Глава шестая,
в которой Тирли и Лансик
хотят узнать тайну Синих Холмов
Рано-рано на рассвете Лансик положил в мольберт портрет выпускного класса, Тирли повесил ящик другу на шею, и они отправились в дорогу.
— До страусиной лужайки близ Синих Холмов мы доберёмся к полудню, — рассуждали друзья. — А если по пути остановимся передохнуть, да ещё и поискать Гэгу — тогда только к вечеру. Значит, придётся переночевать в долине, а утром попробуем пробраться в холмы подальше.
По пути они останавливались возле каждого одинокого баобаба, и на стволе Тирли писал красками объявление на саванском языке:
«Мама и друзья разыскивают хамелеончика Гэгу, небольшого роста, неопределённого цвета. Особые приметы: застенчивый; на лбу бородавка. Просьба сообщить в Школу слону Айку».
Над объявлением Лансик по памяти рисовал Гэгу, а потом сверял получившееся изображение со школьным портретом.
— Рисунок на объявлении нужен обязательно, — убеждал Лансик друга, торопившегося поскорее идти дальше, — изменчивый хамелеончик мог поменять и имя, мог подрасти, но выражение его мордочки ни с чем не спутаешь.
Теперь друзьям Гэга виделся совсем по-другому. Его застенчивость, казавшаяся в школе смешной, теперь представлялась трогательной, и даже непонятно было, почему же они так с ним и не подружились.
Из-за этих вот объявлений, размышлений и переживаний, путь оказался более долгим, нежели предполагалось, и к вечеру путешественники только-только подошли к долине Синих Холмов, решив переночевать в первой же её акациевой рощице.
— Эх, жалко с нами нет Кари, — вздохнул Тирли, — ведь он самый весёлый из нас.
— Да ты сам-то давно ли стал грустным? — удивился Лансик.
— Нет, я не грустный. Грустных шимпанзе не бывает. Только Кари всё равно веселее.
Может быть, потому друзья вспомнили Кари, что его Баобаб был недалеко. И всё-таки сегодня идти в гости к попугайчикам было уже поздно.
Поужинав досыта сладкими побегами и ещё чем пришлось, утомлённые путешественники разлеглись на траве в ожидании темноты. Звёздочки по очереди вспыхивали на безоблачном небосклоне, и при их мерцании было интересно мечтать вслух о предстоящих приключениях.
— А знаешь, Тирли, — начал Лансик, — я думаю, что там, за Синими Холмами, куда мы с тобой завтра обязательно проберёмся….
— Ой-ой. Хо-хо, ха-ха!! — вдруг по-обезьяньи рассмеялся Тирли.
— Ты что? — удивлённо и даже обиженно обернулся к нему Лансик.
— Ой. Хо-хо, ха-ха, хи-хи!!! — покатывался Тирли. — Ой, щекотно!
Тирли присел на траве и приподнял левую лапу, и Лансик увидел на ней крошечного жабёнка, смело пробиравшегося сквозь заросли обезьяньей шерсти. Для этого крошки лапа шимпанзёнка была как тёмный лес.
Тирли опустил лапу, и жабёнку пришлось переменить направление: теперь он, как скалолаз, с усердным дыханием и выпученными глазами, лез вверх: попеременно выбрасывая передние перепончатые лапки вперёд и цепляясь ими за волосинки, подтягивал всё тело.
— Прекрати смеяться, Тирли, — смеясь уже сам, посоветовал Лансик, — а то этот малыш заползёт тебе прямо в рот.
В траве послышался неодобрительный булькающе-квакающий голос, и к друзьям, неторопливо переставляя толстые лапы, подползла большая жаба, такая же пучеглазая и медлительная. От своего детёныша она отличалась лишь величиной и величием.
Все взрослые обитатели саванны знали жабу Буфониду как почётную участницу Большого Совета. Возможно, она была в нём самой старшей, да только забыла сама, когда родилась, лишь помнила, что это было очень давно. (Да и свидетельство о её рождении не сохранилось.) А потому старейшим старейшиной в Большом Совете признавался слон Айк.
— Перес-с-станьте ш-шалить! Вы уже больш-ш-шие, Тирли и Лансик. А малыш-ш-шу пора с-спать, — слова Буфониды удивили друзей так, что те перестали смеяться.
— Откуда вы нас знаете?
— Не удивляйтесь. Я, ж-ж-жаба Буф-ф-фонида, знаю про вас ф-фсё. — Она немного шепелявила, и потому редко выступала публично на Большом Совете, но всегда и всех внимательно слушала.
— А откуда вы знаете про нас ф-фсё? — заикаясь от волнения, спросил Тирли, невольно повторяя за жабой её «неправильное» шепелявое слово.
Буфонида значительно помолчала минуту и, довольная произведённым на друзей эффектом, важно произнесла, медленно моргая выпученными глазами:
— Я с-слуш-шаю с-саванну.
И опять замолкла.
Тирли опустил ладошку к самой земле, и жабёнок радостно бросился к маме и притих, спрятавшись под её брюшком.
Друзья глядели на жабу сверху вниз, но чувствовали себя перед нею маленькими детьми. Та явно никуда не собиралась уходить, молчала, медленно моргая. Солнце тем временем садилось за горизонт, красное закатное небо становилось фиолетовым, и рисовавшиеся на западе Синие Холмы растворялись в стрекочущей цикадами темноте.
— Ну, мы пойдём ложиться спать, — нарушил тишину Лансик. Надо же было что-то сказать, раз молчала жаба.
— С-спите с-сдесь, — усыпляющее прошипела жаба, сомкнув веки, и повторила ещё раз: — с-спите с-сдесь.
Лансик и Тирли и так собирались спать здесь, вот только думали, не заняли ли они чужое саванское место. Теперь же они успокоились: раз жаба их не гонит, можно разлечься на траве так, как лежали до её прихода. Про жабёнка уже забыли, и было странно подумать, как это они совсем недавно могли так громко и беспечно смеяться — тут, в полной тайн ночной долине, вблизи загадочных Синих Холмов.
Друзья скоро уснули. Им казалось, что рядом спит и Буфонида со своим малышом.
Спали они, или им только казалось, что спят, но вдруг им послышалось, как Буфонида вполголоса, шепелявя, стала рассказывать сказку.