Интерес мой не в том, чтоб вздыхать о былом тайком
или в городе брошенном, вспомнив твой взгляд, кивком
головы, до сих пор не знающей седины,
поприветствовать прошлое. Образ чужой жены –
или кем ты считаешь себя сейчас –
безразличен мне ныне, но общее есть у нас
ибо жизнь продолжается, коей начало мы
положили совместно задолго до той зимы,
что сковала холодом души во дни жары.
Треугольники пошлые яростней, чем топоры,
разрубили на части дотоле сплочённый круг,
и никто в нём не вскинулся и не поднял рук,
голосуя против решения глупых тех
узурпаторов права вдвоём всё решить за всех,
населявших тогда планету с названием «дом».
Лучше б кат с оттяжкою да по спине кнутом
иль из горна алую под ногти вогнать иглу,
чем собственноручно в красном святом углу,
где в крестьянских избах Богоматери лик
и семьи хранитель – робкий лампадный блик,
дар данайский, тебе поднесённый, приладить так,
чтоб чужое время над всеми над нами своим тик-так
приближало то, что случилось в конце концов.
Как троянцы Кассандру не слушали, паче жрецов,
и своими руками за крепкие стены вкатили коня,
так веками позже очаг наш рушили ты и я.
И пошло-поехало, тройкою пронеслось,
и у всех, в кругу смолчавших, оно стряслось –
то же самое: как возмездие, будто крест.
Только он единственно тихий ведёт протест,
в ком частицы крови: её, и твоей, и моей…
Помоги ему, Господи, слабому, стать сильней,
помоги ему, Боже, выстоять в тяжкий час –
с телом детским он духом взрослей всех нас.