Лет десять после армии мне снился один и тот же сон. Впрочем, нет, не так. Сны были разные, а сюжет один – меня снова призывали на два года. Все начиналось невинно так, я заходил зачем-то в военкомат, а меня брали за руку и говорили: «Вы должны отправиться на службу». Я возмущался: «Так я уже отслужил!», а мне равнодушно отвечали: «Ничего не знаем. У нас призыв. И вы – в списках…»
Я просыпался обычно в поту, в отчаянном рывке тонущего пловца, с бешеным сердцебиением, лежал в постели и медленно возвращался в реальность. «Я уже отслужил. Больше меня не призовут. Те два года уже закончились…»
Мой призыв выпал на 1986-й, год, когда в в стране были отменены отсрочки для студентов, учащихся в институтах без военной кафедры. Я отучился тогда уже два года на филфаке новосибирского педа, те же два года встречался с самой лучшей девушкой на планете, ходил по пещерам, надумал с друзьями выпускать «самиздатовский» журнал «Перекресток параллелей».
Год начался с того, что я прочитал Оруэлла «1984», один из друзей-«самиздатовцев» сдал нас всех, вместе с неизданным еще журналом, в КГБ и нас чуть не отчислили, а моя девушка сообщила мне в разгар сессии, что я буду отцом. Ах, да! Еще в Чернобыле случилась авария на АЭС… Меня «загребли» сразу после сессии, не дав опомниться. Я пришел в военкомат по повестке и меня оттуда уже не отпустили, забрали паспорт и увезли на «холодильник» по Толмачево (так называли, почему-то, сборно-призывной пункт).
Конец июня, жара… По бетонному плацу, и окрестностям большого бетонного общежития за бетонным забором шляется пара-тройка сотен различных молодых людей. Набор почти закончен, все нормальные «покупатели» уже разъехались – десант, «афган» (уфф!), танкисты… Мы – последние, а последние, почти всегда – стройбат. Нас это пугает, нам не хочется махать лопатами, отчаянные головы даже готовы на флот (вот уж нет уж!), а на «холодильнике» вояки от военкомата ничего не знают, орут и периодически устраивают построения с маршировкой. Схожусь с каким-то парнишкой с печальными девичьими глазами, плачусь ему о грядущем отцовстве и о том, что не успел ничего обсудить и решить про свадьбу, и он подсказывает мне выход. Выход называется «самоволка», он и еще другие ребята меня прикроют на перекличке, а мне дают сутки. Еще выход – это дырка в заборе, куда мы бегаем в ближайший магазин за куревом и портвейном, но сейчас для меня это – путь домой. Маленький отпуск в прошлую жизнь.
Я успел, меня не хватились. Маму радовать визитом не стал, все время провел с невестой, мы договорились, что она приедет, сразу, как сможет, ко мне в часть, и там мы все решим окончательно. На радостях купил пацанам два портвейна и большую упаковку сигарет «Луч» (овальные, без фильтра, моршанской табачной фабрики, беда была с сигаретами на «холодильнике»).
Через две недели «сидения» нас, последнюю сотню человек, построили, загрузили в плацкартный вагон на Новосибирске-главном и повезли куда-то. Это был, видимо такой форс у «покупателей» - темнить, ничего не объяснять, орать на нас и пить всю дорогу. Ну, нас в вагоне тоже народ гулял, как и те, два сержанта и прапор, что забрали нас в «неизвестно куда». Пока ехали, высчитывали направление – точно не на восток… ага, уже и не на Урал…Ближе к Горькому прошел слух, заставивший мобилизовать истощенные резервы винно-водочных изделий: везут на ликвидацию в Чернобыль! Ну да, а с чего еще сержантам заглядывать к нам в вагон и кричать пьяно: «Ну все, духи, вешайтесь!» Ну да, и пьяный прапорщик проговорился, что везут нас куда-то на атомную станцию…
Но вывели всех в Горьком, посадили в автобусы, повезли. Примерно через час мы были на месте. Село Большая Ельня, Кстовский район, военно-строительная часть министерства среднего машиностроения…
В те времена у каждого министерства были свои строительные «рабы». По слухам, тяжелее всего жилось стройбату министерства обороны, там совсем не церемонились. А тут были гражданские начальники, что собственно, создавало какую-то видимость «мягкости» службы. Не знаю, нет опыта сравнения, но первые три месяца «курса молодого бойца» гоняли нас так, будто собирались забросить с саперными лопатками в Афган. Атомная станция тоже была, прямо в пяти километрах от части, ее строили как раз наши военные строители – Горьковская атомная станция теплоснабжения, ГАСТ. Мы бегали каждое утро кросс до нее и обратно. Первый реактор собирались запустить через полгода, и, на фоне двух экстремальных обстоятельств – аварии в Чернобыле и того факта, что горьковскую станцию строили военные строители – местные жители (а это был дачный район Горького) за бесценок распродавали свои дома и дачи и уезжали подальше.
Хорошо помню эти дни – полевая дорога, трава по пояс вокруг, впереди – трубы и корпуса станции и облако пыли от наших сапог…
Тогда же пришла к нам первая смерть – один из ребят, маленький, похожий на подростка, кажется, узбек, упал во время пробежки. Ему помогли, подняли, попытались бежать, подвесив на плечи, но было неудобно, слишком маленького роста он был. А потом, на следующий день, когда дежурный по роте проорал «Подъем! Форма одежды – сапоги-трусы!» и мы соскочили с кроватей в сапоги, на которых уже заботливо лежали подсохшие портянки, а он, этот маленький узбек, не встал. Помню, прапорщик Бойко, наш старшина, маленький, круглый хохол с громовым голосом, рыча, пошел к кровати, откинул простыню... А потом тихо вернул ее на место. А нас всех выгнали на пробежку, но уже без него. Потом сказали – был порок сердца, но комиссию это не остановило…
Еще не началась перестройка, но в воздухе носилось уже что-то такое, перестроечное. На нас это отразилось сразу, как мы въехали в нашу часть за бетонный забор. Часть была большая, около тысячи человек, восемь рот по сотне бойцов, «хозрота» и комендантский взвод. Поскольку была объявлена война «дедовщине» с партийных трибун, мы стали частью большого эксперимента. Нас не стали раскидывать по ротам, как делали всегда, а оставили вместе. Называлось это «рота-призыв». Круто, да? Представьте – почти сотня сибиряков, все – из одной области, большинство – новосибирцы. На всю ораву – три сержанта – «деда», да три приходящих прапора, включая старшину. До сентября мы бегали и маршировали практически все, ожидая, что нас вот-вот раскидают по ротам, а когда стало ясно, что нас оставляют, народ просто оборзел конкретно, сержантов чуть ли не в открытую посылали, когда те пытались наезжать не по делу. Сержанты злились, чуть не плакали, грозили карами и сетовали на эксперимент, но сделать ничего не могли. Тем более, что состав роты был далеко не однородным.
Это было видно еще на «холодильнике», когда я туда попал в июне. Сначала я подумал, увидев кучу очкариков, что это похоже не на будущий стройбат, а на студенческий стройотряд – примерно треть народу была такими же горемыками, как я: поступили в институты, но не получили отсрочку…
Вторая треть была больными, негодными к строевой. Про маленького узбека я уже говорил. Была куча плоскостопых, был народ с косоглазием, несколько человек после серьезных сотрясений и переломов. Не особо хвастали своими статьями пацаны с дебильностью и имбецилы, ну, это понятно, хотя в тесной среде все про всех известно почти сразу. Кстати, несколько парнишек с подобными статьями стали потом моими армейскими друзьями, ничё так, вполне были нормальные ребята…
Третья часть была элитой. Это были ребята, которые отсидели срок на зоне, по малолетке или уже во взрослой зоне, но получившие не больше от года до двух, более авторитетных сидельцев уже не призывали. Ну и, конечно, «условники». Им всем обещали «чистые» паспорта после армии, без справок-отметок, прям как штрафникам в годы войны ;
Вот эти «авторитетные» пацаны и выстроили структуру жизнедеятельности нашей экспериментальной роты по модели своего опыта. «Дедовщины», да, не было. Была «чумовщина». Это когда самого слабого и забитого еще по гражданской жизни «опускали» в социальной лестнице на самый низ, «чмырили», или «чумили» его. Он, преимущественно, и занимался всякой «черной» работой» - мыл туалет, драил «центряк», стоял на шухере, когда ночью в «ленинской комнате» устраивали «веселуху»…
Не скажу, что все «сидельцы» были жуткими уголовниками и людоедами, aka персонажи фильма «Новая Земля», нет, вполне нормальные, вменяемые ребята, просто, говорили они, кто-то должен же быть наверху? Кто мог «постоять за себя», получали статус «мужиков», в общем, типичная зона. Сами они постепенно оседали в кладовых или становились бригадирами, хотя и не все. Два моих приятеля-«сидельца», Коля и Илья, будучи ребятами очень авторитетными, предпочитали компанию работяг и сами не отлынивали. Ильюха, земляк из Бердска, вообще оказался философом, любил со мной пообщаться «за литературу», «за жизнь», а по второму году, когда пошла вовсю перестройка, и «за политику».
Такой вот срез, практически срез страны тогда – треть студентов, треть больных, и треть блатных, пасущих стадо…
Продолжение, возможно, следует…