Глава 7. Любовь и измена.
Мы с мамой и ребятишками пошли домой. Стала готовить обед. Думала Кирилл придёт выпивши, а он через час пришёл трезвый. Воняло от него пивом. Думала пиво пил, а его, оказывается, пивом облили, раз с мужиками пить не стал.
-- Ты уж извини, я кроме твоей десятки им свою пропоил.
-- А что сам не выпил?
-- Я же тебе слово дал!
-- Ты настоящий мужик! Я тебя люблю! Мама! Мы подали заявление в ЗАГС.
Мама тут и села. Лицо в ладони, и плакать. Дети её облепили, успокаивают. Она и отошла.
-- Сонька! Как ты на столько-то хомутов пошла?
-- Мамочка! Ты же сама всё слышала! С таким мужем можно хоть в ад, хоть в рай! Он же слова плохого про меня сказать не даёт. Сама знаю, что грехов много, а он за меня вон как заступается! Он – самый лучший мужчина! Как от него отказываться?
-- Ты уже взрослая, паспорт имеешь, на выборы ходить можешь. Раз выбрала себе такое, совет да любовь вам! Когда свадьбу-то делать будем?
-- Не будем свадьбу делать. Не достойная я свадьбы. Не девушка ему досталась.
-- Так ведь справка есть, что на изгороди честь потеряла, а не не мужике.
-- Так потом и на мужике было.
-- А ты всем не говори про это. Он же тоже не мальчик к тебе пришёл. Вон сколько медалей принёс! Годик так поживите, а там операцию сделаешь и родишь.
-- Какую операцию?
-- Так ведь она родить не может без операции. Потому и пришла к тебе, что не опасается.
Кирилл удивлённо смотрел на меня.
-- Ну, повредила там та штакетина что-то. Доктора сказали, что только резануть, и всё на место станет. Что удивляешься? Зачем тебе это знать надо? Этих поднимем, тогда и за наших возьмёмся.
-- Потом разберётесь. Когда свадьбу делать будем?
-- Не будет свадьбы. Не девочка я ему досталась. Какая тут свадьба? Посидим мирком-пирком, и хватит. А у него свадьба была. Мы в ЗАГС через три недели должны приехать. Раньше не распишут, а позже заявление аннулируют. Так что через три недели к нам с отчимом приходите.
-- Не уж. Когда тебе готовиться? Я всё сделаю для единственной дочери. Да и зять вон какой замечательный, оказывается. Я-то думала, сморчок какой-то, мальчик с пальчик. А он вон какой знатный. И народ его уважает, и не пьёт, и тебя любит. Для тебя росту хватит, а народу какое дело? Главное, любите друг друга.
-- Я сначала его детей полюбила, а теперь и самого его люблю. никак не думала раньше, что он такой замечательный. Ему вон в районе квартиру предлагают, работу хорошую, садик для детей.
-- А что не рассказала мне?
-- Так мы сегодня только и увиделись.
-- А за ребятишками приходила.
-- Не до того было. Я же по ним соскучилась.
-- Сам бы пришёл за ними.
-- Нет уж. Я бы всё равно вперёд его прибежала. Он ужин готовил.
-- Так ты ещё и варить можешь? Ну, Сонька, повезло тебе! Редко такие мужики попадают.
Смущённый Кирилл вышел. Дети занялись своими делами.
-- В постели-то как?
-- Пойдём, я тебя провожу. Кирилл, присмотри за детьми, я маму до леса провожу.
Дети увязались за нами. Но Кирилл разрешил им проводить только до конца огорода.
-- Так как он в постели-то? Ты довольна?
-- Мам. Давай больше на эту тему говорить не будем.
-- Понятно. Не хватает тебе его. Я тоже с твоим папой прожила так, без удовольствия. Видно судьба наша по роду такая.
-- Ты же говорила, что он мне не отец.
-- Не отец, но ведь папа! Он вон как тебя любил! Как получка, всегда приставал: купи что-нибудь дочке. Для неё живём.
-- Он знал, что я не его.
-- Может и знал. Но я ему не рассказывала.
-- А кто мой отец?
-- Нет его здесь. Он, может, и не знает, что ты есть. Сделал дело и смыло его волной.
-- Какой волной?
-- Морячок он был. Приехал на побывку, вот и объездил меня. А на другой год родителей забрал к себе во Владивосток. Они напоследок сказали, что жениться собрался. Вот и всё, что про него знаю.
-- А как фамилия?
-- Его? Не знаю. У родителей – Агапитовы.
-- Они что, не родные были.
-- Приёмные. Он, кажется, племянник им. Не спрашивай больше. Мне с этим очень хорошо.
-- Да. С ним хорошо!
-- Откуда ты знаешь?
-- По тебе вижу.
-- Постарайся не гулять от своего. Обидно ведь ему.
-- А ты от папы гуляла?
-- Бывало. Другого-то на месяц хватало. Схожу к нему, и месяц спокойна. Потом найдёт что-то, хоть топись, хоть вешайся. Сбегаю к тому, и опять месяц спокойна.
-- Даже не заметно было. А папа знал?
-- Я же говорила. Может, только догадывался.
-- Мам! Мне действительно, это по наследству передалось.
-- Ты тоже…? Господи! За что нам это проклятье? Твой догадывается?
-- Знает. Я ему честно сказала.
-- И что?
-- Сама видишь, любит. Я за его великодушие тоже полюбила. Он очень хороший! У плохого отца не может быть таких хороших детей.
-- Это правда. Мне тоже, как твои нравиться начинают. Иди домой. Наверно, избеспокоился твой-то. Любит он тебя! По всему видно, так и стелется. Ты уж его не обижай. Для мужика самое трудное, когда баба от него открыто гулять начинает. Таись, хоть и знает он. Видно судьба наша такая. Если что, я прикрою. Одна ведь ты у меня!
Домой шла в приподнятом настроении. Как хорошо, когда тебя понимают!
Кирилла я опять застала с насосом и доилкой. Приласкала его, убрала всю конструкцию и повела в дом. Детям он половину ящика игрушек принёс, чтобы не мешали. Сготовила ужин, накормила. В общем, как и прежде, всё без изменений. В среду начался учебный год. Дети пошли учиться. В нашем посёлке восьмилетка была последний год. Детей не хватало, поэтому со следующего года у нас будет только начальная школа. Было, конечно, обидно за школу. А что делать?
А в понедельник следующей недели в конторе появился начальник. Как раз к тому времени у меня появилась нервозность, психоз. Сколько бы не занималась с Кириллом любовью, что-то не хватало. Казалось, что где-то в глубине что-то просило и требовало мужика. Не любого, а который дотянется до туда. А дотягивались только отчим и начальник. О других даже мыслей не появлялось. Как ни пыталась сдержаться, только увидела его, внизу так засвербило, что чуть не сама на него бросилась.
Домой шла с ляжкой кабана. Надо будет попросить соседку поместить её в холодильник. Начальник предлагал ещё лосятину, но мне столько было не унести. И что у нас холодильника нет? Шла с трудом. «Оголодавший» Валентин, думала, порвёт меня. То ли у него всё больше стало, то ли у меня меньше. Но расставались довольными друг другом. Почти весь день только тем и занимались. Даже не думала, что столько могу я, да и от него не ожидала.
Не смотря на пресыщение, я заставила Кирилла отработать положенное. Мне показалось, что он не догадался.
Кабанятину варила почти сутки. А соседка отказалась от такого мяса. Пришлось консервировать его. Когда принесла Валентину щи с кабанятиной, он подсказал, что надо в воду бросить стекло и варить с ним, тогда жёсткое мясо сварится скорее. Меня это удивило. Но ведь он – охотовед, лучше в этом разбирается.
Хотя на следующий день я шла на работу с содроганием, жалея свою довольно молодую вагину, которой опять придётся довольно тяжко, всё же с приближением к конторе всё больше возбуждалась. И не напрасно. Едва вошла в прихожую, как меня, будто маньяк, Валентин потащил на диван, я едва сумела поставить кастрюлю с завтраком. Повторилось практически то же, что и вчера, только в этот раз мы не были раздеты.
После первого насыщения обоих, Валентин обрадовал тем, что больше сегодня такого не повторится, потому что весь день тут будут работать люди из охотобщества, разделывая принесённые позавчера шкуры. Мне дал задание обработать его записи на печатной машинке. А к обеду велел приготовить еду на 6 человек. Для обеда будет лосятина, сейчас она на складе, потому что там прохладнее. Пришлось отпроситься пораньше, чтобы успеть сварить.
Ушла в свой кабинет и стала печатать. Хотя сегодня он немного занимался мной, мне казалось, что его хозяйство так и торчит внутри. Это немного путало мысли и смущало не проходящим возбуждением.
В десять часов зашла на склад. Там работало 4 человека и сам Валентин. Одни скребли шкуры какими-то скребками, другие посыпали очищенные шкуры солью и втирали её.
-- Что это вы делаете?
-- Называется, мездрим – снимаем жировой слой и кусочки мяса. Потом солим, чтобы не испортлись.
-- Я зашла за лосятиной.
Меня позвали в угол. Там кучкой лежали необделанные, а так же высушенные шкурки зайцев. На столе покоился большой кусок мяса, очень похожий на грудинку.
-- Чтобы быстрее проварился, нарежь его помельче и стекла не пожалей. В тряпку стекло положи, чтобы не попало кому.
Как ни мелко мясо нарезала и долго варила, оно показалось мне всё равно жестковатым. Насыпала всяческих приправ из своего огорода и прямо в ведре, в котором варила, понесла в контору. На всякий случай сварила почти полведра каши. Сделать суп уже не успевала.
Увидев меня с вёдрами и рюкзаком за спиной, работники побросали инструменты и помогли разгрузиться. В рюкзак я положила хлеб и натолкала зелени. Обрадованные такой заботой все побежали отмывать руки.
-- А ты что не ешь? Я же заказал 6 порций, а нас тут 5.
-- У меня дети у соседки. Можно, я пойду их покормить?
Мне наложили в бумажный пакет огромную порцию мяса и отправили домой.
Детей накормила, и конечно, не мясом. Им была другая, более благородная пища. Мясо они съели только по кусочку. Пересыпав мясо в кастрюлю, накрыла её мокрой тряпкой, будет, чем Кирилла кормить. Уложив детей спать, побежала обратно. Мясо работники съели всё, а кашу оставили на ужин. Саму отправили домой.
Я шла и одновременно радовалась и огорчалась. Радовалась тому, что сегодня не будет выматывающего истязания моего тела, что я могу без осложнений заняться Кириллом. Однако, тело будто было огорчено, что ему не хватило того, что оно ожидало. Сначала опять началось лёгкое щекотание где-то в самой глубине, почти под поддыхом. К приходу Кирилла там уже начало вращаться сверло. Пока дети спали, я пыталась пальцем дотянуться и понять, что там. Но близкое прежде дно оказалось сегодня недоступным. Будто помешанная пошла искать что-нибудь, чтобы дотянуться до того сверла, освободиться от которого так мечтала сегодня. Наткнулась на морковку. Мне показалось, что она так же длинна, как член Валентина. Я её не только очистила и отмыла, но и обдала ещё кипятком. В кладовке не торопясь затолкала её всю, сама удивляясь размерам влагалища. Однако, она не доставала до щекотного места. Чуть нажала на кончик и морковка плавно втянулась, утонула во внутренностях. В испуге попыталась двумя пальцами ухватить за кончик и нечаянно затолкнула ещё дальше. И тут же почувствовала остановку сверла. Щекотка пропала. Было ощущение чего-то постороннего, но щекочущее ощущение пропало.
Не успела ничего понять, как хлопнула калитка. Не вытащить…! Не успеть…! Дура…! Быстро надёрнула трусы, оправила подол. Чувствовалось, что трусы как-то перекрутились, но поправить не получилось. Наклонилась к полке, будто ища чего-то. Мимо двери прошёл Кирилл. Увидел меня и спятился.
-- Ты что тут?
-- Да так. Смотрю, что тут есть. Мало ли потом потребуется. А ты что так рано?
-- Всё отправили. Леса на станции нет. Бригадир отпустил. Дети же одни! А ты почему не там?
-- Тоже из-за детей отпустили.
Подошла к нему, обняла, погладила остатки синяка под глазом. Это последняя память о той стычке.
Остаток дня пыталась освободиться от морковки, но она будто издевалась. Двигаюсь по кухне и чувствую, сейчас вылезет. Иду в туалет. Морковка втягивается внутрь. Присяду, но пальцы только касаются кончика. Поймать не могу. Иду работать дальше, она медленно выдвигается. Согрелась и почти не чувствуется. Только сверло останавливает. Но чувство некого напряжения не проходит. Не хватает чего-то. Наверно, нет движения.
Укладываю детей. Морковка выползает к выходу. Делаю волновое напряжение мышц живота, морковка ускакивает. Забыла про неё. Перед сном пошла в туалет. Бульк! Морковка выпала. Внутри даже стало как-то неприятно пусто. Медленно закручивается сверло. Кирилл не останавливает его. Он лишь не даёт ему раскрутиться. Оргазм поверхностный, до глубины не достаёт. Так и засыпаю с медленно вращающимся сверлом.
Утром пытаюсь успокоиться. Всю ночь сверло медленно вращалось внутри. Не понимаю, что это такое. Порой хочется сунуть туда что-то длинное и почесать щекотное место. Ни от кого не слыхала такого даже в шутку. У Кирилла не получается успокоить.
За завтраком рассказываю ему о шкурах, о мездрении, о шкурках зайцев.
-- Правильно! А чем он должен питаться в тайге? Ледников там нет, где хранить тушу лося? А заяц как раз на день еды. Ты сегодня работаешь?
-- Да. Наверно, будем оформлять шкуры, печатать отчёты, готовить их к отправке. Но людей кормить придётся. Будь готов к помощи готовить обед. Там мужики мощные, едят хорошо. С утра поставь мясо отварить для детей. Оно жестковатое – дикое.
На работу летела, как на крыльях. Но без чувства радости. Только Валентин мог остановить это сверло, которое начинало надоедать. А оно вращалось уже заметно быстро.
Едва зашла в кабинет, как загремел замок. Дёрнулась обратно – может Валентин не заметил, как я вошла. Как обратно выберусь? Ткнулась в выходную дверь – заперта снаружи. На плечи легли руки, потянули в его кабинет.
-- Я снаружи запер дверь, чтобы не мешали. Зашёл через склад. Там дверь запирается изнутри. Сегодня наш день.
-- Я не хочу. У меня муж дома.
-- Хочешь. Я же вижу. Вон, трясёт как.
-- Да! Хочу! Пытаюсь остановиться, ведь я замуж выхожу.
-- Выходи. А со мной встречайся. Одно другому не мешает. Ты же сама говорила, что его не хватает. А с тобой мы просто созданы друг для друга.
-- Я не люблю тебя. Порой даже ненавижу. Только это заставляет держать связь.
-- Я тебя тоже не люблю. только с другими у меня не получается. Даже если принимают, что-то не сходится. А с тобой истинно наслаждаюсь. С первого раза, ещё с тех пор, со стройки. Но без любви.
-- Ты никого не любишь?
-- Люблю! Тайгу, зверей, охоту.
-- А убиваешь их.
-- По необходимости. Есть же хочется!
-- А-аааай!
Во время этого диалога мы торопливо раздеваемся. Я, как сучка, теку, того гляди по ноге потечёт. В животе почти до визга раскручивается проклятое сверло. Ложусь на диван и принимаю его. Нет ни малейшей боли, ощущается даже какая-то потребность во всём этом. С каждым движением скорость сверла замедляется. Наверно, для этого моё тело само старательно помогает ему долбиться в него. Во всём этом есть какая-то органичность, необходимость, потребность. Ведь сучка тоже не любит кобеля, которому отдаётся. Порой она даже не видит, какой кобель ей всадил. Что-то подобное испытываю и я.
Вместо вращения сверла внутри начинается горение. Оно всё больше и жгуче. Толчки притупляют его жгучесть, но не ослабляют. Наоборот, огонь разгорается, требует скорейшего тушения. Совместный оргазм. Меня скручивает и выворачивает, разрывает и сжимает. Его молофья, как пожарная струя, гасит огонь. Наплывает блаженство. Блаженство освобождения, какого-то расслабления. Тело радуется, как весенняя зелень солнцу. Куда-то уходят усталость, напряжённость, заботы.
Волосы усов лезут в нос, борода щекочет шею. Это немного противно, но необходимо. Если он не будет целовать, буду кричать от удовольствия. Может он и себя спасает от своего крика?
Отдыхаем молча. Не разговариваем. Не о чем. Никакого чувства, как бывает с Кириллом, нет. Просто понимаю, что мне, телу всё это надо. Не понимаю только, неужели такое только у нас с мамой? Она не говорила об этом, я догадываюсь. Может, у неё совсем не так. Но тоже потребность. А как у других? Есть ли любовь с одновременным совпадением интима? Наверно есть. А может, люди могут пережить свою похоть, скрепляются, терпят? Вот бы Кириллу его дубину. Я была бы самая счастливая на свете!!!
До самого обеда он ни разу не отпустил меня. Во мне уже не свербило сверло и не горел пожар. Зато так было щекотно, что кончала раз пять, пока он добивался одного раза. Это была не простая щекотка, а какая-то особая, которая бывает только во время секса.
За всё утро мы не проронили ни одного слова. Мне с ним говорить было не о чем. Да и ему, видимо, тоже. Только секс. Он перемежался короткими отдыхами. Откуда в нём столько сил?
Перед обедом поставил на плитку сковороду со вчерашним мясом и, не дав мне даже сходить в туалет, продолжил. Я не ожидала такого, поэтому не сумела воспротивиться.
Мясо слегка пригорело, но было достаточно съедобно. Оно было сдобрено чем-то, не мной приготовленным.
-- Что так много мяса осталось? Не понравилось?
-- Очень всем понравилось. Но им жёны обеды сделали. Вот, соусов осталось, полил. Нравится?
-- Ничего. Надо у них рецепт попросить. Можно, я оденусь.
-- Зачем? Я ещё не насытился.
-- А мне много. Да и зябко как-то.
-- Поедим, разогреешься. Я тебя пока не отпущу. Мне же на месяц набраться надо. Не лосих же там ловить.
-- А почему бы и нет? Им, наверно, понравится.
-- У них гон в другое время.
-- А почему у всех животных есть гон, а у людей нет?
-- Так природа устроила. Полагаю, в супердревние времена не было пар, все занимались этим кто с кем, беспорядочно. Стареющие оставались на втором плане. Чтобы не терять кормильца, они пересиливали себя и давали даже тогда, когда у них гона не было. Со временем выработалось выделение смазки и готовность к совокуплению в любое время. Природа закрепила это. Теперь женщины могут дать хоть когда.
-- Если ты так в этом разбираешься, почему мне не хватает мужа? Почему я хочу тебя? Раз природа такая умная, то почему она не сделала так, чтобы принадлежать одному мужчине?
-- Ты, наверно, из рода ****ей. В древности были женщины, которые ещё дальше прошли по эволюции и могли давать не одному, а нескольким мужчинам. За это их лучше кормили, потому что каждый из них делился пищей, ведь это был единственный эквивалент обмена. Эволюция не успела дать это всем женщинам, в каких-то ветвях это закрепилось, а в каких-то нет.
-- Я – ****ь. Сама это знаю. Но зачем говорить об этом тогда, когда тебе со мной хорошо. Обидеть хочешь?
-- Это теперь это слово оскорбительно. А в древние времена это было имя нимфы любовной страсти. Она приходила в момент оргазма женщины, особенно, когда её звали. Постепенно её имя прилипло к ненасытным женщинам, потому что они звали её чаще. Так что в старину это было чуть ли не самое приятное слово. Больше всего его исказила православная церковь, которая любой ценой оттаскивала людей от язычества и делала всё, чтобы прежние добрые названия стали ругательными. Весь русский мат в древности обозначал совсем не то, что принято подразумевать сейчас.
Всё! Хватит болтать. Пошли.
-- Я ещё чай не выпила.
-- Не надо было рот открывать, когда слушала. Пошли!
Пришлось поставить недопитую кружку. Хотела поправить скрученную простыню, наклонилась, но….
Как после обеда он вставил дубину, так перед концом дня и вынул. Наверно, кто-то подумает, что он меня насиловал. Если бы?! Мне это надо было и самой. Как ни противно это звучит, я наслаждалась настоящим сексом. Вряд ли бы выдержала больше, но целый день такой оргии мне были как раз. Возможно, будь у Кирилла такое же мужское достоинство, я скоро привыкла бы, и хватало бы пары-тройки раз в сутки. А тут получается такое только раз в месяц.
Особенно мне понравилось сзади. Практически всё то же, но я не вижу Валентина, не вижу его бороды, лица и тела. Представляю, что это Кирилл. Наверно только потому на несколько раз больше кончила, чем если бы думала, кто на самом деле позади меня.
Когда мы, наконец, оделись, он дал мне 40 рублей – треть своей зарплаты.
-- Я не проститутка!
-- Я не за тело и даю. Ты покупала продукты, готовила, ездила в райцентр. Придётся готовить и в следующий раз. Не было бы у тебя столько детей, я бы и не предложил. Пусть это будет и компенсацией морального ущерба твоему мужу. Не обижай меня! Я знал, что ты будешь отказываться, потому и предложил деньги перед расставанием. Мне-то в тайге деньги зачем?
Все задания и то, что надо напечатать, найдёшь в папке в твоём столе. Там же и сберкнижка. Там же и заявление в бухгалтерию. Хочу половину зарплаты откладывать на книжку. Оформи в течение месяца.
Завтра придут мужики и отправят шкуры в район. Там встретит машина и грузчики. Езжай туда с накладными и актами на забой, оформи лицензии на отстрел. Всё в папке на столе. За лицензиями недели через две кто-нибудь придёт, скажут, что от меня. Другим не давай. Привезёшь, запри в сейф.
На складе лежит ляжка лося. Мужики её просолили, чтобы не портилась. Это вам. Не открывай рот! Это вам. У вас куча детей, кормите их. Если не хочешь есть, продай. Засол не крепкий, поэтому в течение месяца надо использовать. Приду через месяц к получке. Возьмёшь под отчёт, потом ведомость сдашь.
-- Помоги лосятину на плечо положить.
-- С мужем завтра придёшь, тяжёлая она.
-- Тяжёлая…! Я девка крепкая, мне это не груз. А так хоть не сразу бросится, чем я тут занималась. Пойду налегке, дурак догадается, что накачана до предела.
-- Я думал, что ты проста. А ты, однако…! Пошли.