Второе воскресение

Владимир Фёдорович Власов

 ВТОРОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ

 ПРЕДИСЛОВИЕ
 
   Этот роман я написал ещё в советское время, когда наш народ практически не имел никаких свобод. Но социальная справедливость в каком-то виде всё же существовала. Несомненно, нужно было менять наш строй и наше мышление во всём, потому что, то социальное устройство было эффективно только в военной обстановке. Но вот как мы его поменяли, и куда движемся сейчас? – об этом я часто задумываюсь.
   Что нам даёт полученная свобода? Правильно ли мы ей распоряжаемся? И что изменилось с тех пор в нашей жизни?
   Не потеряем ли мы совсем нашу духовность? Я всё же надеюсь, что будущее России связано с ней. Иначе без неё у нас не будет ни будущего, ни самой России. Нам нужно подумать, как нашу жизнь сделать духовнее и добрее. И чем быстрее будет происходить переосмысление жизненных ценностей, тем скорее мы сможем построить из России сильную, процветающую и духовную державу.
   Автор
   26.06.2013

   Роман-житие Иисуса Христа между вторым воскресением и вторым вознесением

   Посвящается 1000-летию Русской православной церкви
   Mentre alcuni parlavano del tempio, Gesu disse: "Verranno giorni in cui, di tutto quello che ammirate, non restera pietra su pietra che non vada distrutta… Guardate di non lasciarvi ingannare. Molti verranno sotto il mio nome dicendo: Sono io" e "Il tempo e prossimo"; non seguiteli…". Poi disse loro: "Si sollevera popolo contro popolo e regno contro regno, e vi saranno di luogo in luogo terremoti, carestie e pestilenze; vi saranno anche fatti terrificanti e segni grandi dal cielo. Ma prima di tutto questo metteranno le mani su di voi e vi perseguiranno… a causa del mio nome. Questo vi dara occasione di render testimonianza. Mettetevi bene in mente di non preparare prima la vostra difesa; io vi daro lingua e sapienza, a cui tutti vostri avversari non potranno resistere, ne controbattere… Nemmeno un capello del vostro capo perira. Con la vostra perseveranza salverete le vostre anime".
   (Luca 21, 5-19)

   И когда некоторые говорили о храме, Иисус сказал: "Придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне: все будет разрушено… Берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение, ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я, и это время близко: не ходите вслед им.." Тогда сказал Им: "Восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут большие землетрясения по местам, и гады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба. Прежде же всего того возложат на вас руки, и будут гнать вас… за имя Моё. Будет же это вам для свидетельства. Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам… Но волос с головы вашей не пропадёт, терпением вашим спасайте души ваши".
   (Евангелие от Луки 21, 5-19)

1. Явление Христа народу

   Было уже за полночь, когда человек, закутавшийся в плащ, вошел в здание вокзала маленькой станции Восточно-Сибирской железной дорога. Струя морозного воздуха ворвалась вместе с ним в большую комнату, именуемую "залом ожидания", и растеклась под дубовыми скамейками между ног спящих и бодрствующих пассажиров.
   Ожидалось прибытие ночного поезда. Никто, кроме дежурного сержанта милиции Макарова, не обратил внимания на вошедшего. В зале подслеповато горели две лампочки, освещая угол комнаты у закрытого буфета.
   Человек некоторое время потоптался у двери и несмело направился к радиатору отопления в более освещенную часть комнаты. Как только он вступил в полосу света, Макарова словно током ударило.
   "А ведь подозрительный тип", – подумал он. Сержанту как-то сразу не понравился этот человек. Он был одет не по сезону и выглядел странно. На нем был даже не плащ – грубая шерстяная ткань укутывала его худощавую фигуру. Часть этой ткани словно капюшоном прикрывала голову.
   Человек, войдя в зал, стянул капюшон, и Макаров увидел его лицо. Сержант никак не мог определить национальности вошедшего. Если бы не странное одеяние, пассажир мог походить на еврея, но длинные спутанные волосы, черная борода выдавали в нем скорее цыгана. Но и это могло оказаться не окончательным определением. Цыгане носят шляпы, этот же ничего не имел на голове. На вид незнакомцу можно было дать лет тридцать пять-сорок. Но если его побрить, то он мог бы выглядеть моложе.
   Человек, вероятно, замерз. Стоя возле радиатора спиной к сержанту, он грел красные озябшие руки. Взгляд Макарова скользнул вниз и … О, Боже! Милиционер рот открыл от удивления: незнакомец был бос. Красные, как у гуся, ноги стояли на холодном цементном полу. М-да, это заставляло задуматься. Если в тридцатиградусный мороз человек ходит босиком, то что это значит?
   Макаров судорожно пытался припомнить все последние циркуляры о побегах заключенных, стараясь мысленно сравнить облик незнакомца с фотографиями преступников, разыскиваемых уголовным розыском. Но ничего похожего он не припомнил, и все же в голове сержанта что-то не укладывалось в стройный логический порядок.
   "Подозрительно! Все это очень подозрительно, – твердил себе под нос Макаров. – Все это неспроста. Необходимо проверить документы".
   До прихода ночного поезда оставалось еще полчаса. Макаров решительно шагнул к незнакомцу и положил ему на плечо руку. В момент соприкосновения с одеждой задерживаемого он ощутил такой сильный удар, что даже язык прикусил. Что это? Разряд статического электричества?
   Незнакомец медленно повернулся, и его проникновенный взгляд встретился с глазами милиционера. Еще одна деталь неприятно поразила наметанный глаз Макарова. Ему приходилось часто хватать бродяг, и делал он это с некоторым чувством брезгливости, особенно когда дотрагивался до их грязной одежды, часто изобиловавшей вшами. Ссадины и ранки, полученные при задержании бродяг, долго не заживали. Одеяние же незнакомца было чистым, как будто он только что стянул отрез материи с прилавка магазина. От него исходил даже какой-то благоуханный запах. Версия о краже в магазине мгновенно запечатлелась в профессиональном мозгу Макарова.
   – Гражданин, пройдемте, – властным, не допускающим возражения тоном произнес сержант.
   При его резком голосе проснулась бабка в валенках и перекрестилась. Девушка в клетчатом платке с испугом посмотрела на милиционера и человека в плаще.
   Гражданин покорно последовал за сержантом. Пять-шесть человек смотрели им вслед.
   – Сцапали голубчика, – злорадно сказал мужчина лет пятидесяти в полинявшей телогрейке. – Должно быть, вор. Или кого-нибудь укокошил.
   Но его предположение не нашло сторонников среди пассажиров.
   – Какой там вор, – возразил человек в очках, средних лет, похожий на сельского учителя, – разве не видите, самый настоящий бродяга. Развелось этих бичей.
   – Что и говорить, сущий бич, – поддержала его старушка, которая крестилась. – Не сеют и не пашут, живут, как божьи птички. Много таких тунеядцев развелось. Из-за них и жизнь пошла у нас такая. В магазинах нет ничего. Люди совсем отучились работать.
   Бабка долго бы еще развивала свою мысль, но ее прервал колхозный сторож:
   – Разве не видите, что это цыган. Неделю назад они из нашего колхозного хлева украли корову. Наверное, всем табором ее сожрали. Вот милиционер и задержал их главаря.
   Причем тут была корова, причем цыгане, которые, как известно, воруют лошадей, а не коров, никто не стал выяснять. Цыган так цыган. На этом и порешили. И снова наступила тишина в зале ожидания. Кто-то, полузакрыв глаза и зевая, развалился на дубовом диванчике. Час поздний. Никому не хотелось поддерживать разговор. Только девушка в клетчатом платке все еще смотрела в ту сторону, куда милиционер увел задержанного.

2. Допрос Христа на станции

   Макаров провел задержанного через коридор, достал из внутреннего кармана полушубка ключ и отпер служебную комнату. В комнате горел яркий свет. Сейчас он мог хорошо рассмотреть незнакомца. Лицо у арестованного было явно восточного типа. Его можно было принять за грузина, таджика, армянина, узбека, татарина. Одним словом, за нерусского. Но что-то в этом лице было неуловимое, свидетельствующее о его огромной силе духа. Может быть, взгляд?
   – Садитесь, – приказал Макаров.
   Гражданин покорно сел. Макаров снял полушубок и повесил на крючок у двери. Он не спешил с допросом, так как знал, что предстоит сложное дело. Возможно, что это – опасный преступник. Он поправил кобуру и сел напротив задержанного.
   Почему ему пришла мысль, что задержанный является преступником? Очень просто. Как только они вошли в комнату милиции, сержант увидел при ярком освещении лампы, что перед ним стреляный воробей. Самым форменным образом. У задержанного были прострелены обе руки. Шрамы от ран могли свидетельствовать о многом. Позднее он заметил, что и ноги хранили следы таких же отметин.
   Все это выглядело до странности необычным и не предвещало быстрого расследования. Макаров считался человеком серьезным, брался за все основательно и доводил все дела до самого, что ни на есть, конца. И сейчас он собрался вывести этого субчика на чистую воду.
   – Кто вы? И куда направляетесь?
   Незнакомец кротко молчал, не возражал против задержания, не протестовал против прокурорского тона Макарова, а только вопросительно смотрел на него.
   "Вот уже и началось, – подумал Макаров, – прикидывается, что не понимает."
   Он повторил вопрос, стараясь тщательно артикулировать губами:
   – Вы понимаете, о чем я спрашиваю? Итак, кто вы? Откуда? Куда направляетесь?
   Незнакомец продолжал молчать. Его взгляд смущал милиционера. Так смотрят только новорожденные дети. По этим глазам невозможно определить, что человек кого-либо обокрал или зарезал. Ох, уж этот невинный взгляд, где так явственно выражена любовь к ближнему! Такой взгляд говорит сам за себя: "Неужели вы не видите, что я не могу обмануть?" Но преступники тем и сильны, что способны камуфлировать свой вид. Этот взгляд только еще больше насторожил Макарова. Наконец, незнакомец произнес:
   – Ты говоришь.
   Макаров не совсем понял эту фразу, но переспрашивать не стал. Он официальным тоном приказал:
   – Гражданин, предъявите документы.
   И в тот же миг подумал: "Сейчас у него их не окажется".
   Гражданин пожал плечами и произнес:
   – Документов нет. Зачем свободному человеку документы?
   – Так-так, – барабанил пальцами по столу сержант, восхищаясь своей интуицией.
   – Значит, говорите, документов нет.
   – Нет, – подтвердил гражданин.
   – Тогда придется задержать вас до выяснения вашей личности.
   – Вы хотите задержать меня, свободного человека? – удивился незнакомец.
   – А что прикажете делать? Еще нужно доказать, что вы свободный человек, а не сбежавший из-под стражи каторжник.
   Макаров, взяв ручку и чистый лист бумаги, приступил к допросу:
   – Ваше имя?
   – Иисус.
   Макаров, принявшийся было писать, тут же остановился.
   – Иисус? А отчество? – спросил он подозрительно.
   – Сын Божий, – спокойно молвил незнакомец.
   Только сейчас Макаров понял, что задержанный издевается над ним. Макаров считался сдержанным работником, никому еще не удавалось вывести его из себя. Он спокойно положил ручку на чистый лист бумаги и пристально посмотрел на "сына божьего". Макаров знал силу своего взгляда, который не раз пробовал на бродягах, жуликах и пьяницах. Его тяжёлого взгляда никто не выносил больше одной минуты.
   Но сейчас Макаров почувствовал, что взгляд не проникает в сознание задержанного, а как бы отталкивается противоположной силой взгляда, как магнит отталкивается от магнита, приближенный к его одноименному полюсу. Взгляд задержанного светился ясным, чистым светом, как светится кристальная слеза ребенка. Макаров отвел глаза. Такое с ним случилось впервые в жизни.
   – Так значит, вы Иисус, сын божий, – произнес он. – Но почему вы не хотите назвать свое настоящее имя?
   – Это и есть мое настоящее имя.
   Глаза наглеца излучали такую неподдельную искренность, что Макаров растерялся и не знал, как ему поступить в этом случае. Он встал и прошелся по комнате, но отступать не собирался.
   – Итак, Иисус, сын божий, отвечайте, откуда вы? Куда путь держите?
   – Я иду с запада на восток, на восход солнца.
   Так просто и гениально мог ответить только сам Сын Божий.
   – Кто вы по национальности?
   – Еврей.
   Это уже походило на правду.
   – Сколько вам лет?
   – Тридцать три года.
   – М-да, возраст Иисуса Христа, – растягивая слова, произнес Макаров, – но Иисус Христос был распят в этом возрасте почти две тысячи лет назад на горе Голгофе, если это, конечно, не выдумки церковников.
   – Так оно и было, – ответил незнакомец, именовавший себя Иисусом.
   – Может быть, у вас такая кличка среди уголовников, – осенила мысль Макарова.
   – Может быть, – вдруг согласился Иисус, – я никому не закрываю дорогу к моему сердцу.
   Макаров вновь сел к столу и взял ручку.
   – Итак, вы не хотите говорить своего имени. Тогда скажите год и место рождения, адрес места жительства.
   – Родился в Вифлееме, в Иудее, в первом году от Моего рождения. Сейчас живу в Царстве Божьем.
   – Хватит дурака валять! – вскочил Макаров и забегал по комнате. – Не хотите отвечать, не надо. Посажу вас до утра в камеру предварительного заключения, а утром передам в отделение милиции. Пусть разбираются с вами. Встать!
   КПЗ при вокзале находилась тут же, рядом со служебной комнатой милиции. Это была глухая каморка, переоборудованная из темного чулана, где когда-то хранили всякое станционное барахло. Кованая железная дверь запиралась снаружи на тяжелый засов и висячий замок. Вверху двери имелось маленькое решетчатое оконце, пропускавшее внутрь свет и воздух.
   Макаров открыл ключом дверь и поместил туда задержанного. Затем он натянул полушубок и вышел в зал ожидания. Прибывал ночной поезд. Нужно было следить за порядком.

3. Знакомство пленников в кутузке

   Макаров считался очень ответственным работником и никогда не дремал во время ночных дежурств. Поэтому его КПЗ была постоянно забита подозрительными субъектами. Камера вмещала в себя четыре человека, но при желании туда можно было поместить гораздо больше, правда, при этом им пришлось бы спать всю ночь стоя.
   В эту ночь "коробочка", как называл ее Макаров, была полной. В камере стояли две солдатские двухъярусные койки, на одной, нижней, лежал пьяный. Когда открылась дверь, он, пытаясь подняться, завопил: "Станция Черемхово? Я схожу, схожу, задержите поезд!" И чуть не свалился с койки. Молодой человек с подбитым глазом, сидящий напротив, вскочил и уложил его на место.
   – Спи ты, пьяная рожа, – сказал он бесцеремонно. – До Черемхово тебе еще ехать сутки в медвытрезвителе.
   Пьяный тут же заснул.
   – Прошу вас, проходите, – вежливо предложил он вошедшему. – За что вас сцапали?
   Новенький пожал плечами и сказал:
   – Должно быть, не понравился центуриону.
   – Как-как? – переспросил лежащий на верхней койке. – Вот умора. Хорошо сказано.
   Спустившись сверху, он сел возле парня с подбитым глазом.
   – Давайте познакомимся, – и он протянул руку: – Котя.
   – Иисус.
   – Отличное имя. Или это кличка?
   – Нет, имя.
   – Все равно, отличное.
   Котя положил руку на плечо соседа.
   – А его зовут Петром. Он попал сюда за драку. А я – за бродяжничество. Завтра утром этот, как вы выразились, центурион сдаст нас всех в отделение… По ночам они сюда не вызывают машину. Однако, должен вам сказать, здесь ничего, ночевать можно. Тепло.
   Он окинул взглядом каморку. Свет из окошка выхватывал квадратом часть стены и верхний ярус коек. Внизу царил полумрак. В затхлом, смрадном воздухе пахло перегаром от пьяного.
   – Хотите сигаретку? – предложил бродяга Котя. Иисус отказался. Закурили Котя и Петр с подбитым глазом.
   – Центурион будет ругаться, если узнает, что мы здесь курим, но да Бог с ним…
   Он затянулся и выпустил струю дыма. Дым поднимался вверх, создавая объемные очертания решетки оконца, и вытягивался наружу в комнату дежурного сержанта.
   – Завтра произойдет Страшный Суд, – торжественно произнес Котя. – Вас, товарищ Иисус, посадят на полгода за оскорбление официального лица при исполнении служебных обязанностей.
   – Это почему? – спросил Петр.– Человек же тебе сказал, что не понравился представителю власти, за что он и упечет бедолагу в каталажку.
   – Не совсем так, – поправил его Иисус, – я не смог представить документы, и он проводил меня сюда до выяснения моей личности.
   – Ах, так? А где же ваши документы, милейший? Потеряли?
   – У меня их никогда не было.
   Котя свистнул от удивления, а Петр посмотрел на него многозначительно.
   – Тогда ваше дело – дрянь, товарищ Иисус. Лучше вам бежать отсюда. Не хочу знать, откуда вы, но вот вам мой совет. Как только сменится этот черт, придумайте какую-нибудь байку насчет документов. Не говорите, что у вас их не было. Иначе вас упрячут не на полгода. Просидите за решеткой до скончания веков. Как я понимаю, вашу личность удостоверить никто не сумеет, если у вас никогда не было документов. Человек без документов в нашей стране – не человек, а подозрительная личность. Петру дадут за драку пятнадцать суток. Ну, а я постараюсь сесть до весны за мелкое хулиганство. Сейчас очень даже неподходящий сезон для бродяжничества.
   Петр массировал подбитый глаз.
   – А ты кто будешь, из цыган что ли? – спросил он.
   – Еврей.
   – Еврей? – Петр выразил всем своим видом огромное удивление. – Евреи так не ходят. Впрочем, каждый волен ходить, как ему вздумается. А кто стянул у тебя сапоги?
   – Я никогда не носил сапог.
   – Ну, ботинки.
   – Ботинки тоже. Сандалии носил.
   – В сандалиях в нашу зиму много не находишь, – глубокомысленно заметил Котя. – Вы что же, не здешний?
   – Издалека, – уклончиво ответил Иисус.
   Пьяный упал с кровати. Петр хотел поднять его, но Котя махнул рукой.
   – Не надо его тревожить. Пусть спит себе человек на полу. Лежащий на земле упасть не может.
   Сокамерники попались тактичные, больше Иисуса ни о чем не спрашивали.
   Вскоре прибыл поезд. С него сняли безбилетника. Когда Макаров ввел его в комнату, в каморке все притихли. Было слышно, как центурион допрашивал безбилетного пассажира.
   – Значит, денег нет?
   – Нет.
   – Зачем тогда ездишь поездом? Без билета нужно ходить пешком. Плати штраф.
   – Как же я могу заплатить, когда денег нет? Это было ясно даже заключенным в камере.
   – Назови адрес, фамилию, имя.
   Безбилетник сказал, Макаров тщательно все записал.
   – Посидишь до утра в камере. Утром разберемся с тобой.
   Сержант открыл ключом кованую дверь и впустил очередного новичка. Его звали Павел. Он, войдя в камеру, устроился у входа на табурете. Когда Макаров открывал дверь, лежащий на полу пьяный всполошился:
   – Черемхово? Задержите поезд! Я схожу.
   На него никто не обратил внимания. Макаров, войдя в КПЗ, пересчитал всех заключенных. Потом для верности еще один раз. У него явно было плохо со счетом. Затем он хмыкнул, глядя на переполненную "коробочку", и громко заорал:
   – Спокойной ночи, субчики.
   При этом пьяный наделал лужу прямо на полу. Уходя, сержант добавил:
   – Кто закурит ночью, тому оторву голову.
   Как только закрылась за сержантом дверь и все стихло, Котя подал голос:
   – А что, хороший у нас хозяин, в морду никого не тычет. При царском режиме уже, небось, давно сделал бы из нас отбивные. А знаете, чем отличается царский режим от нашего?
   Павел встал и заявил, что не желает принимать участие в антисоветских разговорах.
   – Сядь, чудак, никто здесь не ведет антисоветские разговоры, – воскликнул Котя, – наоборот, я собираюсь защищать наш строй. Так вот. Я – сознательный паразит этого строя, но паразит, ищущий смысла жизни. Тунеядец? Да, тунеядец. Но я могу прожить, не работая, и знаете, почему? Потому что наш справедливый и гуманный строй очень отличается от царского режима. При старом-то режиме как было? Нужно было трудиться не покладая рук. А у нас само правительство заботится, чтобы, не дай Бог, не переработали. С голоду все равно никто не подохнет, хотя у нас есть лозунг "Кто не работает, тот не ест". Я-то хорошо знаю, что можно прожить, не работая, а иногда даже кушать досыта. К примеру, я не работаю, а ем. И многие не работают, а едят сытно. А при коммунизме никто не будет работать, и все будут есть сытно.
   – Так уж и никто? – удивился Павел.
   – Работать, конечно, будут, но не люди, а роботы.
   – Что же тогда за жизнь такая настанет? – удивился Павел.
   – А жизнь, как у меня. Я уже давно живу при коммунизме, не работаю, а ем, – Котя захохотал.
   Как видно, эта мысль ему очень понравилась.
   – Я – человек вашего будущего. Как у вас там говорится, от каждого – по способностям, каждому – по труду. Так вот, на меня уже распространяется лозунг "От каждого – по способностям, каждому – по потребностям". Способности у меня не ахти какие, а потребности и того меньше. Был бы хлеб каждый день, а вода найдется. Мне больше ничего не нужно. Я никогда не стремился к комфортной жизни. Природа – самая удобная квартира. Сейчас, правда, стало несколько холодновато и неуютно, но жить можно. Обычно я ночую на вокзалах, когда не гоняет милиция. А если даже выгонят, можно спать в подвалах, на чердаках возле вентиляционных шахт, в водопроводных колодцах, общественных теплых" туалетах. Одним словом, всегда найдется теплое местечко, не замерзнешь. Но какая прелесть наступает летом, когда ночи теплые, а днем жара, как на сковороде. Я летом вбираю все тепло своей кожей и зимой им обогреваюсь. Мне хорошо. Но если бы вы знали, как я свободно себя чувствую. Куда захочу, туда и иду. Никто надо мной не стоит: ни начальник, ни сам Бог. Я сам себе начальник и сам себе Бог. Что хочу, то и делаю. Мне не надо держать ответ ни перед кем. Я счастлив, и мое счастье проявляется не в редких коротких мгновениях, как у вас, а в повседневной жизни.
   Бродяга замолчал и залез на верхний ярус койки. Павел, переступив через Пьяного, пересел на его место. Петр тоже залез на верхнюю койку. Все стали устраиваться на ночлег. Некоторое время лежали молча. Затем Павел мечтательно произнес:
   – Вот если бы денег побольше, тогда можно было бы стать счастливым.
   – А зачем тебе деньги? – спросил его Котя. – Здоровье, это я понимаю. А то будут деньги, а здоровья нет, и все равно останешься несчастным. Чтобы было здоровье, нужно жить по природе, как я.
   – Но уж ты хватил лишку. Одно другому не мешает. Здоровье – хорошо, а здоровье с деньгами – еще лучше, – не унимался Павел!
   – А вот у меня и здоровье, и деньги есть, а все равно не везет, – вздохнул Петр. – Люблю одну стерву. А она – нашим – вашим, то со мной, то с Васькой Сорокиным амур закрутит. Бросил бы я её, не могу. Получаю я прилично, баранку кручу, всегда лишнюю сотенную имею, иногда налево…
   Он крутанул в воздухе воображаемым рулем машины.
   – А вот ничем ее привязать к себе не могу. Сегодня она поехала в город, пошел провожать, Васька подвалил, ну и случилась драка. Васька-то сбежал, а меня этот черт сцапал. Вот такие дела.
   – Брось, не расстраивайся, – утешал его Котя, – влюбишься в другую, стоящую…
   В это время пьяный, лежащий на полу, с шумом выпустил газы.
   – Вот гад, – возмущался Пётр. – Самая настоящая скотина, в таком месте…
   К смрадному духу в камере добавился еще дух тошнотворный.
   – Пьяный, что с него возьмешь, – защищал его Котя, – пьяный как ребенок.
   – Пробовал влюбиться в другую, – продолжал Пётр, – но бесполезно. Ничего не могу поделать с собой. Мила она мне. Хоть вешайся, люблю эту стерву. Поехала в город. Наверняка, у нее кто-то там завелся.
   – Не унывай, парень, еще влюбишься, – сказал Котя и зевнул. – Ребята, давайте спать. Завтра день предстоит тяжелый. Что ни говори, Судный День. Нужно хорошо отоспаться. Тебе, Петя, желаю встретить хорошую дивчину. Тебе, Павел, выиграть много денег в лотерею или взять у какого-нибудь подпольного миллионера.
   – Если бы.
   – А тебе, товарищ Иисус, желаю раздобыть документы. Пьяному я ничего не желаю. Ему бесполезно сейчас что-то желать, он и так счастлив. Что бы себе пожелать? Пожелаю-ка я себе увидеть хороший сон.
   Котя зевнул и мечтательно добавил:
   – Вот бы научиться видеть вещие сны.
   Все по разу зевнули, и камера погрузилась в тишину. Уже через четверть часа слышалось дружное сопение с переливами храпа. Время от времени сонную тишину нарушали звучные хлопки пьяного и бульканье в голодном желудке у Коти.

4. Побег задержанного

   Сержант Макаров слонялся от безделья по пустому перрону. В зале ожидания уже никого не было: кто уехал на поезде, кто вернулся домой. В его дежурство бродяги избегали заходить "на огонек" погреться. Весь вокзал словно вымер, в кутузке мирным сном спали пятеро задержанных. Казалось, что нечего делать. Это было самое тяжелое время для Макарова. Его одолевал сон.
   Повалил густой снег. Макаров прошелся по рядам пустых скамеек в зале ожидания, поднял оброненную кем-то газету "Гудок", попробовал читать, но строчки сливались перед глазами в сплошные линии. Макаров клевал носом.
   Шел пятый час утра. Поезд должен был прибыть только в семь пятнадцать. Впереди была уйма свободного времени. Макаров не знал, чем заняться.
   В эту ночь сержант милиции Макаров не заметил, как уснул. Когда он проснулся, маленькая стрелка с пяти часов вдруг сразу перескочила на шесть. На его вытянутых ногах лежала газета. Макаров проверил кобуру, чертыхнулся и стал ходить между пустыми скамейками, разминая затекшие ноги.
   Он проспал всего один час. С ним это случилось впервые за всю службу. В зале ожидания по-прежнему никого не было. Но, может быть, кто-то видел, как он заснул на посту. От этой мысли на душе у Макарова сделалось муторно. Было бы лучше запереться в дежурке и спать, как делают все сослуживцы. Он же всегда проявляет сознательность. А вот сейчас кто-нибудь капнет начальству, и схлопочешь выговор. Так и пистолет могли украсть. Дрожь пробежала по спине между лопатками сержанта. За утерю оружия полагается… Впрочем, не важно, что полагается. Пистолет на месте, за время дежурства ничего не случилось. Зачем мучить себя кошмарами.
   Макаров вышел на перрон. Снег еще падал, но уже не густыми хлопьями, а одинокими снежинками. Видимость улучшилась. Сразу за железнодорожной линией белело поле, в конце которого узкой полоской чернел лес. Макаров прошелся из конца в конец по перрону и вернулся в здание вокзала. Миновав пустой зал ожидания, он направился по коридору к служебной комнате, вставил ключ в замочную скважину, но дверь оказалась незапертой.
   "Что за чертовщина, неужели забыл закрыть, – подумал он. – Старею."
   И в ту же секунду сердце схватило в клещи предчувствие недоброго. Он вошел в служебную комнату и бросил взгляд на дверь кутузки. Так и есть. Беда. Дверь была открыта. Висячий замок лежал на полу. Заключенные совершили побег.
   Макаров рванулся в КПЗ и чуть не поскользнулся на блевотине пьяного, который лежал тут же в проходе между кроватями. На трех койках спали арестованные, пятый заключенный исчез. Макаров осветил фонариком лицо каждого. Побег совершил Исусик. Бросившись к выходу, он расстегнул кобуру, но тут же опомнился, вернулся и запер в камере оставшихся узников. Затем, выйдя на перрон, стал искать следы. Но какие могли остаться следы, когда навалило столько снега.
    "Зарезал, зарезал, – повторял он, – без ножа зарезал. Но как удалось ему открыть эти замки? Специалист высокого класса! Рази мою душу, вот упустил-то кого, вора-рецидивиста. Даже не обыскал, когда запирал его в КПЗ. Чертов Исусик, прикинулся овечкой. Верь после этого честным физиономиям".
   Макаров бежал по чистому полю за полотном дороги, как будто надеялся встретить там сбежавшего задержанного. Но где там, его и след простыл.
   Макаров, возвращаясь на станцию, пытался взять себя в руки. До конца дежурства оставалось почти два часа. Прежде всего, нужно было допросить других задержанных, составить протоколы, рапорт по форме, как все произошло. В зале ожидания все еще никого не было. Утренний поезд прибывал только через сорок минут.
   В служебной комнате он снял с кованой двери висячий замок и тщательно осмотрел. Никаких следов взлома. Злоумышленник явно открыл замок отмычкой, но как он смог дотянуться до замка через верхнее оконце? Для этого нужно было вдвое нарастить руку.
   Макаров, не теряя времени, набрал ведро холодной воды и вылил на голову пьяному. Тот враз протрезвел. Он уже не орал: "Черемхово, Черемхово…", а лишь хлопал глазами и дико озирался по сторонам.
   – Где я? – пролепетал он.
   – В камере предварительного заключения.
   – А что я наделал? – спросил он упавшим голосом.
   – Напился, как свинья.
   – А еще что?
   – А этого, по-твоему, мало?
   Отрезвевший умолк, он явно был в подавленном состоянии духа.
   – Выметайся живо, – сквозь зубы процедил Макаров. – Чтобы духу твоего не было. В следующий раз обязательно сдам в медвытрезвитель, и штраф заплатишь.
   Следствие не нуждалось в пьяном, который только путал логический ход мыслей сержанта. Поэтому Макаров избавился от него.
   – Ну, живо! – приказал ему милиционер.
   Отрезвевший, вскочив, тут же растянулся в собственной блевотине, нахлобучил шапку на мокрую голову и почти на карачках скрылся за дверью.
   – Подъем! – взревел сержант.
   Заключенные соскочили со своих постелей. Они стояли заспанные и обалдевшие, с помятыми физиономиями: Котя, Павел и Петр, три друга-товарища по несчастью и по камере.
   – Что? Уже на Страшный Суд? Так рано?
   Макаров осмотрел их пристальным взглядом, его выбор пал на Павла.
   – Вы за мной, остальные останьтесь.
   Выведя Павла из камеры, сержант запер дверь и при-гласил его к столу.– Значит, ездите без билетов и отказываетесь платить штраф?
   – Так у меня денег нет, – напомнил ему Павел.
   – Да, знаю, но это не снимает с вас ответственности за безбилетный проезд, который, в свою очередь, является грубым нарушением…
   Недосыпание и пережитые треволнения путали мысли Макарова.
   – Да, о чем я?
   – О том, что безбилетный проезд, в свою очередь, является грубым нарушением.
   – … правил пользования транспортом, – закончил свою мысль Макаров, – и поэтому вы должны заплатить штраф.
   – Я бы с удовольствием заплатил, – уже в который раз принялся объяснять Павел, выворачивая карманы, – но денег-то нет.
   – Я уже об этом слышал.
   – От того, что слышали, у меня денег в кармане не прибавилось.
   – Знаю, – сказал Макаров
   Он пробежал глазами протокол, сделанный накануне при задержании.
   – Временно не работаете? Значит, денег ожидать вам не от кого, и на работу вам сообщить нельзя. Придется вас привлечь к уголовной ответственности за тунеядство.
   – Товарищ начальник, пожалейте.
   – Гусь свинье не товарищ, здесь я для вас гражданин.
   – Гражданин начальник, не губите меня. Как только приеду в город, я сразу устроюсь на работу. Я же еду из деревни от матери, гостил у нее, деньги кончились, а просить у нее неудобно, ей семьдесят четыре года, сама живет бедно, вот и пришлось ехать зайцем. Какой же я был бы сын, если бы тянул с нее последнюю копейку. Приеду в город, устроюсь работать, буду посылать ей деньги. И жене с дочерью пошлю, хоть с ними уже не живу.
   Макаров испытующе смотрел на безбилетника, вдруг его позиция неожиданно изменилась.
   – Хорошо, я вас не привлеку за тунеядство по статье. Даже отпущу с миром и не возьму штраф. Более того, дам три рубля, чтобы вы купили билет и доехали до города как сознательный пассажир. Но при одном условии.
   – Говорите, гражданин начальник, все исполню.
   – Вы должны мне сказать, слышите, только чистосердечно…
   – Всё, как на духу, выложу.
   – Вы должны мне сказать, о чём говорил с вами вечером задержанный, по кличке Иисус, и что он потом делал.
   Павел обалдело смотрел на милиционера, затем выпалил:
   – Так что же он, сбежал, что ли?
   – Вопросы задаю я.
   – А-а, понятно. О чем он говорил? Да ни о чем не говорил. Молчал весь вечер.
   – Припомните хорошенько, может быть, обронил какую-нибудь фразу?
   Павел напрягал память.
   – Нет, решительно ничего не припомню. Я даже его голоса не слышал. Он слова при мне не вымолвил.
   "Осторожный, – подумал сержант, – боялся сболтнуть лишнее даже им, товарищам по камере. Тёртый калач."
   – Может быть, кто-то из задержанных с ним говорил?
   – Котя пожелал всем приятного сна, а ему раздобыть какие-то документы.
   – Какие документы?
   – Не знаю. Котя об этом ничего не сказал.
   – А вам что он пожелал на ночь?
   – Пожелал разбогатеть.
   – Так-с, так-с, – протянул Макаров, – а потом что стал делать?
   – Лег на койку и уснул, как все мы.
   – Вы слышали, что он уснул?
   – Нет, я сразу же отрубился, как в омут с головой. Ничего не помню, не слышал ничего. Только вот утром вы закричали "подъем", и я проснулся.
   – Ну, хорошо, ты все честно рассказал?
   – Все, как на духу, гражданин начальник.
   – Ладно, не называй меня гражданином начальником, можешь просто, товарищ сержант.
   Макаров вытащил из кармана бумажник, вынул из него три новеньких хрустящих рублевых бумажки и протянул Павлу.
   – Вот возьми, можешь не возвращать.
   – Обязательно верну, товарищ сержант, вы меня не знаете.
   – Лучше ездите в поезде с билетом.
   – Буду до конца жизни ездить с билетом. Спасибо. Тысячу раз спасибо.
   Павел встал и даже поклонился милиционеру.
   – Скоро прибудет поезд. Купите билет в кассе, и чтобы ноги вашей не было на станции.
   – Не будет, товарищ сержант, даю честное благородное слово.
   Павел направился к двери.
   – Обождите, – вдруг остановил его милиционер. – Этого Иисуса я тоже отпустил, но что-то засомневался в его личности. Как вы думаете, что он из себя представляет?
   Павел повернулся в дверях.
   – Простой человек. Скромный и добрый. Мухи не обидит.
   – С чего вы взяли, что он добрый?
   – Заступился за пьяного. Сказал: "Что с него возьмешь, пьяный – как ребенок?
   Павел явно что-то путал, а может быть, решил выгородить Иисуса. Пока сержант некоторое время думал, Павел исчез за дверью. Выведя из камеры второго задержанного, Макаров приступил к допросу:
   – Ну что, молодой человек, придется вас посадить на пятнадцать суток за драку и хулиганство в общественном месте.
   Петр молчал, уныло опустив голову. Макаров, выдержав паузу, продолжал:
   – Я вижу, что тебе очень хочется сесть на пятнадцать суток, так, что ли?
   – Совсем не хочется.
   – Но я посажу тебя.
   – Воля ваша.
   Макарова начинали злить ответы задержанного.
   – Так тебе хочется или не хочется сесть на пятнадцать суток?
   – Я же сказал, что не хочется.
   – Почему не хочется?
   – Дурацкий разговор. Не имею желания.
   – Только и всего?
   – Товарищ милиционер, вы не издевайтесь надо мной, а делайте так, как нужно. Если я заслужил, то получу свое. Но я привык, чтобы во мне всегда уважали человека.
   – Скажите, пожалуйста, какие мы гордые. Но я, в конце концов, могу и не садить тебя на пятнадцать суток, черт возьми.
   – Тогда не садите.
   – Но в таком случае ты должен рассказать все об Иисусе, которого я посадил в камеру вместе с вами.
   – А что, он сбег?
   – Не сбег! Не сбег! Я его сам отпустил, да что-то сейчас засомневался. А что, он готовил побег?
   – Да нет, не то, чтобы готовил. Котя посоветовал ему бежать, когда узнал, что у того нет документов.
   Петя, будучи силен задним умом, сказав эти слова, тут же пожалел, что невольно подвел товарища. Но, как говорят, слово не воробей, вылетит, не поймаешь. Макаров сразу же уцепился за его промашку:
   – Так-так-так. Значит, Котя толкал его к побегу, говоришь.
   – Не то, чтобы толкал, а сказал, что в нашей стране человек без документов – не человек, а подозрительная личность.
   – Так и сказал?
   – А разве это не правда?
   Макаров пропустил мимо ушей это замечание.
   – Ясненько. А еще что говорил?
   – Больше ничего.
   – А Иисус что говорил?– За все время слова не вымолвил.
   – Он не показался тебе подозрительным?
   – Нет. Обыкновенный простой человек.
   – Ну, хорошо. Не будешь больше драться?
   – Это как получится.
   – Что значит, как получится? Ты дай мне слово.
   – А если я слово не сдержу, опять подерусь?
   – Тогда я посажу тебя на пятнадцать суток.
   – Воля ваша.
   – Вот что, катись-ка ты отсюда. Чтобы духу твоего не было на станции. Еще раз увижу тебя, накажу по всей строгости.
   Петр встал со стула и, не поблагодарив, гордо вышел из служебной комнаты.
   "Значит, испугался субчик без документов-то, – подумал Макаров, – Упустил. Должно быть, крупную рыбу упустил. Разведчика. А то поднимай выше. Самого резидента. Снимут мне голову за него, как пить дать, снимут."
   Он подошел к камере и выпустил последнего задержанного свидетеля. Котя вошел в комнату и блаженно растянулся на стуле.
   – Такой сон видел, гражданин начальник, такой сон, прямо-таки полжизни отдал бы за то, чтобы досмотреть его до конца, а вы мне помешали. Упустили вашего задержанного-то.
   – Как упустил? Что ты мелешь, – возмутился Макаров. – Не упустил, а отпустил.
   – Полно врать. Сбежал он от вас.
   – А ты почем знаешь?
   – Вижу по вашей виноватой физиономии.
   – Ты мою физиономию оставь в покое. Скажи лучше, что ты подбивал его на побег. А может быть, ты даже содействовал его побегу.
   – Помилуйте, товарищ начальник, с чего бы это я со-действовал ему? А если бы и содействовал, то неужели не сбежал бы вместе с ним? То, что я советовал ему сбежать, факт. Но его к делу не пришьешь. Я вот могу посоветовать вам положить голову на рельсы под поезд, вы же можете и не последовать моему совету.
   – Довольно! – вскричал взбешенный Макаров. – Ну, и наглец же ты.
   – Моё дело советовать, а дело других следовать этому совету или нет. Я за свои советы ответственности не несу.
   – Нет, несешь.
   – Нет, не несу. К тому же я мог посоветовать ему повеситься в камере, и что же? После этого я должен нести ответственность за его самоубийство? Нет уж, увольте, нет таких законов, чтобы так, за здорово живешь, наказывать людей за советы. А потом, какие это советы? Я мог также посоветовать ему убить вас, но это же в шутку. К тому же, как я вижу, свидетелей нет, тех, кто присутствовал при моих советах, вы их всех выпустили на волю. И правильно сделали. От свидетелей надо избавляться.
   И Котя заговорщически подмигнул сержанту.
   – Молчать! – заорал Макаров и грохнул кулаком по столу.
   Он впервые в жизни вышел из себя. Он не находил слов, его душила бессильная злоба.
   – Молчу. Молчу. Только успокойтесь, товарищ начальник.
   – Вы запугали его, сказав, что его затаскают по проверкам, – проговорил глухим голосом Макаров.
   – Ах-ах, страхи божий, я запугал его, и он, наложив в штаны, сбежал. А вы должны были его охранять и прозевали. Нет, товарищ начальник, это даже хорошо, что вы разогнали всех свидетелей. Иначе вам бы головы не сносить.
   – Но тебя я никуда не выпущу. Будешь сидеть здесь, пока не посинеешь.
   – Шутите, товарищ начальник, мне смешно. Или вы меня отпустите подобру-поздорову как последнего свидетеля, или вам останется положить вашу голову на рельсы под поезд. Иначе ее вам снимет начальство.
   – Оставь в покое мою голову, – заорал Макаров, сжимая кулаки. – Тебе что, жить надоело?
   – О-о, это уже что-то новое. Если вы решили избавиться от меня таким путем, не советую. Хотя я и маленький человек, но все же кое-что значу, имею при себе документы. Хоть я тунеядец и паразит, но государство так просто, за здорово живешь, не даст меня укокошить. И я имею кое-какие права. Если даже вы меня сейчас разрубите на части и отправите в чемоданах разными скоростями в противоположные направления, все равно рано или поздно я протухну, и чемоданы откроют. А вот тогда и начнутся поиски, и обнаружатся четыре свидетеля, которые меня видели в последний раз в вашем прекрасном гостеприимном обществе.
   – Да заткнешься ты, наконец, гнида! – заорал Макаров. – Или я тебя в самом деле пришибу.
   Так Макаров выходил из себя впервые в жизни и разговаривал со своими задержанными.
   – Молчу. Молчу. Но у вас другого выхода нет, как только меня отпустить. Вы же мудрый и понимаете, что человек без документов мог оказаться шпионом, готовящим крушение на железной дороге. А вы его упустили. Как это называется? Ротозейство? За это у нас по головке не погладят.
   На Макарова нашла апатия, он сидел и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, а Котя все говорил и говорил своим певучим мурлыкающим голосом. Макаров его не слушал. Поезд в 7.15 пришёл и ушел. Макаров впервые за всю службу не вышел его встречать. Он сидел тихо, уставившись в одну точку, и только один раз сказал тихим голосом:
   – Вон отсюда, гад. Чтобы ноги твоей здесь не было. Если же поймаю тебя хоть раз, то живым ты от меня не уйдешь, сгною живьем.
   Котя не заставил себя ждать, он уже стоял в дверях и, на прощание помахав сержанту своей рваной шапочкой, сказал:
   – Лучше будет, если вы вообще никогда меня не будете задерживать, иначе мне придется заложить вас.
   Котя исчез, растворившись в полумраке коридора. А сержант милиции Макаров еще долго сидел, уставившись в одну точку.
   За десять минут до окончания дежурства он собственноручно убрал камеру, вымыл пол, заблеванный пьяным, порвал все ночные протоколы и рапорты. Затем сел за стол, ни на что не обращая внимания, с видом: да заедите меня комары и мухи! В таком состоянии и застал его сменный старшина милиции Потапов.
   На вопрос, как прошло дежурство, Макаров ответил сослуживцу: "Ночь прошла спокойно." Такое случилось впервые в истории станции, во всяком случае, никто не помнил, чтобы за время дежурства сержанта Макарова все было спокойно.
   Однако через три дня Макарова заела совесть, и он подал начальству рапорт:
   "8 января 1988 года мною совершено тягчайшее должностное преступление. В ночь с 7-го на 8-е января мной был задержан подозрительный субъект, именовавший себя Иисусом Христом, Сыном Божьим, в возрасте 33-х лет. Я его поместил в камеру предварительного заключения. Однако между 5-ю и 6-ю часами 8 января Сын Божий сбежал из-под стражи, боясь, что от него потребуют документы.
   При этом произошло Чудо: запоры сами отвалились, дверь открылась, и он беспрепятственно покинул КПЗ, исчезнув в неизвестном направлении. (Иначе я никак не могу объяснить его побег.) Это Чудо я не видел собственными глазами, но могу заверить под присягой, что произошло именно так.
   Я проявил малодушие, вовремя не сообщил своему начальству об этом происшествии, из-за чего упущено время для задержания Иисуса Христа, Сына Божьего. Скрыв этот факт, я также отпустил на волю всех свидетелей, которые сидели в одной камере с Иисусом Христом.
   За все вышеизложенное прошу применить ко мне самое суровое наказание. Готов быть разжалованным в рядовые.
   Сержант милиции Макаров".
   Получив этот рапорт, начальство направило Макарова на лечение в специальный санаторий по глубоким психическим расстройствам, где он пробыл пять месяцев, после чего вернулся на свою работу. Но его уже не ставили в ночную смену, боясь повторения рецидива.
   Начальство долго думало о причинах психической травмы Макарова и пришло к заключению, что на милиционера повлияло другое событие, случившееся с ним в этот же день после ночного дежурства.
   Именно это событие и сделало Макарова героем не только посёлка, но и всей округи.

5. Как случилось освобождение Христа

   Иисус Христос спал в эту ночь не более двух часов. Он проснулся, когда уже было пять часов утра, проснулся от клокочущих звуков и мерзкой вони. Пьяный, лежащий на полу, рыгал. Глядя на беднягу, можно было подумать, что его выворачивает наизнанку. Воздух в камере от блевотины становился невыносимым для дыхания. Иисуса Христа начало мутить. Ему захотелось выйти на чистый свежий воздух. За ночь, проведенную в камере, он отогрелся настолько, что ему был не страшен самый трескучий мороз.
   Он встал с постели и посмотрел на своих товарищей по камере. Эти несчастные в ожидании Страшного Суда мирно спали, забыв о своих злоключениях и несчастиях. Каждый из них стремился к какой-то цели, не мог достичь ее и страдал от этого. Но всех несчастней в эту минуту казался пьяный, и кто, как не он, нуждался в первой помощи.
   Иисус Христос наклонился и дотронулся рукой до его одежды. И в тот же самый миг произошло чудо. Пьяный перестал рыгать, хмель мгновенно улетучилась из его тщедушного тела, и он сладко заснул, свернувшись калачиком, набираясь сил для нарождающегося дня.
   Иисус посмотрел на запертые двери и улыбнулся: "Разве можно свободного человека запереть под замком?" Разве может какой-то сержант милиции Макаров упрятать свободную душу Христа в кутузку? По своей глупости сержант не знал, что стоит Ему, Сыну Божьему, прикоснуться к этой массивной двери, и запоры откроются, и замки сами падут. И улыбнулся он потому, что его смешила наивность сержанта Макарова, которого он тоже любил, как и всех этих несчастных задержанных людей.
   Иисус подошел к двери и дотронулся до нее, и в тот же миг замок отлетел и с грохотом упал на пол, щеколда звякнула, сорвалась с петли и закачалась. Дверь распахнулась, приветливо приглашая на свободу. Но никто из спящих не проснулся. Иисус посмотрел на четверых несчастных.
   "Да сбудется все, что они желают," – негромко произнес Он. И в ту же самую минуту Котя увидел сон, дивный сон, который ему ни разу в жизни не приводилось видеть. Он лежал на спине, раскрыв рот от удивления, и почти не дышал, завороженный видением чудесной киноленты, прокручивающейся в его жаждущей смысла жизни мозговой лаборатории.
   Котя не любил кино, да у него и денег не было для подобных развлечений. "В кино все врут, – говорил он, – в жизни все не так, все иначе." Но во сне, который он видел в эти предрассветные часы, все было так, как должно быть в жизни. Петр и Павел тоже видели сны. Они улыбались. Возможно, им виделись сны, где сбывались их желания.
   Иисус постоял некоторое время на пороге, затем вышел и тихонько прикрыл за собой дверь. В служебной комнате никого не было. Иисус подошел к запертой двери, и дверь распахнулась перед ним. Пройдя коридор, он остановился в зале, где на скамейке спал сержант милиции Макаров. На его вытянутых ногах лежала газета "Гудок".
   Иисус Христос постоял некоторое время возле него. В зале ожидания кроме их двоих никого не было. Бродяги и бездомные избегали заходить погреться в здание вокзала во время дежурства сержанта Макарова. Они боялись его, так как он устраивал на них гонение. Поэтому все лавочки по ночам пустовали, и сержанту Макарову уже редко удавалось поймать кого-либо и засадить в свою каталажку. И тогда он посадил туда самого Иисуса Христа, Сына Божьего. Вот такие дела. Но разве можно держать в неволе Свободного Человека, того самого, который приносит людям облегчение и добро? И поэтому Иисус Христос уходил от него, не испросив его разрешения.
   Иисус Христос улыбнулся своей кроткой улыбкой и вышел на перрон, тихо-тихо притворив за собой дверь.
   На перроне падал снег. Стояла еще ночь. Иисус вдохнул полной грудью чистый ночной воздух. Он перешел через железнодорожные пути и вышел в открытое поле. Под его ногами мягко хрустел снег, ноги не чувствовали холода. Густые хлопья снега падали на землю с тихим шумом, как кусочки намокшей ваты. Над бескрайним заснеженным полем не было видно неба, только мгла и хаос падающего снега, как в День Первый при сотворении Мира. Мир творил Его Отец Бог Яхве, но Иисус представлял, как это могло произойти.
   "Вначале Бог сотворил небо и землю. Земля была пуста и безвидна, и тьма зияла над бездною, и Дух Божий носился над водой. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму – ночью. И был вечер, и было утро…"
   И вдруг снег перестал падать, и стало тихо, и только был слышен скрип снега под ногами Христа. Иисус смотрел на восток, где кромка неба розовела от приближающегося рассвета. Он брел на восток параллельно железной дороге. Железнодорожная насыпь на самой дальней границе поля служила ему ориентиром. Он не удалялся от нее и не приближался, следуя на восток, туда, где лежал большой город, и где его помощи ждало много грешников и страждущих.
   Вот раздался гудок электровоза, и на восток проследовал поезд, тот самый, который должен был отойти от станции в 7 часов 16 минут. Иисус знал, что в этом поезде в третьем вагоне едет Павел с одним рублем в кармане, и едет опять без билета, и через четыре станции его опять поймает контролер, но пожалеет, не станет штрафовать, а отберет рубль, который истратит себе на обед.
   И поезд проследовал на восток, в его сторону смотрел Павел и не узнавал своего товарища по камере, да и мог ли он рассмотреть Иисуса с такого расстояния.
   Поезд прошел, унося Павла навстречу новым приключениям, а Иисус Христос шел своей дорогой, думая одно-временно сразу о судьбах многих людей, блуждающих в этом мире.

6. Дерьмовый кофе из буфета

   Павел вышел из служебной комнаты сержанта милиции товарища Макарова с тремя хрустящими рублевыми бумажками. Зал ожидания уже наполнялся народом. В 7.15 ожидалось прибытие поезда.
   Павел горел большим желанием побыстрее убраться с этой злополучной станции, где его, полусонного, ссадили ночью с поезда как безбилетного пассажира и, вдобавок ко всему, передали в руки правосудия. И всю ночь он проторчал в этой вонючей камере, где рыгал и пускал ветры пьяный. Но Павел также горел не меньшим желанием заморить червячка, чем-нибудь подкрепиться. Голод навалился на него с такой силой, что он ни о чем больше не мог думать. Со вчерашнего дня он не держал во рту маковой росинки.
   Буфет только что открылся, и упитанная буфетчица разогревала вчерашний кофе и позавчерашние позы. От запахов и вида съестного у Павла потекли слюнки. Он постоял, потоптался у буфетного прилавка, помял в руках хрустящие рублики и, наконец, решившись, протянул их буфетчице. Павел купил три стакана кофе и полдюжины поз.
   Можно было и не шиковать, взять что-нибудь поскромнее. Но уж такой был у Павла характер. Всегда в последнюю минуту, решая тратиться или не тратиться, он кончал колебания бесспорным аргументом: "Живём один раз в жизни, чёрт побери".
   За еду Павел заплатил два рубля. Буфетчица обсчитала его всего на тридцать семь копеек. Перед ним тут же возникла проблема, как добраться до города с одним рублем. Билет стоил три рубля, но сама собой отпала другая проблема: поесть он мог уже сейчас.
   Павел проглотил позы, запив горячим кофе. Кофе показался ему не вкусным, буфетчица подавала напитки в бумажных стаканчиках, и поэтому все они отдавали привкусом канцелярского клея. Однако позы оказались преотменного качества, хотя были позавчерашними.
   Как только желудок наполнился живительным теплом, на душе Павла сделалось веселее. Он вышел на перрон, посмотрел на кружащиеся снежинки, снующих взад-вперед пассажиров с чемоданами и сумками, потянулся и сладко зевнул.
   До прибытия поезда оставалось еще несколько минут, и Павел осмотрел достопримечательности станции. Недалеко от вокзала высилась водонапорная башня, оставшаяся еще со времен, когда паровозные котлы заливали водой. За станционными зданиями находился небольшой сквер. Поселок стоял от станции на приличном расстоянии. Перед входом в здание вокзала стоял облезший, тысячу раз ремонтировавшийся автобус. При желании на нем можно было найти марку серийного выпуска 1937 года.
   Павел сочувственно похлопал старую развалину по радиатору и произнес: "Ну что, старичок, когда же тебя отправят на свалку?"
   Других достопримечательностей на станции не оказалось, и Павел вернулся на перрон. Он подошел вовремя, так как прибывал поезд 7.15. Павел сел в третий вагон опять без билета. Впрочем, в кармане у него оставался еще один рубль, которого не хватило бы ни на билет до города, ни на штраф за безбилетный проезд. Как только поезд тронулся, он стоя на подножке тамбура, отыскал глазами окно, где, по его предположению, должна была находиться комната милиции, и громогласно заорал: "Благодарю за гостеприимство!"
   Когда вагон поравнялся с другим концом здания, где размещался зал ожидания, он прокричал в сторону буфета: "А кофе был дерьмовый!"

7. Новая учительница

   С поезда 7.15 сошла кареглазая девушка с двумя чемоданами и сумкой, которые ей помог вынести из вагона любезный молодой попутчик. Он спросил девушку, куда ей можно написать письмо, но девушка не знала своего нового адреса, и молодой человек огорчился.
   Девушка оказалась единственной пассажиркой, сошедшей на этой станции. Поезд стоял всего одну минуту и тут же тронулся в путь. Все пассажиры успели сесть в поезд. Перрон вмиг опустел.
   Девушка стояла у чемоданов и искала глазами носильщиков. Наконец, ей пришла в голову мысль, что на такой маленькой станции может и не быть носильщиков. И как только она подумала об этом, тут же появился носильщик. Он подхватил чемоданы и спросил:
   – Куда прикажете?
   Она засмеялась, некоторое время думала, а затем спросила:
   – А здесь ходит какой-нибудь транспорт?
   – Только что ушел автобус. Что же вы прозевали его? Автобус вернется только через три часа.
   Тут носильщик спохватился, вероятно, подумав о своей нерасторопности и еще о том, что девушка не успела сесть в автобус по его вине. Он сокрушенно покачал головой и сказал:
   – Чемоданы у вас очень большие. С такими чемоданами не очень разбежишься.
   Затем сочувственно осведомился:
   – А вам куда?
   – Мне нужно в школу или районо, – ответила девушка.
   – Это недалеко, могу вас проводить.
   И он потащил чемоданы по перрону, сгибаясь под тяжестью ноши.
   – Что в чемоданах? – спросил носильщик. – По весу похоже на кирпичи.
   – Книги. Меня прислали в вашу школу, чтобы подменить учительницу, ушедшую в декрет.
   – Вот оно что! – протянул носильщик. – Значит, вы новая учительница?
   – Выходит, что так, но все же не совсем так. Пока я еще не учительница, а студентка. Меня направили в ваш поселок на полгода, до весны. Затем я вернусь в город и буду сдавать экзамены.
   Носильщик поставил чемоданы на землю, встряхнул руки и вытер пот со лба рукавом пальто. Они прошли уже добрые полкилометра. Он посмотрел на студентку-учительницу и впервые заметил при розовом сиянии утреннего солнца, как она прекрасна. От мороза у девушки щеки пылали, как алые розы, и вся она казалась такой светленькой и чистенькой, как свежее утро. Девушка сняла рукавички и грела руки своим дыханием. Она с интересом смотрела на носильщика и находила, что он "очень даже ничего". И вдруг они улыбнулись друг другу, и на душе у обоих сделалось легко и спокойно.
   – А вас не хватятся на работе? – спросила она. – Мне кажется, что это уже не ваша работа – носить чемоданы за пассажирами в такую даль. Вот если бы у нас в городе были такие носильщики!
   Парень растерялся и не сразу понял ее вопроса. Затем он рассмеялся и заявил:
   – Так я же не носильщик, а шофер.
   – А где ваша машина? – удивилась девушка. – Или вы шофер того автобуса, который уехал без вас?
   И они оба рассмеялись. Смеялась девушка. И парень смеялся тоже. Девушка ему очень нравилась.
   – Моя машина стоит в гараже, – наконец, сказал он.
   – А что вы делали на вокзале?
   – Я сидел в кутузке.
   – Где вы сидели?
   – В каталажке у дежурного по вокзалу милиционера.
   – Сидели за драку?
   – А как вы догадались?
   – У вас это на лице написано.
   Девушка засмеялась, как серебряный колокольчик. И парень почувствовал, что он по уши влюбился в нее. И ему показалось, что нет девушки на всем белом свете прекраснее, добрее и веселее ее.
   – Из-за чего случилась драка? – спросила она. Парень смутился, ему ни за что на свете не хотелось говорить подлинную причину драки, но и солгать он не мог. Он знал наперед, что никогда не сможет ей врать. Он махнул рукой и, подхватив чемоданы, сказал:
   – Из-за ерунды, из-за сущей ерунды.
   И подумал еще: "Пусть Магда достается Ваське Сорокину. Сегодня же при встрече с ним я откажусь от нее".
   И его только что исцелившееся сердце пламенело уже другой любовью, более возвышенной и прекрасной.
   Когда они подошли к школе, он знал уже, что ее зовут Марина. Самое красивое имя в мире. А она узнала его имя.
   И Петр, поставив чемоданы на крыльце школы, спросил ее, что она делает вечером. И она ответила, что еще не знает, но, может быть, будет свободна. И он сказал ей, что вечером в поле за станцией очень ярко сияют звезды, и что он знает одно место, откуда очень хорошо видно звезду Алогрудого Снегиря. И девушка согласилась посмотреть на звезду с того места. И Петр побежал в гараж, где его ждала машина, а в его сердце, как в волшебном саду, расцветали цветы и пели райские птички. И по дороге он хохотал, как безумный, и принимался петь какой-то гимн, слов которого не знал.

8. Игра на спор с уборщицей

   Котя вышел из комнаты милиции, прошел по коридору в зал ожидания, подобрав по дороге окурок, сунул его в карман и улегся на дубовой скамье. Ему хотелось досмотреть сон и удалось даже задремать, но сон был уже не тот.
   Сдавший дежурство сержант Макаров прошел мимо спящего бродяги и впервые в своей практике не обратил на него внимания. Он думал о том, выдающем себя за Иисуса, Сыне Божьем, и корил себя, что упустил такую важную птицу.
   Коте надоело смотреть пустой сон, и он проснулся. Мечтательно потянувшись, он старался припомнить тот, другой сон, который видел в камере, но его детали одна за другой ускользали из памяти, как песок сквозь пальцы. И чем больше он напрягал память, пытаясь что-то вспомнить, тем больше сон забывался. Это было какое-то наваждение. В памяти оставалось лишь что-то огромное, значительное и ценное, то, к чему всегда стремилась его душа и никак не могла постичь. В конце концов, он даже начинал забывать цвета этого сна, а они как раз играли большую роль в нем. Каждый цвет соответствовал какому-то забытому символу, но вот какому? Котя никак не мог понять. Его радостное возбуждение спадало. Ему казалось, что он отдаляется от чего-то теплого, чистого, приятного и до щемящей в сердце боли понятного. И он ничего не мог с собой поделать и начинал сердиться.
   Котя, потянувшись, сел на скамье и огляделся.
   В дальнем углу за столиком перед буфетом железнодорожник, стоя, уплетал за обе щеки утку. Он смачно жевал, и Коте было видно, как по его губам течет жир. Буфетчица где-то в глубине буфета, в каморке, гремела посудой.
   Железнодорожник покончил с уткой, запил ее кофе из бумажного стаканчика, вытер жирные руки о полы шинели и направился к выходу.
   Как только за ним закрылась дверь, в зале ожидания воцарилась тишина. Буфетчица уже не гремела посудой в каморке, она, вероятно, дремала, сидя на стуле.
   Итак, в зале ожидания, кроме Коти, никого не было. Он заячьими скачками бесшумно добрался до буфета и набросился на объедки, оставшиеся на столике. Схватил с бумажной тарелки остатки утиной ножки и принялся их обгладывать, с хрустом перекусывал кость и отдирал зубами волокна сухожилий. Покончив с остатками утки, он перевернул себе в рот пустой бумажный стаканчик. Несколько капель кофе попало ему на язык, растеклось по спинке языка и растворилось в его организме, наполняя все существо блаженным ощущением комфорта.
   Для Коти главным в еде был вкус. И чем меньше он чего-либо ел, тем вкуснее ему казалась пища. Вкус пищи наполнял его сытостью. И он здраво рассуждал: "Раз вкусил, значит, наелся." И он был почти сыт после такой трапезы. Ведь любой человек может насытиться даже крошкой хлеба, если он съест ее с чувством, толком, расстановкой.
   Коте часто приходилось голодать, и поэтому, когда ему доводилось приобщаться к трапезе, его сердце наполнялось естественно-безыскусным счастьем, которое способно возникнуть от самых примитивных вещей, например, от трех капель кофе.
   Котя блаженно потер живот и вернулся на свою обогретую собственным телом скамейку. Сейчас он мог спокойно помечтать и еще раз попытаться вспомнить тот волшебный сон, который приснился ему в камере предварительного заключения.
   Появилась уборщица с ведром воды и шваброй. Она мочила тряпку в ведре, наматывала на швабру и возила ею по полу почти так же, как дворник подметает мостовую. Когда она наклонялась к ведру, то из-под ее юбки выглядывали синие трусы, натянутые почти до колен на коричневые хлопчатобумажные чулки. Ноги старухи, изуродованные подагрой, представляли собой не очень аппетитное зрелище, и Котя перестал смотреть в ее сторону.
   Котя жил жизнью божьей птички, не думая, чем заняться, куда отправиться. Как Бог решит, так он и проживет день. Он лег на бок и положил руку под голову, посмотрел в окно, где начиналось утро. Затем перевернулся на спину и стал смотреть в закопченный потолок.
   В голове у него не возникало ни одной мысли, его мозг отдыхал так же, как умеют отдыхать натруженные мускулы после изнурительной работы. Из всех людей на свете только он, Котя, научился так владеть собой, концентрироваться на пустоте и отключаться от всего мира. Пока что ни одному человеку на земле не удавалось этого проделать.
   Даже если человеку кажется, что он ни о чем не думает, все равно он думает о том, что он ни о чем не думает. А вот мозг Коти и в самом деле не думал ни о чем. В данную минуту серое вещество его головного мозга было таким же бездумным и не выражало ни одной мысли, как этот серый потолок. И в эту минуту Котя был по-своему счастлив.
   Котя постоянно следил за гигиеной тела и проверял, не завелись ли у него вши. Обычно на это дело у него уходило много времени, он и сейчас решил осмотреть себя. Расстегнул фуфайку и внимательно осмотрел ее с изнанки. Затем стянул дырявый, пропахший потом столетней давности свитер, снял рубашку, которая уже не имела определенного цвета. Он принялся внимательно исследовать швы одежды. Так он сидел голым по пояс с волосатым животом и грудью, когда до него домела мусор уборщица.
   – Ты бы и штаны снял, – посоветовала она.
   – Это идея, – обрадовался Котя и стал расстегивать прореху.
   – Э-э! – протянула старуха и постучала себя пальцем по виску. – Совсем спятил.
   Но Котя, не обращая на нее внимания, стянул брюки и остался в одних трусах. Он аккуратно уложил одежду на скамейке, вынул из кармана брюк окурок, закинул ногу на ногу и любезно обратился к старухе:
   – Милейшая, у вас прикурить не найдется?
   – Э-э, – заблеяла старуха. – Выступальщик нашелся. Ты бы еще в таком виде вокруг вокзала обежал.
   – А что, и это неплохая идея, – заметил Котя, – однако лишена всякого утилитарного значения. Вот если бы ты, старая, заплатила мне за этот цирковой номер, я бы еще подумал.
   – Неужто побежал бы? – удивилась уборщица.
   – А что? Для тренировки тела и бодрости духа совсем неплохо пробежать по снегу.
   – И даже без трусов побежал бы? Котя задумался.
   – Можно и без трусов, только тогда нужно будет поднять тариф.
   – Двадцать копеек могу дать.
   – Поднимай выше.
   – Двадцать пять.
   – Меньше чем за рубль не побегу, – заявил Котя. Бабку обуял азарт.
   – Ну, раз за рубль, так за рубль. Беги.
   – Деньги на бочку.
   – Ишь ты, чего захотел, заберешь рубль и обманешь, не побежишь.
   – Правильно, старая, – похвалил Котя, – соображаешь. Тогда так сделаем, милейшая. Ты подойдешь к дверям и приготовишь рубль. Как только я выйду на перрон, ты бросишь мне рубль и запрешь дверь, можешь ее держать запертой, пока я не обегу вокруг вокзала.
   – Идет, – согласилась уборщица.
   Она подошла к двери и приготовила рубль, не веря еще в условленную шутку, которую собирался проделать Котя.
   Котя спокойно стянул трусы и рысцой, как древнегреческий бегун на Олимпийских играх, двинулся по направлению к двери.
   События развивались так, как и представил их Котя. Бабка выбросила ему рубль на перрон и тут же, захлопнув дверь на щеколду, побежала к окну смотреть на спектакль. Котя подобрал рубль, зажал его в кулаке и рысцой побежал по перрону, обогнул с торца здание, выбежал к скверику. Здесь он подрыгал ногами, скатал снежок и потер им грудь, живот и бедра, совсем как в бане мылом. Впрочем, снег он часто использовал как гигиеническое средство против вшей.
   Котя слепил еще один снежок и запустил им в окно зала ожидания, выходящее в скверик. Старуха в окне погрозила ему кулаком. Затем он обежал здание вокзала с другого торца и выбежал на перрон.
   В это время по железнодорожным путям проследовал скорый поезд. Котя спокойно семенил по перрону, а иностранцы и простые пассажиры обалдело облепили окна вагонов. Подобную картину им еще не приходилось наблюдать ни на одной станции Транссибирской железной дороги. Котя приветливо помахал им рукой. Дежурная по вокзалу, вышедшая встречать поезд, стояла с поднятым флажком и внимательно следила за буксами проезжающих вагонов. Она не могла видеть того, что творилось у нее за спиной. Котя пробежал рядом с дежурной по вокзалу и направился к входным дверям.
   Дверь оказалась запертой. Котя дернул дверную ручку сильнее. Безрезультатно. Внутри – никакой реакции.
   – Ты что же, старая, уснула там? – заорал он в щель между створками дверей.
   Но изнутри ответа не последовало.
   Котя забарабанил кулаками в дверь. Тишина. Поезд прошёл, и дежурная обернулась. Она ахнула, увидев голого мужчину, ломящегося в здание вокзала.
   – Ну, старая карга, ты у меня доиграешься, – орал Котя и стучал кулаками и ногами в дверь. – Я сейчас отправлю тебя на живодерню.
   Дежурная по вокзалу бочком-бочком припустила бежать в сторону водокачки, в мастерскую к железнодорожникам. Никто не знает, что она подумала, глядя на голого человека, орущего про живодерню, но по её виду можно было судить, что вся эта сцена нагнала на нее много страха.
   Котя, уставший барабанить в дверь, подошёл к окну и попытался рассмотреть, что происходит в зале ожидания. Там никого не было, а его одежда исчезла с лавки.
   – Ах ты, старая падла, ты еще такую шутку вздумала выкинуть, – рассвирепел Котя и принялся тарабанить в окно, готовое разлететься вдребезги.
   На какое-то мгновение появилось испуганное лицо буфетчицы. Она в ужасе отпрянула от окна, и опять все стало тихо.
   Котя от досады собрался было выбить окно, как дверь открылась, и на пороге появился старшина Потапов, дежурный милиционер по вокзалу.
   – Ну входите, входите, молодой человек, – гостеприимно распахнул он двери. – Милости просим. Озябли-с?
   Котя не ожидал такого поворота событий и в нерешительности топтался на месте. Ноги примерзали к утоптанному снегу, все тело содрогалось от холода, зубы отбивали чечетку, орган деторождения сморщился и съежился.
   – Прошу, прошу же, – ласково приглашал старшина. – А то вы простудитесь, заболеете и умрете.
   Котю, как магнитом, тянуло в тепло. Он вошел в здание вокзала, посиневший, с трясущейся челюстью.
   – Где же вы потеряли одежду, гражданин хороший? – участливо спросил Потапов. – Может быть, вас раздели? Ах, какие беспардонные грабители, даже трусов вам не оставили.
   Котя силился что-то сказать, показывая на скамейку, где он оставил свою одежду, но челюсти у него словно свело судорогой, и вместо голоса были слышны лишь звуки: цак-цак-цак.
   – Ну, вот что, – сказал Потапов, – пожалуйте в комнату милиции. Мы составим протокол о случившемся.
   Котя в сопровождении милиционера проследовал мимо буфета. Буфетчица забилась в свою каморку и даже не выглянула, до того она была женщиной скромной и стеснительной.
   В знакомой комнате милиции уже сидела уборщица и плакала в носовой платочек. Котиных вещей нигде не было видно.
   – Присаживайтесь, любезный кавалер, – предложил ему стул Потапов рядом со старухой. – И расскажите мне, какой вышел спор промеж вас.
   Котя только сейчас вспомнил о зажатой в кулаке рублевке. Он хотел спрятать ее в карман, но карманов на его голом теле не оказалось. Старуха плакала навзрыд.
   – Вы что же, рехнулись оба? Такой спор затеяли, – строго произнес Потапов, глядя на странную компанию.
   – Вот сейчас я составлю протокол по всей форме и от-правлю вас обоих в КПЗ на пятнадцать суток за хулиганство.
   – Миленький, прости, больше не буду, – завопила старуха. – Черт попутал. На старости лет совсем из ума выжила. А этот окаянный разделся в зале еще до того, как мы поспорили. Сидел в одних трусах, все свои прелести выставил напоказ. Ну и дернул меня леший, старую, сказать ему, что не верю, что он обежит вокруг вокзала голым, в чем мать родила. Сказала-то я в шутку, а он, дурак, побежал.
   – Так-с, значит, говоришь, что сказала в шутку, – протянул Потапов. – И рубль ему дала за это.
   – Попутал черт, грешную. Думала, что не побежит, аи вон те на, что вынудил.
   – Рубль не отдам, – заявил Котя, оправившись немного от озноба. – Он мне достался за тяжелые труды.
   – На кой мне черт этот проклятый рубль, – выла бабка. – Батюшка родненький, не губи меня, грешную. Не позорь перед людьми. Какой срам будет, если узнают, что меня за хулиганство посадили. Уж лучше сесть за кражу. Прости, голубчик, святым Богом тебя молю.
   – Что-то ты поздно о Боге вспомнила, старая карга, – заметил Котя, – раньше нужно было думать о нем. А где моя одежда-то?
   Старуха слезными глазами указала на милиционера. Старшина Потапов смотрел то на старуху, то на голого бродягу, потом пришел к соломонову решению:
   – Вот что, голубчики, я не буду оформлять на вас протокол. Волокиты много, да и не стоите вы этого. А запру-ка я вас вместе в этой комнате прямо вот в таком виде на денек. Ты, старая, на него полюбуешься, а он пусть перед тобой покрасуется. А что делать? Если вам так нравится это безобразие.
   Милиционер встал и направился к двери, звеня ключами.
   – Э-э! Товарищ начальник, мы так не договаривались, – запротестовал Котя. – Я ей показал себя за рубль, а если целый день так торчать, пусть платит червонец.
   – Миленький, не губи, – завопила старуха, глядя на милиционера умоляющими глазами. – Избавь меня и защити от этого ирода и супостата.
   Милиционер остановился в дверях, посмотрел на эту странную парочку и беззвучно выругался:
   – Тьфу, какая пакость. Смотреть на вас тошно.
   Он подошел к столу, открыл ящик и вынул Котины вещи.
   – Убирайтесь сейчас же, и чтобы духу вашего на станции не было.
   Котя поспешно принялся надевать трусы и брюки. Старуха вскочила со стула и кинулась было из комнаты, но тут же спохватилась:
   – Дозволь, миленький, только уборку закончить. Потапов зыркнул на нее, старуха моментально скрылась за дверью. Котя натягивал рубаху и свитер.
   – Послушай, дорогой, – обратился к нему Потапов, – ехал бы ты отсюда подальше куда-нибудь. Я бы тебе из своих денег выдал на билет до следующей станции.
   – Это можно обмозговать, – растягивая слова, молвил Котя, – только мне что-то не очень хочется так скоро покидать такие красивые места. К тому же я еще не успел осмотреть все достопримечательности вашего поселка.
   – Ну, как знаешь. Завтра будет поздно.
   – Это почему?
   – Завтра будет уже не мое дежурство.
   – Может быть, вы сегодня на ночь приютите меня в карцере? – полюбопытствовал Котя, подумав о ночлеге. – У вас тут тепло, а в зале ожидания постоянно дверями хлопают и все тепло выпускают наружу.
   – Если я тебя посажу, то не на одну ночь, – ответил Потапов.
   – Что же, посадите, – сразу же согласился Котя.
   – Нет уж, дорогой. Ишь, ты чего захотел. Поить, кормить тебя. На кой черт это нам надо. Иными словами, ты хочешь, чтобы я тебя, такого лодыря, взял, ни за здорово живешь, на полное государственное обеспечение? Нет уж, дорогой. Не рассчитывай. Но запомни, если что стянешь в поселке или еще что натворишь, засажу тебя на полную катушку, так и знай. А сейчас выметайся, и чтобы ноги твоей не было на станции.
   – Спасибо, товарищ начальник, за вашу заботу.
   И Котя с рублем в кармане отправился в поселок.

9. Христос в лесу

   Иисус Христос перешел автомобильную дорогу и углубился в лес, уходя все дальше и дальше от железной дорога. В лесу снежный наст оказался твердым, скованный морозом и спрессованный ветрами. Ноги Христа не проваливались в сугробы, кажущиеся застывшими волнами. Идти было легко.
   Почти две тысячи лет назад Христос удивил своих учеников, когда пошел по воде. И Петр усомнился в его чуде, испугался и сразу же провалился в воду. Для того, чтобы идти по воде, нужно верить в свои силы, а если понадобится, можно стать легким, как пушинка. И от одной веры вода может превратиться в твердь.
   Иисус вспомнил второй день сотворения мира, когда Бог доказал, что можно найти опору даже посреди воды.
    "И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды'. (И стало так). И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. (И увидел Бог, что это хорошо.) И был вечер, и было утро: день второй."
   А этот снег – не твердая ли это вода? И лед тверд, и тверже льда есть только камень.
   Иисус увидел на снегу следы от шин автомобиля. Дороги нигде не было видно, а снег выдержал даже машину.
   Небо было синим-синим, и оно тоже походило на лазурную твердь.
   Чуть подальше Иисус увидел коровьи и человечьи следы и сразу понял, что где-то поблизости вершится беззаконие, и Он поспешил на помощь грешникам. Но было уже поздно. Невдалеке замычала корова и грянул выстрел, раскатившись звонким эхом по лесу. Иисус шел туда, где люди нуждались в нём.
   Он вышел на большую поляну. Двое людей обдирали кровавую тушу. Рядом лежала только что застреленная корова. В десяти шагах от них стояла легковая машина. Люди ловко орудовали ножами, расчленяя тушу. Расчленённые части они складывали в целлофановые мешки и прятали в багажник машины. Эти двое были охотниками, но необычными: они охотились на коров.
   Иисус выступил из леса и молвил:
   – Что вы делаете? Опомнитесь! Грешно красть чужое добро.
   И злоумышленники от неожиданности вздрогнули. И вначале у них затряслись руки и ноги, а когда один из них опомнился, то схватил ружье и наставил его в грудь Иисуса Христа. Его окровавленные руки тряслись, и он мог убить Христа из страха, и его голос срывался, когда он молвил:
   – Что тебе нужно? Убирайся, пока цел. Не видишь, мы заняты своим делом.
   – Вижу, – ответил Христос, – вы свежуете ворованных коров.
   – Не правда, – заявил человек с ружьем, – это наши коровы.
   – Вы нарушаете сразу две заповеди, – возразил ему Христос. – Во-первых, вы крадёте, а во-вторых, вы лжёте. Эти коровы украдены сегодня ночью из коровника в колхозе "Светлый путь". Опомнитесь, я пришел, чтобы спасти ваши души, очистить ваши сердца от скверны.
   Злоумышленники переглянулись. Один другому показал, что у пришельца не все в порядке с головой. Увидев, что Иисус пришел один, осмелел и второй злоумышленник.
   – Послушай, цыган, катись-ка ты отсюда подобру-поздорову, – сказал он, поднимаясь от туши с окровавленным ножом. – А то мы можем и тебя этим ножичком освежевать.
   Он подошел к Иисусу вплотную и приставил нож к его подбородку. Несколько капель крови скатилось с ножа на Христов плащ.
   – Что ты корчишь из себя праведника? Сам, наверное, конокрад, а лезешь учить нас, как нужно жить.
   И Иисус увидел, что взывать к их сердцам бесполезно, что они заблудшие овцы, ибо они погрязли в грехе и пороке, и, повернувшись, он пошел прочь от них. И один сказал другому: "Надо бы его пристрелить, а то он нас заложит." И другой возразил: "Ты что? Спятил? Это же не корова." И тогда человек с ружьем сказал человеку с ножом: "Сматываемся." И они заспешили, заталкивая остатки туши в багажник. И когда Иисус углубился в лес, машина отъехала с поляны в противоположную сторону.
   Иисус со скорбью любил и жалел этих злоумышленников. А на поляне осталась лежать убитая, никому не нужная корова.

10. Разговор ассигнаций в кассе столовой

   В то самое время, когда Иисус встретился со злоумышленниками в лесу, Котя переступил порог поселковой столовой близ железнодорожной станции. Он не хотел есть, но так как в его кармане завелся рубль, честно заработанный тяжкими трудами, то он решил депонировать его в калории, надежно сохранив его в своём организме, как верблюд хранит в своем горбу, запас жизненных сил во время долгих странствий.
   В столовой за столиками сидело четверо слесарей-механизаторов, лоботрясов-умельцев из мастерской "Сельхоз-техники". Последние два месяца на склады мастерских совершенно прекратилось поступление запчастей, и поэтому у слесарей не оказалось работы, но так как все они были окладниками, то запчасти их не интересовали так же, как сама работа. Большую половину дня они проводили в столовой, благо столовая находилась рядом с мастерской. Обычно они резались в домино или попивали пиво.
   Заведующая Ксюша терпела их азартные игры и "маленькое пьянство", потому что, благодаря им, не знала забот об отопительной и водопроводной системе своей столовой. Эти большие мастера могли починить любую вещь "на совесть", если этого хотели, к тому же с заведующей столовой денег не брали.
   Когда Котя вошел в столовую, слесаря на минуту от-влеклись от игры и разом посмотрели в его сторону.
   – Не из нашего поселка, – глубокомысленно заметил толстый рыжий бородатый слесарь, держа волосатыми пальцами костяшки домино.
   – Что-то я его в нашем районе не видел, – произнёс лысый слесарь в очках. – Должно быть, приезжий.
   – Самый настоящий бродяга, не видишь, в каком рванье, – констатировал бывалый слесарь со шрамом на подбородке.
   Самый молодой, щупленький слесарь ничего не сказал. У него не было ни жизненного опыта, ни своего мнения. Слесаря опять увлеклись игрой, и доносились только стук костяшек и выкрики игроков: "Дубль…, качусь…, рыба…"
   Котя взял поднос и подошел к раздаче. Перед ним у стойки изучал меню плешивый бородатенький человек в железнодорожной форме с какими-то знаками отличия. Он только что проехал до города и вернулся. Как говорят, челночный рейс: туда-сюда, туда и обратно. И вернулся он как раз к обеду. Человек долго и внимательно изучал меню на стене, как будто был ревизором из управления общественного питания или работником ОБХСС. Его все знали. Он являлся жителем этого поселка. Уважаемый человек.
   Заметив Котю, он поспешил взять поднос и подойти к раздаче, встав впереди Коти, хотя очереди никакой не было. Впрочем, он имел полное право быть первым в очереди из двух человек, во-первых, потому что прибыл в столовую первым, во-вторых, потому что принадлежал к контролирующей элите общества, в-третьих… Одним словом, у него было достаточно прав, чтобы быть в очереди первым.
   На его подносе уместились тарелочка с салатом из капусты, тарелка побольше с борщом, тарелка поменьше с фрикадельками и картофельным гарниром, стакан компота и два кусочка хлеба. На подносе Коти уместились тарелочка с салатом из капусты, тарелка побольше с борщом, тарелка поменьше… и так далее, одним словом, все то же самое и те же два кусочка хлеба. Другого выбора в столовой не было и быть не могло. Меню всегда оставалось стабильным и вечным. Когда человек приблизился к кассе, кассирша ему мило улыбнулась и ангельским голоском сказала:
   – С вас девяносто семь копеек.
   Человек вытащил толстый бумажник и дал ей рубль. Кассирша вежливо улыбнулась и сдала сдачи три копейки.
   Кассирша хотела обсчитать Котю на двадцать три копейки (к чему церемониться с заезжими), но у нее этого не получилось. У Коти все было в порядке с арифметикой. Он отдал ей свой единственный рубль и получил законную сдачу – три копейки.
   И тут произошла приятная встреча. В ящике кассы встретились две новенькие хрустящие рублевые бумажки, которые еще утром лежали вместе, как у Христа за пазухой, в бумажнике сержанта милиции Макарова. Это были сестрички, абсолютно друг на друга похожие, их разделял только один номер. Утром в их компании находилась еще одна сестричка, но, к сожалению, уплыла в неизвестном направлении.
   – Ах, какая приятная встреча, – сказала сестричка, побывавшая в бумажнике человека в железнодорожной форме.
   – Ах, какая неожиданная встреча, – воскликнула сестричка, томившаяся в грязном кармане Коти. – А я думала, что мы уже никогда не встретимся. Скорее расскажи, что с тобой приключилось сегодня. Ах, как интересно!
   – После того, как мы расстались, и вы с другой сестренкой остались в буфете, я поехала с моим бедным господином в поезде. У него не было билета, и его оштрафовал мой новый господин – контролер. Вернее, он его не оштрафовал, а просто конфисковал меня у него и положил в свой бумажник.
   – Ах, какой негодяй!
   – И не говори, дорогая.
   – За одно утро он положил в свой карман тридцать девять рублей.
   – Неужели по железной дороге ездит так много зайцев?
   – Еще бы им не ездить, моя милая, билет до города стоит три рубля, а они ему платят всего один рубль без квитанции, и никто не остается в накладе. Вот так эти добропорядочные люди и делают из государственных предприятий кормушку.
   – Вот никогда бы не подумала, а с виду такой интеллигентный.
   – Еще бы не стать ему интеллигентным. Контролер-ворюга. А где ты была, что видела?
   – Как только я попала с моей сестренкой в буфет, то такого нам порассказали о нашей буфетчице ассигнации разного достоинства, что диву даешься. Она и обманывает покупателей, и сама делает пересортицу, сама устанавливает цены. За день в ее кошельке оседает от семидесяти до ста двадцати рублей.
   – А с виду очень скромная и стеснительная женщина.
   – Много таких в этом мире скромных и стеснительных.
   – Жулье, кругом жулье, одно жулье, – зашуршали другие бумажки разного достоинства. – Еще насмотритесь за свою жизнь на этих порядочных, интеллигентных, скромных и стеснительных…
   Среди всех денег в кассе две рублевые сестрички были самыми молодыми.
   Котя без всякого аппетита проглотил обед и тут же уснул за столом. Вся его кровь отлила от головы к желудку.
   Когда наедаешься пищей в таком изобилии, она теряет всякий вкус.
   Котя спал. Слесари стучали костяшками домино. Контролер, скромно пообедав, ушел. Все выглядело мирно и благопристойненько.
   – А что потом случилось с тобой? – спросила рублевка свою сестричку.
   – Потом я попала вместе со сдачей к старухе уборщице, но у нее пробыла совсем недолго. Ты даже представить себе не можешь, что происходит на этом свете, и чего я натерпелась. Эта старуха всучила меня голому мужчине, и он бегал по морозу, зажав меня в кулаке.
   – Ах! Ах! Какая невероятная история! – восхитилась сестричка. – А что было потом?
   – Потом я попала в его грязный карман. И только после этого мы с тобой встретились.
   – И как тебе приглянулся твой последний господин?
   – По-моему, он милый человек. Во всяком случае, я не заметила, чтобы он крал.
   Котя что-то буркнул сердито спросонок. Он не любил, когда его хвалили. Переложил голову другой щекой на стол и продолжал видеть новые вещие сны.
   Когда Котя проснулся, за столиком рядом со слесарями сидел колхозный сторож, вернувшийся с соседней станции, и рассказывал:
   – В колхозе "Светлый путь" сегодня ночью опять украли двух коров. Это цыгане воруют. Лошадей в колхозе не стало, так они и переключились на коров. Вчера вечером я лично был свидетелем, видел собственными глазами, как на станции сержант Макаров задержал их главного цыгана. Тот, говорят, сразу же раскололся и сказал, что они стоят недалеко всем табором. Жрать им нечего, так вот украдут коровенку и потом неделю гужуются, жрут одно мясо.
   – А что им делать? Цыгане не привыкли работать, – произнес глубокомысленно толстый рыжий бородатый слесарь, перебирая волосатыми пальцами костяшки домино.
   – Все это вранье, – вдруг произнес Котя. – Коров украли не цыгане.
   Все разом повернули головы в его сторону.
   – А кто же? – обалдело спросил колхозный сторож. – Если не цыгане, то кто же?
   – Коров у вас крадут двое человек. Оба они из города. Один из них инженер, а другой преподаватель института.
   – Ты что же, из милиции? – спросил сторож, подозрительно осматривая Котю с головы до ног.
   – Нет, не из милиции. И тот человек, которого задержал вчера сержант Макаров, тут ни при чём. У него не оказалось с собой документов.
   – Поди-ка, ты и это знаешь? – с издевкой протянул сторож. – Ты, что ли, присутствовал там на станции при задержании цыгана? Я что-то тебя не припомню.
   – При задержании не присутствовал, а вместе с ним в одной камере сидел.
   Сторож даже присвистнул от удивления.
   – Так значит, ты из одной шайки с ним?
   – Ну и дела! – произнес самый молодой, щупленький слесарь, не имевший жизненного опыта.
   Все молча таращили на Котю глаза.
   – Я не имею никакого отношения ко всему этому делу, – заявил Котя.
   – За что же тебя посадили за решетку? – спросил сторож.
   – За бродяжничество.
   – А откуда ты знаешь об этих двоих, которые украли коров?
   – Откуда, откуда, – замялся Котя, – сон только что видел.
   Сторож и слесари разразились хохотом.
   – Ах, умора, – визжал лысый слесарь в очках, – он увидел сон. Ха-ха-ха. Может быть, ты их и поймал во сне?
   – Поймать-то я их не поймал, – ответил серьезно Котя. – А вот пойманы они будут. И очень скоро.
   – Когда же это? Может быть, ты и время назовешь. Э-хэ-хэ-хэ, – держался за животик бывалый слесарь со шрамом на подбородке.
   – И назову, – спокойно ответил Котя. – Это случится через сорок пять минут.
   – Ха-ха-ха!
   – Хе-хе-хе!
   – Хи-хи-хи!
   – Не я поймаю, а поймает их ваш участковый милиционер сержант Макаров.
   И сторож, и слесаря корчились от приступов смеха. Слезы бежали у них из глаз. А молодой щупленький слесарь сполз коленями на пол и, показывая пальцем на Котю, вопил:
   – Вот он, выискался ясновидец! Хи-хи-хи, а я все думал, кто это там сидит.
   – Не верите, не надо, – сказал Котя и отвернулся от них в сторону окна.
   Когда приступы смеха прошли и все немного успокоились, сторож, вытирая кулаком слезы, сказал:
   – Ты бы, парень, поменьше трепался. Здесь у нас не любят болтунов, которые врут, потеряв всякую совесть.
   – Я не вру. Сами убедитесь в этом, – с достоинством ответил Котя.
   – Если хотите, я наперед скажу вам о всех событиях, которые произойдут в округе.
   – Ну и что же это за события такие? – спросил сторож. Слесари уже теряли к этой шутке интерес.
   – Сегодня ночью, например, близ вашего поселка произойдет авария. Перевернется грузовая машина, но водитель останется жив, хотя и пострадает.
   – И кто же этот водитель?
   – Я во сне не разглядел его лица, было темно, потому что это произойдет ночью. А завтра в колхозе "Трудовой кооператив" сгорит коровник вместе со сторожем и всеми коровами, – продолжал пророчествовать Котя.
   Но его уже никто не слушал. Каждая шутка тоже имеет свои границы. Слесари забивали своего "козла", а сторож наблюдал за ними, увлекшись игрой.
   Котя посидел еще немного в столовой, встал и вышел на свежий воздух.

11. Шантаж

   В то время, когда в столовой поселка, что расположен близ железнодорожной станции, Котя предсказывал грядущие события по своим вещим снам, в городе директор фабрики Чубов только что провернул выгодное дельце. В его кармане увязло двести пятьдесят рублей. Что ни говори, деньги достались даром, можно сказать, упали, как манна с небес.
   Правда, затрачены некоторые умственные усилия, проявлено немного изворотливости. Однако все не так уж плохо получилось. Чистая комбинация ума, и четверть тысячи в кармане. Есть определенный риск, но в нашей жизни и шага не сделаешь без риска. Правда, есть закон, который может больно прищемить хвост. Но, как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест.
   А потом, разве двести рублей – деньги? Жизнь стала ужасно дорогой. Пальто жене стоит семьсот рублей, дочери – дубленка, сыну – дубленка. Кооператив, машина, гараж, еще и дача в придачу. А скоро еще один кооператив нужно будет строить. Так что эти двести пятьдесят рублей – детишкам на молочишко, но по копеечке может набежать миллиончик. Вот они, миленькие десяточки, в бумажнике. Что ни говори, а приятно.
   Чубов стоял у входа в ресторан и блаженно поглаживал грудь, где лежал бумажник с хрустящими ассигнациями. Он решил зайти в ресторан, отметить это событие без излишеств, скромно, в одиночестве. Спиртного – ни грамма. Так только, вкусно пообедать. Севрюжка, икорочка, котлеты по-киевски. Можно и бутылочку пива, но нет, не стоит, будет пахнуть, а нужно еще зайти на работу.
   В ресторане Чубов скромно устроился в углу. Зачем привлекать внимание к себе. Он вкусно поел. На душе было тревожно и весело. День был пасмурный, пробрасывал снежок, солнце за весь день так и не показалось ни разу. В такие дни только и делать себе приятные подарки.
   Когда Чубов выходил из ресторана, его остановил старый однокашник. Один из спившихся. Чубов давно бы перестал с ним здороваться, но однокашник сам его примечал, и все время – одно и то же, одно и то же…
   – Здорово живёшь!
   Сам однокашник жил не очень здорово. Часто попивал. Жена его оставила, с работы постоянно выгоняли за пьянство. Из денег, которые у него иногда водились, нужно было посылать алименты. К тому же иногда он посылал немного денег своей старой матери в деревню.
   – Пальто новое, шапка новая, должно быть, из соболя. Из соболя.
   С началом морозов Чубов сменил кожаное осеннее пальто и мягкую фетровую шляпу на более теплое пальто из ламы и соболиную шапку, по сезону, и чувствовал себя во всем новом наряде так же великолепно, неотразимо и уверенно, как и прежде. Нет, что ни говори, а одежда значит очень многое.
   – Небось, шестьсот рублей отдал за такую шапку?
   – Шестьсот.
   – Вот я и говорю, здорово живешь.
   – А кто тебе не дает?
   Однокашник безнадежно махнул рукой. Его морщинистое лицо изобразило гримасу. Он засунул красные руки в карманы потрепанного пальто. У него не было даже перчаток.
   – Извини, Паша, спешу, – сказал Чубов. Разговоры с этим опустившимся типом ему никогда не доставляли удовольствия.
   – Значит, занят, – многозначительно произнес бывший друг. – Ну что же, не смею задерживать. А я так рад был тебя встретить, давно ведь не виделись.
   Чубов вспомнил, что они встречались в конце осени и он одолжил тому три рубля. Впрочем, слово "одолжил" не соответствовало действительности. Больше подходило слово "подарил". Уж очень тогда друг жаловался, что ему нужно повидать больную мать в деревне, а билет до деревни стоил три рубля. Ну, дал ему трешку, что поделаешь. В последний раз. Друг задолжал ему уже двадцать семь рублей, и получить с этого прощелыги свои деньги Чубов уже не надеялся. Долги тот, по-видимому, никому не возвращал. Как ни странно, от друга не пахло перегаром. "Ещё не успел", – подумал Чубов.
   – Ну, бывай.
   Чубов уже было двинулся своей дорогой, как однокашник придержал его за локоть. Это ему сошло.
   – Что такое?
   – Послушай, будь добр, займи мне пятак.
   – С какой стати? Ты у меня и так уже около тридцати рублей занял.
   – Считаешь?
   – А как же.
   – Это хорошо, что считаешь. Ну, займи, будь другом, позарез нужно. Я совсем на мели остался. Только с вокзала. В поезде контролер последний рубль забрал.
   И однокашник в подтверждение своих слов вывернул карманы пальто.
   – Нет у меня денег, – твердо заявил Чубов. Когда-то нужно было кончать с этим делом.
   – У тебя-то нет денег? – осклабился однокашник. – Да у тебя их куры не клюют.
   – А ты их считал?
   – Считал.
   – Сколько есть, все мои.
   – Разумеется, – однокашник захихикал.
   Его лицо опять избороздили морщины. "Как он постарел, а ведь мы одного года рождения", – подумал Чубов.
   – Так значит, не займёшь?
   – Нет, не займу, Павел, – наотрез отказал Чубов.
   Прежние друзья смотрели друг на друга неприязненно, почти враждебно. И тут произошло чудо. Павел вдруг заговорил, как в бреду, не отдавая отчета своим словам.
   – А я тебя поймал.
   Произнес он эти слова таким ласковым и заговорщицким голосом, что в душу Чубова моментально змейкой вползла тревога.
   – Ты меня поймал? На чем? Что за ерунду ты мелешь?
   – А вот представь себе: поймал. Как, думаю, такие люди, как ты, приспосабливаются к жизни. Ну, и стал потихоньку за тобой шпионить.
   – Ну и что? Хочешь взять на пушку?
   – Вот и выследил тебя все-таки. По правде сказать, ушло у меня на это почти полгода.
   Павел говорил то, что сам не ведал. Он даже не знал, зачем это говорит. Правда, последние полгода он задумывался над тем, как удается жить таким, как Чубов, но никакой слежки он не вел. Так только, размышлял на досуге.
   Внутри Чубова все похолодело.
   – Попался все-таки, голубчик, – злорадно объявил Павел.
   – Что ты мелешь? Где попался? Как попался?
   Чубов произнес эти слова совсем негромко, вокруг было много прохожих.
   Повалил густой снег. Он кружился и хлопьями ложился на дрянненькое пальто и затасканную шапку однокашника.
   – Что? Неприятно стало? – скривился тот. – У кого совесть не чиста, тому всегда бывает неприятно. Когда воруешь, то и душа себе места не находит. Вон как побледнел.
   – Да я тебя сейчас сдам в милицию за поклеп на честного человека, – сквозь зубы процедил Чубов.
   Все его нутро закипало от злобы.
   – Сморчок ты поганый, что ты передо мной фиглярничаешь? Строишь Ваньку-дурака. Я тебе покажу "воруешь", за оскорбление личности пойдешь под суд.
   – Очень бы я хотел с тобой оказаться в милиции, – мечтательно произнес Павел и внутренне содрогнулся.
   Он совсем не хотел этого говорить, но все получалось помимо его воли. Его даже бросило в пот.
   – Порассказал бы я им о тебе очень многое. Думаю, что лет на пятнадцать потянули бы мои показания.
   – Какие еще показания? Ты… – Чубов никак не мог подобрать слово, чтобы не очень оскорбить школьного товарища.
   В душе он начинал уже побаиваться Павла.
   – Ты лопух, – наконец, произнес он.
   Почему он назвал Павла "лопухом", он и сам не мог объяснить. Чубов явно нервничал и терял присущее всегда ему хладнокровие.
   "Нет, так не годится. Нужно взять себя в руки. Даже с этим лопухом нужно говорить осторожно, не показывать. своих эмоций." – подумал он.
   – Говори же! Что тянешь резину. Что выследил? Что узнал?
   Школьный товарищ явно тянул время, то ли не знал, что сказать, то ли наслаждался испугом, который не мог скрыть его самодовольный друг, то ли его смущал сам факт, что он докатился до такой низости, что впервые в жизни шантажировал другого человека. Впрочем, он и сам этого не смог бы объяснить.
   Бывшие друзья стояли друг против друга и выжидательно смотрели друг другу в глаза. И это противостояние и затягивающаяся пауза накапливали в каждом из них энергию, готовую вылиться в яркую вспышку молнии. И была такая секунда, когда они могли убить друг друга. Вся эта сцена представляла собой картину потрясающую и даже, в каком-то смысле, возвышенную.
   "Наконец-то, уколол", – сверлила мысль в голове Павла.
   "Берет на испуг. Знал бы, сказал", – судорожно думал Чубов.
   – Я тебя застукал.
   – Доказательства.
   И тут началось невероятное. Павлу словно кто-то ломом разжал рот и схватил челюсти клещами. Его губы непроизвольно то разжимались, то сжимались, повинуясь какой-то неведомой силе, а с языка слетали трескучие фразы, изобличающие всю воровскую жизнь Чубова.
   Сам Карл Маркс, написавший свой великий труд "Капитал", не смог бы с такой аналитической глубиной и предельной ясностью вскрыть причины накопления благосостояния и основы процветания Чубова. Павел вещал обличительные доказательства: даты сделок, номера липовых накладных, суммы гонораров за махинации и мошенничество, получаемые от других подпольных акул, – одним словом, весь длинный перечень уголовных преступлений Чубова за последние полгода.
   У бедного Чубова от страха онемел язык и все четыре конечности, он побледнел, став белым, как снег. Тому, кому доводилось слышать о соляном столбе, нужно было бы для наглядности хотя бы одним глазом увидеть в этот момент Чубова. Бывают минуты, когда страх полностью парализует даже самого отъявленного наглеца и конченого жулика. И он превращается в соляной столб. Тогда у него можно смело забирать все его состояние до последней нитки, он и пальцем не пошевелит.
   Такое и произошло в данном случае, но Павел оказался очень неопытным человеком в подобных делах. Должно быть, правильно Чубов назвал его лопухом.
   – Что ты собираешься со всем этим делать? – произнесли побледневшие губы подпольного магната.
   – Пойти в милицию и рассказать.
   – Но это же подло, Павлик, предавать друга. Разве нас с тобой не учили этому в школе? Ты не заложишь своего старого школьного товарища.
   Чубов готов был задушить своего старого школьного товарища, но действовать нужно было осторожно и тонко.
   – А наживать такие барыши на форменном грабеже государства и своих сограждан не подло?
   – Павлик, брось эту демагогию, ты же хороший парень. Я любил всегда тебя в детстве. Помнишь, угощал ирисками, а один раз даже подарил щенка. Так неужели мы будем с тобой сводить какие-то счеты, мы с тобой ни разу за всю жизнь не поссорились. Я прощаю тебе долги.
   – Само собой…
   – Надеюсь, ты не станешь меня шантажировать?
   – Как сказать.
   – Чего ты хочешь?
   – Пять тысяч.
   – Пять тысяч?!! – Чубов произнес эту фразу с таким удивлением, что Пату показалось, что он попросил у того жизнь или последнюю рубашку.
   Но Чубов удивил совсем иному. Запроси сейчас Павел у него пятьдесят тысяч, он выложил бы их, не задумываясь, лишь бы спасти свою шкуру.
   Так в минуты опасности нечистая совесть от страха завышает цену своего искупления, но такое случается только в минуты отчаяния, а затем рассудок берет верх и понижает тариф до минимума. Так произошло и в данном случае.
   – Три тысячи, – вдруг сбил цену Павел, видя неподдельное изумление а лице школьного товарища.
   И в эту минуту Чубов опомнился и, как говорится, взял себя в руки.
   – Ты сдурел, у меня таких денег нет.
   Такие деньги были у Чубова, и не только такие. О-го-го!
   Сколько он мог выложить тысяч, если бы это понадобилось для какого-нибудь серьезного предприятия. Впрочем, для лопуха и трёх тысяч было много. Дело принципа. А Чубов любил торговаться. В царское время он был бы выдающимся предпринимателем. Но, как говорится, бодучей корове Бог рога не дал.
   Тысяча тоже оказалась слишком большой суммой.
   – Пять сотен и все, больше не торгуюсь, – решительно заявил шантажист.
   Чубов понял, что с этой мертвой точки противника сдвинуть будет невозможно, но сделал последнюю попытку. Он вытащил бумажник и вынул из него двести пятьдесят рублей, заработанные за одно утро.
   – Вот отдаю тебе все. Видишь, бумажник пуст. Отрываю, можно сказать, от сердца последние.
   Павел не знал цену деньгам, потому что в жизни вряд ли ему приходилось держать большую сумму, и поэтому тут же согласился взять эти мизерные крохи от огромного подпольного состояния своего школьного товарища.
   Если бы ангел увидел эту сцену со своей небесной галерки, он, наверняка, покачал бы головой и с сожалением сказал Павлу: "Ну и дурак же ты, братец!"
   Павел смял горсть бумажек и сунул в карман, еще не веря в свалившееся на него счастье. Он мотнул головой, как бык, словно потерял дар речи от ужасного потрясения. Повернулся и пошел прочь, ничего не сказав своему бывшему школьному товарищу.
   – Прощай, Паша. Будь счастлив, – крикнул ему вдогонку Чубов и процедил сквозь зубы: – Ну и гад! Скотина. Чтобы ты подавился этими деньгами. Чтоб ты сдох и мои глаза тебя никогда не видели.
   Снег перестал падать, но небо оставалось по-прежнему пасмурным. На душе у Чубова было пасмурно и тревожно, он шагал в толпе прохожих и удивлялся, как просто отдал свои деньги и откуда этот лопух Паша мог узнать о его тайных махинациях. Об этом ему предстояло долго и мучительно думать.
   Павел же направился в другую сторону, сжимая в кармане пальто пачку десятирублевок, целое состояние. В этот день ему предстояло пережить еще одно потрясающее событие. Он шел, как пьяный, не замечая ни прохожих, ни светофоров, и чуть было не угодил под троллейбус. Справедливо гласит народная мудрость, что счастье дуракам нужно отпускать по крупицам, иначе они лишатся своего рассудка, и без того скудного.

12. Попытка задержания

   С самого утра сержант Макаров был не в духе. Еще бы, так глупо упустить резидента иностранной разведки, замышлявшего диверсию на железной дороге.
   Единственный раз уснул на дежурстве, и вот, поди-ка же, такого матерого врага проворонил.
   До обеда Макаров не находил себе места. Вместо того, чтобы отоспаться после ночного дежурства, он ходил из угла в угол в своей маленькой казенной квартире, все больше впадая в состояние отчаяния.
   Если разобраться по совести, то он совершил не только дисциплинарное, то есть служебное, преступление, но и, по большому счету, гражданское и даже уголовное, упустил врага, к тому же смалодушничал, не доложил об этом происшествии начальству. А он, этот самый враг, маскирующийся под цыгана, может быть, в эту минуту закладывает динамит под железнодорожный путь. Может быть, через полчаса произойдет взрыв, и пассажирский поезд полетит под откос. Жертвы. Сотни убитых и покалеченных людей.
   От этой мысли Макарова бросило в жар. Он забегал по комнате, потом бессильно опустился на кровать и сжал руками виски. Кровь пульсировала в артериях: тук-тук-тук, словно удары отбойного молотка. Нужно было что-то предпринять. Макаров расстегнул кобуру и проверил пистолет. Затем он встал, надел полушубок и, стоя в прихожей, написал жене записку помадой прямо на зеркале: "Маша! Иду на операцию. Целую". Такой он был любезный муж.
   Выйдя из дома, Макаров сразу же направился к железнодорожной насыпи. Он предполагал, что диверсант сделает свое грязное дело на отрезке железной дороги от станции до города.
   "А как же иначе, – подсказывала его железная логика, – после диверсии нужно будет бежать. А бежать куда? Выходит, в город. Там легче спрятаться, отсидеться, затеряться, а потом исчезнуть, к примеру, самолетом из аэропорта".
   Макаров шел вдоль железной дороги, как обходчик, внимательно проверяя железнодорожное полотно, не видно ли где заложенной взрывчатки. Следы готовящегося преступления могли быть тщательно замаскированы, но их нужно было любой ценой обнаружить. Дорога еще функционировала, значит, взрыва пока не было.
   Макаров пустился бежать, перед глазами у него замелькали шпалы, мимо проплывали столбы, гудели провода. Проходящие составы, нагруженные лесом и углем, еще издали издавали истошные гудки, своим ревом предупреждая какого-то сумасшедшего, чтобы уступил им дорогу (тоже мне, нашел место для прогулок), и уносились навстречу грядущей опасности.
   Нет. Диверсант не станет взрывать эти поезда, он явно выжидает время, когда пойдет скорый, и вот тогда грянет взрыв…
   Перед глазами Макарова поплыли круги, его возбужденный мозг работал лихорадочно, а перевозбуждение вело к нервному истощению. Еще бы, Макаров бежал по железнодорожному пути уже добрые три часа, пот градом катил со лба, туман застилал глаза. И тут Макарова осенила догадка. Злоумышленник мог заложить мину только на мосту, там, где поезд мог перевернуться вверх колесами.
   Когда Макаров ездил на совещание в город, по дороге его наметанный глаз сразу же определял наиболее уязвимые места для возможных диверсий. Так уж был устроен сержант Макаров.
   "Немедленно добраться до моста на машине и проверить все балки, подпорные столбы, перекладины. Не заложена ли где взрывчатка".
   Макаров выбежал на тракт, который шел вдоль железной дороги. Идти стало легче, снежок припорошил колею. В течение часа ни одна машина здесь не проходила. Макаров смотрел в обе стороны – бесполезно. Он побежал по дороге и бежал еще десять минут, но не одолел и километра. В отчаянии он сорвал с головы шапку и бросил ее на дорогу, только легкий снежок, как пух, полетел от нее во все стороны. И тут он заметил, как из леса выехал автомобиль и направился к дороге. Это была удача, само провидение посылало ему транспорт. Он был спасен, а вместе с ним и скорый поезд, проезжающий через станцию в 14.15.
   Макаров решительно встал посреди дороги, широко расставив ноги. Машина неслась прямо на него. Еще секунда – и машина сбила бы его. "Вот дела! – пронеслось у него в голове, – И как я успел отскочить в сторону?"
   Макаров не то, чтобы растерялся, но едва успел опомниться, как машина была уже в двадцати метрах от него. Машина уносилась по дороге на большой скорости. Из-под ее колес фонтаном летел снег. Макаров выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Он готов был всадить всю обойму в машину, но его служебный устав предписывал ему вначале испробовать все безопасные меры задержания. Машина быстро удалялась, и он мог выстрелами убить обоих нарушителей и не попасть в шины. Макаров бежал за машиной, сколько хватало сил, как будто он мог догнать машину с мотором в добрую сотню лошадиных сил, когда сам он не обладал и одной такой силой.
   Он споткнулся и растянулся в колее, больно ушиб колено. Но боль его не трогала, сержант Макаров задыхался от отчаяния. Утром его обвел вокруг пальца опытный разведчик, только что из-под носа улизнули двое нарушителей. Разве это не наваждение? От обиды хоть самому стреляйся.
   На рукоятке пистолета снег топился от тепла руки, кожа начинала больно прилипать к холодному мокрому металлу. Машины уже не было видно, как говорится, и след простыл.
   Впрочем, след машины четко отпечатался на снегу. Голубой "москвич", номера не заметил. Приметы нарушителя: брюнет с бородкой в пыжиковой шапке и дубленке. С ним рядом сидел очкарик в синей утепленной спортивной куртке. Макаров пытался быстро и профессионально запротоколировать в памяти все детали, которые подметил его острый глаз. Но как их сообщить в ближайший милицейский участок?
   Он вскочил и побежал к железнодорожной насыпи. Остановить состав? Нет, не годится. И тут он увидел грузовик, едущий по дороге с той самой стороны, куда унеслись нарушители.
   – Стой! – заорал он, когда грузовик приблизился к нему.
   Грузовик затормозил, и из кабины выскочил перепуганный Петр с синяком под глазом.
   – Товарищ Макаров? – удивленно вскричал он. – Вы что же, передумали? Решили меня задержать?
   – Какого черта! – вскричал взволнованный сержант, до которого так и не дошел тонкий юмор Петра. – Разворачивай машину! Живо! Нужно задержать нарушителей.
   – Каких нарушителей? – обалдело спросил Петр.
   – Тех, что проехали на "москвиче".
   – А я думаю, что они так несутся, как черти угорелые.
   – Кончай болтать. Разворачивай машину. Поторапливайся!
   Макаров и Петр развернули машину и бросились в погоню за нарушителями.
   – Вот неудача, – произнес Петр. – У меня полный кузов унитазов. Все перебьются.
   – К черту унитазы. Жми! – приказал Макаров.
   Петр выжал сцепление и нажал на газ. Грузовик помчался по накатанной зимней дороге со скоростью сто двадцать километров в час. На каждой кочке машина взлетала и несколько метров пролетала по воздуху. А в кузове все унитазы орали благам голосом: "Ой, мамочки!"
   "Москвич" нарушителей показался синим пятном на заснеженной дороге. Расстояние между машинами медленно, но верно сокращалось. Макаров, держась одной рукой за сидение, другой – за кобуру, стонал сквозь зубы: "Жми, родненький, жми, миленький". И невозможно было подумать в эту минуту, что еще только этим утром Пётр томился в его кутузке на станции.
   Когда расстояние сократилось настолько, что можно было видеть шляпки болтов на подфарниках, Макаров крикнул Петру: "Ну, будь внимателен. Не налети на них". Он открыл дверцу и встал на подножке, навёл пистолет на машину и выстрелил.
   Первый раз промахнулся. Пуля пробила багажник и увязла в туше убитой коровы. Бедная. Даже убитую ее продолжали расстреливать. Вторая пуля попала в цель. Шина моментально испустила дух, машину повело из стороны в сторону, и она зарылась в сугроб.
   Петр резко затормозил. Макаров соскочил с подножки и побежал к машине, держа наготове свое грозное оружие, перед которым капитулировали даже самые опасные головорезы. Петр полез в кузов машины. Все унитазы были перебиты.

13. Лоторейный билет

   В то самое время, когда Петр перебил все свои унитазы, а милиционер Макаров задержал двух преступников, в городе произошло не менее важное и потрясающее по своей сути событие. Потрясающим можно было считать его из-за высшей степени невероятности.
   Павел метался по магазинам, соображая, как потратить такую сумму денег, которая попала ему в руки впервые. "Употребить их в дело", как он мысленно выразился, пересчитывая время от времени десятирублевые ассигнации, необходимо было сегодня же, сейчас же, иначе какая могла быть ценность деньгам, если их не тратят.
   На эти деньги он в состоянии был купить двадцать пять бутылок водки. Но разве только в водке счастье? А в этот день Павлу очень хотелось быть по-настоящему счастливым. Не так, как бывало раньше: примет внутрь для «согрева», и на душе потеплеет, и станет весело. Нет, сегодня он располагал большими возможностями быть счастливым, и он стал думать о том, о чем раньше не думал.
   Ему почему-то захотелось купить игрушку. Нет, не дочери, которая жила с матерью, а себе. Лично себе. Еще в детстве ему нравилась одна такая игрушка, незамысловатая, сделанная из железа, но запоминающаяся. Заводной мотоциклист. Такой игрушки Павел не увидел на витрине. Ее наверняка уже давно не делали. Как жаль, что он в детстве не смог поиграть этой игрушкой, а только любовался ею в витрине магазина.
   Говорят, что иногда наши желания не совпадают с нашими возможностями, и от этого человек испытывает дискомфорт. Но также не меньший дискомфорт он испытывает и оттого, что его желания совпадают с возможностями, а той игрушки, которую хочется, в магазине уже нет.
   Павел вздохнул и направился было к винному погребку, как вдруг его взгляд задержался на киоске с рекламой "спринт-лото". Павел почесал за ухом, и вдруг его осенила странная мысль, ни с того ни с сего, как кувалдой по голове: "А что, если рискнуть? Такой удачный день бывает только раз в жизни." Он сразу же вспомнил пожелание Коти выиграть в лото. "Разрази мою душу громом!" – воскликнул он. Одно такое пожелание сегодня сбылось. Сколько раз он уже играл в "спринт" и выигрывал только рубль, который тут же проигрывал. Но ведь когда-то должно повезти.
   Павел подошел к окошечку киоска и просунул всю пачку десятирублевок.
   – На все, – выкрикнул он, как азартный игрок, идущий ва-банк.
   Сегодня он мог купить пятьсот билетов лотереи "спринт", которые могли оказаться пустыми, и его иллюзорному счастью грозила опасность, вечная спутница риска, способная в мгновение ока превратить пачку десятирублевых бумажек в груду мусора, внушительно заполняющего плевательную урну.
   Впрочем, что такое деньги? Деньги – это тот же мусор, от которого разумные люди спешат побыстрее избавиться.
   Но, к счастью, в киоске оказалось всего восемнадцать билетиков. Киоскерша вернула ему пачку кредиток, взяв из нее только одну бумажку, и сдала ему еще один рубль сдачи. Выигрыш пал на третий, седьмой и двенадцатый билеты, остальные оказались пустыми. Павел выиграл два раза по одному рублю и автомашину "Волга". Поистине, невероятный выигрыш! Общая сумма выигрыша равнялась двенадцати тысячам двум рублям. Так в один день Павел стал богатым человеком.
   Покупайте билеты лотереи "Спринт"!

14. Заботы председателя колхоза

   Из окна кабинета председателя колхоза "Трудовой кооператор" Козлова были видны колхозные постройки и часть села Омутово, лежащего под холмом. Дом правления возвышался на холме, как церковь над общиной.
   Из окна правления председатель, подобно Богу, мог видеть, как на ладони, все, что творилось в селе. Впрочем, особой надобности видеть то, что происходило на селе, не было. За последние пять лет в колхозе сменилось шесть председателей. Пять лет назад в селе Омутово слились два коллективных хозяйства "Трудовик" и "Кооператор", возник единый колхоз "Трудовой кооператор".
   Когда рождаются сиамские близнецы, их почему-то в медицинской практике всегда пытаются разъединить, но вот в практике развития сельского хозяйства действовала иная логика, там искусственно рождали уродцев, отсекая им лишние головы, руки и ноги. Одним словом, творили то, что взбредало кому-нибудь в голову. Экспериментировали.
   Если раньше хозяйства были маленькими и в каждом из них старались ещё что-то делать, то после слияния хозяйство получилось неуправляемым. Три хороших, но "неперспективных" деревни, возникших триста лет назад еще при переселении крестьян в Сибирь из центральных районов России, уничтожили, и все население свезли в село Омутово, где находилась центральная усадьба колхоза. Этим был нанесен последний удар по умирающему сельскому хозяйству района.
   Вначале все было задумано очень здорово. Впечатляюще. Проектом предусматривалось строительство Дворца культуры в самом центре села. (Дворец культуры на селе, как звучит здорово!) За пять лет дворец был построен на одну треть, то есть стоял его голый корпус без крыши с открытыми для дождя ржавеющими железными балками. В конце села высились остовы нового животноводческого комплекса на две тысячи пятьсот стойл. Строительство еще шло полным ходом, когда выяснилось, что в больших коровниках от чрезмерной скученности скотины, помимо вони, возникает опасность самоотравления. Опыт показал, что в таких коровниках коровы дохнут, как мухи осенью. С начатым комплексом не знали что делать. За это время слетели с мест два председателя. Весь скот продолжали держать в старом коровнике, отапливаемом зимой печами.
   Третий председатель задумал асфальтировать все дороги села и провести центральное отопление в дом каждому колхознику. Проект начал осуществляться, но из-за недостатка средств лопнул. Дороги в селе перерыли, центральную котельную так и не достроили, зато успели заасфальтировать площадку вокруг недостроенного дворца культуры, где сельчане соскребали пуды грязи, налипающие на сапоги.
   Из-за недостатка складских помещений в старом клубе хранили колхозный картофель. За пять лет две трети сельчан стали горожанами. Из окна председателя были хорошо видны многие дома с заколоченными ставнями, которые горожане, покупая, приспосабливали под дачи. Село Омутово славилось живописными окрестностями, а рыбка ловилась не только в колхозном пруду, но и по всей речушке.
   Председатель Козлов качал на ладони целлулоидное пресс-папье и с болью во взгляде взирал на это большое село, пораженное болезнью роста.
   Из всей этой затеи на огромной территории возникло необитаемое пространство с одним селом в центре, где жили люди уже полугородского склада души, стоящие одной ногой в городе.
   М-да. Так-то оно. Для того, чтобы доехать на тракторе до дальнего поля, требовалось потерять полдня. Полдня – туда, полдня – обратно. Когда же работать? На работу уходило один – два часа и не более. Трактор на поле не оставишь. Разберут на части. Разворуют. Вот и приходится гонять взад-вперед технику, жечь горючее.
   Козлов бросил на стол пресс-папье и почесал затылок.
   Этот искусственный колхоз давал меньше продукции, чем два колхоза раньше. И уже он, Козлов, повторял слова предыдущего председателя: "И какому черту понадобилось это слияние." Все последние председатели думали об этом невидимом черте, который заседал где-то в высшем руководящем звене. Этот черт ни разу не посетил колхоз-уродец, не полюбовался на свое хитроумное творение после этого знаменательного слияния. Его директива была разослана по всей стране, опустошая деревни, села, районы, целые области. Лес рубят – щепки летят.
   С того самого времени, как снизилась зарплата в колхозе, оставшиеся жители села Омутово проявили большую заботу о личном хозяйстве, одним словом, коллективное хозяйство постепенно, но верно разрушалось и дряхлело.
   От всего этого у председателя Козлова голова шла кругом, и он приезжал на работу в дурном настроении, все его раздражало, всех он ругал, за все хватался, и ничего у него не получалось. Люди уезжали из колхоза.
   Козлов был назначен председателем недавно, его семья так и не переехала из города. Впрочем, и сам Козлов жил пока в городе. Правда, на дорогу у него уходило каждый день по четыре часа. Но зато вечером, когда он возвращался домой, мысленно отключаясь по дороге от всех дел, в уютном кругу семьи у него сразу же повышалось настроение.
   Что ни говори, а связь города с деревней – это большое дело. Несколько хлопотно с поездкой, но это компенсировалось высокой зарплатой, и титул председателя колхоза все же имел вес в обществе. Как-никак, труженик ударного фронта, и семья ни в чем не нуждалась. То, что в магазинах продавалось по карточкам, у председателя на столе было в изобилии.
   Козлов заметил, как по косогору к дому правления поднимаются трое мужчин. Двоих он сразу признал. Один был скотник Иван, другой – механизатор Сева, третий – незнакомец.
   Козлов отошел от окна и сел за свой председательский стол.
   Что и говорить, село походило на гигантский недостроенный корабль, на котором жить было неуютно, и который грозил затонуть, так и не пустившись в плаванье. И люди бежали, как крысы с тонущего корабля.
   Вот этот механизатор Сева повадился то на станцию, то в город ездить чуть ли не каждый день. Должно быть, тоже подыскивает себе теплое местечко. И он, председатель, тоже, в конце концов, сбежит. Зачем ему тянуть за волосы утопающего, если сами они не могут понять, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего. А он, Козлов, городской житель, не для того окончил институт, чтобы прозябать в каком-то разваливающемся колхозе. Но нужно уезжать из колхоза с почетом, перевестись, как говорят, с повышением, попасть в это самое руководящее звено, встретиться с этим чертовым изобретателем сумбурных идей и, опираясь на свой опыт, разбить его идейно, доказать, что слияние колхозов в селе Омутово дало государству одни убытки.
   В кабинет вошла секретарша Леночка и доложила:
   – Николай Иванович, там задержали цыгана, который воровал коров.
   – Цыгана, говоришь? Пусть введут.
   В кабинет председателя колхоза вступил сам Иисус Христос в сопровождении скотника Ивана и механизатора Севы.
   Этой ночью из приусадебных участков колхозников исчезли две коровы. Село Омутово славилось своими злыми собаками во всей округе. Собак спускали с цепей на ночь, и они свободно бегали по деревне, лаяли, устраивали драки и могли не пощадить даже самого Христа, попадись он им на дороге в позднее время.
   Однако для всех оставалось загадкой, как могли пропасть две коровы, так хорошо охраняемые во дворе сельчан. На такое волшебство были способны только цыгане. С другой стороны, если бы пропало полстада коров из колхозного коровника, жители бы не реагировали так остро, но новость последней ночи буквально ошеломила, потрясла и взбудоражила всю округу. А как же иначе? Это же покушение на личную собственность. Крестьяне удесятерили свою бдительность и в пятом часу пополудни задержали подозрительного цыгана, проходящего мимо села. Злоумышленник был доставлен в сельсовет.
   – Садитесь, – предложил ему Козлов, так как считал себя человеком интеллигентным и даже с подозрительными личностями разговаривал вежливо.
   – Ничего, постоит, – грубо толкнув вошедшего, заявил скотник Иван.
   – Не велика честь. Пусть-ка лучше расскажет нам, как воровал ночью коров.
   – И пусть назовет своих сообщников, – вставил механизатор Сева.
   Иисус Христос посмотрел на одного, затем на другого и ничего не сказал.
   Сева и Иван стояли перед Иисусом гневные, жаждая справедливого возмездия. Их обоих связывала и разъединяла тайна, известная только Христу. У Севы кроме жены имелись две любовницы. Одна жила в поселке близ станции, с ней он познакомился два года назад, представившись для солидности агрономом; другая находилась в городе и знала его как председателя колхоза. К ним обеим он ездил почти каждую неделю.
   Председатель не ошибся, полагая, что Сева подыскивает теплое местечко. Тот уже давно свил два тепленьких гнездышка вдали от своего родного дома.
   Жене Сева говорил, что ездит в город за запчастями к комбайнам, что, в общем-то, соответствовало действительности. Его городская душечка работала на складе, через нее он и доставал запчасти. Председатель закрывал глаза на частые, почти самовольные командировки своего механизатора. В какой-то степени он обеспечивал колхоз запчастями, добровольно взяв на себя обязанности снабженца.
   Во время отлучек Севы Иван часто захаживал к его жене, и они вместе весело проводили время, особенно в те ночи, когда Сева не ночевал дома. Иван был холост, и с него, как говорят в народе, взятки гладки. Так что никто не страдал, все находились при деле, равновесие сохранялось. Иван заискивал перед Севой, Сева благоволил к Ивану, так они и жили все дружно почти родственными душами.
   Иисус Христос молча сел на стул. Иван ухватил Иисуса Христа за плечо и хотел поднять со стула, но председатель, мотнув головой, приказал:
   – Оставь человека в покое. Сейчас мы во всем разберемся, – и, обращаясь к Христу, спросил: – Как ваше имя?
   – Иисус.
   – А настоящее?
   Никто не верил словам Христа. Христос промолчал.
   – Ну, хорошо, – молвил председатель, – не хотите говорить вашего имени, не надо. Милиция разберется.
   Он еще не знал, что милиция тоже не смогла разобраться во всем этом деле.
   – У вас есть какие-нибудь документы, подтверждающие вашу личность?
   – А разве моя личность нуждается в подтверждении? – философски спросил его Сын Божий.
   – Та-а-к-с. Значит, документов в наличии не имеется. Человек без паспорта. Забавно.
   Председатель ни разу не задумывался над тем, имеют ли цыгане паспорта. Ему в голову не могла прийти мысль, что перед ним сидит сам Сын Божий.
   – Вы признаетесь или нет, что сегодня ночью украли двух коров?
   – Я не крал коров, – с достоинством ответил Иисус Христос.
   – Это мы еще проверим, – сказал председатель, как бы обращаясь к Ивану и Севе. – Ну, что же, нужно вызвать милицию и сдать его в руки правосудия.
   Тут в дверях появилась Леночка и сообщила, что как раз по этому вопросу просит принять колхозный сторож Кузьмич, только что прибывший со станции. Он уже знал, что задержали цыгана, и желает дать показания. За спиной Леночки маячил возбужденный сторож, жестикулируя руками.
   – Пусть войдет, – приказал председатель.
   Сторож вошел и без приветствий, с ехидной улыбочкой обратился к Христу:
   – Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдется. Рад тебя видеть. Как же это тебя отпустил милиционер Макаров? Помнишь, вчера вечером он арестовал тебя за кражу коровы, а сегодня ночью вы в нашем селе украли еще двух. Хорошо же работает наша милиция, когда такие вот ворюги разгуливают среди бела дня. Значит, он тебя выпустил? Взятку, наверное, ему сунул?
   Сторож заговорщицки подмигнул Христу и вдруг заорал:
   – Признавайся, ворюга!
   – Без эмоций, спокойнее, Кузьмич! – сказал председатель. – Сейчас разберемся.
   – Что вы скажете на этот раз? – спросил Христа председатель.
   Но тот упорно продолжал молчать.
   – Так, так. Я вижу, вам и говорить нечего. Впрочем, и так все понятно, без ваших объяснений.
   Он снял трубку и попросил телефонистку соединить с районным отделением милиции. Вскоре на другом конце провода раздался голос начальника милиции. Председатель сказал, что в колхозе "Трудовой кооператор" задержан силами сельчан цыган, воровавший коров. Затем он начал излагать по порядку суть дела, но был прерван на полуслове, долго слушал, прижав трубку к уху, затем задумчиво положил ее на рычаг.
   – Ну что? – разом спросили все трое.
   – Все выяснилось, – самодовольно заявил сторож, – сейчас милиция приедет.
   И тут председатель взорвался.
   – Какого черта вы привели сюда этого человека? Вместо того, чтобы в рабочее время заниматься своим делом, вы бьете баклуши, выискиваете всяких бродяг, тащите их в правление, как будто без них у меня дел не хватает.
   – Но… – попытался сказать Иван.
   – Никаких "но", преступники, воровавшие коров, уже схвачены сержантом Макаровым и во всем признались. Ими оказались двое горожан на личном транспорте. Один инженер, другой преподаватель института. За полгода они украли в нашем округе тридцать две коровы, резали их в лесу, а мясо сбывали через перекупщиков на рынке.
   Сторож от удивления развел руками. А Сева и Иван моргали глазами, уставившись на председателя, как бараны на новые ворота.
   – Вы уж извините нас, – обратился председатель к Иисусу Христу. – Ошибочка вышла.
   Иисус пожал плечами. Он не удивлялся, что здешние люди могли так просто обозвать его ворюгой и так же просто принести свои извинения. Они тоже были заблудшими овцами, и их следовало прощать.
   – Что же им не хватало, – опять развел руками сторож. – Если у них имелся даже личный транспорт, уж наверняка они не сидели дома голодом.
   – В городе много соблазнов, – глубокомысленно заметил председатель.
   Об этом он сам хорошо знал, так же, как Сева.
   От сторожа помахивало водкой, а ему предстояло заступать в ночную смену. Сторож Кузьмич не успевал протрезвиться, сутки дежурил и сутки пил. Такая у него была размеренная жизнь.
   Он опять развел руками, в его понятие не укладывалось, как могли двое людей с высшим образованием, обладающие личным транспортом, сделаться преступниками, ворами, охотниками на чужих коров. Иван подошел к Иисусу, хлопнул его по плечу и сказал:
   – Ты уж извини нас, цыган, сам видишь, как получилось.
   Иисус ничего не ответил. А председателю вдруг пришла в голову идея:
   – А вы не хотели бы у нас остаться поработать в колхозе? – вдруг спросил он Иисуса. – Я слышал, что среди цыган есть много хороших кузнецов. Не надоело вам еще бродить по белому свету, не имея крова над головой?
   Иисус отрицательно покачал головой.
   – Жаль, – молвил председатель, – а то бы мы вам хороший домик подыскали.
   Он имел в виду один из тех заброшенных домов, обитатели которых сбежали в город.
   Председатель знал, что природа не любит пустоты и пустоту нужно чем-то быстро заполнять, иначе она сама заполнялась дачниками, грызунами и прочей нечистой силой. Уж лучше заселять дома цыганами, все больше пользы.
   – Жаль, – вздохнул он. – Я бы мог расселить в селе весь ваш табор, только работайте, платил бы хорошо. Со временем село превратится в маленький город.

   Председатель сам не верил в то, что говорил. Иисус встал со стула. Председатель тоже встал из-за своего стола.
   – Может быть, поработаете хоть недельку у нас? – сказал он просительно.
   – Я не кузнец, – ответил Иисус.
   – Нам нужны люди любой специальности. Хотите пойти истопником? Работы много, но я хорошо заплачу вам. У нас сложилось отчаянное положение, вчера один истопник переселился вместе с семьей на химический комбинат. Мне хоть самому иди печи топить в теплицу и коровник. Народу совсем нет. Поработали хотя бы неделю, пока я найду замену. Господом Богом прошу вас.
   Христос пожал было плечами, но услышав имя Господа Бога сразу же легко согласился поработать неделю истопником.
   – Вот спасибо, вот уважили! – воскликнул председатель. – Тогда, может быть, согласитесь и подежурить сторожем в теплице по-совместительству? Всего недельку.
   Иисусу ничего не оставалось делать, как согласиться и с этим предложением.
   – Вот и отлично! Вот и ладненько! – радовался председатель. – Будете одновременно работать в коровнике и в теплице, топить печи. К ночи можно в коровнике раскочегарить все печи и уйти в теплицу. В коровнике дежурит сторож, он останется на ночь, а вы пойдете в теплицу, и там всю ночь будете держать огонь в печах и заодно охранять. Согласны?
   Иисус кивнул головой.
   – А поселим мы вас у Семёнихи, – сказал председатель. – Она живет одна, места у нее много. Вы ее не стесните. Вот только с пропиской будет сложновато. У вас и в самом деле нет паспорта? Но ничего, что-нибудь придумаем. Это я беру на себя. Отлично. Приступите к работе с завтрашнего утра. Сутки работаете, сутки отдыхаете.
   Председатель засуетился и уже через пять минут оформил Христа истопником и сторожем по совместительству.
   Сторож Кузьмич с большой охотой вызвался проводить Христа на постой к Семёнихе. Как только они вышли из правления и стали спускаться по косогору, Кузьмич молвил:
   – Ну и дурак ты, цыган.
   Еще совсем недавно он называл Христа ворюгой.
   – Зачем согласился работать истопником в теплице и коровнике? Вот коровник, а вон там теплица.
   Сторож показал в противоположную сторону села. Расстояние между ними превышало два километра.
   – Попробуй-ка побегай за одну смену через все село, язык на плечо высунешь.
   Христос смолчал. Он знал, за Кого страдает. Все эти люди клялись только чертом, и только впервые председатель упомянул имя Господа.
   – По мне, самое лучшее – сторожить, – продолжал Кузьмич. – Пришел на работу, запер двери, и спи себе на здоровье. Что дома на постели, что в коровнике на соломе, один черт.
   Кузьмич и Иисус спустились с холма, и вышли на центральную и единственную улицу села.
   – Может быть, тяпнем по маленькой рюмашке? – предложил Кузьмич, щелкнув пальцем себе по горлу.
   Иисус отказался.
   – И правильно, – подхватил Кузьмич. – В первый день ты должен хорошо себя зарекомендовать, а то напьешься, тебя сразу же и уволят.
   И тут Кузьмич принялся жаловаться на свою судьбу.
   – Мне что-то последнее время перестали доверять, – он кивнул головой на холм, – поставили в мою смену дежурного скотника. Раньше-то никогда скотину ночью не кормили, а тут случилось, что в мою смену городские ворюги увели корову прямо из стойла. Я-то немного принял внутрь и проспал. Утром встаю, а одной коровы нет, даже следов не оставили. Вот такие дела. Сейчас со мной дежурит сменный скотник, уже не поспишь. А тебе-то можно в теплице. Раскочегарил печи, закрылся и спи, пока не постучат. В теплицу-то никто не полезет, там красть нечего.
   Так, разговаривая, они дошли до дома Семёнихи.
   – Семёниха! – заорал Кузьмич на всю улицу. – Я тебе постояльца привел. Цыгана. Принимай гостей.
   – Чего?! – открывая калитку, воззрилась на Иисуса старуха. – Какого еще постояльца? Что ты мелешь, пьяная рожа? А ну пошли отсюда.
   – Председатель велел. Сущий крест. Сказал, чтоб временно у тебя пожил. Он не стеснит тебя.
   – Это что же, у меня проходной двор, аль гостиница, аль еще что похлещи? Я одинокая женщина, а он мне мужчину ставит на постой.
   – Да кому ты нужна, старая ведьма, – захихикал Кузьмич. – Ты б лучше чарочку нам поднесла.
   – Я поднесу тебе сейчас чарочку на кочерге, три недели на ногах стоять не будешь.
   Она хлопнула калиткой и направилась в сторону холма.
   – Сейчас пойду к председателю, я его разнесу … Кузьмич пожал плечами, глядя ей вслед.
   – И чего она так взбеленилась? – изумился он. – Бабы и есть бабы» черт их поймет.
   Семёниха не терпела в своем доме посторонних, потому что в ее погребе был ловко смонтирован маленький самогонный заводик, работающий преимущественно по ночам. Семёниха снабжала своим самогоном всю округу. К ней заезжали шофера из разных мест, когда отчаивались купить где-либо водку. И этой ночью она ждала одного шофера, который должен был привезти сырье: мешки с сахаром и пшеницей, дрожжи.
   Вскоре Семёниха вернулась и заявила постояльцу, что потерпит его всего два дня. Два дня ее производство могло потерпеть.

15. Водительское счастье

   Вечером, как только стемнело, возбужденный Петр поставил грузовик во дворе своего дома и отправился в школу искать Марину. Ему не терпелось поделиться с ней новостями дня. Еще бы, он помог сержанту Макарову задержать преступников, правда, при этом перебил все унитазы. Но что значат унитазы по сравнению с героическим поступком. И он имел полное право разделить с Макаровым славу сегодняшнего дня.
   Марина устраивала свой скромный быт в отведенной ей прямо в школе комнате, когда сторож доложил, что пришел Петр. Петр влюбленными глазами встретил девушку и взахлеб принялся рассказывать о сегодняшнем приключении, о котором Марина уже слышала из нескольких уст. Но она не подала вида и лукаво восхищалась смелостью Петра.
   Еще утром Петр обещал показать Марине место в поле, откуда была хорошо видна Звезда Алогрудого Снегиря, и Марина согласилась. Оба вспомнили о своем уговоре и отправились в поле.
   С каким ликованием в душе Петр прошелся с Мариной под руку по центральной улице поселка! Все парни и девушки пялили на них глаза, а Васька Сорокин даже почернел от зависти.
   Над полем по всему небу рассыпались звезды бриллиантовые, рубиновые, они сияли, как драгоценные камни, холодные, далекие, вечные. Петр не знал названий этих звезд, да и кто на свете знает их подлинные имена. Но была у него на небе одна самая любимая звезда. Красная, большая и мягкая, как грудь снегиря. Эта звезда появлялась только зимой, и поэтому Пётр окрестил ее Звездой Алогрудого Снегиря. От волнения Петр долго не мог ее найти, затем он все же ее приметил и показал Марине. Но Марина никак не могла понять, какую из звезд он имеет в виду, и они, запрокинув головы, долго тыкали в небо пальцами. А затем Петр поцеловал Марину в губы.
   Вначале Марина очень обиделась и хотела уйти, но у Петра был такой несчастный вид, что Марина пожалела его и просила впредь больше никогда такого не делать. И они долго говорили о звездах и о том, какой большой мир и как много в этом мире интересного.
   Вскоре подул лёгкий ветерок, и Марине стало холодно, и они заспешили в поселок, и Петр хотел прижать Марину к себе и согреть своим теплом, но не решился, боясь, что она опять обидится.
   И они бежали по полю, и над ними смеялись звезды, и им стало тепло и радостно, а в душе у Петра опять запели райские птички, и он хотел спеть какой-нибудь гимн, но побоялся опозориться перед девушкой, ибо знал, что у него нет ни слуха, "ни голоса.
   И потом они оба долго смеялись и дурачились. И Марина вываляла Петра в снегу. И Петр гонялся по полю за Мариной, а когда поймал ее, то опять нечаянно поцеловал и испугался. Но Марина уже сердилась меньше. И потом они вернулись в поселок и прошли по центральной улице под руку, как жених и невеста. Было уже поздно, и весь народ сидел дома у телевизоров, и Петр очень сожалел, что никто не видит его с самой красивой в мире девушкой.
   Марина сказала ему: "До завтра". И Петр хотел ее поцеловать еще раз, но побоялся, что она обидится, и только сказал ей: "До завтра", и пожал руку.
   Марина скрылась за дверью школы, и Петр долго стоял и тихо радовался своему счастью.
   Затем он решил разом покончить со всеми нечестными делами, чтобы завтра, став честным человеком, начать новую жизнь. Он вернулся к своему дому, открыл ворота и сел в кабину грузовика. Машина рыкнула и сердито заворчала. Петр всегда чувствовал настроение своей машины. Когда он переключал скорость, машина лязгнула зубами, и он явственно услышал ее голос: "Опять за старое?"
   – Последний раз. Завязываю, – торжественно пообещал ей Петр.
   Он вывел машину на улицу и подкатил к черному ходу поселковой столовой.
   – Ты почему так поздно? – раздался из темноты ворчливый женский голос. – Промерзла до костей, ожидая тебя.
   Из темноты навеса кладовой пристройки столовой появилась заведующая Ксюша, озябшими руками отперла висячий замок на двери и показала на мешки, которые должны были перекочевать в кузов машины.
   – Грузи живее, – приказала она, – и привези от нее литра четыре самогона, а остальное -деньгами.
   Петр матерно выругался.
   – Слышишь ты, сучье твое вымя, в последний раз еду. И никакого самогона не повезу. Завязываю и тебе советую, пока не поздно, прикрыть свою лавочку. А то увезут тебя в края не столь отдаленные.
   – Дурак! Не каркай, без тебя знаю, как мне жить.
   – Ну-ну, живи, как знаешь, а я в ваши игры больше не играю. Запомни это твёрдо и не обращайся ко мне больше ни с чем. Делаю последний рейс.
   – Молокосос! Тебе нужно еще долго учиться уму-разуму. Только-только в люди начал выбиваться, а уже спекся, сдрейфил.
   – В последний раз еду, слышишь ты, стерва, – прохрипел Петр под тяжестью мешка, – и еду потому, чтобы предупредить ту старую ведьму, чтобы больше на меня не рассчитывала и не трепала языком.
   Петр погрузил мешки с сахаром и пшеницей в кузов. Ксюша передала ему коробку с дрожжами.
   – Ты уяснила? – спросил он, садясь в кабину. – И если что-нибудь услышу от тебя или какую-нибудь гадость задумаешь против меня, так и знай, задавлю, как мокрую курицу, этой самой машиной. Ты меня знаешь.
   Петр захлопнул дверцу, включил зажигание и выжал сцепление. Машина рванулась и понеслась в сторону Омутово.
   – Подонок! Сволочь. Харя невоспитанная, – сквозь зубы цедила ему вслед заведующая столовой Ксюша. – Чтоб тебя на дороге разнесло по косточкам.
   Машина неслась вдоль железной дороги. Навстречу прогромыхал пассажирский поезд. На душе у Петра сделалось погано. "Нет. Все. Завязываю, – твердил он. – Завтра же начинаю новую жизнь. С восходом солнца и начну".
   Машина громыхала на ухабах, мешки подпрыгивали в кузове.

16. Самогоноварение

   Вечером Иван и Сева зашли к Семёнихе проведать, как устроился на новом месте постоялец. Семёниха отвела Христу лежанку в самой дальней и глухой каморке, чтобы он ничего не видел, ничего не слышал и не догадывался о тех темных делах, которые творились в доме.
   Иисус отдыхал, возлежа на своей лежанке, когда оба друга ввалились в Его каморку. Они удивленно осмотрели мрачный закуток, отведенный Христу, что-то вроде чуланчика. Сева присвистнул от негодования.
   – Ты что же, старая карга, человека в конуру упрятала, как собаку? – заорал он на весь дом.
   Старуха ничего не ответила. Не могла же она положить Христа на перины, набитые ассигнациями.
   – Ты хоть накормила его? – поинтересовался Иван.
   Оба они чувствовали себя несколько виноватыми за то, что днем возвели подозрение на невинного человека.
   – А что его кормить-то, – отвечала старуха из кухни, – чай, постоялец за стол мне не платит. Пусть будет благодарен, что хоть переночевать пустила.
   – Вот ведь, старая ведьма, – сказал Сева. – Человек будет работать в нашем колхозе, а она его голодом морит. Ну-ка выставляй на стол живо все, что у тебя есть.
   – Ох, ты! Ах, ты! Раскомандовался, – заверещала старуха. – Иди к себе домой и командуй своей женой. А я тебя сейчас живо спроважу скалкой. Вот Бог, а вот порог.
   В горнице у Семёнихи висели икона и распятие Христа. В душе она была набожной и даже доброй старухой, если дело не касалось наживы. Каждый месяц ездила в церковь замаливать грехи.
   – Слышь-ка, хозяюшка, – уже дружелюбнее сказал Сева, – сегодня вечером председатель обещал зайти к тебе, проведать твоего Жильца. А как он узнает, что ты его даже не накормила, так и прищемит тебе хвост. Вся округа говорит, что ты торгуешь подпольно самогонкой.
   Старуха насупилась, запыхтела, заворчала, но все же поинтересовалась:
   – Что, в самом деле, председатель собирался зайти?
   – Собирался.
   – Так тебе это и сказал?
   – Так и сказал: "Зайду вечером, проведаю цыгана."
   Старуха заглянула в каморку и спросила Христа:
   – Слышь-ка, цыган, есть хочешь?
   Иисус ничего не ответил. Уже вторые сутки у него во рту не было маковой росинки.
   – Накрывай стол, говорят тебе, старая, – сказал Иван. – Да бутылку самогонки не забудь.
   – Так наш председатель не пьет ее.
   – Значит, мы будем пить.
   Старуха вздохнула, смирившись с мыслью о тратах, и пошла на кухню накрывать на стол. Она очень боялась, что председатель откроет ее подпольную лабораторию, которую она вместе с секретом приготовления самогонки получила в наследство от покойного мужа. Муж сгорел от первача, дегустируя по ночам свой божественный напиток.
   Нужно сказать, что самогонка у Семёнихи славилась своим высшим качеством и была вне всякой конкуренции во всей округе. Все пьяницы села и других деревень любили ее, поэтому никто не донес на нее бдительной милиции. А в перине у Семёнихи оседали большие деньги, которые она тратила разве что на закупку нового сырья: сахара, пшеницы, дрожжей.
   Семёниха накрыла стол в горнице. Шел второй день рождения Христова, и под образами горела лампадка. Старуха перекрестилась на икону и пригласила всех к столу.
   Иисус Христос разломил хлебец и раздал по куску каждому. Иван наполнил все стопки самогоном. Иисус отказался выпить, только чуть пригубил. Иван и Сева разом опрокинули свои стаканчики, самогонка с бульканьем, как в воронке, исчезла в их луженых глотках. Семёниха прежде, чем выпить, опять перекрестилась на образа, шепча молитву:
   "Рождество Твое, Христе Боже наш, воссияет мир светом разума, ибо в нем служащие звездам звездою научены Тебе кланяться, Солнцу Правды, и Тебя видеть с высоты Востока, Господи, слава Тебе."
   – Хорош первачок! – крякнул Иван, закусывая соленым огурцом. – Ты что же, старая, веришь в Бога? Богу молишься, а самогонку гонишь, народ спаиваешь и закон нарушаешь.
   – Это мое дело. Не хочешь, не пей, я же тебя не заставляю. Божьи законы я не нарушаю, а дурацкие законы мешают жить нам всем, – сердито ответила Семёниха.
   Чтобы переменить тему разговора, Сева начал говорить о другом:
   – Послушать старых людей, так раньше в деревнях кое у кого в домах нечистая сила заводилась, и кое-кто даже черта видел, а сейчас куда все эти чудеса делись? Я в жизни ни разу ни черта, ни ангела не видел.
   – А зачем тебе видеть черта? – рассмеялся Иван. – Мы сами уже давно чертями стали, в Бога не верим, в церковь не ходим. Правда, иногда Бога боимся, но и черти Бога боятся. Так что черт не только стал твоим другом, но уже давно поселился в тебе. Поэтому мы и перестали замечать чертей.
   – Почему это во мне? – обиделся Сева.
   – И во мне тоже, во всех нас живут черти. Мы стали чёртоподобным народом.
   Семёниха перекрестилась и сказала:
   – Власти сделали нас такими. Нечистая сила правит нами. Я помню, как нашу деревенскую церковь ломали, а молодежь на иконах плясала. Грех-то какой! А сейчас все погрязли в грехах.
   Семёниха опять перекрестилась на образа. Сева с опаской посмотрел на распятие и сказал:
   – Может быть, чёртоподобным народом еще не стали, но вот в язычников превратились. Вот если бы Христос пришел к нам и увидел, какие безобразия творятся на земле.
   – А Он и так видит. Он все видит, – заверила его Семёниха.
   Иисус медленно вкушал пищу, глядя на свое изображение, распятое на кресте, в углу горницы и грустно думал: "Вот уже второй день моего пришествия. Сколько грешников развелось на земле. Трудная миссия выпала на мою долю в этот раз, чтобы наставить всех их на путь истины и подготовить к тяжелым испытаниям. И падет третий Рим, и восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут землетрясения по местам, и гады, и норы, и ужасные явления, и великие знамения с неба. Но мало кто из них думает о своем спасении".
   В дверь постучали, и в прихожую ввалился сторож Кузьмич. Он уже где-то так набрался, что его прогнали с дежурства, подменив напарником.
   – Привет всей честной компании! – заорал он с порога. – Дай, думаю, зайду к Семёнихе проведать, как устроился наш новый цыган.
   – А-а, это ты? – воскликнул Иван. – Садись, так уж и быть, налью тебе стопку.
   Семёниха скривила рот в злой гримасе. "Тоже мне выискался добренький за чужой счет, в чужом доме распоряжается, как в своем", – подумала она, но не сказала вслух.
   Кузьмич бухнулся на стул, приготовленный для председателя, схватил вилку и ловко поддел с блюдца маринованный гриб-волнушку.
   – Ну, как нравится тебе жить у Семёнихи? – спросил Кузьмич Христа. – Я бы у нее до скончания дней жил. А самогоночка у неё, что надо!
   Иван налил ему стопку, которую Кузьмич тут же осушил, крякнул и зажевал маринованным грибом-волнушкой.
   – Семёниха, выходи за меня замуж, – обратился он к старухе.
   – Чего мелешь-то? На кой черт ты мне нужен, пьяница несчастный, – возмутилась Семёниха.
   – По правде говоря, и ты мне не очень нужна, – пьяно засмеялся Кузьмич. – А вот самогоночка твоя мне бы очень пригодилась.
   Иван наполнил всем стопки, но тут опять постучали в дверь. Пришел сам председатель, принес под мышкой валенки для Иисуса Христа. Старуха засуетилась, поставила на стол еще один прибор.
   – Здорово живете, мужики, – приветствовал всех председатель. – По какому случаю пир горой?
   – По случаю рождества Христова, батюшка, – поспешила ответить старуха. – Прошу к столу.
   Председатель оставил валенки у порога, снял шубу и подсел к столу.
   – Кузьмич, это почему же ты не на дежурстве? – уди-вился он.
   – Меня подменил сменщик, очень просил подежурить за него завтра, – врал сторож. – Завтра мы заступим в ночь с Иваном и цыганом.
   – Вот оно что? Цыган будет с вами только до вечера, у него есть для охраны другой объект.
   – Знаю, знаю, – поспешил ответить сторож.
   Трудовая дисциплина в колхозе здорово хромала. Иван налил председателю стопку самогонки.
   – Ваше здоровье, матушка, – сказал председатель и одним махом осушил стопку.
   Здоровье у Семёнихи было отменное. Она не пила самогонки. Капли в рот не брала.
   – Какая вкусная водочка, – похвалил председатель, закусывая.
   – Товарищ председатель, мне нужно будет завтра съездить в город за запчастями ко второму комбайну, – сказал Сева.
   Он тоже врал, ни за какими запчастями ехать он не собирался.
   – К ночи-то вернешься или нет? – спросил Иван как заинтересованное лицо.
   – Кажись, не вернусь. Заночую в городе.
   Иисус посмотрел на всех долгам, испытующим взглядом.
   – Как вам у нас нравится? – спросил председатель у Христа.
   И сказал Христос следующие слова:
   – Хорошо Дух Святой сказал отцам нашим через пророка Исайю: "Пойди к народу сему и скажи: слухом слышите и не уразумеете, и очами смотреть будете, и не увидите; ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их". Итак, да будет вам известно, что спасение Божье послано язычникам: они и услышат.
   Когда Он сказал это, на миг за столом воцарилась гробовая тишина. Сидящие за столом воззрились на Христа, даже пьяный Кузьмич перестал жевать.
   – Послушай, цыган, – дыхнул он перегаром в лицо Христа, – что ты наводишь тоску за столом? Погадал бы нам лучше. Скажи, что нас ждет в будущем.
   – Что посеете, то и пожнете, – молвил Христос.
   – Нет, ты скажи прямо, – настаивал Кузьмич. – Или цыгане уже разучились гадать?
   – Третий Рим рухнет через четыре года, но за полгода до этого падет Власть Нечистой Силы. Затем разделенный Рим воскреснет в форме унии, и с выступлением короля нарождающегося Рима Я вновь приду к вам, и произойдет вознесение христиан на небеса, и миллионы людей мгновенно исчезнут с лица земли, и мертвые во Мне воскреснут прежде, и если вы останетесь в живых, настанет семь лет страшной муки. И в конце этого тысячелетия Я приду, чтобы судить вас. Смотрите же за собой, чтобы сердца ваши не отягощались объедением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы этот день не застиг вас внезапно. И будет конец света. И после этого воцарится Мое царствие на земле на тысячу лет.
   После такого пророчества никто не проронил ни слова. Возможно, впервые люди задумались над своим образом жизни. Председатель хотел возразить Христу, привести свои веские аргументы, но побоялся, что слова прозвучат, как трескучие фразы, потому что будут исходить не из души. И подумал он: "В этом цыгане есть что-то такое, что заставляет внутренне содрогнуться. Как будто он видит тебя насквозь и читает твои мысли. Бесовская сила".
   За столом установилась гнетущая тишина. Как будто двухпудовые гири повисли на сердце у каждого. В эту минуту люди физически ощутили тяжесть своих грехов. Затем Иван и Сева, как по команде, набросились на закуску, и только слышен был звон их вилок и хруст челюстей.
   – Да кто ты такой, чтобы делать такие пророчества? – возопил пьяный Кузьмич.
   Иисус молчал. Он больше не хотел говорить и думал, глядя на распятие в углу комнаты: "Они отреклись от Меня. Зачем открывать им Своё имя." Затем Он встал и ушел в свой закуток.
   Старуха крестилась. Все сидели за столом, не шелохнувшись, как будто услышали свой смертный приговор.
   – Да-с, – протянул председатель, вставая из-за стола. – Невеселый получился разговор.
   Он направился к двери и стал натягивать шубу.
   – Эти валенки я принес ему, передашь, – сказал он, обращаясь к старухе. – А вы чтобы завтра все были на работе. Кончайте пьянку. Возьмусь я за вас, наконец. Наведу дисциплину в колхозе.
   О, если бы ангел мог тихонько шепнуть ему на ухо: "Поздно, дружок".
   Председатель вышел в сени и хлопнул за собой дверью. За ним один за другим ушли все заблудшие овцы. Старуха, убирая посуду, с опаской поглядывала в сторону закутка, где почивал Христос, и думала: "Черт лохматый, каких страстей наговорил на ночь, глаз не сомкну от страха".
   А Иисус лежал в темноте и долго смотрел перед собой в необозримые дали пространства сквозь крышу дома, туда, где в высоком звездном небе находилась обитель Разума и Его Отца Бога.
   Глубокой ночью к дому Семёнихи подкатил грузовик Петра. Петр старался не шуметь, выгружая мешки для бесовского зелья Семёнихи, но Иисус умел слушать сквозь стены, и он жалел Петра, потому что знал, что Петр пройдет сквозь испытания во имя искупления своих грехов.

17. Расплата за левый заработок

   Петр, разгрузив машину, получил деньги и наотрез от-казался везти самогонку заведующей столовой.
   – Хватит с меня, старая ведьма, – сказал он, – выхожу из вашей чертовой компании. Надоело. Поищите кого-нибудь другого для ваших темных делишек.
   – Да как же, миленький Петенька, мы будем без тебя? – запричитала Семениха. – Кто же будет возить продукты для моей печки?
   – Чёрт-батюшка, старая. Обращайся теперь к нему. Он привезет тебе продуктов для твоей печки на своем огненном тарантасе, а еще немного серы, чтобы испечь тебя заживо в твоем адском погребе.
   Семёниха держала в трясущихся руках стакан с самогоном "для согрева". Самогон плескался ей прямо на валенки. "Накаркает мне беду", – думала она и крестила живот под шалью.
   – Ну-с, выпей-ка я за окончание этих жульнических дел и за то, чтобы тебя славно поджарили черти на сковороде, – сказал Петр, беря у нее из рук стакан с самогоном.
   Он в несколько глотков выпил его содержимое, вытер губы рукавом. Водка сразу же растеклась по жилам, согревая тело живительным теплом. На душе сделалось спокойнее. Впереди его ждало возвращение к честной жизни, в которую уже вошла и осветила путь самая замечательная в мире девушка Марина.
   Петр повеселел, садясь в машину, крикнул старухе:
   – Прощай, мамаша, не поминай лихом. И кончай с этими темными делами.
   Он выехал на дорогу и погнал машину в свой родной поселок, туда, где жила его самая близкая сердцу мечта. Он спешил вырваться из этой ночной тьмы навстречу утреннему свету, из своего темного прошлого в свое Светлое Будущее. Машина неслась, почти не касаясь колесами дороги. Она летела, как космический корабль под сияющими звездами, среди звезд, держа курс на только что загоревшуюся над его родным поселком новую звезду, звезду Надежды.
   Петр вырулил на дорогу, идущую вдоль железнодорожного пути. Он ехал так быстро, что нагнал и перегнал пассажирский поезд, прибывающий на станцию в 2.11 ночи. Не доезжая двух километров до поселка, он выскочил на дорогу, ведущую от станции к поселку, но скорость движения была столь высокой, что он не смог вовремя вывернуть руль, не справился с управлением. Машина зацепила правым колесом сугроб, развернулась и на всей скорости врезалась в кювет, перевернувшись на бок. Стёкла вылетели, фары погасли. Машина лежала на боку мертвая, недвижимая. В поле стояла тишина. И только звезды далеко в небе мирно мигали, посылая свой свет из далеких глубин Вселенной. Все они остались безучастными к трагедии, разыгравшейся на маленькой пылинке, именуемой Земля.
   Через пятнадцать минут после аварии со станции проехал дребезжащий на ухабах старичок-автобус 1937 года рождения. Он остановился перед перевернутой машиной, и если бы мог, то осуждающе покачал бы головой.
   Водитель автобуса и трое пассажиров вытащили окровавленного, бесчувственного Петра из изуродованной кабины и отвезли в поселковую больницу.
   Когда Петр очнулся, то увидел сидящего перед ним на стуле старшину милиции Потапова. Он только что сменился с ночного дежурства и, так как машина разбилась вблизи станции во время его дежурства, должен был составить протокол о происшествии и допросить водителя.
   – Ну что, герой, рассказывай. Куда ты ездил ночью на государственном транспорте? – начал Потапов, доставая из планшета блокнот.
   – Старшина, не губи, – слабым голосом произнес Петр. – Только-только начинаю новую жизнь.
   – Вижу, что начинаешь эту новую жизнь с мучениями, – пошутил Потапов. – Как случилась авария?
   – Занесло на повороте при въезде с трассы на поселковую дорогу.
   – Это я понял по следу. Превысил скорость?
   – Было немного, – чистосердечно признался Петр.
   – В твоей крови обнаружены остатки алкоголя. Возвращался, наверное, от какой-нибудь бабы?
   В эту минуту Петр почувствовал резкую боль в левой ноге. Шутка ли, два открытых перелома. Он застонал от боли.
   – Ладно! Ладно! Лежи спокойно, – удержал его движение Потапов.
   – Не шевелись.
   За все свои грехи Петр был наказан сполна.
   – Будешь отвечать за разбитую машину по всей строгости.
   – Буду, старшина родненький, только прошу тебя, не высказывай своих предположений Марине.
   – Какой еще Марине?
   – Нашей новой учительнице.
   Тут в комнату вошла медсестра и сказала, что к больному пришла девушка.
   На пороге появилась Марина, в глазах у нее стояли слезы. Старшина встал со стула и уступил ей место. Выходя в коридор, он мысленно выругался: "Ублюдок несчастный. Такая бравая дивчина за ним бегает, а он, поганец, таскается ночью по окрестным деревням, отбивает баб у мужиков, а еще хуже, портит девок. Кобель ненасытный".
   Марина опустилась на стул рядом с кроватью, на которой лежал весь забинтованный Петр, и заплакала.
   Петр рассказал ей все, как на исповеди, как случилась авария, и почему он ездил ночью, и сообщил ей, что начинает новую жизнь. Он не мог ей лгать, не имел на это права. И Марина простила ему. Повинную голову меч не сечет. И Петр плакал в кроватке, как маленький мальчик, и в нём зарождалась новая, чистая, младенческая душа, готовящаяся для Большой и Честной Жизни.

18. Вера в городское счастье

   Над селом Омутово поднималось позднее зимнее солнце. Все трудоспособное население села, включая детей, приступило к исполнению своих гражданских обязанностей. Дети зубрили в школе алгебру, тригонометрию, историю, химию; взрослые выгребали навоз со скотного двора, доили коров, кормили кур, ремонтировали технику. Сам Иисус Христос топил печи, снуя взад и вперед между коровником и теплицей. День начинался ветреный, и тепло быстро улетучивалось сквозь щели обветшалых построек.
   Обычно все живое в селе просыпается с первыми лучами солнца, пробуждаются также и надежды в сердцах людей. Солнечный свет, освещая реальность, порождает иллюзии. А наша жизнь, как известно, направлена от реальности к иллюзии.
   Большим иллюзиям был подвержен Сева. Его, как магнитом, тянуло в город. Еще бы, город представлялся ему местом таких возможностей, где можно было проявить себя в полную силу. И он уже начинал понемногу проявлять себя. Во всяком случае, там у него появилась привязанность – пассия, заведующая складом, черноокая красавица. Сева уже давно охладел к своей собственной жене и мечтал построить в городе новую жизнь. А что? Чем он хуже других? У Севы, нужно оказать, были золотые руки. Стоило ему прикоснуться к мертвой технике, как она оживала. В автосервисе ему бы цены не было. Сева считал, что его переезд в город – дело времени. Впрочем, одной ногой он уже стоял в городе, а другой все еще продолжал топтаться в деревне. Была у него еще одна женщина, заведующая столовой Ксения в поселке близ станции. Но это было его давнее увлечение, уже успевшее порядком надоесть, так себе, промежуточный пункт между деревней и городом.
   Серебрились покрытые инеем верхушки огромных сосен. Сева вел свой "москвич" проселочной дорогой, направляясь к станции. Через полчаса он будет уже в поселке, оставит машину во дворе дома Ксении, пересядет в электричку и к полудню приедет в город. Там он зайдет к ней на работу, подарит золотые серьги, намекнет ей на скорую перемену в своей жизни, а ночью…
   Сева мечтательно закрыл глаза, но тут же их открыл, так как вел машину.
   Сева вспомнил темные глаза городской красавицы, которые так и затягивали в себя своей глубиной, как в омут, ее полные и всегда свежие губы, сладкие, как персики, ее упругие груди и широкие бедра. От этой картины у Севы защекотало в нижней части тела. Он прямо-таки млел от ожидания приятных ощущений.
   Нет, нужно решительно подумать о своем будущем. Развод с женой, раздел имущества. Дом, разумеется, останется ей, машину он возьмёт себе. А больше ему ничего и не нужно. Пусть жена киснет в этой дыре, а с него достаточно, он будет жить в городе. В город! Быстрее в город!
   Сева прибавил газу, машина выскочила на широкий простор колхозных полей. Снег сверкал в лучах солнца, легкие снежинки искрились, падая на ветровое стекло машины. Время от времени Сева включал дворники.
   Дорога приблизилась к железнодорожной насыпи. В сторону города прогромыхал состав с цистернами.
   Все везут в город. Нефть, уголь, продукты. И все там производят. Ну, не райская ли там жизнь? И все бегут в город, скоро в деревнях никого не останется. Не он первый, не он последний. Сама жизнь устремилась в город. Эпоха! Там люди не знают ни забот, ни хлопот, ни с отоплением, ни с водой. И кино, и театры, и рестораны – все, что угодно. Никто не думает о том, как провести свободное время. Куда захотел, туда и пошел. Все у них есть, катаются, как сыр в масле.
   Так думал Сева, направляясь к станции. Он верил в свое городское счастье. Иллюзии, иллюзии, кругом одни иллюзии.

19. Неожиданно свалившееся богатство

   В полдень Павел получил в банке свой лотерейный выигрыш. Уже второй день он ходил сам не свой. Шутка ли, такая куча денег свалилась на него нежданно-негаданно.
   Павел стоял у входа в банк, придавленный свалившимся счастьем, и не знал, что ему делать со свертком, где были упакованы заботливым кассиром пачки новых ассигнаций. Он еще долго бы так стоял, если бы не заметил своего друга, который старался бочком, незаметно проскользнуть мимо него в двери банка.
   – Чубов, постой, постой! – заорал он. – Я хочу отдать тебе долг.
   Чубов от неожиданности остановился. Он ушам своим не верил. Этот забулдыга-пьяница заговорил о возвращении долга? Чудно. Чубов подозрительно посмотрел на однокашника. Павел стал разворачивать сверток, и из него выпало на пол несколько пачек ассигнаций. Чубов глазам своим не верил.
   – Неужели банк ограбил? – изумился он.
   – Выиграл в лотерею.
   – Не может быть, – Чубов был потрясен до глубины души. – Везет же дуракам!
   – Но-но, ты полегче на поворотах. Кто это дурак?
   – Сколько выиграл-то?
   – Двенадцать тысяч.
   – И все получил?
   – А как же.
   – Ну и дурак, – произнес Чубов. – Не мог мне сказать о выигрыше? Отдал бы мне лотерейный билет, я тебе за него заплатил бы пятнадцать тысяч.
   – Врешь. Зачем тебе это нужно?
   – Я вижу, ты и впрямь дурак.
   Павел засопел, обиделся. Он отсчитал из пачки двести восемьдесят рублей и протянул Чубову.
   – Значит, можно тебя поздравить, – сказал Чубов, беря деньги. – Становишься богатым человеком.
   – Могу пригласить в ресторан. Отпразднуем, – важно произнес Павел.
   – В таком-то виде?
   – А что?
   Павел посмотрел на свое дрянненькое пальто с засаленными рукавами и стоптанные ботинки.
   – Да уж очень все будет выглядеть подозрительно, – сказал Чубов, – особенно, когда ты в этом рванье станешь платить за меня в ресторане. Наверняка, подумают, что ты кого-то пришил, и еще меня потянут на разбирательство. Вот что, дружище, раз ты разбогател, тебе нужно непременно хорошо одеться.
   – Это можно, – вздохнул Павел, потому что мечтал с детства хорошо одеваться.
   – Но где можно купить хорошую одежду? В магазинах-то нет ничего.
   – Этому горю я могу помочь. Правда, придется немного переплатить.
   – За мной не станет.
   – Вот что, дружище, подожди меня немного, я улажу свои банковские дела, и мы съездим в одно место.
   – Заметано.
   Поднимаясь по широкой мраморной лестнице, Чубов лихорадочно соображал: "Ну, как не воспользоваться случаем, когда само провидение посылает этого дурака в мои руки. Вон он внизу, ждет меня, протяни руку и возьми. Не я, так другой обчистит этого простофилю за два дня. Нет, такой случай упускать нельзя".
   Поднявшись на второй этаж. Чубов первым делом позвонил своей подруге по тайным операциям и дал ей подробные указания. Затем, уладив свои дела в банке, спустился к однокашнику.
   – Едем на базу, – сказал он. – Там я тебя приодену. Друзья, как в старые добрые времена, вместе вышли из здания госбанка и направились к личному автомобилю Чубова.
   – Это твоя машина? – удивился Павел, разглядывая "Волгу".
   – Нет, – ответил Чубов, – это машина жены, я вожу по доверенности. У меня нет машины, но могла бы быть с твоей помощью, если б ты не обменял лотерейный билет на деньги.
   – Неужели тебе так сложно достать машину?
   Чубов посмотрел на однокашника, как на дикаря с острова Пасхи, и покачал головой.
   – Ты и впрямь болван неисправимый. Мне ничего не сложно достать в этом мире. Если хочешь луну, только шепни мне, так и быть, достану тебе кусочек ее. Но меня ужасно раздражает, когда кто-нибудь, подобно тебе, начинает считать деньги в моем кармане. Вот такие дела, дорогой. Денег у меня – куры не клюют, а приходится корчить из себя нищего. Такова наша поганая действительность.
   Машина неслась по улицам города.
   – Стало быть, эти деньги заработаны нечестным трудом, если ты их прячешь.
   – Какой догадливый, подумать только! Не всем же везет в жизни, как тебе, дураку, приходится напрягать свои серые клетки.
   У Чубова все было предусмотрено на любой, даже критический случай жизни. Машина принадлежала жене, дача и кооператив были записаны на дочь, сыну только что исполнилось шестнадцать лет, но он уже готовился получить свою долю огромного наследства. Сам Чубов старался не иметь много личных дорогих вещей. В жизни все может случиться, тем более, когда над головой постоянно висит Дамоклов меч в виде закона, готовый в любую минуту опуститься на голову.
   Однокашники подъехали к базе, которая находилась в центре города в совсем неприметном месте. Никогда не догадаешься, что здесь находится база. Кругом жилые дома – и вдруг оазис изобилия. Друзья подошли к черному ходу, и Чубов постучал условленным знаком. Дверь отворилась, открыв вход к сокровищам Али-бабы и сорока разбойников.
   В первую минуту Павел зажмурился от ослепительно яркого света, а во вторую минуту протер глаза, чтобы удостовериться в том, что видит явь, а не сон. Это был сущий рай. Чего только там не было, и все блестело и переливалось в лучах ламп дневного свечения. Хранительница сокровищ черноглазая Клавдия приветствовала гостей широким жестом, предлагая вступить в сказочный мир вещей.
   Здесь находилась одежда со всего мира: итальянские джинсы, турецкие дубленки, английские галстуки, голландские рубашки, японские ботинки и даже новозеландские виски. У Павла глаза разбегались от такого изобилия.
   – Что прикажете? – улыбаясь, спросила красавица. – Лисью шубку или предпочитаете турецкую дубленку?
   – Не стесняйся, – подбадривал друга Чубов, – не за-бывай, что ты стал богатым человеком.
   Потрясенный Павел опустился на кушетку. Его не дер-али ноги. Клавдия достала из коробок с иностранными этикетками тонкое нижнее белье, мужские сорочки, сняла с вешалки несколько клубных фирменных блейзеров, замшевых костюмов и кожаных пиджаков. Все это великолепие должен был примерить Павел и выбрать по своему вкусу, как за границей. Что это, сон или сказка? Проникновенный взгляд красавицы ласкал новоиспеченного счастливчика и как бы говорил ему: "Ну, какой же ты хорошенький в этом новом одеянии! Просто залюбуешься. Только вот жаль, что у тебя чёрствое сердце, и ты не видишь, что нравишься женщине." Красавица даже вздохнула.
   Ну, конечно же, Павел видел все, что выражал взгляд красавицы, и сердце его таяло, как мороженое, обласканное теплыми лучами солнца.
   Через десять минут примерки костюмов Павел влюбился по уши в черноокую Клавдию. И, казалось, попроси она у него сейчас сверток за один поцелуй, он оставил бы его, не задумываясь. Уж такая была у Павла душа, скроенная из материала самого возвышенного качества. И Клавдия говорила ему приятные слова, и он, как молодой теленок, сопел и краснел, и ему было трудно отвечать ей, так как у него сильно билось сердце и тряслись руки, застегивая ширинку новых штанов. Чтобы не смущать его, Клавдия отошла к Чубову. И Чубов шепнул ей, чтобы она не забыла пригласить его к себе домой.
   А когда Павел вышел из-за ширмы, весь разодетый, как принц и писаный красавец, Клавдия предложила отметить у нее дома этим вечером появление на свет нувориша. Чубов с энтузиазмом поддержал ее, и, хлопнув Павла по плечу, подмигнул, и шепотом добавил, что он понравился девушке. И Павел покраснел уже в который раз после того, как переступил порог этой сокровищницы.
   Чубов назвал Клавдию девушкой, и даже хотел назвать ее "честной девушкой", но эти слова как-то не посмели сорваться с его губ. Всему есть предел. Клавдия уже давно не была девушкой и уже давно знала цену своей красоте. В ее ослепительной улыбке таилась порочность, видимая невооруженным глазом. Но Павел не замечал этого, он был слеп, как котенок, и видел перед собой только обворожительную женщину и все. Он заплатил за одежду, переплатив всего сорок процентов комиссионных, и с узелком старых вещей, как свежеотутюженный, но не побритый манекен, стоял и обалдело таращил глаза на Клавдию.
   Она повела его к черному ходу, а Чубов крикнул вслед: "До вечера не пропей деньги", чем больно ранил друга в самое сердце. Кричать подобное перед королевой красоты… Клавдия проводила Павла через лабиринт коридоров на улицу и, прощаясь, написала на товарном чеке свой адрес. Передавая, загадочно улыбнувшись, сказала:
   – Жду вечером ровно в семь часов с букетом цветов и бутылкой шампанского.
   Сказав это, она затворила на железный запор дверь, ведущую в волшебный мир сказки. И Павел долго стоял перед этими железными дверями, очарованный, боясь подумать, что все это с ним произошло наяву, а не во сне. Но пальто на нем было с фирменной этикеткой, ботинки японские, шарфик английский, и держал он в руках узел со старым рваньем. Нет, это был не сон, а трансценденция, которая вводила его в новое жизненное измерение.

20. Любовь на складе

   В то время, как Клавдия вела Павла к черному ходу, Чубов сел на кушетку, достал сигарету и собрался было закурить, но вспомнил, что находится на базе, где курить категорически запрещалось. Он смял сигарету и сунул в карман пальто.

   Пока все шло хорошо, но детали нужно было продумать до мельчайших подробностей. В народе бытует поговорка: "Чем толще, тем прочнее." Чубов же считал все наоборот: чем тоньше, тем надежнее. Чем больше вникаешь в подробности, тем прочнее становятся гарантии успеха любого начинания.
   Так, сидя на кушетке и подперев голову рукой, он ко-пался в хитросплетениях мысли, когда появилась Клавдия.
   – Ну и привел же ты мне болвана, – прозвучали ее первые откровения.
   – Погоди, погоди, – остановил ее жестом Чубов. – Все деньги, которые мы из него вытянем, будут твои.
   – Нужны мне его деньги, у меня самой их куры не клюют. Буду я из-за денег с этим болваном дурочку корчить. Был бы хоть приятной наружности, а то пентюх пентюхом и рожа отвратительная.
   – Согласен, но сейчас речь идет о более важных делах.
   – О каких же, если не секрет? – Клавдия состроила ироническую гримасу.
   – О нашей с тобой безопасности, если хочешь знать.
   – Что ты такое говоришь? Да на его роже вся его сущность написана. Стоит ли перед ним так стелиться?
   – То-то и оно, что стоит. То, что он болван, это очень хорошо, и пока нам на руку, а то, что не красавец, потерпи. Его деньги меня не интересуют, впрочем, попутно можно из него их вытрясти. Сегодня же вечером он проиграет их мне в карты. Но это неважно. Важно другое, о чем нам следует вместе с тобой поразмыслить.
   – В чем дело?
   – Я не смог тебе всего сказать по телефону. Дело в том, что в прошлый раз при встрече он пытался меня I шантажировать, притом наговорил мне таких вещей, от которых у меня все внутри похолодело. Попади хоть часть того, что он мне тогда сказал, в уши следователю, суда нам с тобой, Клавочка, не миновать.
   – Что же он такое сказал? – в голосе красавицы слышалась тревога, хотя внешне она казалась спокойной.
   "Завидная выдержка, – подумал Чубов. – Вот что значит школа торговли".
   – Он рассказал мне такое, что стань это известно еще кому-нибудь, вся моя подпольная империя вместе с твоим королевством рухнут, как карточный домик. И так как мы повязаны одной веревочкой, то последуем в места, не столь отдаленные.
   – Что он такое знает?
   – Он знает всё о наших с тобой делах.
   – От кого?
   – Я бы это и хотел узнать.
   Только сейчас в глазах Клавдии блеснули искорки страха.
   – И потому, милая, постарайся его обворожить. Мы будем стелиться перед ним до тех пор, пока не узнаем, откуда он получил эти сведения и работает он против нас один или с компаньонами.
   – Что я должна делать?
   Чубов подошел к Клавдии, взял ее за талию и притянул к себе.
   – Ну, будь умницей, ты же знаешь, что нужно делать в таких случаях.
   Клавдия отстранилась от него и почти с ненавистью посмотрела ему в лицо.
   – Это мерзко, если хочешь знать. Он даже мне не нравится. Он отвратителен.
   – Понимаю, – произнес Чубов, притворно опустив глаза.
   – Ничего ты не понимаешь, – взорвалась Клавдия. – Для того, чтобы это понимать, нужно быть женщиной.
   – Это все только эмоции, – ответил Чубов примирительно. – А мы с тобой прежде всего деловые люди. Я бы мог ему подставить кого-нибудь из молодых девочек, но ты же понимаешь, что в этом деле никому доверять нельзя. Только ты и я, мы вдвоем должны распутать этот сложный узел.
   Он опять приблизился к Клавдии и обнял ее за плечи.
   – Ну, не будь букой. Не сердись. Это тебе не идет. Клавдия молчала, но уже не отстранялась от Чубова.
   – Вот и умница, – похвалил ее он. – Возьми его в оборот, узнай, откуда он получил все эти сведения, работает он один или с кем-то. Одним словом, постарайся вытянуть из него все, что можно. Я его знаю по школе, когда он увлекается, то теряет голову, тебе не составит большого труда его расколоть. Да ты прекрасно умеешь это делать, чего мне учить тебя, ты не новичок в таких делах.
   Чубов чмокнул в щеку Клавдию, прижал ладонями ее упругие груди и поцеловал взасос. Он стал целовать ее в шею, в подбородок, в разрез платья груди, все ниже и ниже пригибая ее к кушетке.
   Клавдия была слабой женщиной, она как бы нехотя уступала, почти не сопротивляясь, только шептала, как маленькая девочка: "Не надо. Не здесь, не хочу сейчас." Чубов ей нравился и как мужчина, и как личность. Она готова была пойти с ним хоть на край света, в огонь и в воду. И она таяла от его ласк. Чубов опрокинул ее на кушетку и поспешно стал расстёгивать ширинку штанов.
   – Ты с ума сошел, – воскликнула Клавдия. – Забыл, что мы находимся в государственном учреждении.
   – Какая разница?! – воскликнул Чубов. – Ведь дверь заперта.
   Он быстро скинул брюки и набросился на Клавдию. И-о-го-го! Понеслись скачки с препятствиями. И красивые дорогие вещи молча взирали на бесплатный спектакль, разыгрывающийся на кушетке, со всеми демонстрациями французской любви.

21. Дорожное знакомство

   Поезд уносил Севу обратно в деревню. Не сказать, что он возвращался из города не солоно хлебавши, какое-то удовлетворение он получил, а вот свою городскую пассию не застал дома, исчезла куда-то в неизвестном направлении.
    "Не беда, – думал Сева,– переночую у Ксении, а к вечеру вернусь в город. Задержусь на пару деньков. Работа не волк, в лес не убежит."
   Но, как говорят в народе, человек полагает, а Бог располагает.
   Кто-то из великих писателей сказал: "Жизнь, как поезд, одни в него садятся, другие выходят".
   Солнце за окном садилось. Деревни, леса, овраги, встречный поезд, полустанок, разъезд, поля, столбы, столбы, столбы… Все проносилось мимо. Быстро наступали зимние сумерки. В вагоне зажгли свет. На ночном небе Творец тоже зажигал вечные светильники-звезды. Сева смотрел сквозь стекло, слабо отражающее внутренний свет электрички, ввысь, в ночное небо, где загорались бесконечно далекие миры.
   Вон там, далеко-далеко, сияет одинокая звездочка. Она ярче всех.
   Поезд мчится, а она стоит на месте, столбы проносятся, а звезда неподвижна, как сама вечность.
   И вдруг в душе Севы зажегся волшебный фонарь. Он осветил его внутренним светом, и сквозь прозрачную оболочку этого фонаря виднелись вечные символы Вселенной, крупицы истины, озаряющие мерцающими зарницами его несовершенный разум. Воистину, в жизни наступают такие минуты, когда заурядный механизатор вдруг превращается в незаурядного философа.
   И Сева подумал: "Кто я? Песчинка этого мира, слепок Вселенной в миниатюре, комочек, способный своим разумом охватить этот огромный мир. Что я? Краткое мгновение в быстром беге времени. Я – маленькая песчинка, влекомая в неизвестность временем. Я – это я. А движущийся поезд – это время. Остановка подобна смерти, исчезновению. Сошел человек с поезда, исчез в темноте небытия. Может быть, он где-то и живет, бредет себе в ночи по темной тропинке, но для меня, едущего в этом поезде, он уже исчез, ушел в небытие. И если сам останешься на месте, то будешь нестись с этим миром, а если сойдешь на своей или на чужой станции, то мир унесется дальше, а где окажешься ты? Поезд исчезнет во мраке ночи, а ты одиноко, озираясь по сторонам, будешь брести в темноте и искать далекий огонек, способный указать тебе путь. А вдруг этого огонька нет, что тогда?"
   Симпатичная девушка, сидящая у окна напротив Севы, пожала плечами и ответила:
   – Значит, можно считать, что вы заблудились, а может быть, и умерли.
   Только сейчас Сева понял, что рассуждает вслух. Но это его нисколько не смутило, а наоборот, подстегнуло поделиться с внимательной слушательницей такими мыслями, которые ни разу не приходили ему в голову.
   – Но в таком случае, если мир проносится мимо, нужно мчаться за ним, стремиться как можно быстрее сесть в этот поезд, чтобы не отстать от жизни. Все мы – движущиеся молекулы, никто не может оставаться неподвижным, разве что далекие звезды и мертвецы. Когда человек не поспевает за движением всех, он становится несчастным. И в нашем мире могут оставаться на месте только сиятельные звезды очень большой величины и значимости, подобно генсекам и академикам. Только две эти категории и могут быть счастливыми.
   Сева пока еще не знал, что существует еще один путь к счастью, по которому шел Котя, величайший философ современности.
   – Кто вы? Преподаватель философии? – спросила девушка.
   – Совсем нет, – ответил Сева. – Обыкновенный механизатор из села Омутово.
   Впервые в жизни Сева сказал правду о себе незнакомой девушке.
   – А я неделю назад устроилась в универмаг продавщицей, – представилась она.
   Так состоялось их историческое знакомство. Вот они, хитросплетения судьбы, подстерегающие нас в самом неожиданном месте. Ни Сева, ни симпатичная девушка, которую звали Магда, не подозревали, что судьба свяжет их тугим узелком в будущем.
   Сева говорил еще долго и очень интересно, сам удивляясь своему красноречию.
   Когда поезд приблизился к станции, оба приятно поразились, что сходят вместе.
   Ступив на перрон, Магда вспомнила, как всего три дня назад здесь, на этом месте, из-за нее подрались двое поселковых парней – Петька и Васька Сорокин. Вот дураки. Но подобного рода события приятно щекотали ее самолюбие. Магда считалась первой красавицей в поселке, звездой первой величины. В городе ее красота растворялась и бледнела на фоне более ярких звезд. Поэтому ее так тянуло в родной поселок.
   Вместе они доехали до поселка на стареньком автобусе 1937 года выпуска. Жаль было так быстро расставаться, но зачем мозолить глаза знакомым. В поселке совсем другие нравы, не то, что в городе, сразу осудят.
   И Сева протянул ей руку на прощание:
   – До встречи!
   – До встречи, – ответила она, вложив свою маленькую ладонь в его грубую ручищу.
   – Но где? И когда?
   Конечно же, в городе. Если он захочет ее найти, то это очень просто сделать. Он знает, где находится универмаг.
   И они разошлись в разные стороны и два раза одновременно оглянулись, улыбнувшись, как старые добрые знакомые.
   Вот так рождается новая симпатия, грозящая перерасти в привязанность. К человеку в душу вначале закрадывается тревожное волнение от одного только приятного воспоминания. Не успеешь оглянуться, оно уже обрело форму магнитного притяжения, а там чувства совсем выходят из повиновения, так и мучают, так и мучают душу необходимостью видеть предмет своего обожания.

22. Возвращение красавицы в деревню

   Магда пробыла в родном доме не более четверти часа. Отец и мать, увидев ее на пороге, изумились и воскликнули в один голос:
   – Что стряслось, Магдочка?
   – Ничего не стряслось, просто соскучилась по вас и вот решила навестить.
   – А как же работа?– Уеду завтра утром семичасовым. Как раз успею на работу.
   Она чмокнула мать в щеку, отца в лысину. Как приятно ощутить запах родного дома. В большом городе все запахи перемешаны, почти неуловимы. Город пахнет бензином, чуточку косметикой и какой-то отвратительной химией. В поселке каждый дом пахнет по-своему, а родительский дом имеет свой, ни с чем не сравнимый запах.
   Магда быстро перекусила. Она ела совсем мало, как птичка, но узнав новость, что Петька попал в больницу с переломанными ребрами и ногами, выскочила из-за стола и помчалась в больницу. Мать также сказала, что у Петьки завелась краля из города, но Магда не поверила. Как мог он променять ее, Магду, на какую-то кралю? У Магды скорее родилось чувство собственничества, чем ревность, и еще была задета ее женская гордость.
   У столовой она столкнулась нос к носу с Васькой Сорокиным. Тот оторопел, увидев ее.
   – Магда? Ты приехала?
   – Как видишь.
   Она хотела пройти мимо, но Сорокин заступил ей дорогу. Ему казалось, что сейчас, когда Петр устранился, он имеет на нее полное право.
   Ты куда?
   – В больницу.
   – Погоди, не ходи туда, – нахмурившись, произнес Васька.
   – Это почему еще? – вызывающе спросила Магда.
   – Там у него сейчас эта, как её, учителка из города. Она каждый вечер приходит к нему.
   Магда от досады закусила губу.
   – И что же она, красивая?
   – Очень. Все парни так и увиваются вокруг нее.
   Это был для Магды, как говорят боксеры, удар ниже пояса.
   – А ты что же отстаешь?
   – Я хотел бы с тобой…
   – Чего-чего ты хотел? – не дав докончить фразу, оборвала Магда. – Больно много вас таких охочих.
   Васька стоял, потупившись, глядя себе под ноги.
   – И что же она, красивее меня?
   – Чем-то красивее, – простодушно признался Васька.
   – Ну и катись от меня колбаской! – зло выкрикнула Магда. – Кретин недоразвитый. Чтобы не смел подходить ко мне! Ненавижу!
   Она топнула ножкой, повернулась на каблуках и удалилась прочь походкой королевы. А Васька Сорокин остолбенело хлопал глазами и не мог уразуметь, чем это он так ей досадил.
   И в самом деле, болван. Разве говорят такие вещи девушкам.

23. Мысленный подмен женщины

   Ксения была приятно поражена, когда узнала, что Сева решил заночевать у нее. Уже давно он не баловал ее своим вниманием.
   Стол ломился от угощения, но Сева ел без видимого удовольствия. В душу закрадывалось какое-то тревожное предчувствие.
   Чтобы отогнать неприятные мысли, он попытался настроить разговор на тот философский лад, который так удачно представил его очаровательной продавщице универмага в вагоне. Но то ли его покинуло вдохновение, то ли объект уже не трогал потаенных струн его души, а может быть, просто нарождающийся в нем философ неожиданно скончался, но только светившийся внутри его фонарик потух, и мерцающие зарницы больше не озаряли его несовершенный ум искорками вечных истин. Тык-мык, и философских рассуждений не получилось. У Севы пропал всякий аппетит.
   Поели и сразу же легли спать. Сева долгое время не мог возбудиться. К Ксении он уже давно начал остывать, и в этот вечер, глядя на ее полное, как луна, лицо на подушке, он понял, что и эта струна уже не звучала. Он потушил ночную лампу и попытался представить в темноте образ очаровательной продавщицы. Магда! Какое странное для Сибири имя, глаза, как две блестящие черносливины, стройные ноги, фигурка. От одного этого воспоминания на него накатилось душной волной возбуждение. Ему только оставалось мысленно подменить в темноте лицо Ксении лицом продавщицы. Скажете, онанизм? Ну конечно же, онанизм. Но что не сделаешь, чтобы не потерять своё лицо. И Сева набросился на Ксению с лицом Магды. И понеслась душа в рай.
   Потный и обессиленный, он отвалился на край кровати и тут же заснул.

24. Чудесный сон

   Во сне снилась Севе ослепительная городская жизнь. Она сверкала и отражалась в стеклах витрин, на никелированных бамперах легковых автомобилей. Свет струился, искрился, преломлялся, рассыпаясь на радужные лучики. И каждый маленький лучик сверкал счастьем и радостью. Это был самый настоящий праздник света.
   Лучики то распадались, то собирались в фокусе, и тогда от бамперов машин и сверкающих никелированных поручней витрин поднимался легкий дымок, как будто они нагревались через невидимую линзу пучками солнечного света.
   Игра лучиков становилась все опаснее и опаснее. Но что это? Вот вспыхнул маленький язычок пламени и побежал по изгибу поручней к основанию витрины, а там, за стеклом, на манекене вдруг вспыхнул белый костюм. Вначале он стал чернеть, а затем засиял ярким пламенем. Рядом с этим манекеном загорелся другой манекен, демонстрирующий осенний плащ.
   По улицам двигались машины без водителей и пассажиров. "Странный город, – подумал Сева. – Ни одной души. Где же люди?" Машины вдруг также стали загораться ярким пламенем. Они взрывались на полном ходу ослепительными искрами, как подбитые танки.
   Что такое? Почему горят машины? Почему нет людей, и никто не тушит пожар? На балконах и в окнах домов виднелись одни манекены: мужчины в костюмах с иголочки, женщины с кукольными лицами в дорогих манто.
    "Какой странный город, – опять подумал Сева, – кругом только манекены, магазины и управляемые каким-то чудом машины."
   И вот улица постепенно наполнялась дымом. Пустые машины наезжали на витрины магазинов, звенело разбитое стекло, горели дома, манекены в окнах домов. Город превращался в единый костер.
   Сева проснулся в холодном поту, словно выскочил из огня. Сердце стучало, как молотом по наковальне. Ксения почему-то не спала.
   – Знаешь, – сказала она, прижавшись к нему, – вчера в мою столовую заходил один бродяга. Так вот, вообрази, он точно предсказывал, что должно произойти в мире, и его предсказания сбываются. Сержант Макаров задержал преступников. Петька разбился на машине. Он предсказал, что сегодня ночью в вашем колхозе сгорит коровник.
   – Ты говоришь, что его предсказания сбываются?
   – В том то и дело, что сбываются.
   – Так что же ты раньше молчала?
   – Я думала, что ты не веришь в эти вещи. Сева вскочил и начал быстро одеваться.
   – У тебя что, душа болит за колхоз? – удивилась Ксения.
   – Дура, – рявкнул на нее Сева. – Все вы такие. Все вы одинаковые. – Ловите мужиков, отбиваете от жен. А когда вам удается запереть их в своем семейном раю, то глупеете, как пробки. Ноги моей у тебя больше не будет.
   Сева выскочил во двор, завел машину и уехал. И только след его простыл. А Ксения стояла на крылечке и плакала. Такова уж горькая судьба одинокой женщины.

25. Думы истопника

   Сева вел машину из поселка в село. Шел третий час ночи. Печка быстро нагрела машину, и его начал одолевать сон. Остановив машину, он вышел на морозный воздух. Ночь стояла тихая. Горстью снега Сева потер лицо и шею.
   В ночном небе ярко блестели звезды. Воздух был настолько прозрачен, что казалось: ночной купол завис над головой, играя россыпью бриллиантов, изумрудов, сапфиров. Можно залезть на крышу машины, подпрыгнуть и поймать горсть звездочек. Сева сел в машину, его гнало в путь любопытство. Интересно знать, сгорит коровник или нет.
   Сразу же за поворотом, как только кончился лес, Сева увидел огромное зарево, разгорающееся в дальнем конце села. Он нажал на газ и на космической скорости влетел в село. Все мирно спали, нигде не светилось ни одно окно, только в конце дороги полыхал огромный костёр. Крыша коровника рухнула, и в небо с мириадами искр поднимался густой черный столб дыма. Горела живьем говяжья тушенка.
   Сева несся по улице и сигналил, но сигнала никто не слышал. В деревне не было ни церкви, ни пожарной вышки, и никаким набатом невозможно было разбудить людей. Севу осенило; у него дома хранился пионерский горн, и он решил сделать всем побудку.
   Сева бросил машину на дороге, перепрыгнул одним махом через калитку и стукнул ногой в двери так, что они слетели с петли.
   Проскочив сени, он заорал благим матом, вбегая в спальню:
   – Пожар! Пожар!
   Он увидел потрясающую картину. Его жена лежала в объятиях его друга. И его друг Иван соскочил с кровати и стал натягивать брюки, а жена закрыла лицо от стыда. Эта картина, прямо скажем, могла бы называться: "Не ждали".
   – Как? Это ты? – только и сумел произнести Сева. Бедняга.
   В его устах эта фраза прозвучала подобно знаменитой реплике Цезаря: "Как? И ты здесь, Брут?"

26. Юмор деревенских женщин

   Иисус Христос весь день поддерживал огонь печей в теплице и коровнике. День выдался ветреным, и всё тепло быстро улетучивалось сквозь щели обветшалых строений.
   "Бесполезное занятие, – думал Он. – Все равно коровник сгорит этой ночью, а теплица замерзнет через неделю. Здесь уже ничего не поделаешь. Такие это люди. Останься с ними хоть на год, всё равно не убережешь от несчастья. Как только уйду из села, произойдет то, что и должно произойти."
   Христос мог и хотел бы предотвратить этот пожар. Но как предотвратить зло, если корень его глубоко сидит в сердцах самих людей?
   Иисус шел по улице села, погруженный в свои думы. "Если ничего не произойдет этой ночью, то произойдёт это завтра. Люди сами должны понять, что они являются источником своих несчастий. Под каждого падающего соломку не подстелешь."
   Он шел в теплицу, и смотрел на развалины недостроенных зданий, и не удивлялся отношению людей ко всему этому. Все они были рабами, потому что ничего не имели: ни свободы, ни права выбора.
   В коровнике доярки закончили дойку коров. Появилась ночная смена: сторож Кузьмич и скотник Иван. Женщины гремели ведрами, слышался их смех. Иван, проходя мимо одной незамужней доярки, не удержался и ущипнул её пониже спины.
   Она взвизгнула и огрела его ведром.
   – Что ты дерешься, – заорал Иван от боли.
   Нужно сказать, что сельские девушки отличались необыкновенной силой, потому что работали наравне с мужчинами, а может быть, и больше их.
   – А ты руки не распускай, кобелина проклятый, – спокойно заявила молодая доярка.
   Хоть она и находилась в том возрасте, когда ее прелести перезревали, а женихи всё не сватались, однако она считала себя честной девушкой и не допускала по отношению к себе никаких вольностей. Эти проклятые кобели все рвались в город, мужиков на селе не хватало, и от этого у многих девушек портились характеры.
   – Правильно, Зинуля, так его, – воскликнул Кузьмич, наблюдавший эту сцену. – Кобелина окаянный, всё норовит задарма ухватить кусочек пожирнее. Нет, чтоб, как у людей, посвататься, жениться. А потом бы и тискал дома, сколько хотел.
   – А ты бы, дед, помолчал, – огрызнулась она. – Чья бы корова мычала, а твоя молчала. У самого уже морковка не стоит, а все липнешь к Семёнихе. Ведь тоже задарма хочешь самогонку получить.
   Все засмеялись. Дамы из села выражались не очень изысканно, но зато у них все было в порядке с юмором.
   Иван смеялся вместе со всеми.
   – Ну что, Кузьмич, получил, выкусил? Хорошо она тебя насчет морковки поддела. А?
   Кузьмич чертыхнулся и отошел от баб, бубня себе под нос:
   – У-у, окаянная. То-то и видно, что на тебя мужика нет.
   Вскоре доярки ушли. Скотник чистил стойла, а сторож Кузьмич бил баклуши.

27. Ночная пьянка

   Около двенадцати часов ночи Кузьмич, сидя с Иваном за поздним ужином на чурбаках возле печки, сказал:
   – Странный какой-то этот цыган. Что-то не лежит к нему моя душа.
   – Человек, как человек, – ответил Иван, прочищая зубы соломинкой.
   – Что ты к нему пристаешь?
   Он только что съел ломоть хлеба с куском соленого сала. Мускулы приятно ныли от тяжелой работы. Коровник был вычищен от навоза, кормушки набиты сеном. Дел больше не предвиделось, можно было отдохнуть. Раскаленная печка обдавала тело жаром. Иван смотрел соловыми глазами на жующие морды коров и пребывал в благодушном состоянии.
   – Не нравится он мне, – заявил Кузьмич, закуривая папироску.
   – Ты-то больно кому нравишься, алкоголик несчастный.
   – А ты потаскун, – ответил Кузьмич.
   – В наши-то молодые годы это простительно, – зевнул Иван и блаженно потянулся.
   – А в наши стариковские годы простительно и рюмочкой побаловаться, – вздохнул Кузьмич. – Вот скажи, ты в жизни от чего больше всего удовольствия получаешь? Молчишь. А я вот знаю. От того, что портишь девок и тискаешь чужих баб. А вот когда оставят тебя силы, что тогда? Э-э. И сказать не можешь. Останется у тебя одно последнее утешение – стопарик водочки. Эх, сейчас бы пропустить махонькую!
   Кузьмич с удовольствием потер руки. Иван бросил окурок, вынул портсигар и закурил снова. Набрав в легкие дым, он стал выпускать колечки, которые, расплываясь, поднимались к тусклому фонарю, подвешенному на потолке.
   – А ты, дед, наверное, в молодые годы был хахаль хоть куда? – произнес он, лениво ворочая языком.
   – Еще бы! – оживился Кузьмич. – Если бы ты посмотрел на меня лет этак сорок назад. Ни одной бабе не давал проходу. Стоило мне положить глаз, баба так и таяла. А там уж бери ее, неси, куда надо.
   Кузьмич мечтательно поднял глаза к фонарю и смотрел, как расплываются вверху кольца дыма.
   – Мм-да, – задумчиво произнес он. – Все было, все прошло, все растаяло, как дым. Если бы ты знал, какой я имел успех у баб!
   Иван покосился в сторону Кузьмича, пытаясь представить его в молодости, но не смог, уж очень он выглядел плюгавеньким, и подумал: "Брешет, как сивый мерин. Такая физия даже в молодости не могла никому понравиться." Однако вслух он не стал высказывать эти мысли, потому что на ум ему пришла одна идея. Выпустив новую порцию колечек, он сказал:
   – Да, понимаю, дед. По тебе чувствуется, что ты был малый не промах.
   И без всякого прохода продолжил:
   – Слышь-ка, Кузьмич, отпустил бы ты меня сегодня на ночку.
   – К бабе? Это к кому же?
   – Так я тебе и сказал. Не твое дело.
   – Опять к какой-нибудь разведёнке. То-то последнее время в селе стали рождаться дети от святого духа.
   – Ну, так как? Тебе все равно не спать.
   – Бутылка самогона – и дело в шляпе.
   – Ну, так я сейчас мигом к Семёнихе сбегаю.
   – Беги.
   Не теряя времени, Иван выскочил из коровника и вскоре вернулся с бутылкой фирменного первача. Кузьмич потер руки.
   – Закусь-то у тебя осталась?
   Иван положил перед ним торбу с остатками ночного ужина.
   – Слышь-ка, – засуетился Иван. – Я накидаю побольше сена коровам. Им до утра хватит. А часов в пять приду.
   – Валяй.
   Кузьмич развернул торбу и осмотрел ее содержимое. Там лежали два ломтя хлеба, луковица, ломоть сала и два соленых огурца. Закуска что надо. Кузьмич налил себе полстаканчика и тут же опрокинул в рот.
   – Хороший первачок, – крякнул он и занюхал ломтем хлеба. – Что твоя божия слеза. Эй, Иван, а ты будешь?
   Но тот только отмахнулся. Иван работал вилами до седьмого пота, таская сено и рассовывая его по кормушкам. Он спешил, оставляя за собой, в проходе между кормушками то дорожки, то пучки сена. "Утром подберу", – думал он. За полчаса Иван набил сеном все кормушки.
   – Ну, дед, я пошел, – сказал он, вытирая пот со лба.
   – Бывай, Ваня, – ответил сторож и помахал ему рукой. Он уже приложился к бутылке несколько раз, и глаза его светились радостным огоньком.
   – Ты смотри, Кузьмич, не напейся, – предостерег его Иван.
   – Ты что же, меня не знаешь? – обиделся тот. – Я пить умею.
   – Ну-ну, – Иван исчез в дверях и растворился в темноте.

28. Пожар в коровнике

   К двум часам ночи Кузьмич докончил бутылку, а вскоре бутылка докончила его. Пошатываясь, он встал и дошел до одной из кормушек, взял охапку сена и бросил ее возле самой печки. Приоткрыв дверцу печи, чтобы огонь лучше согревал его старые кости, улегся на сено и свернулся калачиком, а через несколько минут уже спал сном праведника.
   И увидел Кузьмич сон, как из носика самовара вместо чая прямо в рот ему бежит тонкой струйкой живительная водичка, согревая все его внутренности.
   Струйка первача то суживается настолько, что превращается в прерывистую капель, то начинает течь мощным потоком, как вода из-под крана, разбрызгиваясь по сторонам. Кузьмич подставлял под струю рот и никак не мог напиться, его мучила смертельная жажда. И вместе с этим он не переставал удивляться.
   "Вот так чудо-самовар, – думал он. – А может быть, это и есть тот знаменитый самогонный аппарат Семенихи? Первачок отменного качества! И что странно: то побежит рекой, то почти совсем перестанет. Капля за каплей, капля за каплей. И впрямь чудо!"
   Краник все время оставался открытым, а самогон из него полностью не вытекал.
   "Да откуда же он берется? – дивился Кузьмич. – Уж не из воздуха ли конденсируется? Подумать только, до чего наука дошла!"
   А самогонка все бежала и бежала, и можно было пить, сколько хочешь.
   Внутри у Кузьмича стало жарко, как в топке, прогрелись все его старые косточки. И он хотел закрыть краник, но краник не закрывался, и живительная влага лилась прямо на пол, и Кузьмичу приходилось хватать ртом эту струю. Не пропадать же добру! И жидкость текла по его лицу, обжигая щеки и подбородок, растекалась по полу.
   "У-фф, добро пропадает, – сказал Кузьмич и попытался еще раз закрыть кран, но не смог. – Возмутительно! Вот она, бесхозяйственность, – заорал он. – Даже кран не могут починить".
   Он бы сам починил кран, но ноги и руки не слушались его.
   "Выпил много, не рассчитал," – думал Кузьмич. Ему стало жарко, и он никак не мог понять, от чего: от горячего чая или от водки? Вроде бы пил из самовара, но почему водка? И вдруг он восхитился: какая гениальная идея – наливать водку в самовар! Он обязательно так станет делать дома, но где взять столько водки? Чудный сон! Потрясающий сон! А какое открытие! Варить в самоваре водку!
   Кузьмич знал, что это сон, и не хотел просыпаться, и смеялся над чудесами. Он был счастлив.
   А затем вдруг заревели коровы. И он слышал, как они поют в один голос, стараясь взять какую-то одну ноту, но им никак это не удавалось. Коровы – певуньи, вот потеха? И вот они, наконец, взяли эту ноту, им удалось сделать невозможное.
   Ха-ха-ха. Чудный сон!
   Живительная жидкость так нагрела Кузьмича, что он стал кипеть, как самовар, а его желудок превратился в топку. Но что это? Ему нестерпимо жгло ноги. Как это так? Неужели его краник тоже открылся? Так и есть, живительная жидкость бежит из этого краника и льется ему прямо на ноги. Удивительно! Водичка, которая лилась из него на ноги и на пол, воспламенялась. "Вот так первачок! Вот так Семёниха! – восхищенно смотрел Кузьмич на растекающуюся лужу огня.
   И вдруг все разом принялось гореть. Вспыхнуло сено в кормушке, загорелись столбы и перекрытия. В коровнике сразу стало светло и тепло, как ясным летним днем. И коровы орали от радости до одури. Но огонь совсем не жёг, он приятно согревал тело.
   Кузьмичу стало припекать ноги, как летом на солнцепеке. И он вспомнил детство, когда босым бегал по огородам и воровал огурцы у соседей. И один раз его отстегали кнутом. Ох, как болело заднее место, сесть было невозможно. Но что это? Так припекает спину, как будто его только что отстегали кнутом.
   Кузьмич попытался приподнять голову, все кругом кружилось огненным смерчем. Коровы ревели, горели кормушки и пол. Весь коровник был освещен тысячей, нет, миллионом свечей. И огонь метался в дальнем углу коровника, там, где лежали валки сена, и брызгал снопами ослепительных искр.
   Кузьмич перевалился с бока на бок. Все вращалось в огненном вихре.
   И коровы, и кормушки, и столбы не могли найти выход из огня. И на какой-то миг Кузьмич даже испугался: "Что же это такое? Да как же это случилось? Пожар? Да что же станется со всем этим? Бедняги, они же сгорят. (Это он о коровах.) Всё так было красиво и весело."
   Но страх Кузьмича длился какой-то короткий миг. Одно мгновение.
   Затем вновь вернулось прежнее благодушие и успокоение. "А-а, все к черту. Только вот жарко стало".
   И все кругом сделалось красным. Раскалились докрасна балки, красными от огня стали коровы, и вероятно, он сам, Кузьмич. Ха-ха-ха! Вот так дела! Красный человек. Красные руки, ноги, и, наверное, голова тоже красная. Кузьмич с легкостью вскочил с пола на ноги. Его тело в эту минуту стало легким, как пушинка, почти невесомым. Он мог скакать, как маленький мальчик, и даже летать по коровнику. Как он мечтал об этом в детстве! Он перепрыгнул через рухнувшую балку. Огонь рвался наружу и не находил выхода. Коровы продолжали реветь. Они кричали ему, взывали о помощи, чтобы он спас их от огня.
   Ну, конечно же, он их спасет, не оставит в беде. Еще в детстве он был маленьким пастушком, пас коров и очень любил этих добрых и глупых животных. И Кузьмич почувствовал себя совсем юным, почти мальчиком.
   Да, он их спасет. Потерпите немного. Без паники. Но почему они все такие красные? Пеструшки – краснушки.
   Коровы начинали нервничать. Они прыгали через стойла, резвились и носились по воздуху. Они тоже стали легкими и воздушными, как и он.
   Как интересно! Вот так дела. Стадо огненных коров и красный пастушонок.
   Обрушились стропила, рухнула крыша, все кругом рассыпалось на мириады искр, и пламя вырвалось на свободу, туда, ввысь, к мириадам других вечных небесных искорок. Вот он и выход.
   Кузьмич легко подпрыгнул и вылетел через пролом в потолке на свежий ночной воздух. Коровник нагрел своим жаром всю Вселенную, Кузьмич поднимался вверх, как воздушный шарик, вместе с огнем, ослепительным фейерверком искр. Вот так зрелище! Настоящий праздник.
   За ним выскочила из коровника вначале одна краснушка, за ней сразу три, а потом через крышу посыпались, как горох, красные раскаленные коровы. Целое огненное стадо поднималось высоко в звездное небо над посёлком, посылая с высоты своего полета пламенный привет сонным сельчанам.
   Всё село было видно, как на ладони, освещенное гигантским костром.
   Кузьмич увидел на горе здание сельсовета, в его темных окнах отражалось зарево, как дьявольские огоньки в глазах обезумевшего человека. А вон там, прямо внизу, дом Семёнихи, где варится такой вкусный первачок. Но куда же делся этот потаскун Иван? Ни в одном доме не горит свет. Стало быть, его уже приласкала какая-то вдовушка.
   А вон там въезжает в село какая-то машина. Так это же Севкин "Москвич", а какой он кажется маленький с высоты, совсем игрушечный! А кругом поля и леса, и все темно-белое, только далеко внизу горит пятачком костер в родном селе. А там, далеко за горизонтом, поднимается половинка луны. А какой обзор! С самолета такого не увидишь.
   Все коровы сбились в стадо. Куда же мы теперь? Да все туда же, к звездам, в вечность. Прощайте, сельчане! Прощевай, Сева! Э-ге-ге-ге-е!
   И маленький пастушок со своим большим стадом уносился все дальше и дальше в вечность тлеющих искр Все-ленной.

29. Виновник пожара

   В то время, как над коровником бушевало пламя, добрая половина сельчан по центральной улице неслась на пожарище. Разбуженные автомобильным гудком Севы, они сыпались из своих домов, как горох из стручков. Возле коровника было светло, как днем. Многие сельчане успели накинуть поверх белья только самую верхнюю одежду. У некоторых из-под шуб сверкали белые кальсоны.
   Кое-кто бросился тушить пожар. Но куда там, к огню невозможно было подступиться. Так и стояли, моргая спросонья глазами и покачивая головами.

   "Где ж вы, милые коровки?
   Бабы плакали, как дети,
   Пеплом посыпая космы.
   Я ж, взволнованный той сценой,
   Им шепнул: "Коровки эти
   С жаром отлетели в космос,
   Согревая мрак Вселенной".

   Председатель стоял тут же мрачнее тучи. Его мысли, подобно волнам, набегающим на утес, то отступали, то ударяли в голову с неудержимой силой: "Пропал, как пить дать, пропал. Без ножа зарезали. Ну что за скотский народ! Никакой ответственности. Добро народное, а значит, ничье. Вот он, заколдованный круг. Никто по-настоящему не переживает. Еще бы, государство не оставит в беде.
   Погорельцы несчастные. Вот если бы горело их личное добро, то тогда бы они волосы на голове рвали, убиваясь от горя. А так что? Кому какое дело до колхозных коров. Вот такие дела! Но с кого спросят за все это безобразие? И спросить-то не с кого, все сгорели в огне. А значит, будут спрашивать с меня".
   Председателя пробил холодный пот.
   Никто личной ответственности не нёс за пожар, но колхозники стыдились смотреть друг другу в глаза. Их взор устремился на пламя, пожирающее остатки коровника. Их зрачки светились огоньками отраженного пожарища. Невозможно было проникнуть сквозь эти глаза в их закрытые души. Что они думали, никто этого не знал.
   Разве что каждый по-отдельности думал: "Своё бы так не горело." Вот такие дела.
   Вскоре раздались крики и проклятия. Кучка сельчан вела к коровнику избитого и бледного Ивана. А вот и стрелочник. Все разом загалдели и пришли в движение, весть о двойном преступлении со скоростью радио магнитных волн распространилась в народе.
   Один мой знакомый психолог говорил: "Когда нужно возбудить какую-то оголтелую группу народонаселения, достаточно пустить клич: "Бей вора!" или "Держи вора", и все массы приходят в движение. И всегда находятся такие элементы, которые пытаются погреть руки на пожаре людских страстей или позабавиться зрелищем общей свары.
   Что говорить, даже наши доморощенные идеологи считают: "Важно, чтобы массы пришли в движение, а там посмотрим".
   Одно несомненно, что среди мужей-рогоносцев и обманутых женихов набралось значительное число недругов Ивана. Они и подали соответствующий клич: "Бей поджигателя!" Толпа набросилась на Ивана.
   Сельский участковый, охранявший Ивана от зуботычин, был смят и опрокинут. Его милицейская шапка с кокардой отлетела под ноги орущим и моментально превратилась в блин.
   Иван сделал отчаянный прыжок в сторону огня и закрепился на узенькой полоске жизни, вернее, на грани жизни и смерти. Это были самые страшные минуты его земного существования. С одной стороны ему грозило пламя, способное в мгновение ока поджарить его, как кузнечика на вертеле, с другой – сильные руки односельчан, могущие разорвать его на части. Там смерть, здесь смерть и узкая полоска между ними, нагретая до + 400 градусов по Цельсию. Разорванная фуфайка Ивана задымилась, готовая в любую минуту вспыхнуть. И тут пришло спасение.
   Председатель выступил перед сельчанами и заговорил своим громогласным, хорошо поставленным голосом:
   – Товарищи! Образумьтесь! Что вы делаете? Мы живем с вами в цивилизованном обществе. Так неужели мы, как дикари, совершим над виновным самосуд? Нет, дорогие товарищи, мы этого не сделаем. И хотя велика его вина перед нами и нашим государством, более того, добавлю, что именно он является основным виновником несчастий нашего колхоза, все же мы проявим гуманность, сохраним ему жизнь и передадим его, целого и невредимого, в руки правосудия. Да, дорогие товарищи, пусть его судят по нашим социалистическим законам.
   У Ивана начала тлеть телогрейка на спине, но он не отважился отдалиться от огня, потому что среди толпы слышались еще возгласы: "На костер поджигателя! В огонь потаскуна!" А председатель продолжал свою пламенную речь, борясь за спасение жизни единственного уцелевшего виновника:
   – Мы будем судить его двойным судом: уголовным и своим, товарищеским. И я надеюсь, что никто из вас не возьмёт его на поруки.
   – Нет! Не возьмём! – орала возбужденная толпа.
   – Мы с него за все спросим, – продолжал председатель. – Он нам ответит, где сейчас наш сторож Кузьмич и где наши коровы?
   – Пусть ответит, – вторила эхом толпа.
   – Как тяжело его преступление, – говорил председатель. – Если воры, которые крали наших коров, все же кормили мясом народ, то где же мясо коров, которые в огне?
   – Пусть ответит!
   – Пусть за все ответит!
   – Я думаю, суд во всем разберётся и назначит ему самую высокую меру наказания. Так давайте возьмём его под стражу.
   У Ивана вспыхнула телогрейка, и он стоял, как живой горящий факел.
   На людей это произвело сильное впечатление, и они уже кричали ему, забыв о расправе:
   – Дурень, что стоишь?
   – Выходи из огня, а то сгоришь.
   Иван скачками удалился от раскаленной границы пламени и скинул с себя горящую телогрейку. Брюки на нем тоже могли вот-вот заняться огнем. Сельский участковый вытащил из кобуры пистолет и стал проталкивать Ивана через толпу. В его предосторожностях уже не было нужды. Народ остыл, успокоился, послушно расступился, пропуская виновника всех своих бед, сопровождаемого вооруженным конвоем. Из толпы на него уже глядело несколько пар сострадательных глаз.
   У председателя отлегло от сердца. Стрелочник был спасен. Кто-то из толпы уже говорил, что пожар не преднамеренный, нелепая случайность, одним словом, несчастье. Русский народ вспыльчивый, но очень отходчивый.

30. Получение благословления от Христа

   Иисус Христос пришел на пепелище, когда стены коровника рухнули.
   Шестнадцать черных сиротливых труб с целехонькими печами высились среди обуглившихся стропил, дымя угольками, оставшимися с вечера в топках. Они, немые свидетели разыгравшейся трагедии, как бы застыли в изумлении, спрашивая толпу: "Люди, что же вы наделали?"
   Там, среди тлеющего огня, в груде догорающих балок, пепла и золы покоилось пятьсот черных коровьих туш и один сморщенный трупик человека, превратившийся в головешку.
   Вот такие дела.
   Пожарные, примчавшиеся на машинах из поселка, после того, как вылили на пепелище всю привезенную с собой воду, курили, поплевывая в лужи, образовавшиеся от талого снега, праздно глядели на костер и ждали, когда он догорит и потухнет своим естественным путем. Спасти им, как всегда, ничего не удалось.
   Вскоре народ стал расходиться по домам. Иисус приблизился к председателю колхоза и сказал: – Я ухожу.
   Председатель посмотрел в его сторону и мотнул головой. Что он мог сказать этому цыгану? Разве можно работать в колхозе, где горят коровники? Да и не до него сейчас председателю. После такого пожара его, председателя, как пить дать, по головке не погладят, снимут с должности и отзовут в город. Здесь ничего не поделаешь. Таковы обстоятельства.
   Иисус Христос уходил в темноту колхозных полей прочь от погорелого села. Несчастья учат людей. Если бы не было в жизни людей горестных уроков, то они никогда не поняли бы и не оценили бы того, что скрыто в них. Любое преступление рано или поздно влечет за собой кару так же, как любое благое деяние приносит вознаграждение. Таков закон природы.
   Близилось утро, но до рассвета было еще далеко. Высоко в небе мерцали звезды, вечные свидетели Вселенной. Иисус Христос шагал на восток по глубокому снегу. Его ногам было тепло. Валенки Он не вернул председателю, оставил их себе как плату за рабочий день. Он миновал небольшой лесок и опять вышел на простор полей. Издалека навстречу Христу шел другой человек.
   – Не странно ли, – воскликнул Котя, узнав Иисуса Христа. – Не странно ли, два путника в предрассветные часы повстречались в пустынном заснеженном поле.
   Христос ответил ему:
   – В жизни нет ничего странного. Бывают и не такие совпадения.
   – Откуда же вы держите путь, почтенный?
   – Из села Омутово.
   – Я предсказал, что сегодня ночью там сгорит коровник.
   – Так оно и случилось.
   Глаза Коти засветились таинственным блеском.
   – Значит, свершилось и это мое предсказание. Я стал ясновидцем, – констатировал он. – По правде говоря, последнее время я очень сомневался в том, что на ферме произойдет пожар. Ведь это такое серьезное предсказание. И вот среди ночи я пошел в село, чтобы удостовериться во всем своими глазами.
   – Уверяю вас, что произошло именно так, как вы предсказали, – сказал Иисус.
   Котя постоял некоторое время в задумчивости.
   – В таком случае, мне можно не спешить туда. Оба шли некоторое время молча.
   – А как это произошло? – спросил Котя. Христос рассказал подробности пожара.
   – М-да! – молвил Котя. – Смысл социализма состоит в том, что в нем ничего не имеет цены, все бесценно, а это и есть великое счастье и совершенная свобода. Люди не очень пекутся о материальном благе.
   У них открывается огромный простор для духовной жизни.
   – Что-то я не заметил огромного простора духовной жизни в этом селе, – возразил ему Иисус.
   – Ну, что вы, – воскликнул Котя. – Все зависит от самого человека. В том селе живут подлинно свободные люди. Может быть, все их несчастья происходят от их совершенной свободы от материальных благ. А что касается духовной жизни, то их просто некому вывести на этот простор. Их никто не научил духовной жизни, вот от этого они и жрут самогонку, напиваются до беспамятства и поджаривают себя, себе подобных и неподобных. Ведь всё зависит от того, какую они открыли для себя истину.
   Христос посмотрел на философа глубоким, проникновенным взглядом.
   – О какой истине ты говоришь?
   – Даже Бог ничего не смог бы изменить в жизни этих людей. Люди сами изменили свою жизнь, построив общество из одних бедных. Ну, не чудо ли это? Об этом мечтал когда-то Иисус Христос. Вот если бы он увидел сейчас наше общество, то возрадовался бы воплощению своей идеи. Но и это не все. Построив общество бедных, люди выбрали для управления собой самых искусных лжецов, которые способны держать их в аскезе сказками о светлом будущем, своего рода Царстве Божьем. Общество, созданное ими здесь, на одной шестой части света, не способно долго существовать, поэтому им пришлось, чтобы сохранить его, приносить в жертву по одному миллиону людей каждый год. Вот их путь, ведущий к иллюзорному счастью.
   – Может быть, и так, – вздохнув, молвил Христос. – Всё течет, всё меняется. Некогда в древнем Вавилоне насчитывали миллион жителей. Где сейчас этот Вавилон? Все меняется одинаково, но остаются отношения сильного к слабому, мужчины к женщине. И сейчас существует множество преступлений, против которых нет законов. Что изменилось за последние две тысячи лет? Войны на земле идут по-прежнему, разве что с ещё большим ожесточением и разрушительной силой. Люди не обрели ни счастья, ни покоя, ни душевного равновесия. Они по-прежнему жадны и завистливы и от этого несчастны. Нет. За две тысячи лет мир ни на йоту не сделался ни добрее, ни умнее, и спасти его сможет только пришествие Божьего царства, которое установится скоро на земле на тысячу лет. И люди в нем будут жить, как дети. Но прежде будут великие испытания. И восстанет народ на народ и царство на царство, и будут большие землетрясения по местам, и гады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба. Прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас за Моё имя. Будет же это вам для свидетельства. Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противостоящие вам. Но волос с головы вашей не упадёт, – терпением вашим спасайте души ваши.
   И получив благословение от Иисуса Христа, Котя молвил:
   – Пойду в село Горохове, приснились мне вещие сны, предупрежу людей о несчастиях, может быть, что-то удастся спасти.
   И отпустил его Иисус Христос. И отправился Котя на север. Пройдя сто шагов, повернулся и приветливо помахал Иисусу Христу.
   И подумал Иисус: "Предотвратить несчастье – это не самое главное, не то, что бороться со злом, корень которого сидит в самих людях. Эти люди не могут понять, что сами являются источником своих бед". Но он не стал удерживать Котю.
   Любое благое дело угодно Богу. Но Он, Христос, не в силах подстелить под каждого человека соломку, чтобы тот не набил шишек, для этого нужно застелить соломой всю землю. Христос жалел этих людей. Безумный век. Люди оторвались от своей основы и, как пушинки одуванчика, носились высоко в воздухе, забыв, что где-то существуют земля, их первооснова и колыбель, которая их кормит и даёт им возможность жить. А они постепенно уничтожают данную им Богом первооснову, уничтожают самих себя.
   Дела житейские.

31. Иллюзия счастья

   Чубов появился в квартире Клавдии задолго до прихода Павла. Он сидел в глубоком кресле, потягивая из бокала шампанское, и смотрел телевизор. Клавдия на кухне готовила праздничный ужин для встречи нувориша.
   Чубову в какой-то момент показалось, что он обрел состояние полного пресыщения жизнью. Такое ощущение у него появилось, пожалуй, от приглушенного звука телевизора, рассеянного света торшера, еле уловимых французских духов Клавдии, мягкой обивки кресла и вкуса полусладкого шампанского. Состояние блаженного ощущения комфорта как бы остановило его стремительную, насыщенную событиями жизнь.
   Вероятно, так чувствовал себя фараон, умащенный благоуханными маслами и уложенный в золотой саркофаг. И в этот блаженный миг Чубов попытался ухватить какую-то ускользающую мысль.
   Эта симпатичная женщина, преданная ему душой и телом, возилась на кухне с кастрюлями, готовила ужин для вечера, построенного по его плану. Она старалась угодить ему во всём, как рабыня своему хозяину.
   Чем-то она была ему ближе, чем собственная жена. Она могла бы ему быть хорошей женой. А что? Ухоженная, умная, с хорошим вкусом, картинка, как говорится, глаз не оторвешь. С такой не стыдно показываться в обществе, не то, что с женой. Но это не то. Не эта мысль волновала его в данную минуту. А какая? Ах, да. Этот миг.
   Остановившийся миг. Он как счастье. Как ускользающая и вместе с тем явственно присутствующая действительность. Да. Действительность размером с Истину. Не больше, не меньше. Он понимал, что хотел сказать.
   Вот только почувствовать это мгновение, и больше ничего не нужно в жизни, потому что враз исчезают все желания. Вот так сидеть и смотреть в пространство сквозь телевизор, посылающий веером импульсы быстроменяющегося калейдоскопа жизни.
   А вот она и цель. Чубов достиг ее. Он её, возможно, не понял, но увидел темным пятном на экране. Он не обращал внимания на мелькание кадров, видеть что-то реальное в эту минуту ему мешали мысли, целый поток мыслей. Они лились водопадом, неслись, как бешеные кони на скачках, обгоняя друг дружку. И уносили его вдаль, сквозь экран, туда, где чернела эта точка в центре голубого экрана.
   уша Чубова как бы отлетела от тела, оставив эту ненужную оболочку покоиться в массивном мягком кресле. Чубов уже не чувствовал своего тела: где руки, где ноги – не всё ли равно?
   Что там, вдали? В той маячащей точке, проступающей сквозь экран телевизора, которая при смене кадров продолжает оставаться в состоянии покоя. Может быть, это и есть символ жизни. Константа при иллюзорных быстроменяющихся картинках экрана. Может быть, это счастье? Но нет. Эта точка присутствует, когда экран мерцает и когда он потушен. Это, как символ, который постоянен по отношению ко всему относительному.
   В чем же смысл жизни? В деньгах? От денег наступает пресыщение, хотя они никогда не могут насытить человека. В любви? Рано или поздно и она наскучивает. Семья, работа – все это переменные величины.
   Захотел – сменил, как куртку. Но что же должно оставаться постоянным в этом мире?
   Чубов, несмотря на всю мудрость и изворотливость ума, не знал этого. Он не мог ответить на простой, как ему казалось, вопрос. Что в этой жизни имеет цену? Может быть, сама жизнь? Но человек не затрачивает ни малейшего усилия, чтобы получить жизнь. Она ему даруется свыше. Родили тебя – живи на здоровье. Пришло время – умри с Богом. Вот и вся формула жизни. А какова формула счастья? Может быть, это и есть счастье – поймать вот такой момент? Когда сидишь спокойно, смотришь на экран, видишь пятно и стараешься понять, что бы оно значило.
   В комнату вошла Клавдия с большим блюдом, на котором красовались крабы, креветки, ломтики рыбы, обложенные овощами.
   Мгновение сразу же улетучилось, минута счастья ускользнула. Смысл жизни остался непознанным.
   Клавдия поставила блюдо на стол и опустилась на кресло рядом с Чубовым.
   – Интересная передача?
   – Я её не смотрю.
   – О чем задумался, милый?
   – Я только что чуть не уловил смысл жизни, но ты мне помешала.
   – Извини, милый.
   – Не называй меня милым при Павле, а то все испортишь.
   В прихожей раздался звонок. Клавдия пошла открывать дверь. На пороге стоял улыбающийся Павел с бутылкой шампанского и букетом гвоздик. Жизнь опять завертелась с неимоверно быстрой сменой кадров, которая рождает иллюзию движения, обман существования.

32. Проигрыш в карты и шантаж

   К двенадцати часам ночи Павел проиграл в карты Чубову все свои деньги. Павел хотел отыграться и попросил у Чубова денег взаймы, но и их продул самым постыдным образом. В его карманах не осталось ни копейки. Как говорят в народе, судьба – индейка, а жизнь – копейка.
   И тогда Чубов поставил перед Павлом условие: если тот согласится рассказать всё без утайки, откуда у него сведения о махинациях подпольного треста, то ему будет прощен долг и возвращены все проигранные деньги. Павел согласился с радостью. Чубов с облегчением пошел в туалет.
   Несмотря на дюжину бутылок выпитого вина, его голова была ясная, как стеклышко; в своих рассуждениях он никогда не сползал с твердого логического пути.
   Чубов склонился над раковиной, споласкивая руки, и внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале. На него смотрела злодейская рожа. Чубов набрал в пригоршню воды и погрузил в приятную прохладу лицо. Потом он опять посмотрел в зеркало и снова увидел мокрую физиономию негодяя.
   "Пфр-р-р! – подумал он. – Поменьше нужно смотреть на себя в зеркало."
   Чубов вытер лицо махровым полотенцем и, выходя из умывальника, ещё раз обернулся на своё отражение в зеркале. Злодейская рожа! Он подмигнул себе и самодовольно улыбнулся. Его лицо соответствовало его убеждениям.
   В гостиной, утонув в огромном мягком диване, сладко спал Павел.
   – На моих глазах уснул. Как ни старалась его растормошить, – виновато оправдывалась Клавдия.
   Чубов обыскал сонного друга, но ничего не нашел. Он очень сильно встряхнул Павла, и на какое-то время ему даже удалось привести того в чувство, но Павел понес околесицу о внутреннем голосе, об откровении свыше, и Чубов оставил его в покое.
   Он сел в кресло и закурил.
   – И всё же откуда у него такая точная информация о всех наших делах?
   – Может, он с кем-то связан, – сделала предположение Клавдия. – И его кто-то направляет.
   – Очень сомневаюсь. Кроме таких же друзей-собутыльников, как и он, у него никого нет.
   – Тогда как это Все объяснить? – спросила тревожно Клавдия.
   – Пока этому нет объяснений, – произнес задумчиво Чубов, – но ты не переживай. Я приму все меры предосторожности.
   Павел хрюкнул и вдруг расхохотался во сне. Клавдия, глядя на него, заметила :
   – У меня такое предчувствие, что он больше ничего не скажет. Может быть, он и в самом деле ничего не знает.
   – Если бы я не слышал все своими собственными ушами, может быть, думал также. Тебе тоже нужно навести порядок на базе, подготовиться на случай ревизии.
   Но Клавдии уже не нужно было наводить порядок на базе. Во втором часу ночи база загорелась от замыкания электропроводки. Пожар начался с подвала и в считанные минуты охватил все здание. Приехали пожарные машины. Набежали люди.
   В толпе спрашивали друг друга:
   – Что горит?
   – Какая-то база.
   – А что на этой базе?
   – А чёрт его знает.
   А внутри горели дорогие и красивые вещи: пальто из ламы, итальянские джинсы, турецкие дубленки, английские галстуки, голландские рубашки, японские ботинки и даже новозеландские виски.
   Жители домов высовывались в окна и застывали в позах манекенов, зачарованные зрелищем грандиозного костра, сложенного из прекрасных и дорогих вещей, о существовании которых они и не подозревали.
   Что за база? Откуда она взялась? Ведь раньше никто о ней ничего не слышал. Все терялись в догадках.
   А среди людей стояла перепачканная сажей женщина с растрепанными волосами. Ее черные очи безумно смотрели на бушующее пламя. И она упала на землю и стала посыпать голову пеплом, и все заметили, что она не в себе, потому что она была заведующей этой базы. И она вдруг принялась рвать на себе одежду и волосы на голове. Прибыла амбулаторная машина и увезла ее в психушку. А база сгорела дотла.

33. Эффект искривлённой телебашни

   Чубов ехал по городу и вдруг от неожиданности остановил машину. Его взгляд привлекла телевизионная башня. Вот так дела! Башня в верхней части была переломлена и сильно наклонена в сторону. Пожалуй, её наклон в два раза превышал наклон Пизанской башни. Как же она держится на месте слома и не падает?
   От незамерзающей реки над городом поднимался пар, собираясь на месте перелома башни, закрывал ее верхнюю часть. А поднимающееся из-за горизонта зимнее солнце высвечивало нижние две трети башни и каким-то чудом невидимую верхнюю макушку, которая и отбрасывала тень на туманное облачко, создавая иллюзию перелома. Получался как бы эффект палочки, погруженной в воду.
   Чубова захватило это зрелище.
   Вот они вместе: действительность и иллюзия. Как в жизни. Где правда? Где кривда? Если уж сама природа не может разобраться в этом, то что говорить о нашей жизни? Все в жизни проявляется через эту форму, идеи и наши поступки; только идеи – это иллюзия, а поступки – уже реальность. И любой человек похож на сломанную башню, его тело пребывает в реальности, а голова погружена в иллюзии.
   Но можно посмотреть на это явление и с другой стороны. Человеку хочется украсть, но совесть не позволяет, ему нравится жена друга, но его моральные устои мешают ему переспать с ней. Сколько встречаешь в жизни людей, похожих на сломанные башни. И они страдают оттого, что совесть удерживает их в вертикальном положении, в то время как их чаяния и желания направлены к падению. Уж не честнее ли и здоровее поступать естественно, сообразуясь со своей природой: что захотел, то и взял. Нет, уж лучше быть цельной падающей башней, чем иметь наружность святоши, а мысли грешника. И лучше падать, чем исходить завистью или испепелять себя жгучим желанием грехопадения.
   Чубов подъехал к больнице. Главный врач Шаров сразу же принял своего влиятельного пациента и проводил в свой кабинет. Состоялась конфиденциальная беседа.
   – Вы знаете, что такое эффект кривой телебашни? – спросил Чубов.
   Тот пожал плечами, потому что не знал о кривой телебашне, из которой Чубов успел уже вывести целую жизненную философию, ровным счетом ничего.
   – Это когда кажется кривым то, что абсолютно прямое, прямое, естественно, по логике вещей должно стать кривым. Смотришь на такую диковинку, думаешь о действительности. Где правда? Где кривда? Все едино.
   И Чубов рассказал главврачу о виденном эффекте.
   – Однако прямое всегда остается прямым, – заметил Шаров, непоколебимый в своих материалистических воззрениях. – Сколько его ни криви, оно имеет свое пространственное направление даже в невидимой области, траекторию которой можно провести мысленно.
   – Вот в этом и заключается человеческое заблуждение и весь его идеализм, – воскликнул Чубов. – Приведите-ка, доктор, хотя бы один пример из природы, доказывающий целесообразность прямой. Всё закруглено, изогнуто, искривлено. И уж, наверняка, это сделано в силу необходимости. И только человек со своей врожденной прямолинейностью и склонностью к симметрии стремится переделать окружающий мир по своей мерке.
   Главврач удивленно смотрел на Чубова и думал: "К чему же он клонит?"
   – А подумал ли он, что этот мир не желает прямой линии, – патетически продолжал свою теорию Чубов, – что, может быть, в криво линейности сокрыт секрет его спасения? Так что же такое прямая, доктор? Ведь даже в теле человека нет ни единого органа, имеющего вид прямой линии. Даже кишки в животе человека свернуты и закручены, а если их вынуть и растянуть в прямую, то человек, чего доброго, отдаст Богу душу.
   Доктор не совсем понял метафизические рассуждения пациента, но поспешил согласиться. Поэтому Чубов от кишок перешел сразу же к делу. Он поставил перед главврачом дипломат с тридцатью тысячами рублей и сказал:
   – Любезный мой друг, у меня есть одна просьба. К вам в психиатрическое отделение попала женщина, которую нужно спрятать от всех глаз и признать умалишенной, иначе ей грозят большие неприятности.
   Главврач понимающе кивнул и спрятал дипломат под стол. Все это дело было обстряпано в какие-то считанные минуты. Затем Чубов позвонил на работу секретарше, чтобы предупредить, что задержится. И секретарша сообщила ему неприятную новость. На фабрике с раннего утра работала группа следователей из ОБХСС и прокуратуры. И все очень ждут его появления. Вот уж, как говорится в народе, гром среди ясного неба.

34. Глас божий

   Воздух сделался прозрачным, на светлеющем небе всё еще проступали звезды. Котя шел на север в село Горохове Справа от него занимался заревом горизонт. Подул легкий ветерок, но Коте от ходьбы стало даже жарко, он почти не чувствовал холода.
   После расставания с Христом Котя уже почти три часа шел по заснеженной равнине. Бескрайнее поле смыкалось с горизонтом и своими сугробами походило на неспокойное море.
   Солнце выглянуло из-за края земли, и в этом необозримом пространстве, залитом зимними лучами, Котя являл собой единственное живое существо. Нигде не было видно ни души. Вдали виднелась тонкая полоска леса. Здесь, как нигде, Котя сознавал величие природы и ничтожество своего собственного "я".
   И ему казалось, что кто-то смотрит на него, хотя во всем эта огромном поле не было ни одной живой души, и он это прекрасно сознавал. Вначале Котя подумал, что подобное чувство может испытывать человек, у которого слишком развито воображение. Животные никогда не думают о том, что на них кто-то смотрит со стороны, и поэтому всегда ведут себя естественно, справляют нужду, нахально занимаются сексом, и только человек всегда находится под каким-то неусыпным оком. Кто-то невидимый всегда смотрит на него.
   Котя оглянулся по сторонам. Никого. Да и кто мог смотреть на него в этой заснеженной пустыне. Но он явственно чувствовал на себе этот взгляд, присутствие кого-то он ощущал почти физически.
   Котя посмотрел на восток, туда, где низко над землей стояло зимнее солнце и слепило глаза высветленной серебристой дорожкой, отраженной на чистом снеге. Нет. Взгляд исходил не от солнца, а откуда-то сверху прямо перед ним. Как глаз Божий.
   "А что, если на меня сейчас смотрит сам Бог?" – подумал Котя. И он содрогнулся от такой мысли, и все его тело пришло в благоговейный трепет. Он подумал, что если размышлять и дальше в этом направлении, то разуверившееся сердце само приведет его к Богу. И он стал думать о Боге. Он не знал, что такое Бог и кто такой Бог. Издревле люди называли Бога Демиургом, Яхве, Саваофом, Аллахом, Пангу. Но кто знал истинное Его имя? И не выдумывал ли каждый народ себе бога, и не называл ли Его своим именем?
   Но какой-то внутренний голос сказал ему: "Оттого, что каждый народ по-своему называет солнце, это не значит, что солнце существует только в их собственном воображении".
   И удивился Котя этому голосу, и обратил свой взгляд в небо, и увидел, как оно разверзлось, и появился сияющий лик Божий.
   И от страха упал Котя ниц, и прикрыл свою голову руками.
   И молвил глас Божий:

   "ПОСЫЛАЮ ВАМ СЫНА СВОЕГО, ЧТОБЫ ОН УСПЕЛ СПАСТИ ВАС, ЧТОБЫ Я НЕ ПРЕДАЛ МЕЧУ НАРОД СВОЙ И НЕ ПРОГНЕ¬ВАЛСЯ НА НАСЛЕДИЕ СВОЕ. ЧТОБЫ ЮНОШЕЙ НЕ ПОЕДАЛ ОГОНЬ И ДЕВИЦЫ ПЕЛИ БРАЧНЫЕ ПЕСНИ, ЧТОБЫ СВЯЩЕННИКИ НЕ ПАДАЛИ ОТ МЕЧА И ВДОВЫ НЕ ПЛАКАЛИ, ЧТОБЫ НЕ ПРЕВРАТИЛ Я СТРАНУ ВАШУ В РАЗВАЛИНЫ, ЧТОБЫ НЕ СДЕЛАЛ ВАС ПОСМЕШИЩЕМ У СОСЕДЕЙ ВАШИХ, ПОРУ-ГАНИЕМ И ПОСРАМЛЕНИЕМ У ОКРУЖАЮЩИХ ВАС".

   И устрашившись этих слов, Котя воздел руки к небу и возопил:
   – Боже, сущий на небесах, не гневайся на нас, грешных. Не пролей гнев Твой на народы, которые отреклись от Тебя, на царства, которые имени Твоего не признают. Ибо они пожрали святые места и жилища Твои опустошили. Не помяни нам грехов наших предков; скоро да предварят нас щедроты Твои; ибо мы весьма истощены. Помоги нам, Боже, Спаситель наш, ради славы имени Твоего: избавь нас и прости нам грехи наши ради имени Твоего. А мы, народ Твой и Твоей пажити овцы, вечно будем славить Тебя и из рода в род возвещать хвалу тебе.
   И исчез лик Божий с неба, и еще долго тряслось тело Коти то ли от страха, то ли от благоговейного трепета. И вошла в его сердце крепкая вера в Бога, и отправился он в дорогу, которую ему указал сам Господь.

35. Инцидент в деревне

   Около полудня Котя вступил в пустынную деревню. На улице – ни одного человека, всё словно вымерло. Котя даже не знал, как называется эта маленькая деревня с полусотней изб.
   Он сразу же почувствовал в атмосфере какую-то тревожную пустоту. Как будто сама опасность повисла в воздухе. В деревне даже собаки не лаяли, забившись в щели, как тараканы.
    "Куда же подевались люди?" – думал Котя, бредя от дома к дому. Посреди улицы он увидел пустую милицейскую машину. Завернул за угол, глядь, еще один милицейский фургон. Что за чертовщина? "Уж не взбунтовались ли мужички?" – промелькнула у него мысль. Но колхозные мужички взбунтоваться не могли. Поищи еще где-нибудь в мире такой терпеливый народ.
   Котя поежился и передёрнул плечами. Бр-р-р. Все это начинало ему не нравиться. Он прошел еще шагов двадцать и вышел на пустую деревенскую площадь, в центре которой стояла старая колокольня, переоборудованная в элеватор.
   И тут случилось нечто ужасное. Все произошло в мгновение ока. Котя не успел даже сообразить, как услышал голос: "Дурак, куда тебя несет, ложись". Он по-заячьи сделал скачок в сторону и почувствовал щекой ветер, и услышал звук выстрела с колокольни.
   В пяти-шести шагах от него за косяком дома в сугробе лежал милиционер с пистолетом. Котя в два прыжка очутился возле него и ткнулся носом в сугроб.
   – Что происходит?
   – А вас что же, не задержали? – в свою очередь спросил милиционер – Как вы сюда попали?
   Котя показал в сторону поля.
   – Вот это мы не предусмотрели. В других местах расставлено оцепление вокруг опасной зоны.
   – Да что же происходит? Стрельбище?
   – Стрельбище самое настоящее.
   – А кто стреляет?
   – Один местный житель. Вначале они с другом пили самогон, потом он его укокошил, взял ружье, патроны и заперся на колокольне. Стреляет метко сукин сын, охотник, уже одного нашего подстрелил и еще двух ранил.
   В подтверждение его слов опять раздался выстрел уже с другой стороны колокольни. Видно, кто-то попробовал сунуться в то время, когда внимание стрелка было отвлечено приходом Коти.
   – Что же будет?
   – А что будет. Постреляет, постреляет и сдастся. От правосудия не уйдешь.
   – А если не сдастся?
   – Послали машину в город за группой захвата. Скоро должны подъехать. Сцапают голубчика, – уверенно произнес милиционер и добавил: – возьмут голыми руками.
   – Как это – голыми руками? Милиционер посмотрел на Котю и сказал:
   – Шли бы вы, гражданин хороший, подальше отсюда. Здесь вам не место.
   – Да не к кому мне идти. И уходить опасно, вся местность с башни простреливается. Лучше я здесь посижу.
   – И то верно, – согласился милиционер, – только не высовывайтесь.
   Вскоре из города прибыла еще одна милицейская машина, и из нее вышли существа, похожие на космонавтов, но не простых космонавтов, а пришельцев из космоса. Такого встретишь в поле – напугаешься до смерти. С головы до ног они были одеты в броне комбинезоны, а вместо голов у них сверкали зеркальные шары.
   – Сущие марсиане! – восхищенно воскликнул Котя.
   – А вы что же, видели марсиан? – ехидно спросил его милиционер.
   В руках "марсиане" держали автоматические карабины, топоры и ломики. Они спокойно выгрузились из микроавтобуса и направились к церкви.
   Из бойницы колокольни грянул выстрел. Пуля отрекошетила от зеркального скафандра. Грянул еще выстрел, пуля увязла в непробиваемом бушлате. А "марсианину" хоть бы что! Он только остановился и приветливо помахал стреляющему с башни. Втроем они деловито принялись взламывать двери. Но раньше строили очень качественно, и поэтому им пришлось применять взрывчатку.
   Как только дверь разлетелась в щепы и "марсиане" принялись расчищать проход, выбрасывая наружу всякую рухлядь, которой была завалена дверь, внутри колокольни раздался выстрел, и все стихло.
   Через насколько минут "марсиане" вынесли труп бедняги с раскрытым черепом.
   Котя подошел к самоубийце. Деревня враз ожила, и площадь наполнилась народом.
   – Смирный был, – сказала одна старуха, – с чего он так озверел?
   – Наверное, от жизни такой, мамаша… – сказал пьяненький старичок.
   На него тут же зацыкали односельчане:
   – Ты что же язык распускаешь, старый? Ментов кругом полно. Хочешь, чтоб арестовали за такие слова?
   – А мне все равно подыхать.
   Сердобольные сельчане схватили старика за руки и увели подальше от греха.
   Бунтарь-одиночка лежал в середине круга любопытных. У милиционера, лежавшего рядом с Котей, на это событие была своя точка зрения:
   – Такому убить человека – раз плюнуть. Привыкли в зверей пулять. В этой глуши нужно запретить продавать спиртное.
   – Так самогонку будут гнать, – сказал Котя.
   – Они и так ее гонят, – безнадёжно махнул рукой милиционер.
   Охотники удивленно смотрели на бездыханного товарища и думали: "Как же он дошёл до такой жизни?" И Котя думал, почему ему, ясновидцу, никакое потаённое чувство не шепнуло об опасности. Может быть, Бог решил испытать его?
   Коти стало грустно, и он поспешил прочь от этой деревни.

36. Вступление Христа в храм и его арест

   В то время, как Котя отходил от деревенской церкви, превращенной неверующими в элеватор для зерна, Иисус Христос вступал в храм Божий Святого Спасителя, в свой храм в двадцати километрах от города.
   И нашёл он там мрак и запустение. Книжники и фарисеи молились на его образ, намалеванный на стенах в позах идола, а на паперти торговали пирогами и канарейками в клетках. И опрокинул он лотки торговцев и воскликнул:
   – Разве для этого Я претерпел на кресте страдания? В писании сказано: "Дом Мой домом молитвы наречётся. А вы сделали его вертепом развратников".
   И увидели его люди и воскликнули: "Кто Он такой? По какому праву Он учинил этот дебош?" И вошел Иисус в храм Свой и молвил перед изумленной толпой:
   – Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимой. Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения. И предаст брат брата, и отец детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их. И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых Он избрал, сократит те дни. Тогда, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст своего света. И звезды падут с неба, и силы небесные поколеблются.
   В церкви наступило гробовое молчание. Старухи стали креститься, а местный священник, не узнав Христа, подумал: "Да это какой-то сумасшедший, надо его вывести."
   – И тогда Господь пошлет Ангелов Своих и соберет избранных Своих от четырех ветров, от края земли до края неба. И когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко при дверях. И восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Истинно говорю вам: не прейдёт род сей, как все это будет. Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут.
   Многие верующие упали на колени и начали молиться, а священник выскочил в приход и стал звонить в милицию.
   – О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время, чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящим. А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте.
   И священник кликнул двух служек, и они охватили Иисуса Христа и увели в ризницу.
   – Кто ты? – спросил он. И ответил тот:
   – Я Сын Божий.
   И расхохотался ему в лицо священник и сказал:
   – Ты у меня за это дорого заплатишь. Тоже нашелся мне сын божий! По тебе тюрьма плачет за кощунства в святом храме и надругания над чувствами верующих.
   А в церкви все недоуменно спрашивали: "Кто он?" Но никто из молящихся не посмел заступиться за Иисуса Христа, потому что боялись авторитета церкви. Но некоторые стали роптать: "А вдруг это Сам Иисус Христос?"
   Но приехал милицейский фургон, и вывели Христа в железных наручниках из ризницы, и кинули за решетчатое окно.
   Так в казённом фургоне Иисус въехал в город.

37. Случайная драка

   В это время Сева, стоя на автобусной остановке, думал о своей нелегкой жизни.
   Со своей женой он развелся, его городская пассия сбежала куда-то в неизвестном направлении, девушку из универмага ему разыскать не удалось. Одно невезение с бабами. Свою машину он разбил в городе, залетев в вырытый котлован. И остался ни с чем, как говорят, ни кола, ни двора. Вдобавок к этой полосе невезения он, имея золотые руки, нигде не мог устроиться работать. Только что ему отказали в автосервисе, там своих умельцев хватало. От всего этого у Севы испортилось настроение, к тому же от долгого ожидания на остановке скопилось много народу, а автобусов все не было. В этом городе исправно работала только милицейская служба.
   Как только фургон с Иисусом Христом проехал мимо Севы, на остановке случилась драка. Все произошло мгновенно, как взрыв бомбы. Замелькали тела, засвистели кулаки в воздухе, задевая виноватых и невиновных. Никто ничего не мог понять в общей свалке.
   Сева отпрыгнул на край тротуара, прижался к столбу и выставил свои кулаки. Но никто не отважился попробовать их крепости. А на остановке творилось что-то невообразимое. Конец света. Доведенные до отчаяния горожане искали выход своим чувствам, мутузя друг друга, на радость своему озабоченному правительству. Пусть уж лучше они ломают себе кости, чем станки и машины. У полностью деградировавших властей, неспособных даже организовать бесперебойную работу транспорта, были куда более неотложные задачи: "Каким идеологическим лозунгом отвлечь народ от экономических трудностей?"
   Глядя на разъяренный муравейник, Сева не удержался и расхохотался во все горло. Еще бы, на какой арене можно увидеть подобное зрелище?
   Вскоре подъехали милицейские машины, и стражи порядка стали хватать всех, кто попадал под руку. Севу схватили одним из первых, как хохочущего. Он мог потянуть на зачинщика драки. Когда ему выворачивали руки, он удивленно орал:
   – За что? Я и пальцем никого не тронул! За это он получил дубинкой по спине.
   В участке несколько человек из толпы подтвердили, что он смеялся. Этого оказалось достаточно, чтобы оформить протокол задержания.

38. Допрос Христа в приёмной КГБ

   В этот злосчастный день на пост дежурного по городскому управлению милиции заступил лейтенант Бестужев. С самого утра дежурство началось неспокойно, а к обеду в управление доставили арестованного – Самого Иисуса Христа.
    "Этого мне только не хватало", – подумал Бестужев, проводя предварительный допрос.
   В заявлении священника храма Святого Спасителя значилось, что смутьян, лжепророк и самозванец, объявивший себя Сыном Божьим, пытался в церкви посеять смуту и подбивал верующих к религиозному бунту. По инструкции Бестужев должен был вызвать офицера безопасности и в его присутствии провести допрос. С офицером безопасности Куницыным прибыл следователь прокуратуры Муравьев. Как говорят, заварилась очень серьезная каша, одному Богу было известно, сколько времени потребуется, чтобы ее расхлебать.
   Иисус Христос вошел в кабинет дежурного офицера и сел на предложенный табурет.
   – Так значит, вы называете себя Иисусом Христом? – спросил капитан Куницын и похвалил. – Что же, очень громкое имя. А почему бы ни назвать вам себя Юлием Цезарем или еще лучше Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем?
   Возмутитель спокойствия молчал, низко опустив голову.
   – Ну, хорошо, – изменил свой вопрос чекист. – А вы имеете отношение к тому Иисусу Христу, которого распяли на горе Голгофе?
   Иисус поднял голову, и его спокойный, проникающий в душу взгляд поразил Куницына.
   – Самое прямое отношение, – спокойно молвил Сын Божий.
   – Значит, вас распяли почти две тысячи лет назад? Христос молчал, но по его виду можно было судить, что все произошло именно так.
   – Вот так дела! – выразил на своем лице притворное удивление Куницын. – А потом вы вознеслись на небо? Это мы уже слышали из разных посланий. Так скажите нам, пожалуйста, откуда вы взялись сейчас?
   – Оттуда и взялся, – Христос поднял перст по направлению к небу.
   Следователь прокуратуры Муравьев, сидевший от допрашиваемого сбоку, повертел пальцем у виска.
   – Так-с, значит, вы вернулись на землю живой и невредимый, – продолжал Куницын, – и выступаете в данный момент в роли мессии? Забавно.
   Он задумался. Вообще-то Куницын считал себя большим психологом, в юности читал некоторые опусы Гегеля и не упускал возможности блеснуть перед сослуживцами своими познаниями "Философии духа". Однако в данный момент Куницын хотел выяснить, в самом ли деле задержанный имеет ненормальную психику или же так ловко прикидывается, надеясь обвести правосудительные органы вокруг пальца.
   – А есть ли у вас удостоверение, что вы мессия и спустились к нам с неба? – спросил Куницын Иисуса Христа.
   – Разве Сыну Божьему нужно удостоверение в том, что он Сын Божий? – сказал Христос.
   – И до сих пор вас никто нигде не зарегистрировал и не выдал вам никакой бумаги? – задавая этот вопрос, Куницын имел в виду психлечебницу.
   Христос отрицательно покачал головой.
   – Странно, – опять притворно удивился Куницын. – А чем вы докажете, что вы Сын Божий?
   – Вам я ничем не собираюсь доказывать, – просто и ясно ответил Иисус Христос.
   – Резонно, – произнес Куницын и подумал: "Не такой он простак, как кажется на первый взгляд".
   Куницын увидел, что дальнейшее продолжение допроса бесполезно и приказал дежурному увести Христа в камеру.
   – Крепкий орешек! – сказал он, как только закрылась за арестованным дверь. – Придётся попотеть следователю, чтобы разгрызть его.
   – А я думаю, что он просто сумасшедший, – высказал свое мнение следователь прокуратуры Муравьев. – И к тому же…
   – Нет, не скажи, здесь все намного сложнее, – перебил его Куницын.
   – Ты заметил, какие у него умные и осмысленные глаза? Человек – себе на уме.
   – Ну и что? У многих шизофреников умные и осмысленные глаза.
   – Нет. Этот своим взглядом так и достает до самого сердца, как рентгеном. Что-то здесь не так. Вот что, Бестужев, до выяснения личности ни в коем случае нельзя отпускать его на свободу.
   – И даже через сорок восемь часов?
   – Разумеется, – твердо заявил Куницын и посмотрел на Муравьёва. – С прокуратурой я улажу.
   Муравьев опустил глаза. Как Понтию Пилату, ему хотелось умыть руки, но госбезопасности он побаивался. Черт их знает, лучше держаться от греха подальше.
   – Сколько бы он ни просидел, – продолжал Куницын, – его обязательно нужно показать врачу. Не исключено, что он обладает гипнозом. Сегодня же нужно снять отпечатки пальцев, сделать фотоснимки и проверить в наших картотеках, не числятся ли за ним какие дела. Неплохо было бы перевести его в общую камеру и подсадить осведомителя. Может быть, удастся за что-нибудь зацепиться.
   Появится зацепочка – потянем нитку и размотаем весь клубок. Шестым чувством чувствую, что это фрукт ещё тот. Ну и допросы, допросы, каждый день допросы.
   – А если он душевнобольной, и вся эта процедура повредит его психике? – выразил свое сомнение Бестужев.
   – Наш врач определит его состояние здоровья, – отрезал Куницын. – Если найдут, что он псих, ему нужно будет лечиться. А то, может быть, мы его сами вылечим.
   – Как это? – удивился Бестужев.
   – Были случаи, когда мы ставили на ноги самых настоящих идиотов.
   "Хорошо хоть не к стенке", – подумал Бестужев.
   – И знаете, потрясающие результаты. В "Энциклопедии философских наук" Гегеля есть один случай, когда врач дает пациенту рвотное и из него изрыгается телега с упряжкой лошадей. Так вот от нашего рвотного выходит не только упряжка с лошадьми, но и все, что пациент кушал в младенческом возрасте.
   Муравьев с Бестужевым переглянулись, а Куницын, до-вольный собой, продолжал:
   – Знаете, занятие классической философией дает нам нестандартное мышление. Вот и мне пришла идея устроить очень тонкий эксперимент, чтобы прижать нашего божьего сынка к стенке.
   "Вот уже речь идет и о стенке", – опять подумал Бестужев.
   – Раз он жил в ту далекую эпоху, когда Иудея находилась под управлением Рима, значит, он должен хорошо владеть латынью. Как же иначе он мог разговаривать с Понтием Пилатом?
   Куницын пришел в восхищение от этой мысли и хлопнул в ладоши.
   – Во всяком случае, это заставит его задуматься и, может быть, переменить легенду. Кто-нибудь из вас знает латынь? – спросил он.
   Муравьев и Бестужев переглянулись и отрицательно покачали головами.
   – Я очень сомневаюсь, что в нашем городе кто-либо знает латынь, – сказал Бестужев.
   – М-да, – задумчиво произнес Куницын, – в нашем управлении, пожалуй, никто. Неплохо бы также найти специалистов по древне иудейскому, древнеегипетскому, древнегреческому и ханатейскому, но, наверное, в свое время их всех непредусмотрительно пустили в расход, как чуждые классовые элементы. Сейчас таких специалистов днем с огнем не отыщешь.
   – А медики? – вспомнил Муравьев. – Они же изучают латынь в институте.
   – Думаю, что медики кроме своих piramidoni и aspirini ни хрена не знают, – выразил свое сомнение Куницын. – К тому же мы не знаем, владел ли Иисус Христос латынью, может быть, он общался с Понтием Пилатом через переводчика. Но как бы там ни было, разберемся. Если вам ничего не удастся выколотить из него, пошлете к нам в управление. Вы лично, Бестужев, ведете это дело.
   – Слушаюсь.
   Так дело Иисуса Христа попало в руки Бестужева. Судьба самого Иисуса Христа находилась в руках одного человека. Вот такие бывают дела.

39. Передача денег

   Как только главврач городской больницы Шаров узнал о следствии, начатом на швейной фабрике, и аресте Чубова, он тут же посетил свою привилегированную пациентку Клавдию.
   – Мы так не договаривались, – прозвучали его первые слова, как только он переступил порог специальной одноместной палаты и плотно прикрыл за собой дверь. – Я не позволю втягивать себя ни в какие махинации. Я получил всего двадцать тысяч. И вы считаете, что за эту сумму я буду скрывать вас от правосудия?
   Даже двадцать тысяч по этим временам были большие деньги. Получая от Чубова дипломат, Шаров не ожидал найти в нем такую огромную сумму, он готов был сделать всё и за три тысячи. Но, как говорят французы, аппетит приходит во время еды. Шальные деньги превращают нас в рабов преступлений.
   Клавдия одарила его той самой улыбкой, которую пускала в ход, чтобы свести мужчину с ума. Но на Шарова эти приемы действовали слабо, он был очень практичным человеком.
   – Доктор, – сказала она мягким грудным голосом, – у вас есть машина?
   – Что такое? Нет, – на всякий случай соврал главврач.
   – В таком случае, считайте, что у вас есть машина и еще столько же денег, сколько дал вам Чубов.
   – Сорок тысяч?
   – Вы только что сказали, что Чубов дал вам двадцать тысяч.
   – Извините великодушно, оговорился.
   – Считайте, что они у вас тоже есть.
   – А когда я их получу?
   – Как только я созвонюсь со своей матерью.
   В ту же самую минуту доктор вновь сделался услужливым и внимательным, как в первый день, когда Клавдия переступила порог лечебницы. Сама любезность.
   Воспитанный в лучших традициях советской интеллигенции, доктор мгновенно извинился за свой тон и захлопотал вокруг Клавдии, хотя в этом не было никакой необходимости.
   Выходя из палаты, он осторожно прикрыл за собой дверь, за которой скрывалась настоящая золотая жила.
   Все мы, грешные, не без греха.

40. Тюремная камера

   Когда Чубов, опустошенный морально и выжатый, как лимон, физически, очутился после допроса в камере, у него было такое чувство, будто ему после долгого поджаривания голым на сковородке, наконец-то, разрешили надеть трусы.
   В камере сидело около дюжины уголовников, и там царили свои законы.
   С него сразу же стащили пиджак и рубашку, отобрали сигареты.
   Тюрьма находилась в бывшем женском монастыре, и в кельях, переоборудованных под камеры для заключенных, стояло несколько рядов двухъярусных коек, и все они были заняты уголовниками и политическими.
   В одной майке и брюках Чубов забился в угол камеры и смотрел оттуда на всех взглядом затравленного зверька, откуда жизнь казалась ему размером с овчинку. Его уже не грызли сомнения и страхи, единственной целью его жизни сейчас было выжить в новых условиях.
   Кого здесь только не было. Лежащий на койке недалеко от него уголовник с выраженными чертами дегенерации на лице презрительно посмотрел в его сторону и, отвернувшись к стенке, тонкой струйкой, как скунс, выпустил слюну, которая ручейком побежала по штукатурке, но, не добежав до кровати, истощилась в пути. От пристального взгляда уголовника Чубов поспешил отвести свой взгляд. Ну, его к лешему, прицепится, не отстанет.
   Дверь отперли и в камеру впихнули здоровенного детину.
   – Суки, – заорал он. – Это вам так даром не пройдет. И он со злостью пнул подвернувшийся под ногу табурет.
   Уголовнички с интересом рассматривали его? "А это что за птица к нам залетела?" Но птица вела себя очень нахально, она сразу же заняла себе лучшее место в камере. Никто не посмел воспротивиться. В этих джунглях царил закон: кто сильнее, тот и прав.
   Дверь снова отперли и на пороге появился Сам Иисус Христос. Детина, как только его увидел, вскочил с кровати и радушно развел руками:
   – И Ты здесь. А Тебя за что взяли?
   Иисус пожал плечами.
   – Не удивлюсь, если узнаю, что ни за что, так же, как меня, – и повернувшись в сторону двери, детина показал огромный кулак: – У-у, сволочи.
   Он тут же расчистил рядом с собой место от уголовного элемента и усадил Христа:
   – Будешь возле меня спать. Опять никто не возразил.
   – А я попал, как кур во щи, – принялся рассказывать детина Христу свою историю.
   – На остановке случилась драка, а я, видя все это, расхохотался. Ну, меня и схватили, и упекли за решетку, как зачинщика драки. Мне нужно было плакать, а я смеялся. В наше время опасно делать то, что не понятно другим. Это грозит большими осложнениями.
   Они долго о чем-то говорили с Христом, но вскоре детину выпустили, и в камере опять восстановился статус-кво.
   Как только за Севой закрылись двери, молодой вор вышел на середину камеры, потянулся и скороговоркой затараторил:
   – Абара-кабара-бабара-мурло. Гав-гав-гав.
   Он по-собачьи отставил в сторону ногу и с шумом выпустил воздух. В камере опять утвердился закон воровских джунглей, и Христа согнали с его места.
   С наступлением сумерек монастырская келья погрузилась в сон. Узники мирно спали праведным сном. Чубов не мог заснуть на новом месте, долго ворочался, его одолевали грустные мысли, а в ушах еще звучали слова следователя: "Даже то, что нам удалось раскопать, подводит вас под высшую меру наказания".
   Ради чего стоило жить, чтобы вот так кончить? Жизнь, как сон, от которого просыпаешься с чувством безысходности. Вот это и есть реальность бытия, и ее начинаешь ощущать только тогда, когда приближаешься к той грани, за которой уже ничего не стоит. Есть ли душа у человека, которая остается после смерти? Вечная душа. Как это здорово! Жаль, что он так и не познакомился с учением Христа о спасении души. Правда, он мог познакомиться в камере с Самим Христом, но, во-первых, он не знал о Его присутствии, а, во-вторых, Христу Самому грозила в эту минуту смертельная опасность. Чубов услышал в сонной тишине камеры шепот двух уголовников.
   – Я опознал этого гада, – говорил один. – Из-за него мы попали в тюрьму. Помнишь, это он нам попался в лесу. Зря ты помешал мне тогда его укокошить.
   – Да ты что! – запротестовал другой голос. – Он же не корова, а человек.
   – Ну и что. Кто бы знал. Тюкнули его спокойненько и зарыли в сугроб. А так пошел он и заложил нас в милицию. И сцапали нас тепленькими.
   От злости инженер заскрежетал зубами и сделал предложение, достойное царя Ирода из библейской притчи.
   – Давай удушим гада. За такое отмщение не страшно и грех на душу взять.
   – Ты рехнулся, совсем разум потерял от безделья.
   – А вот ты всегда был слюнтяем. Из-за тебя мы и влипли в эту историю. Чистоплюй слюнявый.
   – Ну и что из того, что мы придушим его? Нам же дадут срок на всю катушку.
   – А кто узнает? Все спят. Никто не услышит.
   Чубов затаил дыхание и подумал: "Ну и дела. Так можно здесь уснуть и не проснуться." И ему стало очень не по себе, и он затаился, как мышка в норке.
   Двое злоумышленников на цыпочках подкрались к ложу Христа и накинулись – один на ноги, другой на грудь Сына Божьего. Они хотели отнять у него жизнь, но тут произошло невероятное. Камера осветилась ярчайшим светом, как от настоящей электродуги. Один охотник за коровами отлетел к дверям, и у него перехватило дыхание и свело судорогой язык, и он не мог произнести ни слова, только мычал утробным ревом. Другой лежал на полу в коме, и, когда перепуганные узники перевернули его на спину, оказалось, что кисти его рук черны, как головешки.
   – Странное дело, – давались диву охранники, – такое бывает с теми, кто неосторожно хватает провод высокого напряжения.
   И когда унесли обоих в тюремный лазарет, и ушли дежурные охранники, в камере еще долго чесали языками, обсуждая необычное явление. Иисус молчал, молчал также перепуганный до смерти Чубов. Каких только чудес не бывает на свете!

41. Исследование электромагнетизма

   Отдохнув после дежурства, лейтенант Бестужев пришел в свой кабинет в плохом настроении. Впервые в его жизни приходилось браться за такое странное дело, к которому он не знал, как подступиться. Накануне состоялся его разговор с тюремным врачом, обследовавшим Иисуса Христа.
   – Редкий экземпляр – ваш подопечный, – сказал тот. – Он просто начинен электричеством. Стоит дотронуться до его кожи, как получаешь щелчок электрического разряда. Да что говорить, есть уже двое пострадавших из его камеры. Один из них в очень тяжелом состоянии лежит сейчас в тюремном госпитале.
   – Отчего это, доктор? – спросил Бестужев.
   – Голубчик, от чего это, одному Богу известно. Этот природный феномен нужно не прятать в тюрьме, а держать под наблюдением ученых в каком-нибудь научно-исследовательском институте. Их исследования могут обогатить великим открытием отечественную науку. Вы что-нибудь слышали об электрических рыбах?
   – Где-то читал об электрическом скате.
   – Это только одна из разновидностей электрических рыб. Есть еще африканский электрический сом, американский электро-угорь. Так вот у этих рыб имеются специальные органы, генерирующие электрический ток и разряды. Их органы – из преобразованных частей мышц и построены по принципу вольтового столба. Такая рыба подплывет к вам и так трахнет разрядом постоянного тока с напряжением в семьсот вольт, что от вас останется только мокрое место.
   – В воде мокрое место? – засмеялся Бестужев.
   – Не важно. Такой человек, как этот, спокойно подойдет к вам, пожмет руку, и вместо руки у вас – головешка. Я ему приказал ходить босиком.
   – Это еще зачем?
   – Очень просто, милейший, чтобы часть электричества уходила в землю по схеме громоотвода. Знаете, как пришла мне эта идея в голову? Я вспомнил, что у автомобилей есть тоже заземление.
   – Доктор, а как у него с психикой?
   – Вполне нормален. Реакция хорошая. Правда, говорит всякую чушь. Забавный экземпляр. Откуда вы его выкопали?
   – Э-э, – махнул рукой Бестужев, – навязался на мою голову. Если бы я знал, откуда он взялся!
   – М-да, – протянул задумчиво врач. – Полная потеря памяти, шутка ли. Сочувствую вам, коллега.
   И тут Бестужева осенило. Он стукнул себя по лбу ладонью и воскликнул:
   – А может ли такое произойти от несчастного случая, ну, скажем, от удара электрическим током?
   – Вполне может, голубчик.
   После этого разговора Бестужев запросил в областном управлении МВД сводки обо всех несчастных случаях с электричеством и розыске пропавших без вести. Он с надеждой ждал сообщений, но вместо этого позвонил офицер безопасности Куницын:
   – Что нового по делу Иисуса Христа? Бестужев стал излагать свою версию.
   – Все это ерунда, – перебил его на полуслове Куницын. – Я раскопал о нем кое-что более существенное. Как я и подозревал, это птица высокого полета. Вот как он проявил себя на одной железнодорожной станции.
   И Куницын зачитал рапорт сержанта милиции Макарова: "Сын Божий бежал из-под стражи, боясь, что у Него потребуют документы. При этом произошло чудо: запоры сами отвалились, дверь открылась, и Он беспрепятственно покинул КПЗ, исчезнув в неизвестном направлении".
   – Что на это скажешь? Бестужев не знал, что сказать на это.
   – Я так и думал, что это опасный тип. Глаз с него не спускать, я полагаю, что скоро им займется моя контора. Уж душу-то мы из него вытрясем. Сейчас тебе надо съездить на эту станцию и во всём разобраться.
   – Слушаюсь.
   – Все ясно?
   – Но, а вдруг он окажется душевнобольным? – пытался защитить Христа Бестужев. А вдруг он окажется Иисусом Христом? – передразнил его, издеваясь, Куницын. – Чего еще не ясно? Сегодня же отправляйся на станцию.
   И Куницын повесил трубку. У Бестужева возникло еще большее желание спасти Христа, но для этого он должен был найти доказательства безумства Сына Божьего.
   Таков безумный наш мир, и здесь уж ничего не поделаешь.

42. Знакомство в электричке

   Электричка уходила на запад полупустая. Бестужев сразу же приметил в противоположном конце вагона симпатичную девушку. И так уж случается: если молодой человек ищет место, то непременно найдет его рядом с девушкой.
   – У вас не занято? – спросил он, усаживаясь напротив неё.
   – Не занято, – ответила она и посмотрела на него насмешливым взглядом. – Вообще-то в вагоне хватает и других мест.
   – Но здесь сидеть как-то особенно приятно, – признался Бестужев.
   – Далеко едете?
   Девушке не нравились дорожные знакомства, но этот молодой человек ей не внушал отвращения, и она назвала станцию.
   – Вот как? – воскликнул Бестужев. – И я еду до этой станции. Будем попутчиками.
   И он представился.
   – А вы со всеми девушками так знакомитесь?
   – Нет. Только с вами и притом впервые. Едете к кому-нибудь в гости?
   – Нет. Я живу там с родителями.
   – А-а, значит, едете из гостей?
   – Еду с работы, – девушка поморщилась от навязчивых расспросов попутчика.
   Бестужев же, казалось, не заметил её недовольства.
   – Как так? – удивился он. – Живете на станции, а ездите на работу в такую даль?
   Девушка подняла на него глаза, полные очарования, несмотря на то, что в них стоял вопрос: "Ну, сколько же можно спрашивать?" И ответила:
   – Что в этом странного. Я сутки работаю, двое отдыхаю. Вот сейчас сменилась и еду домой.
   Желая показать, что разговор ее утомил, она вынула из сумочки книжку и углубилась в чтение.
   Бестужев с изумлением прочитал на обложке название книги: "Психические заболевания".
   – Вы читаете такие книги? – воскликнул он.
   – А что в этом удивительного? Я работаю медсестрой в психиатрическом отделении больницы.
   Разговор на некоторое время прекратился. Бестужеву нравилась девушка, ее скромность, и противодействие ему совсем не отталкивали его, а, наоборот, притягивали к ней, как магнитом. И вдруг он сказал первую глупость. (Когда девушка нравится молодому человеку, то молодой человек заметно глупеет – закон любовного притяжения номер один.)
   – А вы знаете, мне вас жаль, – произнес Бестужев. – Я понимаю, в городе трудно с жильем. Я бы мог помочь вам найти квартиру.
   Девушка отложила книгу и испытующе посмотрела на Бестужева.
   – Чтобы сделать меня своей любовницей?
   Бестужев густо покраснел.
   – Ну, зачем же так? – произнес он и вдруг сказал то, что никогда бы не осмелился сказать девушке: – Я бы мог и жениться на вас.
   (Поистине, когда влюбленный теряет голову, он совершает великие глупости – закон любовного тяготения номер два.)
   – А кто вы? – спросила она, широко раскрыв свои черные, как смоль, глаза.
   – Лейтенант милиции.
   – Так и знала. С высшим образованием, – ее губки скривились в насмешке. – Нам кого-нибудь попроще. Знаю я таких, как вы, с высшим образованием. Чем умнее, тем хитрее. Вечера через три-четыре окажется, что вы женаты, и у вас есть дети, но вы можете стать спутником моей жизни или духовным наставником, поможете мне продвигаться в гору, наверх, в ваше интеллектуальное общество, где вы уже имеете положение. Нет уж, увольте. С меня довольно простого парня, шофера, слесаря, пусть даже скотника. И если у него не будет семи пядей во лбу, то уж, наверняка, в груди у него будет биться честное сердце.
   Она замолчала, Бестужев нахмурил брови.
   – Вас кто-то обидел в жизни?
   – Никто меня не обижал. Сама виновата. В свое время упустила хорошего парня, а сейчас вот жалею.
   – Расстались? – сочувственно спросил Бестужев.
   – Завелась у него городская, отбила.
   – У такой девушки, как вы? – удивился Бестужев. – Вот не поверю.
   – Доказывать вам не собираюсь, – сказала девушка, как отрезала. – Что-то я с вами очень разоткровенничалась. Вот такой, как вы, вначале влезет в душу, а потом наплюет туда. Все вы одинаковы, мужики с высшим образованием.
   Она замолчала и всем своим видом показала, что разговор окончен. Они долго ехали молча, наконец, Бестужев решил заговорить.
   – И всё же вы не правы, – сказал он решительно. – Зачем всё обобщать? И среди людей с высшим образованием есть много честных и порядочных людей. Более того, истинно образованный человек, настоящий интеллигент, всегда добр и честен. Я бы очень хотел вам это доказать.
   – Ха, – воскликнула девушка, – один тоже пытался доказать мне это. Он был директором фабрики, милейшей души человек. Так вот его сейчас упекли в тюрьму, а его любовницу посадили к нам в сумасшедший дом. Представьте, он за мной ухаживал в то время, как у него, кроме жены, была еще любовница. Все вы, мужики, одинаковы.
   До самой станции они не проронили ни слова. Бестужев думал, что он любой ценой должен познакомиться с девушкой ближе.

43. Дознавательная поездка лейтенанта

   Когда электричка остановилась на станции, Бестужев соскочил с подножки и подал руку девушке, но она спустилась с подножки без его помощи.
   – Позвольте, понесу сумку, – предложил он.
   – Обойдусь, – ответила она и, перекинув сумку через плечо, пошла по платформе, как бы давая попутчику понять, что на этом этапе их знакомства нужно поставить точку.
   Но Бестужев был не тот человек, который быстро пасует перед трудностями. Он прибавил шагу и нагнал девушку.
   – Как-то не очень хорошо получилось, – сказал он, – проговорили два часа, как близкие знакомые, и вдруг так расстаемся.
   – А как нужно? – подняла на него свои черные глаза девушка.
   В этих глазах бегали, как чертики, насмешливые искорки.
   – Неужели мы так и расстанемся, и вы даже не разрешите проводить вас до дому?
   – А вы не боитесь?
   – Чего?
   – Что если увидят вас со мной, то могут вам накостылять. Парни здесь дерутся из-за меня.
   – Я ничего не боюсь, – признался Бестужев.
   – Тогда приходите в клуб на танцы. Там и встретимся. Бестужев проводил девушку до автобуса и вернулся на станцию. В комнате милиции он застал старшину Потапова и представился.
   – А я-то на вас и не подумал, – сказал старшина. – Вижу, какой-то парень в штатском с нашей девушкой идёт.
   – Вы ее знаете?
   – Магду-то, да кто ее не знает. Видная дивчина. Хлопцы из-за нее в поселке дерутся.
   – Что она из себя представляет?
   – Девушка как девушка. Все норовит свое счастье ухватить, а оно у нее, как песок сквозь пальцы, уплывает. В город подалась, а что в городе-то хорошего? Содом и Гоморра. Испортит этот город девку.
   – Это, смотря, с кем она там встретится.
   – Это точно. Но все же ничего из этого путного не выйдет. Жила бы с родителями, работала бы в поселке. Работы у нас хватает. А эти дурочки летят, как бабочки на огонь, в город и обжигают себе крылья. Там слишком много соблазнов, особенно для таких, как она.
   Бестужев рассказал Потапову о деле Иисуса Христа, тот внимательно выслушал и заметил:
   – Да, дело темное. Тогда Макарову начальство не поверило, посчитало его рапорт глупостью, написанной от психического расстройства, и послало его лечиться в санаторий. Может быть, дело без гипноза не обошлось. Ну, как мог человек выйти из запертой кутузки?
   – При этом Макаров уснул. Возможно, он просто забыл запереть эту кутузку.
   – Что-то не очень похоже на Макарова, – засмеялся Потапов. – У него на дежурстве ни птица не пролетит, ни мышь не проскользнет мимо.
   – Всякое бывает, – заметил Бестужев.
   – Вот я и говорю: дело темное. Не обошлось без не-чистой силы.
   – Вы верите в нечистую силу?
   – В деревне все верят в нечистую силу. Это вам не город.
   – А кто-нибудь сидел с ним в кутузке во время ареста?
   – Да был здесь один, сейчас со сломанной ногой лежит в больнице.
   – Тоже от нечистой силы пострадал?
   – Да нет. В аварию попал. Макаров посадил его в кутузку за драку как раз из-за этой девушки.
   Бестужеву сразу же захотелось встретиться с этим парнем, и старшина отвез его в больницу на своем мотоцикле.
   – Опять следователь?! – воскликнул Петр, увидев Потапова с Бестужевым. – Да сколько можно давать показания? Я уже сто раз рассказывал об аварии. Выплачу я вам за эту машину.
   – Если еще сто раз понадобится рассказать, то расскажешь, – строго прикрикнул на него Потапов. – Ты вот лучше товарищу лейтенанту расскажи, с кем ты сидел в КПЗ, когда тебя посадил Макаров за драку.
   – А кем он оказался? Опасным преступником?
   – Да нет же, совсем наоборот, – успокоил его Бестужев. – Мне кажется, что этот человек душевнобольной. Он ничего не помнит о своем прошлом. Вернее, несет такую околесицу, к тому же не имеет при себе никаких документов. Вот я и занимаюсь тем, что пытаюсь установить его личность.
   – Вот оно что! Это, наверное, тот цыган.
   – Почему цыган?
   – Похож на цыгана с длинной бородой.
   – Этот? – спросил Бестужев, показывая Петру фотографию.
   – Верно. Он! – воскликнул тот. – Он тоже мне показался немного странным, как бы не в себе.
   – В чем выражалась эта странность?
   – Да какой-то взгляд у него был не от мира сего.
   – Он называл себя Иисусом Христом?
   – Вот-вот. Он и нам тогда это сказал. Но мы приняли его слова за шутку. Я что-то больше ничего о нем не помню.
   – А кто был с вами в камере еще?
   – Один бродяга, Котя, забавный парень, всю ночь анекдоты травил, один безбилетник, Паша, и еще один пьяный.
   – Адресов их не знаете?
   – Откуда? – развел руками Петр.
   – А что говорил этот цыган?
   – Ничего не говорил. Сказал, что арестовали его за то, что был без документов, и что документов у него никогда не было, и из этого мы заключили, что он цыган. Ведь только у цыган в нашей стране нет документов.
   – С чего ты взял?
   – Так все говорят. Но когда мы его спросили, не цыган ли он, то знаете, что он нам ответил? Ни за что не поверите. Он сказал, что он еврей. Вот умора! Разве еврей может прожить без паспорта? Что и говорить, на еврея он ни капельки не похож. Ходит босиком в тридцатиградусный мороз и утверждает, что никогда не носил сапог. Одним словом, цыган и все тут.
   Бестужев с чувством выполненного долга прекратил допрос. Ему очень хотелось узнать что-нибудь о девушке.
   – А из-за чего подрались-то? – спросил он, стараясь придать безразличие своему голосу.
   – А-а, – махнул рукой Петр, – из-за одной девчонки с Васькой Сорокиным. Я ее бросил. Сейчас у меня есть одна, еще лучше.
   И Бестужев подумал, что лучше уже не бывает. И позавидовал парням, живущим в этом поселке, которые так легко расстаются с такими красавицами.

44. Танцы в деревне

   Вечером Бестужев все же решил пойти на танцы в поселковый клуб. До электрички оставалась еще уйма времени. Что делать молодому и неженатому?
   В клубе танцы были в полном разгаре. Вначале он не собирался танцевать, решил только посмотреть, как веселится деревенская молодежь. Но к нему сразу же подошла Магда и лукаво спросила:
   – Вы все же пришли?
   – Как обещал, – ответил Бестужев. – Можно вас при-гласить на танец?
   – А вы не боитесь, что у вас могут возникнуть из-за этого неприятности?
   – Неужели? – притворно удивился Бестужев и положил ей руку на талию.
   – А вы смелый, – заметила Магда.– Как все рыцари без страха и упрека.
   Не успели они сделать и пяти шагов, как высокий верзила положил ему руку на плечо.
   – Мальчик, пойдем-ка, выйдем в туалет, мне нужно тебе пару ласковых слов сказать, – сказал он Бестужеву, дыша в лицо неприятным запахом перегара.
   Бестужев оставил Магду и повернулся лицом к верзиле. Предчувствие подсказывало ему: "Быть драке".
   – Но почему в туалет, можно выйти на свежий воздух.
   – Можно и на свежий воздух, – охотно согласился верзила.
   – Брось бузить, Сорокин, – властно приказала ему Магда, – видишь, человек новый, не знает еще тебя.
   – Магда, прошу вас, не вмешивайтесь в наши дела, – остановил ее Бестужев. – Товарищ желает познакомиться со мной, зачем лишать его такого удовольствия.
   Бестужев прошел в раздевалку и, одевая куртку, бубнил себе под нос: "Как можно пред битвою битвы страшиться? Смятенье твое не достойно арийца. Оно не дарует на поприще брани небесного блага и славных деяний".
   Это он так себя обычно настраивал на оперативный лад. Магда, глядя ему вслед, произнесла не тихо и не громко, так, чтобы слышали ее ближайшие подруги:
   – Дурачок. И зачем он пошел? Васька Сорокин его сейчас так отделает!
   Она победным взглядом окинула весь зал. Многие смотрели в ее сторону. Она опять стала центром внимания всего поселка, опять парни дрались из-за нее. А что приятнее этого может пощекотать женское самолюбие?
   Несколько любопытных парней вышло вслед за Васькой Сорокиным посмотреть, как он отделает чужака, но не прошло и пяти минут, как один из них заскочил в клуб с разбитой физиономией и заорал благим матом:
   – Убивают!
   Вся веселая компания танцующих высыпала на улицу. Картина, которую они увидели, выйдя из клуба, поразила их настолько, что некоторое время никто не мог обрести дара речи. Еще бы!
   Васька Сорокин, первый драчун в поселке, лежал словно труп, ничком на сугробе с раскинутыми в разные стороны руками. Чуть в отдалении, возле скамейки, на коленях стоял другой паренек, зажимая ладонью разбитый нос. Бестужев прижимал за грудки третьего парня к рекламному щиту. Все выглядело, как в сказке: одним махом семерых махом. И толпа враз ахнула от удивления. Такого еще в поселке не случалось!
   Но в следующую секунду в толпе сработал инстинкт самосохранения и консолидации.
   – Наших бьют! – завопил кто-то истошно, и в мгновение ока толпа стала вооружаться штакетником и дрынами.
   Бестужев понял, что нельзя терять ни секунды, и, как говорят в народе, ноги в руки и припустил во всю прыть к станции.
   За ним гналась толпа в целый взвод, разбирая на ходу заборы на жердины. Бестужев слыл отличным бегуном. Он оставил далеко позади преследующих и, добежав до станции, не мешкая, запрыгнул на проходящий товарный поезд. Таким образом, он достойно ретировался с поля битвы, и когда разъяренная толпа ворвалась на перрон, то увидела всего лишь хвост уносящегося в город товарняка.
   Деревенская молодежь еще раз доказала, что могла постоять за себя всем миром, когда это было нужно. Один за всех, все за одного.

45. Размышления главврача

   Утром Бестужев впервые в жизни открыл Библию, и его взгляд упал на притчу о злых виноградарях, и поразили его слова: "Тогда сказал господин виноградника: что мне делать? Пошлю сына моего возлюбленного; может быть, увидевши его, постыдятся. Но виноградари, увидевши его, рассуждали меж собой, говоря: это наследник, пойдем, убьем его, и наследство его будет наше. И выведши его вон из виноградника, убили".
   И испугался Бестужев за жизнь Иисуса Христа, и решил любой ценой спасти Его, даже если придётся заплатить за это своей собственной жизнью.
   На работе его ждало радостное сообщений. По факсу из Черемхово передали запрос о розыске исчезнувшего в ночь перед рождеством монтера-электрика Г., который ушел на угольный разрез для починки кабеля и не вернулся, и прилагалась фотография Г., очень похожего на Иисуса Христа.
   Бестужев созвонился с отделением милиции и вызвал в город жену Г., и она опознала в Христе своего мужа. Но Иисус не признал бедную женщину. И тогда Бестужев освободил Христа из-под стражи и отправил в психиатрическую клинику. И когда капитан Куницын позвонил Бестужеву, то уже ничего не мог поделать, потому что, как говорят, поезд ушел. Так Иисус был вырван из цепких рук госбезопасности.
   В психиатрическом отделении городской больницы поднялась паника. В специальной палате для привилегированных скоропостижно скончалась пациентка, заведующая сгоревшей базы. Среди обслуживающего персонала прошел слух, что ожидается серьезная комиссия. Инспектирование сулило всем большие неприятности. В больнице не все обстояло благополучно, особенно, в психиатрическом отделении.
   Срочно выписалось несколько больных, еще несколько пациентов было переведено в специальную психлечебницу закрытого типа.
   Главврач Шаров метал гром и молнии. К нему невозможно было подступиться, так он был раздосадован и выведен из себя.
   Загадочное самоубийство заведующей базой Клавдии взбудоражило не только больницу, но и весь город. Еще накануне вечером, узнав о ее смерти, Шаров переполошился. Он никак не мог поверить, как эта красивая женщина могла принять яд.
   Сидя у себя в кабинете, он думал: "Из-за чего? Лишить себя всего, лишить саму себя жизни! Не верх ли это человеческой глупости?" Он-то, как врач, знал, что единственной ценностью в этом мире является жизнь. Он сам часто присутствовал на спектаклях жизни и смерти и ловил с наслаждением тот миг, ту самую грань, которая переводит человека из одного состояния в другое. Сколько таких моментов протекло перед его глазами! А сколько раз он сам был причастен к таким моментам!
   Шаров серьезно верил, что самым значительным чело-веком на иерархической лестнице общества является врач – бог и вершитель человеческих судеб, и внутренне глубоко возмущался, что положение врача далеко отстоит от вершины этой лестницы. Это недовольство иногда прорывалось в работе. Делая операции, он сравнивал себя одновременно с тремя мойрами: Клото, Лахесис и Атропой. "Ну что ж, посмотрим, что он имеет у себя внутри, – говорила Клото, вспарывая человеку брюхо или грудь. – Стоит прясть нить его жизни или нет?" Лахесис, следя за искусственным дыханием и наркозом, хихикала: "Как мучается, бедняга! А конец все равно у всех единый. "И самая страшная мойра Атропа, перерезая нить жизни, говорила: "Хватит, пожил своё, пора и на покой". Иногда эти мойры спорили, и одерживала победу та или иная мойра. "Пусть поживет еще, помучается", – говорила Лахесис. "А вот этого нужно обязательно спасти! – восклицала Клото. – Он нам может пригодиться в жизни".
   Разве кого-то ещё, из людей других профессий, можно сравнить с богом? Как-то молодой ассистент сказал Шарову: "По отношению к природе человек должен быть подобен богу, он должен помогать в жизни всем живым". Эта фраза тогда запомнилась Шарову, и он не раз мысленно возвращался к ней и всегда находил однозначный ответ: "А разве богу не принадлежит право лишать живое жизни иногда непроизвольно, а иногда сознательно?" Что стоило сделать один неглубокий надрез в сторону, и жизнь человека повисала на волоске. Сделав это однажды почти непроизвольно, Шаров в следующий раз уже не мог побороть искушение повторить это опять. Так что на совести Шарова лежало не одно убийство отца автора этих строк, поэтому эти смерти не вызывали в нем глубоких угрызений совести.
   В тот вечер при известии о смерти завбазой Клавдии Шарова охватил страх за собственную жизнь. Впервые он испытал это животное чувство, хватающее человека за глотку, сжимающее сердце, мешающее дышать.
   Страх безотчетный и, может быть, глупый, но непреодолимый.
   Только вчера этой женщине он угрожал, третировал ее, словно имел дело с навозным жуком или гусеницей. А сегодня она лежит холодная, успокоившаяся навечно, готовая к распаду, и неважно, что она сама себя отравила, а важно то, что обстоятельства, которые ее лишили жизни, могут уничтожить и его, Шарова, бога и вершителя человеческих жизней.
   В тот вечер впервые Шаров посмотрел на смерть Клавдии с другой стороны и понял всю степень опасности, которая угрожает ему.
   Шарова залихорадило. Нет. Все остальное тлен. Главное – жизнь. Немедленно нужно избавиться от всех улик. Он закрылся в своем кабинете и работал до двенадцати часов ночи. Пересмотрел все свои дела и все архивы. Все могущие скомпрометировать его документы изъял и уничтожил. Только после этого его немного отпустил страх, совесть же его никогда не беспокоила. Таков был этот человек, гордый рыцарь скальпеля, главный врач городской больницы, доверенное лицо Антихриста, светило местной науки, имеющий свое реноме и свои твердые позиции в медицинском мире.
   Однако, несмотря на свое крепкое положение в обществе, Шаров всё же имел основания опасаться за свою карьеру.

46. Подселение Христа к антисемиту

   В этот же день в психиатрическое отделение поместили нового пациента. Узнав, что больного доставили из управления милиции, и что несколько дней он просидел в тюрьме, Шаров вначале подумал: "Уж не подсадная ли утка?" А потом решил:
   – Ты у меня, голубчик, попляшешь. Мы-то уж тебя возьмём в оборот.
   Вызвав медсестру Магду, он приказал:
   – Поместите новенького в восьмую палату.
   – Но там нет места.
   – Так поставьте туда кровать, чёрт побери!
   Магда, принимая больного, прочитала в паспорте его фамилию и знала, что он с ней одной национальности. Она робко попыталась возразить.
   – Его нельзя помещать в ту камеру.
   – Это еще почему?
   – Там лежит буйно помешанный антисемит.
   – Вот и прекрасно, – воскликнул Шаров, – я думаю, что им обоим будет интересно беседовать на животрепещущие темы.
   Так Иисус попал в палату номер восемь, где стояло уже четыре кровати. Пятую кровать для Христа поставили у окна.
   Когда Иисус переступил порог палаты, там шел оживленный разговор.
   – За что вы так ненавидите евреев? – спросил математик-шизофреник у лежащего возле двери антисемита.
   – Евреи извратили социализм, – заявил тот, подозрительно посмотрев на Христа.
   – Почему вы так считаете? А мне кажется, что именно евреи создали социализм.
   – Блат – слово еврейского происхождения, – сказал антисемит. – Но дело даже не в этом. Сразу же после революции три миллиона интеллигентов покинули Россию, и кто же заполнил этот вакуум? Евреи. Ни один из них не эмигрировал. Все они приняли революцию, и более того, погрели на ней руки. У меня создается впечатление, что они ее и разожгли.
   – Вы, случайно, не еврей? – спросил антисемит Христа.
   – Да, еврей. – ответил Тот, – Я – Иисус Христос.
   – Единственного человека, которого я истинно уважаю и ценю среди евреев, это Иисуса Христа, – сказал антисемит. – Добро пожаловать в нашу теплую компанию.
   Иисус прошел к окну и сел на пустую кровать. Антисемит спокойно продолжал прерванную тираду.
   – Я также подозреваю, что в мире существует подпольная еврейская мафия, которой удалось в этом веке прибрать к рукам Соединенные Штаты и Россию, а может быть, и весь мир. Во всяком случае, евреи в нашей стране прибрали к своим рукам искусство, литературу, науку. По сути, наш кинематограф с самого рождения стал еврейским. Если директор картины еврей, то и все евреи, кроме, может быть, главного героя Иванушки-дурачка. Ну, конечно же, они не могли сделать еврея главным героем в стране, где большинство населения – русские. Хитрые бестии!
   – Да полно вам! – возразил ему математик-шизофреник. – Евреи так же, как и русские, не щадя сил, строили социализм, не жалея жизни, сражались на фронтах. Они всегда были подлинными интернационалистами.
   – Еще бы! – воскликнул антисемит. – Евреи в царской России жили только в черте оседлости. Кто их только не притеснял? А погромы? А гонения? Они-то и учинили революцию тёте Рейзе, как они тогда называли Россию, и тетя Рейза стала для них милее родной матери, потому что они всегда жили за чужой счет.
   – Не согласен, – возразил математик-шизофреник. – То, что они заполнили вакуум, – молодцы. Кто русским не давал учиться, а не пить водку?
   – Так этот вакуум они сами и образовали, перебив в революцию нашу интеллигенцию, а остатки ее выгнали из страны, – заорал возмущенный антисемит.
   – Вы, случайно, не черносотенец? – спросил его пациент, лежащий у двери против него и именовавший себя Отражением Истины, потому что считал, что не очень скромно называть себя самой истиной.
   – Нет, милейший друг, – ответил тот спокойно. – Я простой сумасшедший и позволяю себе говорить все, что думаю. А какое положение дел было в правительстве, армии и НКВД?
   Иисус Христос оглядел палату и скользнул взглядом по решетке на окне. За окном на фоне города солнце опускалось за горизонт.
   – В армии почти все посты комиссаров занимали евреи. Сталин, вероятно, испугавшись за армию, накануне войны устроил чистку. Последствия вам известны.
   Христос грустно думал о судьбе евреев, не нашедших в этой стране своей родины.
   – Вы справедливо заметили, что евреи – подлинные интернационалисты, – увлеченно продолжал антисемит. – Но от этого интернационализма больше всего выигрывали они сами. Думаю, что они и разработали теорию мировой революции, стараясь всеми силами раздувать пожар во всем мире через свой Интернационал. Гитлер первым почувствовал, откуда исходит опасность. И Сталин почувствовал, предложил им переселиться в Биробиджан. Но нашел дурачков, накоси-выкуси. А знаете, что в тридцатом году в Ленинграде из четырех миллионов жителей два с половиной составляли евреи? Поэтому Сталин, давая приказ освободить Ленинград от блокады, не очень спешил, решив вначале немного выморить евреев.
   – Да за такие разговоры нас всех могут отдать под суд, – всполошился математик-шизофреник.
   – Не то время, – спокойно ответил антисемит. – А потом, вы забываете, где мы находимся.
   – За разжигание межнациональной розни конституция предусматривает наказание, – предупредил человек, именующий себя Отражением Истины.
   – А я что? – развел руками антисемит. – Конкретно я против евреев ничего не имею. Но я им никогда не прощу того, что они сделали с моей родиной. Они уничтожили всю национальную культуру. Они сделали Россию такой же безликой, как Соединенные Штаты. Жаль, что в это время не нашлось никого, кто бы мог кинуть клич: "Бей жидов, спасай Россию!"
   С больным начался припадок, он орал во все горло:
   – Где златоглавые купола церквей? Где храм Христа Спасителя на Поклонной горе?
   Магда со шприцем вбежала в палату, а с ней еще два медбрата. Здоровые парни разом навалились на истерично вопящего больного, и Магда ловко поставила ему успокоительный укол. Затем она повернулась к больным и просительным тоном сказала:
   – Вы бы с ним поменьше говорили на эту тему.
   – А с ним никто не говорит, – ответил пациент Отражение Истины.
   – Он сам все время: ля-ля-ля, ля-ля-ля…
   Буйный антисемит затих. Казалось, что он заснул. Но как только Магда с медбратьями вышла из палаты, он вновь заговорил:
   – Сейчас они уезжают из нашей страны. Ищут, где лучше, дураки. Где им может быть еще лучше в мире, чем среди нас, дураков.
   – Ну и пусть себе уезжают на здоровье, – не выдержал человек, называющий себя Отражением Истины. – Тебе-то что? Пусть они хоть все выедут.
   – Э-э, нет, – озабоченно воскликнул антисемит. – Ни в коем случае нельзя выпускать всех евреев из страны.
   – Почему? – враз воскликнули пациент Отражение Истины и математик-шизофреник.
   – Да потому, что сейчас у нас сохраняется паритет. Двадцать миллионов евреев живет у нас и двадцать миллионов у них в Соединенных Штатах. Эти у нас, а те у них – заложники. Как только мы выпустим из страны всех евреев, вот тогда они и жахнут по нам.
   Стратег-антисемит подскочил на койке. Его глаза возбужденно горели.
   – А что они сделали вам, дружок, эти евреи-то? – спросил со своей кровати математик-шизофреник.
   – Ничего.
   – А все же, – настаивал тот.
   – Знаете, – откровенно признался душевнобольной, – они практичнее нас, а мне обидно.
   И он заплакал.

47. Причина антисемитской болезни

   В это время в палату влетела Магда.
   – Все по местам, – скомандовала она. – Идет комиссия.
   Больные улеглись на кровати, а антисемит-стратег при-творился спящим. В палату вошло шесть человек в белых халатах. Рядом с председателем комиссии, седым старичком в очках с толстыми линзами, выступал сам главврач Шаров. Он вел себя заискивающе-предупредительно с высшим начальством. Комиссия остановилась возле кровати, на которой спал без задних ног стратег-антисемит.
   – Кто это? – спросил седой старичок.
   – Больной уснул. Ему только что сделали успокоительный укол после кризиса, – с готовностью пояснил Шаров. – Несчастный помешался на почве антисемитизма.
   Седой старичок удивленно вскинул длинные белесые брови.
   – В нашей-то стране? Редчайший случай. Какова причина?
   – Женился на девушке еврейке, ну а теща, сами понимаете, тоже оказалась еврейкой.
   – Так-так-так, – сочувственно зацокал языком старик, – допекла, значит, сердечного. Сочувствую.
   Ноздри у сонного стратега-антисемита задрожали, но комиссия перешла уже к другой кровати.
   – Этот пациент называет себя Отражением Истины, потому что стесняется называть себя самой истиной.
   – Оригинально, – протянул старичок и ласково потрепал больного по плечу. – На что жалуетесь, дорогой? Как вам здесь лечится?
   – Ничего, доктор, – ответил пациент Отражение Истины. – Только вот все почему-то крадут здесь все. Если бы мы, больные, представляли какую-нибудь ценность, то и нас украли бы.
   Шаров постучал указательным пальцем себе по лбу и сказал:
   – Ну, видите, профессор: полный идиот. Что с него возьмёшь?
   Больной повернул голову к Шарову и сказал:
   – Можете называть меня еще Зеркалом. Потому что Отражение Истины – это и есть Зеркало.
   – Прекрасно, голубчик, – сказал доктор Шаров. – С сегодняшнего дня буду называть тебя Зеркалом.
   Он взял под руку председателя комиссии и подвел к другому пациенту.
   – А это наш уважаемый профессор, доктор математических наук, руководитель научно-вычислительного центра. Очень мягкий человек. Он так много работал за всех своих сотрудников и вычислительные машины, что заработал шизофрению. Спокойный. Утверждает, что точность – это и есть мир. Мечтает вывести формулу человеческой глупости.
   – Желаю вам скорейшего выздоровления, – ласково произнес старичок.
   – А это у нас новенький. Поступил только сегодня. Утверждает, что он не кто-нибудь там, а сам Иисус Христос, Сын Божий.
   – Вы, в самом деле, Иисус Христос? – спросил пациента председатель комиссии.
   – Неужели вы единственный человек в этом мире, кто способен поверить мне? – глядя проникновенно в глаза старичку, спросил Христос.
   – Почему бы и нет, – ответил тот и улыбнулся. – Желаю выздоровления.
   Комиссия остановилась у последней, пятой кровати, на которой возлежал молодой человек с тупым выражением лица, не произнесший за весь день ни единого слова.
   – А это особый и очень трудный случай, – любезно стал объяснять Шаров. – Пациент находится у нас на излечении уже второй месяц. Раньше он запоем читал книги и был очень общителен. Но потом решил, что молчание – одна из ступеней самопознания. Замкнулся в себе и перестал разговаривать с окружающими. В таком состоянии пребывает до настоящего момента.
   – Что же ты, братец, не разговариваешь ни с кем? – спросил его ласковый старичок. – Может быть, тебе понравилось здесь разъедать свою ряшку на казенных харчах? Молодой человек смутился и покраснел.
   – Ну-ну, – произнес старичок, – желаю скорейшего выздоровления.
   После чего комиссия покинула палату. Через два часа Шаров скорым шагом вошел в восьмую палату и направился прямо к кровати молчуна.
   – Болван, – процедил он сквозь зубы, не обращая внимания на душевнобольных. – Ты что же меня, паршивец, подводишь? Не смог сдержаться? Покраснел. Красная девица. Совесть проснулась? От армии уклоняться тебя совесть не мучает. Сегодня же выписывайся, чтобы духу твоего здесь не было. Старик что-то заподозрил, завтра я буду вынужден показать тебя другому психиатру.
   И тут произошло чудо. У молчуна прорезался голос, и впервые пациенты восьмой палаты услышали речь человека, который открывал рот лишь для того, чтобы набивать его пищей.
   – А как же уговор? Вы же получили деньги, – произнес нахальный молодой человек.
   – А что я поделаю, – пожал плечами Шаров. – Ты же меня за горло взял сегодня. Не терять же мне из-за тебя работу!
   И молодой книжник-фарисей, понимающе мотнув головой, собрал пожитки и послушно ушел на выписку.
   Так прошел первый день Иисуса Христа в психиатрическом отделении. На следующий день место молчуна занял киник.

48. Пророческие предсказания

   В то время, как Иисус Христос пребывал в психушке, Котя объедался за свадебным столом свиным холодцом.
   Вся деревня гуляла третий день на свадьбе сына председателя колхоза и дочери председателя сельсовета. Котя знал об этой свадьбе заранее, предвидел, как она кончится, спешил предупредить о несчастье, но, как говорит пословица: "Человек полагает, а Бог располагает." Ему даже не дали открыть рот, затащили на свадьбу и усадили за стол.
   Невеста в белом подвенечном платье и жених в черном костюме сидели в центре стола, составленного буквой Ш, в просторном деревенском клубе. Родственники и приглашенные жениха сидели по правую сторону стола, невесты – по левую, а в центре гуляла вся прочая приглашенная и неприглашенная деревенская шушера. Туда-то и попал Котя, практически в центр буйного веселья.
   Самогонка лилась рекой, но в деревне пить умели, мало кто напивался допьяна. Все дружно танцевали под пластинки или хором пели под баян. Так как веселье уже продолжалось третий день, и выпито было много, то все находились в такой прострации, когда от общей усталости в застольных беседах начинают взбредать на ум разные глупости. И на этот раз кто-то из бывших семейских староверов или казаков ляпнул за столом: – Пейте, станичники, все равно скоро конец света.
   И зашумели гости, как пчелы в улье, как будто кто-то кинул в самую их середину уголек. И все стали судить и рядить, наступит конец света или нет. И вдруг все вспомнили, что пригласили на свадьбу Аришу, которой исполнилось уже девяносто девять лет, и которая считалась в деревне колдуньей. И спросили ее, что она думает о конце света. И сказала она:
   – Будет конец света, но прежде Господь Бог сам при гласе Архангела и возвещении трубы Божьей сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде. Потом мы, православные, кто останется в живых, вместе с Господом вознесены будем на облака и там навсегда останемся с Богом.
   И многие высказали сомнения, смогут ли они удержаться на облаках. Но старуху поддержал конюх-пенсионер Кондрат. Разгладив свои кавалерийские усы, он сказал:
   – А произойдет это в 24 часа 28 октября 1992 года, когда в мгновение ока с земли исчезнут миллионы людей, а для оставшихся на земле настанет семь лет страданий.
   – Что ж это будет? – воскликнул председатель колхоза. – Начало третьей мировой войны?
   Но дед Кондрат ничего не мог ответить на этот вопрос, так же как не смог объяснить, откуда он взял точную дату вознесения землян на небо. И вдруг бабка Ариша, деревенская пророчица, возвестила, что за год до вознесения падет Третий Рим, и в писании от Матфея сказано, что когда ветви смоковницы становятся мягкими и пускают листья, то это значит, что близко лето. И растолковала она, что в родословной Иисуса от Авраама было 42 колена и прошло 2166 лет, и расцвела смоковница на земле Израиля, и собрала всех евреев под свою сень, а еще через одно поколение будет пришествие Иисуса Христа, и произойдет это в 1999 году, а за семь лет до этого будет Вознесение, и что дед Кондрат прав, назвав годом вознесения 1992 год.
   И после этих слов гости пришли в неописуемое волнение. И обратились они с разъяснениями к местному священнику отцу Тихону, который тоже восседал на свадьбе недалеко от молодоженов. И молвил тогда чуть захмелевший батюшка:– У народа Божья есть День Субботний, день покоя и воспевания Бога. Бог за 6 дней закончил творение мира и на седьмой день отдыхал и почивал от всех дел, и это есть тень будущего. У Господа один день, как тысяча лет. История человечества заключена в отрезке 6000 лет, а в следующие 1000 лет до 7000 года будет господствовать Иисус. Поэтому Его пришествие на землю будет в 1999 году от рождества Христова, и если от этого года отнять 7 лет мучений, то пришествие Иисуса на небеса ожидается в 1992 году.
   И от таких слов у большинства гостей вылетел из головы хмель, а у многих задрожали руки и ноги. И воскликнула бабка Ариша:
   – Тогда все верно! Потому что вознесение будет происходить в праздник трубы, а праздник трубы в 1992 году приходится на 28 сентября, и если Пасху перенесут на одни месяц позже, то тогда, вероятно, и вознесение состоится 28 октября 1992 года.
   И от таких слов невеста побледнела, как смерть, а тут еще в разговор вмешался Котя и подлил масла в огонь, воскликнув:
   – Вот я и разгадал тайну седьмины Даниила о царе Навуходоносоре. Царю приснился сон, что он был изгнан людьми… Жил вместе со зверями, питался, как коровы, травой, так и прожил в течение одной седьмины. В девятой главе Даниила говорится о семидесяти седьмине, а в главе седьмой, что один период составляет 1 год, значит/ 7 лет умножить на 365,24 дня получится 2557 дней, а в книге Иезекиля сказано: один день есть один год, значит, 2557 лет, и, если отнять дату смерти Навуходоносора, то есть 562 г. до н.э., выйдет 1995. Последний, четвертый, зверь будет господствовать над миром, действуя против воли Господа, изменит время и законы, запретит приношение жертв и даров в течение трёх с половиной лет. И если прибавить три с половиной года к 1995, то получится 1999 год.
   У Коти всё было хорошо со счётом. Но от его речи невесте совсем сделалось дурно, она упала и зашлась в припадке, от которого ее разбил паралич.
   Видя, как дочь корчится в страданиях, безутешный отец схватил со стола бутылку и запустил ее в голову Коти. Котя слетел со скамейки, только ноги его мелькнули в воздухе. Но бутылка, отскочив от Котиной головы, задела еще одного гостя, пришедшего на свадьбу с товарищами. И тут началась такая драка, что хоть святых выноси.
   Такова история этой печальной свадьбы, на которой не ко времени попытались разобраться в Библии. Вечером скорая помощь увезла в больницу невесту в подвенечном платье и Котю с перебинтованной головой.

49. Разговор об антисемитизме

   По сравнению с деревенскими свадьбами в психушке научные дискуссии проходили значительно спокойнее.
   С самого утра антисемит принялся промывать косточки всем евреям. Сидя на кровати с градусником (в больнице даже в психиатрическом отделении измеряли температуру, потому что градусники имелись пока в избытке, и их никто не крал), антисемит-стратег излагал свою теорию происхождения евреев:
   – В России евреи появились при царе Михаиле Алексеевиче с присоединением Польши. Из Польши хлынул поток евреев в Россию. Они селились среди крестьян, строили шинки, спаивали народ и скупали земли. Евреи богатели, крестьяне разорялись. Правительство и духовенство, почуяв опасность, поместили евреев в резервации, откуда они не имели права появляться в столицах русского государства. А вот сейчас выпустили джина из бутылки.
   Антисемит удрученно вздохнул.
   – Лично я ничего не имею против евреев, – потянувшись на своей кровати, заявил киник. – Любой народ имеет право на борьбу за свое место под солнцем. Евреи нисколько не хуже нас с вами.
   – Да откуда они взялись на нашу голову? Пришли на нашу землю и распоряжаются всем, как своим, – воскликнул ненавистник тещи.
   – Из Атлантиды, – ответил ему киник и уселся на кровати.
   – Брешешь, – заявил антисемит, – откуда ты-то знаешь?
   – В настоящее время накапливаются кое-какие научные сведения об этом народе.
   – Ну, знаете ли, батенька, – вмешался в разговор профессор математики, – вы науку к своим байкам не приплетайте.
   К разговору подключился Отражение Истины.
   – Интересно, интересно. Изложите вашу теорию.
   – Прежде всего, скажу вам, дорогой коллега, – киник кивнул головой в сторону антисемита, – земля, на которой мы живем, не наша и не ваша, а принадлежит она всему человечеству, населяющему земной шар. Представим на минуту, что евреев нет, и никогда не было, что тогда? Разве мы могли бы достичь без них такого уровня цивилизации? Ну-ка давайте вычеркнем из нашей жизни все открытия евреев в науке, все их достижения в культуре, их исторические памятники прошлого. Земная цивилизация сразу же станет беднее, а наш уровень науки и техники, может быть, понизится на целый век.
   – Это вы преувеличиваете, батенька, – возразил профессор математики. – Не евреи, так другие сделали бы все открытия, которые уже сделаны.
   – Не возражаю, – согласился киник, – но если бы не их прозорливость ума, как знать, сколько бы нам потребовалось ждать тех или иных открытий.
   – М-да, – протянул профессор, думая о чем-то своем, – им не откажешь в прозорливости ума.
   – И все же, откуда произошел этот народ? – вернул разговор к начальной теме Отражение Истины.
   Глаза всех больных устремились на киника.
   – Ученые историки долго ломали голову над загадкой соотношения численности населения до потопа и после потопа на земле. По их подсчетам не всё совпадало и со-ответствовало истине.
   – Выражайтесь яснее, – перебил его профессор математики, девиз которого был: "Точность и есть мир".
   – Постараюсь, уважаемый профессор. Когда на Земле произошла какая-то катастрофа и повысилась радиоактивность, ледники растаяли и затопили всю землю, остались только вершины самых высоких гор: Кордильер, земли Лу в Китае, Эфиопского нагорья, Кавказа и Атлантиды. На этих островках жизни и спаслись самые крохи населения планеты, что-то около тысячи или десятка тысяч человек. Затем, когда вода отступила, началось веерное расселение народов по суше. В то время основное население земли было черным. Оно и заселило весь континент Африки. Индоевропейцы и китайцы расселились в Евразии, а индейцы – в Америке. Но вот до сих пор непонятно, откуда взялись на востоке тибетцы, малайцы и японцы. Откуда появились египтяне и евреи, и как попали на юг Американского материка инки.
   – Уж не хотите ли вы сказать, что они прилетели из космоса? – сделал предположение профессор.
   – Всё может быть, – подхватил киник. – Возможно, что евреи и египтяне впервые заселили Атлантиду до ее разрушения, спустившись со звезды, которая некоторое время вращалась по орбите вокруг Солнца, а затем Земли. Когда-нибудь мы исследуем планеты Солнечной системы и обнаружим их следы.
   – Блеф! – вскричал профессор. – Неужели вы допускаете мысль, что земля была заселена из космоса?
   – Я в этом уверен, коллега профессор, – ответил спокойно киник.
   – Но в таком случае вы подвергаете сомнению теорию происхождения человека Дарвина. Неужели вы отрицаете родство человека с обезьяной?
   – Родство человека с обезьяной я не отрицаю, уважаемый профессор, – поднял обе руки вверх киник. – Но допускаю, что обезьяна могла произойти от человека, а не наоборот. Потому что процесс приобретения знаний и совершенствования намного сложнее, чем их потеря и деградация.
   Профессор обалдело захлопал глазами и спросил:
   – Каков же по-вашему возраст человека?
   – Думаю, что не менее ста миллионов лет, а может быть, и больше.
   – Вы с ума сошли, – изумленно вымолвил профессор. Прекрасная фраза для сумасшедшего дома!
   – А куда же делась Атлантида? – спросил киника Отражение Истины.
   – А вы разве не слышали? – удивился тот. – Ну, это нашумевшая история. На Атлантиде создали энергетический кристалл, аккумулирующий солнечную энергию и дающий целенаправленный пучок, подобный нашему лазеру. Из-за каких-то там неполадок, как случилось на Чернобыльской АЭС, этот кристалл взорвался и расколол надвое материк. Атлантида начала погружаться в воду, как тонущий корабль, тем временем живущие на нем египтяне и евреи в срочном порядке приступили к эвакуации своих закодированных ценностей. Сейчас эти ценности обнаруживаются на Юкатане и в египетских пирамидах.
   – Скажите, пожалуйста! – восхищенно произнес Отражение Истины. – И что-нибудь уже удалось найти?
   – Французы обнаружили в одной недавно открытой нише пирамиды полосы разной длины и цвета. Это и есть их зашифрованная информация. Ожидается, что скоро найдут и ультрасовременные инструменты атлантидиян.
   – Это же надо! – воскликнул антисемит. – И тогда уже евреи шагали во главе прогресса.
   – История только повторяется. Человечество, я имею в виду то существо с диплоидным числом хромосом сорок шесть, которым мы являемся, то взлетает на вершину своей былой духовности, то впадает в лень и деградацию.
   – Неужели вы верите во всю эту галиматью? – вскричал взбешенный профессор. – Да быть этого не может. Человек возник только на земле, и он является единственным разумным существом во вселенной. Нет больше других разумных миров. Нет! Слышите меня? И мы с вами самые умные существа, которых когда-либо рождала земля.
   Последнюю фразу он прокричал на всю палату. Вбежала встревоженная медсестра, решив, что между больными началась драка.
   – Вы что шумите? – воскликнула она. – Неужели нельзя беседовать тише?
   – Да вот профессор пытается нас убедить, что он умнее всех нас в палате, – сказал Отражение Истины и скривил рожу.
   Медсестра сделала предупреждение, что если кто-нибудь будет бузить, то на него оденут смирительную рубашку, и вышла из палаты.

50. Философская дискуссия

   – Почему современная наука пытается все примитизировать и подогнать под свои объяснения? – сказал Отражение Истины, как бы задавая самому себе вопрос. – Да потому, что ум индивидуума, достигший определенного положения в обществе и авторитета, боится потерять свои позиции и признаться, что ни черта не знает, и ни на йоту не приблизился к истине. Вот вы, профессор, расправляясь со своими оппонентами, никогда не страдаете угрызениями совести: а вдруг истина не на вашей стороне?
   Профессор хмыкнул, отвернулся к стене и засопел. Он уже несколько часов подряд чувствовал в атмосфере палаты заговор против себя и поэтому решил не поддаваться на провокации.
   – Ведь как получается, – продолжал Отражение Истины. – Копятся-копятся знания, вдруг бац – и открытие. Оказывается, что все не так, а вот этак. И опять начинается сбор новых данных, и вдруг опять новый невероятный скачок в сторону, и опять открытие, которое говорит, что все не так и не этак, а совсем по-другому. Вы, уважаемый профессор, считаете себя самым светлым умом во всей Вселенной, пределом совершенства и мыслительных способностей. Но будьте уверены, что все ваши знания и открытия – это всего лишь нуль без палочки, с которого начинается приближение к истине. Когда-то считалось, что нет большей скорости, чем скорость света. А недавно минские ученые нашли частицы, для которых скорость света считается нулевой скоростью. Значит, скорость света не предел для движения.
   – Но не нужно путать материализм с идеализмом, – воскликнул уязвленный профессор. – Ведь если так рассуждать, то можно чёрт знает до чего договориться. Под ногами должен всегда быть твердый фундамент науки.
   – Твердый фундамент часто дает трещины, – вставил свое слово киник. – Из-за вас мы отстали во многих областях в науке, потому что раньше вы их просто не признавали.
   – Человек за жизнь не может совершить сразу все открытия, – отпарировал профессор.
   – Резонно. Главное, чтобы он не мешал этим открытиям, – согласился киник.
   – Неужели вы думаете, что я буду сидеть сложа руки, когда люди вокруг начинают сходить с ума? Только и слышно: телепатия, телекинез. А экстрасенсов развелось, как собак нерезаных.
   Киник очень уважал собак, потому что считал их ничуть не глупее людей. Поэтому он возразил:
   – В древности люди были скромнее. Рисуя на камнях картины, они тщательно выводили фигуры бизонов, коз, крокодилов и мамонтов, потому что считали их сложнее самих себя. Себя же они всегда рисовали схематично.
   Киник вскочил с кровати и принялся карандашом чертить на стене схему человека.
   Намалевав нечто похожее на детский рисунок, он склонил на бок голову и, как заправский художник, посмотрел на свое произведение. Затем с довольным видом воскликнул:
   – Вот такого человека я видел в Абаканском музее! От головы древнего человека простирался в небо протуберанец.
   – Это не волосы, – пояснил он, – а его мыслительная вещественная энергия, соединяющая его с прошлым и будущим. Вы же, профессор, не будете утверждать, что мыслительная энергия человека лишена вещественной основы. Это уже доказано. Человеческая мысль материальна, как и мы с вами, только благодаря ей мы и являемся мыслящими существами. Человек с самого рождения начинает испускать в пространство свою мыслительную энергию, и когда он ходит, и когда спит. Получается как бы невидимый постоянный дымок от тлеющей сигареты. Это и есть мысли человека, пущенные на ветер. Уверяю вас, профессор, они очень материальны, и имеют электромагнитную природу.
   Профессор пожал плечами, у него просто не было сил, научно опровергать этот бред.
   – Вот так порой сидишь, – продолжал киник. – И вдруг тебе в голову влетает мысль. Вы думаете, это ваша мысль, профессор? Как бы не так. Это мысль человека, который умер десятки тысяч лет назад, послав вам ее в пространство. Просто, вы уловили эту мысль, как приемник улавливает нужную вам волну. Вы можете также послать свою мысль на расстояние, и какой-нибудь человек ее уловит и ответит вам тем же. Это и есть связь людей с прошлым и будущим.
   Киника доставили в психиатрическое отделение больницы потому, что он, отчаявшись доказать всему городу свою теорию, ходил по улицам и писал на стенах домов одну и ту же надпись: "Мысли измеряются волнами". Даже в наши дни можно еще видеть на заборах и домах эту надпись. Но арестовали его еще и за то, что в секретных лабораториях комитета госбезопасности создали прибор, при помощи которого улавливали мысли диссидентов, а при изобретении этого прибора как раз была использована теория киника об измерении мыслей волнами, поэтому невольно пациент разглашал государственную тайну.
   Киник к двум глазам в кружке, обозначающем лицо человека, пририсовал третий.
   – А это, – объяснил он, – третий, утерянный глаз. Глаз ясновидения. Когда-то человек обладал и этим чувством, так же как и чувством психометрии, расположенном в области ушей.
   Киник рядом с человеком нарисовал шкуру убитого медведя, а в левой нижней части шкуры изобразил кружок с точкой в середине, похожий на схему отражателя.
   – А так древний человек обозначал скрытую в нем опасность.
   – Очень похоже на след от прокола пикой, – заметил антисемит.
   – Верно, – согласился киник, – но это нечто большее, чем след от удара пикой. Древний человек обладал теле– и пирокинезом, то есть способностью передвигать на расстоянии вещи, переноситься с одного места на другое и, используя свою природную психоэнергию, зажигать вещь подобно лучу лазера.
   – Да вы просто болтун! – опять, не выдержав, воскликнул профессор. – Вы хотите заставить нас поверить в то, чем мы никогда не обладали. Может быть, вы верите и в бессмертную душу?
   После этой реплики в разговор вмешался Отражение Истины:
   – Профессор, а разве вы не верите в свою бессмертную душу?
   – Вот еще, – огрызнулся профессор, не найдя, что ему ответить.
   – А я вот, представьте себе, живу уже семьсот тысяч лет. Да, не удивляйтесь. Меня называют все Отражением Истины. Но Отражение Истины – это и есть душа.
   "Вот идиот", – подумал профессор.
   – Мыслительная природа человека, – продолжал Отражение Истины, – работает на определенной частоте, посылая в пространство, как сказал наш уважаемый коллега, постоянный импульс мыслительной энергии. А материя и энергия неуничтожимы, как мы знаем из закона сохранения материи и энергии. Поэтому человек, умирая, оставляет свою психическую и мыслительную природу в пространстве, которая превращается в душу другого человека или питает его душу.
   – Чушь собачья, – простонал профессор. – Это же чистейшей воды идеализм.
   – Частота, на которой работает душа определенного индивидуума, зависит, прежде всего, от его образа жизни, – как ни в чем не бывало, продолжал Отражение Истины. – Чем выше его духовная жизнь, тем выше частота и шире диапазон колебаний, способный воспринимать и вбирать в себя голоса других душ. Практически такая душа бессмертна, она способна жить до тех пор, пока существует Человечество. Умерев в одном народе, она способна через тысячи лет возродиться в другом.
   – Если посмотреть с вашей колокольни, то можно допустить воскресение и вознесенье Христа на небо! – воскликнул профессор, ударив себя ладонями по ляжкам.
   – Разумеется, профессор, – согласился Отражение Истины. – История Иисуса Христа – это мгновение в истории человечества. Проявление своего рода неединичного случая материализации духа.
   – В таком случае, – не унимался профессор, – вы допускаете, что приход Иисуса Христа на землю в наше время возможен?
   – И подтверждение этого перед вами, – воскликнул Отражение Истины и показал в сторону Иисуса Христа.
   Все больные разом обернулись в сторону Иисуса, сидящего на кровати у окна. Солнце еще не перевалило на эту сторону дома, а над головой Сына Божьего, как и вчера, сиял нимб. Никто не удивился.
   В эту минуту в палату вошла медсестра и, увидев размалеванную стену, заахала и заохала:
   – Кто же это додумался до такого? Лучше бы себе на мягком месте нарисовали!
   В руках она держала длинный шприц. В это самое место она по очереди поставила каждому уколы.

51. Прогулка Антихриста по городу

   В вечернее время по бульварам и паркам города любил прогуливаться Антихрист. Вот уже семьдесят лет он правил этой, когда-то самой христианнейшей в мире, страной. Но ни один день он не изменял своей привычке, этим и держался на троне. Правда, последнее время страна начинала роптать, все больше появлялось недовольных, все глубже разъедала ее ересь, и Антихрист по вечерам уставал до смерти от титанической работы. Еще бы! Нужна была дьявольская изобретательность, чтобы отвлечь этот народ от праведного образа жизни. Здесь уже не помогали никакие лозунги.
   Вот и сегодня у Антихриста было дурное настроение. В городе объявился сумасшедший Иисус Христос, и вместо того, чтобы капитану Куницыну схватить его и бросить в котел с горячей серой, тот преспокойненько отпускает его лечиться в психлечебницу. И это после того, как этот самозваный Сын Божий устраивает в церкви дебош и подбивает население к бунту и неповиновению. А в одной деревне на свадьбе почтенных сельчан случается драка – из-за чего? Какая-то колдунья предсказывает конец света и падение власти его, Антихриста. Это уж слишком. Народ совсем распустился. Если его не держать в страхе, то он может и на голову сесть.
   Антихрист сердито плюнул на газон и заковылял с тросточкой по аллее центрального парка. Он увидел двух бродяг и решил подсесть к ним на краешек скамейки, чтобы послушать, о чем говорят в народе. Глас народа – Божий глас.
   А на скамейке сидели двое очень непохожих друг на друга мужчин. Один был молодой и сильный, другой – в возрасте и хлипкий. Один бросил жену и не имел крова, другого бросила жена вместе с кровом. Один имел разбитую машину в автосервисе, другой, хотя и выиграл машину в лотерею, но никогда ее не имел. Один искал в городе девушку, которая разбила его сердце, другой уже ничего не искал в жизни, потому что его сердце было давно разбито жизненными неурядицами. Единственное, что их объединяло, они оба были безработными, и оба имели склонность к странствиям и бродяжничеству. Они только что познакомились, эти две родственные души.
   Антихрист прислушался к их разговору.
   – Скоро настанет весна, и можно будет опять пуститься в дорогу, – мечтательно произнес слабый. – А то мне уже надоело сидеть дома.
   – А у меня нет дома, – признался сильный. – Свой дом в деревне я бросил, думал найти в городе, но ничего не вышло.
   И Сева рассказал Павлу свою историю.
   – Ты можешь остановиться у меня, – простодушно предложил ему Павел, когда история с грустным концом подошла к концу.
   – А летом, когда я отремонтирую свою машину, мы можем вместе поехать куда-нибудь на море.
   Павел от радости ударил в ладоши, как будто Сева предложил ему отправиться на машине в Царствие Божье.
   – Вот только что-то неспокойно стало в стране, – заметил Сева. – Того и гляди, взорвется эта система.
   – Давно бы, – мечтательно произнес Павел.
   От таких слов Антихрист подскочил на скамейке, как рыба на сковородке.
   – Ползут разные слухи, – продолжал Сева, – что ходит по земле Иисус Христос, и люди Его видели в храме Господа Спасителя, и предрёк Он скорый конец света, и вознесение верующих на небо, и семь лет мук на земле, и страшный суд, и свержение Антихриста, и наступление на земле Царства Божья.
   И налились кровью глаза Антихриста, заблестев красным огнем, и навострил он уши, чтобы лучше их слышать, и напряг он зрение, чтобы лучше их запомнить, и выследить их, и внести в свои чёрные списки.
   Но Павел и Сева, не подозревая о нависшей над ними грозной опасности, спокойно продолжали свою мирную беседу.
   – Говорят, что перед концом света у всех грешников на правой руке или на лице появится цифра 666, – сказал Павел.
   – Это почему же? – удивлено воскликнул Сева.
   – А потому, что в святом писании сказано, что 666 – число зверя, ибо это число антихриста, и меченный этим числом на правую руку или на чело человек будет сопри-числен в ад.
   Но не поверил Сева его словам и, обернувшись к Антихристу и показав на него пальцем, воскликнул:
   – Неужели и этот старик пойдет в ад, у него же на лбу написано число 666?
   И испугался Антихрист расправы над собой, прихватив тросточку, пустился во всю прыть по аллее парка, только его и видели отдыхающие горожане.
   Небезопасно стало прогуливаться Антихристу в общественных местах без охраны. Вот такие наступили времена.

52. Материалисты и идеалисты

   Прошло несколько дней. Во время дежурства Магды в палате номер восемь опять разгорелся спор.
   – Вы же идеалисты! – запальчиво воскликнул профессор. – Разве можно быть такими оторванными от действительности? По-вашему выходит, что кроме человека еще какое-то высшее начало обладает разумом и творит, создавая, как мыльные пузыри, все живое кругом. Если вас послушать, то получается, что наша планета помещена в колбу, и с ней какие-то разумные существа проводят эксперименты.
   – Может быть, и так, уважаемый профессор, – ответил киник. – Но неужели вы не допускаете мысли, что на земле еще и другие существа могут обладать разумом или чем-то в этом роде?
   – Какой вздор! Человек – самое разумное и самое высокоорганизованное существо на земле. Только он обладает разумом.
   – Получается, что природа глупа, – сделал притворно разочарованную мину киник, – несмотря на то, что она создала такие сложные организмы, предусмотрев все для них, и создала самого человека, наделив его разумом. Так, может быть, в таком случае, не природа, а кто-нибудь более умный заботится о возникновении разумно-упорядочивающей мир причины, к примеру, Бог или Демиург, творящий и управляющий всем живым? Или, все же, это природа?
   Профессор опять попал в тупик, не зная, что ответить, и слабо защищался:
   – Природа лишена мыслительных способностей. Ими обладает только человек.
   – Прекрасно, – воскликнул киник, – значит, человек творит все вокруг себя, сам того не ведая?
   – Я этого не сказал, – сразу же отмежевался профессор от такой гипотезы.
   – Но человек долгое время закрывает глаза на очевидные вещи, и не пытается своим разумом проникнуть в их секрет.
   – Что вы имеете в виду? – последнюю реплику профессор воспринял, как личное оскорбление.
   – Одно время все говорили, что есть летающие тарелки, потом вдруг стали говорить, что их нет. Так есть ли они на самом деле, или их нет, профессор?
   – Конечно же, нет! – вскричал раздраженный математик, – Если бы они были на самом деле, то всем стало бы известно.
   – А вот мне кажется, уважаемый профессор, что если даже они и появятся, то вы их в упор не увидите, пока не найдете соответствующее вашим убеждениям объяснение.
   Профессор засопел и замолчал.
   – До сих пор вами не признаётся парапсихология как наука, – сказал Отражение Истины. – Вы отрицаете про-явление телекинеза, телепатии, пирокинеза, рискуя отстать в этой области науки так же, как в свое время отстали в кибернетике.
   – Если поверить в ваш телекинез, то можно договориться до того, что принять за чистую монету свидетельства из Евангелия о том, что Иисус Христос ходил по воде.
   Отражение Истины оживился, вскочив с кровати и с жаром жестикулируя, принялся втолковывать профессору:
   – А что здесь удивительного? Представьте, что любое тело обладает в природе тремя силовыми векторами, направленными в разные стороны.
   Он жестами начертил в воздухе воображаемые векторы.
   – Механический вектор соответствует силе притяжения земли и направлен вниз. Он и удерживает нас, прижатыми к земле. От него в разные стороны на 120 градусов отходят электрический и магнитный векторы.
   – Получается, как в басне: рак, щука и лебедь, – заметил антисемит.
   – Если мы сумеем их уравнять с механическим вектором, то практически сможем оторвать себя или любой предмет от земли. Хотите, я вам покажу один эксперимент. Нас как раз пятеро в палате, этого достаточно. Нам нужно выбрать самого легкого среди нас.
   Все согласились участвовать в эксперименте. Самым легким оказался Иисус Христос. Его посадили на стул.
   Согласно объяснениям Отражения Истины, четверо обступивших его человек соединили указательные пальцы своих рук, и двое подсунули пальцы под мышки, а двое под колени Иисуса Христа. По знаку Отражения Истины, все разом пытались приподнять Иисуса в воздух, но ничего не получилось. Отражение Истины нисколько не смутился.
   – Так и должно быть, – воскликнул он удовлетворенно. – А сейчас давайте подержим свои руки над его головой.
   Сын Божий грустно улыбнулся. Четверо сумасшедших стояли, держа над Его головой свои ладони и пытаясь этим экспериментом объяснить Его чудо. Они легко оторвали Христа от стула и подняли в воздух. Эксперимент удался. Все, даже профессор, возликовали, как будто случилось невиданное чудо. Так радовались, должно быть, только первые христиане, восклицая: "Христос вознесся на небо".
   Когда еще Христос висел в воздухе, уравновешенный тремя векторами, в палату вошла Магда и позвала Христа к главврачу.

53. Сложный научный спор

   После ухода Иисуса Христа спор в палате номер восемь принял ещё более ожесточенный характер. Отражение Истины орал и, жестикулируя, махал перед носом профессора кулаками:
   – Природа электромагнитного проявления силы еще до конца не изучена, но это не значит, что она не материальна. Она является такой же материей, как стул, как стены, как мы с вами, может быть, даже реальнее, чем весь этот быстроменяющийся окружающий нас мир. Душа человека – это тоже электромагнитная субстанция. Она неразрушима и вечна, как сама материя и движение.
   Отражение Истины вместе с киником приводили различные доказательства бессмертия души. Они живописали эксперименты американских врачей, установивших чувствительную аппаратуру над могилами умерших людей. Эти приборы зафиксировали на девятый и сороковой дни после смерти человека исход из могилы неизвестной энергии.
   – Откуда взялись эти даты поминания усопших? – кричал Отражение Истины. – Древние люди уже тогда знали о проявлениях психосубстанций. Я докажу, что душа может жить независимо от тела.
   – Где же в таком случае живет такая душа? – орал профессор.
   – Там, на небе, – Отражение Истины ткнул пальцем в потолок палаты.
   – А я думал, что она живет под землей, где хоронят мертвецов, – иронизировал профессор.
   – Под землей остается мертвая оболочка, тлен, пыль, прах. Душа же мертвого человека носится в пространстве среди таких же душ, пока не опускается на землю и не заполняет собой рождающуюся оболочку. Это, как два вектора, стремящиеся к соединению с третьим вектором, механическим. Вот почему происходит повторение характеров. Но душа также может заполнять тело человека в течение всей его жизни, вливаясь в его тело мыслями через голову. Есть оболочки, которые не способны наполнить свое тело душой, и поэтому остаются, подобно вам, профессор, до конца своей жизни безмозглыми кретинами.
   – Так все же вы признаете, что у человека есть мозг? – вскричал профессор. – Какую же роль вы отводите ему?
   – Это всего лишь инструмент, через который душа заполняет тело.
   На крики больных прибежала Магда и принялась по порядку всем делать уколы. Когда она ставила укол профессору, он твердил: "Бред какой-то, сущий бред." Затем, немного успокоившись, он подумал: "Ну что возьмёшь с психов?" Накрыл голову подушкой и заснул.

54. Лечение Антихриста

   Шаров перед тем, как вызвать к себе Иисуса Христа, принимал в своем кабинете и примыкающей к нему мини операционной самого именитого пациента города. Когда Антихрист вошел в кабинет Шарова, главврач предупредил медсестру, что его ни для кого нет, и когда кто-нибудь спрашивал ее: "С кем он там?", она, поднося палец ко рту и делая испуганные глаза, по секрету белу свету сообщала: "Тише! Он там с самим первым секретарем обкома". Этого было достаточно, чтобы сотрудники больницы на цыпочках выходили из приемной и плотно закрывали за собой дверь.
   Секретарь обкома навещал Шарова каждый месяц не по своей прихоти. К концу каждого месяца у бедного секретаря начинались проявления какой-то редкой и неизученной болезни, на голове у него из двух уплотнений начинали пробиваться наросты, похожие на почки на деревьях. Подобная же почка вырастала в нижней части спины из самого крестца. Кроме того, левая нога все больше и больше покрывалась каким-то странным слоем ороговения, а на лбу выступала пигментация в форме числа 666. Все это доставляло секретарю массу хлопот и огорчений, не говоря уже о тех мучениях, которые он испытывал каждый месяц, когда главврач самолично удалял ему эти наросты. В этот раз прежде, чем приступить к неприятной операции, Антихрист решил покончить с одним щекотливым делом:
   – Я слышал, что у вас находится один пациент по кличке Иисус Христос, – заметил он как бы между прочим. – Как его дела?
   – Полностью невменяемый. Верит в свою навязчивую идею, и пока что все наши попытки излечить его тщетны, – ответил главврач, раскладывая на операционном столе хирургические инструменты.
   Чтобы сохранить в секрете болезнь секретаря, Шарову приходилось выступать в двуединой роли врача и медсестры.
   – Видите ли, любезнейший, – начал секретарь елейным голосом, когда речь заходила о безопасности государства, – сейчас наступают тяжелые времена, временные экономические трудности и наши внешнеполитические просчеты создали благоприятную среду для разного рода предателей и диссидентов. Если учесть прямое вмешательство в наши дела зарубежных спецслужб, засылку шпионов и диверсантов с целью подрыва нашей экономической и военной мощи, то в создавшемся положении необходимо глушить любые очаги неповиновения и бунта, чтобы спасти будущее нашей великой родины.
   Шаров недоуменно воззрился на секретаря обкома партии.
   – Вы хотите сказать, что такой очаг возник в моей больнице?
   – Нет, любезнейший, дослушайте меня до конца и не перебивайте.
   Главврач прикусил язык.
   – Так вот, любезнейший, ваш пациент пытался посеять семена религиозного бунта в нашей области, выступив с антиправительственной проповедью в храме Святого Спасителя, где и был арестован. Но товарищи поспешили и, не разобравшись в сущности вопроса, поместили его к вам, в то время как ему место совсем в другом учреждении.
   – Прикажете его выписать из больницы?
   – Ни в коем случае! Это очень деликатное дело. Если вы его выпишете из больницы, то тем самым признаете здоровым, а значит, его утверждения, что он является Сыном Божьем, некоторым фанатикам покажутся не лишенными основания.
   – Что же мне делать?
   – Пока не обращайте внимания на его мнимую болезнь, пусть все думают, что он псих. Незаметно поменяйте его статус, из больного сделайте его санитаром, а потом увольте за какую-нибудь провинность, и он попадет к нам в руки.
   – Слушаюсь, – по-военному вытянулся главврач.
   – Вот и прекрасненько, – расслабленно произнес секретарь, стаскивая брюки и укладываясь на операционный стол. – Приступайте.
   И главврач приступил к сложной операции по удалению хвоста и рогов Антихристу.
55. Исцеление старика
   После ухода Антихриста главврач несколько успокоился по поводу загадочного пациента из палаты номер восемь.
   Когда Иисус Христос вошел в кабинет Шарова, глаза великого грешника встретились с проникновенным взглядом Сына Божьего. И от какой-то невидимой силы все внутри главврача похолодело. Впервые в жизни он почувствовал неловкость от взгляда человека, и он отвел глаза. Вместо заготовленной заранее речи он произнес совсем другое:
   – В больнице не хватает санитаров. Вы не согласитесь немного поработать?
   Христос кивнул головой.
   – В таком случае ступайте в хирургическое отделение, там вам скажут, что делать. Спать будете в той же палате.
   Христос, не произнеся ни слова, повернулся и вышел из кабинета.
   Магда помогла Христу найти хирургическое отделение, и Иисус приступил к исполнению своих неслужебных обязанностей.
   Только что молодой врач прооперировал семидесяти-восьмилетнего старика, лоб и щеки которого покрывала смертельная бледность. Шаров ставил этого молодого врача оперировать стариков, после таких операций удавалось выжить только двум-трем процентам больных. За глаза больные называли молодого врача ангелом смерти.
   Христос катил коляску со стариком по коридору из хирургического в урологическое отделение и со страданием смотрел на сжатые губы больного. При повороте старик испустил легкий стон. Христос остановился и наклонился над стариком.
   – Мочи нет терпеть, сынок, – слабым голосом произнес больной.
   Христос прикоснулся к его плечу, и старику полегчало.
   Он с благодарностью шевельнул головой и закрыл глаза. В больнице врачам не хватало милосердия. В этот день в больнице никто не умер.
   В палате номер восемь по-прежнему спорили.
   – Все эти эксперименты с телепатией гроша ломаного не стоят, – возмущался профессор. – Цирк, рассчитанный на дурачков. Я читал в какой-то газете, как один телепат угадывал карты. Так вот, пятьдесят процентов он угадал, а пятьдесят – нет. Даже по теории вероятности он мог бы угадать больше.
   – Да как вы не понимаете, – горячился Отражение Истины, – живая природа должна контактировать с живой природой, а не с мертвой. Многие люди в минуты опасности их родственников испытывают тревогу. Как им передается это, если не телепатией?
   – Вы еще расскажите мне о сеансах спиритизма, когда вызывают души умерших, – язвительно заявил профессор. – В эту-то химеру, я надеюсь, вы не верите?
   – Почему же, профессор, – удивился Отражение Истины. – Американские ученые делали опыты с добровольцами, приводя их в состояние клинической смерти. И все они потом описывали одни и те же чувства. Когда наступает смерть и их разум мутнеет, все их сознание как бы погружается в темноту, но остается маленькое окошечко, через которое они общаются со своими умершими родственниками. В эти минуты всем им становится приятно, и они испытывают чувство успокоения. Когда же начинается их оживление, то все они проходят через болезненные чувства страдания, как бы не желая расставаться со своими умершими родными и друзьями. Их душа как бы отделяется от этого окна и возвращается в наш живой мир.
   – Чушь собачья, – категорически заявил профессор, – я не верю ни одному их эксперименту.
   – А вот английские ученые проводили эксперименты на окончательно умерших людях, – продолжал Отражение Истины. – Они взвешивали на точных весах умирающих, и когда человек умирал полностью, и его сердце останавливалось, через какой-то промежуток времени стрелка весов резко отклонялась в сторону, а затем затихала. Так они определили приблизительный вес души, потому что полный вес души можно определить только через сорок дней после смерти, когда душа покидает тело полностью.
   Какая галиматья! – вскричал профессор. – Мне все время кажется, что я разговариваю не с цивилизованными людьми, а с дикарями острова Пасхи.
   – Профессор, а почему вы так волнуетесь? – спросил киник. – У вас самого еще будет возможность совершить путешествие в небытие. Вот тогда вы будете знать наверняка, что испытывает умирающий человек и куда попадает его умершая душа.

56. Чудесное спасение

   На следующий день в больнице произошла сенсация. Студенты-практиканты и врачи валом валили в урологическое отделение посмотреть на семидесятивосьмилетнего старика. За ночь все его швы срослись, и он чувствовал себя довольно хорошо.
   Шаров лично прошел в палату в сопровождении молодого хирурга, делавшего операцию, чтобы осмотреть больного.
   – Поразительно, – сказал он, потрогав пальцем розовые шрамы на животе старика. – Никогда бы не подумал, что только вчера вы его оперировали.
   Сам молодой хирург, страдающий головной болью после похмелья, был потрясен случившимся, и никак не мог придумать объяснение этому феномену.
   – Как вы делали операцию? – спросил его Шаров.
   – Как обычно, – ответил тот, пряча в карманы халата трясущиеся руки.
   – Сможете повторить? – спросил Шаров.
   – Можно попробовать, – ответил хирург и подумал: "Черт бы его побрал, этого Шарова! В таком состоянии я непременно зарежу больного на его глазах".
   – Тогда готовьте какого-нибудь больного к операции. Я лично буду присутствовать, – сказал главврач и вышел из палаты.
   На этот раз, на операционный стол легла молодая женщина. Хирург под наблюдением Шарова, несомненно, зарезал бы ее, как курицу, не окажись Христа рядом. Совершилось второе чудо. В этот день многим тяжелобольным становилось легче от одного прикосновения Христа.
   Причина успеха местной медицины не долго оставалась тайной в стенах городской больницы и за ее пределами. Вскоре произошло поразительное событие. Молодому хирургу, наконец, удалось зарезать больного, мужчину среднего возраста. Из операционной Христос увозил покойника. Но в коридоре произошел случай, неподдающийся никакому объяснению. Случайным свидетелем оказалась уборщица, мывшая полы в коридоре. У нее от испуга чуть не отнялись ноги.
   Христос остановил тележку, снял с лица мертвеца простынь. Уже в эту минуту уборщице стало нехорошо. "Что это он задумал?" – в испуге прошептала она и перекрестилась. Иисус поместил одну руку надо лбом умершего, другую – над его сердцем. И вдруг произошло чудо. Мертвец забился в конвульсиях, изогнувшись дугой, как это случается с больными во время приступа эпилепсии. Некоторое время он так стоял мостиком на тележке, как цирковой акробат. Его тело превратилось в камень, словно у загипнотизированного человека. Затем мертвец обмяк, его тело плавно опустилось на ложе санитарной каталки, и он открыл глаза.
   Весть о воскресении мертвеца мгновенно облетела больницу. Поднялся настоящий переполох. Главный врач лично допросил Иисуса Христа и бабку-уборщицу. От Христа он не добился никаких объяснений, но зато бабка клялась и божилась, что видела чудо собственными глазами.
   После этого случая больные другими глазами посмотрели на тихого и скромного санитара.

57. Представление о загробном мире

   Сенсация о воскресшем мертвеце достигла палаты номер восемь, и ее обитатели в тот же вечер совершили паломничество в хирургическое отделение, где лежал пришелец с того света.
   Накануне киник поссорился со своим союзником Отражением Истины. Ссора произошла из-за глупого спора. Киник утверждал, что люди, попадающие в состояние клинической смерти, видят реку, а на противоположном берегу – своих умерших родных и близких. Отражение Истины возражал ему, ссылаясь на исследования американских ученых. Он защищал теорию, по которой мертвец должен провалиться и лететь через трубу, в конце которой открывается окно для общения с мертвыми родственниками. Этим спором они и закончили предыдущий вечер.
   Один орал: "В трубу, в трубу, в трубу." Другой вторил ему: "К реке, к реке, к реке". Так они надрывались до тех пор, пока не пришла медсестра и не засадила им в мягкое место по двойной порции успокоительного.
   Весь следующий день они не разговаривали друг с другом. А когда возникла возможность на практике решить их спор, то они оживились и договорились направиться вечером тайком в палату, где лежал воскресший. За ними увязались профессор математики и антисемит. Все четверо сумасшедших ввалились в палату, где после реанимации лежало несколько свеже-прооперированных больных.
   – Кто здесь воскрес? – спросил антисемит.
   – Я, – ответил один больной и, поднявшись, сел на кровати. – А что вам нужно?
   Психи замялись.
   – Видите ли, – начал профессор, – как бы поделикатнее задать вам вопрос, чтобы вы, не дай Бог, не обиделись.
   – Задавайте, – просто ответил мужчина средних лет и положил руки на колени.
   – Вот эти двое, – профессор кивнул головой на киника и Отражение Истины, – поспорили, что когда человек умирает, то он видит всякие видения, ну, скажем, что-то наподобие трубы, куда его засасывает, или некоей реки, на противоположном берегу которой ждут его умершие родственники.
   – А что видели вы? – в один голос нетерпеливо вы-крикнули киник и Отражение Истины.
   – Ничего не видел, – спокойно ответил больной.
   – Как ничего? – обескуражено воскликнули киник и Отражение Истины.
   – Совсем-совсем ничего?
   – Совсем ничего.
   Профессор торжественно обвел взглядом своих коллег и воскликнул:
   – Я же говорил, что нет никакой души и что умерший человек не может ничего видеть, потому что он превращается в прах, в ничто, в кусок тухлого мяса.
   – Но, может быть, у него появляются видения на девятый день после смерти? – робко высказал свое предположение киник.
   – Или на сороковой, – поддержал его Отражение Истины. – А сколько времени вы были мертвыми?
   – Два часа сорок минут, – ответил тот.
   – Ну, – выдохнули разом киник и Отражение Истины. – Разве это смерть? Да за это время нельзя себя почувствовать по-настоящему мертвым.
   – Вот если бы вы пролежали хотя бы девять дней, – воскликнул киник, – то наверняка оказались бы возле реки.
   – Нет, в трубе, – перебил его Отражение Истины.
   – Друзья, давайте не будем ссориться, – миролюбиво предложил им профессор. – Опыт нам показал, что никакой трубы и никакой реки нет, и не может быть. Все это выдумки американских лжеучёных.
   – Но этого быть не может, – воскликнул киник и с • убеждением добавил, – потому что не может быть.
   – Профессор, вам приходилось когда-нибудь засыпать? – спросил Отражение Истины.
   – Разумеется, мой юный друг.
   – Так вот, когда вы засыпаете, вы всегда чувствуете тот момент, где явь становится сном?
   Профессор пожал плечами.
   – А причем здесь это? Неужели вы хотите сравнить смерть со сном?
   – Нет, не хочу, но, когда человек живет на грани какого-нибудь перехода, он никогда не ощущает эту грань. Он как бы постоянно скатывается со стеклянной горки.
   – Какая галиматья! – воскликнул профессор.
   – Кстати, жизнь – это тоже грань бытия и небытия, – спокойно сказал Отражение Истины.
   – Ну, вот еще очередной вздор, – взорвался профессор.
   – По-вашему выходит, что я существуют, и как бы не существую. Нет уж, милейший, свою жизнь я очень хорошо ощущаю.
   – А я вам очень просто докажу противоположное, – спокойно возразил Отражение Истины. – Вы и жизнь свою не ощущаете потому, что привязаны ко времени, так же как вы не ощущаете ни своего рождения, ни своей смерти.
   – Что за чертовщина! – вскричал профессор.
   – Все очень просто, – ответил Отражение Истины. – Возьмём, к примеру, время, которое состоит из прошлого и будущего. Во времени нет настоящего. Вернее, то, что мы считаем настоящим, и есть та грань, тот гребень волны, на который мы подняты, потому что время течет. Оно никогда не стоит на месте, и в нем мы стремительно падаем из прошлого сразу же в будущее. Если бы время остановилось, ну хоть бы на миг, то оно и явилось бы для нас настоящим. Но так как этого не происходит, значит, настоящего времени для нас не существует.
   – Как это не существует?! – возмутился профессор. – А то, что мы с вами сейчас разговариваем, разве это не есть настоящее время?
   – В том-то и дело, профессор, что вы глубоко ошибаетесь. Вот только что вы произнесли слова. И вот слова уже сказаны, и они отлетели в прошлое, хотя я еще не успел ответить на них. Время ускользает от нас со стремительной скоростью. Если даже вы не договариваете до конца слово в надежде поймать момент и как-то задержать его, то это слово, вернее, его смысл уже отлетел, испарился. И вы для себя уже в прошлом, и вы для меня уже в прошлом, а я для вас в будущем.
   – Это почему же я для вас в прошлом, а вы для меня в будущем? – обиделся профессор.
   – Потому что я еще не высказал вам сокровенного смысла, почему свою жизнь вы даже не ощущаете.
   Профессор хмыкнул и засопел.
   – Так сколько же вы будете держать в себе этот "сокровенный смысл"? – ворчливо пробурчал профессор.
   Отражение Истины расплылся в улыбке.
   – Пока я держу его в себе, я для вас в будущем. Профессор махнул рукой.
   – Так что же, по-вашему, выходит, что ваше молчание и есть будущее?
   Отражение Истины добродушно расхохотался, но затем вдруг сделал кислую мину.
   – И будущее нам не подвластно, дорогой профессор, – ответил он. – Рано или поздно я все же выскажу вам этот "сокровенный смысл", и он для вас и для меня станет прошлым.

58. Христос лечит больных

   Вдруг Отражение Истины хитро сощурился и загадочно произнес:
   – А вот вы не знаете, что я сейчас сделаю, уважаемый профессор. Ведь не знаете же?
   – Откуда мне знать.
   – А у меня вдруг сейчас родилась идея схватить табурет и разнести его в щепы о вашу голову. Думаю, что после этого вы отдадите Богу душу.
   Профессор попятился к двери, бормоча себе под нос: "Псих ненормальный". Как будто он где-то встречал нормальных психов.
   – Вот тогда "сокровенный смысл", а вместе с ним и я, вечно останемся для вас в будущем, – злорадно произнес Отражение Истины.
   Профессор чуть было не выскочил из палаты, но Отражение Истины остановил его жестом.
   – Да полноте, профессор, не пугайтесь. Я сказал вам свою идею, и она сразу же потеряла актуальность. Она уже в прошлом, как если бы я уже привел её в действие. Видите, мы с вами не властны над будущим.
   – Тогда нам остается одно, последнее. Нам подвластно настоящее, тот самый момент, в который мы действуем, – вскричал увлеченно профессор, совсем забыв о сиюминутном страхе.
   – Огромное заблуждение, – возразил Отражение Истины. – Это и есть мой Сокровенный Смысл. Настоящего вообще нет, оно существует только в нашем воображении, потому что настоящее слагается из прошлого и будущего, а эти два промежутка времени настолько приближаются друг к другу, что в какой-то точке смыкаются между собой, переливаясь одно в другое. Поэтому наша жизнь существует только в нашем воображении как грань существования, имеющая иллюзию настоящего. Она так же эфемерна, как этот воздух, который вы не в состоянии ухватить руками. Нам не подвластны ни прошлое, ни настоящее, ни будущее. Все это химера, это грань, называемая абстрактным словом "жизнь", которую мы с вами даже не ощущаем, ибо для того, чтобы ощутить что-то, нужно ощутить мгновение…
   – Что-то вы слишком мудрено говорите для моего высшего образования, – перебив его, съязвил профессор.
   – Наворочали кучу всякой ерунды. Сами-то вы верите в то, что сказали?
   – Верю, мой профессор. Поэтому-то и не согласен с вами, когда вы утверждаете, что если умерший в течение двух с половиной часов ничего не видел, значит, не существует души, и что мертвый человек не способен ничего видеть после своей смерти.
   – Но факт есть факт, юный друг, – профессор подбородком указал на сидящего на кровати мужчину, который с интересом слушал спор душевнобольных. – Ведь этот человек ничего не видел, будучи мертвым.
   – Это еще ни о чём не говорит, – не сдавался тот. – Просто он еще не привык к своему состоянию мертвого. Ведь вы, уважаемый профессор, после двух с половиной часов, как появились на свет, наверняка не могли сразу же воскликнуть: "Ах, какой прекрасный мир живых! О, как хорошо в нем. И как я рад, что появился на этом свете!" Да вы, готов поспорить, в те первые часы жизни еще и не соображали, вернее, не научились мыслить в той системе, в которой мыслят живые. Как знать, быть может, у мертвых свой, особый склад мышления, к тому же мы не знаем еще, есть ли у них периоды сна-отдыха и бодрствования.
   – У кого? У мертвых? – изумился профессор. – Да вы в своем уме?
   – А что? Ведь не непрерывно же может мыслить душа, наверное, у них тоже чередуются циклы покоя и пробуждения.
   – А почему бы и нет?! – вмешался в спор киник. – Человек при жизни, когда спит или отдыхает, не прерывает свою мыслительную деятельность. Мыслительная душа тоже может работать вечно. Может быть, она и есть тот источник энергии, к которому подключается человеческий разум при рождении.
   – Ну что вы все такое мелете своими языками! – вскричал профессор. – Вы хоть отдаете отчет своим словам?
   – Так же, как и вы, уважаемый профессор, – прервал его Отражение Истины. – К тому же мертвые должны пройти какой-то эмбриональный период развития. Будь то кома или мортальное состояние, в котором требовал этот умерший.
   И Отражение Истины пальцем указал на сидящего на кровати мужчину.
   – Я думаю, профессор, что и у вас, когда вы находились в утробе матери, не сохранилось воспоминаний о том блаженном периоде.
   – Бред сумасшедшего! – воскликнул сердито профессор. – Вам же человек русским языком сказал, что он ничего не помнит от момента смерти до момента воскресения.
   – Почему же не помню? Помню, – вдруг сказал сидящий на кровати мужчина.
   – Как? – все разом обернулись к нему.
   – Перед тем, как очнуться, я хорошо помню, что видел Христа.
   У профессора глаза на лоб полезли.
   – Какого Христа?
   – Иисуса Христа. Он подошел ко мне, простер надо мной руки и сказал: "Тебе рано умирать, живи еще". И я открыл глаза, проснулся.
   – А откуда вы взяли, что это был Иисус Христос? – спросил ошеломленный профессор.
   – А разве кроме него у нас способен кто-то еще воскрешать из мертвых?
   – А как он выглядел? – спросил молчавший до этого антисемит.
   – А вот как этот человек, – и мужчина показал на вошедшего в палату Христа.
   Все разом обернулись к Сыну Божьему, который объявил, что медсестра Магда послала его разыскать беглецов и привести в палату номер восемь.
   – М-да, – задумчиво проговорил киник, – видно, нам никогда не разгадать тайны мертвых, хотя мы все несемся, как по волнам, соскальзывая с грани на грань, от рождения к жизни, от жизни к смерти.
   – Почему же, – ответил спокойно Христос. – Я могу провести вас через царство мертвых.
   – Нет уж, увольте, – воскликнул профессор, приняв слова Христа буквально. – У меня нет никакого желания спускаться с вами в морг. Уж лучше проведите нас в психиатрическое отделение другим путем.
   Когда психи покинули палату пришельца с того света, всем лежащим там тяжелобольным отчего-то стало легче.

59. Оживление мёртвых

   Последние два дня Шаров ходил из палаты в палату сам не свой. Он почти ничего не замечал, не отвечал на приветствия, двигался машинально, словно лунатик, а его бледные губы все время повторяли одно и тоже: "Все это неспроста." По ночам он страдал от бессонницы.
   В больнице происходили какие-то странные вещи. Морг полностью разгрузился, ни одного трупа. Люди перестали умирать. Истинное чудо! За полторы недели не было ни одного смертного случая. Шутка ли?! Более того, как только в больницу попадали тяжелобольные, им сразу же становилось лучше.
   Он еще не знал, стоит ему радоваться всему этому или огорчаться. С одной стороны, реноме больницы резко подскочило, превратив ее в притчу во языцех не только в городе, но и в области. Все больные стремились попасть только в его больницу. Этот факт приятно щекотал его самолюбие. Но, с другой стороны, не только в больнице, но и в городе поползли разные слухи. Люди судачили: вот, мол, появился святой, от одного прикосновения к нему можно выздороветь.
   Чушь собачья, и только.
   Шаров в сердцах сплюнул в урну, проходя по коридору.
   "Тоже мне выискался Иисус Христос! Ах, если бы не тот случай с оживлением трупа. А как подскочили общие показатели больницы! М-да. Этого чудака можно было бы славно использовать, если он имеет в самом деле какую-то силу."
   Шаров вздохнул, вспомнив об указании секретаря обкома.
   Можно было бы использовать его втайне. Но приказ есть приказ. Рано или поздно тайное становится явным, и с этим чудом придётся считаться.
   Шаров нервно щелкнул пальцами рук. Опять же все это до странности дико. Еще бы. Больница, имеющая в своем распоряжении самое современное оборудование с огромным штатом персонала, выходит, что в подметки не годится этому доморощенному святому. Так выходит? Но не дикость ли это? О, Боже праведный, какой нонсенс! Так можно уверовать и в чертову магию. Однако, силен бродяга, ничего не скажешь! Если не видеть всё это своими глазами, то можно принять за самый настоящий треп. Ну, а если поверить во все это, то, вообще, можно свихнуться. Где наука, где фантастика – всё перемешалось!
   Накануне Шаров провел очередной эксперимент с Иисусом. Он распорядился свезти со всей больницы в одну палату самых тяжелых больных, которым грозила смерть, и заставил ухаживать за ними Христа. На следующий день все больные уже ходили и чувствовали себя превосходно. Но не бесовское ли это наваждение?
   Шаров налетел на медсестру, которая, прижавшись к стене, извинилась и пропустила главного врача. Шаров даже не заметил ее, распахнув дверь, вошел в приемный покой. Он был раздосадован от своего бессилия понять этот загадочный феномен. Единственное, что оставалось ему, – управлять этим чудом.
   Полдень в больнице чем-то напоминал расчетный час в гостинице. Одни выписываются, других кладут. Пропускная способность больницы резко возросла, потому что стоило больному попасть сюда, как через два-три дня он выходил из нее целехонький и свеженький, как огурчик. Ни одного шрама, ни одной царапины, ни единого шва. В организме все как-то само собой исправлялось, заживало, выздоравливало. Нет, ради этого стоило стремиться сюда.
   В этот день приемный покой был забит до отказа страждущими, желающими попасть в больницу. Кто лежал на носилках с переломом бедра или черепа, кто сидел на скамейке, зажимая бок, кто стоял у стены, пытаясь унять лихорадку.
   "Двести человек, не менее", – прикинул на глазок Шаров.
   Как только главврач вступил в приемный покой, сотни глаз впились в него. Среди больных пронесся шепот: "Шаров, главный врач. А-а! Шаров!" Подобная известность льстила самолюбию главврача. Он подошел к дежурному врачу, осматривающему молоденькую девушку в подвенечном платье, разбитую параличом.
   – Сколько примете? – спросил Шаров.
   – Только половину, – дежурный врач махнул рукой. – Мест на всех не хватает. Наваждение какое-то. Больные занимают очередь с четырёх часов утра, как будто в городе других больниц нет.
   – Положение обязывает, дружище. Ничего не поделаешь.
   Эти слова Шаров произнес не без гордости.
   В это время по приемному покою пронесся шум голосов. Все говорили шепотом, но их слова сливались в один стройный хор: "Он… Вот Он идет… Я именно таким его и представляла. Неужели Он лечит одним прикосновением… Он считает себя Христом… Да пусть хоть чертом, лишь бы лечил. Вот Он какой!"
   Шаров резко повернулся и увидел своего загадочного санитара, толкающего впереди себя каталку. С этого момента судьба Христа в больнице была решена. "Что? Каков наглец! Нет, надо с этим кончать, – твердо решил про себя Шаров, – и чем скорей, тем лучше. Этак и я скоро не буду нужен им. А эти дураки пялят глаза на чудо".
   Шаров вышел из приемного покоя, хлопнув дверью.

60. Встреча бомжа с Христом

   Христос катил впереди себя тележку. Люди расступались с почтением, давая ему дорогу. Христос ласковым сострадательным взглядом окидывал толпу страждущих, направляясь к дежурному врачу. Вдруг его остановил знакомый голос.
   – Цыган! Ей Богу, цыган. Рази меня гром! Вот так встреча.
   Христос остановился посреди толпы и с удивлением простер свой взор на лица, обступившие его, ища глазами того, кому мог принадлежать этот голос.
   – Да вот же, вот же я, – орал все тот же голос. – Посмотри вниз, я лежу у самых твоих ног.
   Христос опустил взор и увидел лежащего возле стены на носилках Котю с перебинтованной головой. Христос приветливо кивнул и наклонился над ним.
   – Это ты? – сказал Сын Божий. – Каким ветром тебя сюда занесло?
   – Ветром странствий! – воскликнул Котя. – Вот лягнула лошадь прямо в лоб, и в результате перелом черепа.
   Котя врал, но врал он лишь самую малость. У него и в самом деле был перелом черепа, но не от копыта лягнувшей лошади, а от удара бутылкой, которая прилетела ему в голову на свадьбе детей двух председателей.
   Христос, разглядывая на голове Коти повязку, знал об этом, но не стал выводить своего ученика на чистую воду. Зачем выставлять его на посмешище перед честным народом?
   Он улыбнулся и кивнул ему головой.
   Котя тоже улыбнулся и попытался протянуть ему руку, но не сумел, потому что у него была также сломана ключица правой руки, на которую во время драки наступили сапожищами деревенские парни.
   В таком грустном виде Котя предстал перед очами Сына Божьего, и Христу стало, жаль несчастного. Единственным несломленным орудием Коти оставался его голос, свидетельство крепкого духа.
   – Как я рад, что тебя здесь встретил! – радостно заорал Котя. – Вот лежу с самого утра, и никому до меня нет дела. У меня сто двадцать седьмая очередь. Меня хотели отвезти в другую больницу, но я настоял, чтобы оставили здесь, потому что слышал…
   Котя понизил голос:
   – … слышал, что в этой больнице работает один святой, который лечит одним только прикосновением руки.
   – Так вот же Он сам, – со всех сторон зашушукали люди.
   – Не может быть, – изумился Котя. – Так вот, значит, каких вершин ты достиг.
   И он с восхищением посмотрел на своего учителя.
   – А я, ты знаешь, утерял свой дар ясновидца. И все после того, как мне этот идиот… то бишь, лошадь лягнула.
   – Не печалься. Выздоровеешь, – успокаивал его Христос.
   – Послушай, браток, помоги мне лечь в больницу, мочи нет терпеть, – обратился тот почти умоляюще к Сыну Божьему.
   Христос обвел глазами толпу.
   – Ладно, уж, давай…, раз знакомый, его можно без очереди…, бери его, если он твой приятель.. , уступаем, – загалдели вокруг люди.
   Они же помогли уложить Котю на тележку. Христос покатил тележку к дежурному врачу, чтобы оформить поступление нового больного.
   – Не порядок, – строго заявил дежурный врач. – Без очереди, по знакомству, разве можно?
   Но тут разом загалдел весь народ, и врачу, блюстителю порядка, ничего не оставалось, как быстро уладить все формальности.
   Христос повез Котю в хирургическое отделение. Когда Он проходил сквозь толпу, толкая впереди Себя тележку, то многие пытались, как бы ненароком, коснуться Его халата, веря, что от одного прикосновения к Христу можно выздороветь. И многим это помогало.

61. Предложение руки и сердца

   Бестужев разыскал медсестру Магду в больнице, потому что в полнолуние его всегда охватывало какое-то неясное волнение и вдруг ни с того, ни с сего накатывала такая сладостная истома, что перехватывало горло, и начинало бешено колотиться сердце. Возможно, это происходило ещё оттого, что в воздухе уже ощущались запахи весны и радостно чирикали воробьи, греясь на солнце, и днем слепило глаза от тающего снега, и веселая капель уносила мысли далеко-далеко в лазоревые необъятные выси.
   Магда спустилась из своего отделения в приемный покой в белом халате и косынке, и лейтенант Бестужев впервые увидел ее во всем белом, и она ему ещё больше понравилась с её черными волосами и живыми, как у чертенка, глазами. И он хотел ей сказать что-то необыкновенное, но вместо этого произнес всего лишь одно слово:
   – Привет.
   – Привет, – ответила она.
   – Как твоя жизнь?
   – Ничего.
   Бестужев знал, что должен сказать девушке что-то такое, что должно ее сразить на месте, но там, где нужно было быть орлом, он вдруг превращался в мокрую курицу. Из-за этого он очень злился на себя. И чем больше он на себя злился, тем больше казался себе птицей с опущенными крыльями.
   – Извини. Было много работы. Никак не мог тебя навестить. Пойдем завтра в кино.
   Магда смотрела в сторону и, не глядя Бестужеву в глаза, ответила:
   – А что потом?
   – Потом поужинаем вместе в ресторане.
   – А потом?
   – Ну, а потом я провожу тебя на электричку, если ты не пожелаешь остаться у меня.
   Бестужев совсем не это хотел сказать, но так уж получилось. Магда потупила взор и произнесла чуть слышно:
   – К чему всё это?
   Бестужев не ожидал от девушки такой реакции и не знал, что сказать. Магда подняла на него свои озорные глаза и вдруг произнесла:
   – А кто-то обещал мне сделать предложение? Бестужев явно не готов был к такому повороту дела.
   Сейчас и лицо его выражало явную растерянность. Но Магда улыбнулась и сказала:
   – Это я шучу.
   – Видишь ли, – как бы оправдываясь, начал Бестужев, – ты мне очень нравишься, и я бы хотел тебе хоть сегодня сделать предложение, но с нашей свадьбой надо повременить.
   – Почему? – уже серьезно спросила Магда.
   – Потому что сейчас еще не время.
   – А когда будет время?
   – Ну, когда мы поближе узнаем друг друга. Когда я получу квартиру. Одним словом, желательно бы годик подождать. К тому же ты еще молода, тебе нужно учиться. А если родится сразу ребенок…
   – У меня не родится ребенок, – зло ответила Магда. Мужики такие дураки. Они совсем не умеют говорить с девушками и всегда все портят.
   – Почему у тебя не родится ребенок? – удивился Бестужев.
   – Потому что я не хочу, чтобы у меня родился ребенок.
   Магда начинала злиться. Ну, каким же нужно быть дураком, чтобы говорить девушке при первой встрече подобные речи! Она посмотрела Бестужеву в глаза своими черными прекрасными очами и спросила:
   – Скажи, ты меня, в самом деле, любишь?
   – Но ты же знаешь, я жить без тебя не могу. Ну, хочешь, сыграем свадьбу хоть сейчас?
   Магда покачала головой.
   – Нет, зачем же. Я еще молода, мне нужно учиться. К тому же у тебя нет еще квартиры.
   – Вот видишь, – обрадовался Бестужев, – я тоже считаю, что лучше подождать.
   Да, лучше подождать, – согласилась Магда.
   – А это время мы можем дружить, встречаться, – продолжал Бестужев.
   – И можем стать любовниками, – сделала предположение Магда.
   – Если ты хочешь. Но зачем так? Лучше будем считать друг друга женихом и невестой.
   – Неужели между нами будут эти старомодные отношения?
   – Как хочешь.
   – Я ничего не хочу.
   – Не сердись.
   – А я и не сержусь.
   – Вот и прекрасно. Значит, завтра вечером жду тебя у центрального кинотеатра ровно в шесть часов. А сейчас я побегу. Спешу.
   Бестужев ушел. Магда пошла по коридору, думая о том, как она проведет завтра весь день до шести часов вечера. Что делать? То ли ей ехать домой, то ли остаться в городе. Нужно еще и выспаться после смены. Вдруг её кто-то окликнул:
   – Магда, ты ли это?
   Она обернулась и увидела Севу.
   Нескладный парень здоровенного роста с глупой улыбкой стоял посреди коридора и взирал на нее, не зная, куда девать свои огромные руки, как кувалды. Эти руки так и тянулись обнять ее.
   – Магда, вот так встреча! А я рыскал по всему городу, все магазины обошел, разыскивая тебя.
   – Сева?! – удивленно произнесла Магда, вспомнив своего знакомого из электрички.
   – Он самый. Вот уж не думал, что встречу тебя здесь. Так, значит, ты работаешь медсестрой? А почему ушла из продавцов?
   – Не понравилось.
   – Вот и хорошо. Вот и прекрасно. Тебе больше всего идет к лицу белый халатик.
   – А ты что здесь делаешь?
   Лицо Севы залилось краской, он смущенно кашлянул в кулак и просто объяснил:
   – Вот залетел, сама знаешь, сейчас лечусь.
   – Что у тебя?
   Этот вопрос еще больше смутил парня. У Севы даже слезы навернулись на глаза. Так он не краснел еще ни разу в жизни.
   "Жизнь – это постоянное свершение грехов и ошибок", – так сказал какой-то древний христианский философ, и Магда это поняла. Ей стало жаль парня, и она протянула ему руку.
   – Да не смущайся ты так. С каждым случается.
   – Угу, – пробурчал Сева. – Вот и я думаю, завязывать с этим пора. Нужно жениться. Женюсь – и точка.
   – Так женись, кто тебе мешает.
   – Ты же за меня не пойдешь?
   Магда посмотрела в голубые глаза парня, глупо моргающие, от чего всё его веснушчатое лицо делалось по-детски простодушным, и вдруг, не веря своим ушам, сказала:
   – Отчего же не пойти. Пойду, если возьмёшь меня в жены.
   – Ты это серьезно?
   – Серьезнее некуда.
   Сева чуть не заорал на всю больницу:
   – Так выходи за меня замуж!
   – Когда?
   – Да хоть сегодня, сейчас! – воскликнул Сева.
   – А ты не будешь потом раскаиваться?
   – Да что ты такое говоришь? Да я ради тебя готов раз-нести все эти стены по кирпичику?
   – А вот этого не надо делать, – сказала, улыбнувшись, Магда.
   Она смотрела в голубые глаза Севы и видела настоящее чувство. Может быть, это и была Любовь, одно из трех истинных чувств.
   – Слушай, – сказал он. – Вот что я хочу сделать. Сегодня же я постараюсь найти в городе квартиру. А завтра мы поженимся и переедем в нее.
   – Нас так быстро не распишут.
   – Пусть только попробуют!
   – А где ты работаешь?
   – Пока нигде. Не было стимула для работы. Но сейчас мы сделаем так. Я продам свою машину в автосервисе, и у нас на первое время будут деньги, потом я устроюсь на работу, я все умею делать, смогу работать на любой работе. Так что без денег мы с тобой никогда не будем.
   И он показал ей свои крестьянские ладони.
   – Мы могли бы сегодня же подать заявление в ЗАГС. Магда посмотрела на Севу и рассмеялась.
   – К чему такая спешка. Можно подать заявление завтра. Сегодня я не могу отлучиться, потому что дежурю.
   – Тогда пиши заявление, я мигом снесу его. Магда на мгновение задумалась и предложила:
   – Давай сделаем это завтра вечером. Утром я съезжу домой, сообщу родителям, что выхожу замуж, заодно немного посплю после ночной смены, а вечером приеду в город, и мы подадим заявление в ЗАГС и отпразднуем помолвку. Приходи к шести часам к центральному кинотеатру.
   – А ты не обманешь?
   – Я же пообещала тебе.
   Сева еще никак не мог поверить в свое счастье. Все вы-глядело, как сон.
   – Послушай, – сказал он, – а можно сегодня тебя еще раз увидеть?
   агда пожала плечами.
   – Зачем? Ведь договорились же обо всем.
   – Ну, просто так. Встретимся, поговорим.
   – Можно.
   – А когда?
   Магда посмотрела на часики и сказала:
   – Приходи после шести часов. Врачи уйдут домой, и мы сможем поболтать минут двадцать.
   Ей почему-то самой захотелось еще раз увидеться с этим доморощенным философом. Она вспомнила его рассуждения о космосе в поезде и улыбнулась.
   – Отлично! – воскликнул Сева. – В шесть часов вечера я буду здесь, как штык, и сообщу тебе результаты моих поисков квартиры.
   – Какой квартиры?
   – В которой мы будем с тобой жить.
   – Сумасшедший.
   – Да. А сейчас я побежал искать квартиру.
   Он хотел ее обнять, но не смог, а только прижал ее руки к своей груди. Магда засмеялась и вырвала их из его объятий. Ей стало легко и весело на душе, как будто вмиг решились все ее проблемы.

62. Объявление о свадьбе

   Сева влетел на четвертый этаж в квартиру Павла и завертел его вокруг себя в танце.
   – Ты с ума сошел, – воскликнул Павел. – Можно подумать, что нашел клад с сокровищами.
   – Лучше, чем клад: нашел девушку своей мечты. Срочно женюсь.
   Павел рот открыл от удивления. Сева сделал прыжок сальто-мортале, насколько позволяла тесная квартира Павла, и, встав на руки, принялся в такой позе ходить вокруг стола.
   – Ты, в самом деле, женишься?
   – Да. Сейчас же иду искать квартиру.
   – Зачем?
   – Чтобы привести молодую жену в дом, – сказал Сева и посмотрел снизу вверх на Павла.
   Ему показалось, что Павел стоит вверх тормашками, и вся комната чудно перевернулась. Там, где должен быть пол, оказался потолок.
   – Можете жить пока у меня, – предложил Павел, – в тесноте, но не в обиде. Всем места хватит.
   Сева поблагодарил его, но отказался: уж слишком маленькой казалась ему квартира Павла.
   – А кто невеста? – спросил Павел.
   – Была продавщицей, стала медсестрой. Сегодня я тебя с ней познакомлю. В шесть часов пойдем вместе в больницу.
   – Это зачем еще?
   Сева не удержал равновесия и загремел на пол, со стола полетела посуда, зазвенело разбитое стекло.
   – Ты с ума сошел. Перебил всю посуду, – заворчал Павел, собирая осколки.
   – Брось, старик, я куплю тебе новую посуду. Ты какой предпочитаешь сервиз, чешский или немецкий?
   – Э-э, – Павел постучал пальцем по виску. – Да ты и впрямь спятил. Видно, верно говорят, что от любви люди разум теряют.
   – Да я же ее искал целых два месяца. Все магазины в городе обошел, у кого только не спрашивал о ней. Никто такую не знает. Хотел было разыскать в ее родном поселке, да побоялся сунуться туда, там обо мне идет дурная слава: из колхоза ушел, жену бросил. А тут, надо же, как повезло, столкнулись прямо-таки нос к носу в больнице.
   Сева рассказал Павлу все по порядку. Затем они разработали общий план действий, в который входили поиски квартиры и работы, приготовление к свадьбе.
   Договорились в шесть часов встретиться в больнице.

63. Изгнание Христа из больницы

   В назначенное время Сева появился с пышным букетом роз в городской больнице.
   – Ну, что выходил? – спросил он Павла. Тот развел руками.
   – Ну, где сейчас найдешь хорошую квартиру? Я предлагаю разгородить мою квартиру на две части. В одной поселитесь вы, а в другой буду жить я.
   Сева задумался, потом решил:
   – Хорошо, сыграем свадьбу, а там посмотрим. Невесте скажем, что квартиру нашли, а то она возьмет и, не дай Бог, передумает.
   – А когда свадьба?
   Сева почесал затылок и глупо улыбнулся.
   – Все так быстро получилось, что я даже не успел посоветоваться с невестой о дне свадьбы. Но завтра вечером мы подаем заявление в ЗАГС.
   – Значит, начинаем готовиться к свадьбе.
   – Начинаем, старичок. И чем скорее, тем лучше.
   Сева схватил Павла за торс и закружил его прямо в коридоре.
   – Сумасшедший черт, – орал Павел, – отпусти, ой, больно!
   Один шип розы уколол его в место чуть пониже спины. Сева отпустил друга только тогда, когда они налетели на двух идущих по коридору мужчин.
   – Ба! Кого я вижу, – воскликнул Павел, когда у него немного прошло головокружение. – Вся честная компания в сборе.
   – Хе! – воскликнул Котя. – Вот так встреча! Вот так сюрприз! Вот, оказывается, где сходятся пути всех честных людей – в тюрьме и в больнице.
   Котя всегда обладал философским даром. Друзья обнялись. Павел познакомил Котю и Севу и объявил о помолвке своего постояльца. Котя и Христос поздравили жениха. Как только Христос прикоснулся к руке Севы, тот сразу же излечился от одной неприятной болезни, устранив последнее препятствие на пути к его браку.
   Вскоре спустилась Магда и была представлена Севой своим друзьям. Когда начались бурные обсуждения приготовлений к предстоящей свадьбе, Магда молчала и думала о лейтенанте Бестужеве.
   В этот день главврач выгнал Христа из больницы, и он вместе с Котей перебрался на квартиру Павла.
   У Павла была маленькая квартира, но, как говорят в народе, в тесноте, да не в обиде.

64. Расставание лейтенанта с Магдой

   Вечером следующего дня у центрального кинотеатра лейтенант Бестужев с билетами поджидал Магду. Прогуливаясь возле входа в фойе, он несколько раз обратил внимание на здоровенного парня с букетом роз в руках. "Глупо счастливая физиономия, – отметил он про себя. – Однако, где я его видел?" Лицо парня показалось ему до удивления знакомым, но вот где он с ним встречался, этого никак не удавалось вспомнить.
   Когда появилась Магда, парень бросился к ней навстречу и вручил цветы. От неожиданности Бестужев растерялся. Те же вдвоем подошли к нему, и Магда представила:
   – Знакомьтесь, мой жених. – Вначале Бестужев не понял смысла ее слов, протянув руку, представился парню:
   – Бестужев, лейтенант милиции.
   – Сева, временно безработный.
   Магда сверкнула своими черными, как угольки, глазами и произнесла, не глядя ни на одного из своих претендентов:
   – Через неделю, а может быть, раньше мы поженимся. У Бестужева глаза полезли на лоб.
   – Как? – изумленно произнес он. – Через неделю? Ты так решила? Для меня это новость.
   – Я имею в виду не вас и себя, а себя и Севу, – улыбнувшись, уточнила Магда.
   Бестужев закусил губу.
   – Вчера Сева сделал мне предложение, и я согласилась стать его женой.

   Как говорят в народе, это был гром среди ясного неба. Магда улыбалась, наблюдая растерянность Бестужева.
   – Мы уже пригласили на свадьбу гостей, – молвила она.
   – Поздравляю, – наконец, с трудом произнес Бестужев.
   – Приходите и вы к нам, – простодушно пригласил Бестужева Сева.
   И тут лейтенант милиции вспомнил, где раньше видел этого парня. Это был тот самый детина, арестованный за драку на автобусной остановке. Похоже, что у Магды был врожденный талант провоцировать парней на драку, потому что вдруг у Бестужева зачесались кулаки. Но он знал, что в этой ситуации он мог сердиться только на себя.

65. Замысел Антихриста

   Антихрист сидел в своем кабинете мрачнее тучи. К нему стекалась вся информация области, и от него исходили на все четыре стороны света так называемые бразды правления. Стоило ему нажать на кнопку и дать какое-нибудь указание, как сразу же во все концы летели курьеры, десять тысяч курьеров. И все его грандиозные планы досрочно претворялись в жизнь. Практически он был богом и нёс ответственность только перед политбюро. Но последнее время почему-то так хорошо налаженная машина начинала давать сбои, то ли от того, что распустился народ, то ли от того, что разленился чиновничий аппарат, но дела шли из рук вон плохо.
   На два часа он назначил совещание по поводу вспышки религиозного фанатизма в городе и области. Еще недавно, прогуливаясь по парку, он наслышался от народа такого, что хоть святых выноси. Нет, нужно принимать решительные меры, иначе ситуация выйдет из-под контроля.
   С портрета на стене на него смотрел Ильич, лукаво прищурившись, и как бы спрашивал: "Ну как, жив еще курилка? Тебе удалось закончить мой эксперимент?" Антихрист разул ботинок и почесал ороговевшую ногу, превратившуюся вот уже неделю в раздвоенное копыто. Затем он вытащил из ящика стола несколько писем и положил перед собой. Ему на глаза попались строчки: "Жители нашего города только и судачат на всех перекрёстках, что сам Иисус Христос перед концом света пожаловал к нам, но мы ничего не знаем, ради всего святого, сообщите нам, настоящий ли он Сын Божий?"
   Наивная простота! Что с них возьмёшь? Но это даже хорошо, что они пишут письма, значит, верят ещё в партию. Нужно всеми силами сохранить это доверие.
   Антихрист нажал на кнопку селектора и сказал секретарю:
   – Пригласите на совещание.
   Когда его кабинет заполнился чиновниками и все расселись за длинный стол, Антихрист взял со стола письмо и прочитал:
   "Верю в Христа, ради всего святого, сообщите, настоящий ли он Сын Божий?" Затем, окинув всех своим грозным взглядом, он произнес:
   – До каких пор я буду получать подобные письма от народа?
   В кабинете воцарилось гробовое молчание.
   – Скажите мне, до каких пор какой-то проходимец будет будоражить общественное сознание, сеять панику и религиозный психоз в народе, предсказывая наше с вами падение, наступление конца света и воцарение на земле Царства? Что вы сделали для того, чтобы пресечь эти безобразия?
   Чиновники виновато переглянулись.
   – Я вас спрашиваю, капитан Куницын, почему вы его сразу не арестовали, как только он появился в нашем городе?
   – Виноват, товарищ секретарь, я собирался его арестовать, но лейтенант Бестужев из УВД, не поставив меня в известность, отправил его в психлечебницу.
   – Что? Значит, в этом городе всем командует лейтенант Бестужев? Это так, Сан Саныч? – обратился Антихрист к начальнику управления внутренних дел.
   – Виноват, товарищ секретарь, лейтенант Бестужев будет наказан. Сегодня же я переведу его из следователей в участковые.
   – А что вы собираетесь делать с Иисусом Христом? – спросил Антихрист, обращаясь ко всем присутствующим.
   – Если будет ваше распоряжение, товарищ секретарь, то я его сегодня же арестую, – вскочив из-за стола, воскликнул капитан Куницын.
   – Ни в коем случае, – замахал руками Антихрист. – Раньше нужно было это делать, а сейчас, когда выпустили джина из бутылки, когда дело получило такую огласку, поздно. Не хватало нам еще одного мученика, нового Иисуса Христа. Здесь нужно сработать тонко.
   Антихрист повернулся к уполномоченному по делам религии.
   – Соломон Моисеевич, а что вы скажете, если наша православная церковь объявит его официально самозванцем и лжепророком и отлучит от церкви? Вот потом вы, капитан Куницын, можете его смело брать и делать все, что захотите.
   От подобного Соломонова решения все пришли в восхищение. Уполномоченный по делам религии поблагодарил секретаря за доверие и заявил, что сегодня же свяжется с епископом и постарается претворить в дело эту гениальную идею. Антихрист с довольным видом кивнул ему и, хлопнув в ладоши, объявил:
   – Итак, считаю это дело решенным. Вы же, капитан Куницын, возьмите все в свои руки, и потом передо мной не оправдывайтесь, что лейтенант Бестужев увел у вас из-под носа Иисуса Христа. По своим каналам обработайте всех священников, чтобы никто не заартачился, чтобы все дули в одну дуду.
   – Слушаюсь, товарищ секретарь! – вытянулся в струнку капитан Куницын. – Можете положиться на меня. В церкви полно наших агентов, они сделают всё, как надо. Как только священники признают его лжепророком и вынесут свой обвинительный вердикт, мы его сразу же арестуем, когда он будет выходить из церкви.
   – Надеюсь, вы понимаете, что нужно будет с ним сделать потом? – строго спросил Антихрист.
   – Да уж всенародно на Голгофу второй раз не поведем. – отрапортовал офицер безопасности.
   Все рассмеялись.

66. Власти и церковь

   В епархии, благодаря почти родственным узам с архиепископом Фёдором, отец Никодим занимал сильные позиции, и, несмотря на свой возраст Иисуса Христа, имел вес в богословском мире. Своей особой породой он даже физически выделялся среди братьев во Христе. Черная сутана еще больше подчеркивала стройность его высокой и худой фигуры. Высокий лоб, окаймленный длинными ниспадающими на плечи, черными, как смоль, волосами, вмещал в себя все премудрости, накопленные двухтысячелетней историей церкви, а глаза на благообразном лице с курчавой бородой отображали тонкую, но непреклонную душу. Взгляд этих бездонных, как колодце, глаз, где отражалась внутренним сиянием глубина древних знаний, как бы пронизывал человека насквозь, подобно рентгеновским лучам, и каждому, кто попадал в его поле, становилось не по себе. Именно такое чувство испытал Соломон Моисеевич, когда отец Никодим во главе делегатов церкви вступил в его кабинет.
   Уполномоченный по делам религии соскочил со своего кресла и бросился с протянутой рукой к гостям.
   – Милости прошу, рад вас видеть, всегда ваш покорный слуга, – заюлил Соломон Моисеевич, усаживая гостей вокруг стола в форме буквы Т.
   Он сел рядом с отцом Никодимом так, чтобы не быть под постоянным обстрелом его гипнотизирующего взгляда. Так он чувствовал себя намного спокойнее и увереннее.
   Его слова "покорный слуга" как-то не вязались с той должностью, которую он занимал, и служили скорей всего для связки в речи, потому что уже давно в этом государстве церковь стала пособницей власти сильных мира сего. Она, пронизанная сетью информаторов, уже давно вступила на путь конформизма, отрекаясь от защиты угнетенных, служила властям своего рода индикатором состояния духа народа. Поэтому вместо слов "покорный слуга" Соломону Моисеевичу больше бы подошли "покорный покровитель", если, вообще, такое можно произнести.
   По правде сказать, Соломон Моисеевич всегда стеснялся своих знаний, потому что практически не имел образования, конечно, если не считать высшую партийную школу образованием. Поэтому он испытывал некоторое смущение, вступая в беседу, упаси Бог, в спор, с таким эрудитом и оратором церкви, как отец Никодим.
   Окончив Киевскую семинарию, отец Никодим не только ярко засиял на небосклоне Православной церкви одной из самых крупных звезд богословия, но и стал крупной фигурой в констелляции внутри церковных интриг за патриарший сан. Защитив диссертацию по теме "Апология воскресения Иисуса Христа, Сына Божьего", он овладел дюжиной языков и постоянно совершал дипломатические вояжи на Ближний Восток и в Восточную Европу. Но в один прекрасный день все пошло прахом. В церковном мире происходят перемещения верхних слоев так же, как в атмосфере. Поэтому отец Никодим с архиепископом Федором, попав в опалу, покинули насиженные теплые места и оказались у черта на куличках на трескучем холоде. Пути Господни неисповедимы. Соломон Моисеевич смущенно кашлянул, нарушив молчание.
   – Так зачем пожаловали ко мне святые отцы?
   Вопрос был далеко не праздный, ибо та и другая сторона, заняв выжидательную позицию, не желала первой коснуться больного вопроса.
   Отец Никодим слегка повернул голову в сторону уполномоченного и метнул на него пронизывающий взгляд, подобный копью Святого Георгия, брошенного в дракона: "И он еще спрашивает!"
   Соломон Моисеевич засуетился и крикнул секретарше, чтобы принесла чаю гостям. Затем он склонил голову в сторону отца Никодима и, виновато улыбаясь, молвил:
   – Ах да, понимаю. Вы пришли по поводу объявившегося Христа.
   Брови отца Никодима угрожающе сдвинулись на переносице.
   – Просим оградить святую церковь от ирода, – заблеял сидящий рядом попик отец Алексий.
   – От самозванца, – уточнил другой священник, настоятель Крестовоздвиженской церкви отец Николай.
   – От проходимца, – поправил всех отец Никодим.
   В это время вошла секретарша с подносом, уставленным чашками с чаем и вазочками с печеньем. От взгляда преподобного отца Никодима она так смутилась, что, ставя возле него чашку, пролила чай ему на сутану.
   – Ослица вислоухая, – в сердцах выругался про себя Соломон Моисеевич, – даже этого сделать путем не умеет.
   Когда суматоха улеглась, отцу Никодиму высушили утюгом сутану, Соломон Моисеевич, отхлебнув маленький глоток из чашки, развел руками:
   – Как будто это так легко сделать?
   – Но в ваших руках власть, – возразил ему отец Никодим.
   – Ну и что из этого? Только что перед вашим приходом я присутствовал на совещании у первого секретаря, но даже он не в силах что-либо сделать без вашего участия. Как мы можем без вашей экспертизы удостовериться, что он и в самом деле не Сын Божий?
   Соломон Моисеевич имел семь пядей во лбу в науке лукавства, поэтому и сидел на своем месте.
   На лице отца Никодима запечатлелось саркастическое выражение: "Тоже мне власть!"
   Соломон Моисеевич глубоко вздохнул и опять озабоченно развел руками.
   – Даже не знаю, как поступить в этом тяжелом случае. Если бы я имел такое же искусство в диспутах, как вы, может быть, я его переубедил бы. Но как мне говорить с ним, если он и в самом деле творит такие чудеса?
   Соломон Моисеевич встал со стула и, подойдя к своему рабочему столу, выдвинул верхний ящик. Из него посыпались на пол письма.
   – Вот! – воскликнул он. – Целое море писем. И все пишут о нем. Только и слышно: "Иисус Христос, Иисус Христос".
   При этих словах отец Никодим поморщился и проговорил:
   – Если вы ничего не в силах сделать, так пошлите его к нам. Мы выведем его на чистую воду и собьем спесь.
   Соломон Моисеевич от такой неожиданности выронил письма на пол. Еще бы, оказывается, так легко было это дело уладить! На ловца и зверь бежит. Он нагнулся, чтобы подобрать письма, и от напряжения его лицо налилось кровью. Когда он разогнул свой импозантный стан, то можно было подумать, что он покраснел. Но краснел ли он в жизни хотя бы один раз – только одному Богу было известно.
   – Ах, так! – обрадовано воскликнул он. – Тогда мы доставим его к вам под конвоем.
   – А вот этого не надо делать, – резко заявил отец Никодим. – Что подумают о нас миряне? Было бы лучше, если бы он пришел к нам по своей воле.
   – Об этом мы позаботимся.
   Вскоре высокие гости откланялись, и Соломон Моисеевич схватился за телефонную трубку, чтобы сообщить Антихристу и Сан Санычу в УВД, что дело в шляпе.
   Положив на рычаги трубку, Соломон Моисеевич блаженно потянулся, откинулся на спинку кресла и крикнул:
   – Верочка, принеси еще чашку чая.
   Когда секретарша появилась в дверях, он посмотрел на ее фигуру своими маслеными глазками, задержав взгляд на ее больших грудях, выпирающих из-под блузки. "А ничего себе бабенка, – подумал он, – неплохо бы пригласить ее куда-нибудь в укромное местечко. Уж очень видные груди".
   Соломон Моисеевич любил в жизни, кроме себя, еще две вещи: душистый чай и видные груди.

67. Беседа с подручным Антихриста

   Сан Саныч вызвал к себе лейтенанта Бестужева сразу же после разговора с Соломоном Моисеевичем.
   Лейтенант, войдя в кабинет начальника, козырнул и выжидательно застыл по стойке "смирно".
   – Проходи, проходи, дорогой, – Сан Саныч встал из-за стола и направился к Бестужеву, протягивая свою холеную руку для рукопожатия. – Давненько присматриваюсь к тебе. Не скрою, нравишься ты мне, но слишком уж ты, братец, прям и упрям и подводишь своё начальство.
   Лейтенант продолжал стоять, не шелохнувшись.
   – Да расслабься ты и присаживайся к столу. Разговор будет неприятный.
   Бестужев присел на краешек стула.
   – Ты умный парень, но тебе совсем не идет роль декабриста, – начал разговор начальник. – Зачем ты ссоришься с безопасностью и выставляешь меня в дураках перед первым секретарем. Кто тебе этот Иисус Христос? Родственник?
   – Это несчастный человек, которому нужно помочь.
   – Помогут без нас с тобой. Речь идет о деле государственной важности.
   – Я с вами не согласен, товарищ полковник.
   Сан Саныч посмотрел на лейтенанта с удивлением.
   – Что я слышу? Это уже совсем неразумные слова. Подчиненный должен слушать советы своего начальника, к тому же думаем не мы с тобой, а там, наверху, – и полковник указал пальцем на потолок. – Наш долг – выполнять их приказы.
   – Так точно, товарищ полковник.
   – Вот так лучше, – похвалил его начальник. Но Бестужев тут же заявил:
   – И все же позволю заметить, что я с вами не согласен.
   – Может быть, ты не согласен и с ними?
   – С ними я тоже не согласен.
   – Тогда я считаю, что тебе не место в этих органах.
   – Как вам будет угодно.
   – Ну и упрямый же ты, братец, – почесал затылок Сан Саныч. – Для начала перевожу тебя из следователей в участковые. Пока временно, но если не исправишься, не переменишь свои взгляды, то подашь рапорт об увольнении.
   – Готов хоть сейчас это сделать, потому что свои взгляды не переменю.
   – Хорошо. Но пока ты остаешься в наших рядах, тебе придётся выполнять мои приказания.
   – Слушаюсь.
   – Прекрасно, сегодня же ты отправишься на поиски Христа и убедишь его добровольно явиться в кафедральный собор к архиепископу.
   Бестужев ничего не ответил. Он судорожно соображал, чем может обернуться эта явка для Христа.
   – Вы поняли мой приказ?
   – Так точно, товарищ полковник.
   – Идите.
   Лейтенант, вскочив со стула, отдал честь полковнику, но продолжал стоять.
   – Вам что-то не ясно?
   – Так точно. Что грозит Христу?
   – Это не наше с вами дело.
   – В таком случае, я отказываюсь выполнять приказ.
   В груди у полковника закипела ярость, но неожиданно он сменил гнев на милость.
   – Полноте, лейтенант. Ничего ему не будет. Диспут со священниками, может быть, излечит его от безумия и вернет к обычной жизни.
   – Вы даете слово офицера, что он никак не пострадает? Полковник смерил Бестужева пристальным взглядом и произнес:
   – Даю.
   Бестужев отдал честь и вышел. Полковник, глядя ему вслед, подумал: "Ну, братец, ты никогда не станешь капитаном"

68. Врачевание Христа

   Бестужев, подходя к дому Павла, ещё издали увидел хвост очереди, подобно змее вползающей в подъезд. Очередь тянулась через весь двор, и сам двор напоминал полевой госпиталь, забитый носилками, тележками, инвалидными колясками. Кого здесь только не было! Хромые, горбатые, косые, с переломанными костями и тяжелыми увечьями, с хроническими болезнями, язвами… Все терпеливо ждали своей очереди.
   Приезжие, случайно попадающие в этот двор, спрашивали: "Очередь за водкой?" Из толпы отвечали: "Очередь за здоровьем. Дают чудесное исцеление".
   Бестужев, протиснувшись вдоль стены страждущих, добрался до квартиры Павла, но дорогу ему преградил костыль.
   – Куда прёшь? – спросил его коренастый мужик с нависшими бровями.
   – Не видишь, очередь.
   – Я по делам службы.
   – Знаем мы вашу службу, – сказал скрипучим голосом стоящий рядом другой лохматый страж, тонкий, как жердь. – Все вы по делам службы. Даже здесь норовите пролезть без очереди.
   Толпа загалдела, появился сам хозяин квартиры Павел и увел милиционера с собой.
   – Мы лечим бесплатно, – были первые его слова. Но Бестужев остановил его жестом.
   – Не об этом речь. У вас в квартире живет Иисус Христос, Ему грозит опасность. Необходимо, чтобы Он срочно покинул город.
   Павел заволновался и провел его к Христу. Иисус встал навстречу Бестужеву, Он нисколько не изменился со дня их последней встречи в тюрьме. Его лицо по-прежнему оставалось спокойным и приветливым. Иисус молчал, и Бестужев испытывал чувство непонятного ему трепета. Лейтенанту показалось мучительным трудом начать разговор с Ним, вокруг Кого вдруг закружился мир. Что он мог Ему сказать?
   – Я пришел, чтобы сообщить Вам, – начал он с трудом выговаривать слова, – сообщить, что священники просят Вас явиться на диспут или для беседы, как будет угодно. Иначе они не оставят Вас в покое.
   – Знаю, – кротко ответил Христос.
   – Но я считаю, что Вам незачем туда идти, и будет лучше, если Вы уедете из города и где-нибудь схоронитесь.
   – Но разве Я не говорил вам, – сказал Христос, – что никто, зажегши свечу, не ставит ее в сокровенном месте, под сосудом, но ставит на подсвечнике, чтобы входящие видели свет.
   Бестужев переступил с ноги на ногу, хотел что-то сказать, но мысли его смешались, и он только смущенно пожал плечами. Иисус хранил молчание.
   – Так все же Вы пойдете к ним?
   – Передайте им, что я приду.
   Бестужев поклонился Христу. Он впервые в жизни так низко склонил голову в знак уважения.

69. Призыв на Страшный суд

   Когда Бестужев покинул дом, где врачевал страждущих Иисус Христос, к Сыну Божьему подошел Павел и озабоченно спросил:
   – О чем говорил с Тобой милиционер? Христос грустно улыбнулся и изрек:
   – Меня вызывают на суд священнослужители. Это, конечно, не Страшный Суд, но я могу не вернуться с него, поэтому вечером я хотел бы посидеть с вами, моими учениками и друзьями.
   Павел опечалился Его словам, потом сказал:
   – Сегодня у нас много народу. Мы не можем отпустить всех больных, не оказав им помощь.
   Христос на это ему ответил:
   – Ступай, разыщи среди них еще одного моего любимого ученика Петра и пригласи его в дом. А заодно скажи всем людям, чтобы они взялись за руки и встали цепочкой, Я излечу всех разом.
   Услышав эти слова, Павел вышел к народу и, разыскав среди страждущих Петра, который приехал в город со своей невестой Мариной, привел их к Христу. И Петр, представ пред ясные очи Христа, узнал Его. И Христос вылечил его от хромоты.
   И тогда совершилось самое великое чудо в городе. Все страждущие люди, желающие попасть к Христу, взялись за руки. И когда каждый из них почувствовал биение сердца своего соседа, Иисус прикоснулся к первому больному, и исцеление, как электричество, мгновенно передалось по цепочке всем, и все в одну минуту излечились. Они срывали бинты, бросали костыли и трости и в радости славили имя Христа. И Христос отпустил их всех с Богом по домам.
   И тогда все ученики Христа сели за стол, чтобы вместе с Ним разделить прощальный ужин. И Иисус Христос рек следующие слова:
   – Крепитесь, братья мои. Близок час испытания. Грядет к вам новое небо и новая земля. Знаю, что живете вы там, где престол сатаны. Но Я отворил пред вами двери. Се Я стою у двери и стучу. И когда Я снимал пятую печать, то увидел под жертвенником души убиенных за слово Божье и за свидетельство, которое они имели. И Бог отрёт всякую слезу с очей великого множества людей из всех народов в траурных одеждах, пришедших от великой скорби. И встанут семь Ангелов перед Богом с трубами. И при седьмой трубе царство мира содеется Царством нашего Господа. И будет свергнут сатана, и будет видение зверя с двумя рогами, число которого 666. И три Ангела возвестят приближение суда Божьего. И Я произведу суд, подобно жатве и обрезанию винограда. И падет Вавилон, и очистится народ от язв, и будет сброшен зверь в озеро огненное. И мертвые, малые и великие, предстанут перед великим белым престолом. И увидите вы новое небо и новую землю, и Бог отрёт всякую слезу. И возродится новый Иерусалим с его новыми вратами и стенами, с его светильниками. И потекут реки жизни. И рабы Божье узрят лицо Его. Это Я вам говорю: "Сие грядет скоро!"
   И услышав эти слова, заплакали ученики от радости, потому что Его речения были столь понятны и убедительны, что они почувствовали приближение нового времени, как неодолимое движения Божьей десницы, которая должна расставить всё на свои места.
   И они явственно увидели перед собой этот город, размером с целую Россию, спускающийся на землю подобно светлой утренней звезде, в котором не было псов и чародеев, лицедеев и убийц, и всяких, любящих делать неправду. И в этот город вступали только те, кто соблюдал заповеди Его. И город опускался на то расчищенное муками целого народа место, туда, где неправедный уже не мог делать неправду, а нечистый не сквернился, и только праведные и святые из того места вступали в этот город. И было в этом городе светло, потому что Сам Господь Бог освещал его, и все жители города могли всегда зреть лик Божий, и имя Его запечатлелось на их челах, потому что все они служили Ему. И посреди улиц этого города росли древа жизни, плодоносящие весь год, и листья этих деревьев служили исцелению народа, и корни этих деревьев питала чистая река, несущая воды жизни, светлые, как кристалл, исходящие от престола Бога и Агнца.
   И Христос сделал пожелания каждому ученику, а затем покинул их. И расставаясь с Ним, они все плакали.

70. Разочарование Антихриста

   Антихрист ходил по своему огромному кабинету и потирал руки от удовольствия. Все было схвачено и находилось под контролем. Вокруг кафедрального собора выставлено оцепление, сам офицер безопасности Куницын возглавлял группу захвата. Иисус Христос проследовал в собор, и отцы церкви вели с ним беседу. Как бы там не складывались обстоятельства, в их задачу входило осуждение Его, а дальше дело автоматически переходило в руки светских властей. Оставалось только ждать.
   Антихрист остановился возле карты области, щелкнув в воздухе большим и средним пальцами руки, указательным как дуло пистолета направил на город, областной центр. Разыгрался, как мальчишка. Поза ковбоя.
   Но в область не следовало стрелять, ее население и так уже сокращалось. Этот народ почему-то не хотел размножаться. И первый секретарь подумал: "Вот бы заложить в какой-нибудь деревне этакий человеческий инкубатор миллионов на пять в год. Благодаря этому можно увеличить население Сибири вдвое за пятилетку. А если к тому же научиться программировать интеллект людей, то можно свернуть горы, изменить климат, освоить природные ресурсы области".
   Пока что природные ресурсы осваивали заключенные. Поэтому первый секретарь причислял себя к сторонникам прогресса. Он даже читал некоторую литературу по генной инженерии.
   Конечно же, западные политологи будут против. Ещё бы им не быть против, если страна, используя передовые методы науки, сделает гигантский скачок в экономике и обороне, обойдя Соединенные Штаты с Японией и Западной Европой вместе взятые.
   А сколько бы проблем отпали сами собой, если бы удалось вывести искусственного человека! Гвозди можно бы делать из этих людей. А то последнее время народец пошел хилый. Здесь уже недостаточно психологического контроля, нужно придумать какой-то физиологический контроль за людьми. Семьдесят лет выбивали у них из голов всякие религиозные бредни, а в результате? Из-за какого-то самозванца возникает такой разброд в умах людей.
   Мысли секретаря обкома прервал телефонный звонок, в трубке слышался испуганный голос Соломона Моисеевича:
   – Товарищ секретарь, неприятные новости! Иисус Христос исчез из церкви.
   – Как это исчез?
   – Священники говорят…, – Соломон Моисеевич замолчал, то ли оттого, что не решался сказать правду, то ли оттого, что сам не мог поверить в то, что говорят священники.
   – Ты чего кота за хвост тянешь? – взорвался первый секретарь.
   – Священники говорят, что Он вознесся на небо.
   – Что? Ты в своем уме? Или меня за дурака держишь? – заорал секретарь так истошно, что в окнах задрожали стекла, а из приемной прибежала секретарша.
   Увидев первого секретаря в таком бешенстве, она закрыла глаза и чуть не упала в обморок. Затем, издав истошный вопль, пулей вылетела из кабинета.
   – Что ты такое говоришь? – немного справившись с собой, наконец, произнес секретарь.
   – В это трудно поверить, но…, – голос у Соломона Моисеевича дрожал, – но пусть лучше объяснит вам капитан Куницын.
   – А где он?
   – Рядом со мной.
   – Так передай же ему трубку, болван.
   В трубке раздался голос капитана Куницына.
   – Разрешите доложить, товарищ секретарь, объект и в самом деле исчез.
   – Какой объект?
   – Иисус Христос. Вокруг церкви было поставлено оцепление, ни одна мышь не смогла бы проскочить. Постоянно велось наружное наблюдение. Правда, нами был замечен на месте акции лейтенант Бестужев, но мы его быстро отсекли и нейтрализовали. Сейчас мы ведем расследование исчезновения Христа, но наши надежные источники из числа церковных информаторов уверяют нас, что Он вознесся на небо. Конечно, это звучит глупо, но все же объект предпринял какой-то цирковой трюк, иначе ничем нельзя объяснить его исчезновение.
   Секретарь бросил трубку, не дослушав капитана Куницына. Он почувствовал вдруг такую усталость от работы с этими болванами. Кроме усталости он чувствовал еще что-то необычное в своем состоянии. И почему с таким ужасом вылетела из кабинета секретарша? Секретарь подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Так и есть! Из зеркала на него смотрела мерзкая рожа с рогами, а на лбу, словно тушью, была выведена огромная цифра 666.

71. Встреча святых отцов с Христом

   Когда Иисус Христос вступил в кафедральный собор, его встретили двенадцать отцов церкви во главе с архиепископом. Однако архиепископ почему-то прятался за чужие спины, в то время как впереди служителей собора, настоятелей городских церквей и сельских священников из ближайших деревень, грозно выступал, широко расставив ноги, подобно Анике-воину, отец Никодим.
   В соборе воцарилось гробовое молчание, было лишь слышно, как топится воск, и потрескивают догорающие свечи на бронзовых подсвечниках. Лики святых, немые свидетели этой сцены, взирали с иконостасов на живого Иисуса Христа и двенадцать отцов церкви, застывших подобно статуям, в своих длинных черных рясах. При тусклом освещении свечей лицо Христа выделялось бледным пятном на фоне икон, как будто Он Сам только что сошёл со стен, покинув какой-то библейский сюжет.
   Святые отцы испытали смущение и трепет при виде Его ясного лика. Этому волнительному впечатлению не поддался только отец Никодим, у которого сердце было выковано из железа. Он испепеляющим взглядом сверлил фигуру Христа и, нарушив молчание, вопросил громогласным голосом:
   – Кто ты такой?
   И отвечал ему Христос:
   – Я, Иисус, есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя.
   Отец Никодим подтолкнул вперед отца Федора, и тот сказал срывающимся голосом:
   – Мы это слышали от других, что ты якобы Иисус Христос, Сын Божий. Ты пришел учить нас?
   – Я принес возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Чему вас учить? Я знаю о вас больше, чем вы о себе. И ты данною тебе властью не приближаешь на земле Царство Божьей. Потому что ты, правя от Имени Моего, не отличаешь лжи от правды, а чистоты от скверны. Ты только отдаляешь Царство Мое. И вы, лицемеры, покинувшие ваш народ, загляните в сердца свои. И вы увидите в них освобожденного дьявола, которым прельщаете народы.
   Многие священники содрогнулись от этих слов и изменились в лице.
   – Но близок срок расплаты, – продолжал Христос, устремив взгляд в пространство сквозь их сутаны, – и вижу Я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Мое и за Слово Божье, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и будут царствовать со Мной тысячу лет. Но вы же, умершие, не оживете, доколе не кончится тысяча лет.
   И затрепетало от страха тело архиепископа, а зуб на зуб не мог попасть, и подкосились его колени, и, если бы не стоящие рядом священники, пасть ему прямо на пол собора. А Иисус продолжал свою грозную речь:
   – Вы же освободили сатану из темницы своей и выпустили обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, и собрали их на брань. Число их, как песок морской. Но дьявол, прельщающий их, будет ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк будет мучиться день и ночь во веки веков.
   И тут поднял руку отец Никодим и оборвал слова Христа, сказав:
   – Хватит нас тешить глупыми речами. Все мы знаем Откровение, и без Тебя сможем растолковать его. Нам не нужны в учителя потешные комментаторы. Наслышаны мы о Твоих чудесах, об искусстве Твоего врачевания. Говорят в народе, что Ты способен творить такое, что ни в одном цирке не увидишь. Но это не дает Тебе права выдавать себя за Самого Господа нашего Иисуса Христа.
   Христос скорбно опустил взор. В храме опять воцарилась тревожная тишина. Священники стояли, не шелохнувшись, словно приросли ногами к полу.
   – Если бы Ты выдал себя за какого-нибудь святого, – продолжал сурово отец Никодим, – то мы могли бы тебе это простить. Но Ты покушаешься на святую святых, на символ нашей веры, на наше auto da fe. Поэтому не может быть у нас прощения для Тебя!
   – Мне не нужно ваше прощение, – молвил Христос, – это вы должны добиваться Моего прощения.
   От таких слов все священники пришли в трепетное негодование.
   – Тогда докажи нам, что ты Сын Божий, – воскликнул иудей отец Трифон. – Сотвори какое-нибудь чудо, чтобы мы поверили в Тебя.
   – Какое же вам чудо сотворить? – спросил их Христос.
   – Своим врачеванием ты уже никого не удивишь. Не таких видели. А вот вознесись на небо прямо при нас. Вот тогда мы поверим, что ты Иисус Христос, Сын Божий.
   Иисус Христос, не сказав им ни слова, простер руки к куполу собора и мысленно воскликнул: "О, Господи! Убеди Ты этих неверующих в Моей искренности. Сотвори чудо, которое жаждут эти разуверившиеся во всем люди. Укрепи их в их вере и дай им силу подняться над своим неверием".
   И в это самое мгновение произошло чудо. Как будто где-то под самым куполом храма отворилась дверца, и через нее к ногам Христа упал луч, преобразовавшись в лестницу, сотканную из сияющих частиц света. Этот луч, преломляющийся в прозрачном эфире, напоминал еще солнечную ковровую дорожку, покрывающую невидимую лестницу, которая уходила ввысь под купол.
   Христос ступил на первую ступеньку и, перенеся тяжесть своего тела на эту ногу, повис в воздухе. Отцы церковники рты открыли от удивления. Затем Сын Божий ступил на следующую ступеньку и стал медленно подниматься вверх. При этом Его тело становилось легким, прозрачным и светящимся, как бы дематериализовалось, превращаясь в сияющий призрак. Под самым куполом фигурка Иисуса Христа вдруг рассыпалась на множество ослепительных искр, как будто Сын Божий нечаянно задел головой о притолоку, и враз вся церковь погрузилась во тьму. Даже лампады и свечи – и те потухли.
   В эту самую минуту отцу Николаю показалось, что от-летел купол храма, и разверзлось небо, и показался суровый лик Божий. И Он осуждающе посмотрел на своих чад, и земля переместилась из стороны в сторону. И отцу Николаю показалось, что Господь Бог, заглянув в церковь, осуждающе покачал головой.
   то видение длилось всего какой-то миг. А затем вспыхнул электрический свет люстр, и вокруг отца Николая стояли перепуганные священники с бледными лицами. Ни один из них не нашёл в себе ни сил, ни мужества осенить себя большим крестом, словно все их члены одеревенели.
   И упал отец Николай на колени и стал молиться, рыдая и ударяясь лбом об пол.

72. Празднование тысячелетия

   К десяти часам вечера к Крестовоздвиженской церкви стеклось столько народа, что милицейские кордоны перекрыли все подступы, чтобы не случилось давки. Первый кордон выстроился вокруг церковной площади, сдерживая напиравшую толпу. Второй перекрыл подход к воротам, ведущим в церковный двор. Третий встал у самого входа в церковь.
   Тысячелетний юбилей бывает не каждый год, поэтому-то в празднество Пасхи церковь и была опоясана тройным кольцом защиты против толпы, через которую мог просочиться только истинный верующий.
   Стоял тихий весенний вечер. Впервые выдался по-летнему теплый день, и солнце нагрело землю так, что от нее исходило дыхание. Казалось, сама природа просыпалась и воскрешала все живое. На тополях и кленах, растущих за церковной оградой, уже набухали почки, и откуда-то появились первые мухи и маленькие бабочки, радостно кружащие в воздухе.
   Отец Николай, облаченный в праздничные одежды, готовился к прочтению традиционного Пасхального послания Патриарха Московского и всея Руси Пимена, предстоятеля Русской Православной церкви. Он сидел одиноко в ризнице, держал дрожащими руками полученный им из епископской канцелярии лист с посланием и вот уже несколько раз подряд бормотал одну и ту же фразу: "Поздравляю всех вас со светоносным праздником Святой Пасхи! Поздравляю всех вас со светоносным …"
   Мысли его улетели далеко от послания патриарха. Отец Николай вспомнил весь субботний день и страстную пятницу. После вознесения Христа, как только святые отцы оправились от страха и совершили молитвы, состоялось тайное совещание местного клира. Решался всего один вопрос: "Извещать патриарха Пимена о чуде, свершившемся в епископальной церкви, или умолчать. Первым выступил отец Никодим.
   – Как же мы можем свидетельствовать о чуде, не имея вещественных доказательств? Да нам не поверят ни патриарх, ни наши братья во Христе. Они объявят, что мы свидетельствуем спьяну, а еще хуже, назовут нас с отцом Фёдором интриганами, которые даже здесь, в провинциальной глубинке, плетут против них козни.
   – Но ведь чудо свершилось! – вскричал возмущенный отец Николай. – Неужели мы о нем умолчим, как в свое время умолчали о вознесении Иисуса Христа иудеи?
   При этих словах отец Трифон поморщился и изрек:
   – Но чем мы подтвердим наше заявление? Если бы знали, что произойдет такое чудо, то запаслись бы кинокамерой.
   Отец Николай вскочил с места и обвел непонимающим взглядом всех присутствующих.
   – Но вы-то сами в душе вашей верите, что это был никто иной, как сам Сын Божий Иисус Христос? – спросил он.
   Отцы пожали плечами, переглянувшись, и воззрились на архимандрита и архиепископа.
   – Несомненно, произошло какое-то чудо, – ответил старец, – но кто Он был и куда Он делся, одному Богу известно.
   И добавил, махнув рукой:
   – Да нам никто и не поверит!
   – Вот-те на! – вскричал взволнованный отец Николай. – Мы-то сами должны в это верить или нет?
   – Это ваше личное дело, – авторитетно заявил архимандрит Никодим.
   – Давайте голосовать.
   Святые отцы подняли двенадцать рук, проголосовав за молчание. «Против» поднялась всего одна рука отца Николая.
   – Если вы боитесь, то я сам напишу патриарху письмо… – сказал отец Николай.
   – Не советую, – предостерег его архимандрит. – Мы не подтвердим ваших слов, и вас исторгнут из лона церкви, если не как сумасшедшего, то как лжесвидетеля.
   Кто-то постучал в дверь ризницы, но отец Николай даже не отозвался на стук, а лишь громким голосом произнес:
   – Поздравляю всех со светоносным, праздником Святой Пасхи.
   Стук больше не повторился. Отец Николай встал, отбросил послание патриарха и принялся ходить из конца в конец ризницы. Затем он вышел в правый пустой придел и натолкнулся на архидьякона Владимира, несущего коробку свечей.
   – Сегодня ожидается хорошая выручка, – сказал тот.
   – О чем ты говоришь?! – рассерженно заметил отец Николай и прошёл в дальний угол.
   Он остановился перед распятием Иисуса Христа и перекрестился. И тут ему пришел на память стих из послания Луки: "И когда некоторые говорили о храме, что он украшен дорогими камнями и вкладами, Он сказал: придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне; всё будет разрушено".
   Отец Николай окинул взглядом придел, иконы в золоченом иконостасе, серебряные подсвечники и, вздохнув, проговорил:
   – Что это? О, Господи! К чему вся эта бутафория и маскарад?! Кому нужен этот спектакль, если мы сами себя обманываем? Девятьсот девяносто девять раз на Руси повторялась Пасха, 999 раз Христос воскресал в храме и уносился на небо, 999 раз люди верили в это чудо слепо, как дети, но вот произошло невероятное событие. В тысячный раз Иисус Христос сошёл с неба. И люди его не признали. И когда Он опять вознёсся на небо, в это не поверили даже священнослужители!
   "И спросили Его: Учитель! Когда же это будет? И какой признак, когда это должно произойти? Он сказал: берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение, ибо многие придут под именем Моим, говоря, что это Я; и это время близко: не ходите вслед их".
   – Но почему не признали Христа отцы церкви? – чуть не вскричал отец Николай, с силой сжав кулаки. – Может быть, слишком много было лжепророков? Почему они отшатнулись от Него, как от прокаженного? А может быть, церковь уже давно перестала быть святой, и немощь и безверие сломили дух ее?
   Отец Николай вошел в главный придел и очутился среди толпы верующих. Многие стояли со свечами руках, ожидая полуночи, из всех углов слышался непрекращающийся ропот тысячи голосов. До отца Николая не доходили ни смысл, ни значение слов, слетающих с уст младенцев, женщин и стариков.
   "Когда же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь, ибо этому надлежит быть прежде. Тогда сказал им: восстанет народ на народ и царство на царство, будут большие землетрясения по местам, и гады, и моры, и ужасные явления, и великие знамения с неба".
   Глядя на молодых и стариков, отец Николай вдруг явственно представил, как кончится мир, если имя Христа не возродится в сердцах их; и озарится небо солнцем ярче тысячи солнц, и они сгорят, как травы, и опалена будет земля, и погибнет вся жизнь на ней. Как там говорится в послании патриарха? "Святой евангелист Иоанн повествует, что первым приветствием Христа Спасителя его ученикам по Воскрешении из мертвых было: "Мир вам". Эти слова мы воспринимаем и сегодня с особым значением: они пробуждают в душе чувства истины и справедливости, стремление к совершенному братству между народами."
   – Слова! Одни слова! Если правительство захочет развязать войну, оно так и сделает, и народы страны не помешают ему, потому что там, в правительстве, всеми правит Антихрист. И мы все агнцы на заклании.
   Эта мысль настолько поразила отца Николая, что он за-I стыл, как соляной столб, посреди толпы, ожидающей полуночи.
   В эту минуту за рукав его дернула старушка. Он повернулся к ней и спросил:
   – Что тебе угодно, матушка?
   – Преподобный отец Николай, а это правду говорят, что в городе объявился Иисус Христос Сын Божий?
   – Правда, матушка, – сказал отец Николай. – Только Он уже покинул нас и вознесся на небо. И сегодня мы будем праздновать его истинное Воскрешение.
   Старуха перекрестилась, но не совсем поверила попу. А отец Николай, резко повернувшись, ушел в ризницу. Он сел за столик и твердой рукой написал свое послание патриарху Пимену. Когда он вложил послание в конверт, в дверь постучали, и просунулась голова архидьякона Владимира, объявившая:
   – Отец Николай, пора начинать.
   – Иду.
   Отец Николай встал и ощутил жар во всем теле. Весь крестный ход настоятель Крестовоздвиженской церкви проделал, как в тумане, но, когда пришло время зачитать послание патриарха, его голова была холодной, а рассудок предельно ясным. Отец Николай чистым голосом возвестил:
   – Братья и сестры! В дни радостного празднования 1000-летия Крещения Руси, Милостью Божьей, под благодатным покровом Пресвятой Владычицы нашей Богородицы Русская Православная церковь совершает свою святую миссию, приводя чад своих ко спасению и Жизни Вечной.
   Люди со свечами стояли и внимательно слушали. И тут отец Николай оторвался от патриаршего послания и начал говорить Свои слова:
   – Братья и сестры! Я призываю вас жить по совести. Не бойтесь защищать истину сердца своего, стойте за правду, если даже вас будут распинать на кресте. Живите по совести и требуйте от всех своих ближних, чтобы и они жили по совести. Ибо совесть и есть Сердце Иисуса Христа.
   Архидьякон Владимир округлил глаза, услышав последние слова настоятеля, так вольно трактующего послание патриарха, и, дернув его за рукав, шепнул:
   – Отец Николай, вы не то говорите.
   Настоятель знал, что завтра доносчик все его слова передаст владыке, но продолжал говорить:
   – Возлюбленный о Господе чада! Люди всегда за правду терпели гонения. Вспомните слова Христа из послания Луки: "Прежде ж всего того возложат на вас руки, и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Моё, будет же это вам для свидетельства. Итак, положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам. Преданы также будете и родителями, и братьями, и друзьями, и некоторых из вас умертвят, и будете ненавидимы всеми за имя Моё, но волос с головы вашей не пропадет – терпением вашим спасайте ваши души". Когда Христос говорил о терпении, он имел в виду терпение от страданий ради правды. Страдайте за правду! Ибо в этом ваша совесть – Иисус Христос вашего сердца!
   Отец Николай покачнулся, и архидьякон подхватил его под локоть, но настоятель отстранил его и выпрямился.
   – Позавчера в епископской церкви произошло чудо, – возвестил он народу. – Иисус Христос, Сын Божий, которого кое-кто из вас уже успел узнать, вознесся на небо, но отцы церкви решили об этом умолчать.
   По рядам верующих пробежал шепот и возгласы:
   – Так это правда?!
   – Вот те на!
   – Так что же будет?
   – Я лично видел это чудо своими глазами, – повысив голос, возвестил отец Николай, – и могу засвидетельствовать о нем перед кем угодно. Я не могу умолчать об этом, потому что мне не позволяют моя Совесть и Долг честного христианина.
   Отец Владимир изменился в лице, его руки нервно забегали по рясе.
   – Так возрадуемся тому, что Иисус Христос осчастливил Своим посещением наш город. Радость Воскресения Христова да укрепит вас в самоотверженном служении на пользу Святой Матери Церкви и блага Руси нашей, переживающей ныне самое трудное время, изнывая под пятой царя Ирода и Антихриста. И воскресим в себе то чувство, которое называется Совестью.
   Отец Владимир, чтобы прервать речь настоятеля, воскликнул:
   – Христос воскрес!
   Но народ хранил глубокое молчание, и только после того, как сам отец Николай произнес: "Христос воскрес!", громогласный возглас тысячной толпы трижды потряс до основания церковь:
   – Воистину воскрес!!!
   "А сейчас пусть патриарх объявит меня сумасшедшим и даже отлучает от церкви – от своего я не отступлюсь!" – твердо решил отец Николай и направился в ризницу, еле передвигая ноги. Все его тело сотрясалось от жара, как в лихорадке, но сердце оставалось спокойным.

73. Исчезновение Христа

   На следующий день после Пасхи в реке выловили труп незнакомого мужчины. Вернее, даже не труп, а обрубок туловища без головы, рук и ног. Ужасное зрелище! Бестужев сталкивался с разного рода преступлениями, но подобное ему доводилось видеть впервые. Стоя на берегу реки возле завернутых в брезент останков человека, Бестужев думал: "Что это? До какого садизма дошла человеческая жестокость и уверенность в своей безнаказанности! Кто убийца? И кто этот несчастный? Преступник, с которым покончили его дружки, или борец за правду, пытавшийся на страх и риск в одиночку разоблачить еще одну мафию в городе? А может быть, это тело Иисуса Христа?"
   Эта мысль поразила его настолько, что он вскочил в машину и поехал в город на квартиру Павла. Павел и Котя в один голос заявили, что Христос еще три дня назад ушел к попам в церковь и не вернулся. Бестужев погнал машину в церковь, но по дороге заехал в управление. Связавшись с Черемховским городским управлением милиции, он услышал знакомый голос начальника:
   – Слушаю, что стряслось?
   – Алло! Выясните срочно, – проговорил Бестужев в трубку с трудом, в горле у него пересохло, – не появился ли у вас монтёр-электрик Г., который числился в розыске.
   – Появился, – спокойным тоном ответил майор. – А что произошло?
   – Ничего.
   – Г. вернулся в семью целехонький и невредимый. Но он ничего не помнит о своем почти четырехмесячном отсутствии. Жена без ума от радости, что он выздоровел, потому что считала его душевнобольным, и некоторое время он находился у вас в психлечебнице. Да вы же знаете этот случай.
   – Знаю, – ответил Бестужев, немного успокоившись, и повесил трубку.
   У него отлегло от сердца.
   Когда он доложил начальнику отдела о случившемся, тот покрутил двумя пальцами карандаш и, о чем-то сосредоточенно думая, произнёс:
   – Говоришь, труп? Без ножек и без рожек? Занятно.
   Затем, как бы отмахнувшись от каких-то своих мыслей, продолжил:
   – Бесперспективное дело. Убийц найти будет трудно. Ни за что не зацепишься. Ни отпечатков пальцев, ни особых примет. Подождем немного, если никто в розыск не обратится, сдадим дело в архив. Кстати, тебя вызывает к себе Сан Саныч.
   Бестужев вышел из кабинета начальника отдела с тяжелым чувством безысходности. Он вспомнил, как офицеры безопасности вывезли его с места оцепления церкви. И этот труп был на его совести. И он решил объявить войну им всем. Потому что в государстве все множились и множились нераскрытые преступления. Дай волю таким, как Сан Саныч и капитан Куницын с их партийными бонзами, то они, эти самые слуги народа, прикрывшиеся демагогией, втихомолку расчленят совесть этого самого своего народа и темной ночью сбросят в реку. Не пройдет! No pasaran! Бестужев направился к кабинету начальника управления.
   – А, это ты, – встретил его Сан Саныч не очень доброжелательным тоном, – Ну как? Сделал выбор?
   – Какой выбор?
   – Или ты остаешься служить и выполнять мою волю, или ты остаешься со своими принципами и пишешь мне рапорт об увольнении.
   – Я остаюсь со своими принципами и пишу рапорт об увольнении.
   – Но почему? – Сан Саныч смотрел на этого упрямца с нескрываемым интересом.
   – Потому что я остаюсь с Христом, которого вы распяли.
   – Что?!
   Бестужев не стал метать бисер перед свиньями, он повернулся и вышел из кабинета.
   В небе по-весеннему празднично сияло солнце.

   Конец

   11.11.1986 – 4.7.1987, 1992.