В детстве, когда я уставала от монотонности, когда уникальность текущего времени затуплялась комком в горле и чувством повсеместной духоты, я ложилась под кровать на деревянный пол и дышала свежестью нетронутой атмосферы и знакомой бабушкиной пылью, собирая зелёными штанами тонкую паутину. Сейчас нет ни кровати, ни колодца, которые могли бы дать надышаться. Утром я стою на окраине города рядом с прачечной и пробую вечерний воздух, но он не кажется ни холодным, ни полным.
Бутоны мокрых горячих простыней, которые когда-нибудь остынут и будут развёрнуты в чьи-то небольшие, но личные территории, лежат в плотной завесе жёлтого пара. Плотный пар пронизан полуденными лучами и сквозь него доносится вибрация центрифуг. Одной рукой я держу деревянные щипцы и протираю лицо от пота, второй - провожу впереди себя, раздвигая липкое горячее пространство. Оно смыкается, как убожество и мощь первобытной огненной материи. Только эта мощь, расширяясь и давая пищу другим явлениям ведёт к утончённым и разумным формам. Чтобы поселиться в храме сложности, всему приходится пробираться через бессознательные подвалы строящегося мира, через бесконечные этажи Инферно, абсолютную простоту и силу.
Пока здание не построено и фундамент не застыл намертво, скреплённый костями всех предшествующих строителей, кто-то должен меньше дышать, экономя воздух жизни для будущего. Вот и мне не хватает воздуха, периодически темнеет в глазах. В эти моменты кажется, что я хочу разом вдохнуть весь холод, который есть в природе. Потом, когда зрение возвращается к белым бутонам белья, хочется не так много – засунуть голову в колодец или под кровать, дышать оттуда. Но уже не существует ни такого колодца, ни такой кровати.