Монах

Фото из интернета
                Александру Федоровичу Янтра




Шел уже второй час ночи, когда дежурный врач, заведующий урологическим отделением НОКБ* Флягин Леонид Анатольевич, отложил историю болезни Александра Федоровича Янтра, которому планировал операцию, и, встав из-за стола, подошел к окну. Над Новгородом плыла жаркая июльская ночь. Желтый свет парковых фонарей выхватывал из темноты кроны пышно разросшихся деревьев и приземистые старинные постройки бывшего Успенского монастыря, на территории которого привольно разместился современный больничный комплекс**.

* Новгородская областная клиническая больница.
** В Новгородской четвертой летописи говорится, что в 1392 году «Юрьи Онфифорович постави церковь святыя Богородица Успенье на Колмове, и монастырь устрои». В 1783 году Екатерина II издала указ, по которому повелевалось «в Новгороде больницу, дома рабочий и смирительный построить в опустевшем монастыре Колмове». Еще до этого указом Петра Третьего по заграничному образцу в Колмове была создана больница для умалишенных.
   
– Вот и июль уже кончается, – глядя на еще бледные, после белых июньских ночей, звезды подумал Флягин, – надобно и об отпуске подумать…

В дверь постучали, и в ординаторскую вошла палатная медсестра Морская Лидия Анатольевна.

 – Леонид Анатольевич, у нас в двести четырнадцатой палате монах побывал, – почему-то шепотом сообщила она.

Морская была уже опытной, проработавшей в отделении около пятнадцати лет сестрой, повидавшей разное, но сейчас она выглядела откровенно испуганной.

– Успокойтесь Лидия Анатольевна, – досадливо поморщился Флягин, – чепуха какая!

Он, конечно, слышал недавно появившуюся невесть откуда мистическую историю о призраке древнего монаха, якобы появляющегося в больнице перед неминуемой смертью больного, но, как здравомыслящий человек, относился к этому как к очередной выдумке скучающих в серых больничных стенах людей, узнавших, что больница расположена на территории старинного монастыря.

– Кто вам про этого монаха рассказал?

– Больной Гурский Максим, помните? Вот он то и видел, как час назад монах вошел в палату, подошел к Савченко Ивану Фомичу и под его койкой протирал пол шваброй.

– Гурский? – вспоминая, наморщил лоб Флягин, – это тот, что с острой почечной коликой к нам поступил?

– Да, да, это он, – подтвердила Морская.

– Так вы же ему регулярно на ночь обезболивающее да снотворное колите. Вот ему и привиделось…

А, впрочем…, – Савченко это ведь тот дедок, которому вчера операцию сделали, и его пришлось оставлять в реанимации?

– И мы его только вечером в палату привезли, – согласно кивнула Морская.
 
– А как он сейчас себя чувствует?

– Стонет. Минут двадцать назад я ему обезболивающий вколола. Вот тогда-то мне Гурский и рассказал о монахе.

– Ну, что же. Пойдемте, посмотрим на всякий случай.

Через десять минут дежурный врач Флягин Леонид Анатольевич констатировал смерть больного Савченко Ивана Фомича 1930-го года рождения.

***               

Александр Федорович Янтра, семидесяти семилетний мужчина с седым ежиком волос на лобастой голове и синими глазами, глядящими на мир из-под кустистых бровей с детской восторженностью ожидания чуда, заканчивал предоперационную подготовку по удалению аденомы предстательной железы и камней из мочевого пузыря. Шел уже пятый день его пребывания в больнице. Он уже сдал все необходимые анализы, и сейчас направлялся в отделение функциональной диагностики для снятия ЭКГ. В паху ворочалась ставшая уже привычной тупая боль. Без особой надежды он зашел в туалет, мечтая избавиться от нее одной мощной струей. Увы! Как всегда в последнее время, боль коварно растеклась по низу живота и выдавливалась лишь жалкими порциями.

Беззлобно чертыхнувшись, Александр Федорович спустил воду и вышел на лестничную площадку. Поднявшись на третий этаж, он медленно пошел по плавно изгибающемуся коридору отделения функциональной диагностики, вчитываясь в таблички на кабинетах.

– Ага, вот и нужный ему кабинет: «Электрокардиография».

После снятия кардиограммы, Александр Федорович спустился на свой этаж и возле входа в урологическое отделение лицом к лицу столкнулся с Николаем Федоровичем Федоровым, соседом по двести двенадцатой палате, крепким кряжистым восьмидесятитрехлетним стариком, бывшим строителем. Несмотря на мучившую его, как и Янтра, аденому простаты и предстоящую операцию, Федоров не терял оптимизма и, вот уже три дня своего пребывания в больнице регулярно, по полтора – два часа, гулял по больничному парку, восхищаясь его красотой и попутно прикармливая голубей.

– О! Александр! – обрадовался он, увидев Янтра, – пошли, погуляем, голубей покормим…

Александр Федорович с удовольствием составил бы компанию своему тезке по отчеству. Возвращаться в выходящую окнами на юг пятиместную палату не хотелось. С утра и до позднего вечера  июльское солнце немилосердно демонстрировало свою мощь, и в палате было невыносимо жарко, но сегодня должен был выписываться, занимавший соседнюю койку Данилов Андрей Вадимович, с которым они неожиданно быстро подружились, и надо было успеть попрощаться и обменяться координатами.
 
Войдя в палату, Янтра увидел, что в ней непривычно пусто. Только на койке, оборудованной продольной штангой для больных с ограниченной подвижностью, лежал Юрий Иванович Дорофеев, бывший таксист, повредивший позвоночник в автомобильной аварии двадцать шесть лет назад и с тех пор не чувствующий нижней половины тела. Когда случилось это несчастье, ему было всего двадцать восемь лет. Несмотря на всю тяжесть своего положения, Юрий не терял бодрости духа, заполняя паузы между бесконечными медицинскими процедурами поисками информации и общением с многочисленными приятелями по интернетовской сети. Старший брат Леонид, многочисленные друзья и, конечно же, книги, телевизор и компьютер – вот что спасало его от невыносимой скуки. Его мужество и жажда жизни привлекала к нему не только родственников, но и посторонних людей, как-то незаметно становившихся его ближайшими друзьями и добровольными помощниками. В больнице отсутствие источников информации он компенсировал разговорами с соседями. Только когда ему становилось совсем плохо, он замолкал, предоставляя им передышку от его бесконечных вопросов, главным из которых был: «Почему русские люди так плохо живут?»

Оба Федоровича и Данилов пытались доказать ему, что при советской власти жилось не так уж и плохо, но он только саркастически спрашивал: – А что же тогда мы не могли сделать нормальный автомобиль или трактор? И почему все гонялись за импортными тряпками? Или: “В силу каких неведомых причин у финского или эстонского крестьянина на его участке царствовал порядок и достаток, а у русских беднота и разруха?”.

Эти вопросы очень раздражали оппонентов. Особенно горячился Данилов считавший, что все дело в предательстве партийной и советской элиты, не давшей народу возможности построить нормальный социализм…

– Ну, наконец-то хоть кто-то появился, – увидев Янтра, откровенно обрадовался Юрий. – Федорович, тебе Андрей на тумбочке записку оставил. За ним товарищ на машине приехал, и он уехал минут двадцать назад. Очень жалел, что не простился с тобой.

– А где Прокопьевич? – Александр Федорович кивнул на ближайшую к окну пустующую койку, стоявшую справа от двери параллельно Дорофеевской.

– Так его же на операцию увезли, – напомнил Юрий.

Сергей Прокопьевич Николаев, поступивший в отделение почти две недели назад с почти стандартным диагнозом доброкачественной аденомы предстательной железы, но с какими-то побочными осложнениями на почках, был всего на два года старше Янтры. В отличие от своих сотоварищей по палате, он на жизнь смотрел мрачно, тяжело переносил неизбежные боли и откровенно боялся операции.

Александр Федорович сел на свою койку, развернул сложенный вдвое стандартный лист и прочитал послание:

– Уважаемый Александр Федорович! К сожалению Вас не дождался. Думаю – созвонимся. Мой телефон: 8-921… Оставляю Вам свои вирши, как послесловие к нашему разговору о богатстве и счастье. Желаю скорого выздоровления. Звоните в любое время. С уважением, Андрей Вадимович.

Дальше шли стихи…

– Здравствуйте, господа! – задорный голосок палатной сестры Репиной, «сударушки Олюшки», как ее называл Данилов, прервал размышления Александра Федоровича над стихами товарища, – принимайте нового постояльца.

В палату, держась за поясницу, кряхтя и постанывая, вошел моложавый, лет пятидесяти, мужчина. Расстегнутая, не заправленная в брюки дорогая рубашка, открывала загорелую грудь и крест с распятым Христом на массивной золотой цепи.

 – Всем привет, – усаживаясь на указанную ему Ольгой койку возле окна, которую раньше занимал Данилов, выдохнул он с облегчением, – зовут меня Леонид Краев, по батюшке – Михайлович.

– Что, почечные колики? – сочувственно с пониманием спросил Янтра.

– Да камешки, мать их ити, решили погулять, – скривился в невеселой усмешке Леонид.

– Обезболивающие уже вкололи? – тут же поддержал завязывающийся разговор Дорофеев.

– Чего-то там кололи. Уж не знаю что, но уже полегче становиться. А то, с утра – только приехал на работу, так скрутило…Скорую пришлось вызывать.

– А где, если не секрет, работаете, – не упустил возможность получить новые сведения Дорофеев.

– Какой здесь секрет, у меня строительная фирма, строим все, что подвернется, да воруем все, что придется, – с веселой откровенностью сообщил Леонид. – Чем больше воруешь, тем богаче будешь! – окончательно сформулировал он свое жизненное кредо.

– Как же так, Леонид Михайлович! – не выдержал Александр Федорович, – вы же крест носите, а как же восьмая заповедь: «Не кради»?
             
– Да какая к чертям заповедь, если весь мир так устроен – не украдешь, не проживешь. А с волками жить – по-волчьи выть, – продолжал обосновывать поговорками свои принципы Леонид.

– Ну и как – ваш бизнес, успешен? – с искренним любопытством спросил Юрий.
 
– На хлеб с маслом хватает, да и на девочек, и коньячок с икоркой тоже, – не стал скрывать гордости за свою деловую хватку Леонид.

Вскоре в палату вернулся Николай Федорович и, узнав, что новый сосед строитель, тут же начал рассказывать о своей молодости, когда он в пятидесятые строил под Томском секретные атомные объекты, и под его руководством были не только солдаты, но и заключенные из множества лагерей, расположенных вдоль Оби.
 
Его рассказ мог длиться бесконечно. Федоров жил отдельно от своих детей, скучал и был рад оказаться в компании людей, которым можно было бы поведать о своей богатой на события жизни.

Янтра и Дорофеев обреченно приготовились выслушать эту историю в очередной раз, но к их счастью в палату заглянула буфетчица: – Обе-ед!– жизнерадостно сообщила она, выставляя на общий стол пластмассовые контейнеры с едой.

Раскрыв свой контейнер, Леонид подозрительно принюхался, попробовал ложку супа и брезгливо отодвинул еду.

– Ну, эту баланду я есть не буду…Пацанам позвоню, они мне нормальную хавку притаранят. Да и башлят*

* Хавка на блатном жаргоне означает еду. Притаранят – привезут, доставят. Башлята – деньги.

пусть закинут – пригодятся. Думаю в отдельную палату перебраться. Без обид. Вы мужики нормальные, да больно жарко здесь у вас.

Он достал мобильник и стал негромко отдавать распоряжения. Вдруг он резко повысил голос: – Ты таджикам скажи, чтобы не залупались. Выйду из больницы рассчитаюсь с ними по полной программе. А если будут возникать, хер чего получат вообще…

Он закончил разговор, и повисла пауза. Откуда-то из далека донесся колокольный звон. Размеренные вначале удары сменились веселым затейливым перезвоном.

– Что за звон? – удивился Леонид.

– Так это же звонят с колокольни церкви Успения Пресвятой Богородицы, – пояснил Александр Федорович, – она здесь рядом.

– А чего звонят?

– Ну, Леонид Михайлович, ведь сегодня праздник! День святых Петра и Павла.

– А, точно! Святые апостолы. Ближайшие ученики Иисуса Христа.

– Минуточку, – насторожился Янтра, – апостол Павел вовсе не ближайший, как вы изволили выразиться, ученик Христа.

– Как это? – удивился Леонид.

– А что, разве вы не знаете, что Павел был как раз гонителем христиан и звали его Савл? Это уже после смерти и воскрешения Иисуса, после личной встречи с ним, он уверовал в него, как сына Божьего, и начал свою проповедническую деятельность, и принял имя Павел, что значит «малый». Ведь он считал себя ниже всех остальных апостолов.

– Да? – смутился Леонид. Я библию не читаю и плохо знаю эти церковные истории.

– Подождите, – решил окончательно прояснить ситуацию Александр Федорович, – вы, вообще-то, крещенный?
 
– Родители говорят, что крестили.

– А меня сам Бог крестил, – вдруг ворвался в разговор Федоров. – Бабка моя рассказывала. На Пасху молилась она, а я, пацаненок четырехлетний, по избе бегал да и провалился в подпол, который она закрыть забыла. Но ничего не сломал, не повредил. Ага…Достала она меня оттуда и говорит: – Это тебя боженька окрестил… Вот так то! Но я себя считаю православным неверующим. Вот и все.

Некоторое время все молчали, пытаясь осмыслить новый термин «Православный неверующий».

– Ну, а вы Леонид Михайлович, – подал голос Дорофеев, – сами то верите вы в Бога, или нет?

– Верю. И крещусь, и «Отче наш» знаю. Так, что я – православный.
         
– А как же заповедь Христа: «Не можете служить Богу и мамоне», – продолжал гнуть свою линию Янтра.

– Что это еще за мамона такая? – не понял Леонид.

– Мамона это богатство, корысть, брюхо, наконец, – пояснил Александр Федорович.

– Опять двадцать пять! – с раздражением махнул рукой бизнесмен. –  Да поймите же, наконец, – по этим христианским утопиям никто не живет. Ну, может единицы. Монахи там какие-нибудь, или юродивые…

– А вот до вас на вашей койке располагался мой товарищ Андрей Вадимович. Он мне стихи оставил, как раз про богатство. Прочитать?

– Давай, Федорович, читай, – с энтузиазмом воспринял предложение Дорофеев, – очень интересно, что Вадимович там накропал.

– «Мое богатство», – торжественно начал Александр Федорович:

Я  с  детства  в  богатые  не  метил.
Бродил  по  свету, ныряя  в  омут  звезд,
Но часто шепчет мне веселый вольный ветер,
Что  я  богаче, чем  царь  лидийский – Крез!

Ведь  для  меня  все  золото  закатов
И  молний   серебро  ночной  грозы,
Алмазы  брызг  дождя  и  вечера – агаты,
Бриллиантов  горсти  утренней  росы.

Что  для  меня  поля, леса и  горы,
И  льдов  холодный  изумрудный  блеск,
Хрусталь  ручьев  и  синий  бархат  моря,
И  в  белых  жемчугах  уснувший  зимний  лес.

Что  мне  дано  купаться  в  лунном  свете,
Нырять с земли в  бездонный  омут  звезд…
Так  значит,  правду  шепчет  вольный  ветер,
И  я  богаче, чем  царь лидийский – Крез!               

Пока он читал, все внимательно слушали. Первым дал свою оценку Леонид:
– На золото закатов и алмазы, чего там – брызг или росы, хорошо смотреть из окон хорошего дома, после вкусного ужина, а, если живешь в хибаре – развалюхе, да на голодное брюхо, все эти красоты человеку до фени…

– Да уж, – поддержал его Юрий, – красоты красотами, а без хлеба насущного не прожить.

– Как вы не понимаете! – с досады хлопнул рукой по койке Янтра, – ведь это про состояние души. Про то, что считать главным в жизни: материальное или духовное. Вот как Вадимович коротко определяет счастье:

В чем счастье? В щедрой доброте,
В здоровье, в скромности желаний,
В любви, в природной красоте
И в приключеньях на пути познанья…

Подчеркиваю – в доброте и скромности желаний!.. А у нас в России сейчас насаждается психология потребления: Тащи и потребляй! Тьфу! Прости меня, Господи…

Спор прервал лязг каталки, на которой привезли с операции стонущего Сергея Прокопьевича. Сразу же вокруг него, подвязывая под койкой мочеприемник и устанавливая капельницы с лекарствами и промывочным фурацилином, засуетились сестры.

Посмотрев на это мельтешение и послушав стоны Николаева, Леонид встал и решительно направился к заведующему отделением.

Через полчаса он вернулся и с мрачным видом улегся на свою кровать.

– Ну, что? У Флягина были, хотели нас покинуть? – догадался о цели хлопот Леонида Янтра.

– Хрен с маслом, покинуть! – не скрыл досады оппонент евангельских истин, – У них здесь одноместных палат нет, а в двухместных только одно свободное место. Да и там какой-то нерусский чучмек уже нарисовался, а я их на дух не выношу.

– А как же ваши таджики? –  довольно ехидно поинтересовался Юрий, – те, с которыми вы после больницы хотите рассчитаться.

– Ну, те просто у меня работают. Мне выгодно с ними иметь дело. Нашим, во-первых, в три раза надо больше платить, а во-вторых, того и глядишь, что запьют и вся работа им по хе…у. Так что таджики, да молдаване разные пока нас выручают. А вот наши скоро совсем работать разучатся.

– Да вы же хотите, чтобы они за копейки работали, – хмыкнул Александр Федорович.
 
– Да, ладно, в жопу их всех, – махнул рукой Леонид.  Меня больше тревожит, что Флягин не хочет дробить мои камни ультразвуком. Говорит – не поможет, надо делать какую-то, – Леонид достал из кармана блокнотный лист и медленно прочитал: – «Перкунтальную нефролитотомию»*.

* Перкутанная нефролитотомия применяется для камней не подходящих для дистанционного дробления (включая цистиновые камни, камни более 2 см и коралловидные камни), нефроскоп вводится через кожу в собирательную систему почки, камень фрагментируется и удаляется через нефроскоп.

Незаметно наступил вечер, однако в палате было все также душно. Июльское солнце никак не хотело покидать небосклон, и его косые лучи все еще шарили по стенам.

Наконец-то ночь предъявила свои права, и начало смеркаться.

В палату с вечерними уколами зашла сменившая «сударушку» Ольгу, подрабатывающая дежурной сестрой студентка Настя. Она тоже была симпатичной и приветливой девушкой, и Леонид было  распустил хвост, но Настенька не грубо, но решительно пресекла его поползновения, дав понять, что у нее уже есть молодой человек, и отношения у них серьезные.

Вскоре все уснули, и в палате установилась тишина, нарушаемая лишь похрапыванием Николая Федоровича. Каждый час в палату заглядывала Настя, ставя Николаеву в капельницу полную бутылочку с фурацилином взамен использованной.

Глубокой ночью Леонид вдруг проснулся, словно от толчка. Несмотря на сгустившуюся за окном темноту, он, словно в каком-то светящемся ореоле, ясно увидел около койки Николаева фигуру в черном.

Леонид понял, что это санитарка, бормоча что-то себе под нос, протирает шваброй пол под койкой Сергея Прокоповича.

– Ты чего, мать, спать людям по ночам мешаешь, утром, что  ли, не могла убраться? – раздраженно пробурчал он.
 
Фигура выпрямилась и плавно переместилась к койке Леонида, и тут он вдруг понял, что это не санитарка, а самый настоящий монах в черной рясе и черной же скуфье*, на которой светился серебром крест. Из-под скуфьи на Леонида внимательно смотрели, словно подсвеченные изнутри неземным светом, полные мудрости и сострадания глаза.

– Да вот приходится, милок, замаливать и подтирать за людьми грехи их тяжкие, – прозвучал, казалось, прямо в мозгу тихий голос монаха, – к Богу негоже с грехами являться, а исповедоваться, да покаяться у вас времени  не хватает. Вот я меру сил своих и пытаюсь облегчить вашу участь. Такая уж на меня епитимья** наложена.
 
* Скуфья – мягкая складывающаяся шапочка, покрывающая голову до бровей, сшитая из четырёх лопастей так, что складки надетой скуфьи образуют над головой знаменье креста.
** Епитимья (греч.– наказание по законам). На языке церковных канонов означает добровольное исполнение исповедавшимся, по назначению духовника, тех или иных дел благочестия.

А тебе, болезный,  тоже бы не мешало о грехах своих подумать, да покаяться.
Волна ледяного ужаса прокатилась по Леониду, и он провалился в небытие…

Утром, когда он вырвался из тяжелого сна, ему рассказали, что Сергей Прокопович Николаев, несмотря на все усилия дежурного врача и реанимационной бригады, умер от сердечной недостаточности.

***

Благополучно перенеся операцию и выписавшись из больницы, Леонид Михайлович некоторое время удивлял родных и знакомых, своим поведением. Он начал было читать библию, забросил гулянки и хождения по девочкам, стал больше платить своим рабочим. Когда ему предлагали сомнительную сделку, или откровенное «кидалово»  клиентов, он решительно отказывался. В таких случаях перед его глазами возникал колмовский монах с его сострадающими, но такими страшными глазами…

Время шло, и постепенно образ монаха начал стираться с памяти. Повседневные заботы, торговля с чиновниками за откаты, и битвы с конкурентами за заказы, вернули Леонида в привычную колею его жизни. Как-то незаметно в душе созрело решение, что из этой страны надо сваливать. Хорошо бы в Испанию или Англию, но было понятно, что для этих стран денег ему не хватит. Да и для Греции, или Черногории тоже бабки нужны еще те!

Чтобы реализовать свою мечту Леонид пустился во все тяжкое. Всеми правдами и неправдами он выбил для своей фирмы подряд на строительство крупного торгового центра и, безбожно экономя на материалах и рабочих, начал форсированную стройку. Когда временами просыпалась и подавала свой робкий голос совесть, он глушил ее хорошим коньяком, давая себе обязательство, что это последнее его дело, а уж потом то он заживет праведной жизнью.

В один из майских дней, когда уже во всю буйствовало солнце и цвела сирень, он зашел на стройку, чтобы лично дать нахлобучку рабочим.

– Крепкое слово и ежу полезно, – искренне считал Леонид и вовсю материл своих, как он их называл, черномазых чучмеков.

Когда он поднялся на второй этаж и вступил на настил лесов, откуда можно было проконтролировать качество швов в оконных проемах, помост, по так и не установленным впоследствии причинам, обрушился, завалив его арматурой и досками…

Он не чувствовал ничего, когда его на скорой доставили в больницу, когда ему, в состоянии искусственной комы, совмещали и закрепляли металлическими штырями тазовые кости, когда везли на каталке в урологическое отделение.

Первое, что он увидел, когда очнулся, были внимательные глаза Леонида Анатольевича Флягина, которого он, как ни странно, сразу узнал.

– Ну, и славно, вот мы, батенька, и пришли в себя, – спокойный голос Флягина каким-то мистическим образом успокаивал боль, поселившуюся в низу живота, – скоро мы вас починим, и все будет хорошо.

Лежа под капельницей, Леонид огляделся и вздрогнул – он находился в той же двести двенадцатой палате, что и почти год назад. Мало того, он лежал возле окна на той же койке!

Глубокой ночью, несмотря на обезболивающие и снотворное, Леонид проснулся. Рядом с его кроватью, упершись на швабру, стоял монах и молча смотрел на него…

***

В преддверии Нового года, Александр Федорович Янтра, решив поздравить всех друзей и знакомых, листал свою записную книжку.
 
– Краев Леонид Михайлович, – наткнулся он на смутно знакомую фамилию. Через минуту мучительных попыток вспомнить кто же это, в голове что-то щелкнуло, и перед мысленным взором явственно всплыла двести двенадцатая палата и жаркие споры с Леонидом.

Набрав его номер мобильного телефона, он услышал равнодушный голос оператора: – Абонент не доступен…

Подумав,  Александр Федорович набрал номер домашнего телефона Леонида, который тот дал на всякий случай.
 
Женский голос на его просьбу позвать Леонида Михайловича к телефону, раздраженно посоветовал ехать на Валдай в Иверский монастырь: – Он теперь у нас монахом заделался, идиот несчастный.

Голос всхлипнул, и в трубке раздались гудки…

2012г