…Вера Подъелдыкина сидела во главе стола в виде буквы «Т», в середине короткой палочки. Слева от неё за этим столом сидел директор, а справа главный бухгалтер. Прямо перед ними, поближе к имениннице, с двух сторон длинного стола сидели партком и профком.
Стол был накрыт добротно. Закуски и блюда были без парижских изысков, но обильные и вкусные – зав. производством столовой не подкачала. Запахи жареного и тушёного мяса дразнили обоняние. Конторский народ, рассевшийся за столами, простой, как примус, точно из рассказов Зощенко, на дармовщинку ел и пил с охоткой и за пятерых. Пили водку и самогонку.
Веселье было в разгаре, всё, кто хотел высказаться, а то и произнести тост типа: «Ну, Вера Лаврентьевна, за тебя!», высказался. Пора было приступать к пению и танцам. Со стола решили ничего не уносить, так, немного прибрали его и освежили новыми закусками.
Иван, подслеповатый гармонист, завёл «Виновата ли я», тут же все женщины конторы немедленно и громко подхватили эту немудрёную песню, которую обязательно исполняют на гуляньях. Без паузы, сразу, запели «Когда б имел златые горы», потом затянули: «На Волге широкой, на стрелке далекой гудками кого-то зовет пароход»….
Глаза у женщин горели от счастья, от возможности сравнить себя с героинями песен. Что ни говорите, а музыка преображает человека!
– Иван – закричала снабженка Настя – давай, «Тонкую рябину»! – Ох, и выводили же они её! Женщины размякли, их потянуло в лирику, и они затянули «Расцвела под окошком белоснежная вишня…»
– Вань, давай «Коробейники» – регулировала песенную часть застолья Настя. – Давай, говорю, все уже плясать хочут!
Только закончились «Коробейники», как одна из женщин выскочила из-за стола, взялась руками за концы платка, лежащего на плечах, забила ногами по деревянному полу и громко закричала непристойную частушку. Сразу, почти все – женщины и некоторые мужчины захохотали, выскочили из-за стола, и пошла матаня. Пропев частушку, исполнительница отбивала ногами в ритм матани и вставала в конец очереди, а в это время другая уже пела следующую частушку. Некоторые частушки были…. аж уши заворачивались, но видно для этого и существует матаня – можно высказать, в смысле спеть, что хош!
– Вера сидела молча, глядя на веселящихся сослуживцев, уйдя мыслями в прошедшую жизнь. Сегодня ей не пелось и не плясалось.
Двадцать два года Вера Лаврентьевна служила в зверосовхозе. Поначалу он был обычным, многопрофильным колхозом, какими были все в округе. Никаких зверей не было. Затем, кем-то было принято решение их «Заветы Ильича» перепрофилировать в зверосовхоз и переименовать.
Работником она была очень старательным и профессиональным. В посёлке, где знают каждого человека, давно привыкли к ней и считали местной. Про таких людей кадровики с уважением говорят с трибун: «Подъелдыкина – это наш маяк. В трудовой книжке всего одна запись»!
Насчёт своей, неблагозвучной фамилии Вера не переживала. Привыкла, однако, чего уж! А вот место своего рождения – село Писькино, что на Ивановщине, старалась без нужды не упоминать. Когда появилась возможность уехать из дома, покинула Писькино без сожаления.
О жизни во время войны Вера вспоминать не любила. Лишь однажды, в разговоре с Ананычем, обмолвилась, что на отца в сорок третьем пришла похоронка, и они с матерью и двумя младшими сёстрами жили, научившись считать каждый съеденный клубень. В сорок пятом она поступила в Шуйский сельхозтехникум и, скорее всего, благодаря этому выжила. В их столовой варили крапиву и лебеду. Этой горячей похлёбкой кормили учащихся. Иногда – тем, что смог достать директор. Прогорклую от плохого хранения перловку, пшено, вонявшее мышами. Праздник – картофель. Даже картофельные очистки считались первосортной пищей.
Как она выжила в Шуе, как получила диплом с отличием по специальности «Экономика и бухгалтерский учёт» – об этом можно писать книгу-пособие по выживанию. Никакой помощи для выживания, конечно, по понятной причине, у неё из деревни не было. В сорок седьмом, по весне, мать и сёстры едва волочили ноги от дистрофии и, понятно, что с дровами у них было худо. По причине слабости, видать, рано закрыли задвижку и угорели. А на их похороны (Вера до сих пор краснеет от стыда) она не попала – похоронку получила на пятый день, как мать с сёстрами схоронили.
Комиссия по распределению предложила ей три варианта трудоустройства, она, не долго раздумывая, выбрала тот, который позволял уехать и забыть ставшее неродным бабье царство – Ивановскую область.
И вот, пролетели двадцать два года. Шесть лет бухгалтером, на третьем году работы поступила в институт на заочное отделение экономического факультета. А на третьем курсе института её повысили – назначили заместителем главного бухгалтера. Тоже шесть лет отработала. И вот, уже десять лет она начальник планово-экономического отдела. Не заметила, как к сорока годам подошла. Но продолжает учиться – второй год в заочной аспирантуре.
Месяца полтора назад их зверосовхоз отчитывался на балансовой комиссии в Плановом отделе министерства, причём отчёт зачитывала она. Заместитель министра, курирующий кадровые вопросы, попросил её, по завершению, зайти к нему в кабинет.
Её коллеги – директор совхоза, главбух, начальник снабжения – поехали в гостиницу, крикнув ей на ходу, что, если она запозднится, еду и выпивку ей оставят. Она шла в кабинет замминистра, интуитивно чувствуя вероятные жизненные перемены, ибо, во время прошлого приезда в министерство, замминистра дотошно расспрашивал её о жизни в совхозе, об учёбе, о личной жизни. О личной жизни, вроде, и расспрашивать было не о чем, а всё равно вопрос был задан – почему, мол, не замужем? Она даже не стала отвечать, только недобро глянула на собеседника и промолчала, а того её молчание слегка смутило.
Заместитель министра имел негласное прозвище – Ворон. Во-первых – он был настолько стар, что никто просто не знал его действительного возраста. Во-вторых, он имел выдающийся прямой нос. Настолько большой, что, вероятно, в молодости, при встрече, ему кто-нибудь говорил: «Жора! Поверни голову, дай пройти»! В-третьих, если он действительно начинал распекать вызванную в кабинет особь за некую провинность, то раздалбливал своим носом-клювом даже самых твёрдокаменных. Если же Ворон кого-то защищал, то мало находилось оппонентов, выдерживающих его аргументацию. Мудрый был мужик. Внешне, всегда одет, как на похороны – элегантный чёрный костюм, с чёрной сорочкой и белым галстуком. На ногах лёгкие чёрные туфли. Запах хорошего мужского одеколона. Никогда не дашь ему семьдесят два. Мудрый Ворон.
– Заходи, Вера Лаврентьевна, заходи. Чай завариваю? – спросил Ворон Веру.
– Конечно. Вы же знаете, Георгий Ильич, я без чая не могу.
– Знаю. Это я автоматически спросил – проговорил Ворон, расставляя на стоящем отдельно столике предметы чайного обихода.
Они пили отличный грузинский чай – один из сотрудников министерства ежегодно ездил в западную Грузию проведать своих стариков и всегда привозил Ворону в подарок большую, килограмма на четыре, коробку чая домашнего сбора. Чёрного и зелёного.
– Наслаждаюсь я этим чаем – промолвила Вера Лаврентьевна. Дома покупаю самый дорогой, вожусь с водой, а по сравнению с этим – дерьмо.
– Вот и хорошо. Будешь здесь работать, будешь этот чай пить – и сразу же добавил – я для этого тебя и пригласил. Прошлый раз я тебе, Вера Лаврентьевна, говорил о возникшей необходимости укрепить наш Плановый отдел. Сегодня уже есть окончательно согласованное с министром решение о переводе тебя в министерство. На должность ведущего специалиста планового отдела. Пройдёт год – будешь замом, или начальником отдела.
– Да я ведь….
– И не вздумай возражать. Совхоз ты давно переросла. У меня кандидатов экономических наук среди плановиков нет. А в совхозе такой специалист – это перебор! На переезд тебе месяц хватит? Почему? Откровенно, я ожидал, что ты быстрее соберёшься и своё сорокалетие отметишь уже в Москве.
– Нет, Георгий Ильич! Всё-таки, двадцать два года отработала с этими людьми. Прошу вас, теперь вы не возражайте. Я в совхозе своя, плоть от плоти. Что вы…. Да я знаю даже, кто какие подарки мне готовит!
– Хорошо. Через два месяца жду. Как раз, неспешно все дела передашь.
Клюгиной? А она справится? Ну, хорошо, будем готовить приказ. Не волнуйся, директор твой уже всё знает. Как же, верещал поначалу, что мол, людей у него переманивают. Нет, чтобы позаботиться о резерве заранее.
Сначала поживёшь в нашей гостинице, в течение полугода мы обязаны предоставить жильё. Да, чуть не забыл – это тебе. Чай в подарок. Ну, будь здорова – последние слова он произнёс, уже провожая Веру Лаврентьевну и держась за дверь своего кабинета….
….Вчера она предупредила коллег, что ещё не оправилась от болезни, но отменять день рождения не будет. Посидит пару часов – и домой. Вот и сейчас, она подозвала снабженку Настю и попросила её довести мероприятие до конца. Еды и спиртного, мол, полно, пусть народ гуляет, а ей надо вылежаться.
Директор и главбух ушли раньше, сразу же, как началось пение. Партком и профсоюз ожидали этого, и тоже ушли минут через пять за начальством.
– Вера Лаврентьевна, я всё сделаю, вы же знаете. Всё будет чин- чинарём. Идите, не волнуйтесь. Что останется из еды – мы в столовские холодильники уберём, водку, боюсь, всю попьют. А может и не всю. Я прослежу.
– Спасибо, Настя! – Вера, кивнув всем головой, двинулась к выходу. Никто её не окликнул, все нарезали матаню, и было не до именинницы.
Вера зашла в свой дом, разделась. Все двадцать два года она жила в этом доме. Уж сколько её уговаривали переехать – она отказывалась. Единственное, что она для себя выторговала, это то, что дом стал целиком её. Провели воду, сделали туалет с унитазом, ванную комнату оборудовали дровяным бойлером. Под эти блага не поленились выкопать большой выгреб.
Опыт человечества давно знает, что ничего на свете нет более постоянного, чем временные сооружения. Вот и здесь, на её улице, все пятнадцать временно построенных щитовых домиков не были снесены, а отремонтированы, утеплены и начинены современным оборудованием.
Вера прошла в большую кухню, налила воды в чайник и зажгла керогаз. Газ по посёлку уже начали проводить, но до их улицы очередь дойдёт весной следующего года. В лучшем случае.
Вода для чая быстро согрелась – а без чая Вера жить уже не привыкла. Заварив, обхватила кружку, уселась на диван. С наслажденьем пила хороший, крепко заваренный чай, искоса поглядывая на включенный телевизор. Покончив с чаепитием, выключила «ящик», подошла к стене и прибавила громкость радио до слышимости. Зевнув, прикрыла глаза, и тотчас, на неё нахлынули воспоминания о приезде в посёлок.
….Чем дальше отступало это время, тем явственней она понимала – если бы не сосед, скорей всего, ей бы не выжить тогда, после голодомора сорок шестого и сорок седьмого годов.
– Господи, как повезло мне тогда с соседом – произнесла она вслух. – Царство ему небесное – перекрестилась она трижды – золотой человек был!
Сразу по приезду, двадцать два года назад, ей выделили эту комнату в этом щитовом доме. Наружные стены – вагонка, внутренние – тоже вагонка, пространство между досками засыпано опилками. Теоретически дом должен был быть теплым, однако углы, куда не попали опилки, промерзали, из щелей пола немилосердно тянуло холодом. Да ещё и печь не грела. Но об этом она пока ещё ничего не знала.
Пока же, по прибытии в совхоз, её направили в правление, к кадровику. Кадровиком был седовласый мужчина, со страшным шрамом через всё лицо, отчего казалось, что рот у него на боку. Левый, пустой рукав гимнастёрки был заправлен за ремень. То, что он был одет в гимнастёрку и галифе, её нисколько не удивило – вся страна ходила в военной форме. Купить одежду и обувь было негде и не на что.
В небольшом кабинете было довольно-таки темно – окно глядело на север. Лампочка без абажура, свечей в сорок пять, тоже давала немного света.
Внимательно прочитав её документы, кадровик немало в душе подивился и фамилии, и месту рождения, (чего только не бывает на свете), но виду не подал. Перед ним сидела молодая девушка субтильного телосложения, с усталыми голодными глазами. Волосы русые, гладко зачёсаны назад и убраны в узелок на затылке. Причёска Вере совершенно не «шла», её лицо, с мелкими чертами, сразу походило на мордочку мыши. Впечатление ещё усиливалось родинкой на верней губе, из которой торчали два волоска.
– Тебя, как специалиста поселим в доме. Небось, в Шуе, в общаге намаялась? Нет? Странно. Вот тебе ключи от дома и от твоей комнаты. Вот, на бечёвке. Какой от чего – разберёшься. Не потеряй, запасных нет! На работу выйдешь через неделю, в понедельник. К восьми приходи. Бухгалтерия – от меня три кабинета вправо. А эти дни тебе на обустройство. Кстати, тебе, Вера, причитаются подъёмные. Прямо сейчас и выдам. Подъёмные у меня в сейфе. Распишись, вот здесь. А как ты добралась сюда? На попутках? Это тебе повезло!
На языке у него вертелось ещё несколько вопросов, но он благоразумно промолчал.
– Так, всё пока. Стоп! Сосед у тебя по дому есть, кочегарит у нас в котельной. Руки у него золотые, правильным концом вставлены, что нужно помочь, ты его проси – не откажет. А если что – через два часа я на месте.
Он встал со стула, привычным жестом закрыл сейф, откуда доставал её деньги и, поставив на сейф сургучную печать, сунул подмышки два костыля, которых не заметила Вера. Вместе они вышли из конторы. При уличном свете Вера увидела, что кадровик совсем не старый, только волосы его были абсолютно седыми.
– Извини, Вера. Павел Сергеевич я. Забыл представиться. Извини, ещё раз! Ну, я пошёл.
Раздумывая о том, что ужасно устала от бессонной дороги, Вера подошла к указанному Павлом Сергеевичем щитовому дому темно-зелёного цвета, в котором ей предстояло жить. Входная дверь была затворена не вплотную, да и замок не висел. Ясно, что в доме кто-то есть. Она вошла в холодные сени, где стояли две большие железные бочки для воды с фанерными крышками. Осмотревшись, прошла дальше и попала в кухню.
В кухне, большой и очень светлой, у окна сидел старик, в тёплых портах и валенках на ногах. Сверху на нём, поверх рубашки, была надета сшитая вручную ватная душегрея. Сидел он на невысоком табурете и чинил каблук ботинка.
– Здравствуйте, меня зовут Вера!
Старик встал, отложил молоток, вытащил изо рта гвозди:
– Митрофан Афанасьевич. Прости, Вера, руки не подаю, руки грязные. Ты что ж, соседкой моей будешь, так я понял? Это приятно – воскликнул он, увидя её кивок. – Заходи в свою комнату, осмотрись. У нас комнаты с тобой одинаковые, только расположение зеркальное. – Он сел на свой табурет, сиденье которого было сделано из полос кожи. Обычно, на таких табуретах и работают сапожники. Деловито застучал молотком.
Она открыла замок и вошла в комнату, не прикрывая дверь.
Комната была пуста. Комната от этой пустоты казалась больше имеющихся в ней двадцати метров. Единственным предметом мебели был самодельный топчан, сбитый из толстых досок. Ни матраса, ни тюфяка на нём – одни доски. Она глянула на потолок – даже патрон для лампочки отсутствовал.
Печь находилась у стены, разделяющей её с соседом. К сожалению, она служила только для отопления – никаких приспособлений для приготовления пищи в ней не было. Оглядывая комнату ещё и ещё раз, Вера стала впадать в отчаяние – где же она возьмёт хотя бы минимум необходимых для жизни предметов? Слёзы внезапно хлынули из глаз.
– Митрофан Афанасьевич! Не дадите ли мне ведро с тряпкой – пол и топчан притру от пыли? Я уже больше не могу, хочу прилечь – почти двое суток не спала.
Когда она протёрла пол и топчан, сосед принёс от себя тюфяк, набитый сеном и тулуп.
– Давай, Верочка, ложись, отдыхай с дороги. Ложись, ложись. Сено свежее, недавно тюфяк набивал. Потом поговорим.
Он что-то ещё хотел добавить, но она уже спала, мгновенно расслабившись от таких знакомых и родных запахов овчины и свежего сена.