Старая тетрадь Перегон глава 12

Олег Чистов
Глава 12.
По одной из двух главных улиц посёлка спустились чуть ниже по направлению к бухте. Постояли возле памятника над могилой землепроходца, путешественника, знатока Арктики - Никифора Бегичева.  Южанин, уроженец астраханской губернии, он всю сознательную жизнь отдал изучению крайнего севера. Занимался поиском людей из экспедиции Рауля Амундсена. Нашёл останки двух моряков, один из которых – Петер Тесеем погиб на береговом отлоге Диксона, буквально, в сотне метров от жилья. Большой тёмный крест, бронзовая табличка, стали моряку памятником над ледяной могилой.
Три памятника - вехи в истории маленького посёлка. Здесь всё переплелось: авантюризм, отвага, упорный тяжкий труд и мужество защитников этого дикого уголка суши.
Она – Арктика манила их своей неизведанностью, мощью. Приоткрывая завесы над тайнами и богатствами, не уставала брать жуткую «дань» - человеческими жизнями, позволяя называть вновь открытые земли, острова и проливы именами покорителей. А покорилась ли она? Кто наберётся смелости ответить утвердительно?
Вот такие мысли невольно роились в голове, когда заканчивалась моя экскурсия по Диксону.
Подгоняемые в спину холодным ветерком, мы спустились по улице к магазину. На судне в артелке, оставалась из сигарет только «Прима», а здесь можно было купить по блоку болгарских с фильтром. Вошли и встали в небольшую очередь.
Стоявшая передо мной женщина уложила свёртки с покупками в сумку. Брякнув костяшками счёт, продавщица назвала сумму и спросила покупательницу:
- Петровна, тебе как?
Мгновение на раздумье, и хлопнув себя по карману куртки, женщина, махнув рукой, ответила:
- А… ладно Катерина - давай под запись. Мой через неделю получку принесёт, тогда и рассчитаюсь.
Продавщица бухнула на прилавок огромный потрёпанный «фолиант». Пробежалась пальцем по торцу с алфавитом, задержалась в нужном месте, и развалила «гроссбух» надвое. Послюнявила палец, пролистала ещё несколько страниц и сделала запись. Протягивая покупательнице авторучку, развернула и придвинула  к ней бумажного монстра. Чернильная закорючка была проставлена в нужном месте, и сделка-продажа - окончилась. Меня это поразило и одновременно всколыхнуло воспоминание из далёкого детства, когда мне – мальчишке  довелось столкнуться с подобным.
Хрущёвское «изобилие» конца пятидесятых, начала шестидесятых годов застало нашу семью в Татарии. Многие продукты: крупы, масло, сахар, мясо и ещё кое-что продавались в магазинах по нормам. Жители были прикреплены к ближайшим торговым точкам. Можно было отстоять огромную очередь и не выкупить в этот день ничего толком. Перед твоим носом заканчивалось то одно, то другое.
Рано утром, часа за два до открытия магазина, в очередь вставала моя старшая сестра, учившаяся в первую смену. Затем мама будила меня. Я завтракал и шёл на смену сестре. Родители уходили на работу, Галка в школу, а я стоял до «победного» - до прилавка.  Вот в том магазина и увидел я впервые огромные амбарные книги, в которых  расписывался, что выкупил причитающиеся нашей семье продукты.
Всё это невольно всплыло в памяти у прилавка на Диксоне, пока продавщица  вскрывала новую коробку с сигаретами. Но тогда я даже и представить не мог, что с ещё более изощрённой системой распределения, доведётся столкнуться всего лет через пять. С талонной системой, карточной - как хотите, так и называйте. И всё это будет не в татарской глубинке, а в культурной столице страны – Ленинграде.
Когда вышли на улицу, на мой недоумённый вопрос по поводу увиденного  «коммунизма» в отдельно взятом месте, ребята всё объяснили очень просто и доходчиво:
- Да тут эта система испокон веку. Погранзона, куда ты отсюда денешься? – начал объяснять Лёха.
- Это сейчас лето, погода нормальная, самолёты на материк летают и всё прочее, - продолжил Саныч.
- А с сентября хрень с погодой начнётся. Запуржит, туманы начнут гулять, так хоть сюда, или отсюда – ничем не выберешься неделями. Люди могут месяцами деньги не получать, - вставил Санька.
- Все друг друга знают как облупленные. Магазина всего два. Билет на самолёт тебе никто не продаст и пассажиром на пароход не пропустит, пока ты не принесёшь справку, что за тобой нет долгов. Так что…
- «Коммунизм» с системой – ниппель, - подвёл черту объяснениям Санька.
По дороге к пекарне нас догнали моряки с ледокола. Вместе с ними и подошли к зданию. Группа наших перегонщиков и вахтёр стояли на улице. Взяв Прокопыча в кольцо, ребята слушали байки старика. Взрывы чересчур громкого хохота указывали на то, что ребята не слабо подогрелись у магазина, но особо пьяных  не наблюдалось.
- Ладно, ждите свой хлебушек, а мы пошли на причал. Катер только недавно ушёл на остров, минут сорок ещё ждать. Но на всякий случай, давайте «краба», - боцман-ледокольщик и его матросы протянули руки, прощаясь.
Заметив в шумной толпе у пекарни кого-то, мурмончанин задержал в своей лапище руку Саныча, удивлённо, тихо спросил его:
- Седой всё ещё ходит с вами?
- Не только он, механик тоже здесь, - спокойно ответил боцман.
Сложив губы трубочкой, ледокольщик удивлённо присвистнул и, переведя взгляд на Саныча, вновь спросил:
- И это после всего?
- А что такого? Пропустили одну навигацию, оклемались и вернулись.
- Мать вашу! Не даром про вас говорят… А, ладно, - и не закончив фразы, прощаясь, звонко хлопнул по ладони Саныча.
Повернулся к своим спутникам.
- Айда мужики на причал!
Лёха с Санькой направились к ребятам у пекарни, а мы с боцманом остались на месте и достали сигареты.
Парня лет двадцати пяти с совершенно белой головой, я приметил ещё в Архангельске, но не придал этому значения. Мало ли? Ведь хоть и редко, но встречаются люди – альбиносы. Но, похоже, здесь не тот случай. Выпустив струю дыма, уже хотел было задать вопрос Санычу, но он опередил меня. Кивнув в сторону шумной ватаги, начал рассказывать:
- В позапрошлом году это было, - и, махнув рукой в сторону удаляющихся вниз по улице моряков, продолжил:
- Они и в тот раз вели нас по проливу. В караване был речной буксир-толкач вот на нём этот парень и шёл. Пролив «Вилькицкого» прошли нормально, без приключений.  Вышли на чистую воду. На чистую - это конечно относительно всё. Есть такие паскудные льдинки – притопленные. Над поверхность воды она вроде, как пупок малый, а в подводной части, может быть, хрен знает, какого размера. Тут ухо держи востро, обходи её стороной и подальше. А после напряга в проливе, ребятки на буксире видно расслабились, ну и напоролись на такой «подарок».
Сделав последнюю затяжку, Саныч щелчком отбросил окурок в чёрную диксоновскую грязь.
- Пропороли они ниже ватерлинии основательно. А много ли буксиру надо? Рубка у него высоченная, остойчивость и без того хреновая. Короче, хлебнул он водички, лёг на борт и сделал оверкиль. И всё это за какие-то считанные минуты, на глазах у всего каравана. Хорошо, что команда на нём маленькая - все успели попрыгать в воду, кроме вахты из низов. Моторист с механиком  выбраться не успели.
Я вытащил пачку сигарет, протянул её боцману. Прикурили. Саныч продолжил:
- Тревога по каравану! Вытаращив глаза, спустили мотоботы, рванули к ребятам, водичка-то не сахар – минусовая. Собираем их, вытаскиваем, а они орут, что моторист и механик остались в буксире. А что тут сделаешь? Волосы у всех дыбом встали, а чем им можно помочь? Вода бурлит в том месте, где пробоина. Брызги веером, воздух с шипением рвётся наружу. Корпус начал уже на корму проседать. Понимаем, что сейчас судно на попа встанет, воздух выдавит… и хана. Счёт идёт на минуты, а сколько их осталось?
Саныч сделал паузу, вздохнул тяжело, сплюнул под ноги и продолжил:
- Но, повезло ребятам. Ледокол не успел далеко отойти от каравана. С него спустили вельбот, мужики прихватили газовый резак и рванули к буксиру. Пока они подходили, наши ребята обстучали корпус, услышали ответный стук. Определили место, где в ледяной, всё прибывающей и прибывающей воде бултыхаются моторист и механик. Большой ли там воздушный пузырь - кто это может сказать?
- Газорезчик с ледокола классным спецом оказался, но матершинник  страшный. Режет дыру в обшивке и кроет нас последними словами. Такой мат редко услышать можно. А мы молчим, глотаем всё. Чёрт его знает, может быть, в такой ситуации мат человеку в работе помогает?
- С этим-то, - боцман кивнул в сторону смеющихся моряков у пекарни, - проще всё вышло. Парень молодой, худой, он почти без нашей помощи вылетел в дыру - словно пробка из бутылки. А вот с механиком - страха натерпелись. Мужик он плотно сбитый, тяжёлый зараза! Застрял в дыре, маловата она, оказалась для него. Мы его с боцманюгой этим - ледокольным, тянули. Корпус буксира уже под таким углом торчал в воде, что только мы с ним, вцепившись в механика, могли устоять на металле. Орём в три горла, тянем его так, что, кажется, вот-вот и глаза от натуги выскочат.
Отвернувшись от меня, Саныч сделал вид, что сплёвывает на землю табачинку с губы. Совсем мужик забыл, что курил сигарету с фильтром. Я сделал вид, что ничего не заметил, и он вернулся в рассказ:
- Кромка-то у резаного металла хоть и оплавленная, но это ж металл. По пояс механика уже выдернули. Спецуха на нём - в клочьях, кожа на боках, до мяса порвана, кровища сочится, а дальше никак. И ведь понимаем главное, что время уже не на минуты идёт – секунды тикают. Мы ж все, как говорится, «не первый год замужем», успели насмотреться разного, понимаем, что может быть. А механик вдруг шепчет нам:
- Мужики, я пальцем упёрся во что-то. Давайте, рвите, я помогу вам. С мясом рвите!
Переглянулись мы с мурмончанином, говорим ему:
- Давай готовься, на раз-два-три и дёрнем тебя. Рявкнули в три глотки, рванули так, что аж в глазах темно стало. Чувствую – лечу вниз, а в голове идиотская мысль.
«Неужели мы ему руки оторвали»? Потому как не верилось, что можно было его из этой дырки вырвать.
- Вынырнул я на поверхность, смотрю – а он рядом бултыхается, машет граблями, гребёт к вельботу, белым задом отсвечивает, а за ним красные струйки по воде тянутся. Бёдра, ляжки и задница – всё было порвано в хлам. Когда мы его дёрнули, видно, брюки и всё, что было на нём ниже пояса, зацепилось за металл и осталось внутри. Мы его, как из утробы вынули – почти голенького.
- Помогли механику в вельбот забраться, и тут ледокольщик его таким матом покрыл, что туши свет. А закончил тираду так:
- Так какого ж ты … своим пальцем раньше нам не помогал, боялся с штанами расстаться? Господи, такой хохот грохнул! Механик лежит на дне вельбота, весь в кровище, и тоже ржёт во всё горло. Большой палец на его ноге, под  каким-то диким углом на подъём стопы завалился. А мужик хохочет!  Видно так пальцем упирался и отталкивался, что сломал или из сустава выбил его. А тогда в горячке, истеричном хохоте, ничего не чувствовал. Прежде, чем забраться в свой вельбот ледокольщик шепнул мне на ухо:
- Ты посмотри, они седые оба!
- В запале психозном, я не обратил внимания, а тут пригляделся. Мать моя женщина! За эти проклятые тридцать-сорок минут, что молодой, что взрослый мужик, стали белыми - как лунь.
Глянув на часы, боцман пробормотал:
- Пора бы уже, - и оглянувшись на вход в пекарню, достал из кармана пачку сигарет со словами:
- Ладно, давай ещё по одной засмолим, - и протянул мне пачку.
Прикурили, затянулись дымком и, отвечая как бы на мой немой вопрос, Саныч поведал финал истории.
- Механика с мотористом сразу в лазарет ледокола отправили. Следующим утром они уже были на Диксоне. Там их в самолёт санитарной авиации и в Норильск, а уже через сутки, оба были в Ленинграде. А мы с караваном потихоньку дальше - на Восток пошлёпали.
- Когда осенью вернулись домой, узнали, что мужики подлечились и взяли расчёт в конторе. Кто и что может сказать им вослед после такого?
- Год их не было, а этой весной – вернулись  оба. Их взяли. Никто их  не спрашивал, не расспрашивал: чем занимались до возвращения и почему решили вернуться? Все сделали вид, что так и должно быть. Вернулись, значит им здесь лучше, чем на берегу и нечего в этом копаться.
Жёсткий взгляд серых глаз боцмана упёрся мне в лицо, и он тихо закончил:
- Надеюсь, и у тебя ума хватит, не соваться с расспросами.
- Ну, ты даёшь Саныч, что уж я…
За нашими спинами раздался звонкий девичий голосок:
- Перегонщики, ребятки, хлебушек ваш готов, забирайте мешки.
Шумной толпой мы устремились к дверям пекарни.

Закинув на спину бумажные мешки с ещё тёплыми буханками хлеба, ходко идём вниз по улице к причалу. Мы с боцманом впереди и чуть подотстав от нас, Санька с Лёхой. Понизив голоса, ребята что-то оживлённо обсуждают, долетают только обрывки фраз:
- …Санька, о чём ты говоришь?!
- …за мной не заржавеет, потом я за тебя отстою.
- …да пошёл ты, тоже мне, нашёл вахту, это ж не на ходу. Давай, всё будет путём.
Обернувшись к морякам, Саныч подгоняет их:
- Так, заговорщики хреновы, перешли на рысь, катер подходит!
Действительно, рейдовый катер, пройдя большую часть пути, плавно закладывал дугу, прицеливаясь к пирсу. Перешли на бег трусцой и через пару минут пристроились в хвост очереди из пассажиров.
«Коробочка» набилась битком, мы еле втиснулись. Санька передал свой мешок и, вспомнив в последний момент, чертыхаясь, выгреб из полиэтиленового пакета кулёк с вишней. Успел его передать перегнувшемуся через борт Лёхе. И тут же, окутав корму вонючим выхлопом соляры, буксир отвалил от пирса. Мы вскинули руки и, стараясь перекричать тарахтение движка, пожелали Саньке удачи. Широко расставив ноги и приняв театральную позу, он взметнул руку со сжатым кулаком вверх. Похоже, он ответил нам яростным кличем испанских республиканцев тридцатых годов «Но пасаран»! Но, набирая обороты, дизель катера взревел и, всё потонуло в его грохоте.
Небольшая группка молодых ребят-пограничников с дядькой-сверхсрочником потеснились, давая нам возможность пристроить мешки у борта. Поблагодарили служивых, только начали доставать сигареты, как от противоположного борта донеслось:
- Саныч, иди к нам! Разговор есть.
Это боцман-ледокольщик с ребятами, один из которых уже свинчивал пробку с бутылки, звали Саныча к себе.
- Вот черти! – ухмыльнулся наш, и тихо извиняясь, стал пробираться через толпу к морякам.
Мы с Лёхой закурили. Размеренно тарахтел дизель. Совсем рядом под низко сидящим бортом журчала свинцово тёмно-серая вода бухты. Пирс, посёлок и фигурка Саньки поднимающегося вверх по улице быстро отдалялись, таяли, растворяясь в нудной мороси, серым пологом закрывающей от нас  Диксон.
- Вовремя свалили. И это называется лето! – зябко передёрнув плечами, пробурчал Лёха и затянулся дымком сигареты.
Вроде и не перетрудились, и прогулка была не утомительной, но усталость чувствовалась - ноги гудели, а в пустом желудке у меня заиграл «оркестр». Как бы откликаясь на «мелодию», матрос подтвердил:
- Проветрились хорошо, но жрать охота – спасу нет.
- Сейчас разгрузимся и перехватим чего-нибудь на камбузе, - ответил я парню.
Опорожнённая бутылка водки, как поплавок поплыла торчком, покачивая горлышком за кормой катера. Попала в буруны от винтов, легла на бок, хлебнула водицы раз-другой и юркнула на дно.
Разговор или спор у противоположного борта становился всё более оживлённым.
Минут через десять, катер начал высаживать пассажиров на суда, стоявшие на рейде. Вот и наш сухогруз. Вахтенный матрос принял швартовы, и я передал ему первый мешок с хлебом, затем Лёха. За нашими спинами послышалось:
- Давайте, поднимайтесь все, мы передадим.
Это подошли ледокольщики с боцманом. Аккуратно передав с рук на руки последний, слегка размокший кулёк с ягодой и прощаясь звонким шлепком по протянутой ладони Саныча, ледокольщик не удержался от реплики:
- Ладно, бывайте, здоровы – фанатики!
Саныч отреагировал на понятную пока только ему фразу:
- Можно подумать - вы чем-то лучше?
Стараясь изобразить на лице наигранное возмущение, мурмончанин пробасил:
- Ну, ты даёшь! Есть, конечно, малёха, придури и у нас, но не до такой же степени!
Кто-то из его матросов, громко добавил с палубы катера:
- Да и не за такие же деньги! – и демонстрируя щербато-фиксатые пасти, моряки  заржали.
В этом смехе не было ни зла, ни издёвки над нами. Была подколка с долей непонимания,  удивления и какого-то даже уважения. Такое бывает в среде мастеров своего дела. Кому-то везёт по-жизни и работе больше, другому меньше, вот его иногда и подкалывают, но незлобиво.
Швартовы отданы, катер отваливает от нашего борта и с его палубы донеслось:
- Счастливо мужики! До встречи в проливе!
Они и мы, машем руками, прощаясь.
Мешки, пакеты, перенесли в кладовую и на камбуз. Я выставил на стол две банки говяжьей тушёнки, боцман начал их вскрывать. Хотел поставить на плиту чайник, но подмигнув мне, Лёха жестом остановил и, вытащив из внутреннего кармана телогрейки чекушку, спросил боцмана:
- Саныч, не гоже на сухую давиться, у меня тут немного завалялось, уколемся чуток и спать пойдём.
Скосив глаз на Лёху с «пузырьком», боцман проворчал:
- Завалялось у него, как же, заваляется у вас. Скиснет прям. Ладно, разливай и разбежимся.
Одним большим глотком опорожнили стаканы.  Шумно выдохнув, вылавливаем в банках шматы мяса на закуску. Ещё толком не прожевав первый кусок, Лёха спросил боцмана:
- Слушай, Саныч, а что это ледокольщики на прощание нас так «приласкали».  С чего они так?
Вилка с очередным куском тушёнки застыла на мгновение перед ртом боцмана.
- Так спор у них оказывается, давний был, на наш счёт, - он прожевал, облизнул губы и, жмурясь от удовольствия, пробормотал:
- Вот люблю я тушёночку именно так – из банки, без всяких там прибамбасов. Сходу молодость и армейский сухой паёк вспоминается. Эх-ма, когда это было?!
И возвращаясь к теме вопроса, продолжил:
- Они спорили, сколько мы  на перегоне зарабатываем. Одни считали, что мы с вами зашибаем больше их – ледокольщиков. А другие были уверены, что получаем не просто больше, а намного больше. Вот они и потянули меня к себе, чтобы я «раскололся» и разрешил их спор.
- Ну, и во сколько они нас оценили? - отложив вилку, азартно потирая ладони, Лёха вопросительно воззрился на боцмана.
- Одни давали нам от пяти сотен, до семи – это сколько они сами зарабатывают. Другие отваливали нам по штуке – до тысячи в месяц.
- Ё-моё, вот бы их слова – Богу и нашему начальству в уши! – мечтательно протянул матрос.
Размечтался! – и Саныч, с серьёзным видом, провёл ладонью у себя под нижней губой, и обращаясь к парню:
- Утри, а то весь стол закапаешь.
Лёха невольно дёрнул рукой, а мы с боцманом покатились со смеху.
- А что, от таких деньжищ, точно, можно слюной поперхнуться. И что ты им? – отсмеявшись, продолжил матрос.
- А что я? Пытался объяснить, доказать, что нельзя сравнивать наше нищее министерство речного транспорта с их конторами. Ставки и расценки несоизмеримы.
Они хмыкают и не верят мне, думают, что я темню. Ну, а книжка-то расчётная всегда при нас, - и Саныч хлопнул себя по груди там, где располагался внутренний карман телогрейки.
- А у меня её нет, - ввернул в разговор я свой «пятак».
- Откуда ей у тебя быть? Это же первый рейс у тебя. Вот вернёмся в Питер, будешь получать полный расчёт за перегон, тогда и у тебя появится.
Боцман продолжил рассказ:
- Короче, достал я книжку, развернул и сунул им под нос. Читают, смотрят то на меня, то в книжку и матерятся, тихо так – сквозь зубы. Это они видят мои четыреста рублей с хвостиком, да со своими сравнивают. Глядят  на меня, как на неизлечимо больного.
- Вот так-то ребятки. Вроде бы в одном государстве живём, в одном месте работу делаем, и питаться с одного котла должны, ан нет. «Раздающие» у котла стоят разные. Одним пожирней и с косточкой, насыпают в миску, другим -  абы как, лишь бы работали, ноги переставляли.
Как-то разом, молча, мы потянулись к сигаретам. Задымили. После паузы, Саныч продолжил:
- Вот очухались ребятки под конец и придумали, как нас с вами назвать – фанатики. И нечего на это слово обижаться, оно, здесь на северах не ругательное. Разве они не правы? Нас сюда на аркане никто не тащил – сами пришли и работаем, кто разок попробует, а кто на десяток лет задержится, но не насильно же?
- Ладно, пошли по койкам, тема эта бесконечная, всего не переговоришь, - оборвал не начавшиеся дебаты боцман.
- Кому по койкам, а кому ещё ужин варганить.
- Что поделаешь шеф, такова твоя планида, - и как бы успокаивая, Лёха похлопал меня по плечу.
Саныч добавил:
- А ты не заморачивайся-то больно с ужином, экономь продукты. Чуешь, какой запашок гуляет по судну? Ребятки отоварились на берегу и сейчас омулька диксоновского нарезают под водочку. Так что, если человек пять-шесть на ужин подтянется, то и хорошо будет.