внешний вид и свое местоположение. Это было в пятницу. И я упорно всю неделю экспериментировал со стрелкой. Она появлялась в те же часы, но не действовала. Однажды я опоздал и лишь к четырем часам попал в подземелье. Зато в пять я был вознагражден.
Он перевел дух.
– Каким же образом? – поторопил Николай.
– В пять часов передо мной возник кубок, – выпалил Владимир.
– Кубок? – ахнула я.
В ту минуту Святогор и его далекий потомок были невероятно близки друг к другу: стоило лишь протянуть руки сквозь толщу веков!
– Кубок был явно старинный. Я оставил его на месте, – продолжал Рахманов. – Это опять была пятница. А на неделе я привез сеньора Росалеса, и, изучив кубок, он подтвердил мое предположение о древности кубка.
– Тому кубку примерно тысяча лет, – согласился Росалес.
– Кубок возник ниоткуда, прямо на глазах выплыл из небытия, – волновался Владимир. – Мы тем самым убедились, что стрелка – окно в прошлое. Посоветовавшись, мы решили оставить кубок на месте, полагая, что вы таким образом ищите выход из прошлого.
– И вы не ошиблись! – вскричала я. – Как вы были правы! А еще в ту минуту, когда кубок появился перед вами, «выплыл из небытия», как вы говорите, вы были настолько близко от…
Голос у меня сорвался.
– Простите, мне немного душно, и голова закружилась, – извинилась я и встала.
Марта Росалес проводила меня на балкон. Я жадно вдыхала осеннюю ночную прохладу, изо всех сил стараясь успокоиться. Вглядываясь в огни современного мегаполиса, я мысленно заверяла себя, что не ошиблась, вернувшись сюда. Да, это мой мир, и здесь моя жизнь, но все же часть меня, маленькая частичка, величиной с мое сердце, отстала, заблудилась, задержавшись где-то в самом начале второго тысячелетия.
На балкон я выскочила в легком свитере, который нашла среди своих вещей, хранившихся у Росалесов в моей же сумке. Я ощутила, как постепенно холод пробирается во все уголки моего существа. Но уходить мне не хотелось. Здесь, одна, я могла думать о Святогоре. И слегка поеживаясь, я упорно стояла на балконе. Неожиданно кто-то накинул на плечи мне куртку.
– Спасибо, – пробормотала я, и, обернувшись, встретилась взглядом с Рахмановым.
– Владимир Сергеевич?! – удивленно воскликнула я.
– Просто Володя, – поправил он, мягко улыбнувшись. – Вы, наверное, замерзли и устали. Простите, что помешал. – Он шагнул было в комнату.
– Подождите, – остановила его я. – Володя, когда вы разгадали стрелку?
– Уже больше месяца назад.
– Вы не пробовали перебраться к нам?
– Нет, – засмеялся он, – наверное, я не готов был пожертвовать собой, я сомневался, имеет ли моя жертва смысл. Когда кубок опять вернулся, я подумал, что, возможно, вы в отъезде или еще не поняли, что стрелка действует раз в неделю. Впрочем, еще я думал, что действие стрелки раз в неделю в двадцатом веке, в одиннадцатом – могло оказаться каждый день или раз в месяц.
– Вы всегда приходили один? – спросила я.
– На самом деле, мало кто верил до конца в эту версию, – признался Рахманов. – В это ведь трудно поверить. Целиком рукопись читал и перечитывал только я. Но друзья всегда по первому требованию оказывали мне необходимую помощь.
– Записку написали вы?
– Какую записку? Ах, да. Конечно, я. Когда кубок появился с цветком, я понял, что кто-то, подобно мне, наблюдает за ним. Мне хотелось верить, что это были вы или Святогор. Поэтому я написал записку на двух языках.
– Но не подписали ее?
– Я не был уверен, что вы вспомните, кто я, после стольких переживаний и приключений, – усмехнулся он. – Да это и не имело такого уж значения.
– Володя, вы хорошо знаете испанский, – сказала я. – Ваша работа как-то связана с языком?
– Нет-нет. Я считал своим долгом выучить испанский и арабский, если мой далекий предок, завещавший нам рукопись, говорил именно на этих языках. Мой сын Алексей также изучает эти языки.
– Ну, сейчас это уже немного не те языки, – напомнила я, – хотя нам при необходимости пришлось быстро научиться понимать и такой диалект.
– Вы мужественный человек! – он сказал это как-то просто и искренне.
– Что вы! – смутилась я.
Знал бы он, как тревожно у меня на душе, насколько не радовало меня все вокруг! Мне вдруг захотелось поделиться с ним своими горестями – так легко с ним было общаться.
– Пойдемте, я немного замерзла, – удержала я себя от глупого порыва.
Мы вернулись в комнату.
– Владимир, и все же вы не объяснили, почему именно сегодня вы с Молиносами встречали нас? – спросил Николай.
– Именно сегодня? – удивился Рахманов. – Да что вы! После того, как кубок вернулся без моей записки, я сообщил Молиносам в Кадис.
– И мы тут же приехали, – добавил Карлос.
– Мы встречали вас и в прошлую пятницу, – улыбнулся Рахманов. – Честно говоря, когда ровно в пять часов вы не появились, мы подумали, что и сегодня вы еще не вернетесь.
– Мы чуть не опоздали. У меня отстали часы, – я взглянула на часы. – Кстати, они и сейчас показывают четыре часа. Они остановились.
– Причем остановились еще в одиннадцатом веке! – вскричал Росалес. – Это же прекрасно!
Все рассмеялись.
– Археологи – немного сумасшедший народ, – покачала головой Марта, с улыбкой глядя на мужа.
– Историки тоже, – сказала я.
– Дипломаты тоже хотели бы примазаться к этой полоумной компании, но увы! – статус не позволяет, – хмыкнул Доброхотов. – И вот как самый разумный в этом обществе позволю себе заметить, что все устали, особенно наши путешественники во времени. Да и завтра надо решить множество вопросов. Пойдем, Володя. – Он поднялся.
– Да-да, отдыхайте, отсыпайтесь, – откланялся Рахманов и ушел вместе с Андреем.
Мне стало совсем грустно.
Глава сорок шестая
БЫЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ
Тоска о несбыточном, о непонятном,
О том, что исчезло, да вряд ли и было…
Хуан Рамон Хименес
Росалесы разместили нас с братом в разных комнатах, и я не чаяла остаться одна. Образ Святогора стоял перед моим взором и казался настолько осязаемым, что я мечтала ухватиться скорее за ту ниточку, которая, единственная, связывала меня с ним, и о которой напомнил мне его доброжелательный и не менее благородный, чем он сам, потомок. Рукопись! Я сомневалась в ее целости и сохранности, ведь я не видела текст после того, что с ней происходило в прошлом. Но все же я предвкушала ее чтение и, как можно, скорее. Мое одиночество прервал стук в дверь, и я с досадой спросила:
– Кто там?
– Я.
Неожиданно я обрадовалась брату.
– Извини, что я не даю тебе отдыхать, – просунулся Коля в мою комнату.
– Заходи. Я еще не сплю.
– Как ты, Аленушка?
– Спасибо, Коленька. Я в порядке, – грустно улыбнулась я.
– В каком ты порядке, я вижу, не слепой, – усмехнулся Коля. – Но я заглянул не для того, чтобы бередить тебе душу или давать дурацкие советы.
– Может, как раз твоих дурацких советов мне сейчас и не достает? – пошутила я.
– Не дождесся. Я пришел как раз за твоим советом.
Я вопросительно посмотрела на него. Похоже, он волновался.
– Ты считаешь, что нам реально завтра вылететь в Москву?
– Честно говоря, не знаю, – призналась я. – Я понимаю, что тебе не терпится обнять Люду, потискать Саньку. Мне тоже ужасно хочется повидаться с родителями. Но очень может быть, что завтра мы все еще не улетим. Билетов же пока нет. Насколько я поняла из рассказа наших друзей, сегодня нас встретили случайно, хотя и давно готовились к нашему возвращению.
– Да-да, значит, по-твоему, завтра мы, скорее всего, не уедем в Москву?
– Думаю, нет, а что?
Коля замялся, опустил голову и молчал. Потом встал, прошелся по комнате, снова сел. Что-то мучило его. Но я, ослепленная своей драмой, не могла никак взять в толк, чем он озабочен.
– Аленушка, милая моя, добрая, самоотверженная сестра, – начал он с грустной нежностью в голосе. – Только ты способна понять меня. Я раздваиваюсь. Я жутко раздваиваюсь!
– Как это?
– Я два месяца не видел Люду, три месяца не был дома, не видел сына и родителей. Я всей душой рвусь к ним!
– Ну, так мы скоро вернемся. Все уже позади, – все еще недоумевала я.
– Но я не могу сейчас, особенно сейчас, уехать отсюда! Неужели ты не понимаешь? Аленка, я же стою сейчас перед осуществлением мечты всей моей жизни!
– Тартесс, – выдохнула я, и почему-то мне захотелось выругаться.
– Нельзя мне уезжать, пока я не удостоверюсь, что святыня на месте, что с ней все в порядке. Как ты думаешь, может быть, нам отложить отъезд, хотя бы на пару дней? А завтра или послезавтра мы бы еще раз съездили в Сантрелью?
– Лучше через неделю, – пробормотала я, невесело усмехнувшись.
– Почему через неделю?
– Это будет пятница, и я…
– Ты что задумала? – вскричал он.
Похоже, мои слова несколько отрезвили его. Он сказал:
– Нет, тебя пора увозить отсюда немедленно!
– Значит, ты считаешь, что я правильно поступила, вернувшись в свое время? –выпалила я вдруг.
– Этого я не говорил. Но ты уже вернулась. И теперь не стоит менять свое решение. Поздно.
– Я знаю, – пролепетала я и, подумав, произнесла уже громче:
– В таком случае, вот тебе и мой совет. Сейчас тебе надо возвратиться домой. Завтра ты встретишься с археологами и обсудишь перспективы вашей совместной работы. В Москве ты официально оформишь свою поездку как командировку.
– Но я должен убедиться, по крайней мере, что она там! – в отчаянии возразил он.
– Но ты сам сказал, что если она там, она – там, а если нет, то…
– Но я уже выдал ее местонахождение…
– Молиносам? Рахманову? – расхохоталась я. – Они, по-твоему, побегут завтра ковырять стены подземелья, или пол, или потолок? И потом, брат, тебе, что, нужна слава?
– Да при чем тут слава? – отмахнулся Коля. – Мне нужно самому вскрыть святилище, и самому найти там святыню, и самому начать работу по ее расшифровке. Это мне просто необходимо для себя, как воздух! И еще я, видимо, несу за нее ответственность перед лицом тысячелетия.
– Да, я понимаю тебя, – сказала я.
– Спасибо.
– Но все равно сначала надо возвратиться в Москву, – произнесла я с мягкой настойчивостью.
– Наверное, ты права, – смирился он. – Извини, что отвлек. Отдыхай.
И я осталась одна. Несколько минут переживала я разговор с братом. Я и понимала его, и осуждала. С детства наблюдая его увлечение Тартессом, я осознавала, что он стоял сейчас на пороге нового этапа своей жизни, который, возможно, приведет его к научному открытию и к осуществлению своих детских устремлений. Однако, жена и родители два месяца оплакивали его как пропавшего без вести, то отчаиваясь, то обретая надежду. Мечта в такой ситуации могла немного подождать! Отношения с близкими все же были превыше всего!
Придя к такому выводу, я бросилась к своему рюкзаку, свидетелю моих приключений в одиннадцатом веке. Рукопись являлась для меня теперь не просто древним документом. Она стала для меня посланием от любимого.
Манускрипт оказался на месте, но я все же опасалась, что что-нибудь мне еще не позволено знать. Дрожащими от волнения руками я начала листать его. Текст четкими печатными буквами чернел на белоснежных страницах. Я пробегала глазами то, что мне уже известно. Подробнее я буду читать и неоднократно перечитывать его потом. Сейчас мне необходимо знать, что со Святогором, как он, чем занимается после моего ухода. Ага, вот оно!
«Врата времени имели силу, подтверждая могущество Всевышнего и узость взгляда нашего на вещи в этом мире. И покинули меня друзья мои, пришедшие в наше столетие из будущего столь далекого, что воображение человека, устремленного в грядущее, охватить его неспособно. Друзья, мои спутники надежные и верные в уже описанном мною путешествии, полном опасностей, прошли сквозь врата загадочные в свой мир. Мне же остались лишь воспоминания.
И я вдруг остро ощутил тоску по стране своей, далекой и холодной. И не однажды я подумывал о возвращении домой. Теперь же родичи мои из будущего, меня покинули, я ощутил, что надобно мне отыскать пути на землю родную, с детства оплакиваемую. Тогда я ближе окажусь к друзьям моим не во времени, так в пространстве.
Впрочем я службу продолжал у дона Ордоньо. А в арабском халифате война братоубийственная полыхала с неослабевающей силою. Возвращались и вновь направлялись на бойню эту небольшие отряды христианские. И господин мой предложил мне к арабам отправиться, коли будет таковое мое желание. Причем заметил он участливо, что оставляет за мной право выбора стороны, ибо свободен я в действиях своих. Ответствовал я, что в сей войне нет интересов моих. И противится сердце мое и не может принять ни одну сторону, ибо разрушается на глазах могущество просвещенного общества арабского, и чья-то жажда бессмысленная единоличной власти приводит к гибели людей ни в чем не повинных.
Развязанная Мохаммедом Аль-Махди война арабов с арабами, мусульман с мусульманами, все больше запутывалась, вовлекая в круговорот этот смертоносный все растущее число людей – и жертв невинных, и иноверцев и чужеземцев, алчущих добычи и разбоя. Бежал Мохаммед Второй из Кордовы, войсками Сулеймана захваченной, и призвал на помощь каталонцев и сакалибов. И одержал с ними ряд побед над берберами и христианами Сулеймана, и в Кордову вновь вошел победителем, и халифом вновь себя провозгласил. И вспомнил я тогда слова пророческие Гайлана, моего учителя.
Но не снесли берберы, воинственные и кровожадные, поражения своего, напали внезапно на отряд каталонцев, и в яростной схватке разбили его наголо. Отказались от борьбы неправедной каталонцы недоумевающие и покинули Кордову многострадальную, оставив ее беззащитною.
Однако, Аль-Махди, ослепленный самовластием, самоуверенно пытался построить оборону перед неминуемым берберов наступлением. Но вожди сакалибов предали узурпатора, и отыскав в темнице Хишама, единственного Омейяда законного, в Мадинат Аль-Сахру его доставили. И вновь возвели на престол халифа моего непутевого. И казни подвергли узурпатора. Питал надежду я, что отныне в халифате все стороны утихомирятся, ибо возвратился на престол правитель законный. Остановиться же никто не мог иль не желал. И в этой бойне продолжительной сами арабы оказались оттесненными. И сакалибы, и отряды христианские пользовались среди мусульман раздорами. Берберы же особенно бесчинствовали, учиняя грабежи и погромы. И погиб в нечестивом том водовороте город-дворец Мадинат Аль-Сахра, бывший домом мне многие годы. Пал дворец, разграбленный, униженный, растоптанный, сожженный, в крови потопленный. И осталась лишь легенда о величии халифата Кордовского, о могуществе и культуре его халифов, о веротерпимости и открытости арабов.
Сердце мое кровью обливалось, когда о судьбах размышлял людских. Всей душою рвался я на родину. Давно уж принял я решение в дорогу дальнюю отправиться. Уйти рассчитывал тайно, никого не оповещая. Но как-то обратился ко мне дон Ордоньо с разговором, необычным и волнующим, врасплох меня заставшим. Напомнил мне господин мой, как года три тому назад при обстоятельствах невероятных пообещал он даровать мне титул рыцарский. Удивление выразил сеньор мой, что до сих пор я не обмолвился ни словом о том его обещании. Отвечал я, что нимало титул сей не изменит к службе моего прилежания, что он был когда-то нужен мне по очень личным обстоятельствам, теперь уже ушедшим в прошлое. Об этом помнил господин мой, без сомнения. И высказал большое чаянье, что ушло то время безвозвратно и ни следа в моей душе не оставило. От ответа уклонился я. Господин же мой торжественно предложил мне руку Беренгарии.
Эта девочка была мне не чужой. С детства языкам, наукам обучал. Не посмел бы обмануть беспечно ее чаяний. И всем сердцем я любил ее как учитель, как наставник, старший друг ее. Но любови той, какую должно супругу к женщине испытывать, в своем я сердце не отыскивал. И не найдя другого выхода, признался дерзко я хозяину, открыл ему свое намерение вернуться в сторону родимую. Впервые я во всех подробностях поведал господину своему историю жизни моей подлинную. Признался, что здесь на чужбине я ни арабом, ни кастильцем не стал, а на родине моей я был бы русич, и им в душе все годы я считал себя. И что особо ясно осознал я то, когда в замок приходили чужестранцы, таинственные гости наши, русичи по крови.
Долго размышлял дон Ордоньо над моими признаньями – и ругал меня, и проклинал меня, и журил меня, и жалел меня. То смеялся надо мной как над малым дитем, то грозился в темницу заточить меня, то кричал, что отправит на войну меня, то пытался уломать меня уговорами и посулами. Призывал на помощь сына дона Альфонсо, и гнев божий обещал обрушить на меня чрез молитвы падре Эстебана. Непреклонен я остался и промолвил лишь, что на все есть воля Божия. Наконец, он дал свое согласие, и уход мой торжественно отмечен был, и пред тем, как я покинул Аструм-Санктум, посвятил он все же меня в рыцари.
Со слезами благодарности простился я со всеми замка обитателями. Передал я некоторые книги ценные из библиотеки моей дону Ордоньо в дар и по книге его детям подарил. Самые же дорогие сердцу фолианты мои я с вещами упаковал. Взял с собою я труды древних философов, книги по медицине и астрономии, поэзию арабскую, Коран и Священное писание.
Перед уходом со слугою моим верным мы проверили святилище мое в подземелии. Святыня оставалась на месте. Да сохранится она здесь на столетья! Закрыл я прочно храм мой негласный, уверился, что тайной для всех он пребудет.
Господин мой снабдил меня деньгами, святой отец благословил на путь дальний. И ранней весною покинули мы с Сулейманом замок, десять лет служивший нам домом, и пустились в странствие далекое».
(Продолжение следует)