Дорогой, Чарльз.
Извините, что обращаюсь к вам на американском языке, боюсь, русским вы не владеете, а по-английски меня в школе так и не научили изъясняться. Меня зовут Лебовский. Марк – мое имя. Так назвали меня любящие родители в самом дружелюбном обществе, самой счастливой страны мира. Повзрослев, я всем говорил, что я поляк. Впрочем, имя Марк и двусмысленная фамилия Лебовский, да еще и моя внешность, не очень вязались с якобы польскими корнями. К тому же быть поляком здесь ничуть не лучше, чем просто Марком Лебовским.
Только такой гений литературы, как вы – Чарльз Буковский, могли написать столь прекрасное произведение о судьбе моего однофамильца из далекого «города ангелов». Ваш персонаж – олицетворение всех надежд человечества, символ гуманизма и человеколюбия. Когда у меня случаются нервные срывы, а это бывает часто, я включаю на своем стареньком, извечно подвисающем компьютере, этот замечательный фильм про «чувака» и наслаждаюсь им, пока не кончится водка. Я живу один в старой квартире на Петроградке (это в городе Санкт-Петербург)… то есть не в том, что в Пенсильвании в округе Клэрион и не тот, что во Флориде на берегу Мексиканского залива и даже не в том, где родился Том Сойер и Гекльберри, мой, - тот, что в России. Город, ничего себе, но херовый.
Отвлекся. О чем я? – ах, да. Живу я один, но есть у меня друг. Он частенько заходит ко мне в гости. Он тоже большой поклонник вашего творчества и мы неоднократно пересматривали фильм, снятый по вашему гениальному сюжету. Нет, не подумайте плохого о нас – мы нормальные, не какие-нибудь «заднеприводные парни». Мой друг, он вообще человек сильно набожный, порой даже верующий, и поэтому пьет лишь кагор. Раньше он пил водку «Святой источник», но после того, как государство и патриархия благословенно разделила «пьяный рынок» и миропомазанный бренд исчез из продаж, он перешел лишь на кагор. Зато в более легкой, – винной категории, может на спор перепить любого. Собственно, тем и зарабатывает на жизнь, после того, как его книги перестали вконец продаваться.
Дружим мы очень давно с Левой, - Лео по-вашему (зовут его так). Буду-ка и я звать его для красноречия именно Лео. С учетом того, что фамилия у него Барт – получается вообще отлично… Лео Барт… немного хищно, «животно», но в этом что-то есть. К тому же, в животное он и правда часто превращается, перебравши. Не в леопарда конечно, - но в ленивца – наверняка. Лысый он и тщедушный. Ссохся, бедолага, как литератор от размера «Евгения Онегина», до кастрированного хайку, но как друг – просто золото. Дружим мы, наверное, с того времени, как начали выпивать вместе – то есть, со школьной парты. Сами понимаете вся жизнь бок о бок.
Простите, я что-то опять увлекся и даже толком не представился. Я, значит, Марк Лебовский, впрочем, это я уже написал. Я – безработный (похож в этом на моего однофамильца – вашего героя), сейчас еще и подсудимый, но так было не всегда. Такую стремительную карьеру от простого безработного, до подсудимого террориста я сделал буквально за пару последних месяцев. До этого у меня была обычная скучная работа: трудился в нескольких поликлиниках, дошкольном учреждении и, наконец, в «Центре планирования семьи», где лечили влюбленные пары от бесплодия.
Все бы ничего, но так случилось, что я очень тяготею к театру. То есть, в самом его первозданно-античном понимании, - воздаю хвалу и чествую Диониса и Вакха. Происходит это всегда как-то спонтанно, но часто. Нет, не то чтоб до зависимости, конечно, и не до лечения у нарколога, но порой не выхожу из их храма небесного по несколько дней, так что потом еще долго потряхивает. Язычество – одно слово! Правда, насколько я понимаю, в этом мы с вами, и вашим Лебовским, похожи! Категорически люблю я это дело, императивно!
Таким образом, в силу заложенной в меня природой античной тяги к самопознанию, как работник для работодателя я всегда был совсем даже ничтожен: ничтожнее, чем удельный вес ядра лития. На одном месте поэтому я долго никогда не задерживался, а, следовательно, карьеры сделать мне не удавалось. Правда, успехов в работе я пару раз все таки достигал. Нескольким пациенткам «Центра планирования семьи» мне все таки удалось помочь и они наконец забеременели, поэтому не могу сказать, что проводил я там время зря. Но успехи пациенток каждый раз до предела обостряли внутренние противоречия: первое – я работал в этом учреждении не врачом, а охранником, второе - беременели они от меня, а не от собственных мужей, так что и тут без скандалов не обошлось. Вспоминать об этом даже не хочу, - итак настроение паршивое.
Основная история, - так сказать, причина моего письма – как раз случилась уже когда меня выперли из этого центра и я остался без всякого дохода и мечтал хоть как-то наскрести себе на жизнь. Бедность ужасно неприятная штука. Вам, трезвым, может и не понять, - вы все время заняты работой, или ее поиском. Нам же – людям лирическим, тонко организованным, привыкшим полагаться на зыбкую гармонию добра и зла, проблематика этого явления чувствуется как-то чрезмерно, болезненно обостренно. Особенно по утрам.
Случилось все, в аккурат, очередным таким - недобрым утром. Я проснулся раздавленный собственным весом и мыслью, что это был лишь сон! Дело в том, что я летал во сне. Летал, как ангел, только без крыльев, что выглядело куда более эстетично, как мне тогда казалось. Я бежал по грешной земле, где-то в районе Озерков-Парнаса, расставив руки, как крылья, взмахивая ими. Мысль о том, что маршрутка вот-вот уедет без меня подстегивала и придавала ускоренье. Забияка ветер, пахнущий весной и цветущей сиренью, как положено при взлете, игриво дул в лицо, нагоняя подъемную силу.
Затем, под руками воздух словно сгущался, как сливки в миксере. Руками-крыльями я ощущал его напор, поддержку. Знаете, такое приятное надежное чувство опоры на то, что не должно держать в принципе. Словно, если руку выставить из окна автомобиля на полном ходу. Так вот, когда руки начинали упираться в воздух, ноги заносило вперед и я изо всех сил отталкивался ими от земли.
Касания становились все более редкими, а паузы, расцвеченные неописуемой легкостью, все длиннее. Наконец, мое тело отрывалось от тверди, ноги, как шасси самолета задирались вверх и я оказывался горизонтально расположенным и парящим в мягком и невесомом воздухе. Причем, я как бы летел, лежа на спине - вперед ногами. Странновато конечно, - как покойник в гробу, но тогда мне это казалось вполне естественным.
Я поднимался все выше и выше. Это просто непередаваемый восторг! Я летел над этим убогим миром людей, оставшимся так далеко внизу. Миром жалких ничтожеств, миром дождевых червей, нервным миром грызущихся крыс, погрязшим в дрязгах и раздорах. Мне хотелось смачно харкнуть с высоты на их пошлые судьбы: на воровство и алчность, цинизм и вранье, злобу и зависть – блуждавшую в малюсеньких тревожно бьющихся сердцах, но я не делал этого лишь потому, что лежа на спине не очень-то удобно плевать вниз.
Руки-крылья уносили меня наверх, в бирюзово-аквамариновый океан неба, к самим облакам. Там уже не доносилось шума цивилизации: лишь яркое солнце и чистый, морозный, словно горный, воздух. Горный воздух, пропитанный солью бескрайних морей, поблескивавших миллионами зеркал-волн далеко внизу. Да, это был подлинный воздух гармонии и покоя идеального, первозданного мира – мира без людей. Он манил дальними странствиями и удивительными открытиями. Абсолютное детское счастье – ровное и чистое переполняло мою истертую абразивом будней душу. Это чувство длилось лишь миг, бесконечно долгий миг, покуда, откуда-то из-за солнца, не послышалась легкая трель. Нет, это были не колокола, и не хор таких же херувимов и ангелов, как я, - это был звон… странный звон… «черт, я теряю высоту от этого звона!» - подумал я и рухнул на кровать. Звонили в дверь.
Я открыл глаза и вновь почувствовал тяжесть этого мира и собственного тела, что, подобно шайбе, было вброшенного кем-то из небесного рая, в жестокий хоккейный матч жизни. Матч, где каждый играет лишь за себя и на выбывание. Я ощутил тяжесть и эту непереносимую вонь. Такую, знаете, потную с перегаром – когда заснешь прямо в одежде, изрядно надравшись, в теплой непроветриваемой комнате.
«Что ж за дерьмо там за дверью ломится в мой болезненно-хрупкий мир!» - подумал я.
Это был Лева, то есть Лео – мой старый приятель. Он уверенно, как победитель, вошел в квартиру, лишь только я открыл ему дверь. Его кажется совсем не смутило, что я спросонок не очень был рад его визиту: голова трещала, как высоковольтка в дождь.
- Чё так воняет у тебя, Филя?
- Ты что приперся в такую рань – безрадостно парировал я его вопрос собственным. Ведь, смердело у меня и впрямь отвратно…
Да, мэтр, тут я должен пояснить, что Филя – это, собственно, я. Это прозвище на меня повесили еще в школе. «Логика?» – спросите вы. Ну примерно так: «Марк – марка – филателист – Филя». Одним словом, не берите в голову, - просто принимайте, как есть: Филя – это тоже я. Вы вот тоже вроде как Чарльз, но я ж назвал вас «мэтр» - ничего, стерпели! – только без обид. Надеюсь, вы не обидчивый и не вспылите на меня за это обращение «мэтр». Уж постарайтесь стерпеть и не удалять сейчас же мое письмо, прочтите его до конца. Уверяю, я не псих и денег у вас просить не буду. Просто, вы еще не поняли всей сути. Короче, опять заболтался… на чем я остановился? Ах, да: «Что ты приперся в такую рань?» - пристыженный собственной вонью, спросил я Леву, переводя разговор на другие рельсы.
- Чё приперся, чё приперся… - забубнил Лео - я может для тебя, как спаситель с неба! Собирайся, поедем к Боре в Кингисепп. Заработать можно. Только помойся сперва.
- Да пошел ты… - (Это означало, что: «Я и сам без тебя соображу, что надо принять душ»). - Этот твой Боря – жулик и ничего толкового он предложить не может. Какое еще дело? Что ты несешь?
- Филя, не тупи. Ты же еще не знаешь, что он предлагает, а уже так отзываешься о представителе власти, между прочем! Партийном человеке!
* * *
Стоп, мэтр. Перед тем, как рассказать о том, что было дальше, нужно пояснить, что это за Боря и о странном альянсе, сложившимся у него с моим другом Лео. Дело в том, что я, отчасти, был виновен в их сближении и дальнейшем тесном общении.
Началось все пару лет назад. Лева написал тогда очередной шедевр – роман, на который он потратил не менее полугода своей квази-литераторской жизни. Назывался он «Карлик с Невы». Название – дрянь, я ему тогда так сразу и сказал, даже не читая его. Он же лишь обиделся и надулся в ответ и ничего даже слушать не хотел о том, чтоб его изменить.
- Ты хоть пару строчек прочти, а потом делай выводы. – буркнул он – название органично связано с текстом, как Юнона и Авось. Ты просто начни читать.
- А фигли читать? Я уже прочитал. Вот написано: «Карлик с Невы» - дрянь! Даже дальше читать не хочется.
- Но ведь это метафора, литературный прием – наливая себе кагор, твердил он.
- Какая в жопу метафора, Лева, это антропологическое уродство, а не метафора. «Карлик»! Да еще и «с Невы»!
- Ты так говоришь, просто потому, что ты далек от литературы и вообще ничего не смыслишь в красоте слога!
- Не смыслю в красоте слога? – выпалил я, закипая чайником. – Да вот смотри, разве это красота? Пошлость сплошная! – раскрывая свежеотпечатанные на принтере страницы добавил я и стал произвольно листать взад и вперед толстую стопку скрепленной скоросшивателем бумаги.
- Вот! – победоносно воскликнул он - ты ни черта, еще не прочел, но уже хаешь труд бессонных ночей и предвзято ищешь ошибки и… не можешь ничего найти! Ищи, ищи, критик хренов! Тоже мне, еще друг!
Я и правда напрасно вскипел, не разобравшись в чем дело. И беспомощно листал страницы, спешно вчитываясь в незнакомый текст. Я старался выискать на ходу, к чему бы можно было придраться с листа, первого, так сказать, взгляда.
- Вот, а это что, не пошлятина разве:- торжествующе начал я - «Чарующее петербургское небо манило Егора холодом замерзшего свинца…»?
- И что? Что не так, господин Латунский?
- Да это слово «чарующее» - это вообще что такое? Вообще, это слово употреблять нельзя. Так совершенно никто не говорит. Совсем не говорит. Разве, что уроды какие, типа карликов твоих.
- Почему это никто так не говорит?
- Да это же литературная азбука! Таких вещей не понимаешь! Не говорит и все - для тебя это «чарующее», а для меня – дерьмовое!
- И что?
- А ничего! Пошлятина, вот и все, также, как и твой «Карлик с Невы»! Я уж и не говорю про Егора!
- Егор-то чем не подошел?
- Имя дурацкое. Надо избегать в литературе использования дурацких имен.
- С какого это хера, имя Егор стало дурацким?
- Звучит, как-то по-деревенски… С одной стороны «Чарующее петербургское небо», а с другой стороны «Егор», наверняка еще из деревни какой-нибудь приперся…Кривопупполово какого-нибудь!
- Да пошел ты, Филя. Мудило ты, а не друг! Я ж говорю, ни фига ты не смыслишь в литературе. И вообще, я пишу не для таких как ты неудачников!
- Во-первых я не неудачник, а очень даже удачник, а во-вторых, что ж ты тогда принес мне это дерьмо почитать?! – заорал я.
- Думал мы друзья! – багровея вопил он.
Одним словом, я был не прав тогда. Просто на душе было плохо и оторваться, «выпустить пар» смог лишь на близком друге. В то время, как раз от меня залетела первая посетительница «Центра планирования семьи» - абсолютно бесплодная Марина. Теперь же мне предстояло разруливать этот клубок. Ведь за время обследования в нашем центре ее муженек узнал из анализов, что все таки не Марина, а именно он не способен к зачатию, а тут – на тебе… такой подарок судьбы! У него логично встал вопрос: «От кого?»
Так что орал я на друга зря, впрочем название для его книги я и по сей день считаю он выбрал никудышное, даже политически опасное, как показало время.
Саму книгу Лео я не прочел до конца, каюсь. Я потерял ее где-то, наверное в кабаке на Ленинском, но признаться Леве об этом постеснялся.
Суть же там была примерно в следующем: это был роман о герое нашего времени – времени без героев. Ничтожный человек, пожизненный менеджер по продажам строительного инвентаря, искал свое счастье в ново-имперском городе на Неве. На него давил город своей прошлой историей: обшарпанными подъездами и вновь-отштукатуренными дворцами, давил современностью бетонно-стеклянных конструкции и рекламными щитами с изображениями патологически счастливой буржуазной жизни. Он был никто и ничто – даже не шестеренка футуристического механизма из Чаплинского фильма «Новые времена», даже не смазкой на его могучих зубцах – скорее пылью, отработанной стружкой, ждавшей очередного технического осмотра зубастого организма, чтобы грубая щетка слесаря безжалостно стряхнула его ко всем чертям.
Он жил в серо-свинцовом городе, ожидая, что вот-вот наступит весна. Весна не приходила и последние надежды карлика на счастье таяли в масляных кругах неудач, что несла через город в своих ртутных водах депрессивная река Нева. Он не знал, что весна здесь уже не наступит никогда, ведь в аду не бывает весны, лишь скрип стальных валов, лязг передаточных цепей и жар пролетарских домен. Так он и жил и даже любовь у него была такая же. Не любовь, а отбраковка. Нечто неясное, срезанное фрезой чувств с бесчувственного металла. Весь сюжет развивался на фоне серого неба и серых людей, в сереющей стране, сползавшей в диктатуру и новый хаос революций и братоубийств.
Предчувствие гражданской войны, прямо как у Дали, висело в воздухе этого города. Оно резало глаза с неоновых вывесок, на которых молоденькие полуобнаженные красотки рекламировали все подряд: от туристических агентств и гигиенических прокладок, до кошачьего корма, а брутальные юноши, с гомосексуальным взглядом, взывали брать ипотечные кредиты, или покупать очередной парфюм. Предчувствие смуты било в нос с запахами гниющих помоек во дворах «колодцах» и с ароматами свежезаваренного кофе и молодой, девственной выпечки с корицей и ванилью. Оно стучало в висках с воем полицейских сирен в ночном притихшем городе и в шепоте собственных тревожных мыслей, навиваемых бессонницей. Помню, последняя фраза, на которой я остановился, перед тем как потерял книгу, была тоже про это мучительное ожидание. Звучала она как-то примерно так: «Может завтра и правда начнется война…»
Ожидание войны, конца, братоубийства и вместе с тем всеобщего очищения - времени великих перемен, как не странно, чувствовали все герои его романа: от президента, до несчастного карлика, того самого, что «… с Невы». Чем же заканчивался Левин опус: взорвался ли нарыв, выпустив кровь и гной, или излечился медикаментозно, а может и привел к летальной гангрене - для меня осталось загадкой.
В целом же, кроме названия, у Лео получилось все более-менее читабельно, но не гениально. Бесспорно лишь одно, что Лео писал это искренне, так сказать, от всего своего, пропитанного совестью кагора, сердца, а в наши времена и это уже почти подвиг!
Народ книгу, конечно же не понял. Нет, не потому что был дурак – этот народ, и даже не потому, что народ был идейно не согласен с автором, а по другой, банальной причине – книга не попала в продажу. Совсем.
Издательства одно за другим отказывали Лео в публикации его добродетельного труда, взывающего к пробуждению совести соотечественников и возвращению к христианско-хипповским началам бытия. «Не формат…», «не плохо, но не теперь…», «Мы работаем лишь с проверенными авторами…» - и тому подобное заявляли ему в каждом очередном книжном роддоме.
И тут Лео психанул! Он пошел в типографию и издал свою книгу, за собственные кровные. Издал некисло, с размахом, по нынешним временам: аж пять тысяч экземпляров. Ох уж и не в маленькую сумму вышла ему его принципиальность и самоуверенность. Причем я ж предупреждал его, но он и слушать меня не хотел: «Пусть это будет моя лебединая песня!» - твердил он. В каком смысле «лебединая песня»? Что он под этим подразумевал, признаюсь, не совсем мне было понятно.
Нашел он, значит, каких-то халявщиком, состряпали они ему макет книги. На макете обложки был почему-то силуэт московского кремля в затемнении и над ним ярко сиял трехцветный флаг. Где-то я уже до этого видел эту обложку, не то на каких-то уголовных, или гражданских кодексах, не то на перестроечных денежных знаках – одним словом определенно передрано с официоза. Поверх этой прелести помещался еще один силуэт, как я догадался, того самого карлика. Правда, почему-то он был буквально карлик, да еще и горбун. Нечто среднее, между Карпом из «Место встречи изменить нельзя» и Квазимодой из «… богоматери» Ну и золотом по мраку горело: «Карлик с Невы».
- Одумайся… - это все, что я успел сказать конструктивного, лишь увидел их работу.
- Ты опять за свое! – чуть не крича вспыхнул Лео, перебивая мой тактичный монолог. - Это профессиональные ребята, они работают в издательстве, просто прониклись моей книгой и решили помочь с макетом. В пол цены все сделали. Еще и посоветовали типографию, там их друзья тоже скидку сделают. У Глеба (один из дизайнеров макета) связи есть в Новгороде и Твери в «книжной сфере». Он обещал через них помочь и с распространением моего… - он запнулся, видимо хотел сказать: «романа», но слова, непроизвольно скомкались в нечто несвязное вроде: «…с книжными магазинами помогут».
* * *
Чуть меньше года новорожденный тираж, пять тысяч книг-икринок, упакованных в коробки, пролежали в его старом гараже. С каждым новым днем надежда, что из них появится хоть одна рыбка, пусть даже не золотая, а хотя бы мойва, или салака таяла на глазах. Мертворожденный помет занял почти весь Левин гараж, не оставив в нем места для дряхлого «Опеля». Машину пришлось оставить зимовать под окнами и она медленно, но необратимо превращалась в недвижимость.
Лева был раздавлен… Да, да, да… Именно раздавлен! Раздавлен непониманием и равнодушием. Раздавлен бестактностью и откровенным злорадством. Раздавлен обманом и собственной доверчивостью. «Как же так? Они же тоже творческие люди и казались такими интеллигентными…» - риторически вопрошал он у всего мира, сидя за столом у меня на кухне и наблюдая, как день сменяет ночь, а ночь новый день.
Его старенький «Опель» был не меньше хозяина раздавлен несправедливостью и вероломством. Однако, его раздавило чуть позже, по весне. На него съехал ледяной панцирь с крыши изветшалой Левиной «хрущевки». Это весеннее западло произошло под издевательски радостное щебетание птиц и звонкий капель. Такая вот сука - литература! Не щадит ни людей, ни автомобили!
Сперва я был главным врагом: «накаркал!»… потом, единственным утешителем в долгих попойках. Я молчал и слушал, чувствуя груз вины, правда, не знаю точно и за что. Может из-за того, что все таки позволил ему вбить последние кровные в заранее безнадежное дело.
И вот, в одну из очередных попоек, случилось чудо! Мы, как водится включили ваш прекрасный фильм, про моего однофамильца и неспешно вели беседу. Лео говорил о своем школьном друге, с которым недавно возобновил общение, после почти что двадцатилетнего неведения. Я слушал его внимательно и тут: «Эврика» - заплетающимся языком вскричал я.
- Ни хера не «Эврика», а «Единая Россия» - мрачно ответил Лео, продолжая рассказ – он в «Единой России» местный лидер, районный князек.
- Стой, погоди… - перебил его я.
- Что еще?
- Идея! Вот он выход из круга сансары. Конец литературным перерождениям, уничтожающим и транспорт и тех, кто на нем ездит!
- О чем это ты? – отламывая кусок хлеба и пристраивая на него лоскуток сала, что привезли мои дальние родственники с Украины, выдал Лев.
- Ты же только что сам рассказал мне про этого Борю, твоего одноклассника. Что он «единорос», работает в Кингисеппской администрации и очень умело «пилит районный бюджет».
- Ну и что? Сейчас все так живут… что с того. В стране такие условия созданы, что не воровать нельзя. Это специально, чтоб каждого можно было прижучить, если понадобится. Чтоб каждый чувствовал себя беззащитным карликом в этом разбухшем от коррупции, агонизирующем мире. Блевать хочется от их рож…
- Да погоди ты. – перебил я – это все и так ясно…
- Да, что ж тебе тогда не ясно-то?
- Ты только что сказал, что твой кореш Боря не знает, как реализовать бюджетные деньги, выделенные в район на патриотическое воспитание молодежи, так?
- Так, и…?
- А что воспитывает молодежь?
- Деньги?
- Тьфу ты! Да причем тут деньги, нет же… подумай!
- Ну… компьютерные игры, порнуха, боевики там разные… о чем ты, не пойму?
- Нет же! Что воспитывало нас в школьные годы, что делало из нас патриотов? – спросил я разгоряченно.
- Бухло, что ли?
- Бухло? – переспросил я.
- Ну ты и писатель хренов! Книга! Вот что… Ну и отцовский ремень, поначалу… Впрочем, все, что ты перечислил раньше, тоже учило любить родину, но сейчас это к делу отношения не имеет.
- И что же ты предлагаешь, - написать Боре книгу о воспитании молодежи? Боюсь без мата там лишь его имя и фамилия останется. – заржал Лео с набитым ртом.
- Не надо ничего писать. Книга уже есть. Твоя книга! Пусть он купит у тебя весь тираж – и конец проблемам. Ведь ты сам говорил, что он «единорос», пусть распространят ее через свои партийные ячейки и делов-то.
- Ты сдурел! А если кто прочтет? Я ведь там такое написал, совсем не про патриотизм и молодежь, скорее даже наоборот!
- Да кто ее читать-то будет, херь эту!… - выпалил я в порыве энтузиазма и тут же осекся. Я ожидал, что после моих слов автор взбесится, но Боря задумчиво жевал сало, держа в руке наполненную рюмку, неподвижно всматриваясь сквозь меня в окно кухни, будто перед ним никого не было. Он, видимо, так зацепился за саму идею продать тираж, что уже и не слышал окончания моих слов.
- Да – протянул он задумчиво – не плохо было бы продать тираж. Ведь я уже за новую книгу принялся, можно было бы пустить деньги на следующее издание.
- Ты не спеши, - предупредительно отозвался я – давай сперва от первого избавимся… то есть реализуем его… достойно… желательно с минимальными убытками.
Мы выпили еще, потом еще и еще и ушли в обсуждение технических моментов книжного маркетинг… Окончания я уже и не помнил.
Утром я проснулся разбитым и одиноким, как карлик с Невы, только еще с горько-кислым привкусом во рту. Вспомнив вчерашний демарш о молодежно-патриотическом воспитании посредством Левиной книги, я подумал, что идея не то что уж совсем дурацкая, но откровенно сыроватая.
Однако, уже днем мне позвонил обладатель отвергнутого весенним обновлением мира «опеля» и радостно поведал: «Слушай, вроде все срастается! Есть кое какие моменты, нюансы там разные, но в целом может и получится замутить с Борей. Кое-какие тонкости я тоже уже обмозговал. Давай встретимся у меня я все расскажу».
Достаточно подозрительным мне показался его радостно-возбужденный голос. В последний раз я слышал его таким, когда он заплатил последние деньги за тираж собственной книги и ждал звонка от заинтересованных книготорговцев.
- Короче, - начал он, лишь только я вошел в его старую квартиру в сердце Автово, – Боря, в принципе тоже зацепился за нашу идею, дельное мы ему соорудили предложение. Когда он назвал сумму, необходимую освоить, я чуть со стула не упал от радости. Правда, он тот час же заметил, что мы должны вернуть ему девяносто процентов, - «откатить», так сказать. Он даст реквизиты для обналичивания, - это тоже его ребята – они тоже возьмут свой процент. По итогу я получу не так уж и много, но это лучше, чем ничего.
- Ну что ж – протянул я – надо все хорошенько обдумать, но, в целом, логика присутствует.
- Конечно присутствует! – подхватил он – но есть одна серьезная проблема.
- Что еще?
- Обложка…
- О да! Я тебе еще давно об этом говорил, а ты меня не слушал. Твоя обложка - это даже не проблема, а просто отстой какой-то! – радостно обрушился я, почувствовав к этому неведомому Боре заочное уважение, ведь он первый кто поддержал мой критический порыв.
- Не говори ерунду! Прекрасная обложка, просто название не подходит. Сама-то обложка очень даже ничего, вписывается в идею патриотического воспитания: и Кремль и флаг – все в тему! Я наоборот, как чувствовал тогда при ее дизайне, что обложка выстрелит! Пусть по-другому, но выстрелит… в другую сторону, как бы…Идейно что ли.
- Ну, если в другую сторону, то может ты и прав. И что ж делать с названием, если оно не подходит твоему «единоросу».
- Он говорит переделать надо. Отпечатать новую обложку с новым названием. Не хватает, мол, в названии державности. Преемственности поколений российских. Исторической легитимности власти, освященной церковью и народом.
- И какое же тогда название подойдет к твоему роману, чтоб и державно и легитимно?
- Пока не знаю. В любом случае, в таком виде не пойдет. Боря ясно сказал, что эту, старую обложку надо содрать и в новую, правильную одеть книгу. Одна беда, - я тут пораскинул мозгами, подсчитал, много денег на это уйдет. Профит совсем плевый выйдет. С другой стороны, какие еще есть варианты – на макулатуру тираж сдать разве что – совсем понуро добавил он. Но тут же оживившись продолжил:
- Я же вот что придумал. Это выйдет намного дешевле. Напечатаю я лучше суперобложку! Бумага дешевле, чем на обложку потребуется, да и лишних работ не будет – смена переплета – не понадобится. Мы и сами их переоденем: обернем в ручную. Так сказать: «окрестим язычников новой верой» – вот тебе и готово!
- Ну что ж, мысль стоящая! Ты и правда неплохой экономист и маркетолог, как погляжу, продуманный – подытожил я…
Признаюсь, уважаемый мэтр - господин Чарльз, потом я на неделю-другую выпал из проблематики «Карлика с Невы». Сказалась незапланированная встреча с мужем той самой забеременевшей барышни…
В больнице после этого я пролежал совсем недолго, но дома на больничном еще дней десять провел точно. Я был так рад, что остался жив, что о другом даже думать не хотел. Мы с Лео прекрасно выпивали майскими вечерами, под ваш замечательный фильм: он всегда был тем самым «третьим», без которого и застолье - не застолье, а так – алкоголизм сплошной.
Ваша история лилась буддистским спокойствием и умиротворением по нашим разгоряченным душам. Фильм, как живой человек, рассказывал о чем-то своем. Делал он это, как старый друг со старыми шутками и привычными интонациями, что все уже знали наизусть. Но, тем не менее, на самых ярких моментах я с Лео затихали и давали ему высказаться, чтоб вместе насладиться гармонией очередной гениальной фразы! Так что, мэтр, мы выпивали втроем: я, Лео и вы в лице вашего бессмертного «чувака» Лебовского. И тут настал момент истины. Нежданно…
В очередной раз Лео пришел в гости достаточно рано, как-то внезапно, да еще и в смятении и растрепанных чувствах.
- Собирайся, ты что не умылся еще?
- Куда?
- Ты что забыл? Я тебе вчера все рассказал.
Видимо сообразив по моему бессмысленному взгляду, что я ничего не помню, он быстро добавил:
- Отпечатали суперобложку. Привезли в гараж, надо идти переодевать книги. – он еще раз пристально взглянул на меня – Ты поможешь мне, или уже передумал?
- Что ты! Конечно я помогу! Сейчас, пару минут и я буду готов. Что ты нервный-то такой?
- Нормальный я. – с раздражением отозвался Лео.
- Да я и вижу, что нормальный. Рассказывай, что случилось.
- Да ничего не случилось. Надеюсь, что ничего. Просто…
- Что просто? - настороженно повторил я.
- Черт его знает, что они там напечатали.
Я замер, перестав собираться, и пристально посмотрел на друга. В его взгляде читался испуг и еле заметная надежда на чудо.
- Что ты натворил, безумец? Выкладывай начистоту.
- Понимаешь, - начал он нерешительно – я потратил на эту фигню последние деньги, и если не отобью эти затраты – то вообще хана какая-то.
- И?
- Но дело не в этом, я должен был отправить Боре тираж еще неделю назад, он даже машину присылал из Кингисеппа, а я набухался… набухался, между прочем, с тобой, в твоей больнице – и забыл обо всем. Машина впустую скаталась. Мне так неудобно было, пришлось врать придумывать всякое, что друг, мол, в больницу попал…
- Так я действительно в больницу попал…
- Да, но это лишь мы знаем, а он может и не поверил, решил, что я соврал – просто напился где-то и забыл.
- Ну, ведь так и было. Напился и забыл…
- Ты что меня совсем не слышишь? – начиная злиться, зашипел Лева – Мне теперь не до шуток! Я пообещал ему тогда, что послезавтра я весь тираж точно отгружу, и все пройдет нормально. Но, если и на этот раз что-то не срастется, то все - он подумает, что я болтун и не видать мне денег. А это ужасно… Ужасно, даже не только потому, что это дефолт персонального бюджета – все деньги пропали, так еще и очередной укор, что книга моя – полное дерьмо, даже на патриотическое воспитание молодежи и то не годится…
- Ну-ну, ты не накручивай себя. - принялся я успокаивать друга. Но что-то мне подсказывала, что причина его тревоги крылась не только в этом. – Ты уверен, что переживаешь лишь из-за отгрузки тиража, Лева?
- Да! А что это не повод по-твоему?... – Тут он словно обмяк и мрачно добавил – я не знаю, что именно они напечатали на суперобложке. Но денег и времени на переделку уже нет!
- Как это ты не знаешь? – изумился я.
- Буквально. Я был пьян. Я нес им последние деньги – оплата их чертовой работы, - как тут не выпить было с горя, - последние отдавал!
Я помню, что пришел и заплатил… Помню, что они сказали: «Не вопрос»… «Любой каприз за ваши деньги»… Но вот какой «каприз» - не помню! Я боюсь, что там – на этой чертовой суперобложке - окажется, что-то ужасное…
- Ужасное? Что например?
- Например, та же самая обложка, что и на книге… Ведь это логично, печатать суперобложку по образцу основной! Вдруг, я не уточнил, что именно я хочу, а они сделали очередную… очередную… очередную глупость!
- Мда… действительно глупость получится. В два раза больше карликов станет…
- Хорош, а… мне не до шуток. Что делать тогда?
- Ты не паникуй раньше времени. Идем скорее в гараж…
Старый «Фольксваген Транспортер» ожидал нас у въезда в гаражный кооператив. На ржавом от времени борту виднелся стикер: «Патриарший издательский центр», но сквозь облупившуюся покраску фургона все еще проступали прежние буквы, словно из предыдущего, немецкого аватара автомобиля: «Berliner Zoo».
Мы добрались до места и принялись возиться с изрядно заржавевшим после зимы замком. Водитель чертыхался и говорил, что не намерен ждать: «Скидывайте прямо здесь, на землю. Все равно все упаковано». Замок поддался, и металлические двери раскрылись с грохотом, будто впуская павших за литературу воинов во дворец Вальгалл, что в Асгарде.
Вальгалл был завален потрепанными коробами с книгами, где-то уже успевшими послужить домом и пищей голодным крысам. Они первые, кто массово оценили «Карлика с Невы», но весьма своеобразно. Из гаража пахнуло унылой плесенью средневековья, инквизицией и кострами из книг времен Великого Рейха… Руки сами потянулись за спичками. «Огня, огня!» - завертелось в голове. Видимо, что-то подобное чувствовал и Лева. Он первый достал из кармана зажигалку и, пару раз чиркнув колесом, добыл первородный огонь. Дальше наши фантазии разошлись, - он лишь прикурил сигарету.
- Мужики, давайте, вы потом перекурите. Мне надо разгрузиться и еще успеть в три места заехать.
- Не ори. Ты все таки на кладбище – выцедил Лео. Прозвучало это убедительно, но не понятно, отчего водитель, открыв фургон, стал в одиночку переносить внутрь гаража обернутые пленкой брикеты. Делал он это молча, но явно без уважения к неведомому усопшему. Я присоединился к нему, когда же Лева докурил и решил помочь нам, дело было уже сделано. Водитель, сплюнув, навсегда исчез из наших жизней, с силой захлопнув за собой дверцу машины, и укатив в неизвестность.
Проводив его взглядом, мы переглянулись. Наступал момент истины. Мы подошли к сложенным у стены гаража брикетам. Я с трудом разорвал многослойную пленку и извлек блестящую на солнце темно-синюю суперобложку.
Солнечные блики от свежеотпечатанного глянца скакали горными козлами по моему изумленному лицу.
- Твою-то мать… - емко подметил Лева.
- Но ты все таки ошибся – вмешался я в ход его мыслей - они не перепечатали название со старой обложки…
- Ну да…
- Скажи,… а это ты сам придумал, или это они…
- Не помню…
- Вообще, конечно сильно… креативно… думаю твоему «единоросу» понравится…
На синей обложке в цветах родного триколора царственно плыла надпись: «Малая Земля». Чуть выше, в авторах скромно значилось имя нынешнего президента. Президента Российской Федерации…
Как не странно, но тираж ушел «на ура». Сложная комбинация платежей, осела густым осадком в кармане «единороса» Бори и тонкой амальгамой позолотила кошелек Лео. В результате немыслимых манипуляций весь тираж «карлика» растворился в школьных библиотеках глухих деревень, кабинетах партийных лидеров «Едро», во всевозможных и бесконечных «Администрациях» и даже на полке с надписью «духовная литература» покосившегося ларька у одного из, заколоченных еще со времен раскулачивания, приходов. Ни Боря, ни кто иной даже не открывал книгу, и не читал ни название, ни тем более печальную историю маленького нано-человека, зажатого могучими шестернями разгонявшегося двадцать первого века.
Возможно, и по сей день, где-то в глуши чухонских болот можно столкнуться с нетленкой Левы, хотя (не передавайте только это моему другу), слыхал я по-пьянке от того самого Бори, что с наступлением холодов, весь тираж был списан и подвергся аутодафе в котельной ТЭЦ Кингисеппа.
Тем не менее, эта история сблизила литератора и власть и даже сформировался тайный кружок (членом которого иногда приходилось бывать и мне). Тайный кружок, почти как у декабристов, для обдумывания новых способов возрождения российской державности.
* * *
Извините, дорогой Чарльз, что пришлось так значительно отойти в сторону от первоначальной идеи моего письма, но нужно было, так сказать, представить основных героев, резко изменивших мою собственную жизнь.
Итак, я остановился на том, что Лео пришел ко мне спозаранку и, отчитав меня за неуважение к представителю власти (Боре) и спертый воздух затхлости, поселившийся в моем жилище, произнес судьбоносное: «Филя, не тупи…»
Я собрался, умылся, выпил вместе с Лео чаю, и мы отправились на автобусе в славный город Кингисепп. По дороге Лева посвящал меня в суть нового плана «кружка державности».
У нашего Бори был свой человек в Большелуцкой волости, что на «Кигиспеппщине». Когда-то это была территория Эстонии, но, в свете предъявленного мне обвинения в терроризме, об этом даже и думать-то не хочется!
Одним словом, места там дикие, заповедные. Судя по серым, распухшим лицам селян предания о Бабе-Яге и Лешем зародились именно в этой волости. Возможно, они когда-то и в самом деле жили в местных болотах.
Я припоминаю, что даже читал в очередном болезненно-идиотском посте в социальных сетях о том, что наши патриотические славянофилы хотели обосновать этот факт научно. Идея была в том, что по легенде благодаря чудотворному влиянию именно кингисеппских мухоморов и появилась в былинные времена на территории волости та самая, - названная впоследствии Бабой Ягой.
А легенде была такая. Тысячи лет назад жила в этом уединенном районе молодая и красивая славянка. Сперва была она обычной девицей, затем уж стала бабой, а оттуда и до яги, как водится, – рукой подать. Умна и чиста она была и поклонялась местному мухомору, считая этот красноголовый гриб символом солнца и ежегодного обновления – реинкарнации, а заодно и лингамом - сильным мужским началом дикого леса.
Вступая с грибом в духовную связь, несла она народу мудрость житейскую, но на непонятном языке, впоследствии переродившимся в местный мат. И слава оракула гремела о ней сквозь непролазные чащи, и приходили люди послушать чудные речи ее со всех концов света. И научила славянка заморских викингов рунической грамоте на бересте, а кельтских друидов рецептам ячменного эля.
Особо любила девица посылать на собственном сакральном диалекте всех пришедших к ней куда подальше в минуты философского катарсиса. Так и послала она однажды пращуров наших славянских, задолго до Афанасия Никита в Индию, где тамошняя темная публика признала в них ариев: голубоглазых и блондино-подобных; смелых, но ответственных, улыбающихся гагаринской улыбкой от свалившегося на их головы откровения.
Однако, болотные мухоморы были настолько забористые, что даже недолгое их употребление обязательно превратило бы любую молодую, даже очень смазливую, девушку сперва просто в бабу, а в итоге и в Ягу. Ведь «яга» у древних славян означало – «страшная, но мудрая».
Так и случилось с той славянкой: постарела она быстро от мудрости и ясности ума, да и осталась в полнейшем одиночестве – ведь послала она до этого всех кавалеров своих далеко, да надолго нести свет родной духовности, в земли чуждые, в места неведомые. Да и какой же дурак согласится терпеть страшную и к тому же мудрую!
И принял обратно лес ее во чрево свое и обвенчал он ее с Лешим, что был лишь эхом и мысленной фикцией. Но хоть союз их был бесплоден, в умах людей он оставил густые всходы: остался жить в веках язык девицы той - живой, да народный. Осталась и идея национальная – объяснить всему миру, что братья они наши и помочь мы им хотим советом и делом, наставив их на путь истинный. И чего бы нам не стоило, мы не откажемся от этого священного долга, даже под пытками.
Легенда, что возьмешь. Однако, мысль о национальной прародительнице – Бабе Яге, как следовало из поста националистов, не очень-то понравилась нынешним властям: зачем нарушать стабильность в обществе, основанную на теории Дарвина и «Житиях Святых». И тему тихо замяли…
Тем не менее, истина определенно была где-то рядом и что-то генетически родственное, лесное, неприязненное к столично-дежавному безусловно читалось в лицах селян, провожавших недобрым взглядом упыря забрызганный грязью «Лэнд Крузер» главы местной администрации.
В чреве автомобиля находились я, Лева и тот самый «Борин человек» - глава волости. Низенький лысоватый мужичок с молчаливо-бегающими глазками. Нас свел с ним сам Боря в своем Кингисеппском кабинете, лишь схематично объяснив суть дела. Дальше нам предстояло ехать с Дмитричем, так звали «Бориного человека», в его волость для оформления некоторых бумаг. Дело было в следующем:
По информации Бори в ближайшем будущем планировалась великая стройка. Стране необходимо было разродится скоростной дорогой – автобаном – соединившим бы Северо-Западный регион с Прибалтикой, Калининградом и дальше с Европой. Это был много миллиардный проект, что, в принципе, было уже достаточно для того, чтобы его начать.
Боре каким-то образом удалось узнать подробности этого проекта и, в частности, то, что один участок дороги будет проходить через его былинные земли Большелуцкой волости. Смекнув, что земли вокруг будущей трассы поднимутся в цене и их можно будет продавать под объекты инфраструктуры (заправки, магазины), да и просто под дачи и неслабо нажиться – он решил по-быстрому купить их. Естественно, на себя нельзя, на родственников тоже опасно. Да еще вопрос с переводом земель из одной категории в другую, тендеры там «шмендеры», аукционы разные. Одним словом, ему понадобились надежные люди из «державного кружка», готовые за небольшое вознаграждение поставить свои фамилии и подписи под сомнительными документами.
«Не ссыте, все законно. Вывод земель будет под моим личным контролем, с аукционами поможет мой проверенный друг из Москвы – он тоже в доле. На вас же просто будет оформлена купчая на землю. Вы ее потом перепродадите друг другу, ну а потом еще одному человеку, с которым я вам в свое время познакомлю. Делов-то всего! Пару раз смотаться, пару раз расписаться и все! И получите свой гонорар, как истинные джентльмены удачи. Вы ничем не рискуете: вы, якобы случайно, из интернета, узнаете про открытый аукцион, приедете, и купите на торгах эту землю. Вот, - Савелий Дмитриевич – Боря ткнул рукой с массивной золотой цепочкой на запястье в хозяина «Лэнд Крузера» - вам все расскажет подробно по дороге. Так сказать, с ним и будете держать связь».
- Понятно… - отозвались мы.
Я обвел взглядом Борин кабинет. На одной стене, около телефона был прикреплен календарь, на котором наш президент гордо восседал в спортивном костюме с олимпийской символикой на белоснежной как снег лошади, прекрасней самого пегаса.
- А что это он на лошади? – спросил я кивнув головой в президента.
- Как что… - удивился Боря – год же лошади по китайскому календарю…
- Ну да, точно…хорошо, что не обезьяны… не ловко бы получилось…
Боря пристально посмотрел на меня, глазами диалектического материалиста. Во взгляде читалось, что ему нечего терять, кроме собственных золотых цепей, поэтому шутки про начальство, тем более всевидящее и всеслышащее, в его кабинете не уместны.
- Отправляйтесь, Петросяны… Дмитрич уже ждет.
Когда мы добрались с Дмитричем до его администрации, он налил нам по рюмке «за успех дела» и отправил к землеустроителю. Там мы проторчали что-то слишком долго. Подписали фигню какую-то. Потом, к лесничему – и там оставили автограф. Зашли и к нотариусу - составили доверенность. Наконец, под вечер, он отправил нас к председателю уцелевшего колхоза, через земли которого должна была пройти будущая всероссийская прямая, транспортная кишка.
- Слушай, Лева, а что мы тут подписываем, если нам нужно лишь купить землю на аукционе? – тихо спросил я, пока мы на колхозном УАЗике пробирались сквозь жижу лесных дорог, напоминавшую тающий на сковороде кусок сливочного масла.
- Филя, не умничай. Боря же сказал, что это, типа, заявки на аукцион, для подготовки…
- Как-то это странно, не кажется? Хрень какая-то. Не подставит ли нас твой «единорос»?
- Слушай, Боря проверенный человек. Мой бывший одноклассник, как и ты, но по другой школе. Мы с ним через многое прошли вместе. Такой не обманет.
- Ну, ну… безрадостно выдавил я.
За окном быстро стемнело. Когда мы добрались до деревни, где жил председатель, стало совсем темно. Оглянувшись, я почему-то вновь подумал о Бабе-Яге и Лешем. Крохотная деревушка, окруженная лесом, называлась: «Первое Мая» и казалась в полумраке сумерек полностью лишенной даже призрачной надежды на подходящее место для человеческой жизни в мыслях хоть самого безумного оптимиста. Редкие собаки матерились на свой манер, завывая из-за покосившихся заборов, толи бранясь на судьбу, толи друг на друга. Название для данного места было самое подходящее – просто первое мая – не дать, не взять. Интересно было лишь одно: в каком году, и какого века, время навечно остановилось здесь в тот замечательный, девственно первый, день мая.
По скользящей глине, мокрой траве и окруженным лужами кочкам мы доскакали до дома председателя. В принципе, он не сильно отличался от соседних заколоченных домов, лишь современная тарелка спутникового телевиденья нелепой алюминиевой заплаткой выделялась на фоне почти черного дома из рубленного кругляка, пробитого в стыках толи мхом, толи паклей.
Водитель постучался в дверь.
- Гера, принимай гостей. – рявкнул он прямо в деревянное полотно двери, будто пытаясь открыть ее собственным криком.
«Сим-сим» не сработал… дверь не поддалась на его интонацию. Он вновь забарабанил по двери, пока с той стороны не донеслась возня, шаги и, судя по тембру лая, мат неслабой собаки.
- У него кавказец – с какой-то гордостью произнес водитель, радостно улыбаясь нашим побледневшим лицам – не бойтесь, он жрет только посторонних.
- Так, а мы-то кто? – неуверенно спросил Лео.
- Ну я то Геру знаю и «Домкрата» его, ну а вы со мной. Надеюсь он поймет.
- Надеюсь… - согласился Лева.
- Хорошее имя для собаки – «Домкрат» - подхватил я нить беседы.
«Заткнись, сволочь!» - донеслось из-за двери и грозный бас лая, перешел в заискивающе-фальцетное скуление.
- Его так назвали – вступился за пса водитель – так как он еще щенком случайно выбил домкрат из под ремонтировавшегося трактора, когда Федька менял сальник коробки. Думали Федьке хана – он под трактором был, но тот увернулся – не пострадал, лишь обосрался со страха. Так он и стал «Домкратом», Федька правда в тот же год умер, замерз зимой по пьянке.
Дверь открылась и в тускло-желтом свете лампочки Ильича, освещавшей маленький тамбур, заваленный ватниками, резиновыми сапогами и прочим хламом, появился заспанный мужик, видимо, только уснувший после плотного ужина с возлиянием.
- Какого черта, кто здесь, мать вашу?! – приветствовал он нас, щурясь от света и пытливо впиваясь припухшими глазками в наши лица. За его спиной, из-за закрытой двери тамбура послышалась примерно та же фраза, но по-собачьи, произнесенная ручным кавказцем.
- Да я это, Гера, я – Володя. А это со мной люди от Дмитрича. Он же днем звонил тебе.
- ААА – выдал долгую гласную председатель, как на распевке, взвешивая нас безразличным взглядом сытого каннибала.
- Чё так поздно? Я уже поужинал. Рабочий день кончился. Заходите в дом, я сейчас собаку придержу. – с холодным гостеприимством добавил он, протягивая нам руку – Генрих Рудольфович.
- Очень приятно, Лев.
- Марк – дождавшись своей очереди отозвался я, пожимая его мощную, мозолистую кисть, показавшуюся мне слоновьим хоботом.
Председатель улыбнулся и крикнул сквозь запертую дверь тамбура:
- Дура, угомони эту суку…. Она у меня девочка. – спустя миг мягко добавил он.
- Ясно. – отозвались мы, пытаясь просебя догадаться, о ком он вообще говорил и к кому до этого обращался: к жене, или собаке.
Тем не менее, за дверью все поняли и лай быстро затих, лишь было слышно, как мощная якорная цепь звеня волочется по полу вслед удаляющимся тяжелыми шагам кавказца.
Мы зашли в дом, поражавший лаконичностью советского минимализма. Дом казался бережно сохраненным музейным экспонатом колхозного жилища прошлого века. Все было исторически точно выверено, лежало на своих местах, классически-монументально передавая дух эпохи. Деревянный стол, покрытый клетчатой клеенкой гордо нес на себе следы недавнего ужина. Пара тарелок - все из разных наборов, алюминиевые ложки и вилки. На деревянной подставке когда-то белая, эмалированная кастрюля с отбитым краем, алюминиевой ковш, бутылка водки и черная чугунная сковорода с остатками жареной картошки и надетой на ее край прихваткой. Была еще пара рюмок со стертыми, еле заметными, надписями «Валдай», да старинный подстаканник с буквами «МПС», в который был вставлен отколотый граненый стакан, превращенный заботливой рукой в пепельницу.
В комнате воняло псиной, жареным растительным маслом, сырым деревом и тоской. Вдоль стены стояло несколько разносортных шкафов, заваленных безжизненным хламом, видимо, оставленным еще отступавшим войском Золотой Орды. Шкафы были когда-то полированными и несли на себе следы былого насилия: дверцы сломаны, полки исцарапаны, стекол почти не было. Пара искалеченных стульев советских времен, лавка, получившаяся из погибшего дивана, неработающий телевизор «Горизонт», служивший тумбой для старого, но еще живого телевизора «LG», ковер на стене, фотографии родни, календарь с Сабриной за 1986 год и примерно тех же времен плафон на потолке, напоминавший по форме здание сиднейской оперы и усыпанный изнутри засохшими мухами – вот и весь интерьер. Просто музей-квартира безымянного строителя коммунизма, этакого остепенившегося Павки Корчагина.
- Садитесь за стол, Маринка сейчас накроет.
- Благодарим, Генрих Ру…
- Просто Гера… Генрих Рудольфович остался в прихожей, за столом уже просто Гера.
- Спасибо. – ответили мы с Левой почти в унисон, оценив брутальную изысканность фразы, как знак сдержанного доверия к незнакомцам.
Первым уселся за стол водитель Володя. Он стряхнул на пол крошки и выдал:
- Гера, а в этом доме стаканы-то есть?
- Ну есть, а что их пустые-то выставлять?… - хитро улыбаясь ответил председатель.
- Понял! Сейчас, только до машины сбегаю…
Водитель исчез в дверях. Мы с Левой наоборот присели и заняли его место, расположились друг против друга смиренно, потупив глаза на прожженную и изношенную клеенку скатерти, молчанием высказывали свое уважение главе сельского прайда. Вскоре вернулся Володя, смягчив неловкость немой паузы. Он водрузил на стол прозрачную емкость и дело, наконец, приобретало обычный оборот: без отчеств, должностей и официоза.
Марина – жена председателя – оказалась моложе собственного супруга и, к счастью, привлекательнее его. Однако, частые причастия самогоном из местной «антоновки» уже начали слизывать с ее лица блики молодости шершавым языком морщин и припухлостей. Она была веселушкой, но слегка грубоватой, для «изысканных питерских гостей», вроде нас с Лео. Зато готовила она и правда великолепно, впрочем, может и это нам лишь казалось, ведь мы страшно проголодались за день.
Она явно кокетничала с нами, поглядывая, то на писателя Леву, то на бывшего охранника, излечившего уже несколько бесплодных пар. Зная, чем это может закончиться, я сразу принял оборонительную позицию – якобы не понимания ее импульсов и настороженно поглядывал за реакцией подвыпившего Рудольфовича. Лео же наоборот расхорохорился. От хитрой женской лести про его литературные таланты его просто несло. Он и не подозревал, видимо, чем может обернуться этот безобидный флирт в присутствии мужа, тем более в полевых условиях Нечерноземья – не опытный еще.
Однако, все разрешилось благополучно. Марина, выпив немного за компанию, вскоре покинула нас, так как из-за двери спальни послышался детский плач. Мы остались одни: четыре мушкетера за столом против невесть откуда взявшихся гвардейцев кардинала: их было много, целый ящик и все по 0,75…
Случилось, то что должно было случиться. Непостижимое таинство природы меняло нас на глазах, словно превращала мерзких гусениц в легкокрылых бабочек.
- Рудольф, - обратился наконец я к Гере.
- Гера…
- То есть?...
- Я - Гера!
- А кто Рудольф?
- Батя!
- Короче, батя, мы-то по делу к тебе приехали. Надо какие-то бумаги написать для Бори… Бориса, то есть, как его там… не важно, а ты свою первомайскую печать поставить и завизировать.
- Да, да, да – включился Лео – мы ж по государственному делу. Литературному. Как карлики с Невы сюда снизошли…
- Гера, Дмитрич тебе же все рассказал – добавил Володя. Ну, чё?… как, когда? Надо же дело делать.
- Да хрена ли тут делать? Подмахнул и шлепнул колотушкой и делов! Это не работа и не дело – так, плевая инфекция… - возразил председатель. – Вот у меня-то дело -так дело! Настоящее дело – чистый геморрой, и как разрешить его ума не приложу!
- Что за дело? – заинтересовался Лева.
- Да говняное дело…
- Тебя не поймешь, Гера – встрял водитель – то ты говоришь геморрой, «дело - так дело»! и тут же сразу - просто «говняное» дело – как-то не понято!
- Да нет же. В прямом смысле говняное дело. Дело о говне. Сложная штука, что делать не знаю, хоть андронный коллайдер из города вызывай.
- Адронный… - сумничал Лео.
- Говенный… - парировал председатель. – у меня же с говном проблема…
Над столом повисла пауза. Было слышно, как очередная муха истошно жужжит в плафоне сиднейской оперы, пытаясь выбраться на волю.
Опрокинув стопку «за понимание», все вернулись к затронутой теме.
- Что у тебя с говном? Тебе к врачу надо, заболел, Гера? – начал чуткий Володя.
- Да не мое говно, а коровье…
- Заболели?
- Кто?
- Коровы…
- Нет, здоровы, как лошади.
- У вас и лошади здесь есть? – воодушевленно вставил я.
- Нет лошадей, и коров нет, но дерьмо их есть. Несколько тон.
- Так это плохо, или хорошо? – спросил сбитый с толку Лева.
- Это данность… и ее надо разрулить, то есть развезти и разбросать… По полям…
- Удобрения? – хором спросили мы, нащупав нить логики.
- Кому удобрение, а кому и дерьмо… и геморрой… Мы у соседей купили несколько тон этого дерьма. Удобрения по-вашему. Их водила, что привез удобрение, был пьяный, как Сократ перед смертью, и вывалил это хозяйство посреди площади. Точно у магазина, в самом центре, будто это не смрадный навоз, а ароматные фиалки! Теперь эта куча лежит и воняет. Народ злится и грозится разрушить сельсовет, как Бастилию. А надо, вместо того, чтоб вонять им на площади, - разбросать его по нашим полям. Ведь, это хоть и дерьмо для меня, но для полей, это, как вы верно подметили, – удобрение.
То что мы могли своими силами уже поблизости раскидали на тачках, но вот осталось два прицепа. Надо тащить их трактором в Пулково и раскидать остатки там на полях.
- Ясно – ехидно квакнул водитель Володя – и у тебя, конечно, нет трактора на ходу, угадал?
- Хрен тебе. Трактор есть, у меня тракториста нет. Подрался он на днях и сломал себе обе руки – в больнице теперь отдыхает, тоже мне Костя Цзю, хренов! Вот из-за него теперь и ломаю голову, что делать. Где тракториста найти. У меня-то людей: раз, два и обчелся. Так тут еще такая детерминистская связь: не разбросаем дерьмо – нельзя пахать. Нельзя пахать – нельзя сеять озимые, ну и так далее. Одно за другое цепляется, да и погода поджимает, мать ее так! Вот он геморрой, так геморрой!
- Так что, и нигде не сыскать-таки тракториста?
- Нет. Нигде-таки не сыскать. - Повторяя интонацию водителя, ввернул председатель - Все работают на своих полях. Я уж и деньги предлагал, они и согласны, да времени нет – не могут. Не получается, одним словом.
- А сколько вы предлагали им? – вдруг вмешался Лева.
- Пятерку. Представляешь, пятерку за такую пустяковую работу, и то человека не найти.
- Пятерку? – еще более заинтересованно повторил он. Промолчав минуту он выпалил - Так вот, Филя у нас тракторист – за пятерку, думаю, сгоняет!
- Какой Филя? – оживился Рудольфович.
- Да вот он, - Марк. – произнес Лео, тыкая в меня вилкой, пронзившей кусок жаренной домашней колбасы.
- Ты тракторист? – не скрывая радости и изумления вспыхнул Генрих.
- Нет, нет… я охранник, теперь еще и безработный – оправдываясь затараторил я.
- Да ладно тебе, Филя, ты ж в армии в танковых служил, а трактор – тот же демилитаризированный танк.
- И что с того. Это было в прошлой жизни, да и потом ты что думаешь, я там танком управлял? Мы корячились в ангарах: таскали всякие тяжеленые валы, гусеницы, шкивы и другую дребедень из одного угла в другой, чистили, разбирали, собирали, а еще бегали, отжимались и голодали… Думаю, это вряд ли сойдет за стаж тракториста.
- Да ладно, - не мог угомониться Лео – помнишь в Керчи, у твоих родственников, лет десять назад, мы нажрались и на их тракторе за водкой ездили – ты ж за рулем был, я ж это помню!
- Ну-то нажратые были…
- А сейчас что, трезвые?... Кстати, у него даже права есть тракториста-моториста – довольно хихикнул Лева.
- Да ладно… - обрадованно вставил председатель.
- Да это фигня… - отбивался я.
- Какая еще фигня. – Продолжил мой школьный друг. – История и правда тупая, но факт есть факт. Он тогда старую машину получил по наследству. А прав у него не было. Был у нас знаковый мент, обещал помочь с этим вопросом, за вознаграждение. Ну что-то там они напутали, а может и специально решили приколоться, выдали ему удостоверение тракториста-моториста. Мент потом извинялся, обещал все исправить и поменять его на автомобильные права, но его посадили, не успел. Так что Филя теперь «тракторист в законе». – заржал писатель.
- Слушай, а что если серьезно – начал Гера – я заплачу нормально, и ехать-то тут чего – фигня. Работы на минуту.
- Да ерунду вы говорите! Да и пьяный я.
- А что пьяный, это здесь ерунда, почти норма. Это вам не столицы. Потом, ты и Дмитрича знаешь и Бориса, а под ними вся волость, да и район тоже. К тому же дело нужное – государственное, не для себя стараешься. Не ссы, мы прикроем. Решим все вопросы с ментами, если что. Они же здесь свои, так что все будет, как надо…
Одним словом уговаривали они меня долго. И чем больше мы сидели за столом, тем убедительнее были доводы и идея смотаться из Первого Мая в Пулково уже не казалась такой идиотской затеей. Особенно, что пять тысяч сулили. В итоге, я сдался.
- Смотри, - начал председатель – знаешь, где Пулково?
- А то!
- Отлично! Как въедешь – прямо пойдет асфальт, а направо – грунтовка. Туда… в поля. Ты на нее. Дорога херовая, но ты ж на тракторе, главное не гони, помни, что не дрова везешь, а дерьмо! Не растряси! Да и потом за кормой у тебя два прицепа будет. Проедешь с полкилометра и развилка будет – налево поле соседнего колхоза, а направо – еще наше. Не перепутай! Ты свернешь направо. Еще метров через триста сарай будет. Я сейчас позвоню своему технику, он будет тебя там ждать. Витя его зовут. Он там все организует – куда дерьмо пристроить. Ну, а ты говно сдашь ему и сюда возвращайся, мы тут тебя подождем, у меня.
- Слушай, Гера, а не поздно ли? Уже скоро ночь будет. – Вдруг озарило меня.
- Ты что! Какое поздно! Фильмы про целину смотрел? Раньше и в ночь крестьяне за урожай боролись. Ты главное привези – остальное не твои заботы я все организую прямо сейчас. Позвоню и организую.
Так все и завертелось…
Одного я тогда не знал. Мне, как петербуржцу, жителю культурной столицы мира, было даже невдомек, что Пулково – это не только международный и внутренний аэропорт, так сказать, воздушные ворота города на Неве, но и маленькая деревушка в Кингисеппском районе, не далеко от Первого Мая. Пьяный был… что попишешь…
Вот, - еще одно подтверждение, что пьянство – это зло! Будь я трезвый, я хоть бы уточнил куда именно везти: в Пулково1, или Пулково2 – международный, или внутренний терминал нужен? А пьяному же мне этот вопрос показался бестактным. Спрошу его – и покажусь лохом полным, все ржать начнут. Скажут, мол ты что с луны свалился? «Тоже мне петербуржец! Кто ж дерьмо повезет в международный, конечно во внутренний»… - Ну, или наоборот…
Так я и поехал. А уже поздно было, темно. Машин на трассе, слава богу было не много. Я еще все думал, помню, как же это они меня ждать будут? Ведь пока туда-сюда смотаюсь уже и светать начнет. Вот же суки! Бухать всю ночь собираются! И хрен с ними! Здоровее буду, еще и пять штук заработаю! Фиг потом с Левой поделюсь, это все он, гад, заварил кашу, все это устроил!
С такими мыслями я медленно, но уверенно (как фашист к Москве) двигался на тракторе с двумя прицепами навоза к Питеру, обдуваемый прохладным ночным воздухом автострады. И, как назло, ни одного мента, ни одного гаишника! Это всегда так, когда они нужны - их нет! Попадись они – остановили бы. Ну скандал был бы, ну прав лишили бы (хотя их тоже у меня не было), ну штраф бы заплатил (пусть даже большой), зато хоть дело бы уголовное не завели… в террористы бы не записали!
Тогда же я дурак этого не понимал и думал: «Вот же пруха! Бухой качу и ни мента на пути! Видимо, и правда, Генрих Рудольфович подстраховал, позвонил куда надо – золотой мужик, человек-слово!»
Я даже не представлял, что тем временем события развиваются стремительно. Жуткий тайфун набирал силу и нес беды в мое самое ближайшее будущее, казавшееся мне тогда таким безоблачным. Грозовые тучи высокой политики сгущались над моей головой.
Однако, даже самый мощный тайфун должен где-то зародиться в виде первого легкого ветерка-бриза и, пройдя необратимые трансформации, перерасти в смертельно опасный циклон, сметающий все на своем пути. Как рассказал мне по секрету следак-ФСБшник, допрашивавший меня впоследствии, началось все примерно так:
* * *
Наш президент… Нет, не президент какого-нибудь фонда, или фирмы, и даже не президент могучей корпорации, а САМ – ОН – президент всея Руси возвращался на персональном самолете с далекого острова Бали, где проходила какая-то важная встреча, таких же простых президентов вся-других-русей…
Возвращался он в прескверном расположении духа: наговорили ему всякой нелепости аналогичные ему, но завистливые коллеги. Что, мол, авторитарно-консервативен он, демократически недальновиден и пагубно экономически «коллапсен» для мировой цивилизации. Конечно, кому будет приятно такое услышать, хоть ты и вылитый ангел. Подчиненные то сразу бросились защищать суверенное право суверена на суверенную демократию. Чиновники громкими внешнеполитическими нотами покрывали враждебный Запад «кузькиными матерями», стуча по всевозможным трибунам, абструктивными мужскими и женскими башмаками ручной работы от «Барретта», «Жанмарко Лоренци» и «Амадео Тестони» всех размеров. Мир вздрогнул и притих, но осадок, как говорится, остался…
Одним словом, настроение у САМОГО, было не очень, когда летел он, сидя в мягчайшем диване, на высоте десяти тысяч метров над уровнем жизни из солнечного Бали в промозглый Питер и созерцал в иллюминатор застывший вековой покой родных болот, раскинувшихся под ним с одной стороны горизонта, до самой, до противоположной.
И надо же случится такой роковой гадости, что в эту эмоционально-накаленную, как токката Баха, минуту попался ему на глаза один документ. Так, даже не документ, а ерунда полная. Бумаженка. Записулька какая-то.
Кстати, может и не случайно она попалась ему на глаза именно в этот напряженный момент, может даже и совершенно специально, почти что умышленно – ведь недругов везде полно – даже в воздухе, в десяти километрах над грешной землей…
Работал, значит, сантехником в администрации питерского градоначальника некто Бойко Евгений – пьяница и неудачник, даже не менеджер сетевого маркетинга, - просто сантехник. Чинил он себе канализацию и водопровод в подвалах городской вертикали власти и пил по-тихому. Когда напивался, корил судьбу, общественный строй, зажравшихся попов и промозглую погоду, ушатом выливая свое недоумение от реальности на собственную жену. «Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» - Аминь…
В семье же Бойко, индивидуализирующие именно их социальную ячейку, проблемы были такие: не было у них ни денег на нормальную квартиру, ни поездок в Тайланд, и даже машины не было (ведь сломанную «семерку» машиной называла лишь налоговая, выставляя им ежегодный транспортный налог), но главное было не это. Главным фактором «несчастности» их семьи, отделявшей их от «несчастливости» прочих, - незримым укором всей семье и каждому ее участнику в отдельности, так сказать, был тот факт, что Бойко не получалось завести детей. И это не смотря на долгий супружеский стаж и неоднократность попыток. Грустно это, то есть очень печально, что не говори.
Это обстоятельство было той горючей нефтью - причиной для бесконечного пожара, раздуваемого ветрами взаимных уколов свекрови и тещи с разных берегов супружеского океана.
Ввод наших войск в суверенные государства, митинги против коррупции властей, эпатажные выступления суфражисток в храме, и даже тихое пьянство Евгения – все это было лишь наносным, лишь предлогом для очередного скандала, вскрывавшего истинную суть назревшего нарыва на семейном благополучии. Ярко вспыхнув предлогом, пламя ссоры переходило в затяжное горение основной семейной проблемы, которая, в конечном итоге, сводилась к извечному: «кто виноват и что делать»?
Чего только они не предпринимали: ходили и к бабкам-гадалкам, и к врачам, и к тибетским знахарям и все без толку. Занесло их даже в «Центр планирования семьи», - черт бы их побрал…
Ходили они туда долго и упорно, сдавали анализы. Делали они это и вместе и порознь. Ждали, получали заключения, огорчались и ждали снова… И вдруг… О, чудо! Есть! Свершилось! Радости сперва не было конца – даже теща со свекровью, точно пакт о перемирии заключили.
Но все равно, что-то было не спокойно на душе у Евгения, словно гложет их союз тайная язва. Гнет неясных предчувствий давил его тягостными мыслями ниже самого глубокого подвала, ниже самого последнего коллектора в здании городской администрации.
Да и жена его как-то изменилась, занервничала будто. Сперва-то он думал от радости, а присмотрелся, - нет что-то иное тревожит ее. На глаза старается ему не попадаться, из дома уходит рано и возвращается лишь под вечер, причем и по выходным. Плачет в ванной втихаря – когнитивный диссонанс сплошной в ее душе разворачивался – верхи не могут, а низы не хотят…
Ну и прорвало дамбу в один не очень-то и прекрасный день. Разговорились по душам, достигли обоюдного катарсиса и выдала она, что ребенок-то не от него! Виновата мол, не устояла – грешна! Жить во вранье больше не может, счастье на несчастье не построишь! «Прости, если сможешь, а не сможешь, - ищите меня в Неве…» Прям, Островский, если бы не было это так грустно…
Хотел Женя убить ее сперва, но не смог – любил. Хотел сам убиться – страшно. И как вот жить, как вот теперь счастье строить – пес его знает. И запил он так сильно, что от сотворения Руси, никто здесь так не пил.
И многое чего безрассудного сотворил он за шесть библейских дней своей пьянки, а на седьмой день сотворил Бойко письмо. Письмо президенту.
Написал он все, от чистого сердца: как воруют чиновники над его головой в высоких кабинетах администрации, и как гадят они в дорогущие итальянские унитазы, каждый по цене равный его годовому заработку, в то время, как простые сантехники внизу голодают и никакого Тайланда в глаза не видели и даже на карте его найти не могут, ведь нет времени и сил открыть атлас, так как с утра и до ночи работают они на коррупционеров проклятых и ненасытных! Написал он, и как трубы у него в подвале едва держат поток нечистот из золоченых сортиров вельмож. И бухнут, и подтекают и норовят прорваться прохудившиеся прокладки и фитинги великого народного терпения. И вылиться рвется труб содержимое смутою прямо на площади родного города. И снесет тогда яростная волна не только зажравшихся чинуш, но и весь средний и мелкий бизнес, всю межнациональную толерантность и гендерную терпимость.
Даже про баб ничтожных и похотливых вписал он в письмо своем, что сучки они продажные и твари последние, ведь с их подлых измен и начинается великое горе России, ибо «бессмыслен и беспощаден мужик русский во гневе и не обуздан он в желаниях своих публичного мщения»…
Писал он от души, не стесняясь в выражениях, смакуя собственным горем и безудержным гневом. Словно в безумстве упоения перед собственной смертью, орал он: «Врешь, не возьмешь!», нависавшему над ним гигантскому валу проклятой судьбы. Штормовой, океанской волне, готовой разбить в щепки его тонущей корабль и унести на дно его рвущуюся в клочья душу. Писал он правду: все, как чувствовал, все, как есть. Все, о чем наболело и было уже совсем не важно. Ибо, не боялся он в тот момент ни бога, ни черта, ни тем более САМОГО ЕГО…
Так уж, видать, было предначертано древними олимпийскими богами, разжегшими огонь сочинской олимпиады, что пройдя через десятки рук сторонников и недругов ЕГО САМОГО, попала эта бумажка на глаза адресополучателя. Попала в самый неподходящий для этого момент: на высоте десяти километров от земли, когда толи от нехватки кислорода, а может и от унылых пейзажей родных болот, где, далеко внизу, под его могучим каблуком, копошатся крохотные, незаметные людишки, так тошно сделалось на душе гаранта мира, что не выдержал он и рявкнул, прочитавши письмо Бойко, приближенным: «Набрать мне этого, немедленно! Сейчас он получит за все!»
- Автора? – испуганным голосом спросили приближенные.
- Сами вы… авторы! Губернатора! Мигом!
Тем временем, губернатор с транспортом и охраной, как и положено, поджидал дорогого шефа в аэропорту «Пулково», в ВИП-зале.
Ни сном, ни духом он был о сгущавшихся тучах и молниях, готовых сорваться с ночного неба, с самых что не на есть, десяти тысяч метров. Благоденствующий аромат отменного, свежезаваренного капучино нарушил телефонный звонок. Он знал, что ОН мог позвонить, поинтересоваться: все ли готово к его встрече, или мало ли что еще, но неосознанное, шестое чувство ёкнув подсказало, что не к добру была эта телефонная трель, ох не к добру! Напрягшись, он сделал волевой жест и начальник охраны передал ему аппарат.
- Здравствуйте, Вальдемар Вальдемарович, слушаю Вас внимательно – тревожно отпустил он в пустоту верхних сфер.
- Здравствуйте, Виктор Сергеевич. – Отозвалось с небес сухой сдержанностью песчаной бури. – Не побеспокоил?
- Что вы, что вы! Как же, я не занят, то есть я жду Вас, встречаю в аэропорту, Вальдемар Вальдемарович.
- Как там внизу погода, бури нет в вверенном вам городе федерального значения? Мне ж тут сверху не видно, ну а вы глаза и уши мои, не так ли? – отрывисто отчеканил голос.
- Абсолютно верно, Вальдемар Вальдемарович. Все тихо, не облачка, красивый закат был над городом.
- Значит, красивый закат, Виктор Сергеевич… Над городом….
- Да – чуя неладное опытным носом потомственного чиновника, соглашаясь протянул он.
- Вот и мне отсюда был виден ваш закат… ваш закат, над моим городом. Отчетливо так виден, в мелочах…
Повисла пауза. «Что ж все это значит?» - мелькнуло в губернаторской голове. «Ваш закат» - звучало явно двусмысленно.
- Что-то произошло, Вальдемар Вальдемарович? – набравшись храбрости, тихо спросил он.
- Да, произошло. Ошибся я когда назначил вас на эту должность. Но я демократичный правитель и признаю свои ошибки. Сам назначил, сам и сниму.
- За что? – холодея выдал губернатор.
- Что там у вас творится?! До чего вы довели город?! У вас там люди голодают и готовы на улицу выйти! Вам что, столичных митингов не хватило? Я гарант конституции, я последняя надежда россиян! Мне люди пишут, жалуются на вас! Конечно, а кому им еще писать, как не мне?! Народ же любит меня, а вот мои подчиненные и мух не ловят. У них до государственных дел руки не доходят! Для чего вы на своем месте? Для того, чтоб я не получал таких писем, криков о помощи! Вы должны сами все улаживать на местах!
- Но… простите…
- Какие еще «но»? У меня голова занята стратегическими, глобальными проблемами, а мне тут про дерьмо в трубах пишут! И кто…. Мой собственный народ! Мой народ, который избрал меня уже в который раз на этот пост и доверил свои чаяния! Мой народ доверяет мне и просит о помощи в своих письмах, но я же не могу разорваться на части и помочь каждому... Коньяк без льда я просил…
- Что простите?...
- Это я не вам… так вот… А губернатор, значит, и слыхом не слышал о народных проблемах. Что мне делать, как вы думаете, Виктор Сергеевич, с таким губернатором, что не может уберечь своего президента от народных проблем и труб с дерьмом?
- Я, простите, не совсем понимаю…. Не в курсе… Кто вам пишет? Про какое, простите дерьмо в трубах?
- Ах, про какое дерьмо в трубах?! Да про то самое, что вы сейчас пойдете убирать! Вы что ж думаете, что в России дерьма мало? Убирать нечего? Уж для вас-то я найду его, с горкой! Вы, вижу, Виктор Сергеевич, совсем не ориентируетесь в геополитике, заработались в кабинетной тиши, устали. Но ничего – я все исправлю. Сейчас же распоряжусь, чтоб вам подыскали подходящую работу, поближе к народу и чтоб дерьма вам хватило до самой пенсии. А прилечу и проверю, как вы справляетесь. Все хорошего, Виктор Сергеевич. Супруге привет.
- И вам… То есть… Простите, я не понял…
Трубку уже повесили и последние фразы не отправились на небеса, оставшись навек погребенными в дорогих материалах отделки ВИП-зала.
Губернатор потянул за галстук, ослабив ворот и плюхнулся в мягкую купель кожаного дивана.
- Что случилось, Виктор Сергеевич? – робко поинтересовался кто-то из окружения.
- Инфаркт… похоже это инфаркт…
- У президента? – с ужасом произнес кто-то.
- Думайте, что говорите – рявкнул губернатор – хуже… у меня… сейчас случится… Какие еще письма, кто пишет, что за дерьмо!?
«Точно, это инфаркт, или еще хуже – отставка» - подумал он. «Сейчас же распоряжусь, чтоб вам подыскали подходящую работу… чтоб дерьма хватило… прилечу и проверю…» - стучались слова с неба предынфарктными симптомами в висках градоначальника.
- Мне надо выйти пройтись – кинул он в пустоту.
- Вы куда, Виктор Сергеевич? Как же самолет?
- Мне нужен воздух.
- Может врача позвать?
- Нет, мне нужен воздух и я не хочу сейчас никого видеть… Я пойду на улицу, туда вон в поле пройдусь – он кивнул головой в сторону видневшегося в окне поля, окаймленного тощим осинником, едва различимым в темноте. Где то за ним петляли секции высокого забора, затянутого сеткой, ограждавшего взлетно-посадочную полосу аэропорта.
- Но там же темно и грязно – настаивал кто-то – там оцепление, как же это возможно?
- Предупредите оцепление, чтоб меня не пристрелили, а если и пристрелят…- он безразлично махнул рукой - а что грязно, это даже и хорошо.
- Может я с вами пойду, Виктор Сергеевич – мухой жужжал кто-то над самым ухом.
- Я кажется сказал - один! Или вы тоже голос народа не слышите?
Кто-то мигом замолчал и отошел…
Губернатор сняв галстук и расстегнув ворот вышел через служебный выход зала для высоких делегаций. Холодный воздух приятно расправил легкие с глубоким вдохом, заполняя грудь осенней промозглой свежестью. Вдалеке виднелись несколько «Уралов» с ОМОНом, пригнанных для оцепления и охраны. В полумраке они казались детскими машинками на огромных колесах. Сердце губернатора и правда колотилось, отдаваясь тянущей болью в локте левой руки.
«К черту, эту работу! К черту этого самодура! Совсем уже людей ни в грош не ставит… Горбатишься тут, подчищая за ним, – а он «дерьма» мне желает… и «проверит еще», как же так можно с людьми!»
Вспоминая разразившийся бурей разговор и мысленно продолжая его, губернатор сошел с асфальта и пошел по гравию. Перепрыгнув через небольшую канаву, он зашагал дальше, вперед не оглядываясь, по самому, что ни на есть, русскому, сырому и осеннему полю. Полюшко-поле… Ноги приятно утопали в жиже, слегка скользкой, но мягкой.
«Сейчас промокнут, подумал он, а я за них две тысячи евро отдал… плевать…» - емким эхом кукушки откуковались где-то очень далеко вялые, бесформенные мысли. Он шел все дальше в темноту ночи широкого русского поля, повидавшего на своем веку столько людских бед и трагедий, что умри сейчас губернатор, и впрямь сраженный инфарктом, упади он загорелым в солярии и омоложенным процедурами лицом в сырую грязь, ни один бы листок не упал с исхудалых осин, ни единый порыв ветра не нарушил бы низкий туман, стелившийся над глинистой жижей, ни одна травинка бы не склонилась в память о заблудшей душе. «Плевать, я и не такое повидало…» - всегда могло спокойно ответить русское поле, любому, ушедшему в ночь…
Я подъезжал к Пулково в приподнятом настроении. К концу пути я уже окончательно освоился и был «на ты» с трактором. Оба прицепа за спиной перестали мотаться и плавно катились послушные моей переменчивой воле. Менты по пути не попались и, хоть я и начинал трезветь, но приятное чувство свободы и дальних странствий дурманили не хуже вина.
Настроение подпортило то, что очутившись в Пулково я не нашел никакого поворота направо на грунтовку, зато налево и впрямь отходила утопавшая в грязи неезженая тропа. Так как телефона у меня не было, но в логике мне не отказать, я решил, что «право», или «лево» - очень относительная штука и зависит с какой стороны дороги ехать. Видимо, Рудольфович ориентировался, как бы со стороны города, когда объяснял мне маршрут. Я подумал: «В конце-то концов, ну поеду не туда, увижу кого и спрошу: «Где тут колхозное поле колхоза?…» Черт… какого колхоза? Он же как-то называется, а как я и не спросил, или он не сказал… Как же я найду? О! Помню! Там должен меня ждать мужик какой-то от Геры этого. Толи его ветеринар, толи… точно техник! Значит, где увижу мужика на поле, туда мне и надо… Как же его зовут, мужика-то… Блин, тоже забыл. Коля? – нет. Валера? – нет. Витя?... Вот! Витя очень даже похоже. Дурак я, надо было телефон у Левы попросить – позвонил бы сейчас и все уточнил. Вот пятерку заработаю на этом дерьме, и куплю себе какой-нибудь дешевенький…»
Трактор углублялся в ночную мглу. Поля вокруг были затянуты туманом и напоминало это чем-то кадры фильма «Собака Баскервилей». Там, где доктор Ватсон едет на своей таратайке вдоль Гримпенской трясины. «… Ну почему обязательно самый дешевый телефон, можно и подороже – сенсорный. На нем и в интернет удобнее выходить. Все равно даже, если подороже куплю, - на обмывку останется. Леву тоже позову. Хоть это он меня в блудняк впутал с этим навозом, но я все таки заработал же, - и ему за это тоже спасибо».
Дорога постепенно сама собой сходила на нет и скоро, как-то совершенно незаметно, трактор вышел в чистое поле. От ухабов и кочек мой караван начало сильно трясти, отчего навоз вонючими комьями стал валиться из под брезента.
«Мать твою! Еще этого не хватало! Где ж этот гад? Может он свалил и недождался меня? Вот тогда будет просто супер! «Крестьяне и ночью работают!» Где ж твои крестьяне, Генрих Рудольфович?... Сука, не дождался ведь точно! Спит это Витя – гад – дома, а я тут круги по полям нарезаю – так вот и получаются загадочные знаки на кукурузных полях. Таких же идиотов, как я, просят отвезти дерьмо коровье, а потом бросают в чистом поле, вот они и кружатся на месте… Да пошли вы! Не встречу сейчас вашего Витю и поеду назад, или вообще брошу ваш танк Т-34 на разграбление местным мародерам, а сам спать, домой на маршрутке рвану! Не, ну правда же гад!... Где его носит… Витя-Фигитя-Херитя… техник-ветеринар чертов!
О, блин! Это не он ли?...»
Вдали, сквозь смертно-бледное покрывало тумана по полю двигался силуэт. «Однозначно, - это человек» - решил я: «либо призрак, что скорее для этого часа и этого места…» Силуэт медленно приближался. В его плавных, тягучих движениях, в наклоненной на бок голове читалась тоска безрадостной сельской жизни…
- Эй – крикнул я.
Силуэт тотчас остановился и выпрямился, словно настороженный заяц всматриваясь в пугающую темноту.
- Эй, это ты? – повторил я и направил грозную машину прямо на незнакомца, выхватив его из тумана блеклым светом трясущихся фар.
- Кто это? – настороженно отозвался незнакомец. – Что вам надо?
- Это не мне надо, а тебе надо! – недобро выцедил я, подумав про себя: «Тоже мне, урод! Так дерзко отвечает! Зоолог-ветеринар какой-то, а гонора, как у губернатора». Но не желая обострять ситуацию с деревенскими жителями и, чувствуя свой статус городского гостя на чуждой мне нечерноземной действительности, вежливо поинтересовался:
- Вы Виктор?
Очень странная пауза повисла в сыром тумане. Было не понятно, толи незнакомец опешил от моего вопроса, толи он не помнил, как его зовут и судорожно искал в памяти ответ. Он долго стоял застывшим истуканом, потом резко пошел в мою сторону, приблизившись почти вплотную к трактору.
Мне показалось немного странно, что пастух, то есть техник, разгуливает ночью по поле в костюме и белой рубахе расстегнутой чуть не до пупа. Да и вместо классических резиновых сапог на его ногах было два комка сырой глины, скрывавшей, судя по всему, обычные модельные ботинки. И правда это было странно, но логика и тут пришла мне на помощь: «С дня рождения, наверное, сорвали. Отмечал бедолага чей-то праздник, гостей полная изба, водку все пьют, самогонку… Вон вырядился, как в оперу, а тут – бац – звонок от шефа: дуй, мол, на поле, Витя, в ночи и встречай на ветру, на холоде два прицепа дерьма! Словно и не отменяли крепостного права! И точно, крестьяне и ночью на службе»… Мои догадки подтверждало и тревожно - грустное лицо техника. «Точняк, из-за стола сорвали! Вот же гад, председатель!»
Проникнувшись состраданьем к подневольному крестьянину, я еще смягчил тон и повторил:
- Извините, вы же Виктор?
- Ну, Виктор. А вы кто?
- Это долго объяснять кто я, и это не имеет никакого значения… Скажем так, я из правоохранительных структур… - (я решил набить себе цену, ведь охранник звучит почти, как вахтер, да и сразу куча ненужных вопросов возникнет) – Я дерьмо вам привез. Два прицепа. Принимайте…
- Что? – дрогнувшим голосом отозвался Виктор.
По его реакции и странной интонации мне показалось, что он не готов был услышать и принять новую для него реальность.
- Дерьмо я привез… для тебя Витя… - еще раз повторил я. – Ну, не буквально, дерьмо людское, но навоз. Он же, в сути своей, - тоже дерьмо…
Этот «техник» посмотрел на меня пытливо и, как то очень настороженно…
«Надо все с начала пройти. Вдруг, я ошибся» - решил я.
- Давайте еще раз. Вы Виктор, правильно?
- Допустим.
- Я от вашего шефа. Он вам звонил недавно? – последовал мой вопрос.
Надо было видеть реакцию незнакомца. Такого я не видел больше никогда за всю свою жизнь. Он побледнел так, что осенний туман над сырым полем, казался яркой радугой над Индийским океаном.
Человек стал медленно застегивать рубашку, скрывая от взора выступавший живот и волосатую грудь.
- Да, он звонил. – Тоном провинившегося школьника отозвался тот.
- Он вам что-нибудь говорил про дерьмо, приготовленное для вас? – неосознанно добил его я следующим вопросом.
Тот совсем сдался, обмяк как-то, прерывисто задышал и еле слышно выдавил:
- Да.
- Ну так в чем проблема? – Разгорячился я от бестолковости этого деревенщины. – Вот. Бери, работай… - мотнул я головой назад, указывая на два прицепа с весьма вонючем содержимым за своей спиной.
- Что мне с ним делать, простите как вас…?
- Меня зовут Марк, дружище, что делать не знаю. Спроси своего шефа. Он мне сказал лишь, чтоб я привез, а ты, вроде, должен это по полю раскидать.
- Все это?
- Нет! Лишь две трети! – вспылил я. – Что ты тупишь, конечно все! Такая ваша доля – работать и днем и ночью, так твой шеф сказал мне перед отъездом.
- Он так сказал?
- Нет, не он, а Обама!... Конечно, он так сказал, кто ж еще! Слушай, ты прости меня, Витя… Тебя видимо из теплого дома вытащили, из кресла уютного, пил там небось коньячок, или еще что и вот теперь ты здесь, в чистом поле, с двумя прицепами говна, - понимаю – не комильфо. Но это не мои дела, отцепляй скорее, а мне надо назад ехать. Давай, давай… расцепляй, что встал… Вон там дергай живее…
* * *
Меня приняли еще до того, как я выехал с этого сраного поля на асфальт. Грозные «Уралы» с включенными прожекторами перекрыли все отступы и невесть откуда появившиеся трехметровые ОМОновцы скрутили меня, как лозу в корзинке.
Виктор, все таки, молодец оказался! Мужик! Хоть и не техник, но прицепы ловко отцепил. В одном из них, под брезентом оказалась лопата и старое, гнутое ведро. К тому моменту, как по полю на помощь ему мчались бойцы службы безопасности, он успел уже снести и раскидать по жирной, черной земле с десяток вонючих ведер. Самое интересное, что он так проникся моей харизмой, что уверовал в мое послание селянам.
Он долго не выпускал из рук ведра, глупо хлопая глазами и повторяя: «Вы что с ума сошли? Это президент приказал!» Смысл слов, что это все недоразумение, до него доходил неспешно… Волнами, как грозный океанский прилив. Он медленно, но с облегчением, возвращение в другую реальность сладкого сна из наркотического угара жестокой действительности.
Чем больше он становился самим собой, тем сильнее просыпалась у него ярость и ненависть ко мне. Странно. Ведь, в сущности своей ошибки, я ж был для него, как мессия, открывший на миг другую жизнь. Почти, как Иисус Христос - спаситель, пытавшийся заставить слепца прозреть. Правда, Иисус плохо кончил, но и я теперь подсудимый. Еще и террорист.
Эту статью мне впаяли за покушение на государственные устои страны, с незаконным проникновением на охраняемую территорию. Бред конечно, но они где-то даже правы. Одно хорошо, дорогой Чарльз, я просидел в «Крестах» лишь месяц, потом меня отпустили на подписку – похлопотал Лева, через Борю и его связи. Правда пришлось отписать на какого-то типа кусок земли под Сестрорецком, доставшийся мне по наследству от матери – плата за оказанную услугу.
Зато, я пока в собственной квартире, на Петрограде, пью привезенную Левой самогонку, смотрю «Большой Лебовский» и пишу вам письмо, уважаемый господин Буковский, дорогой Чарльз. Кто знает, буду ли я вот также спокойно наслаждаться жизнь через неделю? – Никто! Послезавтра суд – приговор… Грозит мне, теоретически столько, что, если бы я тогда просто переехал трактором этого Витька, больше бы не дали все равно, а здесь есть о чем подумать…
Такие у нас, Чарльз, законы! Человеческая жизнь здесь не стоит ни гроша: «Бабы новых нарожают» – извечный российский девиз, достойный гербовой ленты страны. Очень почему-то надеюсь, что там за океаном, у вас все не так. Не страна правит людьми, а наоборот. Лева вот говорит, что я дурак и все везде одинаково, но я ему не верю. Нет, точнее не хочу просто в это верить, иначе и жить незачем.
Чтоб не свихнуться от этих мыслей и событий и приходится жить в другом мире – мире собственных грез, пусть даже и алкоголических, но искренних и честных. Ну, что мне вам это объяснять, в этих вопросах вы – мэтр!
Так я и буду жить последние дни до суда – ничего не делая, созерцая меняющиеся перед глазами картинки. Буду, как ваш «чувак» - Лебовский: «не брать в голову за весь мир»! Буду наслаждаться каждым отведенным мне днем и тихо бухать за любовь и крохотный кусочек собственной свободы, называемый счастьем. Буду до конца частью нашей уютной и родной компании: Я, Лео и вы – Чарльз Буковский – гениальный автор «Большого Лебовского»! Пусть так и идет жизнь, до последнего вздоха…
Простите за напыщенный слог – напился, но был искренен. «Зачем же я все это написал»? – спросите вы. Да, ведь Лео и так все знает, а после него вы самый близкий мне человек – тоже должны знать, с кем все это время пили. Вы ж все это время третьим присутствовали за нашим столом. К тому же, может вам и пригодится как-то моя история для очередной работы. Вон сколько я страниц уже отстрочил…
Ладно, пора прощаться. Послезавтра суд, да и самогон Левин уже к концу подходит, надо как-то еще день продержаться… Сейчас гляну в интернете ваш адрес, отправлю письмо и спать…
С глубоким уважением,
Марк Лебовский.
P.S. Твою-то мать! Полез в интернет, а тут такое! Что ж за день-то! Что за дерьмо творится в мире!
Прочел только что: оказывается, не вы написали книгу о «чуваке» Лебовском, и это не ваш персонаж говорил с нами все это время с экрана, а кто-то другой мужика…
Мало мне этого, так еще и похлеще новость вычитал: выходит, что вы уже порядочно, как умерли, Чарльз…
Твою-то мать! И что ж мне теперь делать-то? Куда все это теперь?
Да, ладно, пофиг!
Может завтра и правда начнется война…
Kunnianniemi, Konnitsa
Февраль 2014