Глава 8. Честные разговоры. В гостях у мамы.
Ляжка оказалась довольно тяжёлой. Уже перед домом едва несла. Да ещё усталость от такого количества секса. В трусы наложила кучу тряпок, чтобы вытекающую сперму впитать. Но, чувствую, её так много, что и тряпки не помогают, по ноге течёт. Только бы Кирилл не увидел. Хоть ему и сказала, что изменять буду, всё равно не хорошо. Зачем ему это показывать.
Он встретил меня перед дверью. Принял груз и давай ругать, что груз даже ему тяжёл. Я в туалет. Ещё не так темно было. Смотрю, тряпки в крови. Неужто до крови пронял? Не должно бы, вроде. Потом вспомнила, месячные должны были начаться со дня на день. Они у меня не как у всех, не очень-то периодически шли. То ли из-за травмы, то ли организм такой. То больше месяца нет, то через три недели льёт. В общем-то за год нормально получается, а вот по календарю понять трудно. В этот раз как раз больше месяца было. А я ещё нагрузила себя лосинной ляжкой. Да после оргии-то такой.
Перед Кириллом извиняюсь, пока в дом не зашли. Месячные, говорю у меня. Ты уж извини, если что. Он понимает. Обнял, поцеловал. У меня сердце так и зашлось. Так мне стыдно перед ним стало! Но ведь назад ничего не вернёшь. Зато настроение у меня исключительное. А без этого мегерой бы была. Что лучше? И всё равно как-то не удобно себя чувствую.
Дети обрадовались. Забылась я с ними. Ужин приготовила, накормила, поиграли, сказку прочитала. Пора спать ложиться. Пошла подмываться в кладовку. Кирилл прибежал. Что, говорит, а холоде-то? Не лето ведь. А то я не понимаю. Подмывайся в кухне.
Дети, говорю, любопытные. А он: в дверях встану, прикрою тебя.
Прогнала его в дом. Пока ещё на дворе тепло, тут подмоюсь.
Спать легли. Мне перед ним даже в теми стыдно. Осторожно ласкаюсь, целую его. Он возбудился. Мне за него обидно. Ведь ему бы надо так, а не начальнику. А я вот, потаскушка! Другим словом побоялась себя обозвать. По-старому-то слишком хорошо оно.
Рукой довела мужика. Это, говорю, компенсация за неожиданность. Сама, говорю, не ожидала, что сегодня начнутся.
Он то ли от сладости, то ли от любви меня давай целовать. Так и уснули в обнимку.
Утром говорит:
-- Меня в райцентр вызывают. Там поработать надо на кранах. И посмотреть им надо, как будет получаться. До конца недели, сказали. Ты, если что, с машинистом передай, что надо будет.
-- Мне тоже завтра велено в район ехать, шкуры сдать. Здесь-то мужики перенесут, там машина встретит. А бумаги я должна увезти. Что делать?
-- А мне бумаги можно увезти?
-- Конечно можно. Накладные. Всё остальное на той неделе сделаем. Какой ты у меня замечательный!
Утром, ни свет, ни заря, нас с постели подняли. Мужики за шкурами пришли. Они рельсовую тележку где-то раздобыли. С такой железнодорожники по путям ходят. Она по одной рельсе ездит. Вот на ней и увезли всё. И заячьи шкуры, и волчьи, и лосинные за один раз погрузили. Проводник в пассажирском вагоне их в ящик под вагон велел сложить. Кирилл взял бумаги и уехал.
Мы с детьми одни остались. Пока я со шкурами валандалась, они спали. Завтрак приготовила, встали. Мы с ними картошку копали весь день. Маленькие, а помогают хорошо. Им вроде бы игра, и работу делают. К вечеру устали, едва домой приползли. Я их быстренько искупала в ванне, накормила, а сказку рассказать не успела, уснули.
Одной-то трудненько стало. И воду надо принести, и дров. Скотины нет, а то бы совсем закружилась. Как бабы с ребятишками живут? Ещё скотины полный двор держат. Правда, одиночки или корову имеют, или поросёнка. Наверно и то, и другое стряпать тяжела одной.
И на второй день опять картошкой занялись. Ребятишкам уже надоела она. Мы старую коляску детскую для перевозки выкопанной картошки приспособили. Они в машинку играют. Грузят, разгружают, один «рулит», двое толкают. Жужжат, «буксуют», за «трактором» бегают. Интересно им. Да и мне весело. Который раз и подыграю. Так увлеклись, отец приехал, не заметили. Мы до теми работали. Он с поезда бегом бежал, соскучился, говорит.
Спать легли. Не прошло у меня, говорю. – Так я не затем и приехал. – А зачем? Отработал? – Нет, завтра на утреннем опять туда. – Что мучаешься-то? Только поспать и успеешь. – Соскучился, говорит. Сил нет, как скучаю.
Я его опять обласкала. Опять он мне в кулак кончил. Говорит, не надо мне, а сам чуть губы не оторвал, так целует. Потом говорит, люблю тебе без ума. И уснул. А мне так стыдно, что покраснела, наверно, до самой срамоты своей грешной. Не обнимал бы он меня, кулаком бы вдарила по ней от досады. Только там и так тряпок полно, да и он спит меня обнявши.
Утром с первым поездом и уехал. Днём мы картошку докопали. Как раз к обеду успели. Ребятишек спать уложила, а сама на станцию в киоск за хлебом побежала. Народу-то на станции мало живёт, потому тут не магазин, а киоск. Хлеб, соль, да самое необходимое продают. А что поважнее, надо в посёлок идти. В посёлок машина со станции товары возит. Если кому на станцию приёмник или ещё что, так в киоск выгружают. А всё остальное в посёлок.
В киоске бабы судачат, Федота, говорят, лесом задавило. Вместо Кирилла паренька на стажировку послали. Он по неопытности пачкой кругляка стойки у платформы сломал, брёвна раскатились, а Федот пути рядом проверял. Так его брёвнами и накрыло. Охают. Хоть и плохой, говорят, мужик был, а всё равно жалко, человек ведь. Никого родных нет, похоронить-то некому.
Выхожу из киоска, а Федот в киоск идёт. Слава богу, живой, говорю. А то бабы тебя уже хоронить собрались. Говорят, деньги на похороны собирать надо. А он мне в ответ: не дождётесь! Я вас всех ещё переживу, раз живого хоронить собрались. Что ты, говорю, ерепенишься? Сколько ты им зла сделал, а они вон, слёзы по тебе льют. Да ну, говорит, издеваешься! Пойду, проверю.
После обеда огород подчищали. Что ещё летнее было, с огорода убрали. Остались свёкла, капуста и укроп. Тыквы даже я с трудом поднимала. Кабачков, как поленьев наложили. Ботву огуречную стали убирать, а там огурчики маленькие, да и больших штук пять нашли. Ребятишки маленьких-то поели. Вечером отец приехал, тыквы с грядок унёс.
Опять вечером его кулаком радовала. А что сделаешь, раз меня не вовремя так обмишурило. На другой день у Кирилла выходной. Мы с ним за день картошище перекопали. Удивляюсь, какой он шустрый. А к вечеру устал. На показ, видно, передо мной старался. Я ему рюмку самогона налила. Долго уговаривала. Он только полрюмки выпил с устатку.
У меня месячные кончились. Кровит немного, да его жалко. Вижу, что мучится стояком впустую. Раздразнила его, а вижу, что сил у него нет, хоть и выпил маленько. Ну, я на него сама залезла и отделала до потери напряжения. Последний-то раз и сама с ним кончила. После Валентина, конечно, он никто. Но ведь я же люблю его! Он старается-старается, а я же не колода какая, жалко мне его. Вот и порадовала мужика. Утром, правда, подмыться ему пришлось. А тут отчим пришёл. Говорит, мать велит в баню придти. Наверно, больше всего ребятишки радовались, что к бабушке пойдут. Пока собирались, все уши пропели: скоро ли, да скоро ли пойдём.
Напарились! Нас с Кириллом вдвоём послали. Дед с бабкой ребятишек сами вымыли. Кирилл после моих веников и мыться не смог. Сама его намывала. У него, пока в бане были, «чирок» колом стоял. Шевелиться не может, а там – деревяшка. Не могу, говорит, на тебя спокойно смотреть. Гляну, говорит, на твою фигуру, само поднимается. Даже не верится, что такая красота около меня живёт.
Какая красота? В зеркало гляну – не пойми чего: рожа круглая, вся в веснушках глазки маленькие, рот большой, волосы, что на голове, что на лобке рыжие. Нос ещё куда ни шло. А щёки – будто лепёшки с боков приляпаны. А мне, говорит, плевать, что ты о себе думаешь, и что люди говорят. Я, говорит, тебя такую и люблю, какая ты есть. Мне ста красавиц вместо тебя одной не надо. Одна фигура у тебя чего стоит!
Фигура у меня – да! Что бог дал, не отнимешь! Груди третьего размера. Большие, а не висят. Упругие, так торчком и стоят. Задница в два обхвата. Ну, не в два. Это образно так сказано. Но довольно широкая, плеч-то заметно шире. Девки мне часто завидовали. Животик есть небольшой. Кому как, а мне нравится. Что за девка без животика? Забеременеешь, а запаса нет. А тут всё при мне! Талия тонкая. Она на фоне задницы кажется тонкой. А ни пацаны в своё время, ни Кирилл с Валентином пальцами обхватить не могли. Если хорошие чулки одену, чтобы веснушки закрыть, ноги тоже завидные. Крепонькие, мощненькие, фигуристые. Сколько парней-мужиков к ним тянулись потрогать и погладить! Только мои пацаны да Кирилл и пользовались ими. Валентину не до того было. Ему, главное, поскорее дубину между ними воткнуть.
Как ни безразличен этот мужик, а нет-нет и опять вспоминается! Что сделаешь, раз он на мне тоже свой след оставил?
Пока старики в бане с ребятишками мылись, Кирилл отлежался на диване. Я рядом села, косу расчёсываю. Он со мной разговаривает, а сам от косы глаз оторвать не может. Волосы блестят, волосок к волоску. Коса толстая, в горсть не возьмёшь. Не шибко длинна, да и не коротенькая. Спереди как раз до живота. А сзади до задницы как раз достаёт. Распущу, она как огонь по спине разливается. От заплетения волосы волнистые стали. Мне самой ужас как нравится. В песнях поётся, так говорят чёрные, каштановые…. А я свои ни на какие не променяла бы!
Кирилл на волосы смотрит и говорит:
-- Не забыла, что в ЗАГС надо?
-- Не забыла.
-- Я заходил туда, когда в командировке был. Сказали, регистрация в пятницу.
-- В четверг вроде подходит.
-- Они по пятницам регистрируют. В четверг им сказать надо, что мы не раздумали.
-- А ты не раздумал?
-- Ни за что!
-- Я ведь говорила тебе, что гулять иногда буду. Хоть что со мной делай, не хватает мне тебя. Пока есть возможность, откажись. Так поживём.
-- Ни за что! Я тебя так люблю, что на всё согласен. Хочешь, приводи его домой. Только мне скажи, когда, чтобы не мешал. Да и обидно будет, если увижу, как тебе с ним хорошо. Ты его любишь?
-- Кого?
-- Любовника, конечно.
-- Нет! Я тебя одного люблю! Тебя и твоих малышей.
-- Тогда зачем он тебе?
-- Понимаешь, ты мне физически не подходишь. Не те размеры. Я тебя самого ужас, как люблю. А насытиться не могу. Хоть умри на мне, не получится. Какой-то психоз начинается, руки трясутся, нервничаю, тело ломить начинает. Да много ещё как сказывается.
-- Часто вы с ним?
-- Что? В постели, что ли? Раз в месяц. Мне это на месяц хватает. Миленький! Пожалуйста, не обижайся! Я только тебя люблю! Ну, что мне делать, раз я такая? Ты же сам видишь, я за тебя очень переживаю, люблю тебя. Но ведь этого мало. Ты не бойся, я тебя никогда не брошу! И не подставлю. Ты слишком хороший. Это я такая распущенная. Может, с возрастом пройдёт? Давай тогда и запишемся. Что спешить-то? Я же и так с тобой согласна жить.
-- Нет уж! Запишемся, хоть какая-то надежда будет, что ты ко мне привязана. А так просто жить, и разговоры пойдут. И родится не пойми кто: вроде отец я, а не расписан. Ну, раз ты такая, что с тобой делать? Я вон, как ни старался, а что бог дал, никак не вытягивается.
-- Так ты всё ещё своей доилкой пользуешься?
-- Так ведь хочется, чтобы ты одним мной довольна была. Прибавилось маленько, и всё. Больше никак. До синяков качал.
-- Дурачок! Больше не надо. Испортишь ещё. Болеть станешь.
-- Так же подумал. Тут хоть что-то, а без этого ты меня совсем бросишь.
-- Глупенький! Ни за что не брошу! Бревном лежать будешь, а не брошу тебя. Даже не надейся! Надоем, не выгонишь!
На крылечке зашумели ребятишки, наперегонки влетели в дом. Следом зашла мама, за ней отчим. Ребятишки сразу к нам. Кто-то к отцу, кто-то ко мне. Наперебой рассказывают, как напарились, как их дед с бабушкой веником шлёпали, как потом они в ванной ныряли. И не боялись, что вода на пол выльется. Красненькие, влажные. Глазки сверкают.
Мама полюбовалась на них, слезу смахнула и в кухню ушла. Отчим попыхтел и за ней. И пошло на стол всякое яство. Ребятишки на папе сидят, а меня обнимают. Притихли, смотрят, что на столе получается.
-- Мама! Ты гостей ждёшь?
-- Нет. Все гости здесь уже.
-- Куда столько? Нам всем за неделю не съесть!
-- Сколь съедим, остальное завтра доедать будем. Кажется, всё. Садитесь.
Ребятишки, будто птички с дерева за стол порхнули. Глазками перебирают, чем их кормить будут. Мама им кашу с маслом положила. Масла чуть ли не столько же, сколько каши. Немного положила. У них даже личики вытянулись – мало! Мама хитро улыбнулась, младшего по головке погладила.
-- Ешьте, сорванцы!
Едва нам положила, у них тарелки пустые.
Она им тыквенную кашу. Попробовали, удивляются, не ели такой. А мама её умеет готовить, с пальцами проглотишь.
Мы за стол сели, она им по тарелке творога со сметаной. Им уже не лезет, а вкусно. Теперь уже не торопятся, тихонько едят.
-- Раз у нас зять не пьёт, я ему бражку пресную поставила. Попробуй, будешь такую? Если понравится, на свадьбу около тебя поставлю.
-- На какую свадьбу?
-- На вашу. Или раздумали?
-- Не знаю. Может, Кирилл не захочет? Не девка ведь я ему досталась.
-- Да хоть трижды баба будь! Ты вон, троих сразу получаешь! Всё себя хает. Да я, может, в сто раз хуже её! Ни за что не откажусь! Разве что она заупрямится. Давайте так! Я официально прошу руки вашей дочери. При всех говорю, люблю её до смерти. Даже если гулять от меня будет, даже если чужого ребёнка мне принесёт, я её люблю и любить буду хоть какой.
-- Ты что говоришь? Как это гулять? Да как возможно такое? Разве для этого замуж выходят.
-- Мама! Не надо! Это образно сказано. Так положено.
-- Клянусь, я сказал, что думал. Пусть у меня руки отсохнут, если я её хоть пальцем ударю! Пусть у меня язык отсохнет, если я её невинно оскорблю!
-- Ой! Хватит! Давай, как получится! А то наговоришь тут. Так, а при чём тут свадьба?
-- Как это? Первый раз замуж выходишь и без свадьбы? Не полагается такое.
-- Кирилл второй раз женится.
-- Бог так решил. Он видит, не на той Кирилл женился, вот и отнял ту. Прости господи! Что несу!
-- Вот именно! Может, с той ему лучше было? А ты такие слова. Хватит! Свадьбы не будет. Я даже подготовиться не успею
-- И не готовься! С тремя детьми и я бы не подготовилась. У тебя мама есть. Я всё сделаю. Дед поможет. Он у меня тихий, а как паровоз, пыхтит, а везёт за троих. Когда свадьбу делать будете?
-- Я не знаю. У нас регистрация в пятницу. В субботу, наверно, чтобы к понедельнику протрезвели.
-- В субботу ресторан в райцентре заказан. И гости приглашены. Начальник придёт.
-- Как ты без меня решил? Почему? Разве ты один женишься?
-- Сонечка! Не ругайся! Начальник как узнал, что мы женимся, меня не спрашивая, позвонил туда и заказал весь ресторан с обеда до конца, до десяти вечера. Он меня тоже не спросил. Тебе велел не говорить, чтобы сюрприз был. Да вот не получилось. Говорит, подарок большой будет.
-- Какой подарок?
-- Не знаю, большой.
-- Вижу, что знаешь. Ну-ка, говори!
-- Что к жениху привязалась? Вот выйдешь за него, тогда и командуй. Лучше ребёнка спать уложи.
Младший так устал, что уснул головой на столе около тарелки с недоеденным творогом. В руке ложка с творогом, но до рта так и не донёс. И старшие едва смотрели, глазки закрывались.
-- Кирилл. Принеси мокрое полотенце, личико обтереть надо. Да и у тех тоже. Саша! Ты молоко или компот будешь?
Старший сонно посмотрел на меня и сполз со стула.
-- Где их положим?
-- В маленькой комнате, в твоей когда-то. Дед доску к кровати приделал, чтобы пошире было.
-- Дед? Он молотком-то стукнуть не может. Сама, наверно, делала?
-- Я руководила. Он делал! Рукодельником стал!
Раздели и уложили ребятишек. Поцеловались с ними, младшего поцеловала сонного. Он улыбнулся во сне.
-- Мам! Ну, как таких не полюбишь?
-- Своего-то когда закажете?
-- Эти пусть подрастут. Через год старший в школу пойдёт. Тогда посмотрим.
-- Не опоздай! Старухой-то тяжело рожать.
-- Мам! Мне ещё только 18. А с такой жопой танк родить можно!
-- И с такой через живот иногда достают. Чем моложе зачнёте, тем родить легче, да и время будет ещё нарожать, коли захочется.
-- Куда уж больше-то? Нам одного и хватит. Раз уж взрослая, хочется бабой стать, а не девкой доживать. Не было бы этих, может, и подумали бы.
Вернулись к столу. Мужчины о чём-то тихонько переговаривались.
-- Ну, раз уж главная суета уснула, теперь и попировать можно. Зятю пивко. Пробовал? Понравилось? Вот и пей с нами. Дед? Ты что будешь? Тоже пиво? А мы с Соней самогонной настоечки. Мамин рецепт нашла. Ей вся деревня завидовала. В лавке водку не брали, а у неё наливку покупали. Догадалась тогда рецепт записать. Думала, потеряла. А вот к свадьбе-то и нашлась. Ну, с лёгким паром!
Выпили. Мужики с удовольствием выпили по кружке тёмной жидкости, похожей на квас. Мама любила такое пивко делать. Вкусное!!! Который раз для праздника сделает, пьяней вина. А пьёшь, не чувствуешь. Две кружки – и песни поёшь. Для сенокоса у неё своё пиво. В нос шибает, никакой лимонад так не даст. Чуть пьянит, а не напьёшься. Как ни жарко, а две кружки, и пол дня пить не хочешь. С воды-то слабеешь, потом исходишь. А с её пива только удаль в теле появляется.
-- Давайте за ваше сватовство выпьем. Раз уж руки её просишь, значит, сватаешься. Ты – вроде, человек не плохой. Раньше, говорят пил, а теперь вот два года никто пьяным не видел. Я не против. Бери её со всеми царапинами и заплатами. Теперь сам и заплаты ставь, если что. Надо будет, и кулаком пристукни, если будет за что.
-- Её кулаком? Да Вы что? Я дыхнуть-то на неё боюсь. Люблю же её!
-- Не перебивай! Я не сказала, что по ней кулаком. Можно ведь и по столу стукнуть. Дак вот! Нет безгрешных людей. Какие есть у неё грехи, с теми и бери. От чего мы не смогли уберечь, оберегай теперь сам. Одна у меня дочь. С болью отдаю. Надеюсь, что и она у тебя одна будет. Давайте за наши новые звания. Ты теперь зять будешь, я тебе – тёща! Постараюсь быть тёщей лучше, чем в анекдотах.
Выпили. У меня кровь заиграла. Плясать хочется. Гляжу, у Кирилла тоже глазки заблестели. Никак мама крутого пива им налила! И у отчима тоже блеск появился. То он на меня взглянуть не мог, а тут пялится, как бык на красную тряпку.
До ночи просидели. Мы с мамой бутылку самогона выжрали. Мужики трёхлитровую банку до дна высушили.
Дверь в комнатку прикрыли, и давай песни петь. Хорошо так сидим! Меня Кирилл к себе прижал, отчим – маму. Отчим уже стесняться не стал, смотрит на меня. Я ему кулак тайком показала, тогда опомнился. Мама чай принесла с мёдом. Из лесных трав чай сделан. Аромат, аж голова кружится! Даже мёда не хочется, такой вкусный. Выпили по стакану и ещё просим. Стакана три я только выпила. Мама ещё бутылку принесла, мужикам ещё банку. Я заругалась. Она говорит, молода ты мне ещё указывать. Вон как мужики хорошо сидят!
А мужик рядом оказались и песни петь стали. У них голоса так хорошо подобрались, залюбуешься! Начали с маршей, потом военные вальсы петь стали: Севастопольский вальс, На сопках Манчжурии, ещё какие-то. Я некоторые даже не слышала. Потом пошли какие-то военные шансоны.
Мы с мамой на другой стороне стола сидим и тихонько разговариваем.
-- Привыкаешь к нему?
-- Нет. Просто люблю.
-- Да я про ночь.
-- И я про то же.
-- И как? Не бесишься?
-- Бывает.
-- Часто?
-- Раза два в месяц.
-- Ой, девка! Часто ведь. Попадёшься! Разведётся.
-- Нет. Он знает.
-- Сама сказала?
-- Сама.
-- И что он?
-- Ревел. Жалко было! А что делать?
-- Ну, наказал же нас бог! За что?
-- За грехи предков. Наверно, кто-то из них грешил сильно.
-- Похоже. Мама перед смертью тоже призналась, что удержу не было. Первый раз папа поймал её, чуть обоих не убил. Мама говорить неделю не могла. Всё ей простил. Так и прожила всю жизнь. Папа уже внимания перестал обращать. Что с ней делать-то?
-- И долго так бывает? Может, скоро кончится? Мне Кирилла жалко.
-- Долго. Я до смерти мужа так и не могла остановиться. Всё к этому бегала. А с ним сошлась, вроде и успокоилась.
-- Вот кобель! А с виду такой хороший.
-- Он хороший! Он очень хороший! Наверно и нет теперь таких. А почему кобель-то?
-- Так мы же их вспугнули, когда я ребёнком была. Он с этой, которая на Север уехала, склещился.
-- Так я уже после её была.
-- А до него?
-- Да, в делянке с одним вальщиком. Находили момент и в лес уходили. Тот похуже этого был. Может, казалось так, не любила я его. Надо мне было, вот и давала. Этого тоже не любила, пока отдельно жили. А как ты его ко мне привела, так вроде лучше его и не стало. Каждую ночь не пропускает. Хорошо, хоть месячные кончились. Залетела бы в раз. В мои-то годы!
-- Огорчила ты меня. Я думала, когда-то кончится это. Люблю я Кирилла. Пришла вроде как помочь ему с ребятишками, да и вам не мешать, пока вы любиться будете. А он такой хороший оказался, даже не поняла, как влюбилась. Как он рядом, и спокойно мне, и в душе будто цветы цветут, и дети его лучше кажутся. А с тем даже не чувствую ничего. Порой даже противно бывает. Только то и надо от него. Вот Кириллу бы такое, жизнь бы за него положила!
-- Видно богу так надо. Мой то и руками свой вытягивал, и парил чуть не год, и в травах мочил. Чуть прибавил, и всё.
-- Так и мой так же. Доилку коровью нашёл где-то, на него надевает и насосом воздух выкачивает. Тоже без пользы. Глазами вижу, прибавил, а там не чувствую. Месяц проходит, и психоз начинается.
-- Да и бог с ними. Зато мужики хорошие. Мой вон старается во всём мне угодить. Все пальцы поотшибал, а молотком научился колотить. Дрова колоть научился. Клинья одни получаются, а колет. Вишь, как старался, животик пропал.
Мужики пели «Рябинушку». Так у них ладно получалось, даже подпевать не хотелось, чтобы не испортить.
Мама опять налила всем. Выпили за что-то. Посидели ещё, ещё выпили. Я оказалась рядом с отчимом, а Кирилл с мамой. Что они говорили, даже не слушала.
-- Как тебе с мамой живётся? Не каешься?
-- Не каюсь. А тебя вспоминаю.
-- А ту, что на Север уехала? Ну, с которой ты из-за нас склещился?
-- У, что вспомнила! Когда это было?
-- Не шибко давно. Я же школу-то не давно кончила.
-- Знаешь? Почему-то не оставила она следа. Вспоминать-то вспоминаю, но не как любовницу, как человека. Да, была тут такая. И всё. Вы с мамой всех затмили.
-- Она лучше меня?
-- Обе по-своему хороши. Ты – девушка, она – женщина. Даже в этом разница.
-- А меня вспоминаешь?
-- Очень!
-- А встретиться не хочешь?
-- Ты же замуж выходишь!
-- Не хватает мне его. Хоть волком вой бывает. Люблю его, а других нет. Да и не хочу такого оставлять. В самом деле, люблю!
-- А меня?
-- Ты же мамин. Трахнешь меня пару раз, мне на месяц и хватит. Только ей ничего не говори. Она простит, но неприятно ей будет. Тебе проще со мной встретиться. То принесёшь что, то я к вам приду. Мне много не надо. Раз в месяц. Или ты не хочешь?
-- Тебя? Я похож на идиота?
-- И давно ты с ней?
-- Как та уехала.
-- Это ещё до меня? Ну, кобель! И меня, и маму…!
-- Ты же не спрашивала. На меня, и всё тут! Какой дурак устоит против такой? Я и сейчас едва сдерживаюсь! Завела ты меня! Достанется сегодня твоей маме!
-- А у тебя ещё кто есть?
-- Ты меня и впрямь за кобеля принимаешь?
-- Смотри! Узнаю, яйца оторву! Ей богу! Мама! У меня глаза закрываются! Спать не пора?
-- Давайте на посошок выпьем. Чтобы спалось лучше!
-- А куда ты нас выпроваживаешь?
-- Не куда. В одной комнате спать придётся. Сама знаешь, у нас других нет а на улице теперь спать холодно даже вдвоём.
Выпили ещё по одной. Мама мужикам говорит:
-- Вы на двор сходите, пока мы уляжемся. Не полагается при чужих мужиках раздеваться. Долго не гуляйте, мы скоро ляжем.
Мужики вышли.
-- Ты, доча, мужику сегодня не отказывай. Я ему в пиво кой-что добавила. На неделю хватить должно.
-- А твой тоже пил?
-- А как иначе-то им подашь? Пил тоже. Ну, мой поспокойнее, постарше. Мы тихонько дело сделаем. Уж прости, если койка скрипнет.
-- Ну, мама! Когда ж постареешь-то?
-- Наверно, помру когда.
-- Значит и мне такая же учесть!?
-- Может, наладится у тебя. Родишь, много изменится.
-- У тебя изменилось?
-- С того и началось.
Пришли мужики. Койки у нас стояли у разных стен. Осенью ночи тёмные, не видно ничего будет. На то видно и мама понадеялась. Между койками ни занавески, ни чего другого. Мужики свет выключили. Темь, хоть глаз коли. Как Кирилл меня нашёл?
Лежим. Я у него потрогала. Боже мой! Даже не думала, что он так может. Только не звенит от напряжения. Рукой его тихонько глажу. Он мне руку запустил. Ждём, когда мама с отчимом уснут. Кирилл за этот месяц многому от меня научился. У меня глаза на лоб лезут, а мама никак не заснут. Только вроде затихнут, опять шепчутся.
Вдруг у них койка скрипнула. Не просто так, а понятно как. Меня трясти от желания стало. Рукой, чувствую, или оторву у Кирилла, или сломаю. А у мамы койка уже в наглую заскрипела. Заохала она. Хоть и старается, сдержаться, а не может. Тут и Кирилл не стерпел. Наскочил на меня, тыкает-тыкает, а, видно, давно такого напряжения не было, попасть не может. И меня, будто чёрт обошёл, понесло. Чуть не в голос охнула, когда Кирилл попал.
Не знаю, скрипели мы или нет. Не до слушанья было. Хоть и маловат у Кирилла, но получилось здорово. По крайней мере, много лучше, чем всегда. Когда кончать стала, поцелуем в его губы всосалась, чтобы не закричать. Кажется, ещё сильнее от этого меня выворачивать стало. Едва успокоились. Ни Кирилл с меня не просится, ни я его с себя не сталкиваю. Может, мама уснут, ещё повторим.
Слышу, они уже бессовестно скрипят. До того-то хоть старались тихонько двигаться. А тут натурально койка скрипит понятно как. У меня задница так и подпрыгнула. И Кирилл, чувствую тоже понял. Теперь и мы в наглую задвигались. Как тут стерпишь, когда по соседству этим занимаются? Да я выпившая ещё. Много меньше совести у пьяной бабы.
Бьёмся с ним, слышу мама заныла, и отчим за ней. Нас с Кириллом и понесло. Так под ним билась, думала, его вместе с потрохами в меня всосёт. И кончала уже без стеснения: как получалось, так и стонала. Мы лежим, целуемся уже без всякого стеснения. А что смущаться-то, они такие же как мы. Не на волю же бежать для этого?
Мы успокоились, у них бой идёт. Тоже не опасаются. Только матрац взвизгивает. Кирилл шепчет:
-- Ну и мама у тебя! Как молодая. От нас не отстаёт.
-- Разве плохо это? Тебя наверно от этого так напрягло?
-- Наверно. Ты не устала?
-- Нет вроде.
-- Можно, я ещё добавлю? Очень уж они возбуждают.
-- Разве жену об этом спрашивают? Раз надо, я согласна.
И поехали. Я Кириллу даю понять, чтобы не спешил, врастяжку двигался. И у тех, слышу, медленный вальс. Долго мы тогда этот тур танцевали. Кончили почти вместе. И те затихли, и мы тоже.
Глаза-то к темноте привыкли, уже что-то видно стало. На их койке гора. Значит, не разделились ещё. И Кирилл пока на мне. Наверно, показалось, сверкнуло там что-то, будто глаза.
-- И что? Долго так лежать будем?
-- Вроде передохнуть надо.
Это мы с мамой переговариваемся.
-- Бессовестные! Заскрипели, и не хочешь, запросишь.
-- Так мы от вас завелись.
-- Пить хотите?
-- Да.
-- Давайте чаю попьём. Что уж таиться-то? Всем всё ясно. Не голые же ходить будем.
-- Я не против. Мужики, что молчите?
-- Как скажете.
Кирилл с меня слез, я тоже поднимаюсь. Свет включился. Мама с койки слезает. А отчим свет-то и включил. Мама с кухни чайник принесла. Видно он в печи стоял, почти горячий. Сначала нам в рюмки налила, мужикам в кружки.
-- Давайте-ка выпьем, а то с непривычки как-то совестно в глаза смотреть. Пьяному-то всё легче.
Выпили. Гляжу, Кирилл руку к губам приложил.
-- Что Кирилл?
-- Крепко что-то….
-- Так я покрепче и налила.
-- Мама! Я же Соне слово дал, что пить не буду.
-- Сонь! На сегодня отдай ему его слово. Завтра опять возьмешь. Пусть мужик отойдёт маленько. Дай ему чуть-чуть свободы на сегодня.
-- Да я что? Он сам….
-- Ну, он же тебе дал, вот и верни ему назад. На сегодня только.
-- Ну, пусть берёт, – чувствую, мама пьянеет. Не натворила бы чего.
Мама хотела всем по рюмке налить, но Кирилл отказался, лучше, говорит, пивко крепкое. И отчим тоже. За ними и я запросила пива. Только мама самогон выпила. Закусили. У меня голова поехала. Слыхала раньше, что нельзя разное пить. Тут что-то упустила. Плохо помню дальше. Точнее, совсем не помню. Помню, что на койку залесть не смогла, Кирилл так и отодрал меня полулежачую. Вроде без света, вроде со светом. Отключилась как-то.