Глава восьмая

Эмбер Митчелл
 Вспоминая те дни, всплывают  слова отца. Я не помню, к чему он сказал
их, но они впечатались накрепко. Пожалуй, я следую его совету и теперь.
Как всегда. Отец, ты говорил правильные вещи, может в чем-то банальные. Я
старался хоть частично оправдать твои надежды. Зря старался? Не хочу знать
ответ, даже для себя лично. Так вот, отец сказал мне тогда:
 - Ты должен помнить три правила жизни, сынок,и никогда не нарушать их:
не врать, то есть быть честным со всеми и с самим собой, не предавать, даже
если предали тебя, и не терять достоинства в любых ситуациях,в том числе в
тех, которыми ты не владеешь. Вот эти три "не"-твои спутники, Греди.
А еще не забывай о той частичке крови, которая присутствует в тебе.
Я имею в виду наши с тобой итальянские корни. Наши предки сумели сделать в
этой великой стране многое, не упасть в грязь лицом. Америка дала нам кров
и хлеб, но Италия должна жить в сердце, не покидая его.
Следовал ли отец своим же постулатам? Пожалуй, да. Я верил словам, поступкам,
а больше всего его глазам. Той упрямой черточке в уголках глаз, что означала
для меня правду жизни. Часть этой жизни он посвятил мне.
 Отец считал себя гражданином двух стран. Ругал и хвалил Америку, но когда
говорил об Италии, то вокруг возникал особый мир, атмосфера, меняющая нас
до неузнаваемости. Рассказы отца об Италии... я любил слушать их. Может от
того, что он был прекрасным рассказчиком,а больше-от недостатка собственной
Италии в жизни. Детство отца прошло там. Наполненное особыми чувствами и
переживаниями. Мой дед имел собственный бизнес и единственного сына.
Не большая семья по итальянским меркам, но жившая в праведной бедности и
труде. Была какая-то школа, совсем плохенькая, для бедняков,а после
бесконечная работа в магазине деда. Еще ремень, если сын приносил оценку,
не удовлетворившую порывы деда, или трудился не столь усердно, как опять
же хотелось ему. Отец говорил, он прятался за мешки и ящики в кладовке,
пока дед носился с ремнем по дому, в поисках провинившегося сына. Молил
Бога о прощении и о том, чтобы деда отвлекло что-нибудь по пути. Тогда
отец выскальзывал на улицу и сбегал до следующей взбучки. Может в память
о дедовской тяжелой руке, отец не бил меня, по крайней мере до определенного
момента. А потом случился переезд в Америку, страну грез и мечты. Дед и
здесь сумел подняться. Бабушка во всем потакала мужу. У нее не было и мысли
как-то иначе обустроить быт и воспитание. Отец вырос и не захотел
продолжить семейное дело, а пошел служить, да так и остался в военных
структурах государства. Встретил мою маму...Дед, этот стоический человек,
не сумел пережить предательства сына, по его мнению. Мнение деда шло
в разрез с любыми проявлениями чужих жизней. Прервалась некая нить.
Она связывала отца, любившего вопреки всему деда, и самого окутанного
властью и упрямством деда, вычеркнувшего сына из своей судьбы. Сколько я
себя помню, отец пытался восстановить эту пресловутую нить, дед рвал ее
снова.
 Я не ощущал себя итальянцем. Не знал языка предков, не пытался втиснуть
сознание в рамки, которые казались мне чужими. Я вырос на Американской
земле, чем был вполне доволен.Вот камень, брошенный в меня дедом, мой
американский мозг и не менее американская физиономия. А ведь отец гордился
тем, что я не похож на деда, даже где-то на отца. Я знал, и был спокоен.
Во всех стычках национальностей я оставался Американцем, а отец не мог
перебороть в себе Итальянца.