…Катит паровозик жизни её, управляемый гражданкой Судьбой, по рельсам, Судьбою же и проложенным…
Чистенький у неё паровозик. Не залапанный, не изгаженный. Даже бока глянцевые практически не поцарапаны об ветки обломанные да столбы, случайно падающие. Ну, ежели немного совсем.
Ухоженный паровозик-то.
На каждом вагоне – надпись блестящая, о содержимом его рассказывающая.
Вот вагон «дети». Самый важный. Самый надежно охраняемый. На жесткой сцепке таскаемый.
Вот за ним вагон «муж».
«А не проще ли один вагончик иметь, с названием «семья», например» - СпрОсите. Нет, не проще. Потому как вагон «муж» изредка и самоотцепляться может. Особенность конструкции у него такая. Несовершенная, с точки зрения паровоза жизненного.
Ну, само собой разумеется, вагон «ума».
Вагон «фантазий».
Вагон «ошибок». Заметьте, с мульёном свободных мест.
Вагон «раздумий». Куда ж без него!
Еще всякие разные вагоны. Надписи на них мелькают, мелькают. Иногда сразу и не разберёшь, что там начертано. Внушительный такой состав. Почти товарняк.
Но – одна немаловажная деталь. Во всех вагонах – двери и окна надежно задраены, на манер иллюминаторов. Открываются только изнутри. По желанию собственницы-владелицы единоличной паровоза того.
В одном только двери – нараспашку. На глянцевом боку которого простая надпись «общение». Люди в двери открытые заходят-выходят, то по своей воле, то за шкирку туда хозяйкой «всунутые». Какие-то проезжают вместе с ней пару-тройку остановок, какие пробегают через весь вагон с глазами зажмуренными и выпрыгивают на ходу с другого-то конца… Всяко бывает. А кто-то и на чаёк остается. Основательно располагается. Бывает, что и бельё подать просит.
Выглянула раз она в окошко, в этом-то вагоне и находясь по случаю. Батюшки! Еле держась за поручни ненадежные, висит у нее на ступеньках мужичок. Неловко висит, ножищи евойные то и дело со ступенек соскальзывают.
Присмотрелась. Нет, «мужичком» она его зря обозвала. Мужик. Да что это она? МуЩЩина даже. СимпатиШный.
И, что самое интересное, начинает он с ней разговоры разговаривать. На подножке вися, да в окно заглядывая.
Она ему, естественно:
- Так заходи, мил человек! Хоть в тамбур, ежели дальше боишься. Гостем будешь. Что уж там, на ветру-то. Не ровён час, застудишь чего важное.
Нет, говорит, так ему сподручнее. И привычнее.
Вот это «привычнее» сначала и насторожило её немного. На пару секунд примерно. Да потом забылось как-то.
Долго висел муЩЩина-то. Не день-другой. Да и не месяц, вроде.
Общались. Через окошко. Некоторые слова его, правда, неразборчивыми долетали. Скорость же, ветер встречный, сами понимаете! Ну, она в вагон «фантазий» пулей сбегает и всё, что «недослышалось» - допридумывает.
Хорошо общались, в общем. Ни тебе пошлости, ни гадости, ни грубости она не слышала. Умные такие разговоры. СУрьёзные. Обо всех вещах, важных и не очень.
Смущало её, правда, немного такое вот его «висение» на подножке. Однажды попросила тихонечко:
- Ты пообещай мне, мил человек, что ежели свалиться решишь али свалить – ты уж предупреди заранее, чтоб тоненькие нервы мои, жизнью ослабленные, лишний раз не травмировать.
И он пообещал. Черкануть записочку на стенке тамбура, если её в тот момент у окошка не окажется.
В день один, прекрасно-распрекрасный, вдруг видит: мужчина её (да-да, она его уже «своим» называть стала. Не вслух, правда, чтоб не обрадовать его до смерти) ногу так нерешительно хоп, и на ступеньку вверх поднимается. Потом – еще на одну. Вот уже на площадку тамбура её, ногу свою, нерешительно ставит. И – в окно, робким полушёпотом:
- Чаю не нальёте, создание дивное, без пяти минут богиня на тверди земной?
Ой, она и обрадовалась (видимо, прилипло к ней чевой-то, когда она через вагон «глупости» пробегала)! Засуетилась:
- Так ты подымайся, подымайся, мил человек! Налью. Налью я тебе чаю. Ты какой любишь-то?
И, ответа не дождавшись, на кухню-то и упорхнула, пола не касаясь. Не зря ж её богиней называли, негоже богиням-то по полу ходить!
Травок всяких для вкуса и запаха в стакан высокий накидала, по пути похудеть успела, принарядилась, маникюр-педикюр всякий, причёсочку соорудила. Ну, теперь чисто – богиня!
Нет-нет, вы не подумайте чего, времени это совсем немного заняло. Да и время-то – понятие очень относительное. В летящем паровозе жизни.
В окошко глядь – нет муЩЩинки-то. Нету, и всё тут. Ни на ступеньках, ни в вагоне, ни на земле твёрдой (она же, для верности, из открытой-то двери выглянула, до горизонта пространство просмотрела). Нету. Испарился, ровно как приснился.
Она, правда, ладошки рупором сложила, покричала для порядку:
- Чего ты хоте-е-е-л---то, ми-и-ил че-е-ло-о-ве-е-к…
Но умом понимала, что не ответит ей никто. Даже, ежели б её слова до него долетели, ответ она вряд ли услышала бы. Ветер. Не в её пользу.
Встала она на сцепочке между вагонами «фантазий» и «раздумий» (никак решить не могла, в какой же ей надобно больше). Пригорюнилась. Сиди вот теперь. Мучайся.
Чего хотел? То ли просто «зайцем» до нужной ему станции прокатился, то ли испужался чего, то ли удуло его, сердешного, ветром злым…
Эх, а такие ведь разговоры вели! Нужные разговоры-то. Своевременные.
И обещание его опять-же... Записочку на стенке тамбура черкануть...
Хоть бы голубя почтового, что ли, запустил. Чтоб птичка та сомнения её склевала…
Мысль о том, что муЩЩинка мог своё обещание не сдержать (о намерении свалиться-то) была настолько остроугольной и неудобоваримой, что просто никак не влезала в головку её маленькую, формы правильной. И так она её, мысль эту, крутила, и эдак. Не-а, не помещается…
Чего хотел-то, мил человек?..
Взяла она швабру, в тамбур вагона «общения» потопала. Чтоб никто, вновь входящий, следа того, случайно оставленного, не заметил.
Глядь – а нету следа-то. Ни пылинки, ни соринки, ни отпечаточка малого.
Вроде, и хорошо это. Когда следов-то нету. Вроде, и хорошо.
Только отчего ж муторно-то так? А?
Мил человек, ответишь?..